Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

Праздники



Слева направо, верхний ряд: Татьяна Прохоровна (я),
Прасковья Прохоровна, Вера Кудрявцева, Яков Рехлов;
нижний ряд: Евгения Прохоровна-старшая, Евгения Прохоровна-младшая с дочерью Риммой на руках и
Наталья Нестеровна Кудрявцева,
сестра Прохора Нестеровича и мать Веры

Частым гостем в доме был деревенский пастух Михайло Андреевич Коков. Он пас овец и жил в избушке у дяди Семёна. Ранней весной крестьяне сдавали ему овец, и он угонял их в горы. С собой забирал и нашего кобеля Мишку, здоровенного волкодава, способного разогнать целую стаю хищников. А зимой Мишка жил у нас дома и охранял стайки со скотом и домашнее имущество. Михайло Андреевич зиму тоже проводил в деревне. Ходил по гостям и играл на бандуре. Когда он заходил к нам, мама и Лёля Женя бросали работу и пускались в пляс. Мама плясала очень красиво и отцу это нравилось. Он смотрел на их танцы и довольно посмеивался. Мама и меня учила плясать.

В каждой деревне был свой любимый праздник. В Копёнах это было Успение, праздновавшееся в первых числах декабря. На праздник съезжались родственники из других деревень, гуляли дня 3-4, а потом разъезжались по домам. Таким же образом наносили и ответные визиты – всей роднёй выезжали на их местные праздники.

К каждому празднику хозяева готовили 30-40 литров самогона, пару десятиведёрных бочек хмельного пива, да пару таких же кадок квасу. Ну и гуляли – и с музыкой, и с песнями, и с танцами. Главным музыкантом у нас был Иван Никитович Рехлов, муж Пелагеи Нестеровны, родной сестры моего отца. В Австрийском плену во время Первой Мировой он научился играть на скрипке. После войны он привёз инструмент домой и стал играть и для себя, и для народа. К нам он приходил с женой. Вместе с Михаилом Коковым, аккомпанирующим ему на бандуре, они устраивали настоящие концерты. Получалось очень здорово. Все пели, плясали и веселились.

Хозяйство

Но всё это было зимой. Летом работали. Сено мы косили на островах по Енисею. В кустах и на опушках – литовками, а большие ровные площади выкашивали конными сенокосилками. Сначала скошенное сено копнили в небольшие копёшки там, где накосили, а потом волокушами свозили их в одно место, где отец с Прохором метали большие стога.

Лет с шести и меня начали брать на покос. Малышей использовали для управления лошадьми, таскающими волокуши. Мать и другие женщины укладывали сено на две берёзки, прикреплённые к сбруе наподобие оглобель, а ребёнку оставалось только направлять лошадь в сторону стогов, где волокушу встречали отец и другие мужчины, смётывавшие подвозимое сено в большие стога. Годными для этой работы считались все, кто самостоятельно мог сидеть на спине неторопливо бредущей смирной лошадки.

В обед мы с Михаилом верхами же ездили на Енисей поить лошадей. И это было здорово. Помню, как то я закапризничала и не захотела ехать на покос. Тогда моя мама просто посадила меня к себе на колени, понужнула коня – и весь каприз прошел. Доехали хорошо.

Когда созревали хлеба, их тоже убирали машинным способом – жнейками. Отец сидел на беседке – специальном сиденье, набирал колосья и сбрасывал их на землю, а я управляла лошадьми, чтобы они шли прямо. Колосья потом связывали в снопы и составляли в суслоны, чтобы они хорошо просохли. После этого их свозили на гумно, а молотили уже зимой.

Лошади были сильные и умные, поэтому, хоть мои ноги на первых порах и не доставали до упора, мне удалось ни разу не свалиться под ножи косилки. Зимой, на молотьбе, работа находилась и мне. Отец разбирал снопы и подавал их в машину, а я на морозе «управляла двигателем» – пешком погоняла лошадь, которая крутила молотилку. Остальные домочадцы отгребали солому, сортировали зерно и отвозили его в амбары.

У нас было два амбара под зерном и один под мукой. Была ещё кладовая, где хранились мясные туши и был подвал для масла и сметаны. Там же стояли и большие кадки с разделанной и посоленной рыбой, выловленной осенью на Енисее.

