В ПАМЯТЬ О ТРАГЕДИИ НАРОДА 60-ЛЕТИЕ БОЛЬШОГО ТЕРРОРА 80-ЛЕТИЕ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАМЯТИ
ИСТОРИКО-АРХИВНЫЙ АЛЬМАНАХ
Редактор-составитель канд. ист. наук И.В. Павлова
Новосибирск Издательство Сибирского отделения Российской академии наук 1997

Я родился в 1919 году в вагоне на станции Обь. Мать ехала к моему отцу в Новониколаевск, но мост через Обь. был взорван, город горел, колчаковцы отступали. А тут роды. Ну, она все свои драгоценности - серьги, кольца отдала возчикам, согласившимся отвезти нас обратно в Барнаул, пока обстановка не стабилизировалась, и мы смогли приехать к отцу. Жили на улице Фабричной. Потом в Казань уехали, вернулись, какое-то время жили на теперешней Коммунистической, затем на Нарымскую переехали. Там в рубленом пятиквартирном доме на углу улиц Нарымской и 1905 года - напротив пересыльной тюрьмы - отец выкупил двухкомнатную квартиру.

Отец мой, Алексей Петрович, в царское время был морским офицером. В гражданскую войну, хотя и был он дворянского сословия, получил орден - за сооружение ледовой переправы через одну из сибирских рек. Сначала, правда, хотели расстрелять (там, на неокрепшем еще льду провалилась какая-то техника - обвинили строителя), но приехала из Москвы комиссия, (разобралась во всем и вместо расстрела наградила. Потом он воевал на КВЖД, был тяжело ранен. Когда его в 1938-м арестовали, тот орден пропал. Как и золотой портсигар, золотые часы, молотая цепочка от пенсне, дорогая бритва. У него было еще за германскую войну два креста. Но в протоколе обыска значатся н>лько паспорт и профсоюзный билет.

Его в командировке прямо с поезда сняли и предъявили целый букет самых страшных обвинений - от измены родине и участия в контрреволюционной организации до подготовки террористического акта по отношению к Сталину. Мы этого ничего не знали тогда, в 1938-м году. Поехал человек в командировку - и исчез. Мать спрашивала у него на работе - там ничего не знают. Стала ходить в НКВД - отвечают: "У нас такой не числится". А потом как-то возвращается из очередного похода в это учреждение в слезах. Ей там сказали: "Не ходи, не спрашивай, не то, если хочешь бьггь там, где твой муж, мы тебе это сделаем".

Дня через три у нее случился приступ аппендицита. Её "Скорая" увезла в клинику Мыша - был тогда в Новосибирск» такой профессор. Я на другой день навестил ее там. Она сама ко мне вышла, спустилась со второго этажа, сказала, что приступ прошел, но ее готовят к операции. А на следующий день позвонили мне на работу из клиники и сказали, что ее оперировали и через два часа после операции она скончалась. Я на другой день был у Мыша, он сказал, что ее оперировал какой» то практикант, не подготовив надлежащим образом, без его и» дома. И посоветовал обратиться в суд. Ну, я ни в какой суд обращаться не стал: разве суд вернет мне мать? Потом уже сообразил: может, эти, из НКВД, таким образом исполнили свою угрозу. Это уже 1939-й год был. А вскоре мне повестка пришла из военкомата: призывают в армию. Я говорю, не могу, мол, у меня на руках сестренка десяти лет и братишка шестилетний. А они: - Сдай детей в детский дом. - А квартиру куда? - А| это нас не касается.

Так ли, этак ли, а пришлось как-то устраивать детей. Отыскал тетушку, она к нам переехала, стала за детьми присматривать. Но квартиру не уберегла. Выселили их в 1941-м году, когда я на фронте был. Пришли какие-то люди в белых полушубках с бумагой и велели освободить квартиру в течение двух часов. Что за два часа сделаешь? Собрала кое-какие детские теплые вещи, постель и перебралась в неотапливаемый чулан А потом из этого дома вовсе съехала в подвальчик на Ядринцовском спуске. И потерял я всякую связь с ними.

