Жизнь и судьба Митрофана Петровича Рубеко

Игорь Леонов, многопрофильная гимназия, 10б, 1993 г.

...Жизнь каждой жертвы сталинских репрессий – целый мир, в котором прослеживаются и типичные черты истории, и особенные, характерные только для данного человека, тоже достойные внимания и анализа.

Понять общую характеристику тогдашней эпохи и обстановку, окружавшую моего героя, помогли материалы из первого выпуска альманаха «Звенья», книги В.В.Скопина «На Соловецких островах», а также данные картотеки Музея истории освоения и развития НПР. Но основным источником информации были, несомненно, записанные мной в январе-марте 1993 года беседы с М.П.Рубеко, человеком необычайно интересным, высокообразованным и энергичным, несмотря на преклонный возраст.

Митрофан Петрович Рубеко родился 17 октября 1911 года в деревне Садовичи Горянской губернии. Губерния была очень бедная. В 20-е годы на селе были два страшных бедствия: голод и пожары. Горели практически ежегодно. Жили впроголодь, не хватало продуктов, в том числе хлеба. В апреле заканчивался прошлогодний запас, и до июня-июля перебивались, как могли. Хотя был и картофель, и овощи, но не было главного – хлеба.

Уехал Рубеко из деревни в Почеп, уездный город, где закончил семилетку, затем поступил в Ленинградский опытный педтехникум имени Некрасова. Из-за серьезной болезни был вынужден уехать из Ленинграда в Майкоп, к брату. Вскоре поступил в Майкопский техникум лекарственно-технического сырья, в связи с его закрытием прекратил учебу. Вместе с сокурсником по техникуму был направлен в Ростовский Государственный университет на биологический факультет. Но закончить учебу не пришлось: в ночь с 17 на 18 января 1938 года Рубеко арестовали.

Следователь по делу Рубеко – молодой парень лет двадцати семи, первый раз вызван на допрос Митрофана Петровича, сразу сказал:

– Вы враг народа. Ваша группа собиралась убить Сталина (каким именно образом они собирались это сделать в Ростове – непонятно: Сталин по стране практически не ездил – И.А.). На вас «висит» террор, причем групповой. Вот об этом вы должны сейчас написать.

Рубеко отказался. После этого сразу же получил удары ногами в живот, по лицу. Митрофан Петрович опешил. Не верилось ему, что в такой, как ему все время внушали, прекрасной стране могут существовать такого рода беззакония. Но вскоре пришлось примириться и с этим: побои продолжались почти на каждом допросе. Митрофан Петрович так и не написал ни единой обличающей себя или других строчки, а в приговоре, вынесенном ему Военной Коллегией, значилось: «Виновным себя не признает».

После суда Рубеко перевели в Ростовскую городскую тюрьму на Сенной улице. Митрофана Петровича определили в камеру № 94, в которой находилось около 100 человек. По воспоминаниям Рубеко: все лежали буквально вповалку, нары в четыре яруса... Все ждали этап...

В конце августа 1938 года осужденных посадили в «воронки» и повезли на железную дорогу. Вместе с Рубеко в одной машине ехали доцент кафедры психологии пединститута Бабушкин и связист Герцулин. Привезли на вокзал и всех троих посадили в одно купе (выглядит несколько странным, потому что в одном купе обычно было около 20 человек). Везли довольно быстро, без задержек, и через пять дней состав прибыл в Кемь.

Утром первого сентября 1938 года прибыли на Большой остров Соловецкого архипелага. Перед узниками открылась панорама величественного красавца – монастыря. Именно здесь Рубеко придется прожить целый год, который, будь он на свободе, мог оказать решающее влияние на судьбу Митрофана Петровича, заложить фундамент его карьеры, семьи... Но этого не случилось.

Политические заключенные на Большом Соловецком острове в основном проживали в бывших монашеских кельях. Рубеко был тоже помещен в одну из них, в комнату № 5 на втором этаже, весь интерьер которой составляли 6 или 7 кроватей. Окна заслоняли козырьки, установленные таким образом, что свет божий можно было увидеть только вверху и внизу. В камере находилось 6 человек. Среди них был Дорошинский, работавший впоследствии вместе с Рубеко в Норильске и ставший его близким другом, и Николай Никифорович Лазарев, работавший потом в институте «Норильскпроект».

С началом финской кампании появилась необходимость закрытия Соловецкой тюрьмы. Заключенных готовили к отправке в другие лагеря и тюрьмы. Всю вторую половину июля 1939 года осужденные работали «на уборке территории». Пришлось покорпеть даже политическим, которых до того момента трудиться не заставляли. В это же время начались медкомиссии, всего их было три. На этапы отбирали наиболее крепких и сильных мужчин. Лица с ослабленным здоровьем, старики, женщины и дети в массе своей к отправке не допускались. Впоследствии, когда основную часть заключенных этапировали, их погрузили на баржу, вывезли в море и утопили.

