Надежда Лялина. Татарка – деревня ссыльных. Из истории Нижнего Приангарья
Шел последний год войны. Инвалидом вернулся домой отец. Я появилась на свет через полгода после Победы.
Мы с мамой, отцом и сестренкой Ниной по-прежнему живем в доме бабушки и деда. Все взрослые с зари до зари на колхозных работах. Мне три года, Нине -- седьмой. Самые первые воспоминания связаны именно с Ниной, моей нянькой и наставницей. В доме помню некрашеный выскобленный до желтизны пол, побеленную "заборку", сделанный дедом кухонный стол и накрытую черным покрывалом металлическую кровать у стены. Кровать эта кажется мне очень высокой, и я сползаю с нее со страхом. Ноги не достают до пола, переворачиваюсь на живот, наконец встаю на пол.
Нина на правах няньки выводит меня на крыльцо, спускаемся со ступенек. И вот, крепко уцепившись за сестренку, впервые осознанно шагаю по широкой в этом месте деревенской улице. Блики яркого солнца играют на зеркальной поверхности Ангары. Мы направляемся на берег реки. Тогда-то впервые я увидела ангарский простор -- дорогу в жизнь, открытую мне сестрой.
Февраль 2015 г.
Такома, США
В ясли колхозники отдавали самых маленьких детей, пятилетние уже считались самостоятельными и часто, как в нашей семье, сами становились няньками для младших сестер и братьев. В раннем детстве в ясли меня отводили вместе с Ниной. Но свободолюбивая, озорная сестра не терпела строгого надзора воспитательницы Евфалии Федоровны, тетки Евфалии, как называли ее ребятишки. Воспитательница неуклонно следила, чтоб дети в одно и то же время не только ели, спали, но и по нужде коллективно ходили. Понять ее можно -- лишних рук в колхозе после войны не было, вот и приходилось быть Евфалии и за няньку, и за повариху, и за воспитательницу. Нина не раз сбегала из яслей. Однажды беглянку всей деревней искали в лесу. Убегала из яслей и моя подружка Маша, племянница Евфалии. Строгая воспитательница не взирала на родство: уложив остальных ребятишек спать, находила Машеньку и на весь тихий час ставила в угол.
Я же, боясь воспитательницу, ясли все же любила. Здесь было чисто, тепло, уютные кроватки, вкусное молоко и каша. Но особенно нравились деревянные горки со ступеньками, перильцами и отполированными нашими штанишками скатами, так что краска долго не держалась на них. Кататься с горок можно было все свободное от еды и сна время -- у воспитательницы дел невпроворот, и мы самозабвенно катались часами.
Ясли находились в просторном доме за деревней. Слева речка Татарка, мельница у ручья. Выше, на бугре, кладбище и лес.
Наша тетка Евфалия однажды проявила огромную выдержку и самообладание. Дело было так. В деревне прошел слух, что из тюрьмы сбежали двое вооруженных преступников, скрывавшихся в окрестных лесах. В очередной раз вывела нас воспитательница на улицу, усадила под горкой, чтоб справили мы малую нужду перед сном. В это время из леса вышли двое с оружием, подошли. Расспрашивали, видимо, они нашу воспитательницу, как выбраться из этих мест, каким путем. Евфалия Федоровна держалась спокойно, что-то объясняла. Через несколько дней по рации сообщили, что преступники задержаны. А ясли скоро перевели в другой дом, в центр деревни.
Февраль 2015 г.
Такома, США
Поздняя осень. Первые морозцы схватили крепко-накрепко намешанную в маленьком дворике грязь, и она застыла в причудливых формах горок.
Совсем недавно наша семья переехала из дома бабушки в этот четырехквартирный барак. Мне только-только исполнилось три года, и одной гулять можно было лишь во дворе. Двор тесный, с большим крыльцом, общим с соседями. Больше ничего, кроме поленницы дров. Её-то я и решила исследовать. С трудом взбираюсь наверх, незакрепленные поленья скатываются вниз, но наконец оказываюсь на самом верху. Высоко! Отсюда видно дорогу, разделяющую наш дом от соседнего напротив. За невысоким забором возвышается жующий сено бык, черный, с крепкими острыми рогами, он словно огромная гора. Дорога, как и двор, в колдобинах осенней грязи. Ничего интересного! А вот с другой стороны, за углом нашего дома, видна Ангара и плывущие по ней первые льдинки. Они еще небольшие, хрупкие, самых причудливых форм. Впервые наблюдаю начинающийся ледостав на реке.
Резкий толчок -- в калитку врывается соседский бык и, нагнув рогатую голову, идет прямо к поленнице. И она, такая высокая, вдруг становится вровень со страшными рогами!
На мой истошный крик на крыльцо выскочил отец, прогнал быка и снял меня с поленницы.
Это одно из самых первых воспоминаний раннего детства.
12 декабря 2014 г.
Такома, США
Той же зимой мы с Ниной заболели корью. Мама закрыла оба окна в избе черными суконными покрывалами и уложила нас на одной кровати рядышком, строго наказав окна не открывать и с постели не вставать. Свет еле-еле пробивался сквозь плотную ткань.
Сумеречно, тихо. Мама на колхозной работе, отец -- продавец в магазине. Бабушка раз в день навещает нас, приносит парное молоко.
Неугомонная выдумщица Нина потчует меня страшилками, одна ужаснее другой. Прижимаюсь к сестренке, не смея прервать ее буйную фантазию. В темной комнате оживают пугающие образы.
Так продолжались дни болезни, и в памяти остались темная изба, теплое плечо сестренки, парное молоко и выдуманные Ниной страшилки.
18 января 2015 г.
Такома, США
Ярко запечатлелся еще один момент из раннего моего детства. Когда мы с сестренкой выздоровели после кори, начиналась весна. Мне разрешили выходить во двор. Но двор был тесный, с поленницами дров. Вычищенный почти до земли снег переброшен в огород, и там образовались огромные сугробы. Вот где интересно! Бродить зимой по белоснежным пушистым горам -- одно удовольствие!
Но в марте снег на солнце подтаивает, а на морозце превращается в наст. Мое лазанье по весенним сугробам быстро оборвалось. Я по пояс провалилась в липкий подтаявший снег, он крепко удерживал мои валенки, когда я пыталась вытащить ноги. Прийти домой без валенок было невозможно!
Мою упорную борьбу с коварным настом увидел из окна отец, пришел с лопатой и откопал мои валенки.
В этой же избе, в мае, родился брат Коля. Помню, стою на табурете, качаю зыбку- люльку, подвешенную к потолку на крепких веревках. Братец время от времени открывает синие глаза. Так под присмотром Нины учусь быть нянькой. Вскоре наша семья переехала в другой дом, в центр деревни. Но сам переезд мне не запомнился.
18 января 2015 г.
Такома, США
Точнее, деревенская изба из круглых бревен, разделенная на две половины, с соседями. Половины эти были небольшие. Два окна с видом на Ангару выходили на улицу, третье- во двор. Главное место отводилось русской печи. У нас она стояла справа от входа из сеней, рядом пристроилась маленькая железная печка, печурка, как ее называли . В морозные зимние вечера дров не жалели, бока печурки разогревались докрасна, от нее исходило целительное тепло. Нас, прибежавших с улицы после катания с горок в обледеневшей одежде, мама заставляла раздеться до трусиков, натирала нам спины скипидарной мазью и , становясь спиной к печурке , мы прогревались. Наверное, это на самом деле спасало нас от простудных болезней. Если кто-то из нас, детей, все- таки заболевал, его укладывали на протопленную русскую печь под старенькую шубу. Прогреться на большой печи, понежиться было заветным желанием в зимние морозы. Но, если мы были здоровы, лазить на русскую печь запрещалось. Мама берегла кормилицу и спасительницу. По утрам ее растапливали, запекали круглые картофелины на завтрак, изредка-кашу, крупы вдоволь не было. Через день мама пекла хлеб из ржаной муки, хватало его на два дня, ставилась с вечера новая квашня теста . Напротив печей стояла широкая деревянная кровать, и зимними вечерами, не видя маму днем, мы окружали ее со всех сторон, согреваясь ее теплом и теплом раскаленной печурки, возле которой, растянувшись, обычно лежал кот. Мы делились с мамой своими нехитрыми новостями, иногда она рассказывала о своем детстве, под ее тихий голос мы незаметно засыпали. Это были счастливые мгновения детства. А по утрам мы просыпались на своих обычных местах ,- кто на полу, кто на курятнике. Старый курятник был небольшой. Когда Нине он стал мал, отец смастерил новый, высокий и длинный. Спать на курятнике отдельно от младших было заветной мечтой каждого из нас. Но только, когда Нина уезжала на учебу, могла я занять это место. Потом уезжала и я, курятник занимал Коля. Колю сменила Лена, Лену- Вера. Только самым младшим, Риме и Рае, не удалось поспать на знаменитом курятнике,- когда им шел седьмой год, семья наша переехала из Татарки. Кроме кур по зимам в избе жил теленок, маленький поросенок, их размещали за русской печью. Однажды родители принесли в дом двух маленьких кучерявых ягнят. Надо ли говорить, сколько радости доставляли нам смешные маленькие животные, так что тесноту в избе мы особо не замечали. Когда я пошла в третий класс, нашей семье выделили комнатку в единственном сохранившимся к тому времени бараке. В нем односельчане содержали домашних животных- малышей. Ранними утрами мама успевала накормить поросенка, теленка, кур. А в мою обязанность входило после уроков протопить печь, накормить животных, дождаться , когда прогорят последние уголечки, закрыть трубу в печи. В скором времени, летом, отец задумал построить избушку для животных в своем дворе. Двор был просторный, огороженный со стороны улицы невысоким деревянным забором, с другой стороны его обнесли длинными слегами в три ряда, с третьей -частокол, отделивший огород от двора, а с четвертой - поленницы дров , граничащие с соседским двором. Привезли бревна для избушки, всей гурьбой вместе с отцом мы заготовили в лесу мох, и началась стройка. Работали родители на этой стройке в основном по вечерам, вернувшись с полей. Отец и мама возводили стены, мы прокладывали мох между бревнами. К осени просторная избушка была готова. Ее разделили на четыре части. Одна для теленка, вверху помещение для кур. Во второй части жил поросенок. Справа от входа устроили из досок кровать, на ней в летние месяцы Нине разрешали ночевать. А слева от входа поставили раздобытую где- то отцом большую неуклюжую из толстого металла печь. Зимой ее топили дровами, и она быстро нагревала помещение. А вот на лето эту "буржуиху" ставили посредине двора, мне вменялось в обязанность снабжать ее щепками, позже это делали младшие. Cобирались щепки в большой цинковый таз. Искали их повсюду- на берегу реки, за околицей. Потому, наверное, ближайшее пространство от дома было всегда чистым, подбирались даже самые маленькие щепочки, но наполнить эту прожору было трудно, к тому же, сухое дерево прогорало мгновенно. За огородом была колхозная столярка, где нас хорошо знали и оставляли ненужный деревянный мусор, а ,когда за деревней построили лесопильню, за топливом стали ходить туда, летом брать дрова из поленницы строго запрещалось. Кроме избушки во дворе по нашей просьбе отец соорудил из старых досок небольшой домик для летних игр, "балаган". Для собаки Дружка построили будку.
