Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

Морозова Светлана Петровна. Воспоминания


Кто я, откуда, кто мои далекие предки? Эти вопросы я начала задавать себе давно, а ответы на них стала искать только в конце XX века, когда появилось возможность свободно говорить обо всем и получать информацию о том, о чем до перестройки даже между родными не полагалось делиться. Моя мама, моя тетя Нина, подруга мамы Леля-Дуся рассказывали мне, уже не таясь, о далекой жизни родных, начиная со времен Октябрьской революции.

Начало XX века. Сибирь. Уже построена железная дорога от Москвы до Владивостока. Закончилась война с немцами. Большевики взяли власть в свои руки и заключили унизительный Брестский мир. После трехлетнего сидения в окопах вернулся домой в сибирское село Тимру мой дед Марьясов Василий Петрович, живой, невредимый и злой, как черт. Дома его ждала жена Ольга Павловна с дочками Марусей и Марфушей. В 1914 году они жили в доме Петра Васильевича (отца Василия, хакаса по происхождению).

Начиналось смутное время. Расстреляв царскую семью, большевики не остановились. Они пришли к власти и, чтобы ее удержать, уничтожали несогласных. Хоть и далеко все это было от Сибири, но эхо доносилось и туда. Активисты устраивали сходки, говорили о свободе, равенстве, братстве. Рассказывали про Декрет о земле, Декрет о мире. В новой жизни надо было найти свое место. Крестьяне хотели иметь свою землю, скот и работать на себя, на свою семью, с верой в будущее, свободными и независимыми.

После приезда мужа Ольга родила в 1918 году Тоню, мою маму. Россия стала жить по новому григорианскому календарю. Жили Марьясовы хорошо, дружно, как говорится − душа в душу. Однако недолго. В 1920 году тиф косил народ. Ольга и Василий не убереглись, их одновременно увезли в больницу. Ольга была беременна и должна была родить. В беспамятстве она пролежала в больнице несколько дней, а когда очнулась – узнала, что нет у нее ни мальчика, которого родила мертвым, ни горячо любимого мужа. Их уже успели похоронить.

Ольга стала вдовой, жила у отца и матери Василия с тремя дочками. Хозяйство они имели немалое – пасека, рысаки, серые в яблоках, пролетка. Петр Васильевич был уже в годах, но в силе, и кроме пасеки зарабатывал знахарством. Узкоглазый, с черными густыми волосами, перевязанными надо лбом ремешком, с курчавой бородкой и усами, он весь светился добротой. Со всей округи шел к нему народ со своими болячками, и он лечил людей, используя травяные настои, кедровые орехи, мед, массажи и заговоры, унаследовав сбереженные его бабкой знания, помогающие пользоваться таинственной и благодатной целебной силой природы горной Хакасии.

Через два года из села Береш приехал к ним Евдоким Бугаев со сватами, просить Ольгу выйти за него замуж. Предки Евдокима тоже были хакасами. Невысокий, худощаво-мосластый, с всклокоченной маленькой бороденкой и усами, с острыми внимательными глазками под густыми черными бровями, был он по-мужицки обстоятельным и малоразговорчивым. Потому каждое слово его было весомым. Сначала послушает, а потом, помедлив, скажет – как гвоздем приколотит.

Несмотря на сомнения свекра, Ольга согласилась и уехала с дочками в село Береш. Петр Васильевич часто к ним приезжал, привозил гостинцы. Он все никак не мог понять, почему она ушла от них к Евдокиму Бугаеву, бедняку, у которого было своих двое детей-подростков.


Ольга Павловна, Нина, Евдоким с детьми

Все братья Бугаевы со своими семьями и родителями жили в одном большом доме, голытьба, одним словом. Каждая семья жила в своей комнате. Комнаты примыкали к избе – так звали общую комнату, где жили родители и стоял обеденный стол с лавками. Все дети братьев спали в этой избе на полатях и на огромной печи – на дерюжках, тулупах и кожухах, вповалку.

Но трудолюбивые братья Бугаевы умело распоряжались своей землей, работали от зари до зари. Сеяли пшеницу, просо и овес. Выращивали коноплю, из которой выжимали вкусное зеленое масло. Из подсолнухов масло не делали, их растили ради семечек. Были огороды. Бугаевы уже имели скот разный и птицу. Молоко перерабатывали сепаратором. Варили сыр из творога по особому рецепту. К концу двадцатых годов в их хозяйстве появились жнейки, сеялки, веялки. Соорудили мельницу. Для всей округи братья Бугаевы стали молоть муку ржаную и белую. Рабочих рук не хватало, приглашали наемных работников, с которыми рассчитывались мукой. Ольга Павловна уже по дому не работала, возила на лошади еду работникам в поле.

