Часть первая. 1937.

Глава двадцать пятая.

Страшный треск! Какофония выстрелов! Это слушать не возможно! Раскаты глушат слова. Люди с ужасом косились в темноту. Где был источник этого звукового кошмара – они не видели. Черные тени деревьев. Небо затянуто тучами. Луна пытается пробить своим тусклым светом эту пелену – но ей не удается. Желто-серый диск изредка мерцает из-за абстрактных форм кучевых облаков. От этого вида - леденеет сердце. Тьма! Тьма, она властвует над землей! Тьма – она властвует над миром! И ничто не может разогнать ее чары! Вернее никто! Человек беззащитен и слаб! Он попал в это царство - небытия и оно - не отпустит никогда!…

…Их вновь гнали в неизвестность. Но путь на этот раз - был недолгим. Метров через двести, строй арестантов, уперся в одноэтажный, большой барак. Зэки, всматривались, в его очертания и с тревогой переглядываясь, друг с другом. Что-то говорить соседу – было бессмысленно. Не услышит. Этот треск! Страшный и громкий раскат в темноте…

Дверь барака открылась, и конвоиры дали команду входить. Человек тридцать пять, торопясь, вламывались в помещение. Доски скрипели под подошвами, но этот скрип заглушал треск с улицы…

Не прошедшие, «силовые испытания» на плацу, люди, обречено, столпились в небольшом коридоре, внутри барака. Их глаза с надеждой искали свое будущее место ночлега. Каждый еще верил – на отдых в тепле. В обычном тепле. Тут, было - не до уюта. Просто, так хотелось - согреть свое тело. Согреть свои мышцы. Полумрак сырого помещения угнетал. Хотя в бараке было не холодно. Люди расстегивали одежду – проверяя, на сколько, тут, можно расслабиться – выдыхали воздух изо рта и удовлетворенно потирали рука об руку – пара видно не было. Конвоиры, молча вышли из барака – закрыв за собой дверь. Как, она скрипнула никто - не расслышал… треск с улицы, заглушал все звуки.

Арестанты робко вошли в большое помещение. Это была комната двадцать на двадцать метров. Маленькие оконца на уровне пояса – зарешечены толстыми стальными прутьями. Вдоль стен, ровными рядами, стояли деревянные нары. Они были сбиты из грубых досок. На нарах, чернело, какое-то тряпье. Посредине барака высились две «буржуйки». Маленькие печки, сваренные из железных бочек – вот и весь источник отопления. От «буржуек», словно вены старика - тянулись черные, железные трубы. Они ползли и изгибаясь, уходили, куда-то под крышу. На трубах сушились тряпки – не то портянки, не то рубашки. Разобрать было очень трудно. В помещение стоял тяжелый смрад от пота, грязного тела, фекалий и мочи. Запах с непривычки резал глаза. Некоторые из новичков, морщась, прикрывали ладошкой нос: после чистого таежного воздуха  лагерный дух казался отравленной атмосферой. Павел покосился в дальний угол. Там стояли большие отхожие бочки - «параши». Видно, что их, уже давно никто не выливал.

Обитатели барака, которых новички и не сразу разобрали, в полумраке и частоколе нар – с любопытством повысовывали свои головы. Они, словно гнилые капустные кочаны, свисали с досок. Невидимые глаза, всматривались, в новых узников.

Клюфт, остановился в нерешительности, не зная - куда дальше идти. Места свободные на нарах есть, но все они, ближе к окнам. Их никто не занимал – видно, из щелей в стенах сильно поддувает ночью, и спать тут очень холодно. А вот у печек, напротив - повисли грозди человеческих тел. Кто-то, свесив ноги с верхних нар, пытался согреть ступни, кто-то протягивал руки, а кто-то из зэков - просто стоял у буржуйки. Идти к печкам – не было смысла.

Павел потянули за рукав. Это Оболенский. Старик, показывал, на свободную «шконку»:

- Давайте присядем. Надо переговорить! – прошептал он Палу на ухо.