Моя судьба как сложилась? Служил в Забайкалье, сразу после халхин-гольских событий. Это была не пограничная часть, но вблизи границы — второй эшелон, что ли. Тревога чуть не каждую ночь. Так что, когда 5 мая 1941 г. нас подняли по тревоге, мы думали — это, как всегда. Но на сей раз было по другому: погрузили в эшелон и повезли. Куда-то на запад, а куда - не знаем. Под строжайшим секретом. Письма отправлять запретили. Из эшелона выпускали по нужде только на маленьких станциях и то - небольшими группами... Только в Аральске мы узнали, что Советский Союз производит передислокацию войск. А до того по радио услышали, что Германия сосредоточила на наших границах 170 дивизий. Так что, в общем, понимали, к чему дело идет. И вот на станции Конотоп, часов в 5 утра я, помню, из вагона выскочил, а к нам подходит дежурный по станции, с ним еще двое. "Война, - говорят, - Киев бомбят, горит..." Я - к комиссару эшелона, разбудил его: "Война", - творю. А он: "Ты паникер, я тебя сейчас расстреляю!" Но дежурный по станции подтвердил. Ну, все из вагонов повыскакивали, митинг. А потом, только отъехали километров 20 - нал¬тели истребители немецкие и стали расстреливать наш эшелон. Когда прибыли в Киев, у нас оказалось 27 убитых и больше 50 раненых.

Нас повезли дальше - на Чернигов, Могилев - выгрузили в Орше. Бомбежка - а оружия никакого, кроме нескольких карабинов для охраны. Ночью - немецкий десант, можно сказать, прямо нам на голову. Как-то их перебили. Наутро нам наконец  выдали оружие.

Как я воевал, про это долго рассказывать. Всякое было. Принял участие и в обороне Москвы. Под Вязьмой меня контузило (а еще до того, под Смоленском - ранило). Снаряд рядом разорвался. Соседу моему голову оторвало, а меня землей засыпало, оглушило, глаз левый ничего не видит. Меня в прифронтовой медсанбат положили, а там весь персонал - латыши, ни ; они меня, ни я их не понимаю. И лечения почти никакого. Словом, как только глаз видеть стал, я оттуда сбежал. И справки никакой не взял. Теперь вот на этот глаз совсем ослеп и на левое ухо оглох, а доказать, что это результат фронта, не могу. Нет документов.

А в 1943-м, мы тогда в Белоруссии были уже, я попал в плен. Пошел в разведку, да неудачно. Перебегал дорогу - меня н ногу ранили, дальше бежать не могу. Стал возвращаться, тут меня и взяли.

Трижды был под расстрелом. Первый раз - когда попал в  облаву - меня за партизана приняли. Согнали нас в сарай, потом вывели, построили, и какой-то жандарм на ломаном языке объявил, что "как партизанен вы будете весь расстреляны", тут другой офицер подошел к нему, что-то сказал, и меня вы вели из строя, отвели в сторону. А остальных расстреляли прямо на моих глазах. Меня, наверное, спасло то, что я был под чужой фамилией - разжился справкой на имя Александр» Гордеева, ученика ФЗУ. Вроде я несовершеннолетний, домой иду из училища. Как бы то ни было, оттуда отвезли меня в лагерь под Смоленском. Страшный лагерь был. Кормили - на день консервная банка вареной ржи. И все. А гоняли на работу, вытаскивать из Днепра бревна. Зима, они обледенели, их обкалывать надо. Раздеваемся догола - и в воду, а другие в это время на берегу костер жгут для нашего обогрева. Потом меняемся, Зато можно было накопать мерзлой картошки и в том костре запечь. Конвой не препятствовал. Только благодаря этой картошке, наверное, и выжил. А так в лагере ежедневно человек по 200 умирало.