В 1927 году братья начали строить новые дома для своих семей. Младший брат по установленной традиции остался с семьей жить в доме у родителей. Дома строили добротные, с амбарами и хозяйственными постройками. Бревенчатые дома украшались – резные ставни, резные наличники, кровли, крытые железом, с резными свесами и коньками. Окна и полы из широких половиц красили масляной краской, стены штукатурили и белили известью. Дома братьев образовали единый двор, который обнесли высоким дощатым забором с резными воротами и навесом над ними. К тому времени не голодали и не бедствовали. По праздникам ходили в гости друг к другу. Стали хорошо и добротно одеваться. Кое-что приобретали – одежду, обувь, посуду, домашнюю утварь, шкафы, комоды, горки. Их делали деревенские мастера-умельцы, с любовью украшая все дивной резьбой. Праздники церковные отмечали всей деревней.

Советская власть, образованная в селе из комсомольцев да большевиков и в основном состоящая из бывших лодырей-оборванцев да голытьбы, освоилась. И к 1930 году активно начала притеснять людей. Быстро определили и разобрались, кто богач, а кто бедняк. Началась конфискация зерна, раскулачивание и коллективизация, чтобы скот, земля, орудия труда – все стало общее, колхозное. Отбирали зерно и скот нещадно, облагали всех непосильными налогами. Евдоким успел на заимке спрятать двух лошадей. Кое-что зарыли в землю, но коров и мелкий скот все же у них забрали. Страшные дни настали для многих семей. Люди стали убегать из села на Коммунар, в Саралу, Ужур, на прииски и рудники, где набирали рабочих и давали места в бараках. Денег платили за работу мало, в основном на одежду, еду и обувь, только самое необходимое.

Смятение и страх поселились в душах людей за себя, семью, за будущее. Подавленные, они ждали своей участи – вот-вот приедут, заберут все, что нажили, наработали на данной им земле. Прислушивались к звукам в ночи – не зажурчит ли возле дома рокоток воронка. Долго не засыпали и вставали на рассвете. Людей забирали семьями в ссылки по составленным спискам. К тому моменту, когда к 1928 году всех гнали в колхозы, у большинства работящих крестьян уже была хорошо налаженная жизнь. В колхоз идти не хотели!

Не согласных с новой властью в 1932 году ссылали в Нарым. Моя мама Тоня пошла в школу в 1927 году. Когда в первый раз пошла в школу, не было ничего – ни тетрадочки, ни карандашика. Ей тогда сшили полосатое платье из старого платья Ольги Павловны, надели на ноги ботинки, которые хлябали, натирали ноги. Дети уже классово отделялись друг от друга. Чувствуя свое превосходство, те, кто относил себя к бедноте, не давали спуску своим классовым врагам – кулакам. Так стали называть тех, кто смог тяжким трудом достичь успехов и обеспечить своей семье достойную жизнь. Не давали Тоне проходу:

− Кулацкая вошь, куда ползешь? – смеялись вчерашние подружки.

Ее дразнили и обижали, она плакала и терпела, но очень хотела и любила учиться. Тоня завидовала детям, которые учились и их никто не гнал! Проучилась она всего четыре года. На том и закончилось ее детство, ее школа.

Полным ходом шли в стране раскулачивание и коллективизация. Многие люди семьями бросали избы, добро, бежали в лес, спасаясь от преследований и ссылки. Ждали своей участи и братья Бугаевы. Но пока бежать не решались. Может, минует их беда? Не верили, что можно вот так все отобрать, и всех – в ссылку. Не миновало! Как-то на исходе лета кто-то тихо постучал в окно к Евдокиму. Евдоким отодвинул занавеску, узнал бывшего своего работника Пашу. Паша был комсомольцем и не последним человеком в сельсовете. Евдоким открыл дверь и услышал: «Беда пришла, дядя Евдоким. Ты в списке!»…

Запрягли Бугаевы двух лошадей с подводами, погрузили что смогли: сундук, мешки с одеждой, обувкой, котомки с едой, самовар, швейную машину Zinger, посуду − сколько могли увезти. Евдоким достал из тайника полмешка денег – советских, «керенок» и разных других, – все, что скопил в эти годы. Тихо, в кромешной безлунной и беззвездной тьме выехали в тайгу Евдоким, Ольга, Тоня, двухлетняя Нина и двое сыновей Евдокима. Когда добрались до Саралы, была уже осень. Кое-как устроились, нашли пристанище и работу на руднике. Сильный, уверенный в себе, Евдоким, всегда спокойно решающий все проблемы, в этой ситуации вдруг ослабел, почувствовав свое бессилие перед несокрушимой бедой, которая все-таки не обошла стороной, коснулась его семьи и вмиг лишила его способности влиять на ход событий. Бугаевы жили в Сарале в поселке ЦЗЗ – Центральный Золотозавод. Евдоким работал рудовозом на своей лошади. Сыновья Евдокима промышляли охотой в тайге, там и жили. До зимы семью поселили на чердаке барака. Денег зарабатывали так мало, что на еду не хватало. Ели хлеб с заваренной горчицей, запивая кипятком.

