Учительша

Сестре моей, заслуженному учителю России
Е.А.Славщик, посвящаю...…

Вот уже более полугода прошло, как Лизонька после окончания Канского педучилища работала в начальных классах одной из городских школ. Свою профессию она любила и работала с полной отдачей, испытывая истинное наслаждение от общения с детворой. Она как бы продолжала ту свою игру «в школу», в которую постоянно играла с самодельными куклами в детстве. Ведь ей и самой-то было всего семнадцать лет от роду, поэтому она и учеников своих воспринимала скорее, как младших компаньонов по игре, а не как детей, которых она учит грамоте. Но Лизонька жила не в мире иллюзий и игр и поэтому прекрасно понимала, что от нее требуется на работе. Время было суровое, военное. Шел 1943-й - год ожесточенных и отчаянных сражений на фронтах Отечественной войны.

В Канске Лизонька жила у родной тетки Клавы, у которой характер был крутой и строгий, но она любила и жалела Лизоньку той родственной любовью, которая всегда присутствовала в семье, в которой выросла сама тетя Клава. У тети Клавы муж тоже был на войне. Был у тети Клавы и сын Генка, доводившийся Лизоньке двоюродным братом, довольно шустрый и способный к наукам мальчишка, но отличавшийся порой своей леностью и неусидчивостью. Жила семья тети Клавы тяжело, как многие в ту военную пору. Выручал свой огород да небольшое подворье.

Однажды, накануне новогодних каникул вызвала Лизоньку к себе в кабинет директорша и сообщила, что в районо принято решение направить Елизавету Александровну на самостоятельный участок работы в деревню Амосовка, которая находится в 15 километрах от станции Солянка. Нужно заменить ушедшего на фронт учителя и директора тамошней начальной сельской школы. Елизавета Александровна – комсомолка, и ее не должны страшить трудности. Она еще долго говорила о долге учителя, о непростой обстановке и текущем моменте и еще о чем-то, чего Лизонька уже не слушала, а только стояла перед директоршей и кивала в такт ее словам.

С противоречивыми чувствами Лизонька возвращалась домой. С одной стороны вроде бы ей оказано большое доверие, не оправдать которое нельзя, а с другой стороны ей было страшновато отвечать за всю школу, хотя и маленькую, сельскую.

С такими взъерошенными чувствами и мыслями она пришла домой и рассказала тете Клаве о своем новом назначении. Тетя Клава, как всякая сердобольная женщина, заохала, запричитала и, обняв Лизоньку, заплакала, выражая истинные материнские чувства к своей племяннице-сироте. Эмоции вскоре уступили место прозаическим делам. Нужно было собирать Лизоньку в дорогу. Тетя Клава зарубила последнего петуха, которому было уже около трех лет. Половину обменяла на литр молока у соседки Феклы Ивановны, которая держала корову, а молоко сдавала в госпиталь, где лечились раненые фронтовики. Другую петушиную половину тетя Клава поставила варить заранее, зная, что трехлетняя петушатина проварится не раньше, чем через сутки.

Сложив в старенький фибровый чемодан свои скромные пожитки, книжки и тетрадки, Лизонька приготовилась к отъезду. Вскоре и тетя Клава приготовила узелок со скромной снедью: немного хлеба, половинка проваренного петуха, литровая банка молока, несколько соленых огурцов да квашенной капустки. По тем временам это было прилично.

Провожали Лизоньку кроме тети Клавы с Генкой и ее коллеги - такие же учительницы, только немного постарше и поопытней. Все давали ей советы и наставления на все случаи ее самостоятельной жизни. Давала последние наставления и тетя Клава, постоянно вытирая увлажняющиеся глаза. Один только Генка стоял возле сестры и молчал. Своим детским воображением он представил, что провожает сестру на войну, отчего у него на глазах наворачивалась скупая мужская слеза, которую он быстренько смахивал рукавом. Наконец, объявили о прибытии поезда. В ту пору от станции Иланская до Красноярска ходил местный пассажирский поезд, в народе именуемый «Учеником». Почему он так назывался, никто толком не знал. Билеты на него продавались перед прибытием, но купить их в кассовом окошечке было большой проблемой. Когда открывалось это окошечко, то начиналось столпотворение: заветное окошко бралось штурмом с воплями, матом и мордобоем. Счастливчик, добывший в жестокой давке билет, выбирался из нее, словно из парилки, с оторванными пуговицами, а порой и рукавами и воротниками. Посадка тоже походила на штурм, но проводники вагонов, пытаясь установить хоть какое-либо подобие порядка, пропускали в вагон сначала обладателей билетов, а после них в вагон забирались и все остальные, сломив проводниковый заслон, который не в силах был противостоять людской стихии. Таким образом садились и уезжали все.
Лизоньку тоже умудрились посадить без билета. Она устроилась на третьей верхней багажной полке, где и сидела, не слезая, до самой Солянки. Проводники прекрасно знали, что большая часть пассажиров едет без билетов, поэтому благосклонно принимали от «зайцев» любые продукты, которые им предлагали. Так и Лизонька в качестве платы за проезд отдала тетеньке проводнице литровую банку молока. Проводники не смущались ревизоров, которые изредка появлялись в вагоне. Они просто в свою очередь одаривали ревизоров, делились с ними теми же продуктами, которые получали от безбилетников. Время было голодное, военное, суровое, кушать хотелось всем, и такое положение дел всех устраивало.…