Рубеко вполне могла постичь та же участь: в этап он был принят лишь после третьей комиссии, когда большинство уже этапировали или готовили к этапу. 4 августа 1939 года Рубеко вместе с другими заключенными отбыл из Соловков. Конечный пункт этапа был неизвестен...

15 августа 1939 года соловецкий этап прибыл в Дудинку. Из воспоминаний Рубеко: «...привезли нас на железнодорожную станцию Западная (это недалеко от шахты «Западная», в то время называвшейся № 12 – И.А.), ссадили с платформы. Выстроили всех в колонну, старший конвойный говорит:
– Видите вон те бараки? Идите туда...

Те бараки оказались лагпунктом. Каждое такое строение представляло собой длинное деревянное здание, внутри которого располагались ряды нар в два яруса. В одном углу стояла огромная железная бочка, зимой топившаяся углем и выполнявшая обогревательную функцию. В другом углу обычно находилась радиоточка: звуки, рождавшиеся из нее, заключенные по вечерам после работы воспринимали с большим вниманием.

В 8 утра заключенных выстраивали в колонну и под конвоем вели на работу. Рабочий день длился до 18 часов. Затем осужденные вновь возвращались в свой барак. Официально за работу осужденным шла по ведомости заработная плата, которая, впрочем, до них не доходила и оседала в карманах нагорного начальства. Лишь с 1945 года стали выплачивать какие-то гроши. Вечер выл в полном распоряжении заключенных. Беседовали, играли, шутили, проводили занятия кружков художественной самодеятельности, литературных объединений. Писем, правда, не писали – запрет. Отбой ровно в 22-00. Каждое воскресенье полагался выходной. Правда, если была срочная работа, он мог быть отменен.

На лагпункте у шахты № 12 Рубеко содержался до октября 1939 года. Ходил на общие работы, состоявшие большей частью в строительстве узкоколейных путей к предприятиям. Затем Рубеко перевели во 2-е лаготделение, находившееся в районе старого здания онкологического диспансера.

Большая часть осужденных этого отделения работала на никелевом заводе, точнее сказать, в зоне никелевого завода, включавшей в себя помимо него и другие предприятия, а также несколько отделений. Под конвоем заключенных приводили на вахту зоны, располагавшуюся около пожарного депо и механического завода, где последние, получив регистрационный номер, шли на работу.

Рубеко в то время перевели с общих работ в контору «Спецстроя», которая занималась монтажом внутренних систем отопления, водоснабжения, канализации гражданских и промышленных сооружений, технологических устройств промышленных объектов, внешними сетями коммуникаций пароснабжения, водоснабжения и пр.

В 1940-41 годах основным объектом «Спецстроя» была насосная станция на озере Долгом. Здесь до окончания ее строительства и работал Митрофан Петрович. Здесь же он встретил и начало войны.

Заключенные, особенно политические, восприняли это известие с некоторым напряжением: неизвестно было, как себя поведет охрана, все лагерное начальство, оно действительно было в сильной растерянности, вероятно, раздумывая, что же делать с «врагами народа», то ли их расстрелять всех, то ли ужесточить по отношению к ним режим. Никого не расстреляли, да и условия лагерные остались почти без изменения. Надо сказать, что Рубеко подавал заявления об отправке на фронт два раза. И два раза подряд получал отказ: «Норильский комбинат работает на фронт. Вы нужны здесь».

Насосная станция являлась важным объектом, и потому ее строительство велось ускоренными темпами, хотя без применения крупной строительной техники, и условиях вечной мерзлоты, малой механизацией. Но этот минус компенсировался высоким уровнем интеллекта и образования инженеров, ее строивших. Надо сказать, что основной массой специалистов, работавших как на этом, так и на других объектах являлись заключенные. Вольнонаемных на строительстве было двое: Николай Николаевич Зенгер, работавший начальником участка, и слесарь Великанов, который на самом деле слесарем не был, а выполнял роль посыльного снабженца. Начальником конторы «Спецстроя» был в то время Михаил Иванович Лазарев, впоследствии возглавлявший «ТЭЦстрой».

В марте 1940 года на строительстве насосной станции стояла проблема: необходимо было в кратчайший срок вырыть котлован, в котором будут смонтированы основные гидросооружения. Была предложена такая идея: не выполнять работу вручную и не производить множество мелких взрывов, а вырыть 40 штолен различной глубины (25-30 метров) с боковыми шипами для закладки взрывчатки и провести направленный взрыв с таким расчетом, чтобы основная масса грунта была выброшена за пределы котлована. Это предложение было реализовано. В один из солнечных мартовских дней над городом взвился столб взорванной земли высотой более чем 100 метров. Это грандиозное зрелище пришел смотреть весь вольный город.

Из воспоминаний Рубеко: «...на строительстве насосной станции физическим трудом были заняты большей частью интеллигенты, а именно к такому труду они были меньше всего приспособлены. Поэтому им приходилось затрачивать гораздо больше сил и энергии для выполнения нормы, чем заключенным из рабочей среды...» Насосная станция была солидным сооружением. То, что находится над землей, всего лишь, так сказать, вершина айсберга. Основные гидросооружения – мощные насосы, трубопроводы диаметром более метра – располагаются под землей, они скрыты водами Долгого озера.