Но Павел не отреагировал. Было плохо слышно. Этот треск, доносившийся с улицы - глушил негромкие слова Петра Ивановича. Оболенский вновь потянул Клюфта за рукав. Они сели на нары возле маленького оконца. Петр Иванович прижался к Павлу, как отец к сыну и громко сказал на ухо:

- Что-то, тут, не то! Нас, даже не посчитали, и проверки не было! Да и на руке, вон, какую-то полоску вторую нарисовали! Что-то тут не то?! Не нравится мне это!

Павел покосился на еще мокрую известку на одежде. Она становилась ярко-белой на глазах. Известь въедалась в ткань, вытравляя цвет.

- Что делать то, будем? А Паша? – спросил Оболенский и испуганно посмотрел на Клюфта.

Павел понял, что старик растерян. И хотя в помещении практически не было света - он заметил полупустые и испуганные глаза Петра Ивановича.

- А, что, вы предлагаете делать? А? – спросил Павел.

Оболенский покосился сначала на свою одежду, затем осмотрелся вокруг и пождал плечами. Он, ничего не ответил. Да и что, он мог ответить? Клюфт наклонился к нему поближе и ласково – пытаясь подбодрить, прошептал на ухо:

- Ничего! Прорвемся! Вы к побегу готовы? А? Побежите со мной?

Оболенский радостно закивал головой и замычал, словно немой. Треск, раздававшийся с улицы, мешал говорить и возможно Петр Иванович решил общаться жестами.

- Ну, тогда готовиться надо! Готовиться!

- А как мы побежим? – Оболенский это прошептал на ухо Павла тихо.

Совсем тихо. Он явно боялся. Но Павел расслышал слова. Расслышал и грустно улыбнулся:

- Прорвемся! Надо только найти Фельдмана! Он знает способ! Я уверен! Он мне намекал! Он что-то придумал! Надо это использовать!

Оболенский дернулся. Он вновь испуганно закивал головой. Махнул рукой и заорал Павлу на ухо:

- Не надо с ним связываться!!! Он плохой человек! Я знаю! Он плохой! Я чую – это провокация! Он ничего хорошего придумать не может! Он плохой! Его надо опасаться и держаться от него подальше! Подальше! Паша! Не связывайся с ним!

Павел недоверчиво посмотрел на старика и недовольно спросил:

- Вы все загадками говорите! А мне это не нравится, плохой человек – так скажите почему? А то - одни намеки! Это не дело! Так можно хоть про кого в этом бараке сказать!

Оболенский, покачал головой, и тяжело вздохнув, вернее - набрав воздуха в легкие, схватил Павла за голову - прижался к его уху губами, яростно зашептал:

- Я вам говорю дело! Я его знаю с двадцатого года по Томску! Мне, пришлось там с ним столкнуться! Понимаете! В двадцатом он был начальником томского чека! Он, лично офицеров расстреливал - без суда и следствия! Лично! Он меня допрашивал лично! Он палач, Паша! Он такой же, как они! Он убийца! У него руки по локоть в крови! Понимаешь! Я его узнал, но не сразу! Но сейчас уверен, это он! Он палач! Он был начальником чека! Я попал к нему по подозрению! Вместе со мной еще несколько офицеров! Пять человек! Со мной в камере сидели! Так их всех расстреляли! Всех Паша! Он лично и расстрелял! Это Фельдман сволочь! Я его, как узнал, так хотел ему - глотку перегрызть! Паша, не надо с ним связываться!

Павел покосился на старика. Тот кивал головой и умолял своим взглядом – согласится. Но Клюфт, недоверчиво спросил:

- Если все, как, вы говорите, правда – так почему вы живы? А? Почему вас отпустили?

- Потому, что у них не было доказательств, что я служил у Колчака! Но они хотели расстрелять и меня позже. Но потом, потом Фельдман исчез! И чудо – нас выпустили! Всех, кто был в камере! Потом говорили – Фельдмана в Москву перевели! В Москву!

