Владимир Померанцев. По царским и сталинским тюрьмам
Описания арестантских увлечений ручными ремеслами, цветоводством, политикой, историей и даже философией могут создать впечатление о значительном свободном времени для размышлений, бесед и личных занятий, имевшемся в распоряжении заключенных. Нет, этого не было, да и быть не могло по замыслам устроителей “арестантского рая” или “золотой клетки”, как иногда называли спецтюрьмы. Заключенный, прежде всего, должен был непрерывно сознавать и ощущать свое бесправное и изолированное состояние. На фоне этого рабского состояния ему предоставлялась возможность облегчить свою участь работой по специальности или близкой к ней. По идее предполагалось, что от степени усердия арестанта зависела степень облегчения, но не освобождения. Попавшие в “золотую клетку” должны были знать или догадываться, что выхода из клетки нет. Даже если будут освобождены за свое большое усердие, то освобождение будет означать пожизненную ссылку либо прикрепление к “золотой клетке”, но уже с другой ее стороны. Свободы распоряжаться своей судьбой арестант лишался навсегда.
Непрерывность этого состояния, прежде всего, поддерживалась режимом рабочего дня. В военное время продолжительность работы в бюро, не считая перерывов на принятие пищи, составляла 11 часов. После окончания войны была отменена вечерняя работа, и рабочий день стал девятичасовым. По воскресеньям, как правило, работы в бюро не было. Вот этими воскресеньями и временем ежедневных прогулок — утром, в обед и вечером — и пользовались арестанты для своих личных занятий мастерством или умствованиями. Конечно, и в рабочее время иногда удавалось вырывать часок-другой для своих личных дел, но для этого нужно было обладать искусством “темнить”, уметь делать вид, что ты работаешь, не снижая ожидаемых от тебя начальством результатов.
Трудовая дисциплина поддерживалась тюремными надзирателями, следившими за выполнением распорядка дня, а внутри бюро — офицерами госбезопасности и системой начальников из арестантов. Офицеры занимали должности руководителей отделов, подчинявшихся заместителю начальника и начальнику бюро, имевшим чин подполковника и полковника. Каждый отдел состоял из групп, последние разбивались на бригады. Во главе ставились соответствующей квалификации арестанты.
Подобные бюро-спецтюрьмы, именовавшиеся особыми конструкторскими или особыми техническими бюро, управлялись особым отделом НКВД или МВД. Каждому бюро назначался производственный план, который развертывался по отделам, группам и бригадам. Словом, по производственной деятельности эти бюро по форме ничем не отличались от таких же бюро в промышленности или военном ведомстве.
В чем же дело? Какие претензии можно было предъявлять и к продолжительности рабочего дня, и, тем более, к организации работ? Не забудьте, что шла война. И на войне, и в тылу приходилось во много раз хуже жить и питаться, чем арестантам. Да и продолжительность рабочего дня была не меньше: многие в тылу неделями не выходили с заводов, там работали, ели и спали. Я уже рассказывал о случаях, когда “доходяги”, попав в тюрьму, начинали поправляться и принимать человеческий образ. И многие на воле, сравнивая свои домашние заботы, мучения с транспортом на работу и с работы, голод, изнурительный труд, страх смерти от бомбардировок, сравнивая все это с положением арестантов, обеспеченных охраной, едой, пусть плохой, но постоянной едой, “свободных от страхов войны”, не без основания говорили: “спрятались, отсиживаетесь от войны” и даже, может быть, завидовали арестантам.
Но достаточно было “вольняшке” оказаться под угрозой ареста или даже только подумать о возможности ареста, например, в связи с арестом мужа или брата, как всякая зависть к арестантскому житью пропадала, и кроме ужаса перед такой возможностью в душе “вольняшки” ничего не оставалось. Что угодно — тяжелый труд, голод, смерть на фронте или от бомбы в тылу, но только не тюрьма! Значит, дело не в регулярности питания и режиме работы, не в организации и назначении ее и не в ощущении безопасности.
Все дело в переходе человека в новое психологическое состояние. Можно мыслить не только о полном равенстве условий жизни, питания, труда, но и отыскивать преимущества по сравнению с “волей”, и все-таки психология “вольняшки” будет принципиально отличной от психологии арестанта. Заключенный окабешник никогда не будет предметом зависти “вольняшки”, даже если первый получает ресторанное питание, а второй — жалкие продукты по карточке служащего. Это отличие объясняется и определяется одним словом: раб.
И на воле у советского гражданина немного степеней свободы. Начать хотя бы с состояния быть гражданином. Гражданские права человека обусловлены законом. Но сам-то человек не может, а чаще всего и не умеет воспользоваться предоставленными ему правами. Не так велика и свобода передвижения у “свободного” гражданина: внутри города или села еще туда-сюда, а переехать в другой город и тем более из села в город — это практически не только невозможно из-за нехватки материальных средств, но для колхозника и уголовно наказуемо. Совсем небольшая свобода выбора места работы, а для окончивших школу так и прямое лишение этой свободы — поезжай, куда пошлют. При низком материальном обеспечении и при всеобщей стандартности предметов питания, жилья, мест отдыха и тут свободы выбора почти нет.
Этих степеней свободы по крупинкам у каждого “вольняшки”, но они реально имеются, и он твердо знает, что этими крохами может всегда и ежеминутно воспользоваться, пусть даже во вред себе. Может свободно просить о переводе на другую работу, свободно обменять лучшую квартиру (скорее комнату) на худшую, но ближе к работе; может свободно поголодать три дня, а потом съесть за один присест три хлебных пайка... Во всем этом он на воле принадлежит самому себе. Этой принадлежности себе арестант лишен: он раб. Сейчас он в камере или в бюро наладил хорошие отношения с другими арестантами, получил в камере место у окна или на нижних нарах “вагонки” и вдруг:
— Кто тут на Пы? Как фамилие? Собирайся с вещами...
Куда? Что? Почему? Бесполезные вопросы. Он — раб, вещь и его, как вещь, перевозят из одной тюрьмы в другую на следствие или переследствие или на новую работу, кому-то нужную, но только не ему.
Сознание своего рабского состояния ни на минуту не покидает арестанта. Это тлетворное сознание изо дня в день подтачивает его физические, а главное, психические силы. Развивается чрезмерная впечатлительность, подозрительность, недоверчивость или неожиданно для себя самого наивная сверхдоверчивость, вспышки гнева и возбуждения сменяются припадками меланхолии. А надо всем довлеет сознание: раб, раб, раб.
Мучительно хочется забыться сном, работой, мастерством, чтобы избавиться от ощущения нереальности и фантастичности реального и чтобы поверить в реальность нереального мира. Вот откуда вытекает жажда работать. Вот почему в исправительно-трудовых лагерях физическое утомление от механической работы приносит облегчение арестантам, особенно из интеллигенции. Умственный труд в спецтюрьмах чище, легче, естественнее для интеллигента, но в этом труде содержится больше психических мучений, чем в труде физическом. Там, на лесоповале, если арестант не имеет органических недостатков и не доведен следствиями и этапами до состояния “доходяги”, то даже интеллигент может окрепнуть и телом, и душой. Есть, по крайней мере, такой шанс. А в спецтюрьме интеллигент постепенно погружается в состояние подавленного духа, боязни своей тени, прострации.
На прогулке два заслуженных и почтенных по возрасту арестанта-профессора с увлечением беседуют о самых высоких материях из области теории чисел. Как приятно со стороны посмотреть на их осанистые фигуры, неторопливые жесты убеждения, подчеркнутую вежливость наклонов корпуса при возражении противнику. И вот из-за угла тюремного здания появляется им навстречу тюремный надзиратель, ну просто обыкновенный “цирик”, на языке окабешников. И с осанками достохвальных профессоров происходит мгновенная метаморфоза. Оба поспешно отступают в сторону, раболепно кланяются и заискивающе улыбаются. Тьфу! Какая гадость! А послушать каждого перед этой встречей, ну Катон Катоном! Одного из них я знал еще по институту: прекрасный педагог, увлекательный лектор и даже с гражданскими нотками при изложении... теории множеств.
На предыдущую главу На следующую главу На оглавление