На зиму их переселили в большую комнату в бараке – одну на четыре семьи, разделенную фанерными перегородками. Это была мрачная комната. Низкая, с потолком, обшитым досками, обклеенными серой оберточной бумагой, и белеными известью стенами, сырая, со смрадно-стоячей удушающей теплой вонью, тошнотворный запах которой был особенно непереносим. Двухлетнюю Нину не удалось уберечь от золотухи, развивался рахит. Она всегда жалобно просила поесть. Опухший животик и тоненькие ножки, грустные не по-детски глаза – огромные, черные, с пугливо застывшей болью. Евдоким и Ольга спали на кровати. Была еще тумбочка вместо стола, сундук, где спали Тоня с Ниной, и Марфуша на полу на тулупе. Вот такая жизнь настала для семьи. И не видно было выхода из этого тупика.

С семьями братьев Евдокима связи были утрачены. Старшая дочь Ольги Павловны Маруся вышла замуж за Никишу перед раскулачиванием. Никишу не миновала беда – его отправили в ссылку, и Маруся пошла за ним следом. Детей у них не было.

Дед с сыновьями поехал в тайгу на промысел. Ольга Павловна с Тоней и маленькой Ниной осталась одна на все лето. Ходила по дворам – стирала, мыла, белила, убирала. Ей платили деньгами или едой. Так прожили все лето до возвращения Евдокима. Евдоким и дальше ездил на промысел в тайгу. Жить стало полегче, Ольга Павловна уже мечтала купить корову, чтобы спасти Нину.

Поселок ЦЗЗ размещался среди гор, которые представляли собой сочетание живописной растительности, каменистых утесов, логов и ручьев, с карстовыми пещерами и подземными озерами. Главной достопримечательностью этой местности являлось озеро Шира и его источники. Оно, известное всем целителям, было поистине одним из самых главных чудес Хакасии, и жители с успехом пользовались целебными источниками родной земли, не менее мощными, чем в тибетской Шамбале. Жемчужная вода озера Шира обладала поистине волшебной силой. Жители знали, как она полезна для восстановления здоровья и избавления от всех болезней.

Евдоким как-то взял мою маму в тайгу на лето. Собирали грибы, ягоды. На речке ставили из плетеных веток что-то вроде забора, куда шла рыба, ее ловили и выбрасывали на берег. Колотили орехи. С кедров дед сбивал шишки, а Тоня их собирала, лущила и просеивала через три сита. Собирали и топили смолу, делая серу.

Когда Тоня стала совершеннолетней, Ольга Павловна устроила ее уборщицей в столовую. Работать надо было с одиннадцати ночи до семи утра. Тоня мыла полы и помогала повару. Скромная и прилежная девушка, всегда аккуратно и чисто одетая, была замечена. Ее сделали подавальщицей, потом выучили на счетовода. А потом поставили буфетчицей.

Перед 1940 годом стало поспокойней, людей уже не так часто увозили по ночам. Стало много военных. Врагов среди комсостава всех «обезвредили», стали срочно обучать новых командиров, молодых да ранних. Чувствовалось по всему – войны не миновать.

За год до Великой Отечественной войны Тоня познакомилась в столовой с Сашей Харламовым. Он был родом с Дона, отличался от всех особым городским шиком, работал бухгалтером в ЦЗЗ. Она сразу обратила внимание на этого блондина с черными бровями и яркими синими глазами. Они светились, когда он внимательно и одобрительно рассматривал ее уверенным взглядом знающего себе цену мужчины. Сдержанный и волевой, такой бывает признанным вожаком, он был так похож на артиста Марка Бернеса, что девки табуном ходили за ним. А Саша стал ходить обедать в столовую, чтобы видеть Тоню. Они стали встречаться, Саша сделал ей предложение.

Так сошлись мои родители, любовным магнитом притянутые друг к другу. Когда они стали жить вдвоем (у отца была комната в бараке), Тоня поняла, какой у нее заботливый муж. У Саши все как-то просто получалось, он был предприимчивым. Часто ездил в командировки в Абакан и на прииски, где жили старатели. Старателям на отдаленных приисках привозил водку, продукты, кое-какие вещи, обменивая их на боны, меха, кожу.

В июне сорок первого на площади возле громкоговорителя все узнали, что началась война! А ближе к вечеру в дверь их комнаты постучали. Вошел военный и, козырнув, показал Саше какую-то бумажку, сказал: «Срочно собраться!». Саша бросился к Тоне, опустился перед ней на колено, глядя в ее глаза долгим взглядом, провел рукой по волосам, крепко обнял, погладил выпуклый животик и больно прижался горячими сухими губами к ее губам. Решительно поднялся и ушел, рывком отворив дверь. Они так и не зарегистрировались.

Осенью 1942 года мама получила по почте серый конверт с маленьким лоскутком бумажки, где кратко сообщалось, что Саша пропал без вести. Тогда мы все уже жили в квартире: мама, баба Оля, дед Евдоким, Нина и Дуся, мамина подруга, вся семья которой сгинула в ссылке. Она была моей няней, я звала ее Леля-Дуся.

Когда началась война, все боялись голода, запасали соль, спички. Вместо денег появились талоны размером с ноготок, на них было написано: «хлеб», «масло», «сахар». Эти талоны были маминой головной болью: как бы не потерять (был строжайший отчет). Надо было после работы идти на Главстан с большой сумкой этих талонов с провожатыми охранниками километра три. Как-то осенью, в дождливую погоду, мама поскользнулась и покатилась с пригорка. Сумка зацепилась за куст и раскрылась. Все талоны посыпались! Пришлось долго искать эти размокшие крохотные бумажки, боясь их повредить. Но нашли все, и мама избежала большой беды. Загремела бы в тюрьму, время-то военное!

Как-то после войны мама встретилась с одним знакомым, который сказал, что видел моего отца, был с ним в плену с сорок второго года в немецком лагере. Сказал, что союзники их освободили. Предположил, что отец мог уехать во Францию или Америку. Многие так делали, потому что боялись возвращаться в Россию и попасть в лагеря. Эта новость была настолько неожиданной, что в нее было трудно поверить. Того знакомого вскоре забрали в НКВД и увезли. Жена его с малолетним сынишкой отправилась следом на поселение в Коми АССР.

В конце 1945 года мама познакомилась с Петром Георгиевичем Левым. Он воевал в Венгрии, был контужен и после госпиталя демобилизован. Приехал в ЦЗЗ главным энергетиком завода. Жена его, военврач, погибла на фронте. Они поженились, мама стала жить в его квартире, а я осталась у бабы Оли и деда Евдокима, с Лелей-Дусей и Ниной.

Петр Георгиевич считался хорошим специалистом, его ценили. Но ему было трудно работать под руководством твердолобых, полуграмотных и упертых партийцев. Когда работать становилось невмоготу, он, не желая идти против совести и принципов чести, просил перевода на другую работу через Минцветмет. Такая ситуация сложилась и в 1946 году. Тогда он подумывал уехать из Сибири в Башкирию, где у него в Уфе были друзья-однокашники. В этот самый момент мама получила письмо от Саши, моего отца. Его тайком от Петра Георгиевича принесла баба Оля. Мама узнала, что отец находится на поселении в Печоре, куда был определен за то, что попал в плен к немцам. Мама наревелась вдоволь, прочитав письмо, но потом твердо решила не ездить к отцу. То, что мама выбрала Петра Георгиевича, подтвердив факт отречения от отца, спасло ее и меня. Мама не была репрессирована, а я не была отправлена в детский дом. Господь отвел нас от этой участи. Страшная судьба членов семьи изменников Родины нас миновала.

А мой отец Александр Харламов по окончании Тюменского пехотного училища был направлен на фронт. Служил командиром взвода в стрелковом полку в звании лейтенанта. Воевал в составе 62 армии, той самой, что сдерживала врага на подступах к Сталинграду. 62 армия приняла на себя всю тяжесть вражеской атаки, была окружена немцами. 18 августа 1942 года в районе станицы Нижне-Черская на подступах к реке Дон отец был ранен в голову и попал в плен. Сколько их было, этих несчастных русских солдат, которых гнали и гнали в немецкие лагеря по дорогам России и Европы?!! Сколько их было понастроено, этих фашистских лагерей по всей Европе?! Отец попал в лагерь на Одере и провел там три года. Он был физически крепким и выносливым, поэтому его не отправили в газовую камеру вместе с несчастными доходягами. Его бабка была знахарка, она умела лечить травами и заговорами. Отец много чего знал от нее с детства, и это ему пригодилось в тех невыносимых условиях. В Германии нет такой зимы, как в России, и он смог сберечь себя. Только не сберег свои светлые волосы. Они стали белые – белее снега. Около года отец был на каменоломнях, потом – на лесозаготовках. Вызвался быть старшим барака, собрал группу из настоящих мужиков, и они многих спасли от гибели. В лагере у него произошла неожиданная встреча со старым знакомым. Это был энкаведешник, по вине которого была арестована бабушка и который пытался сделать из отца сексота. Узнав его, отец не сдержался и избил до полусмерти. Впоследствии этот эпизод был зафиксирован как отягчающий вину в деле отца, когда он проходил проверку, вернувшись на родину, и попал в наши лагеря.

Лагерников освободили американцы, предлагали бывшим пленным уехать во Францию или Америку. Но советские агитаторы обещали золотые горы, чтобы все возвращались домой. Отец долго раздумывал, но потом все-таки пришел к своим. Его отправили в Коми АССР, на поселение в Печору, откуда он и написал маме письмо.

Весной 1947 года отец вдруг появился у Бугаевых в ЦЗЗ, где не застал нас с мамой. Пробыв там два дня, он забрал свои вещи и поехал в Миндяк. Там познакомился с новым маминым мужем. Пока мама была в магазине, домой пришел Левый, чтобы перекусить и снова бежать на работу, какая-то авария случилась на заводе. Он поставил на плиту кастрюлю со щами и в этот момент услышал стук в дверь.

О чем они говорили? Обо всем, но отец о себе говорил мало, односложно. Отвечал на вопросы уклончиво и неохотно. На следующий день Леля-Дуся привела меня к нему, я была с ним целый день, который запомнила на всю жизнь. А потом отец уехал. Исчез навсегда.

В начале 1948 года Левого и Лелю-Дусю допрашивали в НКВД. Маму не трогали, так как она была беременна. Очевидно, отец сбежал, и его искали. С тех пор тема об отце всегда была запретной.

Мама родила сестричку Ларису и уже не работала. А я пошла в школу в первый класс, и Петр Георгиевич Левый удочерил меня. Я стала звать его «папа».

Уже много лет спустя мама призналась мне, что любила только моего родного отца, и если бы он вернулся и позвал ее, она бы ушла не задумываясь. Несмотря на это, она прожила с папой почти тридцать лет. Они мирно и уважительно относились друг к другу. Их отношения были для меня примером семейной жизни – добрые, доверчивые, без ссор и скандалов. Видно, они были счастливы.

В доме было всегда много книг. Благодаря папе я рано полюбила чтение. Помню, в третьем классе читала Гайдара под одеялом по ночам в своей комнате, светя себе здоровенным шахтерским тяжелым фонарем, чтобы родители не заметили.

Хорошо запомнилась смерть Сталина. Я училась в пятом классе. В день похорон нас, пионеров, построили на линейку в школе. Из громкоговорителя неслась траурная мелодия и репортаж похорон с Красной площади. Все было хорошо слышно из-за непривычной для школы пугающей тишины. Мы держали руки в  салюте «Всегда готов!» Я подняла руку по команде, но, левша, перепутала и подняла левую руку. Задрав руки, мы долго стояли, очень долго! И я, осознав, что подняла не ту руку, страшно испугалась и стала ее тихонько опускать, одновременно поднимая правую. Можно было это сделать быстро, но я, глупенькая, испуганная и потная от напряжения, что меня  накажут, делала это медленно. Мне казалось, что так никто не заметит. Не заметили! Все оцепенело стояли, пока хоронили вождя всех народов.

После смерти Сталина, при Хрущеве стали жить спокойнее. Папа приходил с работы не поздно и уже не работал по воскресеньям. Отдыхали, собираясь в гостях то у одних, то у других. Ели, пили, песни пели, танцевали. Все были нарядными и веселыми. Ездили в лес на сабантуй – народное гулянье, башкирский праздник. Раскладывали на траве скатерти с едой и напитками и сидели на траве в нарядной одежде. Женщины – в шляпах и пыльниках поверх платьев, в туфлях на каблуках, в шелковых чулках и с ридикюлями, мужчины в костюмах и при галстуках.

Мама шила всем платья по заказу. Фильмы служили примером для подражания. Любое платье из фильма мама запоминала и черпала оттуда фасоны. Появилось много дорогих тканей – шелка, крепдешин, креп-жоржет, бархат, панбархат. Мамиными клиентками были жены начальников, учителя, врачи, торгаши. Со всех она брала умеренную плату и строчила, кроила все быстро и безупречно.

Папа был такой честный и порядочный, что со своими принципами начальству он был как кость в горле. В те времена в России была сложена поговорка: «Я начальник, тыдурак, ты начальник, я дурак». А папа, как говорится, не был беспозвоночным и не очень-то подчинялся тому, что гнули по партийной линии. Быть честным, не словчить, не обжулить, не соврать – /с такими правилами было трудно в жизни. Был случай, когда он отказался от премии в пятьсот рублей за что-то, вроде как незаконной. И его, естественно, не понимали.

После реабилитации репрессированных произошло массовое возвращение из казахстанских степей на родную землю ингушей, чеченцев, дагестанцев, крымских татар. Было узаконено восстановление в своих правах многих людей, разрешение их детям, в том числе и немцам, учиться в высших учебных заведениях, в командных училищах Советской Армии. Дети колхозников могли учиться и ехать жить куда угодно. Свобода!

Начиналась новая жизнь, и в этой жизни каждый волен был выбирать себе свою судьбу, невзирая на то, были ли у кого родственники в тюрьмах. Ничего более не мешало нашей семье жить спокойно, с верой в будущее, кроме проблем со здоровьем. У папы было ранение в тазобедренный сустав, он перенес не одну операцию. Ему делали пункцию на спинном мозге, потом открылся туберкулез в сорок пять лет, потом инфаркт – незадолго до смерти.