Март 2015
Такома, США
Конечно же, в детстве мы говорили "буква рэ". Для меня она оказалась такой
недосягаемой в произношении до шести лет! По этому поводу надо мной подшучивали
немало, посмеивались. Особенно отец. Частенько он задавал вопрос: "А убиВалась
ли ты сегодня в доме?", имея ввиду, делала ли я уборку. Этот дефект в речи
заставлял меня часто молчать, прячась за подружек или сестру. К тому же в шесть
лет меня обстригли, что называется, наголо, когда у моих сверстниц уже были
косички. Руки мои лет до десяти были усыпаны бородавками -- "шипишками", и нужно
было их прятать. Позже появлялись другие причины для комплексов, находить
которые я была мастерица. Росла поэтому стеснительной, неулыбой, всегда стараясь
держаться в тени кого-то. Возможно, в силу этого у меня рано развилось
воображение, интерес к книжкам, письму. Интерес этот поддерживался, к счастью,
родителями и сестренкой. В шесть лет я уже исписала ни одну тетрадку, которую,
еще не учась в школе, носила на проверку к деревенской учительнице Анне
Михайловне. Она ставила мне пятерки и прописывала новые задания. В этом возрасте
я могла подолгу наблюдать за рекой, воображая, что там, за лесом
противоположного берега, Москва, а верхушки елей -- зубцы башен Кремля.
Детское воображение и фантазия не знали границ. Именно это помогло мне,
обезножившей в шесть лет на долгие полгода, сравнительно легко перенести
прикованность к постели. Вообще, в детстве я болела часто, и мама старалась
всячески меня оберегать
Февраль 2015 г.
Такома, США
Весной брату Коле исполнилось три года, а летом его и меня мама и отец взяли на первый в нашей жизни покос. В то время мне еще не доверяли хозяйство, поэтому дома оставили Нину.
Место для покоса было в ближнем лесу среди деревьев, колдобин, но с богатыми травами. На покос собирались с вечера. Отец отбил косы, приготовил бруски , чтоб точить косы по мере надобности, топор на всякий случай. Мама собрала котомку с нехитрой едой. Выходим из дома ранним утром, еще не обсохла роса, свежо и прохладно.
Идем по наезженной лесной дороге. Впереди отец несет на плечах крепко связанные косы, в руках топор. За ним мама,она иногда останавливается, приглядывая за нами. За спиной у нее котомка, на плече грабли, а в руке цинковое ведро с водой в форме цилиндра. Шествие замыкаем мы с братцем. Он не успевает за моими шагами, и я тяну его за руку. Временами братец просто останавливается и отказывается идти. Долго не уговаривая, угощаю его малым шлепком, чтоб не заревел, и тащу дальше. Наконец приходим на деляну. Родители, не мешкая, пока роса и прохладно, начинают косить. Мама идет первой, красиво и широко захватывая прокос. Отцу с раненой ногой трудно угнаться за мамой, но его прокосы еще шире. Между валками уложенных трав мы прогуливаемся с братцем. Еще с вечера мне было наказано-перенаказано с братца глаз не спускать, чтоб под косу не попал, за куст не свернул -- потеряется. Наказ понимаю буквально. Когда братец нагулялся, усадила его на поваленную березу с кружкой молока, сама усаживаюсь напротив и не свожу с подопечного глаз. Справилась!
К вечеру мама и отец укладывают грабли, косы в замеченном месте, прикрывают травой, и налегке мы возвращаемся домой. Теперь братца ведет мама, а я на воле вольной!
Кукол нам из разных тряпочек шила мама. Они набивались ватой, мама рисовала им лицо. Но и настоящая кукла у нас все-таки была. Люська! Ее для маленькой Нины купил отец, когда работал продавцом. Кукла была пластмассовая -- "роговая", большой пупс. Нина выросла, а ее крошечные первые платья были впору Люське. Любили мы ее наряжать!
Однажды, в самые первые июньские дни, я решила искупать Люську в Ангаре. Берег был пустынен. По Ангаре ходили волны, еще не спала большая вода. Вдоль всего берега установлены плоты, ожидающие отправки на Енисей. Влезаю на плот, бревна колышут волны. Встаю на дальнее бревно, опускаю куклу в воду. Бурлящая возле плотов вода выхватывает из моих рук сокровище, и течение относит ее! Миг -- прыгаю вслед за куклой! Неуклюжие "собачьи" беспорядочные плюханья в воде спасают меня: хватаясь за веревки, стягивающие плоты, выкарабкиваюсь на бревно, прижимая спасенную драгоценность. С мокрого платья ручейками стекает холодная вода. Дрожа от холода и страха, выбираюсь на берег. Никого. С Люськой в одной руке и отжатым платьем в другой поднимаюсь на школьный бугор, с которого спускается мама с коромыслом через плечо. Поравнявшись со мной, говорит: "Ты что, платье постирала?" Боясь ее напугать правдой, утвердительно киваю и бегу домой. Позже в то лето я научилась плавать.
К праздникам Пасхе и Троице каждая мать старалась испечь что-то вкусное из скудных запасов, девочкам обычно шили новые ситцевые платья, мальчишкам -- рубашки. К Троице к калиткам привязывали молоденькие березки с нежными душистыми листочками. Но самое главное -- качели!
Качели для ребятишек устанавливались чаще всего на сеновалах. К нашей стайке не был пристроен сеновал, сено хранилось под открытым небом на крыше стайки и рядом, в огороде. Крыша в стайке была низкая, по этой причине у нас качелей не было. Мы с Ниной качаться ходили к подружкам. У Любы качели висели тоже в невысокой стайке, были небольшими. У Маши -- прямо во дворе дома , под навесом. А вот у подружки Нины сеновал был высокий и просторный, с одной стороны за ним шли теплые постройки для скота, с двух -- к началу зимы привезенное сено, которым сарай набивался под самую крышу. Даже если свалишься с качелей, нестрашно. А четвертая сторона сеновала была открытая, за ней -- огромные картофельные огороды и лес. Для качелей была приготовлена служившая много лет длинная прочная плаха, втроем мы на ней умещались в середине, да двое раскачивающих по бокам становились. Крепкая, надежная веревка крепилась к бревну под крышей. Любили мы эти качели! С подружками-ровесницами, правда, раскачать их сильно нам не удавалось. Но когда на козлы становились Генка и Мишка, качели вылетали за пределы сеновала, казалось, под небосвод. Дух захватывало! Так и запомнилось -- летящие качели к весеннему синему небу, как в песне поется.
Мне было пять лет, когда отец взял нас с Ниной в поездку за сеном. Дело было зимой. Сено надо было вывезти с дальнего покоса, с заимки. Отец привел к дому двух колхозных лошадей, запряженных в сани, уложил вилы, топор, лопату, батоги , веревку . Нам он сказал: "Будете отаптывать снег у зарода". Зарод -- это большая копна. Но, думаю, с нами ему просто было веселее. В детстве мы, дети, постоянно крутились возле отца, когда он делал какую-либо работу по хозяйству, а он подшучивал над нами, неумелыми еще работниками. Возможно, раздробленная нога, сильная хромота были причиной того, что в любой работе ему нужны были помощники. Скорее всего, это так.
Когда мы ехали налегке, все втроем сидели на первых санях, вторая лошадь на привязи бежала следом.
Неблизкий путь, короткий зимний день, обратно мы возвращались уже в сумерках. Отец , сидя на возу, управлял первой лошадью. Мы с сестрой, уцепившись за веревку, стягивающую сено, ехали на второй, привязанной к первым саням. Вот уже зимняя дорога вьется по Ангаре вдоль берега, сквозь легкую порошу вырисовывается силуэт деревни.