Одновременно с насосной станцией была сооружена замораживающая установка на вытекающем из озера Разведочном ручье. Сделано это было с целью сократить утечку воды из Долгого и тем самым поднять ее уровень. Это был тоже довольно важный объект, свидетельством тому служит посещение его в день открытия начальником комбината Авраамием Павловичем Завенягиным.

По окончании строительства насосной станции в середине 1941 года Рубеко был переведен в аппарат конторы «Спецстроя» на должность инженера-экономиста: физический труд был заменен интеллектуальным, но ненадолго. В то время шел отбор заключенных в Курейский совхоз, и Митрофан Петрович тоже изъявил желание туда поехать (вспомнил призвание ботаника). И хотя разрешение норильского лагерного начальства вроде бы было получено, дальше Дудинки Рубеко не доехал: чекисты вдруг спохватились, что политических за лагерную зону выпускать нельзя. Рубеко определили на работу в 4-е лаготделение, располагавшееся на берегу Енисея. Если бы знал Митрофан Петрович, что придется ему целый год работать на заготовке камней для заполнения ряжей и вытаскивать бревна из ледового панциря зимнего Енисея, то вряд ли бы у него возникло желание потрудиться в Курейских теплицах.

В 1943 году Рубеко возвратился в Норильск. Митрофана Петровича определили в лагпункт № 3, располагавшийся в районе ТЭЦ. Он считает, что ему все время везло с людьми. Контингент заключенных в лагпункте на станции Западная, и во 2-м лаготделении, и здесь составляли в основном политические. Митрофана Петровича вновь определили на работу в «Спецстрой», но уже бригадиром рабочих техмастерских. Тогда важнейшим объектом для «Спецстроя» являлся водовод реки Норилка – ТЭЦ. Начало строительства этого водовода было вызвано тем, что озеро Долгое, как основной поставщик воды для населения и комбината, уже не могло удовлетворить растущих потребностей Норильска. Во время войны Норильск был объявлен «стройкой военного времени», поэтому очень большую популярность имел лозунг: «Строительство предприятий – ускоренными темпами и из подручного материала!» Согласно ему соорудили не металлический, а деревянный водовод – уникальнейшее гидротехническое сооружение, не имевшее в то время аналогов в СССР. После 1945 года дерево было заменено на железо, причем вся операция была проведена без остановки подачи воды, опять благодаря ряду рацпредложений инженеров-заключенных.

В это время Михаила Ивановича Лазарева уже сменил на посту начальника «Спецстроя» Леонид Иванович Анисимов, один из немногих работавших в конторе вольных, прибывших в Норильск из Мончегорска в начале войны. М.П.Рубеко вспоминает, что «...Анисимов был несколько суховат. Если у зека была какая-то проблема, решать ее шли не к Анисимову, а к главному инженеру Всесвятскому, который был хотя иногда и груб с осужденными, мог и по шее дать за дело, но был более душевным человеком. Лучше понимал людей. 16 июля 1947 года Митрофан Петрович Рубеко был освобожден досрочно из заключения. В скором времени его назначают начальником плановой группы «Коксохимстроя». Тогда же он получил комнату в коммуналке на Севастопольской улице. Кончился лагерный кошмар, хотя его тень долго еще лежала на Митрофане Петровиче: поражение в правах подразумевало отсутствие паспорта и невозможность выезда за пределы Норильска, требовалось два раза в месяц ходить на отметку в МГБ, жить по справке вместо паспорта.

Митрофан Петрович Рубеко был реабилитирован в 1956 году постановлением Военной Коллегии Верховного Суда СССР. До этого и он, и его родные писали много раз прошения о пересмотре дела, но все время приходил ответ: «Пересмотреть дело невозможно, ввиду отсутствия фактов невиновности».

С начала перестройки Митрофан Петрович активно включился в деятельность Норильского общества «Мемориал». Это именно он, благодаря своей настойчивости и верности поставленной цели, добился создания в Норильске Ассоциации репрессированных. Трудным и тернистым был путь ее создания. Митрофана Петровича избрали председателем новой ассоциации, он возглавляет ее и сейчас.

Главным делом своей жизни, итогом своей деятельности в Норильске Митрофан Петрович считает установку памятника жертвам политических репрессий – первостроителям Норильска на Гвардейской площади. Уже несколько лет он борется за это благое дело. Норильску такой памятник необходим, как память о прошлом, как напутствие новым поколениям: не допустить повторения сталинщины.

Будни лагеря. Юля Потапова, 13 лет

Политзаключенные. Константин Пискарев, 14 лет

Норильский мемориал 4, октябрь 1998 г.
Издание Музея истории освоения и развития НПР и Норильского общества «Мемориал»

На оглавление