«У идола Свободы страшный лик»
(ОРЛ. Прощаются ли латыши с Сибирью?)

«Любовь с Россией кончилась, но письма остались»1

На фотографии первой четверти века: хорошенькая девочка с бантом бабочкой, с букетом цветов в руках; молодая женщина с ясным распахнутым к счастью взглядом; мужчина спортивного вида, с играющей силой; под тонким батистом рубашки, мускулатурой; добротный картон, не давший ни трещинки за несколько десятилетий; коричневый флер времени; устойчивая добротность, слепленной любовью, семьи.

Если положить рядом с этой фотографией другую, конца века, точнее, нашей теперешней четверти, на которой в остатке только де¬вочка, превращенная злым чародеем временем в пожилую пышных форм даму, возникнет ощущение трагической неувязки жизни с надеждами на нее, неоправданность доверия, доказательство тому, о чем поется в известной народной песенке: «Судьба – индейка, а жизнь – копейка!» Это – присказка.

На фотографии: в лице девочки с бантом и женщины пышных форм – Аустра Большевица, председатель Общества Российских латышей, так называемого ОРЛ.

Аббревиатура общества, как и всякая другая, в нашем сознании, тотчас вызывает образ бюрократического явления: кабинет начальника со столом в переднем углу, телефонами, скользкой, как угорь, секретаршей и едва замечающим вас холодным взглядом хозяина.

Кабинет Аустры иного рода. Иной температуры взгляд ее глаз. Это тоже присказка.

Сказка – о возвращающихся на родину из России, Сибири, Казахстана, Армении... латышах. О том, возвращаются ли? Прощаются ли латыши с Сибирью?

Но и у этой сказки есть присказка.

– Ну-ка, вылазь! Нюхали мы вашу Сибирь, теперь вы понюхайте нашу. Вот это понюхайте!

(1990 год. Происшествие в г.Тукумсе. Латышскоязычный шофер.

Русскоязычный пассажир. Могучий рыжий кулак).

________________________________
1Перефраза Н.Вежнивкса доцентом кафедры политологии и права РАУ, в ст. «Русский исход и выживание латышей» в газ. «СМ» 10.III.92 г.

– В вопросе о гражданстве, уважаемые дамы и господа, я категорически против нулевого варианта. Вы должны иметь в виду, что в Латвию возвращаются не только люди типа госпожи «М». Таких меньшинство. Большинство те, кто так или иначе сотрудничал с коммунистами. Если мы хотим поставить заслон коммунизму, мы должны добровольно отказаться от привилегий на гражданство.

(1991 г. Расширенное заседание ОРЛ. Обсуждение закона о гражданстве. Реплика солидного лысеющего господина, благополучно прожившего на родине и в сороковые-роковые, и во все последующие годы).

– Па-па-па! Вы мне не наводите тень на плетень! Кто хотел вернуться, тот давно вернулся. Не вернулись те, у кого рыльце в пуху. Служил красной звезде, теперь хочешь послужить трем латвийским?

– А вы, вы служили? По-моему, у вас в нагрудном кармане и теперь жарко от красной книжицы!

– Ах, ты, выродок, ублюдок!

(1992 г. Столкновение в густо замешанной очереди перед дверями Латвийского департамента по иммиграции).

Я предана Латвии. Я люблю! Но меня коробит, когда друзья рассказывают анекдоты типа: «Мальчик спрашивает:

– Мамочка, это правда, что соседский Вовка – русский?

– Правда, сынок.

– Но ведь он еще такой маленький!»

Я готова выть от боли, когда при мне оскорбляют человека только потому, что он не латышской национальности, что он говорит по-русски.

Прессинг за насильственный русский в Латвии, увы, возложен не на коммунистов, которые, как известно, были людьми самых разных национальностей, в том числе и латышской, а на простых людей, не имеющих к нему никакого отношения.

– Поймите, поймите нас! Пять десятилетий нас заставляли говорить по-русски, то есть на чужом языке. Пять десятилетий делали все, чтоб родной латышский был напрочь забыт!