Нина держит вожжи, управляя лошадью, я сижу спиной к ней, наблюдая как убегает белая дорога из-под полозьев саней. Вдруг замечаю, что какой-то живой клубок катится вслед за нами, догоняя лошадей. Кричу сестре: "Смотри, собака, собака бежит!" Нина оборачивается: "Это не собака, не собака!" -- "Собака!" -- "Нет! Не собака!" Отец, услышавший наши крики, приказал: "Держитесь крепче!", -- и погнал лошадей. "Клубок" еще некоторое время бежал за санями, потом отстал. Только по возвращении домой мне сказали, что это был волк. Позже, когда я была уже подростком, колхозники летом ставили зароды на большие деревянные сани, сколоченные тут же, на покосе, а зимой на тракторе доставляли сено в деревню.
Февраль 2015 г.
Такома, США
В этом возрасте со мной случались разные нелепые, глупые истории. Однажды зимой, накатавшись с горок, решили мы погреться. Ребятишками мы частенько запросто заходили в какой-либо деревенский дом, несмотря на поздний час -- зная , что нас приветят. В тот раз решили пойти греться к Мирсановым. Мирсановы жили в противоположном от нашего краю деревни, за оврагом. Возле оврага я нахожу красивую небольшую льдинку, в руках под луной она переливается загадочным цветом. Вдруг мне вздумалось попробовать льдинку на вкус. Недолго думая, запихиваю ее в рот. Холод обжег щеки. Пробую выплюнуть -- не тут-то было! Льдинка накрепко вцепилась в язык! Признаться в этой глупости стыдно даже подружке Маше. Отстаю от гурьбы, с силой отрываю злополучную льдинку. Язык горит. У Мирсановых греюсь, прячась за спины подружек, припухший язык мешает говорить и болит.
В другой раз, когда дома никого кроме меня не было, решила проверить, пройдет ли моя голова между прутьями деревянной кровати. С трудом, но просунула я свою головушку, куда задумала. А вот обратно, как ни пытаюсь, вытащить ее не могу! Натертые уши горят пламенем, но всего страшнее мысль, что-кто-то войдет и увидит мой позор. Невзирая на боль, наконец вытаскиваю голову из капкана.
Иногда в подобных глупостях я признавалась сестре. Рассудительная Нина говорила: "Головой надо думать".
Февраль 2015 г.
Такома, США
Одной из таких историй раннего детства была история с валенками. В начале зимы отец принес из магазина большие серые валенки, скрепленные друг с другом тонкой веревкой -- "манилкой". Развязав "манилку" и примерив валенки на себя, отец просит: "Померь теперь ты, может, жмут тебе".
Понимая, что это взрослые валенки и опасаясь очередного подвоха, шутки, на
которые отец был мастер, все же примеряю. Ступни мои едва достают до положенного
места, высокие голенища упираются в пах и давят. Стою посреди избы, сделать даже
шаг в такой обновке невозможно. "Ну как? Не жмут?" -- "Жмут!" -- "Где?" -- "Вот
здесь", -- показываю место, откуда ноги растут. Отцовский смех в очередной раз
убедил в совершенной глупости.
Но одна из его шуток , иногда поддерживаемая даже мамой, была жестокой. Все
малыши в деревне испытали на себе суровость воспитательницы тетки Евфалии,
боялась ее и я. Дома же за какой-либо проступок мне говорили: "Не слушаешься ты,
отдадим тебя Евфалии, она твоя мать!" Я хваталась за мамину юбку, навзрыд
плакала: "Буду, буду слушаться! Не отдавайте Евфалии!"
Прошло какое-то время, прежде чем я поняла, что это тоже была шутка.
Молоканкой мы называли избу, что стояла на Верхней улице на бугре напротив нового магазина. Предназначение молоканки -- перерабатывать молоко на сметану и масло, на которые колхоз получал план из района. Особенно много работы было у женщин-молочниц летом, в пастбищный сезон. Коровушки в это время сильно прибавляют в надоях, и надо успевать получить из него нужную продукцию.
В молоканке просторно, чисто, выскоблены полы и столы, стоит особенный, ни с чем не сравнимый запах пахты и свежего масла.
Молоко пропускается через большой сепаратор, сливки разливаются в деревянные неширокие, но высокие бочонки с поршнем, сливки
настаиваются, превращаясь в сметану. Тогда поршнем вручную женщины сбивают из сметаны масло. Работа трудоемкая и долгая. Поодаль, в углу, большие бидоны с обратом -- снятым молоком. Повезут эти бидоны на свиноферму поросятам, в коровник телятам. И нам, забежавшим на молоканку в жаркий летний день, наливают по большой алюминиевой кружке свежего обрата и позволяют посмотреть за работой. Никто не бранил нас за частые набеги в молоканку, и мы, ребятишки, этим пользовались.
Однажды летом отец принес во двор новенький трехколесный велосипед. Это чудо предназначалось в подарок Коле, единственному сыну у родителей. Во двор быстро набились ребятишки. Все наблюдали, как отец разворачивал упакованный велосипед, привинчивал детали на нужные места. Вот велосипед готов! Он оказался по росту братцу, и счастливчик тут же начал осваивать его во дворе, потом стал съезжать с бугра на улицу. Весь остаток дня мы бегали за велосипедом, на котором братец разрешал покататься своим друзьям. Мне же, большухе, отец строго наказал на велосипед не садиться. Маленьким Лене и Вере повезло больше. Ноги их не доставали до педалей, и мне приходилось, согнувшись, катать сестричек, а это им очень нравилось.
Но изредка, когда взрослые были на работе, а малыши в яслях, садилась я на велосипед. Ехать на нем мне можно было только с горки перед домом, приподняв ноги, чтобы не мешали.
По настоящему кататься на велосипеде меня научил знакомый парень, когда я училась в педучилище в Енисейске.
Однажды я пришла к подружке Нине. Ее старшие братья Генка и Мишка в это время лазили по чердачной лестнице. Увидев меня, стали хвастаться: "А ты вот так, без держанки, не сможешь!" На самом деле они взбирались по казавшейся мне длинной и крутой лестнице не держась, раскинув руки в стороны! Я только вздыхала и с завистью на них смотрела. Вообще эти два братца частенько ехидничали и смеялись над моей наивностью или неумением. И я решила, что научусь так же подниматься по лестнице, утру нос насмешникам. Упрямства и настойчивости мне не занимать. Возле окна, в нашем дворе, вела на чердак такая же большая лестница, и сестра Нина уже умела подниматься по ней "без держанки".
Выбирая время, когда дома никого не было, я ступенька за ступенькой одолевала лестницу, поднимаясь, раскинув руки. Была осень. Под лестницей намерзли комья грязи. Я продолжаю снова и снова подъем, и вдруг срываюсь со ступеньки, успев ухватиться руками. Ноги болтаются внизу, руки все слабеют и слабеют, а спрыгнуть на замерзшую грязь с высоты страшновато. В это время вошел во двор к нам самый старший брат подружки Нины, Николай, взрослый парень. Увидев меня, болтающуюся между небом и землей, спросил: "Висишь?" -- "Вишу..." Николай поставил меня на землю. Вскоре на глазах Мишки и Генки я поднималась по их лестнице этим способом.
Весной наш бугор перед домом первым просыхал от грязи, и здесь разгоралась игра в классики. Однажды я одна прыгала на бугре. Мимо шел Генка: "А я тебя обыграю!" Ну, в классики -- это еще посмотрим! Долго мы прыгали, пока Генка не ушел побежденный. После этого случая он перестал ехидничать, а вот Мишка придумывал все новые каверзы. Однажды, уже летом, они со старшими играли в лапту, а мы с Машей сидели на завалинке и ждали-ждали, когда выпадет счастье и нас позовут. Подошел Мишка, сказал: "Отгадаете мои загадки, примем в игру". Смышленая Маша ответила правильно, ее взяли в игру. Пришла моя очередь отгадывать. "Какая ложка больше -- столовая или чайная?" У нас в доме была одна ложечка для малышей, ее мы называли маленькой, а все остальные алюминиевые ложки были большими. Слово"чайная" я не знала, а потому брякнула:"Чайная больше!" -- и стала посмешищем, и в игру не взяли. Но скоро и Мишке пришлось со мной считаться. Прошло лето. Я пошла в первый класс, а братцы эти учились уже в четвертом. У них шел урок истории, мы, первоклашки, что-то писали. Анна Михайловна задает Мишке вопрос, ответ на который так очевиден, а Мишка молчит. Я поднимаю руку и отвечаю: "Ленин". "Вот , видишь, даже первоклассница знает, а ты в четвертом", -- произносит учительница. Мишка отмщен. Полное примирение с Мишкой произошло, когда я перешла в третий класс. Летом мама сшила мне новое платье. Магазин у нас был небольшой, и часто все деревенские девочки ходили в платьях, сшитых из одинаковой ткани. По этому поводу, увидев нас с Любой в одинаковых платьях, тетя Шура пошутила: "Вы что, сестренки?" Но на этот раз мама где-то раздобыла совершенно необычный кусок штапельной ткани в разноцветную яркую полоску "елочкой". Когда она закончила шитье, был уже вечер. Но мне так хотелось показать кому-нибудь обновку! Пошла к подружке Нине. Мишка и Генка поджаривали во дворе еще молочные шишки. Не знаю, что повлияло на Мишку, новое ли платье или что другое, он подошел, сказав: "Возьми шишку". Это был знак примирения.