После очередного противостояния с руководством папа получил распоряжение о переводе в Джетыгару, в Казахстан. Так начались наши передвижения по стране. Я продолжила судьбу папы, который не был моим родным отцом, но, по сути, оказал на меня мощное влияние. Я также, как и он, всегда непримиримо сражалась, отстаивая свои идеи и принципы, смело вступая в конфликты, результатом которых была смена места работы и города.

В Джетыгаре мы прожили более двух лет. В город приезжали целинники со всего района. Их было много, приехавших на освоение целины комсомольцев-добровольцев. Они жили в палатках. Снабжение было только необходимыми товарами, спиртное не завозилось. Поэтому в выходные дни нашествие целинников всегда было причиной пьяных скандалов, драк в парке, на танцплощадках.


Мама и папа

Потом мы переехали в город Зыряновск, который находился в предгорьях Алтая в Казахстане. Там я окончила школу. Наступило время выбирать профессию. Я представляла свою жизнь только в творческих профессиях, а мои практичные родители видели меня только строителем. В стране шел бум жилищного строительства, молодежь ехала на стройки страны. Даже в десятом классе нашлись энтузиасты, которые собирались после окончания школы ехать на стройку или на освоение целинных земель. Я не горела таким желанием. И родители сами выбрали мне дорогу. А так как я не хотела, то и не старалась поступить в институт. Абитуриенты торчали над учебниками, а я бегала по театрам, в кино и на художественные выставки, утоляя голод по тому, чего не было в маленьких городках. Времени и желания на экзамены не хватало, в итоге провалила их благополучно и вернулась домой.


Светлана с мамой и Лялей-Дусей

Но родители не смирились и, чтобы я прониклась, устроили меня работать маляром на стройку нового квартала Зыряновска. Молодые маляры в бригаде были хорошие люди, но все как на подбор разговаривали исключительно с использованием мата, который был привычен им, как родной. Меня же от него воротило. Поняв, что не в состоянии с этим бороться, я благоразумно смирилась и терпела. Чтобы отстраниться и получать удовольствие, я громко распевала песни, которых знала превеликое множество. Пела я хорошо, все слушали с удовольствием мои концерты, просили спеть на заказ и зачастую присоединялись ко мне.

А потом мы оказались в башкирском городке Сибае. Там меня устроили на завод, где главным энергетиком работал папа, а я в грязном вонючем цехе завода работала электрообмотчицей. Но мата там я, к счастью, не слышала. Приходилось работать в три смены. Радовалась, когда иногда по утрам надо было огромными лопатами разгружать вагоны с углем. На вагон снаряжали пять девок, и мы управлялись за два часа, ссыпая уголь через двери прямо в канавы вдоль рельсов. После этого нас, усталых от мужицкой работы, отпускали домой. Дополнительная плата за это составляла десять рублей. А моя зарплата была восемьдесят рублей, что считалось – ну очень хорошо.

Летом в Сибае открылся прием в Магнитогорский горно-металлургический институт. Я под присмотром родителей поступила. За два года окончила три курса института по какой-то ускоренной программе. А потом вдруг я окончательно поняла, что невыносимо хочу быть архитектором. И бросила учебу в институте. Это событие совпало с очередным нашим переездом в Усть-Каменогорск, где я проработала год пионервожатой, училась рисунку в Доме культуры, а потом успешно сдала экзамены и поступила на архитектурный факультет. Лариса, закончив школу, поступила на следующий год в Киевский политехнический.

Родители остались одни, переехали в Красный Кордон, и, прожив там несколько лет, вновь вернулись в Зыряновск. Это были уже семидесятые годы. Там у папы случился инфаркт, после чего он был отправлен на пенсию по инвалидности за два года до пенсии по старости. Он до нее не дожил полгода. Мама прожила с папой двадцать восемь лет. Была ему доброй женой, хорошей хозяйкой, деньги зарабатывала, не шее мужа не сидела.

Такая вот интересная была пара – мои родители. Они жили долго и счастливо благодаря моей маме, которая наделена была тонкой женской душевностью, терпением, терпимостью, смирением и мудростью. Она сумела прожить с верой, надеждой и любовью к своему мужу, свято хранила от всех бед семейный очаг. Любила говорить: «Все пройдет! Значит так надо! Господь с нами!»