– Понимаю. Но и вы поймите. На берегах реки Енисей, в жутких, нечеловеческих условиях концлагерей ГУЛАГа только 15 процентов были люди из Прибалтики, 85% – иных национальностей и самый большой процент из этого остатка – русские! «У идола Свободы Страшный лик»! Где бы ему не поклонялись. На Западе или на Востоке, или даже в пределах любимой Балтии.

«Мы идем, отбивая шаг.
кровь Европы у нас под ногами
Кровь и ненависть!
Кровь и пламя!»

Эту песню на улицах Варшавы, Парижа, Прага, Вильнюса, и Риги тоже, пели немцы, воодушевленные национальной идеей.

– Мы поем на своих улицах!

– Но и фашистский гимн родился не в Париже. В Мюнхене! А 14 мая 1992 года неподалеку от улицы Бривибас (улица Свободы) я собственными ушами слышала и собственными глазами видела группу парней, человек в двадцать пять, которые шли, выбрасывая вперед правую руку и выкрикивая: «Зиг хайль! Зиг хайль!»

Вырождение национальной идеи в национализм происходит незаметно. И не происходит ли оно на наших глазах, при нашем общем попустительстве? Не стало ли уже признаком нашего времени? Глаза лысеющего господина, насильственно выучившего русский язык не в Инте, Норильске или Магадане, а в родной Риге, не слишком чувствительны к коричневому цвету. Значительно чувствительней к нему глаза тех, кто полной мерой испил из чаши ревнителей чистоты – партийной, классовой и т.д. И они, эти глаза, с ужасом замечают, что патриотизм соотечественников, позволяющий 14 июня перед памятником Свободы произносить речи только на латышском языке, ибо русский стал для латыша подобием красной тряпки для испанского быка, – становится все более и более того цвета, который не раз уже убивал недальновидные нации.

«Я не верю, что возможно мирное сосуществование латышей ко¬ренной нации и русских как национального меньшинства. Поставленный на второе мест всегда будет думать о том, как занять первое, а занявший первое о том, чтоб не соскользнуть на второе».

«Я не понимаю и то, на что будут надеяться те 42,3 процента не латышей, которые в независимой Латвии постараются сохранить гражданство СССР. Неужто они действительно будут считать, что Латвия будет отвечать за них? И разве можно будет им доверять в том случае, если Латвии будет угрожать серьезная опасность?»

«Гарантом могла бы служить заинтересованность латышей в расцвете Латвии, недостижимом в социально не стабильном государстве. В Латвии нет будущего, если своим статусом будут недовольны латыши, но у нее нет будущего и в том случае, если своим статусом не будет довольна большая часть не латышей».

Это было написано в 1990 году Дайнисом Ритиньшем1. Ему же принадлежит ставшая нынче общим местом фраза: «Деление населения на людей первого и второго сорта не в интересах латышей!»
__________________________________
1ж. «Вестник». Орган Московского отделения ОРЛ, 1990 г., ст. «Прощание с иллюзиями»

И, тем не менее, людьми второго сорта в 1992 году оказались не только русскоговорящие русские, но и русскоговорящие латыши. Возвращение российских латышей на родину практически застопорилось, ибо оживление «засохшей ветви» водой, настоянной прямо-таки на коммунистической нетерпимости известного числа политиков и натасканного ими массового обывателя, невозможно. Но стало быть, невозможно осуществить мечту – умереть в Латвии – ни 70-летнему Галину Борису, ни тем более 80-летнему Бирш Фовату – бывшим жителям Латвии, а ныне гражданам России, как не удалось осуществить ее Эжену Аболиньшу, актеру театра Скаутне, умершему буквально накануне своего возвращения.

Нет, не случайным представляется то, что делом репортации латышей России до сих пор занимается не официальный орган, не министерство иностранных дел или министерство юстиции, а полусамодеятельная организация – Общество Российских Латышей – как добровольное объединение бывших репрессированных и тех, кто лично вознамерился им помочь. Дело утопающих, как всегда, оказалось в руках самих утопающих. «Когда случится тонуть, – советовал барон Мюнхаузен, – не теряй присутствия духа, хватай себя за волосы и тяни!» Но не придется ли прибегнуть к этому совету и тем нынешним ревнителям чистоты, которые упорно желаемое выдают за реальное и закрывают глаза там, где их надо было бы широко открыть?