Особенно часто зимними морозными вечерами после катания на санках любили мы забегать погреться к тете Фене.
Жила тетя Феня не в колхозной избе, а в своем домике на краю деревни над речкой Татаркой. Жила одна. Домик напоминал сказочную избушку: ухоженный, побеленный известью. Зимой тете Фене приходилось перекидывать огромные сугробища снега, чтобы дойти до деревенской улицы. Сугробы эти к концу зимы вырастали выше роста человеческого, и мы, ребятишки, любили бежать по этому снежному тоннелю к приветливому домику.
Одинокая женщина, казалось, всегда ждала неугомонную гурьбу, -- в чистой с домотканными половиками избушке топилась кирпичная печь, и на ее чугунной поверхности ловкая хозяйка запекала нам горки разрезанной на тонкие пластики картошки, уплетаемой тут же. Выла ли вьюга, или застывшая морозная ночь с раскинутым звездным небом таились за дверями избушки, нам было тепло и уютно в крошечном домике. И много лет спустя с благодарностью вспоминаю эту женщину, ее приветливый домик на краю деревни.
Февраль 2015 г.
Такома, США
Пегашка -- деревенский конь. Свою кличку он получил за совершенно необычный, редчайший окрас. Дымчатого цвета, с белыми пятнами по спине и крупу, Пегашка прослужил колхозу верой и правдой все самые первые тяжелые годы и войну. К моим пяти годам он уже был старым, ни на какую работу, кроме подвозки воды на колхозный огород, ясли, школу или контору, уже не способный. Был он смирный, послушный, доверчиво расположен к нам, детям. Частенько делились мы с Пегашкой куском хлеба, за что он позволял гладить свою дымчатую голову, низко склонив ее и замерев на месте. Все молодые сильные лошади содержались в большой конюшне на заимке. А Пегашка вместе с другими отработавшими свой век лошадями доживал в маленькой конюшне на краю деревни, на крутом берегу речки Татарки, и все еще выполнял такую нужную работу. Пегашку летом впрягали в телегу с врезанной в нее металлической бочкой. Массивная деревянная крышка закрывала ее, чтоб вода не расплескивалась. Коня с телегой загоняли в Ангару, где поглубже, набирали воду черпаком на длинном шесте. Пятясь, Пегашка вытягивал телегу из реки, с трудом поднимался по наклонному въезду с берега, а там, по деревенской улице, было уже полегче. Часто мы бежали рядом, подбадривая своего любимца. А на обратном пути, с пустой бочкой, нам позволялось прокатиться до берега. Зимой же Пегашка вез бочку на санях, его подводили к самой проруби, зачерпывали воду тяжелым обледеневшим ковшом, и он понуро тянул свой воз. На обратном же пути по накатанной дороге в легкие сани опять набиралась детвора, и нам казалось, что Пегашка веселел, становился бодрее, видимо, радуясь нашему присутствию.
Возницей в то время была тетя Афоня, Буториха, как ее называли в деревне, всегда привечавшая деревенскую малышню.
Февраль 2015 г.
Такома, США
Однажды отец и мама взяли меня на колхозную рыбалку на речку Татарку.
Татарка -- горный приток Ангары. В те годы вода в ней была наипрозрачнейшей и
студеной. Только в самом устье, сливаясь с Ангарой, становилась Татарка
глубокой, вода здесь теплела. А выше по течению, у мельницы, мы, ребятишки,
переходили ее летом вброд, не замочив одежды. Речка наша богата хариусом и
другой речной рыбой. Рыбачили колхозники выше мельницы, пешком добираясь до
запруды, устроенной мужиками заранее в узком месте реки. Местами отвесные скалы
подходят к самой воде, и обходить их надо вброд. Раннее утро еще не прогрето
солнцем, холоднущая вода бодрит, и мы, дети, обгоняем нагруженных взрослых и
первыми достигаем запруды.
Перед запрудой кишит рыба! Ее здесь видимо-невидимо! Иные рыбешки подбрасывают себя так высоко, что некоторым удается перепрыгнуть барьер -- и они на воле-вольной! Хариус мечется, плещется, разбрасывая золотистую пыль, сверкая чешуей. Незабываемая картина.
Подходят взрослые. На лодке по еще не спавшей воде подвозят небольшие бочонки из колхозной столярки, доски, сачки и другое необходимое снаряжение. Вот на берегу уже готов длинный дощатый стол, выловленная сачками рыба из запруды горками лежит рядом, еще живые рыбки открывают рты и беспомощно взмахивают хвостиками. Ловкие женские руки счищают чешую, убирают внутренности. Засоленный улов быстро наполняет одинаковые ряды бочек, выстроившихся тут же. Неподалеку разведен костер, и в старом закопченном ведре булькает, довариваясь, уха. На всех хватит! Последнюю бочку наполняют уже в сумерки. Груз доставят на берег Ангары, погрузят на баржу и повезут вверх по реке, в район, чтоб сдать в Райпотребсоюз
Февраль 2015 г.
Такома, США
Детство пришлось на первые послевоенные годы. Понятно, мы недоедали, чувство голода сопровождало постоянно.
Потому, наверное, навсегда запомнились те лакомства, которые изредка все-таки перепадали.
Первые яблоки колхозные ребятишки получили в подарках -- кулечках на праздник 1 Мая. Яблоки, как нам сказали, были китайские. Крупные, желтые, с румяными боками, они казались вкусными необыкновенно. В тот год я училась в первом классе. А осенью мы пошли во второй. У подружки Маши один из старших братьев, Николай, плавал на катере по Ангаре, и осенью привез арбуз, половину которого Маша принесла в школу -- угостить учительницу и всех нас. Мы старательно объели даже арбузные корочки, так, что их остатки стали прозрачными. В третьем классе нас учила Зоя Матвеевна. Этот год школьной жизни мне запомнился особенно. С большой благодарностью вспоминаю я Зою Матвеевну. Она как-то по-матерински заботилась о нас, не имея своих детей. К Новому году подарки детям полагались и у нас в деревне. Чаще всего это были конфетки, печенье, куски туалетного мыла. Но в тот год, попросив свою подругу прислать нам в деревню мандарины, Зоя Матвеевна нас просто осчастливила. Увидели мы это чудо впервые.
Конечно, к таким праздникам, как Пасха, Троица, в каждой семье матери
старались испечь из белой муки, "крупчатки", как ее называли, сдобные булочки.
Но это было так редко, к тому же булочки уплетались мгновенно.
Варенья в нашей семье варилось очень мало -- экономился сахар, который выдавался
нам, детям, по небольшому кусочку по утрам.
Потому, наверное, очень помнятся пенки с колхозного малинового варенья. Малину собирали и сдавали в магазин за небольшую плату. Перед магазином, на улице, выкладывалась кирпичная временная печка, с заимки из столовой доставлялись огромные кастрюли. Женщины в чистых серых фартуках и белых косыночках приступали к варке ягод. Конечно же, вся малышня деревенская крутилась тут же в ожидании малиновых пенок. Предусмотрительные женщины запасали для нас алюминиевые миски и ложки, ржаной хлеб. И вот наступает долгожданная минута -- раздача малиновых пенок и ржаного хлеба!
Варенье варится до самого вечера, душистый, ни с чем не сравнимый запах стоит над Ангарой. Счастливые, незабываемые часы детства!
В тридцать первом году в деревне были построены два первых длинных барака. Один из них находился рядом с нашим домом со стороны соседей. К пятидесятым годам от него остались одни пенечки. На этом месте молодая семья Ивановых выстроила небольшой домик с оградой, как водилось в деревне. Второй барак тоже был рядом с нашим домом, возле бугра. От этого строения тоже остались только пеньки. Бугор и место бывшего барака весной первыми просыхали от грязи, находясь на возвышении. В погожие весенние деньки ребятишки со всей улицы собирались сюда поиграть в "чижика". "Чижик" -- это небольшой сучок, который с определенного расстояния надо было кинуть так, чтобы он зацепился за пенек и повис. Эта простая игра очень нас увлекала, да и на маленьком просохшем пятачке играть во что-то другое просто не было возможности.
Когда же просыхал бугор, начиналась бесконечная игра в "классики", часами, бывало, прыгали. Весеннее солнце делало свое дело -- и вот уже обочина дороги, ближе к школе, становилась пригодной для новых забав: "выжигало", салки.
Но самой любимой летней игрой, конечно же, была лапта. Она требовала много места. В конце улицы, возле дома моих бабушки и дедушки, рядом с речкой Татаркой, на крутоярье которой пристроился домик тети Фени, было просторно. Летом эта часть улицы покрывалась травой, цвели одуванчики, созревали "калачики", которые мы, ребятишки ,ели. Днем безлюдна деревня, и в лапту играла лишь малышня. Вечерами же это место уступалось беспрекословно старшим. Частенько даже взрослые парни и девчата включались в эту игру. Под их длинной тяжелой битой мяч отлетал очень далеко. Нам же отводилась роль наблюдателей и болельщиков. Усевшись рядком на завалинке, мы ждали, когда же старшим надоест бегать за мячом, и они нас позовут. Обычно это случалось поздним вечером, когда самые старшие уходили в клуб, а оставшихся игроков было немного, и они, снисходительно позвав нас, говорили: "Мяч бейте в землю, "свечек" не давать!" Мы, счастливые, бегали за мячом в самые дальние уголки, куда он закатывался, и гордились тем, что играем с "большими". Игра в лапту заканчивалась только тогда, когда мяч невозможно было увидеть в темноте. Домой мы заходили осторожно, на цыпочках, боясь потревожить спавших родителей.