Треск, звучавший на улице - прекратился. Стало непривычно тихо. Было слышно, как, посредине барка - в печках, потрескивают дрова. Павел задержал дыхание. Он тревожно посмотрел на меленькое зарешеченное оконце. Но ничего не увидел. Да и что можно было увидеть, сквозь - грязное и замерзшее стекло? Но вдруг,… - мелькнул свет! Там, за оконцем, больше напоминавшее - дырку в стене, с толстыми покрытыми ржавчиной железными прутьями, кромешную темноту ночи - разрывал белый луч прожектора с вышки! Он светился, словно хвост кометы в безжизненном, черном, космическом небе.

Павел почувствовал, руку на плече. Клюфт, вздрогнул. Этот человек появился из темноты неожиданно. Было страшно. Опять внезапное, какое-то мистическое движение - из неоткуда. Фельдман присел рядом с Клюфтом и зло улыбнулся. Его оскал, больше напоминал ухмылку палача на эшафоте, перед казнью. Стало совсем страшно.

- Ну, что старик Оболенский, уже успел рассказать вам обо мне?

Павел опустил глаза в грязный земляной пол. Он хотел, что-то сказать в ответ, но не нашел слов.

- Вижу. Вижу, успел. Ну, так лучше. Только вот, в следующий раз, вы спросите у него самого – а скольких красноармейцев он сам расстрелял? А? Десять двадцать? Спросите, спросите! И увидите – он вам ничего не ответит. Не сможет. Потому как, у него на руках, точно такая же кровь как у меня. Ну, да ладно. Ладно, не об этом. Сейчас не время. Об другом надо думать. Нам надо обсудить, что делать дальше.

Оболенский вскочил с нар и отошел в сторону. Он сел на соседние нары и отвернувшись, нахохлился, словно старый петух на жердочке. Фельдман похлопал Павла по плечу и тихо прошептал:

- Вы Павел, правильно все сделали. Правильно. Но сейчас, сейчас - самая опасная часть нашего замысла начинается. Самая опасная. Слышали, там, на улице - трактор работал? А? Трещал, так громко?

Павел молча кивнул в ответ, не поднимая глаз, на Бориса Николаевича. Фельдман тяжело вздохнул и продолжил:

- У этого трактора не спроста глушителя нет! Его специально, как я подозреваю, открутили глушитель-то!

- Зачем? - выдавил из себя Павел.

- Зачем?! А зачем, что бы выстрелов, не было слышно! Понимаешь Паша! Выстрелов! Вот и работает трактор без глушителя. Ничего не слышно. Поработал, а кто-то в это время пострелял!

- Это зачем? Стрелять то…. зачем? - прошептал, ничего не понимая Клюфт.

- Хм, зачем стрелять….. говоришь,… а затем, что врагов народа надо уничтожать. Вот и все. Я так подозреваю вернее, теперь уж точно знаю – это исполнительная зона. Лагерь этот - исполнительный. Вот, что это значит! И наверняка – там, где работал этот трактор - барак расстрельный стоит! Или карьер, какой неподалеку! Там и кончают таких, как - я и ты. Доходяг. Вот, что Паша! И нам, как говорится - этот барак, или карьер и нуж…

Но Фельдман не договорил. С верхних нар свесилась голова человека. Это был один из местных зэков. Он в полумраке осмотрел сначала Фельдмана, затем Павла. Человек, громко сопел и что-то бормотал, себе под нос. Потом более членораздельно произнес:

- Верно, верно трактор! Черт бы его побрал! Трактор! Как я сам не догадался! Увели час назад! Двадцать человек увели час назад! И не приведут! А? Как я сразу не догадался?!

Фельдман зло стукнул по нарам кулаком:

- Вы кто такой?

Голова исчезла, но потом вновь показалась. Лица этого человека, впотьмах, нельзя было рассмотреть. Павлу, показалось, что это пожилой человек. Причем - не просто пожилой, а уже старик.

- Я то… Абрикосов. Мне зовут… Вениамин Семенович Абрикосов! Я тут, с прошлого… этапа вот! Уж… неделю. Тут. Вот все жду, как вызовут! А не вызывают! А? А? Вы говорите… Трактор! Да… да я знал, трактор! Ай! Ай! Все, конец-то! Конец-то! Трактор! Ай! Теперь заведут уж под утро! А и придут! Они, придут обязательно и кричать будут! Ай, опять уведут! Опять уведут! - сверху доносился непонятный бред.

Человек бормотал быстро и тихо. Павел испугался еще сильней. Фельдман раздраженно, вновь долбанул в верхние нары кулаком:

- Эй, вы там? Что кто придет? А?! Когда, они приходят? Утром под утро? Приходят, уводят и потом не возвращаются?

Человек спрыгнул сверху. Он опустился очень ловко – словно обезьяна с пальмы. Абрикосовым оказался – маленький, худенький мужичок в тулупчике. И действительно - это был старик. Совсем высохший и седой старикашка. Его морщинистая кожа, была больше похожа, на шкуру, какого-то гигантского ящера – вся в мелких полосках и рубчиках. Словно ткань. Фельдман его сурово спросил:

- Ну, так расскажите. Что, тут у вас!

- А, что, тут у нас?! – Абрикосов передразнил и уткнулся носом в лицо Бориса Николаевича, повернув голову, набок ухмылялся и тряс головой.

Было видно, что это человек не в себе:

– А я, что у нас? У нас, тут, все хорошо! Вот, приводят новых и уводят старых! Вечером и под утро! Человек по двадцать! Ха! А некоторые, сидят тут уже месяц! Так за ними не приходят, почему-то! А? Не знаю! А трактор этот, трактор - он гудит! Ой! Гудит! Надоел! Ой, надоел! Сил больше нет! Как уведут людишек – гудеть начинает! Ой, страшно! Ой! Ой, надоел!

Фельдман, покачал головой и вежливо, и в то же время - решительно оттолкнув старикашку – сказал Павлу:

- Вот, все, как я и думал. Они отстреливают. Отстреливают лишних…

- Как это – отстреливают лишних?! Тут же все с приговором? Ведь, ни у кого - нет высшей меры! Всем же по десятке, да по пятерке?! А?! Что значит - отстреливают?! Это, что - скотобойня?!

Фельдман дернул Клюфта за руку:

- Да перестаньте вы, Павел, тут про законность говорить! Что не видите - какая тут законность? Забудьте вы про эту законность! Это я вам говорю! Я! А я, знаю!

Клюфт вырвал свою руку из кисти Фельдмана и брезгливо сказал:

- Значит, прав был Петр Иванович. Прав. А я то… надеялся…

- Да какая разница, прав ваш офицерик или нет?! Все мы сейчас под одним прицелом! Все! И я, и он, и вы! Нам надо думать - как отсюда рвать! Когти рвать надо! И я знаю как! Вас ведь сюда не зря позвал! Вот!

- Ага, я то и вижу! Позвал! Лучше бы я поднял это чертово бревно! Или тачку прокатил! И работал бы завтра на лесоповале! Живой бы был! - Павлу стало нестерпимо, себя жаль.

Так жаль, что на глаза навернулись слезы. Он хотел вскочить и кинуться к выходу этого страшного барака и кричать – что произошла ошибка!

- Тачку катать? Да много бы вы ее накатали с вашей-то раной? А тут, какая норма - знаете? По десять кубов выработки! Вы бы и до весны не выжили! И вас, рано или поздно бы, в этот барк привели! Сюда доходяг сгоняют! Но вас бы привели обессиленного, а сейчас все, кое-какие силенки есть! Так, что! Это первое! А второе – вы спрашиваете, почему стреляют? Да потому, что система, не может переработать все, что в нее приходит! Вот, что! Там! – Фельдман показал пальцем на потолок, словно на крыше кто-то был. – В Москве, просто не рассчитали! И вот результат! Слишком много врагов народа пошло! И процесс не остановить! Вот и решили - лишних пострелять! Вот и все! Я сам это приказ видел! Видел! Понимаете! Павел, сверху приходили списки и план – по врагам, и вредителям, а эти уроды на местах, в областных, и краевых управлениях, желая выслужиться, план этот перевыполняли и перевыполняли! И просили - все новых и новых списков и нормативов! И, вот теперь, они имеют все, что имеют! Зоны переполнены! Кормить зэков надо! А кормить – ничем, да и работы на всех нет! Потому, как - организовать надо эту работу! Вот и все! Поэтому лишних - будут выводить из игры под звуки этого трактора…

- Что вы такое говорите? Вы кто? Откуда вы это все знаете? – обомлел Клюфт.

