3. Первые советские концлагеря

Сразу же по прибытия в зону этапников по очереди повели в баню. Счастливчиками оказались первые - им досталось по шайке горячей воды, остальные вынуждены были ополоснуться чуть теплой водой. Банщики из старых заключенных не успевали греть воду. В бане все были острижены наголо, побриты лобки и подмышки старыми дергающими за волосы лезвиями. Одежда прошла через дезокамеры. После санитарной обработки весь этап был временно распределен по бригадам и разведен по баракам. Здесь им выдали арестантское обмундирование. Экипировка состояла из старых ватных бушлатов, старых: шапок-ушанок, на ноги были выданы портянки в резиновые чуни и старые хлопчатобумажные костюмы. Нижнего белья не было. Довершали весь этот нехитрый костюм старые ватные рукавицы. Из постельного белья дали только матрацы, набитые соломой. Когда закончилась суматоха с одеванием, их повели в столовую - этой минуты с нетерпением ждали все - еще будучи в вагоне, им утром ничего не дали и все были безумно голодны. Столовая представляла из себя небольшой зал, посредине которого стояли сколоченные из досок столы. По обеим сторонам каждого стола стояли длинные деревянные скамейки. В торце зала было раздаточное окно. Им выдали по самодельной миске, сделанной из консервной жести и по дюралюминиевой ложке. Завтрак, обед и ужин был заключен в пол-литровом ковше рыбной баланды и суточной пайке хлеба в 450 граммов. После этой минутной трапезы у Пети разыгрался волчий аппетит. Ему показался суп из ржавой рыбы необычайно вкусным, и он готов был съесть весь котел, который виднелся через раздаточное окно на кухне. Но, увы, это были только мечты. В бараках им объявили, что в течение недели они будут находиться на карантине.

После запоздавшего обеда (или ужина) Петя вышел на территорию лагеря и стал знакомиться со своим будущим домом. Территория лагеря имела прямоугольную форму, длиною примерно 300 м и шириной – 60 м. На ней были разбросаны деревянные оштукатуренные бараки, здесь же находилась столовая с кухней, хлеборезка, баня, туалет. Весь лагерь по периметру был окружен дощатым забором с колючей проволокой. За этим забором было болото, поросшее густым мелколесьем. Внутри территории также по периметру была сделана ограда из колючей проволоки, высотой где-то около 2-х метров. От этой внутренней ограды и до забора было свободное пространство шириной метра 3-4, это так называемая контрольно-следовая полоса. Зимой она покрыта нетронутым снежным покровом, а летом ее рыхлят и разравнивают граблями, естественно, что все эти работы делаются руками заключенных. Таким образом, зимой и летом на ней хорошо просматриваются любые следы. Завершают архитектуру лагеря 4 вышки по углам периметра. Ночью с вышек снопом бьет свет прожекторов. Главная аллея или главный проспект в зоне был усеян пропагандистскими листками и пошлыми плакатами типа: «Труд дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!», «Кто не работает, тот не ест». Несколько плакатов с именами неизвестных ему героев труда, фамилия одного из которых особенно часто повторялась - это был Алексей Стаханов. Вся тематика плакатов сводилась к одному: работать, работать и еще раз работать, до пота лица. Но не было ни одного, даже самого маленького плакатика, где был бы призыв накормить заключенного. Петя удивлялся, как можно призывать голодных, измученных и еле передвигающих ноги людей быть ударниками и героями труда. А плакаты именно призывали честно и ударно трудиться на благо Родине, искупать свою «вину», которую так усердно инкриминировали им. Родившийся и выросший на чужбине, Петя вспомнил прочитанную в детстве книгу американской писательницы Бичер Стоу «Хижина дяди Тома» и сравнивал себя с неграми-рабами в Соединенных Штатах. Работорговцы, пользуясь огнестрельным оружием, высаживались на африканские берега и хватали всех негров, вывозили их и продавали в рабство. Так примерно поступили и с ними.

С одного бока к их лагерю примыкало еще одно небольшое строение, также охраняемое вышками. Эти две зоны сообщались между собой калиткой, которая запиралась на замок, ключи от которой находились у дежурного надзирателя. Там был женский лагерь. Контингент в обоих лагерях был смешанный – бытовики жили и работали вместе с политическими. Многие старые политзаключенные (или как чаще всего их называли – «контрики») продолжали сидеть в лагерях сверх своего срока, их не освобождали до особого распоряжения.

Пока Петя осматривал свой будущий лагерный «Эдем», зимнее солнце начало быстро склоняться к закату, он поспешил вернуться в барак. Посреди барака, в недалеком отдалении друг от друга стояли две печки и возле них охапки дров. Лагерь находился в глуши уральской тайги, и печи топились только дровами. Электрического света в бараках не было, горели керосиновые лампы да жгли лучины. Как позже выяснилось, прожектора на вышках работали от электрической энергии, вырабатываемой бензиновым движком. В бараках стояли двухъярусные четырехместные дощатые нары, так называемые вагонки. Вот и весь интерьер, представленный взору Пети.

За это время по зоне кем-то был пущен слух, что будут набирать из молодых ребят две бригады для разгрузки вагонов с продовольствием. Вскоре действительно появились какие-то мужики (Петя позже узнал, что это были неработающие урки) и стали вербовать молодежь. Петя с Николаем сразу же решили, что им Необходимо быть именно грузчиками и только разгружать продукты. Думали так не только они. Предвкушая добыть еду, молодые люди наперебой предлагали себя в грузчики. Будущие бригадиры только загадочно усмехались. За считанные минуты были укомплектованы две бригады. Оголодавшим людям никак не приходила здравая мысль подумать, а нужны ли были при таком скудном пайке сотни грузчиков? Отрезвление наступит через несколько дней.

Спустя два дня состоялся медицинский осмотр. Руководила им худенькая женщина средних лет - Надежда Магер, очевидно из высланных поволжских немцев. Раздетых догола людей начали ощупывать. В первую очередь щипками проверяли ягодицы, затем мышцы рук. Немного позже Петя понял почему комиссия обращала особое внимание состоянию ягодиц - там находится подпитывающий организм жировой запас человека. Ему и Николаю дали первую категорию по состоянию здоровья.

В течение нескольких последующих дней все были распределены по бригадам. Помимо грузчиков были образованы бригады лесопильщиков, некоторые технические специалисты были устроены слесарями на обслуживание УЖД (узкоколейной железной дороги). Наиболее старые и совсем больные были назначены дневальными, в мастерские по ремонту спецодежды, в бани, одним словом, в обслугу лагеря. После окончания комплектования бригад произвели расселение людей по баракам.

18 января 1946 года в крещенский сочельник по баракам прошла комиссия. В составе ее Петя впервые увидел начальника лагеря. Это был высокий сухощавый мужчина лет сорока- сорока пяти. Одет он был в гражданское платье (френч и галифе цвета хаки). Фамилия его была Лисовский. Во главе комиссии шел начальник «Востураллага» (так называлась их лагерная система со штаб-квартирой в города Тавде), он был в военной форме. Воинское звание этого начальника было небольшое – на плечах красовались погоны младшего лейтенанта, по фамилии Кирисов. Естественно, что сразу же была задана масса вопросов, среди которых самый главный - почему без суда их привезли в концлагерь? Петя внимательно слушал протесты своих старших товарищей, требовавших элементарных процессуальных гарантий, принятых в цивилизованном мире. Вопросов было множество, ответ один - он не прокурор и не судья, он начальник управления ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). Петя начинал уже изучать и расшифровывать советскую аббревиатуру. Раз привезли, значит так положено, советское руководство знает что делает.

На следующий день, 19 января, в день святого Крещения Господня, их вывели на работу. Конечно, не было и речи разгрузке каких-либо продуктов – их просто надули. Под тщательной охраной вооруженных стрелков вольнонаемного состава (среди охранников были и так называемые трудармейцы немецкой национальности) их бригаду грузчиков повели на лесобиржу и заставили грузить железнодорожные вагоны лесом. Разделившись на несколько звеньев, одновременно грузили несколько вагонов. Если баланы (круглая древесина, распиленная по размерам, как правило, на 5, 5,5 или на 6 метров в длину) были нетолстые по диаметру, то ее закатывали два грузчика. Делалось это так: на вагон ставились поката (поката - это длинные, высушенные, тонкие сосенки, на утолщенном конце которых делались топором зарубины-углубления. Ставились поката этими углублениями на стенку вагона, чтобы они не сползали), затем, стоя по торцам этой древесины, грузчики с баграми в руках, упершись наконечниками в торцы балана, крутя ее, закатывали в вагон. Для того чтобы вагон был забит доверху, с «горкой» по стенкам вагона ставились еще стойки. Если кругляк попадался толстый, и двум грузчикам было не под силу его закатать, то звали на помощь соседей. После того, как вагон был загружен, его надо было еще обвязать стальной проволокой диаметром 6 или 8 мм, затем с помощью лома стягивали стойки, после всех этих процедур вагон принимался железной дорогой к отправке. Работа эта была тяжелой, и к вечеру у Пети ноги дрожали и подкачивались. Грузили не только лес, но пиломатериалы и шпалы. Особенно трудно и тяжело было грузить доски длиной 6 метров и толщиной 40 или 50 мм. Два человека с трудом поднимали и несли сырые доски в вагон. То же самое было и со шпалами из лиственницы, которая по весу казалась налитой из чугуна. Вагоны подавали в разное время суток, простой не допускался. Война закончилась, страна была разорена, лес и лесоматериалы нужны были позарез. С людьми не считались. Работать приходилось по 14-16 часов подряд. Если бригаду оставляли грузить вагоны до утра, то ужин привозили прямо на объект. От такой изнурительной работы ребята стали быстро «доходить». Систематическое недоедание, а правильнее сказать голод и тяжелая физическая работа, когда ослабевший организм не успевал даже как следует отдохнуть (вагоны грузили и по выходным и праздничным дням) приводило людей к полной апатии, безволию, к крайней форме пессимизма. В нелегкой борьбе за угасавшую жизнь некоторые стали умудряться ловить случайно оказавшихся на лесобирже кошек и собак, потрошить их и варить в консервных банках. Вскоре на бирже не стало ни тех, ни других. Петин бригадир из старых уголовников рассказывал, что во время войны заключенные от страшного голода собирали в уборных непереваренную в желудках чечевицу (дикий горох), промывали ее от кала и снова варили.

С наступлением тепла, когда начала появляться трава, заключенные собирали молодую крапиву и другие различные растения (т.н. «подножный корм»), варили все это и пили, утоляя нестерпимый голод, но здесь некоторых подстерегала смертельная опасность отравиться ядовитым растением - цикутой вирозой.

Оставшиеся в Азанке старые заключенные, как правило занимали «тепленькие» места, в лагере среди них были и осужденные по пресловутой 58-й статье. У некоторых из этой категории заключенных срок приговора истек, но их не освобождали до «особого распоряжения». Петя помнит одного мужчину - Фрошина Михаила - он работал в хлеборезке. Его 10-летний срок истек в 1946 году, но его не освобождали, он продолжал оставаться в зоне. И таких случаев было много, конечно, выживших счастливчиков были единицы - основная масса «контриков» погибла во время войны в лагерях от систематического недоедания и тяжкого физического труда. Петя вспомнил, как один из советских следователей «Смерш» во время массовых арестов в Манчжурии говорил, что незачем расстреливать аттестованных, их, дескать, пошлем туда, где они принесут пользу и сами подохнут. Сказано со знанием дела!

Постепенно обживаясь в лагере, Петя видел, что некоторые из старых заключенных имели связи с женщинами, которые, как говорилось выше, находились рядом с ними, но вот как они проникали в мужскую половину, Петя не мог знать. К вышеупомянутому Мише Фрошину часто приходила миловидная женщина - он сожительствовал с ней - это была Лидия Надалинская. У нее тоже истек срок заключения, и она с нетерпением ждала своего освобождения, тем более что болела туберкулезом легких.

Однажды к ним в барак забежала запыхавшаяся женщина лет 40-45. Она сообщила, что узнав о прибытии этапа из Манчжурии, выбрала подходящий момент и рискнула зайти. Разрыдавшись, она сообщала, что является бывшей харбинкой. В 1933 году после продажи КВЖД, где работал ее отец, она с семьей вернулась в СССР, где вскоре вместе с родителями угодила в лагерь. Срок заключения у нее был 10 лет и теперь, отбыв его, она с нетерпением ждет своего освобождения. Что стало с родителями и живы ли они, она не знает. По ее рассказам все кто вернулся на Родину, были репрессированы. Петя не запомнил ни ее имени, ни фамилии. Слова этой женщины удручающе подействовал на всех. Больше ее Петя не видел. Надо особо отметить, что в те достопамятные годы освобождали в срок только бытовиков, а политических держали и освобождали по каким-то мистическим «особым распоряжениям» сверху.

Пройдя весь жестокий этап и впоследствии в лагере, Петя находился неотлучно со своим другом Николаем Братчиковым. Совместные тяжелые испытания еще более сблизили их. Порой их дружеские отношения омрачало одно важное в лагере обстоятельство. Дело в том, что Николай был заядлым курильщиком и, будучи в лагере, умудрялся в ущерб своему здоровью отдавать последнюю пайку хлеба в обмен на горсточку какого-то эрзац-табака. Петя не мог перенести такого безобразия и ежедневно пилил своего друга, но прогресса в этом деле, к Петиному сожалению, не было видно.

Летом того же 1946 года началось новое следствие. В связи с этим часть заключенных в Азанке была увезена этапом в гор.Тавду, стоявший на одноименной реке. Петя с Николаем попали в их число. В тавдинском лагере они находились в специально огороженных досками отдельных для подследственных бараках. Во время этого повторного следствия их также выводили на работу. В зоне оставляли только тех, кто был заявлен для следователя. Здесь в Тавде Петя работал на лесоповале, т.е. валил лес, обрубал сучья, складывал их в кучу (в некоторых лагерях во избежания лесных пожаров запрещалось летом сжигать сучья), кряжевал по размерам поваленные деревья, грузил их на трелевочную тележку и помогал лошадке вывести хлысты на дорогу. В основном объектом лесоповала были сосны. Сам повал леса осуществлялся условно-сплошным. Норма во всех лесозаготовительных лагерях была высокой - по 14 м3 на брата. Эти нормы редко выполнялись, а так как в большинстве случаев сосны попадались низкие, с обилием сучковатой кроной, с такой сосной провозишься 2-3 часа, а кубатуры нет, особенно зимой, по пояс в снегу. Очень редко на делянках попадались так называемые корабельные сосны. Эти деревья были высокие, с небольшой кроной сучьев на самой вершине. В этом случае, хорошо поработав, можно было выполнить норму. Бичом летнего лесоповала были мириады комаров, которые нещадно искусывали несчастных узников. Места в упальской тайге были гиблые, болотистые и этого гнуса было предостаточно.

На этот раз следствие вели следователи Уральского военного округа. У Пети следователем оказался капитан Кудрявцев. Доброжелательность и спокойствие этого человека удивило Петю. Допросы он вел мягко, без выкриков, без истерики, внимательно слушал ответы, не перебивал. Закончив следствие, он дал Пете протокол для ознакомления и подписи. В протоколе не было ни единого лишнего слова, отличного от того, что говорил Петя. Малый срок в 8 лет, полученный им впоследствии, был несомненно благодаря этому следователю, который не сгустил краски в протоколе, хотя и очень просто мог это сделать.

В Тавде Петя пробыл долго, около семи месяцев. Выходя на работу за зону, Петя успел рассмотреть этот небольшой городок, ему почему-то запомнилась единственная в округе высокая кирпичная труба гидролизного завода с датой: 1912 г. Он слышал, что коренными жителями этих мест были вогулы и остяки, переименованные в советское время (в 1940 г.) в новое туземное название ханты и манси, и что севернее Тавды расположены Воркутинские лагеря.

В феврале месяце нового 1947 г., когда полностью было окончено следствие, Петя узнал, что его друга Колю Братчикова положили с элементарной дистрофией в лагерный стационар, поэтому рано утром, в день отправки этапа, Петя пошел в стационар, чтобы попрощаться с ним. Коля вышел к нему через черный ход. Они стояли в сенях, так как шел снег и была метель. На нем был серый арестантский халат. Его вид ужаснул Петю - лицо было впалое, землянисто-зеленоватого цвета, большие голубые глаза потеряли былой блеск и стали мутными. Сутулый, с опустившиеся плечами – вот что осталось от этого в прошлом цветущего крепыша. Еще накануне Петя сэкономил полпайки хлеба и сейчас принес другу в виде гостинца. Коля отказывался брать, но Петя был категоричен и засунул ему хлеб в карман халата. Грустный и молчаливый стоял Коля перед ним. Петя пытался подбодрить его, даже решился пошутить, продекламировав ему, кажется, строки Александра Блока: «Сотри случайные черты, и ты увидишь, мир прекрасен!» Николай только горько усмехнулся. Было ему в то время всего лишь 24 года. Не знал Петя, что больше никогда не увидит своего товарища, с которым делил все радости и невзгоды в начале трудного тюремного пути. На этом они расстались, в последний раз обняв друг друга.

После возвращения в Азанку месяца через два-три ребят начали вызывать в спецчасть, где им давали на подпись приговор Особого Совещания при МГБ СССР. Многие отказывались подписывать заочный приговор, требовали публичного суда. Вызвали и Петю. Приговор - восемь лет ИТЛ (исправительно-трудовые лагеря). Это был редкий, минимальный срок. Самыми «популярными» сроками были уже 10, 15 и 20 лет, но были и 25 лет и пожизненное заключение. Советские опричники не стеснялись в выборе сроков.