Конечно же, какое лето без купания! Вода в Ангаре в середине лета прогревалась, и мы готовы были целыми днями сидеть в ней, изредка выбираясь на берег погреться на больших плоских камнях, -- и снова в воду!
Зима в Сибири длинная. Ее прихода мы, дети, очень ждали. После осенней грязи, непогодицы, поникшей природы, приходила волшебная пора преображения. Порхающий долгожданный снежок укрывал все земное белоснежным пушистым ковром. Начинались зимние забавы и игры! Малыши катались на санках с самых малых горок, в пределах деревни их было немало. Школьники же уходили за деревню, к кладбищу, где раньше были ясли. Но особенно было интересно кататься с крутоярья Ангары, в "америке", недалеко от главного въезда с реки в деревню. Санки разгонялись так, что оказывались наравне с прорубью, которую делали подальше от берега. Летишь с горы --дух захватывает! Кататься там мы стали со сверстниками, когда учились во втором классе. До самой темноты, пока можно было различить прорубь, друг за другом летели санки. У нас санки были небольшие, по-видимому, сделанные дедом, с очень скользкими, накатанными полозьями. У деда под навесом хранились другие -- большие, с широкими отводьями, украшенные резьбой. Иногда нам разрешалось на них покататься -- места хватало для всех подружек. Но у этих саней был один недостаток: были они тяжелыми для подъема в гору, потому предпочитались привычные, маленькие. От дяди Васи Нине достались тоже дедовской работы лыжи. Когда Нина и ее сверстники приезжали на каникулы домой, лыжи были в их распоряжении. Старшие любили лыжные походы в лес, на другой берег речки Татарки. А мы, младшие, бежали, утопая в снегу, по их следу. Так было интересно со старшими! Но приходилось возвращаться с полпути, пешему за лыжником не угнаться, да и старшим наша затея не нравилась -- прогоняли. Однажды, катаясь с большой горы, бесстрашная Нина отломила головку одной лыжи. Сверху отец прибил маленькую дощечку-заплатку. Так в последствии мы все, младшие, и катались на них, заплатка не мешала. Когда старшие уезжали после каникул, лыжи переходили к нам, младшим. Любили мы с подружкой Машей лыжные походы в ближний лес. Гроздья красной смородины, именуемой кислицей, горели в лесу и были любимым зимним лакомством. На лыжах мы чувствовали себя настолько уверенными, что не только катались с горок, но и, разбежавшись по длинной крыше старого барака, прыгали на них в просторный, со скатом вниз в сторону реки, огород, и съезжали по наклону.
Когда же наметало огромные сугробы, приходило время для снежных пещер. Их мы делали просторными, в наш рост, с ходами-переходами. Особенно удобным для этого дела был наш огород под школьным бугром, возле стайки. Взрослые не видят нас с улицы, и, пользуясь этим, иногда целыми днями рыли мы эти пещеры. Когда мы учились в третьем классе, за деревней, у леса, построили зерносушилку. Высокая, с балконом. Зимой мы забирались на этот балкон и прыгали в пушистый сугроб. Летом же, проходя мимо этого места и видя коряги и пни под балконом, который казался гораздо выше, чем зимой, мы запоздало пугались.
Когда мы с подружками поступили учиться в Енисейское педучилище, на первом же занятии с лыжами наш физрук Анатолий Михайлович отобрал нас с Машей в команду для участия в соревнованиях. Мы получили настоящие "финские" лыжи, и начались тренировки. Но в конце второго курса я забросила лыжи, имея первый юношеский разряд. Маша участвовала в соревнованиях вплоть до окончания училища, ездила в другие города, имеет награды.
После пожара в бабушкином доме (его я не помню) дед, бабушка с младшими детьми Полей и Василием переехали в избу рядом и стали соседями моей подружки Маши. Мама, отец, Нина и я поселились в другом конце деревни, а вскоре после рождения брата Коли переехали в центр, в дом на бугре. С бугра и из окон избы открывался вид на Ангару. В этом доме мы прожили до самого отъезда .
Всю осень и зиму я провела в постели -- ноги мои отказались ходить. Но к весне бабушка Буториха сотворила чудо -- не только ходить, но и бегать, прыгать, обгонять подружек стали мои ноженьки!
В мае родилась сестренка Лена. День ее рождения мне не запомнился. Но один момент , связанный с малышкой Леной остался в памяти на всю жизнь. Через месяц после ее рождения мама уже на колхозных работах, не полагалось колхозницам большего отпуска. Лето мы вдвоем с Ниной нянчились с Колей и Леной. Так с Ниной это и нетрудно! Но в сентябре сестра пошла в школу. Колю определили в ясли. Теперь единственной нянькой Лены до возвращения Нины из школы приходилось быть мне, а няньке этой только в октябре исполнялось шесть лет.
Однажды в ту осень отец и мама ушли достраивать стайку (хлев) для нашей коровы. Стайка эта обустраивалась за школой, что была наискосок от нашего дома, под большим бугром, как мы его называли"школьный бугор". Из-за школы стройку было не видно из окон нашего дома. Мама строго наказала следить за малышкой, накормить ее размокшим в молоке печеньем и уложить спать в деревянную кроватку. Кроватка эта хорошо раскачивалась, на ножки ее были надеты деревянные вальки, они-то и раскачивали люльку. Накормив сестренку и старательно облизав кружку, укачиваю Лену. Но капризная Леночка спать ни за что не хотела, плакала и плакала, а кроватка качалась все сильнее и сильнее -- до такой степени, что перевернулась. Доски под матрацем были не приколочены и накрыли ребенка.
В миг осознала я ужас содеянного! Пулей выскочила из дома и, стоя на высоком бугре, во все горло орала: "Мама, Лена из кроватки выпала!" К великому счастью, прибежавшая мама не нашла у Лены никаких повреждений, успокоила, накормила ее. А незадачливой няньке долго пришлось стоять в углу, чтобы навсегда осознать ответственность за другого человека. Думаю, именно этот случай заставил меня сразу повзрослеть.
Родившиеся после Лены сестренки Вера, Рима и Рая тоже спали в этой кроватке,
но уже с приколоченными досками и
без вальков.
Февраль 2015 г.
Такома, США
К восьми годам я уже была надежной нянькой младшим сестрам и брату, помощницей маме в хозяйстве. В летние месяцы Нину часто брали на покос сгребать сено и возить копны -- бойкая Нина была хорошей наездницей. Позже она со своими ровесниками в летние каникулы трудилась на колхозных покосах. Младших оставляли на меня на целый день, потому как в жаркие покосные дни ясли закрывали,- каждой семье надо запастись сеном, каждые руки на учете. С вечера мама перечисляла, что надо принести щепок для печки во дворе, сварить для ребятишек и поросенка, всех накормить, отвести вернувшихся с выпасов корову и теленка в стайку, да и какой-то ужин собрать для семьи входило в мои обязанности. И при этом, самое главное, смотреть, смотреть за братом и сестрами, чтоб, не дай бог, с ними чего не случилось. Когда работники возвращались домой, мы с мамой и Ниной поливали бесконечные грядки с капустой, огурцами, помидорами. Воду носили с Ангары в ведрах на коромысле. Я уже понимала, как нелегко старшим, что работают они на износ. Старалась к их возвращению и в доме прибрать, и воды в бочку принести, и вымыть полы не только в доме, но и все доски-тротуары во дворе. Летом надо было успеть закопченные за зиму чугунки и сковородки отчистить ангарским песком на берегу, да мало ли всякой работы в большой семье! В восемь лет научилась колоть дрова. Когда сказала об этом отцу, он не поверил, велел показать, как это делаю. Экзамен был выдержан.
Конечно же, с глубоким вздохом отрицательно мотала я головой на приглашение подружек покупаться, пойти с ними по ягоды или поиграть. Все мои подружки были птички вольные! Их мамы в силу возраста уже не работали в колхозе, а Маша и Люба сами младшие в семье, только у Нины была младше сестренка Валя, но там нянек и без Нины хватало. Только поздним вечером отпускали меня "побегать".
Февраль 2015 г.
Такома, США
В те годы мама работала на колхозной свиноферме с двумя подругами, тетей Надей и тетей Нюрой. Свиноферму только что выстроили на бугре возле леса и перевели с заимки все большое свиное поголовье. Свиноферма -- очень длинное добротное строение. В одном отделении содержали свиноматок и маленьких поросят. В другом, основном, -- свиней на откорм. Была еще кухня и подсобное помещение. Воду привозили с Ангары, и женщины вычерпывали ее вручную, и не одну бочку за день. Вообще никакой автоматизации на ферме не было. Приготовить корм, разнести его подопечным, вычистить клетки и вынести подстилки на улицу, положить чистую солому, принять и сохранить новорожденных поросят -- и все это на плечи трех женщин. Мама вставала ни свет ни заря, растапливала русскую печь, успевая приготовить семье завтрак, доила корову и уходила на свиноферму. После за хозяйку в доме приходилось быть мне: отвести младших в ясли, не опоздать на уроки в школе, прибрать в доме, вернувшись с занятий. В это время мама возвращалась с фермы часа на два-три и отпускала меня погулять. Очень запомнился один такой зимний день. Порошил легкий снежок, было красиво и не холодно. Сказав обычное напутствие, чтоб я обязательно вернулась домой к четырем часам, мама отпустила меня. Зная, что к четырем вечера женщины снова уходят на работу, а у меня много обязанностей по дому, как обычно, обещаю не опоздать. Эти короткие два часа с подружками на горке зимой или на речке летом проносились молнией, и домой я возвращалась, когда мама уже была на ферме. Но в этот счастливый зимний день я вернулась в назначенное время. Мама сидела у окна и спросила: "Ты что, часы купила? Погуляй еще, меня сегодня подменили". Настенные ходики показывали ровно четыре. Поняв мамину шутку, убегаю. Видимо, это был тот редкий случай, когда я вернулась домой к назначенному времени. Но милая мама, жалея меня, никогда не бранила за опоздания, зная, что все обязанности по дому я выполню.