Когда папу хоронили, мне было неожиданно приятно увидеть, как много людей, особенно женщин, пришло проводить его. Говорили, что он всегда в чем-либо кому-то помогал, добивался правды, писал в газеты. Петр Георгиевич Левый сыграл большую роль в формировании моих взглядов на жизнь. И я ему за это очень благодарна. Несмотря на отстраненность в моем воспитании, я считаю его одним из тех людей, которые дали мне возможность на собственном примере понять главное – стремиться быть человеком и ни при каких обстоятельствах не поступаться принципами чести и достоинства. Стараться жить по совести и делать добро, даже если твои интересы не совпадают с интересами большинства, Не бойся, если ты прав. С тех далеких пор я часто повторяю его любимую фразу: «Делай, что должно, и будь, что будет!»

В девяностые годы я стала искать следы родного отца во время войны и после. Куда я только не писала! Но воспитанные постсоветские чиновники системы МВД и КГБ ответы умели писать так, что я толком ничего не узнала. Поняла только одно – соваться не надо. Скудную и неожиданную информацию я получила в ответ на свое письмо об отце отпредседателя общества «Мемориал». Он ответил, что познакомился с материалами об отце, узнал, что он не совершил преступления перед Родиной, о чем говорила статья, по которой он был приговорен ОСО и отправлен на поселение в Печору, а не в тюрьму и лагеря, куда отправляли предателей Родины. Он писал, что отца отправили в командировку весной 1947 года: «Какая командировка? Это для меня равнозначно полету в космос. Я такого еще не знал!», – писал бывший политзек, председатель общества «Мемориал». Я вспомнила, как мама часто повторяла: «Саша был не простой человек!» Но что это означало? Эту загадку мне бы хотелось разгадать. Про сибирских родных со стороны матери я кое-что знаю, а вот отец и его родня из донских казаков – было сплошное белое пятно.

Только после того, как гражданам России в 2007 году была дана возможность доступа в архивы ФСБ о жертвах политических репрессий, я получила ответ на свой запрос. Вот он: «…После прохождения госпроверки Постановлением Севпечлага МВД он 19 июня 1946 года переведен на положение спецпоселения сроком на шесть лет. Состоял на учете спецпоселения в г. Печоре Коми АССР. 3 апреля 1947 года Харламову А. И. было дано разрешение на временный выезд в г. Абакан Хакасской автономной области по семейным обстоятельствам, откуда он к месту поселения не вернулся, в связи с чем в отношении А. И. Харламова было возбуждено уголовное дело по ст.82 ч. 2 УК РСФСР, а сам он объявлен во всесоюзный розыск. Розыск Харламова А. И. положительных результатов не дал, а преступление, предусмотренное ст. 82 УК РСФСР, подпадало под действие указа ПВС СССР от 27.03.53 «Об амнистии», поэтому заключением МВД Коми АССР Харламов Александр Иванович с учета спецпоселения был снят и его дальнейший розыск прекращен».

В связи с тем, что отец сбежал, он не подлежал реабилитации, в чем мне и отказали. Я все поняла. Отец искал маму и меня, понял, что мы живем хорошо, за наше будущее он был спокоен и пообещал маме, что устроится и заберет нас, зная, что этого сделать не сможет никогда!

В Печору он не вернулся. Я больше не увидела своего отца, но несколько прощальных минут, проведенных с ним, отпечатались четко в моей памяти, и я буду помнить это всю жизнь.

В 2006 году я написала стихи:

Фотография сорок первого года:
Светлые волосы, черные брови,
Строгий внимательный взгляд.
Тот лейтенант сорок первого года
Домой не вернется назад.
В плен попадет он под Сталинградом
Крепкий и молодой,
И в лагерях на чужбине немецкой
Станет совсем седой.
Он в сорок пятом концлагерь фашистский
Сменит на русский ГУЛАГ.
Вот так его встретит Родина –
В морду сунув кулак!
Спустя много лет в Печору
Меня привела судьба.
В заброшенное поселенье,
Где жизнь его прошла.
Десятки бараков сурово и слепо
Глядели
Дырами черных окон
И ветер студеный северный
Выл
Свой похоронный стон.
Стены, которые уцелели,
Чернели изрезами букв,
Сложившихся в сотни фамилий
Тех,
Кто строил железку
Через Полярный круг.
Их было много, этих фамилий –
Несчастных жен и мужей,
Несчастных сестер и чьих-то братьев,
Чьих-то отцов и детей.
Их было много – этих фамилий,
И я нашла одну!
Нет-нет, я не искала
Фамилию отца, которого нет,
Это она меня отыскала
Через
Десятки лет…
Глядит с уцелевшего фото
Совсем еще юнец –
Такой молодой и красивый
Блондин –
Лейтенант, мой отец!

Что случилось с отцом, кто его предки? Это не давало мне покоя. Больше пятнадцати лет я пыталась использовать все возможное, чтобы найти сведения о нем и его предках. Добралась до архивов Ростовской области, чтобы составить родословную, по крохам собирала сведения, изучая все возможное по книгам
и документам, историческую хронику… И только недавно стало
возможным узнать то, что не оставляет сомнений в истинных реалиях произошедшего с ним.

