Ярослав Питерский. Падшие в небеса
Да не поразит тебя гнев Божий наказанием!
Большой выкуп не спасет тебя.
Библия. Иов. 36:18
Хмурые облака боялись ветра. Хмурые облака то и дело крутились в свинцовом, тяжелом и безжизненном небе. Ветер рвал облака на части. Ветер умел это делать. Это была его работа. Работа, для которой он был рожден там, далеко на севере. Там, возле самой макушки земли. Облака старались изворачиваться. Но это им не удавалось. Они превращались в жалкие обрывки - под тугими холодными струями. Облака из последних сил пытались откупаться от могучего потока снежной крупой. Снег лишний балласт. Они жертвовали им. Они с ужасом понимали, что больше не смогут носить его в себе. Снег не обижался. Он обречено летел к земле, превращаясь в пургу. Ветер завывал от удовольствия. Ему было мало. Он не мог остановиться. Сумрак наступающей ночи лишь подзадоривал его.
Но вдруг все закончилось. Ветер стих так же неожиданно, как и налетел. Кто-то неведомый словно выдавил из него жизнь и растворил в черном, холодном воздухе, декабрьского вечера.
Человек в брезентовом плаще грязно-зеленого цвета сидел на самом краю высокого холма. Под ним, в глубине зимнего вечера, светился огнями большой город. Человек сидел прямо на снегу. Он вытянул свои ноги, опершись руками за спиной. Его ладони провалились в белый, пушистый, порошок. Но человек, холода не чувствовал. Казалось, он вообще ничего не замечал. Он, просто сидел и смотрел на огни, там, под ступнями его уставших ног. Человек сидел долго. Он то и дело втягивал ноздрями чистый декабрьский воздух и прислушивался к звукам. Глаза его - то вспыхивали от удовольствия, то безразлично затухали.
Вокруг города, в сумраке наступающей ночи, виднелись темно-синие горы. Они, с замысловатыми горбами - казались застывшими гигантскими волнами. Между гор, бежала река. Человек прищурил глаза и попытался рассмотреть ее. Он инстинктивно понял – это могучая и необузданная сила - способна смести и город, и все что попадется на ее пути. Река вырывалась из объятия гор и разделяясь, делилась на несколько русел. Большие и маленькие острова слегка успокаивали ее течение. Но эта был лишь обман. Река сил не теряла. Она, словно играя, убегала дальше – туда, на север. Она знала, что там, станет еще более могучей, что даже Ледовитый океан, будет уважительно принимать ее воды.
Человек тяжело вздохнул. Он последний раз втянул ноздрями воздух и встал в полный рост. Снежинки на его ладонях не таяли. Человек их просто встряхнул и поправил разметанные ветром волосы. Шапки на его голове не было. И это было довольно странно – при двадцатиградусном морозе.
Неожиданно из-за туч, выглянула луна. Она, висела на небе, словно покореженный, желтый тазик. Ее тусклый свет, осветил лицо человека, смотревшего на город.
Гладкая кожа. Глубоко посаженные, серые глаза. Слегка горбатый нос. Безупречно выбритый подбородок и щеки. Обычная внешность сорокалетнего мужчины. Человек расстегнул свой длинный брезентовый плащ и медленно побрел с холма в сторону города. За спиной залаяли собаки. Их брех, перешел в вой. Псы смотрели на странного путника злыми и рыжими глазами, но побежать вслед за ним, не решились. Вскоре высокая фигура растворилась во мраке зимнего вечера.
В небольшом кабинете было сильно накурено. Тусклый свет настольной лампы тонул в табачном дыме. В полумраке комнаты сидел человек. Он словно пружина склонился над столом. Его мускулистая спина была напряжена. Монотонные звуки металлического боя напоминали, какую-то зловещую какофонию, в тишине зимнего вечера. В помещении было холодно. Но человек этого не замечал.
Сотрудник газеты с пафосным для того времени названием «Красноярский рабочий» - Павел Сергеевич Клюфт, был сильно увлечен своей работой. Он, барабанил озябшими пальцами по клавиатуре печатной машинки. Но то, что он бил, по клавишам, с рвением кузнеца - никакого эффекта не давало. Скорость печатания текста была черепашьей. На бумаге медленно появлялись строки текста:
«Минусинск 12 ноября. Три дня выездная спец. коллегия крайсуда в составе председателя тов. Жильцова, членов коллегии тт. Журавлева и Тимермана рассматривала дело контрреволюционной право - троцкистской банды, орудовавшей в Ермаковском молочно-мясном совхозе»
Клюфт прервался. Отклонившись назад на стуле и потянувшись - посмотрел на листок бумаги, торчавший в машинке. Он с горечью понял, что такими темпами ему придется печатать часов до двух ночи. Пальцы с трудом находили нужные клавиши с буквами. Да и иначе быть не могло. Печатную немецкую технику, Павел Сергеевич, начал осваивать буквально пару месяцев назад.
- Черт, ну почему у моего папы не было печатной машинки? Сейчас бы не долбил как курица одним пальцем?! - спросил в слух сам у себя Павел…
Клюфт влился в коллектив газеты ровно пять недель назад. До этого, не какого отношения к журналистике Павел Афанасьевич не имел. Он работал писарем в красноярском городском комитете ВКП(б). Писал от руки под диктовку партийных руководителей различные распоряжения и передавал их в машбюро. Но в один из октябрьских дней 1937 года его и командировали в главную краевую газету. Редактор попросил помощи у горкомовских начальников – мол, не хватает кадров. А Клюфт, как никто другой и подходил. Он был грамотным, исполнительным – а главное расторопным и инициативным.
Павлу Сергеевичу Клюфту было всего*то двадцать лет от роду. Сын городского аптекаря, он получил неплохое образование – его отец Сергей Августович лично преподал сыну почти полный курс гимназической программы старорежимной России. По национальности Клюфты были немцами. Но Павел всегда пытался скрыть эту деталь биографии. Времена на дворе были сложные и лишнее упоминание об отношении - к буржуазным державам, ничего хорошего не сулило. Да и о своих родителях – Павел Сергеевич тоже не вспоминал – ведь при нынешней власти, папа считался буржуем и кровопийцей. Хотя, сам Павел Сергеевич всегда в этом сомневался – что такого, если его родственник при старом режиме имел аптеку, и помогал людям - делая лекарства?!
Отец Клюфта пропал бесследно пять лет назад. Ушел из дома и просто не вернулся. Милиция, вроде, какое-то время искала, да потом все забросила. Мать с горя захворала и вскоре умерла. Так Клюфт остался сиротой. И это в какой-то мере его спасло. Если конечно смерть родителей - можно назвать спасением! Жестоким и бескомпромиссным! Но эта беда не сломила юношу.
Когда ему исполнилось шестнадцать, он поступил в пищевой техникум. В анкете о своем происхождении написал – «из семьи служащих». Проверять данные, как не странно - никто не стал, и его зачислили. Учась в техникуме - вступил в комсомол, был старостой группы. В общем – как говорится, сам «ковал» свою биографию. Через три года с отличием его закончил учебное заведение – сказались и данные отцом знания. Получил неплохие характеристики. Но работать Павел, по специальности не пошел – его неожиданно распределили в городской комитет ВКП(б) –там не хватало молодых и инициативных ребят. Но в горкоме проработал недолго – судьба распорядилась сделать его журналистом…
…Клюфт, закурил папиросу и вновь склонился над машинкой. Пальцы затыкали по клавишам, выбивая металлическую музыку:
«На скамье подсудимых бывшие руководители совхоза: бывший директор, исключенный из партии троцкист Гиршберг, бывший управляющий первой фермой Оносов, тоже исключенный из партии за бюрократическое отношение к рабочим и зажим критики, и озлобленный на партию и советскую власть прораб Лепиков»
Клюфт, прервался и затянувшись табаком - задумался. Выпустив дым, вновь спросил сам у себя:
- А не слабенько ли я его? Формулировочка вот какая-то странная – озлобленный на советскую власть? Хм, может добавить - приспешник троцкистской банды?!
Павел встал со стула и что бы размяться – сделал несколько рывков руками от груди. Это выглядело довольно смешно. Папиросы изо рта он так и не выпустил. Она нелепо торчала в уголке губ.
Клюфту хоть и было двадцать, но выглядел он старше своих лет. Высокий, стройный, с темными волнистыми волосами, зачесанными назад. Голубые глаза и немного выдвинутые скулы придавали его образу некую мужественную романтичность. А быстро отрастающая щетина добавляла его лицу мужской шарм и делала его старше лет на пять.
Павел нравился женщинам. Многие сотрудницы редакции бросали на него, томные взгляды. Но Клюфт дал себе зарок – никаких любовных романов на работе. Да и была в его жизни женщина, которая все потуги местных красоток сводила на нет.
Клюфт присел пару раз и откусив от намокшей папиросы кусочек гильзы, сплюнул его на пол. Павел собирался вернуться и продолжить печатать, но неожиданно открылась дверь, и в проеме показался силуэт грузной и высокой женщины, одетой в фуфайку. Это была корректор газеты - Вера Сергеевна Пончикова. Она, с презрением и каким-то злорадным любопытством, смотрела на Клюфта.
Тот замер, и почувствовал внутренний дискомфорт – словно его застали, за чем-то постыдным и преступным.
Вера пялилась маленькими глазками, молча оценивая обстановку. Хмыкнула и басовита молвила:
- Ну, что, спортсмен ударник – иди к главному! Вызывает! Сейчас взбучку получишь!
Клюфт виновато улыбнулся. Он знал – Пончикова, готова его выжить из коллектива газеты. Она не любила Павла. За что – он так и не понял. Но он знал – эту толстую тетку, нужно опасаться. Тем, более, что, она - комсорг газеты.
Пончикова покосилась на стол, на котором стояла машинка. Скривив мерзкую улыбку, большую похожую на оскал, язвительно добавила:
- А, вот, курить, так, тоже нельзя! Окурки то, небось, в щели пихаешь? А?
Клюфт пожал плечами и виновато ответил:
- Вера Сергеевна! Что вы? Я всегда за собой убираю. Всегда!
- А статью-то, небось, так еще и не написал! А ведь завтра ее в номер сдавать! – словно не слыша ответа Павла, радостно пробубнила Пончикова.
- Да, нет! Уже почти готова! – соврал Павел.
- Ну-ну… завтра посмотрим! И почему, такому вот неопытному - такие важные для нынешнего момента страны, темы дают?! Нет! Надо этот вопрос на очередном заседании нашей комсомольской ячейки поставить! – рявкнула Пончикова и развернувшись, растворилась в полумраке коридора.
Клюфт, тяжело вздохнул. Печально посмотрел на одинокий листочек бумаги, торчавший в печатной машинке. Затушил окурок папиросы о каблук и засунув «бычок», в одну из щелей дверного косяка, направился в кабинет к «главному».
Идя по коридору, он предчувствовал – разговор будет тяжелый. В такой поздний час в редакции уже никого не было. Свет в коридоре горел лишь рядом с приемной редактора. Маленькая, тусклая лампочка под потолком, с трудом боролась с мраком. Павел открыл тяжелую, резную дверь приемной и остановился. Темнота в помещении немного напугала. Стол секретарши - заваленный бумагами и газетами, казался зловещим, сказочным существом. Толи драконом, толи крокодилом мутантом. Клюфт сжал кулаки и шагнул в темноту. На ощупь нашел ручку двери кабинета редактора. Прежде чем постучать – Павел погладил ладонью по оббитой дерматином поверхности. Она была совсем холодной. Клюфт тяжело вздохнул и дернул ручку на себя – в последний момент, вспомнив, что нужно было все-таки постучать. Но было поздно. Петли предательски скрипнули.
Кабинет показался огромным залом царского дворца. Красная ковровая дорожка. Тяжелые толстые шторы на окнах и огромный дубовый стол в углу. За ним сидел главный редактор. Его лицо освещалось зеленым светом, от абажура настольной лампы – обрамленной бронзовым кольцом. В углу тикали огромные, напольные часы. Бронзовый маятник поблескивал за резным стеклом. Черный, резной, шкаф из бука – наверняка сделанный еще при старом режиме, возвышался, словно сказочный великан.
Главного редактора звали Петр Ильич Смирнов. Это был толстенький человек очень низкого роста. На его лысой голове поблескивали капельки пота. В кабинете тепло – можно сказать даже жарко. Лицо у редактора выглядело немного противным. Толстые губы. Нос картошкой. Маленькие глазки и круглые очки – скрывавшие истинный взгляд. Петр Ильич был одет в темно- зеленый полувоенный френч с карманами и клапанами на груди. Он больше напоминал отставного полковника, нежели журналиста. В коллективе поговаривали, что Смирнова прислали в газету из «органов». Но это были лишь разговоры. Откуда взялся этот маленький и противный на вид человек никто толком так и не знал.
Клюфт тихо вошел и встал посредине кабинета. Смирнов, склонившись, что-то читал. На его столе была навалена куча бумаг. Павел, затаив дыхание – боялся прервать эту, немного таинственную, процедуру просмотра корреспонденции. Неожиданно Смирнов поднял голову и посмотрев на Клюфта – зловеще блеснув, очками. Редактор, встал из-за стола и медленно направился к Павлу. У того забилось сердце от страха. Но Смирнов, ласково сказал:
- Ну, что Паша, что стоишь и молчишь? Боишься, что ли?
И не дождавшись ответа, добавил:
- Не надо меня бояться. Я не кусаюсь. Или все-таки тебе есть из-за чего бояться? А? – Смирнов противно заглянул снизу вверх, в глаза Павла.
Тот, испуганно улыбнулся и пожал плечами:
- Да нет, просто мне вот, Пончикова сказала – что вы собираетесь разнос устроить.
Смирнов тоже улыбнулся в ответ. Похлопал Клюфта по плечу и легонько подтолкнул:
- Ты иди – вон на стул сядь. Чаю хочешь? Небось, голодный?
Клюфт послушно сел на один из стульев стоящих вдоль стены. Смирнов подошел к маленькому столику возле окна. На нем стоял фарфоровый чайник и вазочка с печеньем. Петр Ильич налил в стакан чая и взяв вазочку, направился к Клюфту. Сев рядом, он протянул Павлу чашку:
- Пей!
Павел послушно отглотнул почти холодный чай.
- На вот, печенье бери.
Клфют взял печенюшку и принялся жевать.
Смирнов, поставив вазочку, на ковровую дорожку. Отклонившись на стуле – редактор вытянул ноги, одетые в яловые сапоги. Теперь он вообще стал напоминать уставшего офицера. Так, они сидели молча несколько минут. Смирнов, закрыв глаза, гладил лоб. Павел мелкими глотками допил холодный чай, не решаясь нарушить тишину. Наконец Петр Ильич спросил:
- Ну, как съездил в Минусинск?
- Хм, вроде нормально.
- Это не ответ, - слегка грубовато ответил Смирнов.
Павел не знал - куда деть пустую чашку. Он так и держал ее в руке, сжимая пальцами.
- Когда будет статья? Завтра? – Петр Ильич, спрашивал, не открывая глаз.
- Да Петр Ильич, завтра готова будет. Стараюсь.
- Много написал?
- Почти половину, - Клюфт немного расслабился и ответил спокойно.
- Хм, а в чем заминка?
- Понимаете, мне там немного есть, что непонятно.
Смирнов вздрогнул. Он, открыл глаза и внимательно посмотрел на Павла:
- А, что, там может быть непонятного? Там все - яснее пареной репы! Я же тебе и так все разжевал, отправляя в Минусинск!
Клюфт – осмелел. Он поставил чашку на стул рядом с собой и вызывающе посмотрел в глаза главного редактора:
- Понимаете, есть там одно но!
- Одно но? Какое еще но? Банда право - троцкистов совершала вредительства! Ее настигла кара нашего советского правосудия! Что тут не понятного?!
Павел кивнул головой. Улыбнувшись, посмотрел на часы в углу кабинета. Они показывали без пяти час ночи.
- Понимаете, Петр Ильич, все это выглядело очень уж как-то постановочно. Ну, вот, например, как там его называли – озлобленный на партию и советскую власть, некий прораб Лепиков. За, что, ему было озлобляться?! Ведь он сам из крестьянской бедной семьи! Да и что он говорил?! Он сам себя оговаривал! Понимаете! Я это чувствовал! Он говорил мол – что бы нанести хозяйству большой ущерб, мол, давал распоряжения - так строить коровники, что бы якобы обваливались потолки и возникали пожары! Но как это возможно?! Крыша если бы рухнула – так рухнула бы сразу! А пожар сам возникнуть не может! Надо поджечь! Ерунда полная! Мне вообще показалось, что он - оговаривает себя и говорит, то, чему его научили!
Смирнов, подпрыгнул как леопард. Он, вскочил и склонившись над Павлом, схватил его за грудки. Главный редактор зашипел, словно компрессор. Слова вырывались под таким давлением, что у Клюфта зашевелились волосы:
- Ты, что тут такое несешь?! Ты что вообще несешь?! Ты понимаешь, что ты сейчас говоришь?! В стране идет война с вредителями! Их тысячи! Десятки тысяч! Они окопались среди нас! А ты? Какое вообще ты имеешь право рассуждать?! Ты кто такой?! Тебя, зачем сюда в газету направили?! Направили работать! Освещать эту борьбу! Страна в опасности! Нарком НКВД товарищ Ежов повел непримиримую войну с этой сволочью! Он сдавил их в своих ежовых рукавицах! И вскоре многие гидры этой контры подохнут, как собаки! А ты занимаешься, какой-то болтовней! Демагогией! Да ты знаешь, что тебе может быть за твои слова?! А может тебе жалко этих выродков?! Этих собак троцкистских?! А может ты вообще с ними заодно?! – маленькие глазки Смирнова стали дикими.
Клюфт испугался не на шутку. Он прижался к стулу и зажмурил глаза. Главный редактор замолчал, тяжело дыша. Павел чувствовал на себе его пронзающий взгляд. Пауза зависла почти на минуту. Неожиданно спокойно Смирнов спросил:
- Ты еще с кем ни будь, делился своими догадками? Мысли свои кому ни будь, говорил?!
Клюфт открыл глаза. Смирнов отпустил его, стоял, упершись руками в бока.
- Нет, - выдавил из себя Павел.
- Хм, хоть тут дров не успел наломать, - главный редактор, смахнул капельки пота, со своей лысины и тяжело вздохнув, сел рядом с Павлом.
Сняв очки, достал платок из кармана френча. Протирая линзы, тихо и почти ласково сказал:
- Понимаешь, Паша, такое, вообще говорить нельзя! Никому! Никому! Понимаешь?! Сейчас такие времена начинаются, что можно запросто оказаться в стане врагов! Послушай меня мой мальчик. Поверь. Поверь. Я чувствую – война будет жестокая и выживет в ней сильнейший. А болтуны и правдолюбы – попадутся в лапы этих самых троцкистов перевертышей!
Павел почувствовал - Смирнов говорит одно, а подразумевает совсем другое. Словно его слова предназначались кому-то третьему – невидимому, но присутствующему в этом кабинете. Клюфт с удивлением посмотрел на шефа и ничего не ответил.
Тот, закончив протирать очки – водрузил их на свой нос-картошку. Улыбнулся и похлопав по плечу Павла, тихо сказал:
- Ладно, что бы завтра статья была! И такая – какая нужна! И побольше, всяких там эпитетов этим гадам троцкистским дай! Не жалей красноречия! Утром, что бы была!
- Да, но у меня нет дома машинки! Не положено ведь дома иметь! Запрет! Закон! – попытался оправдаться Павел.
Смирнов покачал головой в знак согласия и ответил:
- Возьмешь на ночь, свою рабочую! Утром принесешь. И поаккуратней! Неси в чемодане. Что б, никто не заметил. Но чтоб утром, статья была. Да еще. Завтра напишешь еще одну заметку.
Смирнов встал со стула и подойдя к столу пошарился в бумагах. Отыскав какой-то листок, протянул его Павлу. Клюфт пробежал глазами по тексту.
«Долгое время в Таштыпском районе в должности прокурора подвизался враг народа буржуазный националист Угдажеков. На глазах у этого мерзавца открыто вели контрреволюционную работу буржуазные националисты, троцкистско – бухаринские бандиты, жулики, воры и проходимцы. Райпрокурор бай Угдажеков ежедневно получал десятки писем и жалоб от трудящихся о действиях врагов. По вполне понятным причинам он был глух и нем, к этим сигналам.»
Павел, оторвался от писанины и вопросительно посмотрел на Смирнова. Тот, грустно улыбнулся и кивнул головой:
- Да. Паша, да. Еще один вражина затесался. Это заметка из местной газеты «Таштыпский колхозник». Нужно будет ее перелопатить, а то местные журналисты конечно не фонтан, и тоже пустить в номер.
Клюфт сложил листок и вызывающе посмотрел в глаза редактора:
- А вам не кажется Петр Ильич, слишком много что-то врагов? Как-то все это странно?
Смирнов, покраснел, словно раскаленная сковородка. Глаза его налились кровью:
- Опять?! – взвизгнул он. – Опять?! Кто просит тебя оценки давать?! Кто ты такой?! Тебя сюда, зачем прислали?! Помогать разоблачать этих врагов! Помогать разоблачать! Понял?! – редактор вскочил со стула и забегал по ковровой дорожке кабинета.
Он мерил мелкими шагами помещенье. Клюфт, сидел угрюмый, опустив голову. Главный редактор бросал на него гневные взгляды:
- Я вижу, товарищ Клюфт, вы слишком либерально, так сказать настроены! Не за тем вас сюда партия и комсомол направили! Будьте добры, выполняйте свою работу! Вы боец! Идет война! А на войне, как говорится - действуют законы военного времени!
Клюфт твердо и громко ответил:
- А если эти люди невиновны? Что тогда? Кто за это ответит?
Смирнов рухнул на стул. Он – тяжело дыша, схватился рукой за сердце. Павел испугался, что редактору стало плохо:
- Что с вами?! Что с вами Петр Ильич?!
Но тот, отмахнулся от Клюфта и устало ответил:
- Паша, Богом тебя прошу – молчи! Не говори больше такое! Прошу тебя! У меня ведь семья, дети! И ты такой молодой! Молчи и делай! Просто делай! И ничего не спрашивай! Ничего! Поклянись, что не будешь больше такое говорить?
Клюфт не понял - какое отношение к их разговору имеет семья редактора, но, почувствовав себя виноватым, буркнул:
- Клянусь…
- Вот и хорошо! А теперь иди. Иди мальчик. Работай. Уже второй час. К утру надо статью написать. Постарайся. Сдашь завтра утром, я тебя после обеда отпущу отоспаться. – Смирнов устало махнул рукой.
Разговор, окончен. Павел направился к двери. На ходу, он услышал, как Смирнов тихо, бросил ему вдогонку:
- Еще будет очень много мерзкого Паша в твоей жизни. Готовься.
Клюфт вернулся к себе в кабинет, быстро сложил печатную машинку в большой чемодан и выключив свет – вышел. Закрыв дверь на ключ, он уверенной походкой прошел по коридору. В темноте длинного помещенья, он не заметил, что за ним внимательно наблюдали. Грузная фигура Пончиковой, притаилась в дальнем углу. Женщина проводила Павла подозрительным взглядом.
Павел любил ходить по ночному Красноярску. Пустые улицы. Свежий морозный воздух. И скрип снега под ботинками. Ночь словно затаилась. Ветра не было. Луна забавно разбрасывала свой унылый свет на сугробы. Почти желтые снежинки - блестели в полумраке. Где-то вдалеке лаяли собаки. В воздухе стоял запах угольного дыма.
Павел любил этот запах. Он, казался, ему каким-то родным и уютным. Сразу вспоминалось детство и его родители. Зимние, долгие вечера – когда вся семья проводила время вместе, в большой гостиной. Мама играла на рояле. Отец читал стихи. А Павла заставляли петь песни. В основном посвящение рождеству. В печке горел уголь, он и попахивал как-то тепло и мило. Но это было так давно. Так давно, что Павел даже боялся вспоминать.
Клюфт шел быстрой походкой по проспекту Сталина, где находилась редакция газеты, к улице Обороны. До дома идти минут десять. Купеческий Красноярск построен так, что можно очень быстро из центра с многоэтажными, большими, красивыми, домами, попасть в настоящую деревенскую заимку на окраине – где стоят обычные, бревенчатые хаты с печными трубами и огромными воротами у ограды.
Павел несколько раз оборачивался и ставил чемодан с машинкой на снег. Закурив папиросу, он глубоко затянулся. Дым обжег легкие. Клюфт закашлялся. Сплюнув, поднял чемодан и двинул вниз к реке Кача. Улица Обороны была не очень длинной. Она упиралась в высокий холм, который называли «караульной горой». Давным-давно, еще в семнадцатом веке на этом холме – казаки, осваивавшие Сибирь, построили маленькую часовню. С ней они наблюдали за южными окраинами. Оттуда на Красноярск делали набеги киргизы и хакасы, жившие тут еще до прихода русских. Часовня на караульной горе так и возвышалась над городом, напоминая, о тех далеких временах.
Родовой дом семьи Клюфтов построили еще в девятнадцатом веке. Крепкий, бревенчатый особняк с кирпичным полуподвалом, был сооружен основательно, с запасом на временную прочность. Резные наличники на окнах и крытая железом крыша.
После революции дом у отца отобрали. Но жилищный комитет большевиков - аптекаря Сергея Августовича Клюфта с семьей и маленьким Пашей, почему-то не выселил, оставив, довольно большую комнату, в полуподвальном помещенье. Окна этой обители, находились на уровне тротуара. Когда маленький Паша смотрел из них на улицу, то видел лишь ноги проходящих людей. Но ему, почему-то, это нравилось. Маленькому Клюфту казалось, что ноги у человека самая красивая, а главное безобидная для всех окружающих часть. Ноги никогда не дадут подзатыльника или пощечины. Ноги могут отнести тебя, куда ты хочешь.
Павлу, оставалось пройти какую-то сотню метров, как он увидел одиноко стоящего человека. Высокий мужчина одетый в грязно-зеленый, длинный, брезентовый плащ. На голове у незнакомца не было шапки. Это довольно странно. В такую морозную погоду ходить без головного убора опасно для здоровья. Мужчина стоял и смотрел на небо, задрав вверх голову. Павел остановился и поставил чемодан на снег. Клюфту стало немного не по себе. Обойти этого человека он просто не мог – тот стоял прямо у его дома. Закричать и позвать милицию – нелепо, да и как-то трусливо. Вдруг, человек приехал из далека и просто ищет, нужный ему адрес.
Павел, стоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Снег скрипел под его ботинками. Незнакомец отвлекся от рассматривания звездного неба и взглянул в сторону Клюфта. Павел сделал вид, будто не замечает этого человека. Журналист достал папиросу и закурил. Горящая спичка слегка согрела озябшие пальцы. Клюфт украдкой вновь посмотрел в сторону человека в плаще. Тот стоял, не двигаясь, и как будто ждал. Ждал его. Именно его. Павел испугался. Внутреннее чутье ему подсказало – общения с этим странным полуночником, ему не избежать. А это - ничего хорошего не сулит!
- Да, что я, совсем трус?! Блин? А если это милиционер?! Чемодан, машинка!!! Черт! – прошептал сам себе Павел.
Клюфт выбросил окурок в сугроб и подняв чемодан, медленно двинулся навстречу незнакомцу. Тот стоял и смотрел на него, засунув руки в карманы широкого и длинного плаща. Когда, они поравнялись, и Клюфту показалось, что он пройдет мимо – мужчина дотронулся до него рукой:
- Извините, вы не знаете, в этом доме комнату в съем не сдают?
Павел вздрогнул. Нервы на пределе. Клюфт остановился, как вкопанный.
- Нет, - выдавил Павел из себя.
- А вы, что – тоже, приезжий? – подозрительно спросил человек в плаще.
- С чего это вы взяли? – Клюфт пытался скрыть возбуждение, но ему это плохо удавалось.
Голос дрожал. Павел боялся даже посмотреть этому подозрительному человеку в глаза.
- Вон, у вас, какой чемодан, большой и судя по всему тяжелый. Наверное, издалека приехали.
- Нет, я тут живу, живу, просто вот вещи переношу, - Павел, волновался все больше и больше.
«Наверняка милиционер. Наверняка! Сейчас последует приказ – пожалуйте со мной в участок!» – мелькнула мысль в голове Клюфта. – «Напечатал статью, будь она не ладна! Объясняй им потом, что взял работу на дом!»
- Вы тут живете? Вот радость-то! – неожиданно воскликнул незнакомец.
Клюфт, не знал, что делать?! Схватить чемодан и бежать или продолжать оправдываться - заверяя незнакомца, что он просто задержался на работе!
- Слушайте, а вы меня переночевать не пустите? На ночь. Мне много места не надо. Еды тоже. Я вот в вашем городе первый раз. Сунулся в гостиницу, а там и мест-то нет. Вот решил комнату себе найти. Да уж поздно. Пошел наугад. Ищу хоть прохожего человека. Но, как назло, не души. А стучать в два, вернее в три ночи – неудобно людей будить. А тут, вот вы, на счастье! Помогите! Не оставьте на улице путника! – мужчина схватил Клюфта за локоть.
Павел даже сквозь одежду почувствовал, что руки у него ледяные.
«Замерз бедняга! Да и без шапки» – подумал журналист.
- Ну, я и не знаю. Вернее как-то вот вас не знаю. Пускать первого встречного в дом…- Клюфт говорил это почти обреченным, на согласие тоном.
- Да вы не смотрите на мою внешность! Я не бандит! Не похож же я на бандита?! Ну, посмотрите на мое лицо?! Посмотрите?! – уговаривал незнакомец.
Глубоко посаженные, серые глаза излучали доброту. Слегка горбатый нос. Безупречно выбритый подбородок и щеки. «На злодея, вроде, непохож?! Но ведь злодеи и шпионы, не обязательно должны выглядеть - как страшные угрюмые люди?! Напротив – они обычно маскируются. Придают своему образу добродушие. Нет! Пускать первого встречного домой! Опасно!» – мысли роились в голове у Клюфта. - Но другой, внутренний голос, ему говорил: «Каждый может оказаться в такой ситуации! И подозревать всех людей в том, что они - негодяи и преступники, нельзя! Люди, в большинстве своем, напротив - все-таки хорошие. А этот? Ну, что они сделал плохого? Стоит в два тридцать ночи, посреди улицы, без шапки, без малейшей надежды найти ночлег?! Да и цвет лица, какой то нездорово-бледный. Нет – точно замерз. Умрет еще от воспаления легких! И эта смерть будет на его совести!» – подумал Клюфт.
- Так вы пустите меня? – радостно воскликнул мужчина.
- Ладно, пошли! Вон моя дверь! – обречено махнул рукой Павел и поднял чемодан.
В комнате у Клюфта было тепло. Уютная обстановка. Большой дубовый стол посредине. В углу комод. Шкаф с книгами. Две железные, кровати с коваными спинками. Одна из них двуспальная. Два больших кожаных кресла и письменный стол со стулом из бука в левом углу, возле маленького окошка. Вся эта мебель Павлу досталась от отца. Вернее это все, что осталось от их мебели. Остальное, в двадцать четвертом - экспроприировали.
На стенах висели фотографии родственников. А над большой кроватью портрет вождя. Сталин на этом фото смотрел, куда то вдаль. Словно размышляя о будущем. Возле печки тикали ходики. Их маятник монотонно качался. Гирьки в виде кедровых шишек болтались, как настоящие плоды тайги. Темно-синие обои успокаивали.
Гость снял сапоги, плащ и встал в нерешительности. Павел поставил чемодан с машинкой у вешалки и тоже разделся.
- Да вы проходите. Проходите. Вон кресла. Садитесь. Я сейчас чай согрею, правда, у меня, кроме хлеба, ничего и поесть то, нет. Но ничего. Печку затоплю. Хотя ее, как видите, топить то и не надо. Соседи топят. А у нас стена общая их печки. Вот у меня автоматически и нагревается. Хорошо. Правда, они на меня, ругаются. Говорят, что бы я платил за половину их угля. Но я говорю – не хотите, не топите. Они и замолкают, - Клюфт суетился, как радушный хозяин.
Он подошел к печке, где весел умывальник и сполоснул руки. Вытер полотенцем. Повернувшись, неожиданно увидел, что гость сидит в одном из кресел и внимательно смотрит на него.
- Что-то не так?! – Павел смутился.
- Нет-нет! Вы не суетитесь! Не надо! Чай если хотите, пейте сами. Я не голоден. Мне есть не надо, как я вам и говорил. Я просто вот посижу тут. В тепле. На вашем удобном кресле.
Павел пожал Плечами. Он увидел - у гостя нет чемодана. Он называет себя приезжим, а вещей нет. Даже шапки.
- А вещи-то, ваши, где?
- На вокзале. В камере хранения. Не буду же их с собой таскать, – ответил незнакомец.
Павел поймал себя на тревожной мысли. Этот человек не представился. Как его зовут, Павел не спросил. Пустил в дом, а про фамилию не спросил.
- Простите, мы не познакомились. Меня зовут Павел. Павел Клюфт. Я журналист местной газеты "Красноярский рабочий". А вас - как звать?
Мужчина улыбнулся. Его глаза стали печальными. Он постукал кончиками пальцев по подлокотнику кресла и сделав паузу ответил:
- Зовите меня просто - Иоиль.
- Как?!! – недоуменно переспросил Клюфт.
- Иоиль. Меня зовите Иоиль. А фамилии моей вам знать не надо…
Ответ гостя обескуражил Клюфта. Он вновь насторожился. Человек со странным именем и без фамилии. «Шапки на голове нет. Странный плащ и никакого чемодана. Может спросить у него документы? А что?» – подумал Клюфт.
Но гость, словно прочитав, его мысли сказал:
- Документы у меня тоже остались в чемодане, в камере хранения. Если надо, я вам потом покажу.
Клюфт пожал плечами:
- А вы, зачем в наш город то приехали? В командировку? Или в гости к кому?
Иоиль усмехнулся. Он тяжело вздохнул и как-то странно положил себе правую ладонь на грудь. Это жест выглядел нелепо. Словно человек пытается в чем-то поклясться.
- Я богослов.
- Что? – оторопел Клюфт. - Кто простите? Я не расслышал?
- Я богослов. Несу слово Божье. Вернее не несу, а разъясняю его людям. Вот моя командировка. Я путешествую по всей стране. По всем городам.
Клюфт от удивления сел на стул. Павел не знал, как себя повести в этой ситуации.
- Странная, какая-то у вас профессия – богослов! Разве есть сейчас такая? Разве, она разрешена властью? Богослов! Странно!
- Что ж тут странного? Говорить о Боге - ничего странного! Мне кажется - все обычно. Я же не делаю ничего противозаконного. Просто хожу и говорю о Боге, - Иоиль вел себя довольно уверенно.
Его речь была убедительной. Хотя Павел удивился, что этот человек совсем не боится говорить о том – чем занимается. «Да и вообще – нормален ли он? Может, Клюфт пустил себе в дом сумасшедшего? Сумасшедшего. Нет, надо поговорить. Сейчас все выяснится!» – подумал журналист.
- Вы считаете меня сумасшедшим? Или подозреваете, что я такой, так ли?
Клюфт, вздрогнул. Иоиль будто читал его мысли. Нет. Определенно зря он пустил этого полуночника к себе в комнату.
- А вы, Павел, журналист, как сказали?
- Да.
- Хм, значит, вы тоже мастер слова. Это страшная профессия, не так ли?
- Это почему еще? – Клюфт решился чем-то заняться.
Встав со стула, он стал разжигать примус.
«Лучше говорить, с этим странным типом, не глядя на него!» – решил Павел.
- Но, ведь вы тоже несете слово!
- Ну, в общем да, - ответит Клюфт, ставя на примус чайник.
- Значит, вы тоже можете и убить, и исцелить человека.
- Подождите, а я то, как могу это сделать? – Павел налил себе кипятка в кружку. Посмотрев на Иоиля, кивнул ему и предложил:
- Может, все-таки выпьете чая?
- Нет, я же сказал. Мне пища не нужна. Так вы Павел мне не ответили – можете ведь вы убить и исцелить?
- Нет, конечно. Я могу написать статью. Могу, конечно, помочь людям. Но, что б - убить?!! Нет уж! Тут, вы перегнули!
- Ничуть! Ничуть! Я вот вам приведу пример! Напишите вы статью, а завтра, людей, про которых вы напишите – расстреляют! Вот и все. Вы и убьете их!
Клюфт чуть не поперхнулся горячим чаем. Этот Богослов Иоиль, словно знал, что сейчас Павел будет писать статью - о судебном процессе в Минусинске. Статью, от которой, в принципе, будет зависеть общественное мнение и может быть, и судьба, тех самых подсудимых – врагов народа. «Нет! Странный тип! Надо его завтра же сдать в милицию! Завтра! Сейчас уже поздно. Да и в милиции не поймут. А вот завтра, он пойдет и расскажет о странном типе!»
Клюфт нашел выход. Нужно уложить спать этого подозрительного типа. Нет, зачем он пустил его в дом?
- Вы, наверное, спать хотите?
- Вообще то нет, я вообще не сплю почти, - ответил равнодушно Иоиль.
- Вы ложитесь, вон на ту, маленькую кровать. Там постель чистая, – настоятельным тоном, будто не замечая, слов Иоиля, сказал Павел.
- Ну, хорошо. Я вижу, вам мешаю. Вам, наверное, поработать надо. Я полежу. Отдохну. Я буду молчать. Вы, делайте. Делайте, - Иоиль послушно встал с кресла и, подойдя к кровати – не расстилая ее, улегся поверх покрывала.
Он, вытянул ноги и подложив руки под голову, закрыл глаза. Клюфт посмотрел на него со злобой. Он разозлился на этого человека – бесцеремонно напросившегося на ночлег и говорящего сейчас странные слова. Павел грубо спросил:
- А вас Иоиль, почему до сих пор не арестовали?
Тот не открывая глаз, устало ответил:
- А почему меня должны арестовать?
- Ну, вот вы ведь, ведете буржуазную пропаганду! Религию насаждаете в массы! Людям голову дурите!
- Это с чего это вы взяли? – Иоиль говорил это равнодушным тоном.
Клюфту показалось, что Богослов зевнул. Он лежал, не открывая глаз, и не двигался. Словно это был не живой человек.
- Как это с чего?! Вы же, как я понимаю, про Бога рассказываете? Так ведь?
- Ну да…
- А ведь, это вранье!
- Это почему?!
- Да потому, что Бога нет! Это выдумка! Сказка, придуманная попами и капиталистами, что бы усыплять бдительность трудового народа!
Иоиль молчал. Он затих, словно не зная, что ответить. Клюфт обрадовался! Он сказал правду в глаза этому аферисту и тот, своим молчанием, признался, что он обманщик! Это была какая то триумфальная, для Павла, тишина! Еще через минуту Клюфт подумал, что Иоиль уснул. Он даже не дышал. Лежал без движения - словно покойник, вытянувшись на кровати. Павел прислушался. Подойти потрогать пульс? Может, умер? Еще этого не хватало! Потом объясняй милиции - зачем он пустил в дом этого типа. Клюфт медленно встал со стула и крадучись подошел к кровати. Но в этот момент Богослов тихо спросил:
- А вы Павел, точно уверены, что Бога нет?
Клюфт чуть не упал от неожиданности. Выпрямившись, он почесал голову и обиженно ответил:
- Да, я точно знаю…
- Откуда?
- Хм, откуда?! Это доказано советскими учеными! Да и наш - вождь, и учитель, товарищ Сталин – сам учился в духовной семинарии, но потом понял, что все это вранье! Занялся революционной борьбой! Привел нашу страну вот к победе социализма! Ведь у нас теперь социализм построен! Он уже вошел в нашу жизнь! А с принятием сталинской конституции – так вообще все понятно и просто! Товарищ Сталин говорит – нет никакого Бога! Нет!
Иоиль открыл глаза. Он привстал с кровати. Внимательно посмотрел на Павла и жалобным тоном спросил:
- А кто это - товарищ Сталин?
Клюфт вскипел. Он вернулся к столу и хлопнув кулаком по крышке громко крикнул:
- Ну, хватит! Хватит! Хватит тут изображать из себя сумасшедшего! Хватит! Я сейчас действительно – милицию вызову! Они то, разберутся с вами – кто вы такой?! Так говорить может только враг народа! Я не намерен тут у себя прикрывать врагов разных! Хватит – выметывайтесь из моего дома!
Иоиль испуганно спрыгнул с кровати. Он стоял, опустив голову, как нашкодивший ребенок. Он кивал головой в такт словам Павла. Затем, прижав руки к груди - бухнулся на колени. Клюфт опешил от этой сцены. Богослов запричитал, словно приговоренный к расстрелу:
- Простите! Простите меня великодушно! Я больше не буду! Я не знал, что этот человек вам так дорог! Простите! Я больше никогда так не скажу! Только не выгоняйте меня!
Павел отошел быстро, так же как и разозлился. Ему стало жалко этого полуночника.
«Сумасшедший. Явно – сумасшедший и больной человек» – думал журналист. «Нужно оставить его до утра, а завтра отвести в больницу. Да и может, он сбежал или потерялся, из какой ни будь психоневрологической лечебницы».
Клюфт подошел к стоящему на коленях Иоилю и погладив его по плечу, ласково сказал:
- Ладно, ладно. Я понял. Вы не в себе. Ладно. Ложитесь. Переночуйте у меня. Завтра решим, что с вами делать. Ложитесь спать.
Иоиль поднялся с колен и послушно лег на кровать. Он закрыл глаза и почти мгновенно, как показалось Павлу - уснул. Медленное и ровное дыхание. Клюфт дотронулся до его руки. Она оставалась ледяной. Этот человек почти за час не согрелся.
«Явно болен. Явно. Нет нужно его в больницу» – решил для себя Клюфт. Павел вздохнул и взяв у вешалки чемодан поставил его на стол. Достал оттуда печатную машинку. Ласково погладил по ее металлическим бокам. Они были еще холодные от мороза.
- Ничего, я тебя сейчас разогрею, - ласково шепнул Клюфт машинке, словно живому существу.
Павел зажег настольную лампу и поставил рядом печатную машинку. Придвинул стул и сел. Когда листок был заправлен и Павел уже хотел, ударить по клавишам, он понял, что непроизвольно разбудит гостя. Клюфт, недовольно посмотрел на Иоиля. Тот не двигался. Глаза закрыты. Нездорово - бледное лицо. Крючковатый нос.
«А, что делать? Статья нужна утром. Смирнов устроит разнос, если не сдать! Да и на хрена он припер домой машинку? Ничего – потерпит шум. Если устал и хочет спать – будет спать. Так бы вообще вон на улице ошивался» – подумал Павел и забарабанил по кнопкам машинки:
«Зал, где происходило заседание суда, был переполнен народом. Слушая показания пойманных с поличным бандитов, все присутствующие на процессе выражали гнев и призрение к подлым выродкам, врагам народа!
- Подлецы, их нужно уничтожить! – возмущенно требовали рабочие совхоза в зале суда.
Первым допрашивается обвиняемый Лепиков. Этот матерый враг пытается спасти шкуру, прикинуться наивным дурачком и потому в первой части своего показания не говорит о всех подлых делах, за которые он должен получить суровую кару. Прямые вопросы государственного обвинителя тов. Бакланова заставили гаденыша Лепикова говорить правду. Более часа рассказывал этот вражий ошметок суду о своих вредительских делах»
Павел поймал себя на мысли, что ему печатается на удивление легко. Слова сами складывались в единое целое. Через час он написал статью. Он описал, всех обвиняемых и как ему показалось – раскрыл их страшный образ. Но когда нужно было выходить на «последний абзац» и подводить итог – у Клюфта, возникла заминка. Как он, не старался, в голову не «лезла» последняя, эффектная, заключительная фраза – которая должна была стать украшением всей статьи.
Павел, откинулся на стуле и размял виски. Закурил папиросу. Неожиданно захотелось спать. Сон, начал сковывать сознание, бороться не было сил. Чтобы не отключиться, Клюфт, вскочил со стула и несколько раз присел. Посмотрев на ходики, на стенке – удивился. Без пяти шесть утра!
- Ну, все! Пишу, что в голову лезет и надо идти! – буркнул себе под нос Клюфт и вновь сел за машинку.
Но фраза не лезла. Мысли, как будто отключились. Неожиданно прозвучал глухой голос, его гостя:
- Вы, я вижу, мучаетесь с кодой?
Павел, посмотрел, на Иоиля и удивился. Тот, внимательно смотрел на хозяина комнаты.
- А вы, что не спите?
- Нет, я все это время не спал. Я просто вам не мешал. А вот сейчас чувствую, что у вас трудности. Мыслей нет. Не знаете, чем закончить.
- Откуда вы это знаете? – спросил опешивший Клюфт.
- Вижу. Вижу. Когда человек, не знает, чем закончить, он мучается – трет виски, делает приседание. Вы этим занимаетесь. Вот я и решил – вы не можете закончить свою статью. Не так ли?
- Так, - выдавил из себя Клюфт.
- А хотите, я вам помогу?
- Как? - Клюфт подкурил очередную папиросу.
Руки у него дрожали. Спичка, тряслась, и ее огонь опалил ресницы.
- Да я вам могу, ну допустим, мысль подсказать. Вот, например, вы же должны написать, что эти люди понесут наказание?
- Какие люди?
- Ну, те, о которых, вы пишите в статье? – Иоиль словно надсмехался над Клюфтом.
Павел хмыкнул и глубоко, затянувшись папиросой, попытался успокоиться.
«Ерунда. Этот тип элементарно подсмотрел, что он печатает, а я и не заметил» – подумал Клюфт.
- И какую же мысль вы можете мне подсказать? – спросил он скептически у богослова.
Тот пожал плечами:
- Ну, допустим вот, эти люди должны получить по заслугам. А вы должны написать, крепкую фразу, которая, вселит в читателей неизбежность этого наказания, так ведь?
- Ну, так.
- Ну, тогда напишите что-то типа: Доколе невежды будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? Доколе глупцы будут ненавидеть знание? Но упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их! И придет им ужас как вихрь! Принесет скорбь и тесноту! А мы посмеемся над их погибелью порадуемся, когда придет к ним ужас! Вот так примерно.
Клюфт был поражен. В этих словах столько энергии, что у Павла перехватило дыхание. Он тяжело дышал. На лбу выступили капельки пота. Этот, странный богослов, сказал, все очень емко – а главное попал в точку. Клюфт невольно потянулся к машинке. Он, стесняясь, тихо переспросил:
- Как, вы, там, сказали?
- Доколе невежды будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? Доколе глупцы будут ненавидеть знание? Но упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их! И придет им ужас как вихрь! Принесет скорбь и тесноту! А мы посмеемся над их погибелью порадуемся, когда придет к ним ужас!
Пальцы, сами, выбивали слова, барабаня по кнопкам печатной машинки. Павел торопился. Ему казалось еще чуть-чуть, и он забудет фразу, произнесенную богословом. Но слова в голове, звучали, словно эхо - в огромном, каменном тоннеле. Эхо! Клюфт дописал и откинулся на стуле. Ему вдруг стало совсем, спокойно. Сердце ритмично разгоняло кровь по телу. В руках и ногах, была, какая-то, неведомая ранее, легкость.
- Ну, как я вам помог? – смиренно спросил Иоиль.
Клюфт закрыл глаза. Ему не хотелось отвечать этому человеку. Зачем? Признаться в том, что он сказал нужную ему фразу? Ему! Этому, как он, говорит - богослову! Ему – может быть - сумасшедшему?! Нет молчать. Молчать, это лучшее.
Клюфт вытащил лист из машинки. Он перечитал все, что только, что написал. Статья получилась яркая и главное едкая. Наполненная энергией! Этой невидимой энергией ненависти! Ненависти к тем, страшным людям – врагам народа! Людям, которые пытаются разрушить устои. Устои всего, что есть сейчас! Всего государства. Павел вдруг ощутил приступ, блаженства от своей жестокости. Жестокости к этим мерзавцам и негодяям! Клюфт улыбнулся. Ему стало смешно и немного стыдно за то, что он, еще несколько часов назад сомневался в их виновности. Этот Лепиков - прораб вредитель. Человек, по вине, которого, погибли сотни коров, которые, так не обходимы его полуголодной стране.
Павел очнулся, когда почувствовал холод. Рядом с ним стоял Иоиль. Он внимательно смотрел на Клюфта. От богослова весело ледяной пустотой.
- Господи! Да ведь вы замерзли?! От вас холодом прямо таки тащит! – виновато улыбнулся Клюфт.
- Что вы сейчас сказали? – робко спросил Иоиль.
- Я говорю, от вас холодом, как от покойника веет, - хмыкнул Павел и отвернулся.
Он посмотрел в маленькое окошко под потолком. На улице уже скрипели каблуки прохожих. Шесть утра. Нужно было идти на работу.
- Ну, вот видите, вы сами себе противоречите, - весело заявил Иоиль.
Богослов подошел к вешалке и надел длинный, и грязный на вид, плащ.
- Что противоречу? - удивленно переспросил Клюфт.
Ему было даже чуточку жалко, что богослов собирается уйти. Ему, вдруг захотелось - оставить этого человека, у себя дома.
- Вы же сказали, что Бога нет? – Иоиль одел сапоги.
- Я и сейчас это могу повторить. И меня никто не переубедит, - воскликнул Павел с бравадой.
- Хм, странно. Секунду назад вы сказали, что он есть, - Иоиль ехидно улыбался.
- Я?! Когда? – разозлился Павел.
- Вы сказали – Господи да ведь вы замерзли! Вы это сказали мне.
Павел вдруг понял, что богослов прав. Он действительно это сказал – инстинктивно. Просто. Так. Для связки слов.
- Я не то это имел в виду, - зло оправдался Клюфт.
- А что? Что же вы еще могли иметь в виду, когда говорили слово - Господи! Вы это и имели в виду. Вы верите в Бога. Просто не хотите, почему-то в этом сознаться. Самому себе. И даже не потому, что вы боитесь окружающих. Вы, почему-то, боитесь самого себя. Вам трудно. Но это ничего. Все придет. Наступит время, когда вы не будете бояться верить, признаться, что вы - верите в Бога. Более того, вы даже будете этим жить! И это время не за горами. Когда же поведут вас, чтобы отдать под суд, не беспокойтесь заранее о том, что говорить, но, что дано, будет в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, а святой дух. И отдаст брат брата на смерть, и отец – ребенка, и восстанут дети против родителей и отдадут их на смерть. И будете ненавидимыми всеми - за имя мое! Но кто выстоит до конца, тот спасется! – Иоиль, торжественно поднял руку вверх, указав пальцем на потолок.
Клюфт замер. Он смотрел на человека, который говорил страшные слова, но в этих словах звучала тоска правды. Павел вдруг ощутил, что в этих замысловатых и на первый взгляд бессмысленных предложениях - скрывается неведомая пока ему тайна. Тайна, с которой он непременно столкнется.
- Вы говорите ерунду, - выдавил из себя журналист.
- Эх, как знать. Как знать. Спасибо вам добрый человек за кров. Мне нужно идти. Может быть, мы еще и встретимся, - с этими словами Иоиль вышел, махнув на прощание рукой.
Дверь за ним закрылась со зловещим скрипом. Клюфт икнул и затушил папиросу. Он еще минут пять сидел молча – сложив руки на колени и опустив голову. Слова этого бродяги, полуночника, запали ему в сердце. Брат на брата, отец отдаст ребенка. Нет. Он определенно, где-то это уже слышал. Там, в прошлой жизни. Давно, когда он был маленький, когда - было все не так. Когда он, сам, был другой. Когда мир ему виделся из его подвала совсем иным – чистым и светлым, как свежевыпавший снег, перед новым годом.
Клюфту стало очень грустно. Так грустно, ему не было – с похорон матери. Павел едва не заплакал. Слезы, горячей волной, накатили на глаза. Но журналист сдержался. Он глубоко вздохнул и потянулся за очередной папиросой. Закурив – ему стало легче. Пару затяжек и голова просветлела.
- Вот черт! Богослов проклятый - заболтал! Нет, нужно идти на работу – еще машинку тащить, уже пол седьмого, - проворчал Клюфт и вскочил со стула.
Предыдущая Оглавление Следующая