П. Соколов. Ухабы
"Слава" - на славу.
" Папа Чапа-спец по шпеку,
Пил и "лютую" и "меку".
Посещая хат ряды
Избегал лишь пить воды. "
(Расшифровку см. в тексте)
Во время моего отпуска в роте произошли крупные изменения. Во-первых, произошла смена обмундирования. Наша полицейская форма, хотя и с надписью "Вермахт", нас как то коробила, несмотря на ее добротность, и мы с чувством удовлетворения облачились в новое обмундирование. Это была форма горных стрелков (егерей). Она состояла из лыжных брюк, горных ботинок с шипами, стандартной солдатской куртки с 4-мя накладными карманами, и кепи, с козырьком, обшитым тем же материалом. Шинели были стандартные, но их надевали только в караул, а при выходе в город их обычно не надевали, то ли по традиции, то ли из форса. Второй новостью стало назначение Ходолея, вместе с Вальхом на кухню. В армии для этого особой квалификации не требуется: ткнули пальцем - ты и ты . И давай вари! Борис стал заведующим, а Алешка поваром. Кроме них там еще, в качестве общего руководителя продчасти был немец Цинк, здоровенный белобрысый малый, тоже переведенный с должности командира взвода. Эта перестановка несколько разъединила нашу компанию, но с другой стороны сулила определенные дивиденды в смысле добавок. Наконец изменился и характер боевой подготовки. Вместо осточертевших "экзерциров" стало много времени уделяться тактическим занятиям и особенно маршам. Первый из них случился вскоре после моего возвращения из отпуска и получения нового обмундирования. Дело было вечером, я был в городе. Вдруг нарочный стал всех скликать на сбор. Часов в 10 вечера рота была построена. и как я уже говорил, в одних куртках выступила в поход. Шли с короткими остановками всю ночь. Прошли по шоссе 36 км, Затем предстояло еще углубиться в горы. Было еще темно, и надо было дожидаться рассвета. Разогретые во время ходьбы, мы стали замерзать (как никак конец ноября!) и грелись подобно овцам, собравшись в плотную кучу. (Вот была бы мишень !) Через час стало светать и мы , растянувшись в колонне по одному, еще часа 4 карабкались по горным кручам, пока не прибыли в какое то село. Там отдохнули часа два. Кое кто успел перекусить фасольной похлебки в местной корчме, кто то вздремнуть на лавках или осенем солнышке, а затем пошли другой дорогой обратно. Непривычка и еще неразмятая обувь сделали свое дело : многие захромали. Когда до города осталось километров 10, нас встретила наша машина и подобрала первую партию инвалидов, а затем снова вернулась и забрала более легких страдальцев и примкнувших к ним симулянтов. Мы же, стойкие солдаты, во главе с командиром роты, дотопали до казармы пешком. Этот первый марш составил более 75 км, примерно за 18-20 часов. (потом были и подлиннее) На утро всех построили. Командир роты приказал выйти из строя тем, кто здоров и дошел до конца пешком. Это вызвало некоторое замешательство. "Здоровые" почувствовали, что дело пахнет какой то работой, "болящие" и темнилы почуяли возможность покантоваться. Но оказалось наоборот. Всех дошедших отпустили отдыхать. а остальных распределили на работы и в караулы. Вскоре произошло еще событие, запомнившееся мне на всю жизнь. Кончался год, и видимо план сдачи хлеба не был выполнен, или потребовались дополнительные поборы, но так или иначе нас, т. е. часть роты, разослали, как и подразделения других частей, по деревням, для оказания помощи в сборе недоимков. Мы, человек 15, оказались в большом селе, километрах в 15-20 от города. В Югославии мало компактных сел, а в основном отдельные усадьбы-хутора, отстоящие один от другого на 200-300-500 м. Обычно нас делили на группы по 2-3 человека. Группе придавался представитель сельсовета. и таким образом она обходила ряд хуторов. Представитель вел "разъяснительную работу", призывая поддержать город, нуждающийся в хлебе (в основном это была кукуруза, бывшая важным хлебопродуктом в Югославии). Затем начинался торг : cколько хозяин может сдать хлеба дополнительно. Часто совместно шли к амбару, и на месте договаривались о сдаче. Сдавали неохотно, со скрипом. Мы шли дальше. а крестьянин потом вез (или не вез) хлеб на сдачу. Нам это было не известно. Контролировал это дело сельсовет, а мы были только для придачи всей этой операции большего авторитета. Представителей администрации было раз-два и обчелся, а домов много, да еще разбросанных по большой территории. Поэтому, когда мы усвоили методику вымогательства, то некоторые группы ходили самостоятельно, особенно те, где имелись краснобаи из местных русов. Жили мы в большом помещении, то ли школы, то ли в административном здании. Кормились, как и ранее, за счет обложения крестьян. Это