Зинаида Васильевна Медведева. Воспоминания

Мой отец Медведев Василий Гаврилович 1893 г. рождения был арестован в г.Красноярске 28 апреля 1937 года как враг народа. Наша семья в то время жила по ул.Диктатуры пролетариата, дом 3 38. Сейчас это № 40. В то время в нашем доме под № 38 было 4 дома: 2 дома выходили на улицу и 2 были во дворе, из них 3 были одноэтажные, а мы жили в 2-х этажном частном. Хозяева жили на 1 этаже, а наша семья - на втором.

В эту ночь арестованы были все мужчины нашего двора. Наш хозяин Гриценко Яков - ровесник моего отца и его зять Плаксин Федор - студент IY курса Лесотехнического института; Гульденбальк Борис Владимирович - инженер и многие другие. Отец мой работал экспедитором в Заготзерно. Был очень честным и внимательным человеком. Его неоднократно премировали на работе. Так в 1935 г. его премировали патефоном, до этого он получал путевки в Красноярский дом отдыха. В 1936 г. он был премирован путевкой на первомайские торжества в Москву и Ленинград, получал и другие поощрения.

28 апреля 1937 г. у нас в 28-ой жел.-дор. школе был первомайский вечер. Я не могла себе там места найти - нахлынуло на меня сильное волнение. Так передалась мне наша беда. Я бегом побежала домой по ул.Ленина (это здание школы на углу улиц Ленина и Робеспьера). Прибежала домой и вижу, что у нас несколько мужчин в форме НКВД делают обыск. Я сразу поняла в чем дело. Бледный, непохожий на себя папа что-то им говорит; мама мечется, голосит... В квартире все перерыто, разбросано. У нас была русская печка, так энкэвэдэвцы кочергой, ухватом все выскребли из печи и все вещи вымазали, все топтали ногами, рвали, ломали.

Я в то время училась в 7-м классе, а брат Борис в 4-м. Мать - Медведева Анна Ивановна, 1893 г. рождения, была домохозяйка, неграмотная женщина. Отца увели, даже не дали по-человечески проститься (а брат с другом ушел в баню - так и не простился с отцом; отец его очень ждал и очень жалел, что его не дождался). Нам никакого документа не оставили, ни копии обыска. На следующий день пришли 2 мужчин в форме НКВД, сказали маме, что она должна покинуть г.Красноярск в течение 24 часов, наши вещи выбросили на улицу и нас с братом выгнали с квартиры. Мне было 13 лет, а брату 10. Маму пригласила к себе знакомая, у которой была квартира в деревне Яшнино, меня взяла к себе многодетная (из 6 детей) семья моей одноклассницы, а брата - семья одноклассника.

Через 2 года кто-то нас с братом научил обратиться в НКВД с просьбой вернуться в город нашей матери. Многочисленные хождения наши закончились благополучно.

Стояла проблема: где жить? Многие люди боялись даже с нами разговаривать, здороваться. Ночевали там, где ночь застанет. Через 2 года добрые люди пустили нас на квартиру - комната 13 кв.м в доме с коридорной системой, без удобств, с печным отоплением, на 7 хозяек, без общей кухни. (Друзья смеялись, что квартира со всеми удобствами, только без перегородок). Все это можно было терпеть, если бы не оскорбления в наш адрес. Было много вокруг нас людей очень грубых, бесчеловечных, подлых, которые по любому случаю обзывали нас врагами народа и призывали всех нас стереть с лица земли. Чтобы у кого не случилось, все сваливали на нас, обвиняли во всем нас. В нас летели камни, нас обливали помоями, а однажды домоуправ зимой, ночью сорвал дверь и стал выгонять нас из комнаты за шиворот, выбрасывать вещи на улицу. Жаловаться было некому и бесполезно, так что плакали и молчали.

Я в 1941 г. в июне м-це окончила 10 классов и поступила на курс лесхоз. фак-та Лесотехнического (теперь Технологического) института, который окончила в 1946 г. Все эти годы ни в школе, ни в институте я никому не говорила, что я дочь врага народа, меня никто не спрашивал. Брат окончил ремесленное училище, и его директор отправил я Якутск, где он всю войну работал радистом (директор его пожалел как толкового, прилежного, дисциплинированного). Брат даже не плохо писал стихи, посылал их в газету. Иначе бы он попал на фронт. Всю войну были на фронте два наших старших брата. Они были ранены, но вернулись живые. Воевал и муж сестры и брат отца. От дяди получили письмо, которое он писал перед боем. В нем он писал, что бой предстоит горячий, даже прощался со всеми родными. И действительно после этого письма пришла похоронка.

Мой старший брат был следователем, работал тогда по ул.Диктатуры пролетариата, № 23. Когда арестовали отца, он стал хлопотать, доказывать, что отец наш честный человек, труженик, что он не может быть врагом народа и т.п. Брата тоже арестовали. Он просидел в нашей тюрьме около года (10 месяцев), потом его выпустили, т.к. не было никаких улик против него. Он рассказывал позже, как издеваются над заключенными: и иголки под ногти толкают, и сажают голых на острый угол табуретки копчиком, и надевают валенки, шубу, шапку и ставят в такой одежде около раскаленной чугунной печки. Человек стоит до тех пор, пока не свалится на печь. И били чем попало и куда попало и всякие другие зверства проявляли к заключенным.

Об отце со дня ареста мы ничего не знали. Только однажды, помню, в первые месяцы нам разрешили передать одну маленькую передачу из продуктов. На площади перед тюрьмой (там, где она и сейчас стоит по улице Республики) собралось очень много народа с передачами своим близким. А нас разгоняла милиция конная с кнутами. Это мне напомнило "Кровавое воскресенье". Я была очень скромная, тихая и не помню, как у меня получилось, что я оказалась у дверей тюрьмы. Помню маленькое окошечко, с 2-х сторон которого стояли 2 милиционера. Окошечко открылось, меня милиционер спросил: "Кому передачу принесла?" Я ответила, что отцу, назвала его фамилию, имя и отчество. У меня забрали маленький мешочек, сказали: "Подожди". Через 5 минут мне показали бумагу, где я увидела подпись отца своего в том, что он получил мою передачу.

В 1956 г. стали люди говорить, что НКВД выдает документы семьям тех, кто был арестован как враг народа. Мама обратилась с заявлением, и ей выдали свидетельство о смерти отца, в котором указано, что он умер 7 ноября 1943 года от гипертонии. А где похоронен - не указано. Маме еще было выдано единовременное пособие (не помню сумму). Она его не хотела брать, но потом ее кто-то уговорил взять. Вместе с этим ей сказали, что он реабилитирован. "Простите, мы ошиблись". С мамой было плохо. Ее привели в чувство.

Наши глубокие раны, которые с годами чуть-чуть стали меньше болеть, опять были растревожены. И болят до сих пор. И никогда не заживут, пока мы живы.