Свое хождение по мукам возвращения на родину я начала в 1988 году, кончила в том же, категорическим «нет!» Получить работу в Латвии можно было только имея квартиру (прописку). Получить прописку (квартиру) можно было только получив работу. Совершить обмен дома, который у меня был, на квартиру, было нельзя. Еще не положено было частному сектору якшаться с общественным. А квар¬иры, которую можно было бы обменять – не было. Словом, «от ворот – поворот!»

Но в том же году был зачат ОРЛ. Несколькими мужчинами и двумя женщинами.

Рижане наверняка помнят, как в те годы на улицах города вдруг появлялись процессии пяти-семилетних детей с мешками мусора за плечами и с плакатиками в руках «Спасем Ригу от грязи!» «Сделаем любимую Латвию самой красивой страной в мире!» Зеленые! Во главе этого движения встал Витолс Дауманис – молодой человек, в то время еще совсем молодой, только-только вышедший из-за школьной парты, но, тем не менее, уже вполне осознавший возникшую возможность прорыва через махрово-красную стену чиновничьего бюрократизма и обывательской всеядности.

Нынче Витолс – украшение 309-й комнаты в самом ужасном доме Риги – бесконечно этажном министерстве сельского хозяйства. Преуспевающий коммерсант, как рыба в воде плавающий среди ксероксов и факсов, в заботе о скорейшем экономическом расцвете Латвии. В том же – 1988 году – просмотрев однажды фильм о депортированных в Россию латышах, послушав рассказы, подобные тем, какие мы недавно выслушали от председателя общества красноярских латышей, он до глубины души был потрясен трагедией, случившейся пятьдесят лет назад и все еще кровоточащей, все еще дающей метастазы в судьбы несчастных его соотечественников. «Мы здесь вместе – они там – одни!» А будучи человеком прагматического склада – недаром сегодня Дауманис коммерсант – он сразу поставил вопрос ребром: «Что делать? Что конкретно можно сделать, чтоб облегчить их участь, восстановить попранную справедливость!»

И другой мужчина: Имант Белогривс – работник центрального архива, исследователь латышской диаспоры, не раз по собственной инициативе, за свой счет и на свой страх и риск, побывавший в местах бывших латышских поселений в России, – в 1987 году он проник в святая святых калужского партархива, в тайну злонамеренного уничтожения сотен и тысяч ни в чем не повинных людей. Эта-то «тайна» и преисполнила его тех чувств, что и Дауманиса, привела к тому же самому решению: создать организацию, которая бы взяла на себя заботу о репатриации латышей из России, заботу об их реабилитации в глазах коренного населения Латвии и сохранение национального статуса для всех, отлученных от Родины.

Третьим стал, и намного раньше двух первых, историк и журналист, а в описываемое время и кинолюбитель Ингвар Лейтис, долго числившийся в авантюристах, в политически неблагонадежных гражданах Латвии.
Задумав однажды и осуществив велосипедное турне от Балтийского моря до Тихого океана, – теперь можно раскрыть секрет, форма спортивного мероприятия была всего лишь ширмой – Ингвар посетил многие поселения латышей, отснял на пленку их несладкое житье-бытье, а по возвращении стал на засекреченных сходках и собра¬ниях демонстрировать хронику тем, кому можно было вполне доверять. Так познакомился с ней – и вдохновился идеей помощи – молодой Дауманис, проникся чувствам сострадания Белогривс и многие другие и так начал насыщаться раствор интереса и сочувствия, который в свое вре¬мя выкристаллизовался в организацию.

Полетели на восток, впервые за пять десятилетий, посылки нуждающимся, рождественские подарки детворе из Нижней Буланки и Суханоя, буквари, художественная литература на латышском языке, учебники, поехали священники, молодые учителя, среди которых самым рьяным оказался еще один «авантюрист» Юрис Варкалнс. В этом же году (в 1975) появились и первые публикации, одна из которых в журнале «Звайгзне» («Звезда») стала причиной его закрытия.

Одновременно с Лейтесом собирала «горючую смесь»: документы, материалы о репрессированных Вайра Струтниеце, двадцать лет отдавшая этой работе, и Аустра Большевица, урожденная латвер, человек, которому самой судьбой суждено было не только углядеть в разнонаправленных устремлениях и чувствах людей русло и фундамент будущего движения, но и стать его крестной матерью.

Теперь, в 1992 году, нет, пожалуй, ни одного из многих тысяч рассеянных по миру латышей, которые бы не знали аббревиатуру ОРЛ и не возлагали надежд на его председателя Аустру. Существуют десятки, сотни людей, которые не только знают это имя, но и боготворят его, испытывают чувство глубочайшей благодарности, за подаренную, за возвращенную с её помощью родину.

Что Родина, родимый край? Слова без дела. Зов без звука
Не всколыхнет души чужая мука, не позовет назад хотя бы там был Рай.
Что отнятый у детства мир? Лишь контур выцветшей картины,
Клочок земли средь зыбкой тины. Чужой, хотя и пышный пир!

Среди людей, которым Аустра помогла ощутить себя снова латышами, заново оцветить «контур выцветшей картины», почувствовать заботу и внимание не мачехи, а Матери, была и я.

Вторую попытку вернуться я сделала в 1989 году, поначалу с тем же результатом.

Стою в одном учреждении за дверью, из которой меня только что попросили. Чувствую, как пол уходит из-под ног, стены качаются. «Bсe! Все кончено!» «Безнадежно!!» Вдруг слышу:

– Женщина, не плачьте. Я случайно слышала ваш разговор с этим боровом – не буду уточнять, с каким, в какой организации сидел и до сих пор сидит этот «боров» – если вы латышка, то обратитесь в общество, которое называет ОРЛ, Общество Российских Латышей. Недавно появилось такое, я сама слышала по телевидению. Вот только не знаю, где, при какой организации? Думаю, в министерстве юстиции.

– Спасибо, спасибо Вам!

Длинные коридоры, кабинеты, бесконечное количество кабинетов с бесконечно равнодушными лицами: «Не знаю!» «Не слышал!» «Нет такого!» «Женщина, вы уже обращались ко мне!» И... снова удача: «Обратитесь в Народный фронт, там, наверное, знают».

Там знали.

– Вот визитка. Ул.Чака, 156, телефон 56-86-49. Аустра Большевица.

– Алло! Алло! Мне необходимо переговорить с Аустрой.

– Это я.

– Я... я… эс грибу... я хочу...

– Вы из Сибири? Русскоязычная латышка?

– Да. То есть, нет. Я из Краснодарского края, с Кавказа.

– Так вы приходите. Вы знаете мой адрес?

– Улица Чака?.. Это квартира?

– Да.

– Тогда удобно ли?

– Ха-ха-ха! Вы думаете, у нашего общества есть кабинеты в департаменте иностранных дел?

Телефонная трубка смеялась, а я, еще не видя лица – видела Человека. Очень жизнерадостного, очень доброго, открытого, «в доску своего»!

Такого и нашла. В крохотной однокомнатной квартирке по ука¬занному в визитке адресу.

Старый письменный стол с альпийскими пиками папок, шкафы вдоль стен с айсбергами завернутых в полиэтилен «дел». Полтора метра свободного пространства для хозяйки со стулом перед столом, 0,6 метра для посетителя, коврик у дверей для слепенького лохматого дружка по имени Максик. Еще кухня, странной треугольной конфигурации, с умывальником времен гражданской войны, такой же старинной утварью и двумя дымящимися ароматом горячего кофе, чашками. Когда я стучала, они уже ставились на стол рядом с горкой домашнего печенья.

Аустре за шестьдесят, но не представляйте себе старуху, выглядит она ничуть не более чем на сорок, сорок пять. На редкость живая, легкая, несмотря на приличную комплекцию, всегда в свежеотглаженном платье полуофициального, полудомашнего, как и ее спальня-кабинет – вида, румяная, в серебряном ореоле волос, освещенная улыбкой веселых глаз и свежестью ярких, как у девушки, губ, тех самых, которые на фотографии у девочки с бантом-бабочкой сложены в такую счастливую, такую прелестную улыбку.