Фельдман грустно ухмыльнулся. Он, покосился на сидящего, на соседних нарах - Оболенского:

- Он ведь вам говорил,… я в Томске был начальником чека. Потом, в Москву на повышение пошел. Не последний пост у меня на Лубянке был. И вот, как пришел замом к Ежову товарищ Берия….. и я попал под это колпак. А до ареста - я инспектировал все эти лагеря по Сибири. Меня при инспекции в Красноярске и взяли! Попал в разряд заговорщиков. Меня тоже по плану кто-то слил! Фамилия то, у меня - не очень пролетарская и не очень русская! С фамилией Фельдман - тяжело в наше время. Вот и зачистили меня – во враги народа, сделали заговорщиком и английским шпионом. Но мне повезло. Хорошо, что посадили меня те, кого я проверял. А я правильно проверял! Вот они мне и создали весь комфорт на прощание. Но тут! В лагере они уже бессильны! Тут, как говорится - я сам за себя! Но и я вот так решил. Поэтому-то, я и знаю кое-что Паша, обо всей этой кухне! И это моя самая большая беда! Если они узнают кто я – они меня первого шлепнут! А узнают они уже через несколько часов! Так, что нам надо торопиться!

Клюфт не мог поверить - этот человек признавался, что он один из тех, кто и придумал, кто создал - весь этот ад! Он один из тех, кто и устроил весь этот кошмар! И сам - попался в эту ловушку! Павел нервно спросил:

- Так, почему – через несколько часов?! А?!

Фельдман вздохнул:

- Они сейчас в оперчасти дела изучают. Сначала дела тех – кто на работу прошел. Здоровых значит. А потом за остатки возьмутся – за нас. Как возьмутся, так и начнут решать – за кем прийти завтра вечером, или сегодня к утру. За новой партией. Если Абрикосов этот не врет! – Фельдман кивнул на старика.

Тот сидел невдалеке, на свободных нарах и чесал на голове волосы, вырывая от туда вшей – пробовал тварей на язык. Грыз словно семечки. Абрикосов был похож на обезьянку! Большой Шимпанзе - одетый в человеческую одежду и посаженный в тюрьму. Бред на грани реальности…. Или реальность на грани бреда…

- И, что, что вы предлагаете? – робко спросил Павел.

- Хм, что предлагаю. А то! Я как услышал – что у вас в деле опечатка, так сразу смекнул – вам подфартило! С опечаткой можно в бега уйти! И никто, ничего, при нормальном стечении не обнаружит! И вот почему! Первое: бардак начинается там – на этапе! И исправить его трудно. Прозевал – он твой! Как сифилис после гулянки! Вы так и будете, как там – Клифтом! Второе! Самый большой бардак начинается после этапа – во время так называемого - замеса! Администрация лагеря еще не знает – кто есть кто! Зэки, на рожу - не знакомы! Их много! Да и куча – мала, после пересылки! Поэтому, выдать себя - за другого, самый подходящий момент. И третье: если удастся убежать – значит, тебя и искать не будут! Кого искать-то? Клюфта? Так его и не было, а Клифт, а кто его знает - есть ли он вообще! А зоновские, они тоже, как известно, под начальством ходят. И тоже, не хотят под трибунал! А за сбежавшего врага народа, они сами могут - угодить на нары! И тут-то, в их выгоде, все это - покрыть! Я то, знаю их психологию! И они просто спишут одного человека - как потерю. То есть, замерз ты при этапе, или убили тебя сокамерники! Мало ли тут - кто кого грохнет! Кто при такой суматохе смотреть будет?! Но еще можно списать, что кончили тебя! А кто там, в общей могиле, считать будет – сколько трупов было?!