касалось ужина, а в обед перекусывали у кого либо из хозяев. Нашу группу возглавлял, уже упоминавшийся мною Малюта. Кроме меня в нее входил некто Копыльченко, молодой парень лет 22, выпускник кадетского корпуса, пробивной, но не особенно нами чтимый. Предвкушая наступление Рождества и нового года, предприимчивые отцы семейств запаслись "обменным фондом". Вдобавок, сориентировавшись в обстановке, они обнаружили еще один путь наживы, т. е. входили в сделку с крестьянами, снижая налог в обмен на шмат сала или связку копченостей. Я, правда, сам при таких гешефтах не присутствовал, но знаю, что такие операции проводились. Наше звено было "безсеребрянниками". Я с Копыльченко были холостыми, а Малюта имел лишь взрослую дочь, достаточно обеспеченную и жившую в Хорватии. Зато мы не слишком ломались, когда нас приглашали к столу, и отдавали должное гостеприимству хозяев, я главным образом по части еды, а мои коллеги - и питья. Как бы то ни было, но в кладовой нашего временного пристанища ото дня ко дню росло число свертков, мешочков и мешков. В Югославии существует такой праздник "Слава". Это вроде именин всего рода, а поскольку в селе все почти родичи, то он превращается в общесельский праздник. Обычно гвоздем такого праздника является зажаренная целиком свинья, габариты которой заисят от достатка и численности семьи. Приближалась такая Слава и в нашей деревне. Поступил приказ готовиться к возвращению домой, видимо, чтобы не мозолить глаза сельчанам на праздник, и во избежание возможных инцедентов. Так или иначе, на завтра был объявлен отъезд. Уже с ночи со всех концов деревни несся визг свиней, и полыхали костры по склонам холмов. На утро, когда мы получали разнарядку обхода от местного представителя, Малюта стал выяснять, кто из наших нынешних адресатов побогаче, и послал к нему нашего проводника, чтобы тот предупредил хозяина о нашем приходе, с намеком на обед. Когда, после довольно вялых визитов по хатам, мы часам к двум пришли к намеченной с утра цели, хозяева уже наготовили всякой снеди. Французских бульонов там, понятно, не было, зато в изобилии было мяса, молочных и мучных блюд. Был и огромный противень с "гиба'ницей" - моим любимым блюдом. Это слоеный пирог из очень тонких листов пресного теста, с прослойками "кай'мака"- нечто вроде брынзы из сливок. Все это запекается в печи. Кай'мак, тая, пропитывает весь пирог - пальчики оближешь! Хозяин тоже готовился встречать Славу рода Пе'тровичей. За домом на полянке двое взрослых сыновей вертели на костре тушу, наверное, 100 килограммовой свиньи, насаженной на длинный кол, покоящийся на развилках вбитых в землю стержней. Операция эта длится многие часы. За столом, кроме нас, был старый хозяин с женой и младшими отпрысками. Подошли и старшие сыновья, но, посидев за столом несколько минут, вернулись к своей хрюхе. Обед проходил в "непринужденной обстановке". Кроме изобилия еды было не меньшее изобилие питья, начиная от домашнего виноградного вина, мутного, но довольно приятного, и кончая всякими фруктовыми водками, столь популярными в Сербии, среди которых первенство держит "шли'вовица" (сливовая), имеющая диапазон от 35 градусов - "мека", т. е. мягкая до 70 -"люта" (понятно без перевода). Мои напарники дегустировали весь ассортимент. Малюта, как я говорил, был кафе-шантанным певцом, и здесь он продемонстрировал весь свой репертуар русских и сербских песен. В общем усадьба Пе'тровичей гремела на всю катушку. Когда пришла пора прощаться, выяснилось, что душа общества Малюта практически потерял самоходность. Копыльченко стоял твердо, но потерял дар речи, и только глупо улыбался. Я еще был в форме, но вероятно тоже не прошел бы по азимуту. Срочно провели совещание, и один из сыновей был оторван от священнодействия со свиньей, запряг пару коней, и мы погрузились в телегу. На прощанье Малюта еще произнес приветственный спич, и разрядил в воздух всю обойму, к великому восторгу хозяев, особенно младших. На этом жажда деятельности не покинула Малюту. Он начал держать пацифистские речи и призывал нас к разоружению. Сам он подал пример, выкинув винтовку в канаву. Телега же продолжила свой путь бодрой рысью. Затем Малюта предложил Копыльченко присоединиться к этой акции. Тот , не пререкаясь, с той же самой глупой улыбкой, отдал свою винтовку Малюте, и она тоже полетела за борт. Несмотря на блаженное настроение, я все же понял, что дело пахнет керосином, и соскочил с телеги, которая покатила дальше. Вернувшись назад, я подобрал винтовки и зашагал к дому. Подойдя к нашему расположению, я увидел около него наш "Опель-Блитц", а войдя во двор, столкнулся с фельдфебелем Цинком, прибывшим за нами. С