Зимой, после школы, моей обязанностью было насеять муки, процедить опару и наносить дров на три печи. Потом мы с Женей шли чистить стайки, но работала в основном она, а я вокруг сошек плясала и пела. И уже вдвоём мы на кошовенке вывозили навоз за село и сваливали в общую кучу. После этого гнали весь скот на водопой, на енисейскую протоку и обратно. На этом наши труды кончались, и мы шли кататься на санках до самого ужина. Потом готовили уроки и шли спать.

Учёба в школе

В школу я пошла в шесть лет, потому что уже свободно читала и умела считать до тысячи. Женя, которая была старше меня на четыре года, училась плохо и в каждом классе сидела по два года. Поэтому со временем я её догнала. Когда я училась в четвёртом классе, мне, как пионерке, дано было поручение выучить неграмотного взрослого. Достался мне Прошка Бекасов, парень лет восемнадцати, единственный сын своих родителей и внук известной бабки-повитухи. И его родители, и бабушка Фёкла, были неграмотными, хотя бабка и славилась в округе тем, что у неё не умерла ни одна женщина и не один ребёнок.

Учила я его всю зиму, занимались каждый день часа по два. Научила читать, писать и считать. Парень освоил даже таблицу умножения. А бабушка с печки периодически его вразумляла: «Слушай, Порька, Таню, она всё правильно говорит!» За этот ликбез Райком комсомола и РайОНО Бограда заплатили мне три рубля и дали какой-то значок. Дома мне добавили ещё 50 копеек, и на всю эту сумму я купила три метра белого полотна и сшила простыню, которую ещё и украсила кружевами. Она у меня ещё долго хранилась, пока где-то не затерялась, когда я выходила замуж.

Когда у нас поселилась учительница, мы стали работать вместе. Она с утра учила первый и третий классы, а с обеда – второй и четвёртый, а вечером в школе проверяла тетради. Я сидела рядом с ней и учила взрослую молодёжь осваивать грамоту и решать задачи. Дело в том, что в четвёртом классе мне пришлось учиться дважды. И не из-за того, что была неуспевающей а, скорее, наоборот – окончила начальную школу слишком рано. Старших классов у нас в деревне не было, а для ШКМ (школы крестьянской молодёжи) я была ещё слишком мала. Поэтому пришлось мне и второй год провести в том же классе. Но теперь я уже не столько училась сама, сколько учила других. Зато я догнала свою старшую сестру Женю, которая несколько раз оставалась на второй год и во втором четвёртом классе мы с ней учились уже вместе. Она была на четыре года старше, поэтому нас с ней отпустили в Абакан, в девятилетнюю школу. Я и там училась настолько хорошо, что меня перевели в шестой класс уже в марте. А вот Женю снова оставили на второй год.

Мы с Женей были очень разными. Мне учёба давалась легко, а ей с трудом. Она была крупная и здоровая на вид, а я – маленькая и худенькая. Однако она переболела всеми возможными болезнями, а я, хотя и постоянно крутилась возле неё, ни разу не заболела. Видимо я пошла в бабушку Устинью Васильевну. Да и отец мой тоже был крепким и здоровым человеком.

Война и революция

Примерно году в 1916, когда отец (Ковригин Прохор Нестерович - Ред.) был на Империалистической войне, в наших краях произошло сильное наводнение. Уровень воды в Енисее поднялся метров на 8-10 выше обычного. Несмотря на высокие и крутые берега, Большие Копёны вода затопила практически полностью. Население перебралось в сосновый бор, находившийся в километре от деревни, скот угнали в горы, а домашнюю птицу разместили на чердаках домов. Хлеб в амбарах пришлось поднять над сусеками метра на три.

Мама с отцовым сыном Иваном на лодке переплавляли имущество в Борок, когда в воду упал сепаратор. Мама бросилась его искать и долго ныряла в холодной воде, пока не спасла ценное имущество. В результате она сильно простудилась и заболела туберкулёзом лёгких. Паша обо всём написала отцу, тот отпросился у начальства и получил месячный отпуск на помощь семье.

Когда он приехал, вода уже сбыла, и он смог отремонтировать постройки. Скот благополучно вернули домой, и он снова уехал на войну.