Вот что мне стало известно. Отец и мать Александра Харламова жили в станице Глубокая. У них было поместье, земля, они разводили племенных лошадей. Отец русский, мать украинка. Бабка по отцу была цыганских кровей, у матери в роду были аланы и русские. Отец родился в ночь на 1 января 1912 года.

Наступившая революция нарушила мирную жизнь семьи. Все было разграблено и разрушено. Отец и мать сгинули в лагерях. Бабка, жившая отдельно от семьи отца маленького Саши и его старшего брата, сумела спасти мальчишек и воспитывала их до тридцать седьмого года, когда пришла ее пора попасть в НКВД. Мальчики к тому времени получили образование. Брат Саши был военным. Сашу пытались завербоватьв НКВД. Пришлось бежать в Сибирь. После войны, проведенной в концлагерях Германии, он был определен на поселение в Печоре, куда не вернулся после посещения нас в Миндяке. Будучи в бегах, он понимал, что в России ему жизни нет, чтобы выжить, надо бежать прочь из страны. Он добрался до Одессы и устроился матросом на судно, идущее во Францию. Там нашел лагерного друга, который в Германии уговаривал его не возвращаться в СССР, и отправился в австралийский порт Перт, где жили родные друга. В Перте устроился конюхом в поместье, где разводили коней. Дочь хозяина, вдова с двумя детьми, и отец полюбили друг друга. Хозяину русский конюх понравился – молодой, работящий, волевой. Сильный мужик, пройдя адскую жизнь в фашистских лагерях, не сломался, держался с достоинством. Хозяин дал согласие на брак, и вскоре, абсолютно доверяя отцу, сделал его своим партнером, а впоследствии передал  руководство бизнесом. Отец сохранил свое имя – Александр, фамилию изменил на Алекс. У него было трое детей – общий с женой мальчик, и двоим ее детям – мальчику и девочке стал отцом. Он жил счастливо до 3 декабря 1971 года и умер, не дожив немного до шестидесяти лет.

Я благодарна моим далеким дорогим родным за то, что они с достоинством прошли нелегкий путь, несмотря на страшные события, которые почти столетие, как домоклов меч, пытались уничтожить наш народ.

Вот так сложилась моя жизнь. Я родилась 7 августа 1941 года в Хакасии, школу окончила в Башкирии, в 1964 году поступила на архитектурный факультет Казахского политехнического института в Алма-Ате. В 1969 году, после окончания учебы уехала по направлению во Владивосток, где участвовала в проектировании штаба Тихоокеанского Флота, общественных и гражданских объектов Владивостока, г. Большой Камень, в разработке интерьеров ряда объектов во Владивостоке с декоративно-монументальным авторским оформлением. По моим проектам создан памятник на Камчатке в г. Вилючинске в честь погибших моряков атомной подводной лодки К-129, санаторно-курортный комплекс в бухте Шамора. Много было создано проектов, строительство которых не осуществилось, в том числе, яхт-клуб во Владивостоке, первый подземный переход на улице Ленинской (ныне – ул. Светланская).

С 1972 по 1974 годы работала в Алма-Ате над проектом института Алмаатагипротранс, автовокзала в г. Новый Узень. В 1976 году получила приглашение работать главным архитектором г. Свободного Амурской области. В 1978 году уволилась из-за конфликта с руководством города. Госстрой РСФСР предложил мне поехать на Север главным архитектором строящегося города Усинска – Всесоюзной ударной комсомольской стройки для разработки новых нефтяных месторождений на границе полярного круга в Коми АССР.

Главным архитектором города я проработала 8 лет, активно внедряя в архитектуру города цветовые решения, что выгодно отличало Усинск от северных городов с серой однообразной застройкой. В 1980 году вступила в Союз архитекторов СССР.

Начиналась перестройка. Я уволились из горисполкома, стала работать в Худфонде Коми АССР, потом при отделе культуры организовала мастерскую. В 1990 году открыла Усинский филиал Городецкого ХПК под эгидой Советского Фонда Культуры, возглавляемого Раисой Максимовной Горбачевой. Работала по оформлению интерьеров росписями и декоративно-монументальными панно в школах, детских садах, офисах, столовых и кафе, бассейнах, в Доме пионеров, в здании Аэровокзала, клубах. В 1993 году филиал закрыли в связи с ликвидацией Советского Фонда Культуры, и я уехала в Балахну.

С тех пор активно занимаюсь живописью, пишу книги. Участвовала в художественных выставках Дома архитектора, Дома ученых, на Нижегородской ярмарке, в Кремле, в Балахне, в Нижегородском выставочном комплексе, в областных выставках Союза художников России и в галерее «Русский век» в Нижнем Новгороде.

 

Публикуется по ЛИНИЯ СУДЬБЫ. Воспоминания детей «врагов народа». Четырнадцатое издание.