Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

Виталий Семенович Степанов. Каким бы ни было прошлое, оно мне дорого


Воспоминания реабилитированного Виталия Семеновича Степанова


Семья Суходеевых, слева направо: Галина Степановна, Виталий, Коля, Семен Георгиевич (1941г).

Мои предки по отцу родом из Вятской губернии. Они переселились в Сибирь во времена столыпинских реформ. Мой прадед Суходоев Семен поселился в селе Дубенское Ермаковского района, получил надел земли, построил дом. Этот дом цел до сегодняшнего дня и в нем живут люди. Удивительно, как добротно строили дома наши предки. Строили на века, с надеждой на будущее. Ведь что крестьянину надо? В первую очередь, землю, чтобы было к чему приложить свои руки и ум. А все остальное – дело наживное. Только не ленись, строй дома, хозяйственные помещения, разводи скотину и, главное, расти себе смену – своих детей. Немного надо русскому человеку для счастья.

После смерти прадеда дом унаследовал мой дед, Суходоев Егор Семенович. Моя бабушка Суходоева (Коловская) Ксения родила ему трех сыновей: Дмитрия, Илью и Семена (моего отца). Бабушка умерла, когда моему отцу, младшему из братьев, было три года. И родные, и соседи горевали. Одна из соседок спрашивает: «Семен, что, мать-то умерла у тебя?» «Нет, она спит и руки вот так сложила… И в руках свечка горит. А тетка Домна плачет».

Через какое-то время дед Егор женился повторно и привел в дом мачеху Феодору (Федору) Моисеевну. Младшему из братьев, Семену, который не был помощником в семье, а только обузой, времени и внимания стали уделять мало. Шефство над ним взяла тетя Домна. Бывало, покормит его, приласкает. Семен привязался к тетке, как к родной матери, и сохранил сыновью любовь к ней на всю жизнь.


Маленький Виталий
с родителями (1942 г).

Шло время. В семье Егора Семеновича родилось еще трое детей: Нина, Екатерина и Вера. Семья без устали работала – строили, сеяли и убирали хлеб, разводили скотину, растили детей. Женили старшего сына Дмитрия, и он получил от родителей надел, чтобы жить самостоятельно.

Но правда о семье моего деда была бы неполной, если ничего не сказать о событиях тех времен в стране. Мой отец родился 15 февраля 1915 года. В октябрьский переворот ему было два года. Жители Дубенска о перевороте и слышать не хотели и продолжали жить прежней жизнью, мол, наша хата с краю. Но скоро волна насилия докатилась и до них. Сначала их столкнули лбами с местными казаками, которые имели больше привелегий, чем простые крестьяне. Не понимали дубенцы, что казаки защищали Россию от смуты и разбоя и были опорой царя. Казаки защищали и их, крестьян от грядущего раскулачивания. Неграмотные дубенцы не понимали, что любое грубое вмешательство в жизнь страны начинается под лозунгом: «Разделяй и властвуй!»

Первый клин раздора между казаками и крестьянами был удачно забит. Потом были второй, третий, четвертый клинья и так далее. Забили клин между женщиной и мужчиной. Мол, прав у последнего много, а у женщины их нет! Этот клин раскалывал семью, являющейся основой Российского общества. Клин между детьми и родителями. Клин между беднотой, которая вела праздный образ жизни и не хотела напрягаться на работе, и настоящими тружениками-крестьянами. Были созданы комбеды (комитеты бедноты), которые стали править жизнью крестьян. В Дубенске на скорую руку создали коммуну, где все общее, все «мое».

Дед Егор, видя такой поворот жизни, уехал в Ольховку Курагинского района и устроился конюхом на прииске «Минусазолото». Хозяйство осталось на плечах Феодоры Моисеевны с пятью детьми. Младшие дочери нуждались в постоянном досмотре, а хозяйство требовало рабочих рук. Выхода не было, и Феодора Моисеевна вступила в коммуну. Но жизнь от этого не стала лучше. Тогда она уходит из коммуны и начинает зарабатывать пошивом одежды для сельчан. Скоро в их семью приходит родная племянница деда Егора, десятилетняя Суходоева Евдокия, которая осталась сиротой. Она досматривала за младшими детьми, а бабушка Феодора день и ночь сидела за швейной машинкой, зарабатывая на пропитание семьи.

Пришел 1931 год, и наступило время раскулачивания. Комитет бедноты решил, что хозяйство Суходоевых подлежит раскулачиванию. Началась опись имущества, копию которой мне выдали в Ермаковском архиве. Вот этот список:

1. Дом крестовый – 1 12. хомутов - 2
2. амбар –1 13. сани некованые -1
3. баня – 1 14. сортировка - 1
4. хлев – 1 15. веялка - 1
5. лошадь старая -1 16. чаша чуши - 1
6. полпозок – 1 17. самовар - 1
7. плуг – 1 18. столов - 3
8. бороны – 2 19. кроватей - 1
9. телега – 1 20. подушек - 3
10. кос – 2 21. шкаф - 1
11. серпов -2 22. зеркало – 1
23. куриц – 5 штук

У моего деда Егора Семеновича было засеяно по гектару пшеницы и риса. По нынешним меркам, вроде бы много. Но подумайте, как с одной старой лошадью эту пашню вспахать, взборонить, засеять, убрать? Приходилось нанимать людей и платить им будущим урожаем. Других доходов не было. Крестьянина кормила лишь земля. Поэтому в своих сусеках оставалось совсем немного: 10 пудов ржи, 4 пуда овса и так далее. А семья – восемь человек!

В документах о раскулачивании пишется, что Евдокия Суходеева – батрачка! На самом деле осиротевшая Евдокия (ее родители погибли, когда ей было девять лет) была полноправным членом семьи, приходясь деду племянницей, а моему отцу – сродной сестрой. Куда же было идти сироте? Конечно, к родному дяде, которого она до самой смерти считала своим вторым отцом и была благодарна ему за участие в ее судьбе. На протяжении всей жизни они дружили, бывали в гостях друг у друга и обменивались письмами. По рассказам же отца и самой Евдокии Суходеевой, основанием для раскулачивания была как раз она, Евдокия. Ее-то и посчитали рабочей силой, которую кулацкая семья якобы эксплуатировала. Пишут, что она работала! Но в то время в семье не было неработающих – работали в силу своих возможностей все. Так и меня воспитывали, с детства приучая к труду, и я не жалею об этом.

Истиной причиной раскулачивания было, конечно же, несогласие бабушки Феодоры с комитетом бедноты и уход ее из коммуны. Подвести под статью и написать на бумаге можно все, что угодно. Свою бабушку мы звали не Феодорой, а Федорой. С вашего позволения я так в дальнейшем и буду ее называть.

Так вот, бабушка Федора, как многодетная мать была выслана к своему мужу в Ольховку, а братья Илья и Семен были отправлены под конвоем на пристань реки Чулым, где их должны были погрузить на пароход и отправить, невесть куда. Илье в то время было 20 лет, а моему отцу – 16. В документе из Ермаковского архива говорится, что ему было 17 лет. Это неправда. Не знаю, ошибка ли это или ему намеренно приписали год, чтобы считать его совершеннолетним? Отец в то время выглядел худым, слабосильным мальчишкой. Илья же был в расцвете сил: молодой, крепкий, дерзкий парень.

Два дня прождали братья на берегу Чулыма своей очереди без еды и без денег. На пристани масса народа, слышны проклятья, плач, многоголосый шум. Наконец, Илья не выдержал: «Хватит с нас, бежим домой, в Дубенское». И они, улучив момент, тронулись в путь пешком. Когда из-за голода кончились силы, Илья приказал: «Иди, Семен, в деревню и проси у людей милостыню.

- Я один не пойду. Пойдем вместе.

- Возражений не принимаю. Посмотри на себя и на меня. У тебя жалкий вид, тебе обязательно подадут кусок хлеба.

И Семен пошел. Потом он ходил еще и еще, когда на их пути встречались деревни. А ночевали прямо в поле под кустиком. Поздно вечером они добрались до своего родного села и остановились у родных. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь. Скоро их арестовали и выслали в Ольховку Курагинского района.

Там для страны добывалось золото, и нужны были забойщики в золотоносные шахты. Шахты строились в ускоренном режиме, и потому крепление проходки было некачественным. По этой причине нередки были обвалы шахт с человеческими жертвами. Особенно опасно было работать шахтерам весной или в проливные дожди, когда кровля над головою пропитывалась водой. Так погиб единственный сын тетки Домны – Семен Семибратченко. К тому времени они тоже оказались в Ольховке.

Отец мой получает статус спецпереселенца и лишается гражданских прав. Он не имел паспорта, а лишь временное удостоверение, с которым должен был регулярно являться в комендатуру для отметки. Спецпереселенцам был запрещен выезд за пределы спецпоселения. То есть Ольховки.

Моя мать, Степанова Галина Степановна, когда я родился, не стала записывать меня на фамилию отца, боясь, что я унаследую статус спецпереселенца.

В настоящее время Ольховка переименована в город Артемовск. Он расположен примерно в полуторах сотнях километров от Минусинска в сторону Восточного Саяна. В последний раз я был на своей малой родине в 1963 году.

Возможно, написав свои воспоминания, я допустил какие-то неточности, но спросить не у кого. Большинство людей, о которых я писал, отошли в мир иной. Светлая им память.

P.S. В 1934 году мой отец и дядя Илья подавали прошение местным властям о реабилитации, но им было отказано, о чем свидетельствует документ. Очень нелегкой была жизнь семьи Суходеевых. Колесница истории прокатила по ней без жалости. И еще многие семьи разделили ту же участь. Дядя Илья и тетя Нина погибли во время Великой Отечественной войны. Дед Егор умер от сердечного приступа, идя с работы домой в возрасте 58 лет. У дяди Дмитрия, старшего из братьев, отнялись ноги, и он стал инвалидом.


Семен Георгиевич Суходеев (1971 г.)

Было подорвано здоровье и у моего отца. По этой причине врачебная комиссия рекомендовала ему сменить высокогорный климат Артемовского рудника и переехать на новое место жительства, желательно в Минусинскую котловину. Органы НКВД дали согласие на переезд. Но в Минусинской котловине мы прожили недолго. Вскоре отца переводят на новый рудник, на котором добывают что-то совсем непонятное. Только много времени спустя я узнал, что там добывали торий, элемент под номером 90 в таблице Менделеева. Он обладает теми же свойствами, что и уран. Руды Тория радиоактивны. Поэтому грунтовые воды в границах залегания пить было нельзя. Но простые смертные об этом не знали. Правда, через несколько лет в поселке был все же построен водопровод. Две насосные станции стали подавать воду в поселок с большой реки, расположенной в шести километрах от рудника.

Пишу эти строки и вспоминаю свое детство и свою юность. И самое интересное то, что, каким бы ни было прошлое, оно мне дорого, оно окрашено в розовые цвета, и я бы не отказался прожить его еще раз. Но, увы, жизнь у нас только одна.