Потом стали нас переводить в какой-то другой лагерь, на другой окраине Смоленска. И вот ведут по улице Ленина, по сторонам стоят местные жители, старики, женщины; стали поворачивать на боковую улицу - и тут в какой-то момент я замечаю, что конвой на повороте меня не видит, и делаю широкий шаг в сторону и оказываюсь среди этой публики, что по сторонам стояла. Это был смертельно опасный шаг: нас пока вели, многие "на рывок" бросались из строя в подворотни, но конвой всех пристреливал. А мне повезло: когда я оказался в поле зрения конвоира, он меня уже за одного из публики принял. Прикладом еще шуганул, чтобы не выходил с тротуара. Спрашивав у людей, когда колонна прошла, куда мне теперь. Посоветовали переждать до ночи в каком-нибудь разрушенном доме, а ночью - к Днепру - и помогай Бог.

Я так и поступил. Дождался ночи и пошел. Но когда уж почти перебрался, провалился в едва затянутую ледком полынью. Промок по пояс. А декабрь. Одно спасенье - двигаться, Прошел километра полтора, какая-то деревушка. Я в избу заходить не стал, забрался в сарай, в солому. Думал, как-нибудь перебьюсь. Но через некоторое время чувствую - невтерпеж, Постучался в избу. Открывает женщина, говорит: "В деревне немцы". А я ей: "Погибаю, провалился, мол, в воду, замерзну". Ну, она меня впустила, дала какую-то одежонку переодеться, покормила. "Но, - говорит, - вам надо уходить. Поймают - и вам не сдобровать, и нам". А у нее ребятишек куча. Делать нечего, ухожу... Долго шел... Вышел на дорогу, прошел километра три - догоняет меня мужчина на санях, спрашивает, кто я, что. Н как-то объясняю. Он говорит: "Садись, подвезу." И привез меня в деревню Емельянове Издешковского района. Я там и осел. Куда пойдешь? Рана гноится, и обморожение дает себя знать - боли. Хорошо, одна бабка вылечила талой водой и лампадным маслом. Сам делал ручные мельницы, печки железные - тем и кормился.

Как-то ночью неподалеку наши десант выбросили. Двое разбились, парашюты у них не раскрылись. А один ногу подвернул, идти не может. Остальные ушли. Только предупредили жителей: "Не трогайте парашюты, которые мы тут зарыли, - пропадете". Но бабы не могли такое добро - шелк! - оставить, растащили по домам. Утром пришли финны, истребительный отряд. И - по домам. И где эти парашюты находят, жителей выгоняют на улицу, а дом сжигают. А мужчин всех собрали, поставили перед нами пулемет: "Где партизаны, десант?" Нам откуда знать? А они свое. И стали выхватывать каждого четвертого и тут же расстреливать. Но почему-то до конца не дошли. Так я второй раз избежал расстрела. Загнали нас на какую- то маслобойку и ушли. На их место пришла немецкая часть. Они после неудачного штурма засевших на высотке в лесу десантников погнали нас собирать трупы. Те сверху кричат нам: "Не смейте!" и стреляют. А эти стреляют сзади: "Вперед!" Кое- как мы эти трупы собрали. И опять нас в эту маслобойку. А кормить совсем не кормили. Местные жители своим что-то приносили, а те с нами делились.

Потом повезли в Германию. Тоже суток трое - ни еды, ни воды... Так привезли в Веймар. Там отобрали человек 50 кто поздоровее, раздели догола, вещи все погрузили на повозку, а нас так погнали, нагишом. Это, значит, чтобы мы не убежали. Километров 30 прошли мы так. Через деревни гонят, а жители на нас помои льют, грязью забрасывают: "Русские свиньи!"

Пригнали в лагерь. Невдалеке от нас - Бухенвальд. Там мастерские были, где части к ракетам делали. Мне там, к счастью побывать не довелось. Скоро я третий раз едва не был застрелен. Заступился за солдатика молоденького, Костю Виноградова (мальчонка такой, москвич из ополчения, под Вязьмой в плен попал); его лагерфюрер избивать стал, а я... Ну, тот на меня переключился, приставил к горлу пистолет: "Пристрелю, как си» баку!" Но обошлось.