Солянка встретила ее тишиной и морозом под минус двадцать. Сошедшие вместе с ней люди быстро разошлись по своим маршрутам и на перроне Лизонька осталась одна. Она направилась в помещение станции, чтобы там согреться и оценить ситуацию. Навстречу ей из двери вышел пожилой мужик лет за пятьдесят, одетый в латанный полушубок, валенки, на голове одета большая меховая шапка из собачьего меха, за поясом торчали большие рукавицы из такого же меха.

- Учительша, что ли будешь? - задал он вопрос, увидев Лизоньку, и не дожидаясь ответа, продолжил. - За тобой послан. Пошли, вон «карета» стоит.

- Вас как звать? - спросила она, чтобы как-то начать разговор.

- Кириллом зовут, а по батюшке Афанасьевич. Но ты меня просто Кириллом называй, меня все тут дедом Кириллом кличут. А тебя-то как, девонька, величают? - в свою очередь спросил дед Кирилл.

- Лиза я, Елизавета, - отчего-то смущаясь пролепетала Лизонька.

- А по батюшке-то как величают? - задал дополнительный вопрос ее спутник. - А то негоже учительшу просто Лизой называть.

Тут и Лизонька вспомнила, что она принадлежит к учительскому сословию, где принято называть друг дружку по имени-отчеству.

- Александровной буду. Елизавета Александровна Богачева - полное мое имя.

- Ишь ты! Лизавета Александровна. Красивое имя, царское, - прокомментировал дед Кирилл.

Подойдя к саням, дед Кирилл расстелил поверх соломы большой овчинный тулуп, припасенный заранее. Лизонька, положив рядом чемодан, с удовольствием закуталась в этот тулуп; ей в нем сразу стало тепло и уютно. Уже был глубокий вечер, когда они выехали из Солянки. Позади остались дома с вьющимся из печных труб дымком, люди на ночь топили печи и готовились к ночному отдыху. Светила луна, начали появляться ночные звезды. Вокруг было светло от луны и от чистой белизны снега. Ехали молча, каждый погрузившись в свои думы. Лошадка бежала резво, хотя была явно в почтенном возрасте, да еще и слегка прихрамывала, видимо когда-то повредила ногу, да так хромота и осталась. Она тоже чувствовала, что возвращается домой в теплое стойло, к заслуженному ужину. Дед Кирилл прилег на бок, но за дорогой и за обстановкой вокруг нее следил зорко. Он был из коренных сибиряков. Когда Красная Армия гнала колчаковцев, он не пожелал вступать в ее ряды, а ушел в партизанскую армию П.Е.Щетинкина, державшую под контролем весь Тасеевский район. Большевиков он не любил и им не верил, как и многие сибирские крестьяне. Но не простили ему большевики его вольнодумства. В 30-х годах НКВД его разыскало и, порушив его устоявшуюся семейную жизнь, Особое Совещание определило ему пять лет лагерей, учтя в качестве смягчающего обстоятельства его участие в борьбе против колчаковцев. Отправили его в таежный лагерный пункт на лесоповал, где он и сломал себе ногу, угодив под бревно. Потом там что-то в ноге неправильно срослось, а позже прооперировать ногу, чтобы все там поставить на место, он отказался, так и оставшись хромцом. Освободившись из лагеря, он приехал в эту Амосовку по приглашению друга-партизана, да так и остался жить в друговом доме после его смерти. Семьи у него не было – бывшая жена где-то затерялась в пространственно-временных дебрях, а дочка жила в Красноярске, но связи с ней он не имел, да и боялся навредить ей своей судимостью. Так и жил одиноким бобылем, пристроившись курьером при сельсовете.

Лизонька уже начала было дремать, когда сквозь прищуренные веки увидела далеко позади какие-то точки, которые двигались по дороге, нагоняя сани. Сон прошел и она с интересом стала наблюдать, как эти точки постепенно превращались в нечто живое, похожее на собак.

- Глядите, дедушка Кирилл, нас солянские собаки провожают! - в каком-то возбуждении обратилась она к своему спутнику. Дед Кирилл быстро обернулся, мгновенно оценил ситуацию и жестко ей ответил:

- Это не собаки, девка. Это волки. Держись крепче, учительша!

Подобрав вожжи, он взмахнул ими, давая лошадке полную волю. Но лошадь уже сама почувствовала опасность и без всякого понуждения рванула вперед изо всех сил, на какие она была способна. Она тоже спасала свою жизнь. Лизонька раньше не видела живого волка, поэтому с любопытством разглядывала приближающихся хищников, которых насчитала в стае восемь. Страха не было: она просто не представляла себе степень опасности. А волки уже почти догнали сани. Один из них, самый наверное шустрый, обойдя сани, нацелился прыгнуть на лошадь, но в этот момент дед Кирилл огрел его плетью так, что тот от боли издал какой-то приглушенный звук, отскочил в сторону и отстал. Но это не остановило стаю. Лизонька размотала свой узелок с едой и швырнула почти в самые пасти волкам петуха, хлеб и все остальное. На дороге тотчас образовалась куча-мала, каждый из волков старался первым схватить съестное. Это дало некоторую передышку, стая немного приотстала. На то, чтобы проглотить выброшенное волкам потребовались считанные секунды и они снова стали настигать сани. Расстояние сокращалось, бросать больше было нечего. Лошадь неслась на пределе своих сил. Дед Кирилл перевел взгляд на Лизоньку. «А что если....?» - мелькнула у него подленькая мысль. - «Начальству скажу, что, мол, не было на станции никакой учителки. Не приехала, дескать...» Но он тут же вспомнил, что их с Лизонькой видела уборщица со станции, когда они усаживались в сани. А она его хорошо знает. Словно почувствовав на себе его взгляд, Лизонька обернулась, и их взгляды встретились. В его глазах она прочитала свою судьбу и сразу все поняла. Мысль о том, что дед Кирилл может выбросить ее из саней на растерзание волкам, привела ее в неописуемый ужас. Она инстинктивно отодвинулась к краю саней и крепко вцепилась руками в санную жердину. В глазах Лизоньки дед Кирилл увидел что-то такое, что перевернуло всю его душу. Такого взгляда он раньше никогда не видел и, не выдержав, отвел глаза. Он подумал, что если он это злодейство совершит, то этот взгляд будет преследовать его всю жизнь, да и разве он сможет жить с таким грехом. Не душегуб он, нет.

Волки были совсем рядом. Один уже порывался цапнуть полу тулупа, в котором была закутана Лизонька. Ситуация была крайне критическая и, казалось, что спасения уже нет. Дед Кирилл стал снимать с себя полушубок, чтобы бросить его волкам, но внезапно коленом уперся во что-то твердое, выступающее из-под соломы. Он хотел убрать помеху, но рука нащупала гладкое дерево приклада ружья. «Ружье! Комар меня задери!» Да как же он забыл про него. Он думал, что оставил его дома после последней поездки в лес за березняком-сухостоем для бани, а он, оказывается, оставил его в санях под соломой и забыл про него. «Видимо, Господь меня наградил за отказ от душегубства», - подумал с облегчением дед Кирилл.

Волки уже обходили сани справа и слева, пытаясь взять экипаж в клещи. Дед Кирилл моментально выхватил ружье, он знал, что в обоих стволах заложены его же патроны с самодельной картечью. Но он также знал, что патронов всего два и стрелять надо наверняка, а уж стрелком он был хорошим. Дед Кирилл, не целясь, навскидку всадил один заряд в волка, бежавшего справа от саней, затем так же уложил и левого. Подстреленные хищники некоторое время продолжали по инерции лететь вперед, кувыркаясь через голову и забрызгивая своей кровью все вокруг. Эти брызги даже долетели до Лизоньки, запачкав тулуп. Выстрелы прогремели так громко и неожиданно, что стая заметно замешкалась и как бы растерялась. Почуяв запах свежей крови, остальные волки набросились на своих убитых собратьев и начали свой кровавый пир. На сани с седоками они уже не обращали внимания. Волки отстали - они были заняты своим волчьим делом.

Тем временем впереди уже прорисовывались очертания Амосовки. Кое-где проблескивали огоньки светящихся окон. Навстречу бежали с громким лаем деревенские собаки. Вскоре они радостно повизгивали возле саней, как бы приветствуя деда Кирилла. Лошадка тоже начала успокаиваться, пошла тише и ровнее.

Медленно и в полном молчании подъехали сани к зданию школы. Это был большой дом некогда раскулаченного крестьянина. Дед Кирилл провел Лизоньку в комнату, где до этого жил ушедший на фронт прежний директор и учитель. В комнате было хорошо натоплено. Дед Кирилл зажег керосиновую лампу, показал Лизоньке где вода и дрова, и пошел к выходу. Лизонька присела на край солдатской кровати и молча посмотрела вслед уходящему деду Кириллу. Он, чувствуя на себе ее взгляд, обернулся, глянул на Лизоньку, и громко и четко произнес:

- Не душегуб я, дочка, не душегуб!

Затем повернулся и молча вышел.

Лизонька медленно отходила от пережитого, сняла пальто, валенки. Есть не хотелось, да и нечего было - все выбросила волкам. Попив воды и задув лампу, она, не раздеваясь, рухнула на застеленную кровать, уткнувшись в лоскутную подушку, и погрузилась в сладкий сон. Снилась ей снова зимняя дорога. Как будто она летит в санях-розвальнях, запряженных почему-то не лошадьми, а дымящим паровозом, а справа и слева вдоль дороги сидят волки, образуя коридор, и не нападают. А на санях стоит в полный рост дед Кирилл, размахивая вожжами, и радостно кричит: «Не душегуб я, дочка, не душегуб!»

Лизонька спала безмятежным крепким сном. Утром ее ожидала новая жизнь.

На оглавление