Норильский "Мемориал" №1 апрель 1990
Переводы на русский
Журнал Союза писателей Эстонии «Лооминг» («Творчество», на эстонском языке, тираж 32 тыс.) в № 7 и № 8 за 1989 год напечатал выдержки из мемуаров Георга Леэтса «16 лет в Сибири».
Автор, полковник эстонской, а с 1940 года — Красной Армии. Лебедев — по материнской фамилии, он учился в Петербурге-Петрограде, окончил в 1916 году гимназию, затем ускоренную военную школу а Павловске, и 1 февраля 1917 года был выпущен офицером. Высшее военное образование получил уже в Эстонии.
В своих воспоминаниях Г.Леэтс рассказывает о том, как получил, вместе с друга ми. командировку в Москву, в Академию, как началась переподготовка о подмосковном учебном лагере. Интернирование в июне 1941 года, пересылка, Красноярск, баржа (около полутора тысяч, прибалтов), узкоколейка, Норильск... Автор попадает в ту небольшую группу, которую ждали берега Ламы, строительство дома отдыха, вспомогательных помещений. Впрочем, офицеров из Прибалтики использовали на лесоповале за озером, куда они отправлялись ежедневно но льду пешком (летом — на лодках).
Истерия пребывания Г, Леэтса на Ламе могла оказаться очень короткой: к середине первой же зимы он ДОШЕЛ: кровавый понос, нища не усаливалась... Бригадир посоветовал, сжалившись: «Надо дать НА ЛАПУ прорабу». К счастью, все личные вещи оставались у ссыльных, а среди вещей отыскалась подходящие... Владение русской грамотой и математические знании разрешили ситуацию я пользу заболевшего Леэтса: его перевели в Норильск, зачислили по финансовой части, а позже о расконвоировали — зарекомендовал себя специалистом.
...Наши эстонские друзья по просьбе «Норильского мемориала» из полной рукописи «16 лет в Сибири» выбрали несколько эпизодов. Познакомьтесь с этими страницами в достаточно точном, хотя н не скрупулезном переводе.
7 февраля 1948 года я отправился в управление лагерей к подполковнику Воронину. С какой целью? Возвратить себе ручные часы, отобранные у меня (взятые на хранение!) 11 августа 1941 годе. Квитанция сохранилась, заявление-просьбу написал.
Попал а кабинет не удивление просто, а дальше меня ждали новые неожиданности: хозяин кабинете очень заинтересовался моей биографией, и выяснилось, что мы оба воевали в первую мировую под Тернополем — и августе четырнадцатого, да в составе одной армии. Так что беседа затянулась. Воронин подписал мое заявление, направил его в управление комбината и на прощание сказал: «Получите — приходите, я вам подпишу разрешение носить часы».
...Расписался в журнале, и швейцарский хронометр вернулся ко мне. Было ясно, что я первый из «ламских», кто получает свои часы; в сейфе по-поежнему находятся личные вещи тех, кто уже никогда не явится за ними, — часы генерала Бредэ сразу бросились • глаза.
В ремонтно-строительном цехе УПСМ командовал не кто иной, как Харольд Калве, лейтенант-латыш, Я его знал с лета 1941 года, с этапа. Именно от него удалое» услышать о тех, кого оставили в Норильске, в частности, о судьбе X. Бредэ, майора Н. Ринберга, капитана В. Мурумаа. Самого Калве трибунал 1942 года, уже здесь, приговорил к смертной казни. Он отправил прошение о помиловании в Президиум Верховного Совета СССР и в ожидании окончательного решения оказался в обществе осужденных на смерть.
Около нашей камеры, рассказывал Калве, на нижнем этаже тюрьмы, а конце коридора была дверь с большим навесным замком, За ней и производились казни. Мы ходили на всякие работы в тюремном дворе, а возвращаясь, всегда досматривали, висит ли замок. Если нет, кого-то собираются отправить на небеса.
— Все мы ждали бумагу из Москвы. В начале октября, по-моему, второго, войдя в коридор, мы сразу обратили внимание: на дверях судьбы нашей замка нет. С кем- то прощаться.
— Бредэ, выходи!
Он встал с нар, протянул мне чистый носовой платок и проговорил; «Если будет возможность — передайте моей жене». Пожал всем руки и солдатским шагом вышел в коридор.
Через четверть часа пришли за Риибергом. Он сам идти не смог, Его вывели надзиратели... Потом наступила очередь Мурумаа. Капитан вышел из камеры с высоко поднятой годовой и гордым шагом.
...Прошло несколько дней. «Калве — к начальнику!» Но он-то мысленно уже расстался с жизнью, потому не сразу сообразил, что его ведут не в ту дверь, а действительно в кабинет шефа тюрьмы. Тот дает ему что-то подписать, но Калве, по его собственным словам, собой не владеет и прочесть, что там написано, не в состоянии. В чем и признается. В ответ слышит ругань и постепенно до его перевозбужденною сознания доходит: помилован... заменена... десятилетним сроком...
Калзе взял ручку, хотел разборчиво написать фамилию и вдруг понял, что не может вспомнить. Тогда он спрашивает у начальника тюрьмы: «А как... моя фамилия?..»
Кстати, носовой платок Бреда Харольд передал мне, и вдова получила последний привет ужо из моих рук.
