Ирене Борде. Воспоминания
Меня зовут Ирене Борде. Я родилась в Риге. Мы жили
на углу улиц Гертрудес и Авоту. У отца была аптека,
а мы жили на втором этаже. Нас было четверо: отец,
мать, брат, на три года младше меня, и я. Конечно,
когда зашли советы, аптеку национализировали, но
мы продолжали жить в квартире до 14 июня 1941 года.
Отец был провизором, мать – экономист. Она в то
время не работала. Мы жили вполне нормальной
жизнью. Я начала учиться во Французском лицее. Все
это продолжалось до 14 июня 1941 года. Ночью пришли,
дали нам два часа на сборы. Нам подсказали взять
теплые вещи. Нас подгоняли, относились к нам очень
грубо. «Вы арестованы, поехали!» Посадили в грузовик
и, как всех, наверно... Подъехали к эшелону с товарными
вагонами. Товарные вагоны стояли наготове, это были
вагоны, в которых обычно скот возили, по-моему. Нас
туда посадили. Вначале всю семью, но вскоре отца
вызвали, и он был отправлен в лагерь. Мы ничего не
знали. Нам не сказали абсолютно ничего, куда его
увозят, как его увозят. Ни слова…
Много семей, было очень тесно в вагоне, было жарко. Санитарные условия были страшные. Как мы выжили, мне самой непонятно. Где-то по дороге мы останавливались, какую-то воду брали. Люди заболевали, очень сильные поносы были и голод был. В одном месте мы остановились где-то недалеко от болота, и дети пошли туда играть. И я чуть-чуть не утонула в этом болоте, меня спасли в последнюю минуту. Где это было, я точно не помню. Так мы ехали-ехали, и в конце концов нашу семью послали в деревню Сухово Красноярского края. Это была небольшая деревня. Мы жили у каких-то хозяев. Спали на полу. Они спали на русской печке, мы на полу. Через какое-то время нас даже обокрали, теплые вещи украли. Конечно, время было ужасное. Помню, мы ходили собирать лебеду, мерзлую картошку, все что угодно, чтобы как-то прожить.
Первый год был очень тяжелым. Брат тяжело заболел. Мама, к счастью, умела шить. Это нас спасало. Потому что мама из деревни в деревню ходила шить. Она шила местным полушубки. И за это ей платили мукой, картошкой, чтобы можно было прокормиться. Маме потом удалось устроиться медсестрой в какой-то амбулатории. Какое-то время работала, но недолго. Ее уволили, так как спецпоселенцы не могли работать как медицинский персонал. Они боялись, что мы сделаем что-то не то. Враги народа. Потом мы получили какую-то весть от отца, который был и в Краслаге, и в Соликамске. Отец выжил только потому, что ему через какое-то время удалось устроиться провизором. Это его спасло. А так... Маме тоже приходилось работать на тяжелых работах. Я иногда подрабатывала – таскала хворост местным из леса. Все дети ходили и таскали хворост, чтобы топить печи. Такой жизнью мы жили. Отцу дали пять лет. После освобождения из лагеря он приехал к нам в Тасеево. Вы помните тот день? Мы знали, что он должен освободиться, потому что до этого люди освобождались и нам передавали привет. Нормальной почты не было. Просто через людей. В этих деревнях было много ссыльных из Латвии, были поволжские немцы. Там были все национальности. Были люди, которые к нам очень хорошо относились, старались помочь, чем могли. Это были сосланные в 1937 году. И они остались там в Сибири. В основном интеллигенция. И они тоже хотя бы морально старались как-то помочь нам. Когда отец вернулся из лагеря, у меня были небольшие проблемы со здоровьем. Отец, как ни странно, получил паспорт, возможность выехать из Сибири, вернуться в Ригу. А матери моей, хотя она не была в лагере, она была только спецпоселенцем, ей не разрешили выехать, и она с младшим братом осталась в Сибири. Все знают, что мы каждую неделю или две ходили отмечаться. Доказывали, что мы никуда не убежали.
В 1946 году отец меня взял, и мы вернулись в Ригу. Это было тоже не легкое время. Маме выехать не разрешили. У нее сохранился «волчий билет». Логика тут не работала. Она не была в лагере, а ей не дали возможность выехать. Так она осталась в Сибири с братом. Отец думал, что он приедет в Ригу и там знакомства и возможности, может быть, удастся вытащить мать. Мы приехали в Ригу, но жить и работать в Риге отцу не разрешили. Он устроился на работу в аптеку на взморье, по-моему, это было в Булдури. А мне он снял комнатку в Риге, и я поступила в школу, в 8-й класс 10-й Рижской средней школы. Я там проучилась три года. Я окончила школу с медалью и решила поступить в институт. Чтобы как-то уйти от моего прошлого, я решила поступать в Ленинграде. Я хотела поступить в университет. Несмотря на то, что у меня была медаль, сдала все экзамены, меня сразу предупредили, что это зря: и 5-й пункт – еврейка, и мое, как бы сказать, семейное прошлое. Мне сразу сказали, что я не поступлю. Но я была упрямая – пошла сдавать... Однако даже когда я сдала все экзамены, меня не приняли, нашли причину – по состоянию здоровья. Это было, конечно, не так. И я тогда поступила в Ленинградский политехнический институт. Не на тот факультет, куда хотела, а на строительный. Жила в общежитии. Это было, относительно конечно, довольно приятное студенческое время, хотя тяжелое. Все-таки средства были ограниченные. Пришлось подрабатывать и переводами, и частными уроками. После первого года на этом факультете мне удалось сдать все экзамены, и я перебралась на ступень выше – на электромеханический факультет. Там и состав студентов был лучше и ближе к физике – то, что я вообще хотела. Я же в университет поступала на физический факультет.
Так продолжалось, и все было вроде нормально. Интересно, что для того чтобы скрыть следы, мы с мамой даже прямо не переписывались. Я писала в Ригу, и письма пересылались матери. Это, конечно, было очень наивно, потому что гебэшники все прекрасно знали. И в декабре 1952 года... Я была на лекции. Когда я выходила из аудитории, ко мне с двух сторон подошли двое в штатском, оказались эмгебэшники, кагебэшники. Они привели меня в какую-то комнату, и мне сказали, что я арестована. У меня нет разрешения учиться и жить в Ленинграде. И они забирают меня в тюрьму. Они не сказали, куда меня посылают, ничего. Меня посадили в Ленинградскую тюрьму, в одиночку. В общежитии я собрала кое-какие книги, кое-какие вещички и поехала в черном «воронке» прямо в тюрьму. Никто из друзей не понял, в чем дело, это было страшно. Была одна девушка, ее отец был когда-то арестован как поволжский немец. И я ей тихо сказала, что меня арестовали, и я не знаю, что и как, и я ее прошу как-то сообщить моей матери. Она знала мою биографию. Это одна из немногих, кто знал мою биографию. И я в этой Ленинградской тюрьме, в одиночке, просидела где-то около трех недель, ждала этапа. Когда я просила меня перевести в общую камеру, чтобы не было так страшно, так они мне сказали: «Ты не понимаешь, что это такое – общая камера в женской тюрьме. Не дай Бог. Лучше сиди тут и жди этапа». В общем, я этапом через все пересылки – пересылок было четыре или пять, и каждый раз нас встречали гебэшники с собаками и тому подобное...
Расскажите подробнее, что такое «пересылка»?
Пересылка – это
тюрьма. Вы едете в эшелоне. Скажем, до какого-то определенного места,
вас высаживают, встречают опять гебэшники и приводят в какую-то
тюрьму. И вы там ждете формирования следующего этапа.
В каких тюрьмах вы были?
По дороге я была в нескольких, но не помню.
Помню, нас высадили в Свердловске. Они нам не говорили, но потом мы
узнали, что этот этап следует опять-таки до Красноярска. Конечно,
родители были в ужасе, они знали, что меня арестовали, но больше
ничего. Все эти пересылки длились пару месяцев. Я не знала, что примерно
в это же время, когда арестовали меня, арестовали в Риге отца. И
тоже этапом «препроводили» в Сибирь. Я этого не знала. Это было
просто страшное время... Предпоследняя тюрьма была Красноярск.
Из Красноярска в Канск. А в Канске, когда я прибыла, вызвали мою
маму и сказали: ваша дочь, так сказать, добровольно-принудительно
прибыла в Сибирь, вернулась... Это было, конечно, очень тяжелое время...
Документов у меня не было. Мне выдали опять этот «волчий билет»,
как я его называла, без права выезда. Брат, который остался с матерью
в Сибири, в это время учился в Красноярске. Он сумел поступить в
Красноярский лесотехнический институт. Ссыльных брали только
в лесотехнические институты и то не на те факультеты, что мы
хотели. Когда брат поступал, он вместе с другом Изей (?) Капланом под
конвоем поехал из Канска в Красноярск сдавать экзамены. Я приехала
в Канск и оттуда начала писать в Ленинград и требовать, просить
документы. Через какое-то время, примерно через полгода, мне тоже
удалось с «волчьим билетом», паспорта не было, попасть в Красноярский
лесотехнический институт, который я окончила в 1955 году. А где-то
после смерти Сталина, если я не ошибаюсь, в конце 1954 года, мы уже
получили паспорта. Материальное положение было очень тяжелое, и в то
время мы не могли вернуться в Ригу. Мы с братом продолжали учиться.
Мать с отцом работали в Канске. И после окончания института, когда
уже был паспорт, в Ригу не удалось вернуться, потому что не было
жилья, ничего не было, а надо было какие-то основы, чтобы вернуться.
Я закончила
институт и аспирантуру, защитила кандидатскую, в
Киеве. В 1955 я вышла замуж тоже за... он тогда из лагеря вернулся,
Лёва Бакас. Он вернулся из лагеря в Канск, в Канске мы познакомились.
Из Канска мы переехали в Красноярск, и брат, и родители переехали в
Красноярск, и мы там прожили до 1967 года. Брат, к великому моему
сожалению, до сих пор в Красноярске. Он работает в Красноярском
политехническом институте, он заведующий кафедрой вычислительной
техники. Получил академика и остался. Он женился, у него сын, и остался
до сих пор в Красноярске. Он меня несколько раз навещал в Израиле,
но для него очень важна работа и научная деятельность, так что он
остался в Красноярске. Родители, к сожалению, умерли и похоронены на
Красноярском еврейском кладбище. А мы с мужем...
В 1967 году я прошла по конкурсу в Рижский политехнический институт на кафедру физики. Мне дали возможность построить, так сказать, вне очереди кооперативную квартиру в Риге. И так в 1968 году наша семья: муж с дочерью и уже с его родителями переехали в Ригу. И так мы жили до 1973 года.
В 1973 году, когда началась волна, когда открылось окошко, можно была уже выехать из Союза, мы немедленно этим воспользовались. Муж у меня всегда был большим сионистом. Он десять лет, к сожалению, просидел в лагере. В 1973 году, в ноябре мы эмигрировали в Израиль. Это более или менее наша история.
Чем вы занимались в Израиле после эмиграции? В Израиле я поступила
на работу в университет Бен Гуриона. Тоже занималась теплофизикой
на механическом факультете. Все эти годы я проработала в Бершевском
университете. Там у нас, в Бершеве, кстати, несколько рижан, и мы
остались здесь. В Бершеве есть рижане, есть бывшие в Сибири и бывшие
в эвакуации...
Дочь вышла замуж уже в Израиле за молодого человека из Москвы. Он
врач. Моя дочь психолог, и у моей дочери четверо детей, так что у меня
четверо внуков в Израиле. Две девочки уже отслужили в армии, внук, ему
будет 16, он учится в школе, и младшая девочка, 11 лет, тоже учится
еще в школе. Так что в Израиле мы устроились, устроились неплохо и
довольны, что приехали, эмигрировали. Я бываю в Риге, встречаюсь с
моими бывшими сослуживцами по институту. У нас до сих пор остались
хорошие отношения, думаем о совместной научной работе в рамках
European Community, так что в этом отношении всё «о кей». Главное, что
мы благодаря отцу и матери вылезли, каким-то чудом остались живыми
после этих тяжелых лет в Сибири – и мороз, и снег, и отмороженные
руки и ноги, всё, что угодно было. Но как-то закалка оказалась сильнее.
Жалко очень, что родители умерли, не дожили до того момента, когда
можно было оставить Союз. Ссылка, конечно, отразилась на здоровье
моего брата и на моем, и на здоровье родителей. Иногда
кажется, что
выжить в таких тяжелых условиях просто невозможно. Но, несмотря
на минус 35, 40 градусов, несмотря на снег и холод, и плохую одежду, мы
каким-то образом, каким-то чудом выжили. Я говорю, что это, наверное,
какая-то закалка с детства.
Вы верили, что вы вообще оттуда выберетесь? Были моменты, когда мы не верили. Когда мы были в этих деревнях Сухово и Тасеево – всё это окружение деревенских, и отношение всех этих гэбэшников. Это был такой шок, такой ужас. Мало верилось. Просто в молодости, в детстве на эти вещи как-то иначе смотришь. Думаю, что родителям моим было гораздо тяжелее, чем нам с братом. Мы все-таки были дети, нам всё казалось легче. Вся тяжесть пала на родителей. Мама умерла, когда ей было 60 лет. Конечно, могла бы жить и жить, но сибирская жизнь, конечно, оставила след и на отце, и на матери.
Отец рассказывал вам про лагерь, про условия там?
Да, конечно.
Условия были ужасные. Был лесоповал, были отмороженные конечности,
было очень тяжело. Единственное, что спасло отца, – что ему
удалось перейти на работу в помещение как провизору, а так отец
бы не выжил.
Я бываю довольно часто в Риге. Моя приятельница живет в Лондоне. Сильва. Когда меня выслали, ее мать написала ей в Ленинград письмо: «Бери пример с Иры, она самовольно как-то уехала из Ленинграда». Давала ей понять, чтобы та собралась и уехала. Но в плохое ведь не верится. И она тоже дождалась, и ее тоже эшелоном отправили обратно в Сибирь. И многих отправили. Почему? Как? Никто никому не докладывал. КГБ что хотело, то и делало.
Бернхард с матерью Романой и сестрой Иреной
Ирене с матерью Романой и братом Бернхардом