Первая наша встреча длилась не менее пяти часов. Работал телефон, включались коммутаторы официальных учреждений, велись переговоры с частными лицами, желающими покинуть Латвию и поселиться в прекрасном месте на Черноморском побережье, в доме под Соснами. Через пять часов проблема, которой я отдала два года жизни, была решена. Я уходила, зажав в руке пачку бумажек с пятьюдесятью тремя адресами, среди которых был и тот, по которому я сейчас живу.

Вот так: «ибо много званных, да мало избранных!»1
____________________________
1Евангелие от Матфея, гл.11, с.14

На границе социальных изломов и сдвигов, когда возникают общественные течения, реализующие судьбу народов, появляется множество людей, чующих эти перемены, готовых содействовать им, способных жертвовать личной жизнью ради них, и жертвующих и отдающих себя новым идеям. В то же время, способных взять на себя всю полноту ответственности за их практическую реализацию, оказывается, не так уж много.

Таков был Андрей Дмитриевич Сахаров, сам себя назначивший в руководители правозащитного движения и без малого четыре десятилетия несший крест этой нелегкой работы.

Такой оказалась и Аустра Большевица, отважившаяся на решения, быть может, куда более скромных задач, тем не менее, требующих всех сил, терпения, мужества, гибкости, прозорливости.

В том насыщенном растворе сочувствия, сострадания, желания помочь в устранении несправедливости по отношению почти к трети нации, появление Аустры на арене этого нового общественного движения стало тем последним кристаллом, которого как раз и недоставало для оформления его в общественную организацию.

Не сомневаюсь, найдутся люди, которые данную мной оценку нынешнему председателю Общества Российских Латышей найдут преувеличенной. Есть люди, которые стиль работы Аустры считают неэффективным. Эверестический поиск – разброс – в их глазах выглядит хаосом, контроль за движением всех элементов дела – узурпацией, стремлением все делать самой, а накал эмоций, личную заинтересованность в реализации тех или иных вопросов, женской прихотью, излишней чувствительностью и даже игрой самолюбия.

В общем, это понятно. «Человеческое лицо» ОРЛ – в лице Аустры, естественно, со всеми его человеческими достоинствами и недостатками, непривычно. Ибо это не лицо чиновника, к которому мы приучены, которое всегда – под маской компетентности и под щитом инструкций, законов и правил. Компетентности нет, нет инструкций и правил, есть лишь осознание необходимости в достижении цели и поиск, нащупывание пути к нему. Это тоже естественно.

Любая зарождающаяся система начинается не искушенными профессионалами, тем более не чиновниками, а людьми творческого склада, которые подчас ни по опыту, ни по профессии своей не имеют к ней никакого отношения. Но именно потому они оказываются способными проникнуться не формой, но духом идеи, оказываются способными идти туда, не зная куда, делать то, не зная что, то есть иметь дело не с инструкциями, а с живыми людьми, принимать решения по ходу, ходить не прямо – по прямой, согласитесь, ходят лишь маньяки и бюрократы, – а криво, то есть, в том самом, то сужающемся, то расширяющемся треугольнике, который психологи называют эврестическим полем, от ошибки к ошибке, от находки к находке.

– Меня не понимают. Но у меня нет времени объяснять. Надо работать, надо идти вперед.

Для Аустры эта предельно простая программа означает то бесчисленное количество дел, которые ей приходится делать ежедневно, не в течение обычного рабочего времени, а в течение всех тех часов суток, которые начинаются с пробуждением и кончаются сном: убеждать, уговаривать, прельщать, раскрывая перспективы власть предержащим, помогать, поддерживать, искать пути решения проблем страждущим и нуждающимся, доказывать, объяснять в органах, пекущихся о чистоте латышской крови, что Зинаида на самом деле Зента, а Иван Петров – Янис Петерс, присутствовать на судах в качестве свидетелей и писать петиции в департамент по иммиграции, – это и еще многое, многое, многое. Ибо в одном своем лице она совмещает должность председателя и секретаря – научного, ведущего анализ поступающих документов, технического, везущего весь воз организационной работы, советника по делам репортации, законодателя и исполнителя законов, бюро по обмену квартир, информационный центр и то, что можно назвать «чиновником по личным контактам».

Зададимся вопросом: что сталось бы с теми сотнями людей, которые с перестройкой, с объявлением Латвии независимой воспрянули духом, сдвинулись, устремились на родину? В чем и в ком нашли бы они опору, если бы не это самодеятельное общество, не ОРЛ, не Аустра Большевица?!

Имя ее и фамилия символичны: Austra – aus/s, Austrits Zatver – latvietis, latviete.

Символична и значима для происходящих нынче в Латвии процессов и ее биография – фантастическая биография фантастической женщины – судьба, принудившая ее родиться на Востоке, в выкошенной в 1937 году латышской колонии, юность столь же принужденно отдать Западу – «Великой Германии», пожелавшей превратить латышский народ в рабочий скот, а по возвращении на грянь между востоком и западом, в Латвию, стать той связушей нитью, которая тянется во все уголки Земли к латышской диаспоре.

– Вы спрашиваете, как я начала, как появилась идея ОРЛ и почему я стала его председателем? О, это трудный вопрос. В рождении участвовало множество людей. Многим кажется – они были первыми, что если бы не они... Впрочем, мне это тоже кажется.

В восьмидесятые годы движимая любовью к отцу и матери, – я часто видела их во сне – отца почему-то всегда парящего, хотя он не был маленьким и тощим, он был борец, мужчина в высшем понимании этого слова, парящим в воздухе с каким-то предметом в руках, мать в белом платье с венком цветов в руке на берегу реки. Я же в этих снах была маленькая, крошечная, как мальчик-с-пальчик, помещалась в спичечной коробке и коробку эту бросали, и выбрасывали в конце концов черные волны на берег Волги, туда, где стоит Горьковский кремль. Желая разгадать этот странный повторяющийся сон, я отправилась в те места, в Кошкурино, Там нашла людей, еще живших, еще помнивших моих родителей. А в 1988 году поехала туда со специальной группой, пятью кошкуринками, моими ровесницами, кинорежиссером Леоном Рудзыш и фотографом, чтоб не только поговорить с очевидцами, но и записать, отснять на кинопленку следы тех жестоких лет.

Слушая рассказы очевидцев, мы плакали. А когда был отснят фильм, когда мы возвратились в Латвию и стали показывать его, плакали наши зрители, не преувеличу, если скажу, – плакала Латвия!

Далее же случилось то, что и должно было случиться. Обвал сопереживания, выразившийся в сотнях писем, телефонных звонков на мое имя, в мою квартиру.

Тогда я еще ничего не знала о других, кто работал в этом же плане, о фильме Лейтеса, о фотографиях Вайры, но после моего фильма появилась статья Белогривса о его поездке в Калугу, о калужских латышах, и идея организации, желание создать группу, которая бы стала заниматься сбором материалов, помогать в возвращении тем, кто хотел возвратиться, обрела в моей голове конкретность.

И вот однажды, иду по улице Суворова – точно помню дату – 23 февраля 1989 года – и вижу объявление. «Ригас Балтс» извещает, что в кинотеатре состоится просмотр фильма Ингвара Лейтеса о судьбах латышей Сибири. Это был укол в сердце, нечаянная радость. Я помчалась и к сеансу пришла первая. Когда же стали приходить другие, я стала останавливать их, я ведь по профессии экскурсовод, расспросы: «кто? зачем? почему? для меня естественны.

Одним из первых, кого я расспросила, был Мейстерс – условно, для себя, я считаю его первым членом ОРЛ, а день просмотра фильма Лейтеса, на который пришло множество народа – днем его рождения, не Мейстерса, конечно, а нашего общества,

Фильм произвел колоссальное впечатление. После него выступил историк Пусорс, выступил Белогривс, как теперь мне известно, там присутствовал Дауманис, некоторые из будущих членов правительства, Годманис, например, Раймонд Паулс, Герберс... разговор длился до полуночи. А я, я все думала, надо действовать! Пока все они хотят, пока свежи впечатления, надо опросить, записать. Внутренне я ощущала себя обязанной сделать это. Почему? Разве это понять. Так чувствовала. С самого детства это было так. С самого детства я всегда должна была кому-нибудь помогать и помогала, даже когда меня угнали в Германию и жила я там в закутке вместе с коровой и свиньями. Я подходила к человеку и спрашивала: «Вам понравился фильм? Вы хотели бы помочь этим людям? Вы не против стать членом организации, содействующей репортации латышей и установлению с ними культурных связей?» Желающих записывала, естественно, давала им свой адрес, свой телефон, так с самого на¬ала превратила квартиру в офис ОРЛ. Помню, в конце этого длинного и прекрасного вечера ко мне подошла Айна Блыжкина – профессор, член-корреспондент Латвийской Академии наук, подошла и сказала: «Я хочу сотрудничать с Вами».

Для меня, для простого экскурсовода, для маленького, так ска¬зать, человека это был факт вдохновляющий. Я ушла с мыслью, что общество, организация, которую я так мечтала создать, есть, появилась!

Другие считают, днем рождения ОРЛ не 13 февраля, а 20-е. Что ж, я не против, это день тоже был знаменательным. 20 февраля 1989 года по инициативе Дауманиса и его друзей, на телевидении собрались те 20 человек, которые считали себя, как и я, внутренне обязанными, и на всю Латвию сделали объявления о появ¬лении Общества Российских Латышей и его целях.

Эти цели: восстановление попранной справедливости, репортация латышей из России и других стран, укрепление связей и восстановление национального самосознания в латышской диаспоре. Этой-то цели я и стараюсь достичь.

– За четыре года в Латвию возвратилось 200 семейств (318 человек) из 81 региона России. Это, конечно, не успех, но и не ма¬ло, если учесть, сколько было положено сил. Идут обширные контакты, созданы отделения ОРЛ практически во всех тех местах, где живут латыши, создан центр по обмену квартир, регулярно проводятся конференции, совершаются поездки типа той, в которой вы участвовали осенью 1991 года. Но, конечно, сказать, что «Латыши прощаются с Сибирью» нельзя. Дело лишь в самом начале. На учете у меня 1764 семьи, желающих уехать из Латвии, желающих возвратиться в Латвию. Но нет условий ни с той, ни с другой стороны. Создана правительственная комиссия по содействию репатриации, но нет законов, которые бы позволяли безболезненно проделать эту, согласитесь, нелегкую житейскую операцию. Столыпин, в свое время давал немалые кредиты латышам, которые ехали осваивать пустыню Сибири, множить российские богатства. Возвратившиеся из Сибири латыши нередко оказываются на грани, а иногда и за гранью бедности. «Ветвь засыхает»! При демографической ситуации в Латвии, при всем том шуме вокруг идеи возрождения – это абсурдно...

Солидаризируясь с Аустрой, скажу, что не только нет законов которые бы помогали «возвращенцам» встать на ноги, начать пахать и сеять, выращивать скот и сбивать масло, так как это делали их предки, отправляя из Сибири тонны сливочного масла на экспорт к благу России, или открыть какое-либо дело на родной землице, в родном городе, но и те, которые есть, лишь создают преграду. Закон о языке, закон о приватизации суть не более чем барьер, через который в условиях крайней нестабильности политической ситуации и экономического бессилия, не пройти, не проехать. Национальная непримиримость, культивируемая многими нынешними политиками, создает атмосферу зыбкости и даже угрозы (да, и угрозы!) не только для живущих в Латвии второсортных не латышскоговорящих русских, но и для живущих вне Латвии второсортных русскоговорящих латышей.

И мнится мне, что уже работает максима, открытая Адамом Михником: «национализм есть обязательная и последняя стадия коммунизма».

Маленькая страна Латвия. Не богата недрами, скудна ресурсами. Отсюда страх: разворуют, растащут, скупят! Отсюда рефрен большинства политических акций: «Своим бы хватило!» «Своих бы обеспечить!»

Но ведь спокон века работает и другая, максима, максима «Священного писания»:

«И говорят Ему ученики Его: откуда нам взять в пустыне столько хлебов, чтоб накормить столько народа?

Говорит им Иисус: сколько у Вас хлебов? Они же сказали: семь, и немного рыбок.

Тогда велел народу возлечь на землю и, взяв семь хлебов и рыбы, воздал благодарение, преломил и дал ученикам Своим, а ученики – народу. И ели все и насытились; и набрали оставшихся кусков семь корзин полных»1
_____________________________________
1Евангелие от Матфея. Гл.15, стр.30-31

О чем притча?

Не о том ли, что – не утаивай! Не отбирай «своего» у «чужого», а одаривай, раздавай! Что только одаривающий и раздающий принадлежа¬щее ему остается с прибытком!?

Люблю фотографии. Старые, на атласной бумаге, в виньетках золотом, и новые, на ломкой глянцевой. Ничто не останавливает так быстротекущее время, не фиксирует статус его, как эти фото.

Вот столик красного дерева, с гнутыми ножками и резной столешницей. На нем серебряная лампа с рельефом на античный сюжет: «Елена и Парис». За столиком три господина, один в окладистой бороде, в генеральском мундире, смотрит на портрет дамы в белом, тонкой и нежной, как лилия; господин с тросточкой, в круглой шляпа и усах а-ля Чарли Чаплин; печальная пожилая дама в кринолине со шкатулкой на коленях – презенты юных лет… Об этих людях иначе не скажешь, как «господин», «госпожа», «сударь», «сударыня». Даже деревенские парни и девушки на этих старых фотография исполнены достоинства и человеческой красоты: «молодцы», «молодушка», «пава»…

А вот, «госпожа» с мешком за спиной на фоне современного многоэтажного дома-коробочки; «сударь» и «сударыня» на своем пятачковом приусадебном участке. «Сударь за сохой вместо тягловой силы», «сударыня» из подола «сеятелем»; отец и сын, за уставленным пустыми бутылками столом. Отцу под сорок, сыну за семь. «Опохмеляются», человек на фоне убогой больничной палаты, из-под распахнутого халата, рубаха в дырках и пятнах, мелованное лицо, глаза… – Не надо, не надо заглядывать в них!

Наше время смотрит на государей и сударынь с завистью. Но ведь и они завидовали! Представляя наше «прекрасное будущее», мечтали: «Дожить бы!»

Господи, что сделаешь ты с нашими потомками, если и они, глядя на наши глянцевые, ломкие фотографии, будут завидовать нашей жизни?!

Постскриптум
(По ком звонят колокола?)

«Когда мысль не имеет никакой опоры и не может
приурочить известие к чему-либо знакомому, то рассказ получается беспорядочный и совершенно не понятный.
Вот почему необходимо изыскивать средство,
при помощи которого можно будет, в повествовании
о предметах неизвестных давать читателю руководство представления,
по мере возможности верные и близкие ему».
Платон Полибий. III.36

Вот почему в заключение я обращаюсь к образу колокола, неустанно звенящего, вызванивающего конец и начало.

В глубину веков уходит традиция оповещений с помощью громкого голоса: колокола, барабана, трубы…

Когда в Дании, в Нидерландах, вода в море за дамбой подходила к опасной черте, со всех колоколен прибрежных городов начинал звучать набат, и люди без относительно к своим личным интересам и занятиям спешили на помощь.

В Африке, в опасный час гремели там-тамы.

Древний германец, желая призвать на помощь, взбирался на высокое дерево, поднимал к небу трубу. Зовущий рог.

В России и других христианских странах к объединению усилий в опасный момент жизни призывал колокол, колокола, на всех соборах, церквях и колокольнях.

Не чудится ли вам сегодня этот эвон, этот неустанный набат. О чем он? Каждый должен оглянуться окрест и увидеть это, понять: По ком нынче звонят колокола?

Июнь 10, 1992 года
г.Огре

На оглавление Пред. страница След.страница