Там был такой случай: взрыв - два цеха на воздух взлетели; а мы траншеи рыли, кабель прокладывали. Нас - трех русских и четырех французов - они рядом с нами работали - потянули в гестапо. Бить не били, но поместили в подвал и пустили туда воду; как она дошла до подбородка - ее спустили, потом опять; так несколько раз. Около недели нас там держали, таскали на допросы. Но мы к этому взрыву были непричастны, и нас отправили обратно в лагерь.

Потом мне удалось бежать. Был в Бельгии, Голландии, во Франции. Наконец, в январе 1945-го перешел линию фронт«, вернулся к своим. И сразу - в СМЕРШ. И первый вопрос: "Был у немцев под арестом?" Отвечаю: "Да, был" и рассказываю про этот случай. А они: "Почему живой вышел оттуда?" Там чуть ни через одного расстреливать выводили за угол. Но обошлось, отправили в часть артиллеристом. Оружие, правда, выдали только через несколько месяцев, в апреле, когда мы дали присягу. (Я, выходит, давал ее вторично; первый раз это еще до войны было).

Нас бросили на Наревский плацдарм, а оттуда - через Эстонию, Латвию, Литву, Польшу - и до самого Штральзунда, гди я и закончил войну. Хотя еще и потом, в Польше мы мирно не жили: АК-овцы, бандеровцы...

А в 1946-м меня арестовывают. Я уже к демобилизации готовился. Мы в то время в Польше находились. Но вот вызывают меня в штаб и предъявляют ордер. И - в лагерь. Он расположен был в бывшем немецком военном училище... Кого там только не было. Несколько Героев Советского Союза. Одного помню — полковник Мовхесян, руководитель первого десанта, который  в Феодосии высаживался. У него было тяжелое ранение он был прострочен из автомата от плеча наискосок до пояса.

Месяца через полтора погрузили нас в вагоны и отправили на родину. Привезли в Минск, поставили на какой-то дальний путь и 1,5 суток держат там - не кормят, не поят. А холод, зима, вагон телячий, без отопления. Мы стали кричать. Целый эшелон криком кричит - никто не подходит, ни охрана, никто (нам неподалеку был переходной мост, из вагона было видно)-И вот подъезжают машины - одна, вторая, третья - и к нашему вагону. Трап кладут, открывают двери, входит рыжий такой, курносый тип: "Я Цанава, министр внутренних дел Белоруссии. В чем дело?" Мы объяснили. "Все будет в порядке " Где-то через час подъезжают кухни, начинают раздавать еду - сухари, баланду. Потом повезли дальше. Кормили в пути так - болтушка из воды и муки, да и та не каждый день. Когда привезли в лагерь под Ленинабадом, сами мы идти не могли. Пришлось охране нас выгружать. Половину сразу отправили в санчасть.

Работать стали сначала на строительстве химзавода и полей фильтрации. Что там фильтровалось, мы, конечно, не знпли, но урюковые плантации, которые были расположены ниже этих "полей" (отстойников) по Аму-Дарье, все погибли... Потом »травили меня на рудник. Опускали на глубину больше километра, температура - плюс 40~42. Работа адская. Жара, пыль. Респираторы залепляются пылью, дышать невозможно. .двинешь, прочистишь, но они снова забиваются. А норму все равно выполнять надо. Я, правда, недолго мучился, года полтора. Как-то отремонтировал начальнику надзора немецкий мотоцикл - и меня перевели в электрики. Потом вольнонаемные отдали нам из своего клуба киноустановку, я ее смонтировал, стали в лагере кино гонять. Даже радио наладил. Начальник лагеря бьл там мужик порядочный, не зверствовал.

Я там был сначала без суда. Судили только в 1947-м году. Причем, перед судом меня в лагере же арестовали - специально для суда. Следователю - Меркушев его фамилия была - нечего писать было. Я просто рассказывал, что со мной было, а он записывал.

Ночью суд был. Вызвали в суд (это был Военный трибунал Туркестанского военного округа), зачитали все обвинения.. дали 15 лет. А я ничего понять не могу. Спрашиваю: "За что меня?" Говорят: "За то, что остался живой". И отвели в отдельную камеру. А утром вызывает меня секретарь, говорит: "Пиши кассацию". Я говорю: "Не буду писать. Я не знаю, за что меня осудили, на что мне жаловаться." ("Измена родине" - 58-16. Где я изменил, в чем эта измена заключалась, понятия не имею. Я и приговора не видел, мне его не дали). Ну он сам написал, мне только расписаться дал. И меня назад в колонию отправили А где-то через месяц меня вызывают в контору: "Тебе 5 лет скинули, оставили 10 плюс 5 лет поражения в правах". Ну, а потом - Кайеркан¹, шахта.

В Кайеркане я оказался в 1948 году. Когда нас привезли, в левой половине лагеря (если смотреть от вахты) еще находились каторжане, они были отгорожены от нас; там перед БУР'* был в вечной мерзлоте выкопан глубокий котлован, туда тоже в наказание сажали. Потом каторжан увезли. Горлаг² тогда только создавался.

А до этого я был на руднике Консай, потом Куроксай - недалеко от Ленинабада. Там в основном свинцовая руда добывалась, а на одном горизонте - я как раз там работал - "красная руда" - как мы догадались, урановая. Лагерь был смешанный, но для 58-й статьи был отдельный барак. Оттуда нас отправили в Ленинабад, потом самолетом в Ашхабад, а уж затем - поездом - в Красноярск, и далее баржой - в Дудинку и в Кайеркан

И сразу же нашили номера. В бушлатах прорезали дырки, и вместо заплат нашили номера - на спину, на грудь, на колом и на шапку. Потом стали эти номера писать масляной краской, Называли нас не по именам, а по номерам. Мой - никогда не забуду - был Г-769. Бараки на ночь запирались, на окнах решетки, в бараках параши... И у нас ни фамилий, ни имен, одни номера..

В 1952 году застрелили машиниста маневрового паровом Он подъехал к воротам оцепления ближе, чем положено, часовой его и застрелил. В то время в нас стали стрелять чуть не! ежедневно. Охранникам ввели за это награду - за предотвращенный побег - внеочередной отпуск. Вот оно и пошло. Настоящая охота на людей. С шахты в жилую зону ведут нас строем - так люди боялись оказаться в задних рядах: пурга - отстанешь - застрелят. И таких случаев несколько было. Докажи, что ты не пытался таким способом убежать. А куда убежишь - это ведь производственная зона, кругом оцепление. (Был, правда, и побег как-то большой, человек одиннадцать сразу. Их долго искали, так и не нашли. Только весной, когда снег сошел, нашлись их трупы: все замерзли в тундре). Меня чисто вызывали в казарму охранников - то радио, то свет наладить; так я видел, какие плакаты там по стенам про нас были развешаны  "...особо опасные государственные преступники, злейшие враги нашей родины..." - черт-те что! За такими, и правда, глаз да глаз нужен, и патронов не жалеть.

А тут еще пригнали к нам этап блатных - целый барак. Работать они отказывались, а работяг избивали, пайки отнимали. Кто там у них верховодил, кто "шестерил", не знаю. Ну, шахтерам это надоело, они собрались и подожгли этот барак, а сами встали вокруг с пожарными баграми и крючьями. Так эти "мишаныки", как мы их называли, и сгорели вместе с бараком^3.

Обстановка после этого оставалась все же накаленная. Особенно ее накаляли "западники" - с Западной Украины, Прибалтики. Наконец, как-то - уже после смерти Сталина - приводят мае после работы к вахте - а в зону не пускают. В чем дело - не знаем, не говорят. Потом стали запускать, но не всех сразу, а небольшими партиями - в сопровождении надзирателя - в барак - и под замок... Что там творилось в лагере, не знаю. Меня, еще несколько человек электриков, отдельно выводили в шахту, под конвоем. Даже кормили нас там, прямо в шахтоуправлении. Что-то там в зоне происходило. Слышал, что вводили в зону "бронированный" (обшитый стальными листами) бульдозер, "успокаивали" восставших. Но кто они были и какие там были события - не знаю. После этих событий отношение к заключенным стало как-то более человечным. Хотя плакаты в казарме висели те же.

... Был такой эпизод. Мы прокладывали в тундре трубопровод. Надо было укладывать трубы в озеро. А там на дне лед. Никто не хочет в воду ледяную лезть - кругом ведь тун никакого обогрева... Так охранники загоняли заключенных в озеро прикладами...

Моя судьба складывалась в лагере относительно удачна во-первых, электрик, к тому же знаком с рентгенотехникой, смонтировать и отремонтировать любую медицинскую аппаратуру. Хорошо знал всякую связную технику - телефон, радио. Знал киноаппаратуру. Так дня не было, чтобы меня куда-нибудь не вызвали что-то ремонтировать или устанавливать Да| я еще и в самодеятельности участвовал, на аккордеоне играл. Мне этот аккордеон итальянский подарил сам Рокоссовский. Ну, про это как-нибудь в другой раз... А руководил оркестром нашим лагерным Райский. Он теперь в Минске оркестром радиокомитета управляет...

А жена моя, Зинаида Петровна, она из Крыма сама. Отца ее в 1937-м арестовали, мать сослали за Байкал. Она с сестрой и братишкой остались сиротами. Спасибо, односельчане не дали пропасть. В войну спасали наших солдат, которые из катакомб выползали отравленные - их немцы газами травили. Потом оккупация... А в 1945-м пришли наши. И ей - как дочери врага народа - 58, 1а - "измена родине". И - в лагерь. На Сухоне лесоповале работала по пояс в снегу. Кто не выходил на работу, начальник собственноручно расстреливал. Из нагана. Потом Челябинск атомный строила. А потом очутилась в Норильске, в 5-м лаготделении Горлага. Я с нею там и познакомился.

Она ко мне потом приехала в Казахстан, когда меня после лагеря отправили в ссылку. Очень строгая ссылка была - без права переписки. И без права где-либо работать, кроме "общ работ". Я, правда, сделал как-то директору совхоза приемник, чтобы он у него в машине работал, так он меня выцарапал с этих "общих работ", сделал начальником радиоузла и межсовхозной электростанции.

Правда, это уже после того, как меня амнистировали (не реабилитировали, а только судимость сняли). Это в 1957-м. Вот только когда я сумел выбраться в Новосибирск. Командировку выхлопотал на три дня. Но никого не нашел. Сестра погибла, ее задавили в очереди. Брат погиб в армии, в мирное время. Квартиру забрали еще во время войны. И ни мебели, ни книг, ни фотографий не осталось.

Реабилитации отца добился я только в 1989 году. Он был арестован 28 февраля 1938 года и через две недели - 14 марта приговорен тройкой УНКВД по Новосибирской области (врали, значит, они матери, что "такой не числится") к "высшей мере", тогда это называлось, и расстрелян еще через пять дней, 19 марта.

А меня реабилитировали только в 1991 году.

Публикация JI.C. Труса

ПРИМЕЧАНИЯ ПУБЛИКАТОРА

1 Поселок в 30 км от Норильска, место расположения 2-го лаготделения Горлага

2 Горный лагерь - так назывался Специальный лагерь № 2 для "особо опасных государственных преступников", размещенный в Норильске и его окрестностях

3 По распоряжению генерала Семенова, начальника Горлага, сюда (2-е лаготделение) были переброшены вооруженные ножами бандиты-беспредельники. В результате резни в зоне - жертвы. По этой причине лагерники не выходили на работу 5 дней (А. Макарова. Норильское восстание. Май-август 1953 года// Воля 1993. № 1. С. 89).