У Павла от волнения пересохло во рту. Страшно захотелось пить. Он облизал сухие губы и прошептал:

- Так что вы предлагаете?

Фельдман нежно погладил его по руке. Словно наставник молодого фрезеровщика на заводе. Словно опытный комбайнер - выпускника ФЗУ. Словно полярный летчик асс - желторотого курсанта. Странно, но Павлу, даже стало спокойней.

Фельдман вздохнул и тихо прошептал:

- Вы, Паша, главное не суетитесь. Делай все, что я тебе скажу. И не паникуй! Понял? Не паникуй! Все решится под утро! Или к завтрашнему вечеру! Как только крикнут твою фамилию, вернее фамилию – Клифт, так все и решится! Это будет сигналом. И все! А там, там, ты, просто не двигайся! Представь - что тебя нет! Нет и все! Лежи без движения! Не вздумай подать голоса! Не при каких обстоятельствах! Что бы, ты не увидел!

Павел сглотнул слюну:

- То есть - молчать? А на какую фамилию? Какую фамилию прокричат? Вы уверены, что Клифт?

- Паша! Конечно, прокричат – Клифт! Клюфта - тут нет! Все! Ты уже считай - умер в этой жизни! Один раз! Так на хрена, помирать дважды? Тем более, уже пол дороги прошли, возвращаться – плохая примета…

- А Оболенский? Он как? А вы? – допытывался Павел.

- Ты, вот, что Паша. Сейчас, ложись-ка, подремли. Сон тебе будет нужен и отдых. Еще не известно когда поспать придется. Да и придется ли вообще! А я пока все решу. И с Оболенским и со всем другим…

Клюфт хотел возразить, но не стал. Он посмотрел на Фельдмана - тот говорил слишком убедительно. Усталость. Она подкралась незаметно. Павел посмотрел по сторонам. В бараке было относительно тихо. Только вдалеке – в центре, слышались приглушенные голоса. Это сидели несколько человек возле буржуек и что-то обсуждали. Фельдман подтолкнул Павла на нары. Клюфт не стал сопротивляться и прилег. Хотя спать он не собирался. Какой тут сон! Он сжался в калачик и попытался согреться. Но тщетно. Тело, промерзшее на длинном этапе, не сохраняло и частичку тепла. Кожа, как обледенелая бумага, казалось - скрипела под одеждой. Павел съежился и приложив кисти рук к губам, попытался на них дуть – сгореть теплом дыханья. Но от глубоких вздохов сразу же закружилась голова. Клюфт закрыл глаза и застонал….

Цветные круги, разошлись, на черном, бездонном фоне. Яркая вспышка при каждом малейшем движении. Лежать и не двигаться. Лежать и просто не шевелиться. Сохранять силы. Сохранять! Еда! Должны ли тут кормить?

«Как хочется горячего… супа или борща! Хоть маленькую тарелку! Хоть глоток жирного, куриного бульона! Немного! Есть, пища… как я давно не ел, нормальной пищи! А ел ли я ее вообще? Нет, это было очень давно,… я уже не помню какой у нее вкус,… вкус…. Земляника. Она! Я же ее ел! Она такая вкусная и душистая,… а сало? Обычное сало? С горчицей? А? Ну, что за вкуснятина!! А хлеб… с маслом…. Этот хлеб с маслом!» - Павел сглотнул слюну и зажмурился еще сильней. И вновь красочные разводы на темном, бездонном фоне. Беречь силы. Беречь!

Вдруг раздался стук. Резкий и противный. Павел открыл глаза. Кто-то стучал по пустой железной миске. Ритмично выбивая, какие-то непонятные сигналы…не то - азбука Морзе… не то - просто абстрактный, но красивый ритм…

Павел поднялся с нар и осмотрелся. Темно. Где-то вдалеке мелькнула тень. Клюфт попытался разглядеть этого человека. Но тщетно. Кто это был? Фельдмана вряд ли. Оболенский, он тоже исчез. Клюфт негромко и робко позвал в темноту:

- Петр Иванович,… Борис Николаевич,… вы где?

Ему никто не ответил. И вновь стук. Он раздавался откуда-то сбоку. От стены. Там, на нарах, кто-то выбивал эту мелодию. Знакомую мелодию… Павел попытался вслушаться. Звуки… Они, что-то напоминали,... не то марш, не то гимн. Очень знакомый…

Клюфт поднялся и пошел на шум. Шел долго. На ощупь. Почти ничего не было видно. Павел передвигал ноги по земляному полу – шаркая подошвами по нему. Этот шорох, словно вторил, тем, металлическим звукам. И вновь в голову пришла мелодия! Она!

«Это она! Точно! Она! Славься! Славься - наш русский народ! Славься, славься - наш русский народ! Нет, определенно это она! Как колокола! Это из оперы! Но из какой? Не помню... по-моему, из Сусанина… Глинка! Нет, а может Мусорский?»

Павел уже почти подошел к тому месту, откуда неизвестный человек, словно радиомаяк – издавал звуки. Клюфт остановился и тревожно спросил:

- Эй? Вы, что тут шумите? Что играете? Спать не даете?

Звуки прекратились. Тишина. Павел вслушивался и пытался рассмотреть незнакомца.

Раздался голос. Опять этот знакомый голос:

- Ты же хотел есть? Ну, так я тебя и позвал! Садись – тебе надо подкрепиться!

Это был Иоиль! Павел, неожиданно для себя, обрадовался. Он, кинулся в темноту, на зов богослова, как к родному брату!

- Это ты? Богослов?! Ты что тут делаешь? Тебя что, тоже, сюда по этапу?!

Иоиль сидел на нарах, раскинув - свой большой плащ и держал в руках миску. Обычную, железную миску! Павел не видел его лица в полумраке, но он чувствовал – богослов смотрит на него!

- Ты хотел, есть… возьми… - Павел, ощутил, как ему разжали ладонь и в нее вложили кусок, чего-то мягкого и теплого!

Клюфт поднес руку к губам. Запах… такой прекрасный запах… это был хлеб! Причем, не какая-то, там - овсяная «черняшка», а отличный - пшеничный хлеб! Павел, засунул мякиш в рот и стал яростно жевать! Он давился и глотал большие куски. Но они, они… не исчезали. Он жевал, а хлеба было… все больше! Как здорово!

Павел, мычал, как ребенок и махал руками! Он попытался, что-то спросить у богослова, но не смог! Хлеб, заполнивший полость рта, не давал произнести и слова. Богослов терпеливо ждал – когда Клюфт насытится. Наконец Павел сумел прожевать кусок. Как ему показалось – он был величиной с буханку. От этого перемалывания пищи, даже свело челюсти. Клюфт тяжело дышал. Он подозрительно спросил:

- Откуда хлеб? И белый? А? Опять твои проделки? Опять меня подставить хочешь. Как с библией… Иоиль? Ты кто? А? Я уже боюсь встреч с тобой! Боюсь! Это больше похоже на сумасшествие! Я схожу с ума!

Иоиль тяжело вздохнул:

- Сходишь с ума, боишься,... а хлеб берешь, из моих рук,… значит не так сильно боишься. Значит, ты слаб и не управляешь своим телом еще. Не можешь себе отказать.

- Ты о чем? Кто ж от хлеба откажется?

- Да, да, конечно… у вас с этим все просто.

- Иоиль? Ты о чем? Ты опять за свои проповеди? Хотя. Хотя, честно говоря, я даже рад. Рад! Я даже не поверишь – соскучился по тебе. По твоим умностям! По твоим, таким, правильным словам - как ты считаешь. А я вот пытаюсь опровергнуть! И я сейчас вот тебе задам, наконец-то, вопрос, на который ты вряд ли ответишь!

- Нет вопросов, на которые бы не ответил Бог. А я говорю лишь его словами, ведь я богослов!

- Ну-ну! Бог говоришь… ну, вот и пришло время спросить у Бога, а что он может?

- Бог может все!

- Да это я знаю! Это красивые слова! А на деле! Вот на деле! На моем деле?! А? Когда слова должны подтвердится действием?! А? Нет? Или опять какую умную отговорку найдешь? А? Вот теперь? Вот ты? Вот я! Мы сидим тут, и ждем - когда придут и нас расстреляют! Просто - пустят пулю в лоб! Как баранам! Что, мы так и должны, и сидеть, и ждать - своей смерти? А кому она будет нужна, эта смерть? Богу? Зачем Богу смерть? А? Если ему нужна смерть, это странно! Смерть нужна дьяволу! А Богу? Богу - зачем смерть, тем более невинных! Он, что ж, не видит – что тут, гибнут невинные? Почему же Бог нас не спасет? А?

- Богу смерть не нужна,… а то, что это испытание, так это – правда,… Бог посылает испытанием. И все. И не все люди, к сожалению его проходят! - Иоиль, сказал это ласково, почти пропел.

- Опять?! Я так и знал! Но это все пока слова! Красивые слова! А если, я не хочу умирать! Если я не хочу! Почему я должен умереть? А? Что я сделал Богу такого, за, что он меня - посылает на смерть?

- Бог не посылает тебя на смерть! Тебя посылают на смерть другие люди, такие же, как и ты… грешники. И Бог тут не при чем! Но Бог может тебя спасти. Если ты его попросишь,… он каждому человеку дает шанс…

- Опять? Попросить? Мне, что встать на колени? И все? Он меня отсюда вытащит? Не верю! – разозлился Клюфт. – Не верю я в эти чудеса!

- Ну, вот ты и ответил на свой вопрос. Как же Бог может тебя спасти, если ты сам не веришь?

Клюфт рассмеялся. И как-то брезгливо спросил:

- Значит, говоришь – дает шанс? Так ты хочешь сказать, что вот тот человек, по фамилии Фельдман, который подбивает меня на побег – и есть шанс? Он? Так, он сам убийца! Он сам расстреливал - невинных! Как грешник может стать шансом и подмогой - Бога?! А?

- Не может,… но ты, спросил о себе. А говоришь о другом человеке…

Павел задумался. Богослов опять его переиграл. Запутал и ушел - уклонился. Хотя вскользь он вновь находил ответ на любой вопрос. Причем Павел непроизвольно ловил себя на мысли, что Иоиль прав. Действительно прав!

- Так, значит,… мне надо согласиться? А как же - грех? А? Как же?! Этот человек подбивает меня - назваться не своим именем!! Вернее не отвечать не на свое имя. Вернее,… в общем - он подбивает меня… да хрен знает, меня, к чему он подбивает! – сам на себя разозлился Павел

- Ты, запутался. Ты хочешь сказать, вернее, спросить ответа у меня? Есть ли грех в твоем спасении - если оно основано на лжи? Это уже хорошо. И я тебе отвечу. А ты сам реши. Ответ прост. Кто замышляет сделать зло – того называют злоумышленником! Помысел глупости – грех! Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя! Спасай взятых на смерть, и неужели ты, откажешься - от обреченных на убиение? Таково и познание мудрости для души твоей.

Павел задумался. Он закрыл глаза и попытался расшифровать за мудреный ответ богослова. Но тот молчал. Он тоже ждал.

Клюфт закрыл лицо руками и зашептал – вторя словам Иоиля:

- Если ты нашел ее, то есть будущность и надежда твоя не потеряна! – слова зазвучали эхом в голове.

«Умирать! Почему я должен умирать? Нет! Я не должен умирать! Нет! Не должен!» - Павел потянулся к Иоилю. Он хотел нащупать его руку. Взять его ладонь и крепко, крепко сжать ее! Так сжать, что бы богослова вскрикнул! Вскрикнул, а Павел понял – Иоиль это не видение и не сон! Он есть! Есть!

Но ужас! Рука провалилась в пустоту! Павел судорожно хватал пространство! Паника! Богослов пропал! Опять…

- Иоиль! Ты не можешь меня бросить! Нет! – застонал Клюфт и… проснулся.

Предыдущая Оглавление Следующая