П. Соколов. Ухабы
РАЗМЫШЛЕНИЯ О СОВМЕСТИМОСТИ ГЕНИЯ И ЗЛОДЕЙСТВА.
" Те'жко, те'жко, ви'но дайте,
Пиян дано' аз забра'вя
Туй, що вий, глупци' не знай'те,
Позор ли е, или слава. "
(П. Яворов, болгарский поэт времен борьбы за
освобождение от турецкого ига)
Но эта, в общем то вольготная, жизнь не сглаживала, а скорее обостряла сознание своего бессилия перед бездушной репрессивной машиной, давящей под своими гусеницами судьбы миллионов людей, калечащей физически и морально, не только нас - заключенных, но и вольных, вроде тех же капитанов Копалкиных, семьи Павловых, или КВЧ, которые жили в этой же глухомани, в условиях, мало чем отличающихся от зэковских, призванные по долгу службы угнетать нас, таких же простых людей, к которым они, в общем, не испытывали ни ненависти, ни вражды. Этими мыслями я делился с Шадриным, и в душе поднималась злость и жажда отомщения. Война в Корее, донесшаяся до нас смутным эхом, породила надежды на перемены, и крушение этого царства гнета, которое, казалось, не рухнет без толчка извне.
Наш лагерь продолжал эвакуироваться, и в один уже весенний почти день, начали формировать этап для отправки. Не помню, кто из нас первым должен был уехать, я или Шадрин, но так или иначе, пришло время расставаться. Перед этим мы долго и откровенно беседовали обо всем, и вот на меня снова накатило вдохновение, и у меня в считанные минуты сложились строчки стихотворения, часть которого стала эпиграфом к этой части моего повествования. Впоследствии я во многом не соглашался с собственными максималистскими выводами, и пытался смягчить акценты, но тогда стихи начинали звучать фальшиво, и сейчас я лучше воспроизведу их в первоначальном виде, какотражение своего настроения того периода.
Нас много голодных, забитых рабов,
Гонимых прикладом чекиста,
Проходит меж наших безвестных гробов
Победный поход коммунистов.
Тайгу разрываем и в жар, и в мороз,
Вгрызаемся в скалы и горы,
По нашим костям побежит паровоз
К далекому синему морю.
Мы потом и кровью должны закрепить
Здесь власть большевицких советов,
Нас заживо думают здесь схоронить
Для счастья, для жизни, для света.
Напрасная злоба, жестокий тиран,
Напрасна слепая свирепость,
Народного мщения грозный таран
Проломит Кремлевскую крепость.
Да, мы не одни. С нами будут все те,
Кто с детства не видывал счастья,
Кто рос, голодал, изнывал в нищете
Под вашей кандальною властью.
За нас наши братья, что в чуждой стране
Проводят унылые годы,
За нас будет каждый, в любой стороне,
Кто любит, кто хочет свободы.
Злодей, трепещи! Уже близок твой час.
И корчься в предсмертном порыве.
Твой вопль заглушит возмездия глас,
Грохочущий в праведном взрыве.
Мужайся, товарищ! Пусть будет ясней
Твой взор под нахмуренной бровью,
За наши страданья, за слезы семей
Заплатим железом и кровью!
Наверное, такие стихи сейчас были бы встречены аплодисментами разными "народными" фронтами и, откровенно черносотенными, демократическими союзами, но я лично сам осуждаю свои тогдашние настроения, переносящие мироощущение моего узкого замкнутого мирка на глобальные проблемы мировой политики и процессы гигантской ломки, происходившие в нашей стране. Сегодня, в дни буйства демократической криминальной революции, я во многом произвел переосмысление и советского периода нашей истории, и личности Сталина. Мне стало физически ощутимо понятие "Враги народа", и если жертвы репрессий 30-х годов были братьями по духу и идеям нынешних "перестройщиков".... Впрочем молчу, молчу. Я вижу уже разинутый в вопле протеста рот штатных и нештатных правозащитников... Не могу я до конца согласиться и с теми, кто стал на позицию идеализации эпохи сталинизма: лес де рубят - щепки летят! Конечно, и фигура Сталина огромна, и огромны масштабы задач, поставленных и разрешенных под его руководством, под стать масштабам России и духовного потенциала ее народа, всколыхнутого революцией, и подгоняемого волей Партии, не дававшей передышки и пощады ни другим, ни себе. И все мы - послеоктябрьское поколение несем на себе частицу груза славы и позора этих лет, даже те, кто оказался "щепками", вроде меня, которые в иной ситуации, вероятно искренне стали бы "лесорубами" И все же, засевшие глубоко в сердце занозы от щепки, не дают мне полностью оторваться от пережитого, и воспарить разумом в выси бесстрастных исторических ретроспектив. Нет озлобления в сердце моем, но и до всепрощенчества не дорос. Ясно, что эти стихи я не мог оставить в письменном виде Шадрину. За них в то время срок был бы неизбежен, но, тем не менее, для него я написал прощальное шуточное стихотворение, в котором напомнил многое из того, о чем я писал в предыдущих главах. Заканчивалось оно тоже крамольным четверостишием:
"Но если затеем мы с Трумэном драку,
I То ты, воротяся в родную семью,
И Вождь наш любимый получит под . . . ,
I Поллитра раскупори в память мою. "
Не знаю, исполнил ли мой завет Ильюша, но я его часто вспоминал с добрым чувством. Скоро я, погрузившись в теплушку, поехал на запад, к новым лагерям и тюрьмам, и не знаю, кто продолжил нашу "комсомольскую стройку". Шла весна 1952 г.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава