Отца арестовали, когда мне было 10 дней. Через два года после ареста мы переехали в Казахстан. В то время в Казахстане уже было много ссыльных и на то, что отец наш был осужден, смотрели сквозь пальцы. Нужны были специалисты с высшим образованием, и здесь, наконец, мама получила работу. На этом переезде настоял отец, который отбывал срок в лагерях северного Казахстана, затем попал на лесосплав, на горную реку, и оттуда его, в конце концов, перевели агрономом большого лагерного хозяйства. Сельскому хозяйству он обучался с детства у своего деда, который еще до революции выращивал и продавал пшеницу на Кубани и уже в те времена получал книги и журналы по ведению сельского хозяйства. Из Америки дед выписал какой-то совершенно необыкновенный плуг и граммофон и, когда кончалась страда пил с друзьями чай самоварами, слушая разудалую музыку. С этими же друзьями он занимался кладоискательством, и много необыкновенных историй было им рассказано внуку. Обучил он его всему, чем владел сам. Руками дед мог делать практически все – и избу поставить и сапоги стачать. Отец был смекалистым и ловким и схватывал все на лету. Эта выучка помогала ему выжить в лагерях. Работая агрономом, отец выращивал не только овощи, арбузы и дыни. Лагерь был расположен на реке, и он организовал там ловлю рыбы. Теперь вольнонаемные были обеспечены доброкачественными продуктами. Отца расконвоировали, дали лошадь, чтобы он мог свободно объезжать все хозяйство. И начальство, убедившись в его исключительном трудолюбии, надежности и сообразительности послало его в командировку, в Алма-Ату, разрешив заехать к семье.

Мы тогда жили в подвале, арендуя его у рыжего, усатого украинца по фамилии Жук. Половину своего дома он сдавал квартирантам. Почему мы переехали в подвал, не знаю, может просто, не было ничего подходящего, а, скорее всего, на лучшее жилье не было денег. Стены в подвале были земляными, пол тоже. Единственное окно, находящееся на уровне земли, выходило во двор. Мне не было тогда и пяти лет. Когда мои братья и сестра уходили в школу, я сидела дома одна. Мама пропадала на работе допоздна. В подвале была сложена печь, и, когда приходила мама, ее топили, а посередине комнаты на полу стояла всегда включенная электроплитка. Спираль ее была черной из-за низкого напряжения. Вот над этой плиткой, скрючившись, я коротала время, глядя в окно. Я наизусть изучила все ноги, проходящие мимо окна, и по ним определяла, кто зашел во двор.

Этот момент я очень хорошо запомнила. Я сидела над плиткой и смотрела в окно, вдруг (была зима) быстро прошли, обутые в меховые сапоги незнакомые ноги, а полы шубы разлетались в разные стороны. Это приехал отец. Больше ничего – ни его лица, ни радости встречи, ни разговоров, я не помню.

Следующий приезд отца произошел уже тогда, когда у него кончился срок. Это было лето. Мы жили в маленьком, деревянном доме, с огромным фруктовым садом. Хозяевам необходимо было на время уехать, и они сдали нам дом дешево и разрешили снять урожай с деревьев.

Мама часто говорила об отце, о том, что он скоро приедет. И я внутренне уже воспринимала его, как родного и близкого человека. И вот он приехал. Мне семь лет, я в саду показываю подружкам детский сервиз, который он мне привез в подарок. Сервиз был замечательным – с рисунком – грибочками на чашках и блюдцах. Все было таким миниатюрным и прекрасным, аж дух захватывало. Радость и восторг от приезда отца и от подарка как-то смешивались с восприятием самого сада, большого, пронизанного солнечным светом и теплом. Пчелы, роящиеся в цветах, бабочки, порхавшие вокруг, деревья, все вместе вызывало ощущения счастья. Прошло столько лет с тех пор, но то состояние при воспоминаниях воскресает, и радость заполняет каждый уголок сердца.

Из соображений экономии на зиму мы перебрались в саманный с глиняным полом дом, с двумя малюсенькими комнатами. Отец еще не работал, и мы постепенно привыкали друг к другу. Он научил меня подметать пол веником, сделанным из полыни.

- А, когда подметешь, посмотри, что лежит у тебя под подушкой.

(Какие-то постели появились у нас с приездом отца. Раньше мы спали все вместе, разложив перину на полу, ложились на нее поперек и укрывались одеждой, в которой ходили днем.) Под подушкой лежала конфета. Где отец доставал их? В наших магазинах тогда конфеты не продавались.

Урожай яблок из сада, где мы жили раньше, спустили в погреб. Погреб находился во дворе. Он был глубоким и, по моим воспоминаниям, над ним не было никакой крыши. Наступила весна. Снегу за зиму выпало много, да еще начали идти дожди, земля промокла и раскисла. Я находилась в доме, когда услышала горестный крик. Я выбежала на улицу.

До сих пор я помню каждую деталь, так глубоко врезалась в память эта картина - отец сидит на срубе погреба и плачет. От таяния снега, от дождей, земля размякла, и погреб провалился. Я вижу, у отца очень худое, отчаянное лицо, но больше всего я удивилась, какой он сам худой. Через расстегнутый ворот рубашки виднелась впалая грудь и было видно, как отходят от грудины ребра. Впервые у меня сжалось сердце. Я, тогда поняла, что отец плачет от бессилия. Потом у него были нервные срывы, неадекватное поведение и многое другое. В лагере он должен был выживать сам, здесь нужно было выживать всей семьей, для которой он, выйдя из тюрьмы, практически не мог ничего сделать. Здесь, на воле, инициативу давили полностью и все его навыки и умение никому не были нужны. И теперь, когда я вспоминаю его возвращение домой, то в памяти всплывает не тот солнечный, прекрасный, летний день, а серая, сумрачная погода и сидящий возле заваленного погреба, худой, взрослый, плачущий человек, а вокруг снег, через который проглядывает черная, мокрая земля.

Отцу было тогда всего 44 года.

20 сентября 2007г.
Новосибирск