Когда началась гражданская война, в Копёнах какое-то время стояли войска Колчака, в которые мобилизовали и Ивана Прохоровича. Сколько он там пробыл, я не знаю, но через некоторое время отряд местных колчаковцев встретился с местным же отрядом Красной гвардии. Красный командир Филипп Кондратьевич Щербаков, тоже житель Копён, которого знали и уважали представители обоих отрядов, сумел убедить белых земляков перейти на сторону революции. Так Иван стал красногвардейцем. После победы над Колчаком их отряд был направлен на Украину, на борьбу с Деникиным и Махно. В 1920 году, в одном из боёв под деревней Михайловкой Херсонской области, Иван был убит.

В 1923 году Лёля Женя вышла замуж за Ефима Васильевича Козлова и переехала к мужу в Краснотуранск (до 1932 года он назывался селом Абаканским). Его родители раньше жили на Урале, в городе Касли. Отец работал на знаменитом металлургическом заводе. После переезда в Сибирь, они обосновались в Абаканском. Отец завёл кузницу и занялся кузнечным делом. Кроме сына Ефима у них было и две дочери: Раиса и Прасковья. Раиса Васильевна была замужем за Егором Ворошиловым и жила тоже в Краснотуранске, а Прасковья Васильевна – в деревне Листвягово.

К тому времени кузница уже перешла во владение Ефима Васильевича, который, как и его отец, был кузнецом. Была у них и пасека, которую они летом вывозили в Малый Борок. Ухаживал за пчёлами и снимал мёд наёмный пасечник.

Абаканское было богатым селом и славилось ежегодными осенними ярмарками, на которые съезжались не только сибиряки, но и жители европейской части России. Козловы поставляли кузнечные и скобяные изделия: железные печки, баки, совки, сковородники и другие полезные вещи, чем зарабатывали хорошие деньги. А деньги нужны были не только на жизнь, но и на лечение.

Мама после того наводнения сильно страдала туберкулёзом, а у Паши болели суставы и сломанный позвоночник. Поэтому они лет пять регулярно выезжали на Ширинские воды и кумыс. Отец завозил им много продуктов, и они жили там по полтора-два летних месяца. Меня на это время отвозили в Абаканское к Лёле Жене. Я, конечно, очень скучала и часто плакала, до тех пор, пока меня не отвозили обратно в Копёны.

Женя, Лиза и Михаил оставались там всё лето и работали с отцом по хозяйству. На это время иногда нанимали стряпуху Устинью, сорокалетнюю женщину, которая готовила еду, стирала и прибиралась. К страде приезжали и мама с Пашей. Лечение им помогало – Паша стала лучше ходить, а мама поправилась и смогла прожить до 82-х лет.

Коллективизация и репрессии

Так мы жили до начала коллективизации. В 1923-24 годах отец даже избирался председателем сельсовета, а несколько позже состоял членом поселкового и мелиоративного товариществ, комитета крестьянской взаимопомощи и местной маслоартели. В партию он не вступал, но Паша уже тогда была членом или кандидатом в члены ВКП(б). Будучи грамотным и развитым человеком, она возглавляла эту самую маслоартель.

Потом в деревнях стали создавать колхозы. Крестьяне сдавали скот, инвентарь и землю и объединялись в единые хозяйства. Председателями назначались присланные из городов рабочие, ничего не понимающие в сельском хозяйстве. В Копёны был прислан питерский рабочий Стрекалов, который приехал с женой и двумя детьми. Он тоже не знал сельского хозяйства, но был членом партии.

Отец тоже записался в колхоз «По заветам Ильича», а мама и Паша не пошли по состоянию здоровья. Поэтому в первое колхозное лето вместе с отцом в колхозе работали и мы с Женей, и Михаил.

Лиза к этому времени вышла замуж за Михаила Денисова из Краснотуранска, который работал возчиком на Знаменском винзаводе и мог содержать жену на домашнем хозяйстве. Со временем у них родились дети, Володя и Тамара. А сам Михаил так и умер «на производстве» – крепко напился и долго пролежал на снегу. Сильно простудился и скоро умер. Лиза продала дом и купила избушку. Когда прожила вырученные деньги, пошла работать в пекарню, откуда носила домой хлеб и кормила детей. Учились дети плохо и, по собственному почину, бросили школу класса после пятого или шестого. Так и остались малограмотными, но работящими. Помотавшись по стране, они всё-таки вернулись в родные края, завели крепкое хозяйство и до сих пор живут в Узе.

Какое-то время мы благополучно работали в колхозе, но к 1930 году развернулась борьба с кулачеством. Отцу припомнили использование наёмного труда в дореволюционные годы, когда его дети были еще маленькими, а хозяйство – уже большим. Однако собрание комитета бедноты опротестовало это решение местных властей и опровергло «факты» эксплуатации. Похоже, что в этом деле немалую роль сыграли личные отношения между отцом и некоторыми «энтузиастами», попавшими во власть.

Через короткое время они запустили слух, что Иван Прохорович, погибший за Советскую власть старший сын, был белогвардейцем. Когда стали разбираться, вышестоящие инстанции не только подтвердили его невиновность, но и заставили вернуть отцу незаконно начисленные повышенные налоги на «кулацкое» хозяйство. Более того, они указали, что Прохору Нестеровичу и в дальнейшем положены льготы, как отцу погибшего красноармейца.

Однако противостояние на этом не кончилось. Несколько раз возобновлялись и столько же раз проваливались попытки найти криминал в жизни отца. Лжесвидетели быстро отказывались от своих показаний, а некоторые и вовсе искали спасения у самого обвиняемого. Тем не менее, одна из попыток «состряпать дело» удалась. Не получился кулак, так сделали вредителем.

Осенью того же 1930 года колхоз набирал бригаду мужиков на лесозаготовки. Отец тоже записался в лесорубы, взял пару бывших своих лошадей и уехал с бригадой на Саралу. Зимой одна из его лошадей сломала ногу, её прирезали и всей бригадой съели. Всё бы ничего, но когда стали подводить итоги, оказалось, что бригада план недовыполнила. Нужен был «козёл отпущения», и на эту роль выбрали отца. Его обвинили в умышленном вредительстве и дали полтора года тюрьмы с последующей высылкой всей семьи на три года в Томские болота.

Отца увезли в Минусинскую тюрьму, а маму и Пашу повезли в ссылку. На станции Сон, где формировался этап, комендант лагеря инспектировал контингент. Увидев больных женщин, он учинил сопровождающим скандал: «Мне нужны работники, а этих доходяг вы и сами похоронить сможете, без затрат на перевозку». После этого пристыженные службисты отвезли обеих обратно в Большие Копёны.

Сноровистая Паша потребовала возвратить ей колхозный пай отца. Ей удалось отсудить свою долю, продать её и на вырученные деньги купить избушку в Абакане, а затем и переехать туда самой.

Мама тоже собрала узелок с пожитками и ушла из дома. Сначала сунулась в Краснотуранск к Лизе но, посмотрев, как она живёт, отругала её за бесхозяйственность и ушла к Лёле Жене. А у той тоже семья: двое детей, муж и свекровь. Мама поняла, что делать ей тут нечего и через неделю ушла в Белоярск, к сестре Агафье. А та буквально дня за три до этого продала свой дом и уехала в Ольховку (нынешний Артёмовск). Мама опять пошла за ними пешком, от деревни до деревни – и нашла.

Муж тётки Агафьи в своё время помогал белоярскому священнику исполнять богослужения. Когда того арестовали и выслали, он собрал оставшиеся бесхозными церковные принадлежности и забрал их с собой. В одной из деревень в окрестностях Ольховки стояла заброшенная часовня. Он привел церквушку в порядок и принял на себя обязанности священника. Народ, особенно женщины, признал новоявленного батюшку и стал посещать службы. Этим Агафья с мужем и жили, без особой роскоши, но и не бедствуя.

Мама какое-то время пожила у них, а потом переехала на центральный рудник, где устроилась прислугой к кому-то из местных начальников. Кухаркой она была хорошей, поэтому хозяин не только кормил её, но и платил неплохие по тем временам деньги. Так она и прожила там всё время, пока отец находился в тюрьме и в лагерях.

Первую часть заключения отец отбывал в Минусинской тюрьме, потом его перевели в лагерь где-то на границе с Тувой. Там он работал на молевом сплаве леса, по колено в воде. Кормили их плохо, поэтому он ослаб и был сильно истощён.