Постепенно из-за постоянного недоедания и изнурительной работы Петя за полтора года заключения докатился из I категории в III. Началась дистрофия. Его перевели на ОП, т.е. отдельное питание и легкий труд. Отдельное питание заключалось в лишней порции баланды или жидкой кашицы, а легкий труд - собирать и сжигать на лесосеке сучья или собирать сосновые шишки. Однажды весною бригада была дома. Петя с одним из бригадников сидел на завалинке у своего барака и грелся на солнышке. К ним подошел знакомый надзиратель, сержант Карпенко и приказал унести на вахту дрова. Взяв охапку дров, Петя зашел в проходную и на мгновение опешил. В одной из комнат на проходной, через открытую дверь он увидел мертвеца, который лежал совершенно нагой на голом топчане. Но самое страшное было то, что лоб покойника был в запекшейся крови и в нем зияла трещина, комок крови сполз к глазам. Вид был страшный. Слева от топчана на подоконнике лежал заостренный с одного конца железный молоточек на длинной деревянной ручке. Окрик второго дежурного вахтера привел Петю в чувство. Быстро бросив дрова к топившейся печи, Петя выскочил из вахты. Придя в барак, он рассказал ребятам об увиденном. Впоследствии он узнал, что умершим в зоне при выносе за проходную для погребения, вернее сказать, для сброса в яму разбивали тем самым молоточком лоб. Этим способом гарантировали стопроцентную уверенность в том, что покойник действительно мертв. Хоронили в те годы в лагерях голыми, в зиме раскапывалась большая яма, куда сбрасывали трупы и до весны яма была открыта, готовая ежедневно принимать погибших. Летом трупы сразу же закапывались землей.

Подъем в лагере начинался с 6-ти часов утра, далее «легкий» завтрак, развод и тяжелая работа. Однажды утром при выходе на работу заключенные увидели у проходной окровавленный, шевелящийся комок человеческого тела. Он издавал жалобные и слабые стоны – это был беглец, искусанный собаками и избитый охраной, он лежал для всеобщего обозрения и устрашения, так сказать, для назидания другим заключенным, если они вздумали бы бежать.

Несмотря на это побеги все же были. Его однобригадники Захар Аргунов (бывший охотник) и Алексей Никифоров склоняли и его к побегу, но Петя отказался, зная заранее обреченность этой затеи. По рассказам старых лагерников побег еще не удавался никому. Дело в том, что по ветке Свердловск-Тавда было раскинуто много лагерей. Кроме того, жители окрестных деревень за поимку или выдачу беглеца хорошо поощрялись материально: мукой, сахаром, мылом и другими дефицитными продовольственными и промышленными товарами, так ценимыми в первые послевоенные годы. Да и куда было ослабленным физически людям бежать. Вокруг тайга, болота, летом тучи комаров, зимой снег по пояс.

Пробыв на ОП месяц, Петю вторично комиссовали и, видимо, опытные и умные врачи нашли, что он успел за месяц поправиться, дали ему II категорию. Это дало основание собрать этап из таких как Петя «поправивших» свое здоровье доходяг и отправить их в соседний лесозаготовительный лагерь под названием Тиген. Будучи еще в Азанке, Петя наслышался об этой колонии. Смертность в этом лагере была высокой. Пополнения людьми этого лагеря происходили очень часто. Лагерь находился в таежной глуши, вырваться оттуда было делом безнадежным, освободить заключенного из этого лагеря могла только смерть. Работа там была на лесоповале, на трелевке и на погрузке древесины в вагоны УЖД (узкоколейная железная дорога, по которой бегал маленький паровоз «кукушка»).

Пока Петя был в Тавде на следствии, в Азанку пришел новый этап из Западной Украины. Привезли молодых парней и девушек, которых почему-то стали называть бандеровцами. Петя узнал, что лидера западно-украинских националистов звали Стефаном (Степаном) Бндерой и что он, создав украинскую повстанческую армию, боролся против Советов за самостийную Украину. Ему имя стало синонимом в названиях всех западных украинцев. Часть этих ребят попали с Петей в Тиген и со многими из них он впоследствии подружился, особенно с Володей Глыва из Тернополя, который был одно время его напарником на повале леса. Ребята из Западной Украины импонировали Пете, т.к. резко отличались от советских, они не матерились, были вежливы, религиозны. На пустых железнодорожных площадках узкоколейки их под усиленной охраной привезли в лагерный пункт Тиген. Здесь эти площадки были погружены лесом и отправлены обратно в Азанку.

Тиген находился в гуще уральской тайги и внутрилагерный режим был намного хуже, чем в Азанке. Здесь не существовало никакой власти, в ходу была поговорка: «Закон тайга, прокурор сосна». По прибытию в лагерь, а дело было осенью, их разбили по бригадам, выдали тряпочные портянки с лаптями и старые залатанные телогрейки. Если в Азанке были хоть матрацы, набитые соломой, то здесь спали на голых нарах, ни о каких матрацах не было и речи. На следующий день сразу же вывели на работу в лес. Петя впервые в жизни обул лапти. Была холодная, хмурая осень, моросил дождь вперемешку со снегом, стояла слякоть; ночью все замерзало. Тряпочные портянки моментально становилась мокрыми, начинали холодеть ноги, и так целый день с мокрыми ногами по мокрому снегу. Усугубляли лагерную жизнь и беспрерывные дожди со снегом, за день телогрейка становилась мокрой насквозь, и ее приходилось застилать на ночь вместо матраца. И этот ад тянулся каждый день. Все старожилы Тигена (а их, как правило, оставалось немного) страдали болезнью ног, которая зазывалась почему-то «куриный шаг», у них гнило между пальцами ног от постоянной сырости. Тяжко было зимой, когда снегу было по пояс. Приведут утром на работу и сразу же приходилось в этих лаптях тонуть в снегу. А разведешь костер для сжигания сучьев, лапти моментально становились мокрыми и с этими мокрыми лаптями вновь лезешь по пояс в снег за следующими сучьям и валишь лес. И так с утра до позднего вечера, изо дня в день.

Бригадир у Пети был армянин Изральян. Он ходил по лесоповалу с палкой в руке. Жестоко относился к своим людям, постоянно кричал: «Давай, давай». А если кто ему не нравился или плохо, как ему казалось, работал или делал попытку противоречить, начинал этой палкой избивать истощенных людей. Он любил повторять'блатной афоризм: «Умри ты сегодня, а я завтра». Вокруг его увивались так называемые на лагерном жаргоне «шестерки», его прихлебатели. Эти блатные получали на кухне усиленные порции лагерной еды за счет остальных несчастных и не работали. Вольнонаемное начальство все это знало, но не вмешивалось и не пресекало эти безобразия. Своим молчаливым отношением к этому они только поощряли этих негодяев. Для вольнонаемного начальства самый главный бог - это был план, и ради достижения этой цели все средства были хороши. Среди политических, осужденных по 58-й статье, уркаганов и всяких там блатных не было. Эти мерзавцы были из уголовников или бытовиков, как их тогда называли. Все это в сочетании с ежедневной физической, тяжелой работой приводило к тому, что люди быстро сдавали и выходили из строя. Лагерное начальство давало заявки на пополнение людьми, и они незамедлительно исполнялись - пригоняли все новые и новые этапы.

После Петиного приезда зимой погиб их товарищ по работе – западноукраинец, по фамилии Кликуша. На валке леса упавшей сосною его придавило насмерть. Спустя некоторое время во время очередного лесоповала одному из харбинцев, Володе Гуляеву (сын харбинского священника о.Гуляева) толстым суком поваленной сосны была пробита и раздроблена грудная клетка. Пока товарищи по работе лихорадочно распиливали на части валенный хлыст, чтобы освободить его, он умер. Никакой техники безопасности в тайге не было. Обычно при спиливании дерева пильщики кричали: «Бойся», но зимой при глубоком снеге физически ослабленным людям не так-то просто было разбежаться. Лесоповальщики находились недалеко друг от друга, делянки были небольшие, так как конвою невыгодно было растягивать ее на большие расстояния. С наступлений тепла на этом забытом Богом уголке появлялись тучи комаров, которые безжалостно искусывали беззащитных узников.

В этом суровом лагере Петя пробыл около года. За это время он стал «тонкий, звонкий и прозрачный». Но это никого не волновало и не удивляло. Все вокруг были такими или будут таковыми. Многие болели цингой, в последние годы в лагерях заваривали кипятком сосновую хвою. Этот настой от цинги называли слаником, и он находился в деревянной бочке при входе в столовую. На вкус он был горький и пили его с отвращением, но во имя спасения от скорбута его глотали.

Летом 1948 года, находясь в состоянии крайнего истощения, Петя решился или уничтожить издевателя-бригадира или решиться на саморуб. Первый вариант обрекал его на смерть, так как урки ни за что не простили бы ему убийство своего сообщника. Второй вариант был более безопасен, и Петя решился на него. Такой акт отчаяния, как нанесение себе травмы (или, как говорили в лагерях, членовредительство) применялся довольно часто. Будучи на работе, он нанес топором себе удар между двух пальцев левой ноги. Петя упал, и кровь полилась из места поруба. Товарищи по работе наложили ему жгут из веревки, дабы приостановить кровотечение. Подскочивший бригадир Изральян стал орать и замахиваться палкой, но в это время на крики и поднявшуюся суматоху подошел, стоявший недалеко, вольнонаемный технорук. Увидав такое дело, он сообщил начальнику конвоя о случившемся. Надо сказать, что делянка находилась от зоны на расстоянии 6-8 км, так как ближайший лес давно уже был вырублен. На работу и с работы это расстояние они шли пешком. Иногда, если у зоны стояли пустые вагоны УЖД, то их на работу везли этим транспортом, но обратно в зону, после работы обязательно пешком, так как эти вагоны уже шли груженые лесом. На Петино счастье в это время из зоны на телеге привезли обед из рыбной похлебки и кашу из чечевицы. Начальник конвоя принял решение отправить Петю с окровавленной ногой в зону на этой телеге. Под охраной конвоя он благополучно прибыл в лагерь. Здесь ему сделали перевязку, и в дальнейшем его лечил (а лечение состояло в марганцевых примочках) заключенный врач Сергей Петрович Помазан. Об этом пожилом враче заключенные отзывались хорошо за его доброту. Петя знал, что он из города Кривого Рога. А попал он в лагерь за то, что лечил раненых немецких солдат. К вечеру у Пети поднялась температура, вдобавок к порубу у него начал назревать огромный карбункул на шее, оставивший след на всю последующую жизнь. Врач Сергей Петрович настоял перед лагерным начальством о его отправке в сангородок, в Азанку.

Уже будучи в этом городке Петя узнал, что утром следующего дня, на утреннем разводе в Тигене зачитали приказ, что за саморуб заключенный такой-то (называлась его фамилия) будет отдан под суд по ст.58 п.14 (лагерный саботаж). По неизвестным Пете причинам никакого преследования впоследствии не было. Таким образом, он оказался в сангородке на лечении. Сама процедура врачевания была проста: примочки из марганцовки и какой-то мази. Самое главное лечение состояло в том, что он при голодном пайке не работал на тяжелой физической работе. Здесь он узнал, что в Азанке при попытке к побегу в прошлом 1947 г. был убит Захар Аргунов, а вот что стало с другим напарником побега – Никифоровым, Петя так и не смог узнать.

Пробыв с ногой и карбункулом около трех недель в городке, Петю с еще незажившей раной отправили обратно в лагерь в Азанку. Здесь ему повезло - его устроили слесарем в мастерскую УЖД. В это самое время в стране шла девальвация денежной единицы. Петино счастье в мастерской было недолгим - на почве истощения или чего-то другого у него началась желтуха.

После выздоровления ему вновь дали III категорию и отправили работать бригадиром ошкуровщиков леса. На должность бригадира его поставил лагерный нарядчик Анатолий Башилов. Этот молодой человек (как говорили в лагере) был лейтенантом Красной Армии, но, будучи в действующей армии в Германии оказался под судом. Петя не знал за какие преступления он оказался в лагере, хотя и говорили, что за мародерство. Будучи бригадиром, Петя понял, что руководить группой истощенных людей он морально не сможет – ему не позволяли нравственные принципы добивать этих людей, хотя он всегда помнил слова, сказанные однажды его первым бригадиром, старым лагерником, что лагерь - это тонущий корабль, где подана команда: «Спасайся, кто как может!»

Осень того же 1948 г., получив вновь элементарную дистрофию, его отправили на подсобное сельское хозяйство «Востураллага», что находилось в 8 км от Азанки. Это хозяйство называлось Чернушки. Здесь к немалому удивлению он и другие «доходяги» встретили самое теплое, сердечное и материнское отношение к себе со стороны фельдшера этого хозяйства – Марии Ефимовны Мордашевой. Под влиянием такого добросердечия Пете подумалось, что все же есть Бог и он Им не забыт. Первого января 1949 г. Пете исполнилось 23 года. Он уже был «опытный», со стажем лагерником. Шел 4-й год заключения. Только благодаря Марии Ефимовне (прошло уже 25 лет, но память об этой удивительной женщине останется у Пети до конца жизни) ему и другим заключенным удалось пробыть в подсобном хозяйстве дольше, чем полагалось. Исполняя должность врача, она не торопилась возвращать заключенных в лагерь, а под различными предлогами задерживала их подольше у себя. В подсобном хозяйстве работа была легкая и не каждый день. Зимой почти ничего не делали, разве что счищали снег, делали его задержание и подметали дорожки. Еда здесь была получше и, что самое главное, побольше, чем в зоне. Петя, как и другие молодые арестанты не так сильно ощущали голод. Ему не раз мечталось, что в этих Чернушках неплохо было бы досидеть свой, невесть откуда взятый, тюремный срок. Воистину от тюрьмы и от тюрьмы не отказывайся! В каждом лагерном пункте Петя близко сходился с кем-то из ребят. В Чернушках его соседом и близким знакомым, с которым он делился своими мыслями, был Гриша Скороход из Западной Украины.

Однажды их идиллию нарушил слух, что собирается большой этап их политических, а вот куда точно никто не знал. Все были склонны думать, что в недалеко расположенные Воркутинские лагеря или на 501 стройку. Надо отметить, что в лагерях очень часто распространялись различные слухи, по лагерному – «параши». Как всегда авторов слухов обнаружить никогда не удавалось, да и никто не стремился к этому. Некоторые слухи бывали «сладкими», например, говорили, что где-то в Гулаге, в Москве пересматривают дела лиц такой-то категории или о готовящейся амнистии в канун 30-летия Советской власти (осенью 1947 г.), много болтали о грандиозной амнистии всем заключенным: и бытовикам и политическим, о закрытии всех поголовно лагерей, а их обитателей будут отправлять на спецпоселение и т.д. и т.п. Как правило, эти слухи не оправдывались, но они вселяли в душу арестанта какую-то призрачную надежду. Для обоснования и успокоения самих себя этими «парашами» приводили весьма аргументированный довод: дыма без огня не бывает. На этот раз слухи действительно оказались правдоподобными.

В начале марта месяца 1949 года Петю с товарищами пешим строем отправили из Чернушек обратно в Азанку. Произошло это довольно неожиданно. Петя был убежден, что даже их врач, добрая и сердечная Мария Ефимовна не знала заранее об этом. Рано утром у их ворот оказался взвод охраны с неизменными собаками, старший охраны приказал всем заключенным построиться во дворе, после этого вынул из планшета список и стал зачитывать фамилии. Всех, кто оказался в этом списке, построили отдельно. Так и оказался Петя вновь в Азанке.

Дня через два-три всех арестантов, осужденных по 58-й статье, собрали и отправили этапом в Тавду. Петя около двух лет не был здесь и естественно он бросился в первую очередь разыскивать своего оставленного в стационаре в 1947 г. друга Николая Братчикова. Но никто ничего не мог ему сказать. Дело в том, что за это время в Тавдинском лагере изменился состав заключенных, кого-то этапировали, кто-то погиб, а погибших было немало. Благодаря упорным поискам Пете удалось узнать, что Братчиков умер в 1947 г. Петя не мог поверить в это (много лет спустя, будучи в ссылке, на его запрос пришел официальный ответ, подписанный начальником Тавдинским отделом мест заключения Свердловского облисполкома, что Братчиков Николай Иванович, 1923 г. рождения умер 28 августа 1947 г.). В рассвете молодых лет, не вкусив сладостей жизни, погиб и брошен в безвестную могилу его друг. Вот как нелепо оборвалась молодая жизнь. Вечная ему память! Теперь Пете предстояло одному нести дальше свою Голгофу. В Тавдинском лагере Петя впервые за 4 года заключения посмотрел настоящий кинофильм «Сказание о земле Сибирской». Этот кинофильм навел на Петю грустные воспоминания об утраченной свободе. Что будет дальше и зачем их сконцентрировали здесь? Всю 58-ю статью?

Вечером после кино знакомый пригласил его отведать котлеты из картофельных лушпаек, испеченных на печке. Систематический голод в советских лагерях заставлял людей есть самые невероятные блюда. Собрав на помойке картофельные очистки, вымыв и сварив их, товарищ посолил эту грязноватую массу и, придав им вид котлет, спек их на печке. Петя съел несколько таких лепешек, и ему стало плохо, в горле першила синильная кислота.

За время пребывания в «Востураллаге» Петя насмотрелся на уголовников - всех этих «блатных», «цветных» и тому подобных урок. Особой близости с этой категорией людей у него не было. Хотя и часто вместе были в одной бригаде, жили в одном бараке. Некоторые молодые российские эмигранты-манчжурцы быстро восприняли манеры, замашки и жаргон преступного мира и пытались щеголять этим. Но однажды конфликт с одним из урок у него все же получился. Это произошло при следующих обстоятельствах. Оказавшись в Тавде во второй раз, буквально за день-два до этапа, Петя после одного из обедов остался в столовой, движимый голодом, он попытался стрельнуть дополнительную порцию баланды. С этой целью подошел к раздаточному окну, но какой-то мужик, одна нога которого была в протезе, мешал ему. Петя оттолкнул его, мужик чуть не упал. Придя в себя, одноногий с яростными блатными ругательствами схватил пустой металлический поднос и кинулся на Петю, который ловко увернулся и, разумеется, не получив ничего, поспешил ретироваться. Вечером ему стало известно, что мужик, которого он оттолкнул, был «вором в законе» и кличка его была «Копыто». Ему посоветовали больше в столовую одному не ходить, а только с бригадой.

Спустя два дня, 21 марта 1949 г., Петя навсегда простился с Тавдой и «Востураллагом». Накануне, 20 марта, всех лагерников с политической статьей вывели из зоны и под усиленным конвоем направили к недалеко расположенной железнодорожной станции, где уже стоял так знакомый ему этапный эшелон. Их повезли в неизвестном направлении. Началась весна, но на душе у каждого была тревога.