Рано осознав, как нелегко маме растить нас, работая в колхозе, я старалась изо всех силенок ей помогать и не огорчать. Но досадные случаи иногда происходили. Закончился второй класс. Шел июнь. На лето к дяде Саше и тете Наде Чупровым приезжали их племянники из Норильска, мои ровесники. Шла я как-то к бабушке мимо дома Чупровых. Мальчишки перекидывали от нечего делать камешки через крышу дома. Увидев меня, говорят: "А ты так не сможешь!" Показать городским на что способны деревенские даже для девчонки было делом чести. "Смогу!" Брошенный камень попадает в окно соседки тети Тони. Рамы двойные, после зимы дополнительную раму еще не убрали. Пробито два стекла! Померк летний день. С головой ниже плеч плетусь домой. Дома пусто. Мама в огороде недалеко от калитки складывает из кирпичей маленькую печурку на лето. Как было б хорошо, если б не моя глупость!
"Мама, я стекло разбила..." -- "У кого?" -- "У тети Тони." Тяжелый мамин
вздох страшнее всякого наказания: "Стекла нет. Где же его взять?"
Это все, что сказала тогда мама, ни слова упрека, ни крика, ни заслуженного
шлепка!
Плетусь в знакомый угол. Вернувшийся с работы отец произносит: "Стоишь?" --
"Стою". Надранное ухо горит, и становится легче на душе.
Бросать камни я так и не научилась.
В то время в начальной школе учились четыре года, и так случилось, что каждый год у меня и моих ровесников была новая учительница. Видя, с каким интересом и желанием учится старшая сестренка, я очень ждала дня, когда тоже пойду в школу. Нину все четыре года учила Анна Михайловна, у которой заканчивали начальную школу еще наши отец и мама. У Анны Михайловны была большая семья, хозяйство. Учеников человек двадцать, а то и больше в иные годы, разных возрастов, все четыре класса. Учились в полторы смены. С утра два класса -- два урока, затем приходили еще два класса, получалось еще два урока с четырьмя классами. Первая смена уходила домой, и еще два часа шли занятия в двух классах. Огромная ежедневная нагрузка. А дома -- проверка тетрадей, в каждой надо показы прописать, особенно для первоклашек, прописей на печатной основе не было. Мечтая о школе, подражая сестре, я завела тетрадки, стала в них писать и относить вечерами домой Анне Михайловне. Она находила время, проверяла, видя мое старание, ставила пятерки и прописывала очередные буквы и слова. Мне не было еще полных семи лет, когда Анна Михайловна приняла меня в первый класс. Но проучилась я тогда недолго, месяца полтора или меньше. Маленькая Лена еще не ходила в ясли, и после маминых уговоров, отцовских угроз, слез, мне пришлось оставить первый класс, чтобы нянчиться с сестренкой. Успокаивало то, что мои подружки Маша, Нина и Люба еще не учились. Анна Михайловна поддержала меня тогда, разрешив приходить к ней домой за заданиями. Только на следующий год стала я первоклассницей. Самое начало этого учебного года запомнилось еще и потому, что в один из самых первых сентябрьских деньков мама вышла из нашей деревенской больницы со сверточком в руках -- маленькой сестренкой Верой. В это время была перемена, мы играли возле школы. Увидев маму, я подбежала к ней, и она передала мне сверточек. Затаив дыхание, несла я Веру на наш бугор, в дом. Так и запомнилось: яркий осенний день, мама с малышкой на руках. Дошкольная подготовка была основательной, и учиться мне было легко, интересно, в школу бежала с желанием. Анна Михайловна каждую четверть приглашала наших родителей на собрания, на которые часто отец и мама ходили вместе и, возвратившись вечером, сообщали, что учительница (все мои сестры и брат учились хорошо) довольна нашими успехами. Каждый год на Седьмое ноября, Новый год, Первое мая Анна Михайловна находила время готовить со своими учениками концерты, на которые собиралась вся деревня в клуб или в школу. Мудрой и доброй была наша Анна Михайловна. Никогда не забыть мне одной нелепой истории, случившейся со мной и подружкой Машей в первом классе. С Машей мы сидели на первой парте, за нами Нина, третьеклассница. Нина росла без отца, любила крепкие русские словечки, что в литературе не употребляются. Мы их тоже, конечно, знали ,но говорить не решались. Однажды на уроке Нина передала свою записку нам с Машей с такими вот словечками. Анна Михайловна работала в тот момент с другим классом и не заметила передачи. Прочитав, мы с подружкой залились румянцем и не знали, что делать. Неугомонная Нина, тыча нам в спины ручкой, требовала ответа. И два великих грамотея в первом классе подписали внизу записки непотребные слова. Увлекшись, мы не заметили, как подошла Анна Михайловна, и послание оказалось у нее в руках. Мир померк. Маша живет далеко от школы, хотя бы сегодня ее родители не узнают о проступке, а наш дом рядом со школой, и Анна Михайловна пойдет мимо, возвращаясь домой. Понуро тащусь после уроков домой. Стоит теплый погожий денек начала зимы. В воздухе мотыльками кружат снежинки. Любимая зимняя погода. Но сегодня она не радует. На нашем бугре кипит работа. Значит, маленькая Вера спит. Отец и мама пилят толстые сосновые кряжи. Кучка наколотых дров рядом, и братишка Коля носит их в поленницу. Возле родителей топчется крошка Лена. Бросаю портфель. Отец идет колоть дрова, а мы с мамой пилим. В моей голове одна картина: Анна Михайловна жалуется родителям на непутевую ученицу. Стояние в углу будет долгим. С трепетом жду, когда из школы выйдет учительница. Она выходит, отправив последнего ученика домой. Поравнявшись с нашим бугром, здоровается с родителями и направляется к своему дому. Перевожу дыхание. Много следующих дней мы с Машей с тревогой и страхом ожидали очередного родительского собрания. Наконец, отец и мама ушли в школу. Уложив малышей спать, жду родителей. Вернувшись, они лишь похвалили меня за хорошую учебу. Возможно, зная жесткого на расправу нашего отца, жалея маму, Анна Михайловна так и не рассказала об этой истории. Да и нам с Машей не было сделано никакого внушения с ее стороны. Виноватые мордочки выдавали нешуточные детские переживания и осознание своего некрасивого поступка, послужившего нам обеим крепким уроком на все остальные школьные годы. И спустя много лет, с теплотой вспоминаю о самой первой учительнице Анне Михайловне Скавитиной. С наступлением лета ее семья переехала в Кулаково.
Галина Германовна с мамой, мужем, сыном и дочкой приехали в Татарку, когда я перешла во второй класс, летом. За неимением другого свободного жилья семью поселили в доме, где жили Пакуловы, в соседней половине избы. Эта часть дома много лет пустовала после отъезда семьи Веры Печеной, для зимнего проживания совершенно непригодной. Правление колхоза тогда-то и решило ясли, расположенные рядом с конторой, перевести в токмаковский дом. К осени в освободившуюся квартиру переехала семья нашей новой учительницы. Дом этот стоит на границе "нашего края" и "америки". Однажды, катаясь до ночи с горы возле проруби, возвращались мы домой. В окне дома учительницы светила лампа, взрослые читали. Помня, что Галина Германовна велела соблюдать режим дня и в девять вечера ложиться спать и не догадываясь о том, что из светящегося окна нас в темноте не видно, мы ползком перебрались мимо окна к конторе. В этот момент из дома вышла мама Галины Германовны. Ничего нам ни оставалось, как забраться под стоявший рядом трактор и затихнуть. Ночь была ясная, вот тогда-то впервые, наверное, увидели мы с подружками красоту звездного неба. Давно уже вошла в дом бабушка, а мы все лежали и смотрели в загадочное небо.
К Новому году под этим окном учительницы появилась необыкновенно красивая елочка, украшенная разноцветными льдинками- игрушками. Поздними вечерами, возвращаясь после катания с горок, подползали мы к невысокому забору и сквозь щели любовались невиданной красотой. Под легким ветерком льдинки, касаясь друг друга, чуть слышно звенели. На ближайшем уроке труда Галина Германовна объявила, что мы будем украшать елку на улице возле школы такими же игрушками. С каким энтузиазмом и желанием мы трудились! В ход пошли самые яркие краски для рисования, разбавлялись водой, наполнялись до краев формочки с узорами, принесенными учительницей, вставлялись в формочки нитки, выносили на мороз будущие украшения. Скоро и перед школой красовалась невиданная в деревне доселе елка-красавица! Надо ли говорить, что новая учительница навсегда покорила наши сердечки.
В этот же год в деревню приехала девушка -- радистка Альбина. Альбина была очень красивая, вьющиеся черные волосы уложены в пышную прическу, стройная, приветливая, она еще оказалась большой выдумщицей и мастерицей. Галина Германовна сообщила, что Альбина будет нашей вожатой и что с ней мы будем создавать кукольный театр! Что тут началось! Решено было поставить "Красную Шапочку". О, как хотелось, чтоб эта роль досталась мне! Но только у Маши была привезенная братом фабричная кукольная головка, очень красивая, как нам казалось. Маша стала Красной Шапочкой. Головы всех остальных героев мы лепили из глины, рисовали им лица, к головкам приклеивали трубочки из папье-маше, и Гутя пришивала им платья. Потом мы тренировались держать кукол, репетировали. В колхозной столярке была сделана сцена для нашего театра, ее украсили картонными елочками и домиками Красной Шапочки и ее бабушки. На это ушло месяца два, но мы, дети, не замечали летевшего времени. Счастье омрачало лишь то, что мне достались роль бабушки и кукла в невзрачном сером платье. Но от огорчения не осталось и следа, когда на новогоднее представление собралась вся деревня, многим пришлось стоять в проеме распахнутой классной двери -- просторная комната не вместила всех зрителей. Как нам хлопали! Кукольный театр в занесенной сугробами маленькой деревне был настоящим чудом.
Третий класс. Пора осознанного, детального восприятия мира. К этому времени школа для меня стала по-настоящему вторым домом. Просторный класс со множеством окон, большинство из которых выходило на Ангару. Выбеленные известкой бревенчатые стены, две печки тоже побелены. Одна, с топкой из вместительного коридора, где висела наша верхняя одежонка, стеной от пола до потолка выходила в класс. Другая, поменьше, чугунная, стояла справа от входа в классную комнату у окна. Ранним утром протопленные заботливой тетей Гутей, они весь день отдавали живительное тепло. Маленькую печь иногда в сильные морозы топили дополнительно. Парты, столы , стулья, книжный шкаф, две доски на высоких стойках, -- все умело и с любовью сделано в колхозной столярке. Каждое лето парты и доски подкрашивались черной краской, полы -- блестящей коричневой. На стене постоянно висела географическая карта, утоляя наше любопытство. Особенно уютным, приветливым стал наш класс с Зоей Матвеевной Чащиной, нашей учительницей в третьем классе.
В то время у нее не было семьи, и поселилась она у тети Нади и дяди Саши Чупровых. От нее веяло спокойствием, искренностью, добротой. После уроков учительница не спешила домой, и мы старались найти повод, чтобы задержаться в школе, поговорить. Всем сердцем я привязалась к ней. Даже первая в моей жизни двойка, поставленная Зоей Матвеевной после первого урока по нумерации, не понятой мной, не изменили моего к ней отношения. Злополучная двойка была исправлена на следующий день. Зоя Матвеевна подружилась с молоденькой радисткой Валей Бронниковой, женой Павла, братом Маши. Валя заменила уехавшую радистку Гутю. Она часто приходила в школу, и мы называли ее нашей вожатой. Заканчивался 1955 год, год десятилетия Победы. Зоя Матвеевна и Валя готовили с нами пьесу о войне. Мне досталась роль санитарки, и я очень гордилась этим. Наши наставницы смогли донести до нас, ребятишек, смысл и важность содержания, и мы постарались играть со всей искренностью детских сердец, так что во время просмотра пьесы женщины всхлипывали и утирали слезы. Перед окончанием учебного года Зоя Матвеевна подарила нам с Машей фотографии своих любимых актрис. Маше -- фото Людмилы Целиковской, мне -- Элины Быстрицкой. Для деревенских девочек это был очень дорогой подарок. С Зоей Матвеевной и Валей в тот год мы сфотографировались. Это единственная фотография за все годы учебы в начальной школе.
Запомнился ледоход на Ангаре того года. Услышав с реки предупреждающий треск, мы всей гурьбой прильнули к окнам. Потом треск превратился в грозный гул и, сорвавшись с урока, мы вместе с учительницей выбежали на берег реки. Лед ломался, и под напором друг друга голубые глыбы вздымались, наползали одна на другую, тянулись вверх в причудливые пирамиды, рушились и, чуть успокоившись, важно направлялись в сторону Енисея. Для заброшенной в тайге деревни открывалась связь с миром. Ледостав проходил менее заметно, спокойнее, но был таким же долгожданным: осенняя распутица длительная, ни почты, ни лекарств в больницу. Правда, когда, семнадцатилетней, в последний раз я была на зимних каникулах дома, в то время почту и лекарства доставляли в нашу деревню на вертолете. Тогда мама попросила меня оформить ей справки для пенсии в Первомайске, и я впервые летела над бескрайней тайгой , долиной Ангары и ее притоков. Почему-то все эти воспоминания связываются у меня с образом Зои Матвеевны.
После рождения Веры на моем попечении до маминого возвращения с работы оставались трое младших, дела по хозяйству, учеба в школе. Справлялась. Иногда мне доверяли детей в других семьях. Так, однажды наши деревенские продавцы дядя Костя с женой уехали за товаром для магазина, с ночевкой. Тетя Лида просила маму разрешить мне переночевать с девочками и дождаться их возвращения. Старшая Зина младше меня, Рае года четыре, Люба совсем малышка. Закончился третий класс, мне шел одиннадцатый год. Тетя Галя, жена маминого брата Василия, в начале июня собралась везти в Енисейск в больницу сынишку Володю. Володе было месяцев семь, и тетя Галя взяла меня в качестве няньки в эту первую в моей жизни поездку. До Стрелки ехали на пассажирском теплоходе "Товарищ", переправились через Енисей и увидели, что опоздали на автобус. Оранжевый, невиданный доселе красавец, скрылся за поворотом. Рухнула моя мечта проехаться на настоящем автобусе. До Енисейска мы добирались на попутном, крытом брезентом грузовике. Тряска, духота, пыль. У тети Гали в то время младшие сестры Тамара и Нина учились в педагогическом училище, сдавали курсовые экзамены, комендант разрешил нам переночевать у них в общежитии. Так впервые побывала я в Енисейске, а спустя годы, окончила это же училище.
Тем же летом в моей жизни произошло совершенно невероятное событие. Тетя Галя в те годы была воспитательницей, нянькой и поварихой в деревенских яслях. Ясли тогда находились в доме возле школы, их разместили здесь после отъезда большой семьи Токмаковых, занимавших этот отдельный дом, без соседей. А в прежнем помещении яслей, в избе возле конторы, стали размещать приезжие семьи. Настала сенокосная пора, все колхозники, подростки на полях и лугах. Рабочих рук не хватало. Однажды, возвратившись из конторы, отец, называвший меня уже тогда полным именем, сказал: "Надежда, председатель велел тебе неделю поработать в яслях вместо тети Гали, она пойдет на покос." Надо ли говорить об охватившем меня волнении, справлюсь ли. Когда ранним утром я пришла в ясли, в кухне, на кирпичной печке с чугунной плитой, уже стояли большие кастрюли с готовым завтраком и обедом: в одной кастрюле манная каша со щедрой порцией сливочного масла, в другой суп, в третьей -- кипяченое молоко с пенкой. По-моему, варили малышам и кисель. Детей разных возрастов, от начавших ходить до пяти-шестилетних, в деревне приводят рано: матери должны успеть на завозню, большую лодку, отвозившую колхозников на заимку, на поля. Как помню, детей было шестнадцать, в их числе мои сестренки Лена и Вера и крошка Альбина, дочка тети Гали и дяди Васи. Накормив детей, собирала их и вела на берег Ангары. Кидали камешки в воду, играли. Возвратившись, обедали, укладывались в кроватки. Нянька в это время мыла посуду. После сна ребятишки пили молоко, катались с таких знакомых мне горок, а те, что постарше, рисовали за низенькими столами. До сих пор, вспоминая не однажды себя в роли воспитательницы, удивляюсь тому, что ребятишки были послушны, никаких неприятностей не произошло. Так продолжалось неделю. Не помню, чтобы кто-то из взрослых заходил в ясли, но думаю , что жившие через дорогу моя бабушка и тетя Надя Чупрова все-таки приглядывали не только за детьми, но и за воспитательницей. Издалека, незаметно. Скорее всего, это так. Об огромном доверии односельчан ко мне, девочке, уже тогда в полной мере осознавшей, что такое ответственность, говорит этот факт. Возможно, эта была важная ступень к тому, что я стала учительницей.
Осенью в этом доме поселили семью Дарьи Зиновьевны, моей учительницы в четвертом классе. Ясли же перевели в дом, где школа, по соседству. Просуществовали они недолго. Когда родились мои самые младшие сестренки Римма и Рая, яслей в колхозе уже не было.
"Мои подарочки", называю я сестренок Римму и Раю -- удивительно, что появились они на свет именно в мой день рождения, когда мне исполнилось двенадцать лет.
В ту осень я пошла в пятый класс, точнее, уехала с деревенскими ребятами учиться в Кулаково, в интернат.
Но, к нашему несчастью, к октябрю интернат закрыли, и встала большая проблема в каждой татарской семье, где учиться детям дальше. Нина была уже в девятом классе, жила у тети Поли, маминой сестры в Стрелке. Мне же грозила участь снова повторять четвертый класс. На этот раз мои мольбы и слезы помогли, и у тети Поли мы жили вместе с Ниной. В конце октября родились сестренки-двойняшки. Но впервые увидела я их, когда нас привезли на лошадях на зимние каникулы домой. Очень хорошо помню: открываю дверь в избу -- оттуда теплое облако пара. Мама и отец купали малышек в глубокой цинковой ванне, стоявшей на табуретках у печки. Одну уже вынули из ванны, закутали, и мама стала ее кормить, затем уложила в такую знакомую кроватку. Отец подал маме второй сверточек, и эту сестренку накормили и уложили в ту же кроватку, "валетом". Лена и Вера уже распределили, кого из малышек нянчить: Лене -- Римма, Вере -- Рая. Братец Коля был запасным, но так как Вере только-только исполнилось четыре года, больше приходилось помогать ей. Нам с Ниной нянчиться с самыми младшими приходилось меньше, так как с осени до лета мы учились в других поселках. Нина все летние каникулы работала в колхозе, иногда и мне разрешали помогать на сенокосе, но чаще оставляли дома за хозяйку и няньку. Коля летом обычно помогал отцу на колхозной пасеке, возил копны, когда заготавливали сено для своей коровы.
Римму и Раю в деревне, да и позднее в школе не различали, и мама старалась их по-разному одеть, причесать. Римме обычно волосы подстригали коротко, привязывая на темени бант, а Рае заплетали косички, и волосы у нее многие годы были длинными, ярко-рыжими и густыми. Цвет волос у Риммы как бы пригашенный рыжий, тоже очень красивый. Вообще, внешне они очень разные, и это удивительно, что их путали. Однажды крошка Рая чуть не утонула в бочке с водой, встав на крышку, чтобы достать чашки с посудной полки. К счастью, отец был дома и спас ее. Рая росла слабенькой, и Римма с детства была ее защитницей, когда они жили в интернате. Из всех нас, семерых детей в семье, двойняшки самые дружные, очень тонко чувствуют друг друга и всегда приходят на помощь.
Июль. Земля прогрета так, что босые ноги словно на протопленной кирпичной печи. Вода в реке -- парное молоко. Долгожданная пора для ребятишек. Земляника поспела!
Ребятишки постарше с корзинками да ведерками на самые ягодные поляны еще с утра подались, а это верстах в двух от деревни, если идти по берегу реки, а потом надо еще на крутой берег забраться. Земляники здесь видимо-невидимо!
Вернутся ягодники обязательно с полными до краев посудинами и, прежде чем
домой принести душистое лакомство, на обратном пути, -- в Ангару! Ныряют,
плавают, плещутся до посинения. И лишь отогревшись на горячих камнях -- по
домам. Успевайте, подставляйте, кто чашки, кто ладошки!
Самые маленькие в колхозных яслях до позднего вечера, пока матери на полях да
покосах.
А вот нас, кому уже почти шестой годок стукнул, в ясли-сад не берут -- в деревне это уже вполне самостоятельный народ. Но ходить за ягодами в даль-дальнюю запрещают. Хорошо, если старшие под свою ответственность возьмут сестренку, братишку, да охота ли возиться!
Но была и у нас, пяти-шестилетних, своя заповедная полянка, на которую запрет не налагался, поскольку находилась она почти сразу за деревней, стоило лишь подняться на бугор, пройти немного по наезженной дороге опушкой леса -- и вот она, земляничная полянка!
Раньше здесь тайга была, хмарь непролазная, но колхозники раскорчевали, распахали это место, благо деревня рядом. Многие годы садили здесь люди картошку, верное и наипервейшее после хлеба подспорье. Каждая семья на своей делянке трудилась, назвали эту пашню общим огородом. Но после войны поубавилось мужского народу в деревне, женских сил не хватало на общий огород, садили картошку на ближних делянах в деревне. Зарос "общий огород" травиньем, зеленел до самой осени, а со временем ветер да птицы нанесли сюда на счастье ребячье семена земляники. Хоть и не так много ее здесь росло, но для небольших туесков хватало.
Ходили мы на заветное местечко втроем с подружками Машей да Ниной. Туесочки под старой сосной ставили -- видно ее со всех сторон, каким-то чудом сохранилось дерево среди бывшей пашни.
Ползаем по полянке, ягодку по ягодке рвем, какую в кружку-набирушку, а что покрупнее да покраснее -- в "бездонный туес", в рот. Ягоды из кружки высыпаем в туес под сосной и снова продолжаем поиски бесценного лакомства. Наконец обе посудины у каждой подружки полнехоньки. На дорожку запасаем еще по горсти земляники -- и домой!
А вечером вернувшиеся с покоса отец и мать угощают нас самым любимым лакомством -- крупной, вызревшей, налитой всеми соками земли земляникой на веточках, сохранившей запах сенокосных трав. Эта ягода самая вкусная!
Февраль 2015 г.
Такома, США
Апрелька -- наша корова. До нее и после все наши коровы были красно-белой масти, а Апрелька – черная, с белыми носочками на ногах и белой мордой, низенького роста, спокойная и очень ответственная мать -- никогда нам, ребятишкам, не приходилось искать ее телят, наша умница без них с пастбища не возвращалась. И ко всем этим достоинствам прибавлялось одно самое ценное для нашей большой семьи – надой Апрелька давала рекордный: по двенадцать литров в день. Тогда-то и попили мы, дети, молока вдоволь.
Перерывы между удоями у прежних коров были месяц, а с Апрелькой без молока мы
сидели лишь две недели – словом, настоящее сокровище была эта Апрелька, ласковая
и преданная. Мама не нарадовалась на кормилицу. Интересно, что потомство у нее
было только красно-белого окраса.
Преданность свою Апрелька доказала в последний день своей жизни, а была она
совсем еще молодой.
В тот год в тайге было много медведей, мужики охотились, забили как- то
одного -- на всю деревню мяса. А медведи наглели: приходили на околицу к самой
деревне. Был самый разгар пастбищного времени -- травы по пояс. Коровы
возвращались к хозяйкам с полным выменем молока.
Однажды наша Апрелька на ночное пастбище вместе с подругами переплыла через
речку Татарку на остров. Здесь-то и настиг ее медведь. Боролась Апрелька,но
зверь одолевал, он разорвал коровушке шкуру, от шеи до хвоста, весь правый бок.
И тут-то сумела наша голубушка вырваться и переплыть реку. Вернулась Апрелька
рано утром к дому, поднялась на наш бугор -- страшная ее ноша волочилась по
земле.
Убитая горем мама осторожно закинула шкуру на спину животного, мы гладили морду коровы, а из ее добрых глаз катились слезы. Она молча стояла посреди двора. Приговор был ясен даже для нас, детей.
Апрельку свели на колхозный убойный двор на мясо. После Апрельки осталась ее красно-белая дочь.
24 августа 2009 г.
Сосновоборск, Красноярский край
Июльское солнце выкатило в зенит. Пусто на деревенской улице -- еще в разгаре сенокосная пора, и все взрослые и подростки на уборке сена, а старые да малые в лесу: отходит последняя земляника, начинается время сбора малины.
Мамины наказы по хозяйству выполнены, и я собираю младших в малиновый поход. Надеваем штаны, рубашки и платья с длинными рукавами, на ноги – сапоги, на лицо – накомарники: хоть и жара, но от мошки и комаров в лесу иначе не спастись.
Еще с утра на самом видном месте -- в сенцах, на огромной кадушке с мукой, рядом с молочными крынками, -- стоят две корзинки и маленькая кастрюлька.
Лене достается квадратная, с яркими полосочками корзиночка, брату Коле – кастрюлька, для удобства к ее ручкам привязана веревочка. Я, «большуха», как называет меня отец, беру заветную корзинку Нины, в которой под тряпочкой лежат огурцы и четыре ломтика хлеба. Для малышки Веры посуда не полагалась -- пусть просто полакомится сладкой ягодой. Но не по возрасту серьезная и рассудительная Вера требует «набирушку». Прямо в сапогах бегу в дом к полке с посудой, и сестренка получает набирушку -- маленькую кружечку.
По широкой деревенской улице, где гуляли лишь куры да петух, да за соседской оградой лениво похрюкивал огромный жирный боров (даже собаки в эту пору были в лесу с хоэяевами), мы идем парами. Впереди Лена и Коля, сзади я веду за руку Веру.
Но за околицей на узкой тропинке первой иду я: местами тропинка расходится, да и вдруг -- черный уголь, черный уголь – змея! За мной маленькая Вера, потом Лена. Брату доверено замыкать шествие и приглядывать за сестренками.
Но вот и заветный лесок с малиной. Строго предупреждаю младших: «От меня – ни на шаг!» Так и ходим – окружаем кустик, старательно выщипывая спелые ягоды – то в рот, то в корзину. Дело спорится, и скоро алые горки малины поднимаются из корзинок и набирушек. Под березкой устраиваем обед – и домой.
Вот и дома. Посреди двора – огромная железная печь, пожиравшая несчетное количество всякого деревянного мусора, собирать который входило в мою обязанность. Щепки вспыхивают быстро, и вот уже по всему двору чудесный, ни с чем не сравнимый запах малинового варенья. Я орудую лопаткой в кастрюле, чтобы не подгорело. Малыши уплетают хлеб с малиновыми пенками. Вкусно! Здесь и застают нас вернувшиеся с покоса Нина, отец и мама, и долгожданная награда -- мамина теплая натруженная ладонь ложится на мою голову.
20 декабря 2009 г.
Сосновоборск, Красноярский край.
Дорогие читатели!
Если вы хотите пополнить сайт материалами о деревне Татарка, о ваших родных, строивших деревню, а также их потомках, пожалуйста, напишите нам по адресу:
AngaraTatarkaHistory@gmail.com.
Мы будем рады вашим отзывам!
Copyright Надежда Лялина, 2011-2015