На моем новом мосте работы а мехмастерских, где я был бухгалтером, правой рукой начальника Максимова А, М. и самым опытным мастером следует назвать Василия Петровича Бархонова. Политзаключенный, осужден в тридцать седьмом на 15 лет, он был моим соседом по нарам и собригадником {руководил нашей бригадой ИТР, между прочим, бывший лейтенант Арвид Линтс, эстонец). Мы с Бархоноаым быстро подружились, хотя е«у было за шестьдесят. Импозантный, с окладистой «губернаторской» бородой и лысым черепом, он заслужил повествования отнюдь не благодаря этим внешним признакам, а всей своей жизнью.
До революции это мастер на Путиловском заводе. В 1917 году вступает а партию. Во время гражданской войны его отправляют на Южный фронт, и он становится комполка в конной армии Буденного, Позже Василий Петрович получил высшее экономическое образование и постепенно «дорос» до комбрига ( генерал-майор по нынешнему), начальника всей военной торговли. Дальше—1937-й. его арестовывают как... члена тайной организации, работающей в пользу иностранного государства {Германии). Следователь требует признания и выдачи всех членов организации.
Бархонов протестовал против выдумок и категорически отказался подписывать протокол. Все применяемые в Лефортове методы следствия (стояния в боксе, ослепляющий свет, бессонные ночи, избиения) не могли сломить этою большевика, На его вопрос, кому и зачем нужны такие сказка, следователь ответил:
— Твое признание нужно партии.
И услышал:
— Брошь, сука, партии ложь не нужна.
Бархонов был на очередном допросе, когда ж тюрьме ждали приезде высокого начальника. Следователь на время даже прекратил дознание. И вот в кабинет входит нарком Ежов. Следователь рапортует.
— Ну что, признается?
— Никак нет, не признается!
— Применить к нему острые методы следствия!
Ежов покинул кабинет, следователь намел кнопку, вошли двое, Бархонова сбили на пол, он потерял сознание и в себя пришел только в тюремной больнице после операции. Тяжелая травма головы вывела его из строя надолго.
Сказал, что подпишет всё, даже что он, Бархонов, является китайским императором. Его привезли в Норильлаг. Долго он работал в Дудинке, потом в УПСМ... На голове явно проглядывал удлиненный треугольник, где отсутствовала кость и пульсировала зона, — память о наркоме Ежове.*
Прошли годы. Барханов был одним из первых реабилитирован и восстановлен в партии. Еще в пятьдесят третьем, сразу после смерти Сталина.
* Примечание редактора: знавшие Барханова вспоминают, что Василий Петрович и в лагере не отрекся от коммунистических идеалов, верил, что придут к руководству страной честные люди. Предсказывал «офицерам Прибалтики»: «Вас так быстро не выпустят». - оказался прав.
Событием был «приезд» в Норильск японских офицеров-военнопленных. Их сконцентрировали в нашем, девятом, лагере и определили на общие работы в районе -промплощадки. Только врачи получили возможность заниматься своим делом, С японцами вполне можно было объясниться на плохом немецком языка. Японским они владели, видимо, хорошо, но, увы, я его не знал.
Итак, в нашем лагере еще одним языком стало больше. Румынский, немецкий сербский... С капитаном Райнеком мы прогуливались а свободное от работы время. Когда-то он служил с маршалом Тито (когда тот был комбатом майором). В годы 2-й мировой войны Райнек служил в немецкой армии, заслужил крест и — попал « плен.
Примечание. Райнек занимался производством цемента, хорошо говорил по-русски. В Норильлаге он провел больше десяти лет, был освобождён и уехал в Югославию. РЕД.
Лейтенант Степанов, фронтовик, исполинского роста, с огромной «накаченной» мышечной массой, каждое утро тренировал себя колесной парой с узкоколейки... и отказывался выходить на работу.
— Не виновен!
Увещевания начальника лагеря и оперуполномоченного успеха не имели, авторитет «отказчика» был высочайший, уменьшение нормы питания не возымело никакого действия, если не считать обратного:: дневальный по бараку приносил ему тройную порцию. «Степанову» — и поварам все было ясно.
Начальник лагеря предлагал ему бригадирство: «Сам не будешь работать», только командуй!». Тот отвечал: «Бригаду я возьму, если я нее придёт Сталин — работать на тачке». После таких слов путь Степанову был один—ШИЗО. Начальник штрафного изолятора, крепко сложенный мужик с азиатским типом лица, пообещал заставить работать: «Еще но было такого, чтобы мой арестант увильнул от работы».
Повели Степанова вместе с другими в песчаный карьер. Все приступили к делу. Степанов уселся на бровке котлована,
— Иди работать;
— Оставь меня в покое.
Начальник ударил.
Через минуту тяжело травмированного начальника потащили в лагерь.
На следующий день Степанова увезли под конвоем. Его судьба нам, к сожалению. неизвестна.
-------------------------------------
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. Под этой рубрикой в «Правде» за 25 февраля и 4 марта прочтите очерк В. Снегирева «Другая жизнь Дмитрия Быстролетова» об одном из лучших советских разведчиком предвоенных лет.
Воспоминания Д. А. Быстролетова «Как я умер», которые автор называл «щепоткой земли в основание памятника жертвам И. В. Сталина и его подручных», публиковались в журавле «Кодры» («Молдавия литературная») за 1989 год. События книги первой подводят к зоне и шахте Норильлага.