тремя винтовками на обоих плечах, я бодро отрапортовал, что во время обхода никаких происшествий не случилось. Я думал, что Цинк взорвется, так он побагровел и зашелся в крике. Впрочем его слова до меня доходили плохо. Я стоял и тоскливо поглядывал на стоявший в углу двора домик, а к горлу подпирала гибаница. Наконец меня отпустили, я преодолел броском двор, и прощай гостеприимство Петровичей. Облегчившись я пошел собирать манатки в самом мрачном расположении духа. Периодически со двора вспыхивали новые взрыва Цинковского гнева, а в помещение прибывали все новые лица, с потускневшим взором, после посещения других "славящих". Собрав вещи я вышел во двор. Цинк стоял посредине, расставив ноги, как монумент гладиатора, и готовился к встрече нашего главного - небольшого немчика, командира одного из отделений. Встреча началась с громкого залпа, но наш старшой сразу смял Цинку характер. Он подошел к нему, обнял его рукой, и что то зашептал. После этого, они оба ушли, прихватив с собой шофера-немца, заменившего в тот день Васюту. Когда все вернулись, то начали грузить трофеи и рассаживаться сами. Набился полный кузов, торчали мешки, винтовки, даже гусиная голова. Сидевшие поклевывали носами. Вокруг столпились селяне. Недоставало только шофера и начальства. Наконец появились и они, но в каком состоянии...! Кое-как все втроем забрались в кабину, мотор заурчал и заглох. Никто не вышел, чтобы поднять капот. Все молча сидели. Прошло минут 15. Селяне оживленно посовещались и вскоре подогнали пару волов, зацепили цепью к машине, и мы с триумфом покинули гостеприимное село. По ровному месту нас тянули волы. На спуске их отцепляли, машина шла самокатом , а волы бежали сзади. Пошел обильный снег, время приближалось к полуночи. Когда до города оставалось километра два, из пелены снега показалась группа из 15-20 человек. Оказалось, что это командир роты, старшина и группа солдат, которые обеспокоенные нашим отсутствием, отправились пешком на наши поиски. Что тут было, описать трудно. Когда командир охрип от крика, начался суд, скорый и праведный. Начальство сразу отправили на гауптвахту, все трофеи конфисковали на кухню, а с рядовым составом поступили милостиво, отпустив спать, после полного опорожнения сумок, ранцев и прочей тары. Я выглядел вполне браво. Ранец с притороченным одеялом и плащ-палаткой, точно соответствовал уставу, и по оформлению и по габаритам, и меня отпустили с миром. Впрочем в уставном ранце я унес пару килограммов копченого мяса и баклажку шли'вовицы для своих друзей. Подошло Рождество. Многие из близлежащих городов получили увольнение, предварительно выплакав часть своей добычи, а остальные стали готовиться к празднику. Мы с Сосиской отправились за город, и раздобыли елку. Ее украсили, чем бог послал, начиная от начищенных патронов, и кончая имевшимися в кантине предметами гигиены, предварительно надутыми и раскрашенными. Подготовлена была и художественная часть и хороший ужин, на который пошли и съэкономленные на отпускниках продукты и ранее конфискованные трофеи наших добытчиков. Среди куплетов звучали стихи об унтерфюрерах и о Папе Чапе (Чаплинском, одном из активных деятелей по смычке с селом), и других. Кое что касалось и нас :
"Вальх остатками второго
Просто "клюкал" Соколова.
Будто к празднику хотел
Подготовить на вертел. "
"Налилася жиром рожа -
День-другой и лопнет кожа.
Есть всегда и все готов
Наш Сосиска Шеховцов. "
Мы с Сосиской выступили с показом собственных ружейных приемов. В общем праздник встретили по семейному, весело и без пьянства. Наступили будни с занятиями, караулами, и прочими тягостями и радостями воинского быта. В одно из воскресений я сидел за письмом, когда в помещение зашел командир роты. Был он в казенном джемпере, галифе и тапочках, в той кондиции, в которой обычно пребывал по воскресеньям. Было довольно много народа. Они окружили командира, как это обычно бывает, и что то говорили, угодливо хихикая в ответ на его шутки. Я не люблю подхалимажа, и продолжал сидеть за столом. "А ты Зо'кольоф, что такой скучный? "- заметил меня Папа Отто. Я растерялся. "Да вот, получил письмо от матери. У нее какие то осложнения с деньгами, и т. п. " - соврал я, чтобы отвязаться. "Хорошо, сказал командир, Я дам тебе отпуск. Поедешь и уладишь домашние дела" Я поблагодарил, не придавая значения этой, как мне казалось, пьяной болтовне. Но не прошло и трех дней, как ко мне зашел унтер Рейнхардт из канцелярии, и принес отпускное свидетельство на три недели. Спасибо, Обер-лейтенант! И на лотерее трудно выиграть такое. На следующий день я уже ехал в Белград.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава