Серёжа бежал к Подкаменной Тунгуске, где у реки можно укрыться в расщелинах скал, под гранитным козырьком. Босые ноги не чувствовали боли от колючек. Сердце отчаянно колотилось. Лямка, поддерживающая штанишки, оборвалась, зацепившись за сук; одной рукой он поддерживал их, другой отмахивался от мошки, залепляющей мокрые от слез глаза. Внезапно, как из-под земли, перед ним вырос милиционер, схватил за шиворот:

- Попался, паршивец. К отцу бежишь, где он скрывается, говори!

Серёжа молчал, вытирая грязным кулачком слезы.

-Молчишь? У начальника заговоришь! Пошли!

Сережа увидел и руке милиционера пистолет и напряженно съёжился. Беглеца втолкнули в кабинет начальника милиции. Керосиновая лампа «Молния», висящая на тонкой цепочке, слабо освещала массивный письменный стол, заваленный бумагами. Почерневший шкаф сливался с тёмными стендами. Окон в кабинете не было, были только две двери - одна, в которую Серёжу втолкнули, другая, обитая железом, уводила в тюрьму.

Сережа ожидал увидеть огромного, страшного начальника, а за столом сидел худощавый, ввалившимися щеками, маленький человек по фамилии Бесов.

Милиционеры, вытянувшись по струнке, рапортовали:

- Будет сделано немедленно! Разрешите идти, товарищ начальник?..

Бесов положил узенькую ладонь на рукоять, блестевшего вороненной сталью пистолета, и важно протянул:

Так-так... Твой отец бежал из тюрьмы ...

Отец два года воевал и вернулся с фронта израненный и контуженный. Долго ходил, согнувшись. С помощью бабушкиных трав немного выпрямился, стал работать на промкомбинате.

«Побег из тюрьмы! Зачем он сделал это?»

…. Серёжа был на суде вместе с матерью. Она плакала, прикрыв лицо платком.

- Совершил растрату, растащил стройматериалы по халатности – в этом моя вина, - говорил отец, - но кто-то сжёг барак на сользаводе…

Его перебил прокурор Бухаркин:

- Гражданин Столбиков, вы допустили вопиющую бесхозяйственность!

В наше тяжелое, военное время каждая доска, каждый кирпич должен быть на строгом учете и всякие оправдания исключаются.

Осудили на шесть лет.

После суда к Столбиковым пришёл, хромая на правую ногу, бухгалтер-ревизор, толстощёкий, румяный мужчина с пронзительно острыми, злыми глазами. Он обвел комнату пристальным взглядом и присел на табуретку. Описав вещи для конфискации – швейную машинку «Зингер», патефон с набором пластинок, фотоаппарат, велосипед, старый комод, отцовский тулуп из медвежьей шкуры, посуду, - строго спросил у плачущей матери:

- Где драгоценности?

- Какие драгоценности, Бог с тобой? – испугалась мать. –Когда уходил на фронт, всё сдала на постройку самолёта. Тогда все сдавали. Что не помнишь? Сам принимал, ещё расхваливал. Я золотые часики сдавала, серебряный браслет, золотые серьги…

- Там что? – ревизор указал на деревянную шкатулку.

Его появление было неожиданным, и мать не успела спрятать.

Ревизор вытряхнул содержимое шкатулки на кровать. Золотое кольцо, серебряная цепочка с крестиком, перстень с голубым камнем тускло блеснули на покрывале.

Мать бросилась к кровати:

-Не отдам, ирод! Родительская память – нами нажитое. Побойся Бога, и так всё отнял у детей!

Ревизор с силой оттолкнул мать:

- Было ваше – станет наше, государственное, и обжалованию не подлежит. Всё описано по закону, скреплено гербовой печатью, согласно конституции! - Кивнул понятым соседкам-старушкам. – Они подтвердят….

Вещи сложили на телегу и старая лошадка медленно потянула воз от избы.

Когда отец был на фронте, Серёжа ходил в лучших учениках. Учительница Любовь Никитична называла его ласково «Серёженька». У классной доски, где он старательно выводил буквы и цифры, она, поглаживая по плечу, певучим голосом расхваливала: «Умница, молодец, ставлю «отлично»! – и, обращаясь к классу говорила:

-Берите пример с Серёженьки, каждая отличная оценка – удар по врагу!»

Однажды Серёже, как отличнику учёбы, доверили получить на общешкольной линейке переходящее Красное Знамя, на котором золотом вышиты портреты Ленина и Сталина. Согнувшись под тяжестью кумачевого бархата, он едва донес знамя до своего класса под бурные аплодисменты учеников школы.

Конец 1942 года. Черная тарелка репродуктора извещала о жестоких, кровопролитных боях по всему фронту. Далеко от северного посёлка гибли тысячи людей, «похоронки» и таёжный поселок не обходили стороной. Мать замирала, когда встречала почтальоншу, но та тихо говорила:

- Вам ничего нет.

Неожиданно израненный и контуженный, едва живой, вернулся домой отец. Все жители посёлка сбежались посмотреть на счастливчика. Не поднимаясь с кровати, отец рассказывал, где и когда в последний раз встречал однополчан. Счастливый Серёжа не отходил от отца, ему нравилось вдыхать отцовский запах табака. Поднимался отец осторожно, ходил медленно, опираясь на трость, и при каждом шаге лицо выражало мучительную боль. Серёжу радовало, что отец живой, дома и больше не расстанется с ними.

С арестом отца всё переменилось в жизни Сережи… Никем не замеченный в классе, он сидел на последней парте, мог бы дать ответы на все вопросы учительницы, тянул руку, но Любовь Никитична не спрашивала. Иногда он слышал свою фамилию: «Столбиков! Не вертись, вылезь из-под парты, что ты там ищешь?»

В школу теперь Серёжа ходил неохотно. Все от него отвернулись, кроме Борьки Хоменко, отец которого тоже сидел в тюрьме. Они часами играли и бабки, чику, зоску, отбивались от одноклассников, которые нарочно заливали чернилами их тетради и учебники, ломали перья и карандаши, обзывали «тюремщиками»... «Наши отцы с Гитлером воюют, а ваши в тюряге от пуль скрываются!» - злобно говорили они.

... Бесов приподнялся в кресле, поигрывая пистолетом, и продолжал допрос:

- Где твой отец? Где скрывается?

Серёжа молчал, и ему казалось, что Бесов слышит, как стучат его зубы.

-Ты пионер?

Серёжа с усилием разжал рот:

- Н-н-н-е-т.

- Будешь скрывать – не видать тебе пионерии, как своих ушей.

Сердишко мальчика сжалось и незнакомо заныло. Быть пионером – заветная мечта Серёжи. Счастье – носить красный галстук с блестящим зажимом, на котором «горел» крохотный трехконечный костёрчик.

Прошлым летом сын секретаря райкома побывал в пионерском лагере под Красноярском. Он рассказывал о походах с ночевками у костра, о четырехразовом питании. В пионерскую столовую заходили отрядами и рассаживались за столами – ешь, сколько душа пожелает, несмотря, что война! Что и говорить – пионером быть почётно!

Бесов поднял пистолет, и Серёже показалось, что щелкнул затвор. Он не выдержал и закричал: - Дяденька, не убивайте! Слышал ночью шёпот в сенях- кто-то звал мать.
-Что было потом?

-Я уснул, ничего больше е слышал!

-Врёшь, всё говори!

-Утром мама ушла на работу, под полом кто-то скребся…

-Зачем убежал в тайгу?

-Мне было страшно…

-Ладно, веди к дому.

Полдень. Июльское солнце грело не по северному. Шесть милиционеров сопровождали Серёжу. Босые ноги утопали в пыли…Пот и слёзы слепили глаза. Хотелось реветь в голос. Ребятишки сбежались со всего посёлка и, галдя, шли следом.

Милиционер рванул дверь и втолкнул Серёжу в избу.

-Открывай подполье!

За металлическое кольцо Серёжа приподнял квадратный люк. Милиционеры вытянули отца, как тянут мешок, заломили руки, цокнули наручники. Отец, прихрамывая, шлёпал босой ногой по пыльной дороге. На другой ноге болтался грязный носок. Два милиционера — слева и справа от отца в отпущенных, словно прилипших к бокам, руках держали пистолеты. Казалось, шагни отец чуть в сторону, как милиционеры враз вскинут пистолеты и влепят без промаха пули в стриженный затылок отца.

Толпа ребятишек визжала от восторга:

- Поймали! Беглого поймали!

Окутанный серой пылью, рядом бежал Серёжа. Сухие губы шептали: «Папочка, родной мой, только не останавливайся, не поправляй носок, они застрелят тебя!»

Тюрьма- обычный барак, срубленный из бревен и обнесённый плотным деревянным забором. По верху забора натянута колючая проволока… Кое-где из досок выпали сучки и в образовавшиеся отверстия, можно рассмотреть, что твориться на тюремном дворе…

Серёжа прильнул к забору. Отца свалили на землю, и чей-то сапог остервенело пинал его. Свернувшись, отец защищал голову, молча встречал резкие, сильные удары.

Потом отца уволокли в барак, а Серёжа, захлебываясь слезами побежал домой.

Мать сидела на кровати, поджав под себя ноги, и плакала в черный платок, к ней прижалась четырехлетняя Серёжина сестренка.

Серёжа бросился к матери:

-Папу избили, испинали, как фашисты!

-Папа бежал из тюрьмы, - сказала мать и тяжело вздохнула, - но куда бы он из поселка? Кругом тайга на тысячи километров. Ночью хотел сам вернуться в тюрьму…

-Как он сбежал?

-Там сделали подкоп, заключенные часто пользовались им, уходили на ночь по домам, потом возвращались… Из охраны знали о лазе, Милиционерам заключенные платили за отлучку…

-Папа не смог заплатить?

-Платить нечем, всё описали. А ещё папа разругался с Бесовым, из-за того, что тот порвал письмо к Калинину. Бесов посадил отца в одиночную камеру и выпустил после трехдневной голодовки. Об этом знала вся тюрьма.

После побега отца снова посадили в одиночку, лишили прогулки, отменили свидания с семьей. О здоровье отца узнавали от заключенного, который в сопровождении конвоира приходил с ведрами к общей, поселковой столовой... Избитый, отец метался в жару на голых тюремных нарах и кашлял кровью. Открылись фронтовые раны.

Поздней осенью разрешили свидание с отцом. Серёжа увидел отца согнувшимся, измождённым, седым стариком. Желтое лицо подергивалось, глаза слезились, на сухих губах блуждала то ли мучительная улыбка, то ли беззвучный плачь. Говорил он тихо, почти шепотом.

В 41-м году, когда отец уходил на фронт, он запомнился Серёже здоровым и сильным... Я скоро вернусь, война не будет долгой - успокаивал отец густым басом. И Серёжа верил, что такие могучие воины быстро уничтожат врага. Кто может быть сильнее отца? Он одним залпом выпивал кринку молока, одной рукой раскалывал листвяжную суковатую чурку, играл пудовыми гирями, без передышки взбирался на высокую, отвесную скалу!..

Зима 44-го года выдалась ранней и суровой. Лютый мороз сковал Подкаменную Тунгуску. С утра стояли плотные туманы. Леденящий хиуз на несколько часов разгонял лиловое покрывало над рекой, а к ночи снова плотные туманы окутывали все вокруг.
В один из таких морозных дней прилетел и сел на расчищенный от торосов лед, старый, транспортный самолёт. Бесов отправил заключенных в Енисейскую тюрьму, среди них был и отец Серёжи.

С тех пор никаких вестей об отце семья не получала.

Прошло семь лет. Сергей вырос, раздался в плечах. Радовался урокам математики, гордился своим учителем Василием Кирилловичем Лоцмановым.

Никогда не склоняйте головы – по склонённой голове и дурак колотит, - говорил он, - учитесь логически мыслить, самостоятельно принимать решения.

Судачили, что Лоцманов из той группы ссыльных, которых завезли в посёлок под конвоем. Расселили кого куда. Ссыльные ни с кем не общались и этим вызывали любопытство местных жителей. Ведь приехали они с далёкого «материка», где совсем другая жизнь, неизвестная и непонятная северянам…

Сплошной туман давил на землю. На метр ничего не видно. Сергей наощупь шёл по накатанной дороге. И вдруг услышал тюканье топора. «Кто это? Конечно, не местный, не тутошний. Здешний заранее сделал бы запас дров на неделю –вторую». Вскоре Сергей наткнулся на низкорослого человека с косматой головой, в старой фуфайке, подпоясанной верёвкой. Покрытые инеем черные волосы тяжело падали на плечи. Руки, замотанные в тряпки, судорожно сжимали топор. Суковатая чурка никак не поддавалась дровосеку, падала, топор отскакивал. Человек на мгновение замер, уставился огромными, тоскливыми глазищами полными слез на вынырнувшего из тумана Сергея. Потом он отбросил топор и, засунув озябшие руки подмышки, исчез в избушке.

Сергей поправил какольды, ловко расправился с суковатой чуркой и с охапкой дров ввалился в избушку. Косматый, как ночное приведение, незнакомец сидел на нарах, поджав под себя худые ноги, и молча наблюдал за Сергеем. Железная печурка, наконец, ожила, загудела, блики оранжевого света вырвались из круглых отверстий металлической дверки. Стало тепло. Косматый незнакомец словно оттаял, улыбнулся и с акцентом спросил:

-Кто ты есть, мой спаситель? Откуда тебя Аллах послал?

-Здешний я, звать Сергеем.

-Спасибо, очень большое спасибо, Серёша! Я из Армении, Еремколь Вопан Папинян или просто Ашут Коля.

При тусклом свете коптилки Сергей разглядел Ашута Колю. Нет, он не старый, как показалось вначале. Большеглазое худое лицо, густая борода черным воротником падала на костлявую, худую грудь. Говорил он быстро, каждое слово словно выстреливал:

-Я не злой, не вор, не бандит, я ашуг – по- вашему поэт. В стихах, песнях воспевал дружбу между русским и армянскими народами. Кому-то не понравилось, меня арестовали. В Ереванском мединституте сделали пункцию спинного мозга. Я терял сознание. После меня показывали, как экспонат сумасшедшего со странным диагнозом «Бе-бе». Сидел в тюрьме и вот сослали к вам на север…

Внезапно ашуг закружился в танце, напевая армянскую мелодию. Он вскидывал тонкие руки, высоко поднимал острые колени… Лицо выражало неподдельную радость. Потом он опустился на нары и тихо спросил:

-Серёша, тебя кто-то видел, когда ты шел ко мне?

-Кто может видеть в сплошном тумане?

-Не шелаю, ой не шелаю тебе неприятности! С нами запрещено общаться, даже разговаривать.

-Не волнуйся, ашуг, никто не узнает...

-Мой юный спаситель, я мог бы к утру замерзнуть на смерть. У нас в Армении нет таких суровых зим. Вызревают разные фрукты: яблоки, груши, сливы, виноград.

Я понял, почему ты во время танца вскидывал руки, как- будто собирал плоды. Наши эвенки в танцах «Ё харьё» больше приседают, будто собирают ягоды. У нас много ягод: брусника, черника, голубика, костянка, а в болоте во мху клюква прячется…

-О, друг, Серёша, там у меня дом, большой сад... -Ашуг на минуту задумался, в глазах разлилась печаль. - Буду писать Ворошилову в Москву. Осудили меня, как националиста. Какой же я националист? Желал одного, чтобы все народы жили в мире и согласии. Клемент Ефремович поймет, я вернусь на родину. Приглашу тебя, Серёша, в гости, познакомлю с дочерью Гюльгюль. Она красавица, весёлая, такая же добрая, как ты. Вы полюбите друг друга.

«Вот наивный человек! — подумал Сергей, - письмо никогда не дойдёт до Москвы, как не дошло письмо моего отца до Калинина.»

Ашуг устал от одиночества в четырех стенах с промерзшими углами, торопился поведать свою желанную мечту — поскорее вернуться в тёплые родные края: «Незащищенный, доверчивый человек, впереди пять лет ссылки! Переживешь ли северные, суровые зимы, не погибнешь ли от цинги?» - думал Сергей, глядя на надломленного горькой судьбой, ашуга. - Здесь прекрасно себя чувствует только местный житель — эвенк. Тайга для него — дом родной. Эвенку не страшны никакие морозы: завернется в оленью парку, может в сугробе переспать. От болезней эвенка спасает черемша, грибы, ягоды, кедровые орехи, сушеная сохатина летом, зимой рыбная и мясная строганина...

Вспомнил Сергей 1944 год. Отец в тюрьме. В избе ни полена дров, а на дворе мороз свирепствует. Мать поздно пришла с работы.

-Сынок, пойдем в лес, недалеко приметила сушину.

Положили на лёгкие деревянные санки пилу, топор и поплелись на ночь глядя.

Холодный свет луны раздвигал занавес ночи. Миллиарды блестящих снежинок усиливали лунное свечение. Разноцветные столбы северного сияния медленно полыхали в бездонной выси. Сухая лиственница вонзилась острой пиковой вершиной в стылое небо. От накатанной, санной дороги до лиственницы метров сто. Едва добрели по глубоким сугробам. Обтопали снег вокруг дерева. Размахнувшись, мать ударила тяжелым топором. Лиственница зазвенела, словно железная. Мать обрадовалась:

-Сухая, дрова будут жаркие. Свалим – уйма дров будет! Загудит печка, тепло в избу нагонит.

Пила изгибалась, визжала стальной струной, сползала с комля, наконец, зацепившись, пошла распарывать плотную древесину. Опилки брызгали на снег, на подшитые валенки… Вдруг в лесине что-то щелкнуло, вздрогнуло, как в живом теле, и пила остановилась. Тянула пилу к себе мать, из всех силёнок, упирался Серёжа, - бесполезно: намертво зажало пилу. Мать не верила, что это конец: придется возвращаться без дров в холодную., с промерзшими углами избу.

-Боженька милостивый, за что ты нас наказываешь! –Мать скинула рукавицы, погладила шершавый ствол дерева. – Нет, не хочет покоряться, знает, что мы слабее её!
С дороги послышался скрип саней и басовытый окрик:

-Т-т-т-п-р-р-у, стой, окаянная! Кого ляшаг принес в тайгу на ночь-то глядя? – Дед Якуш по-молодецки выпрыгнул из саней.

Мы, дедушка, у нас пилу зажало! – ответила мать.

-Лихоньки мои! Ты ли, Дашка, с мальчонкой?

-Горе-то, Яков Денисович, без пилы остались! - мать всхлипнула.

Яков, задрав острую бородёнку, осмотрел лиственницу и сказал:

-Не беда, завтра по утрянке выручим, если не лопнула сталь посередке. Ты чо, соседка, на ночь ту? Одолжила бы пару поленьев в детском саду, где работаешь.

-Что ты, Денисыч, попробуй возьми! Осудят, посадят, детей осиротят. Муж в каталажке и меня – меня туда же…

-Эдак – эдак! –согласился дед, - поехали, возьмете у меня.

Однажды без стука открылась дверь, и в избу ввалился милиционер:

-Столбиковы? - протянул Сергею синюю бумажку, тебе повестка: утром явишься к начальнику милиции Бесову.

-Школа?

-Школа подождёт!

Милиционер крутнулся, блеснув с боку прилипшей кобурой, исчез за дверью.

Сергей подумал: «Всё на нем, как с иголочки: и форма, хромовые сапоги, и пистолет… В кого же они стреляют из пистолета в таёжной глухомани?»

Мать встревожилась:

-Что ты натворил, сынок?

-Не волнуйся, мама, какое-то недоразумение. Может что-то связано с отцом?

-Отец давно в могиле. И потом… могли взять меня? Тут что-то не так!

В кабинете начальника вместо керосиновой лампы с потолка свисала трёхрожковая люстра. Электрический свет ярко заливал небольшой кабинет. Широкая ковровая дорожка вытекала из-под стола. За спиной Бесова в кителе генералиссимуса красовался цветной портрет Сталина… В углу на деревянной ножке стоял фанерный щит. К щиту прикреплена кнопками мишень. Темно-зеленая тень получеловека пробита пулями в голову и, слева, в грудь. На краю двухтумбового стола лежал маленький пистолет. Сергей припомнил события семилетней давности: «Тогда Бесов вытащил пистолет из стола, повертел в руках, заглянул в стол, щелкнул затвором. Нет, он не тряс пистолетом, не грозил застрелить. Но как же я мог тогда сдрейфить, до смерти испугаться, увидев оружие?»

Пистолет, впервые увиденный в кабинете Бесова, часто возникал в сознании, вызывая краску стыда за былую, детскую слабость. Теперь же Сергей ругал себя, обзывая «трусишкой зайкой». Но жгучая неприязнь к пистолету запала глубоко в душу, сея отвращение и бессильную злобу. Даже в книгах если встречался пистолетом закрывал страницу и не возвращался к чтению...

Изменился и Бесов. Пополнел, округлился, на холеном лице припухли два подбородка…

Светлый китель со стоячим воротником ловко подогнан по фигуре.

«Волк линяет, но нрав не меняет, - подумал Сергей и бросил взгляд на блестящий ряд медалей.- За что он получил награды - здесь в глубоком, глухом тылу? Служил, как верный пёс... Под его началом восемь здоровенных милиционеров охраны для двух десятков заключенных.

Хотя, в последнее время Бесову прибавилось работёнки: прибыли ссыльные на поселение. Ссыльные ежедневно отмечались у начальника.

-Не догадываешься, Столбиков, для чего тебя вызвал? - спросил Бесов

-Не знаю.

-У кого был вчера?

- Помог человеку расколоть пару чурок...

-Тоже мне, благодетель, тимуровец. Обогрел недобитого армяшку.!

Он политический, враг народа. Отсидел в лагере положенный срок, теперь выслан сюда. Всякая связь с ним и другими политическими строго запрещена!

-Они же люди! Могут погибнуть! Директор школы получит указание разобрать твое поведение! Вон! Паршивец!

Бесов поморщился. Выпрямился в кресле, тронул медали на груди, словно хотел сказать : «Зря награды не дают!» И спросил:

-Ты комсомолец?

-Вопрос излишний, совсем не к месту, - дерзнул Сергей, - сыну бывшего заключенного нечего делать в комсомоле.

-Почему бывшего? Где твой отец?

-Умер в Енисейской тюрьме, а может пристрелил…

Вот как? – Бесов шумно захлопнул папку. – Я тебя предупредил, будешь общаться с политическим сбродом – испортишь дальнейший жизненный путь. Получишь такую характеристику - ни в один институт не поступишь!

-Это вы можете, это в вашей власти!

Сергей пытался не смотреть на потёртый пистолет, но снова и снова, как замагниченный, впивался взглядом в страшное орудие.

Бесов заметил холодный интерес Сергея к пистолету, и быстро убрал пистолет в стол «от греха подальше, ещё бросится»… - выражал взгляд начальника.

Перед Бесовым стоял не тот босоногий сопляк с испуганными, мокрыми глазами, а здоровый верзила – ростом под потолок.

Сергей усмехнулся, разгадав предусмотрительность Бесова. «Испугался, гад!» -выругался про себя Сергей. – Как бы хотелось плюнуть в лощенное, самодовольное лицо, высказать всё, что накипело за эти годы.

Не проходило дня, чтобы он не думал об отце. «А вдруг он не умер, а был застрелен из пистолета? Ясно рисовал картину, как изможденный, измотанный хворями и открывшимися ранами, едва стоящих ногах, отец смотрел помутневшими глазами на роковую черную пуговку – отверстие жуткого пистолета и шептал бескровными губами, чтобы сто граммовая пуля поскорее прекратила бессмысленные, жестокие мучения!

-Вы знали- отец болен, избит, харкал кровью и поскорее отправили в Енисейскую тюрьму. Вас одолел страх: умрёт здесь, надо писать объяснительную вышестоящему начальству…

-Щенок! Как ты разговариваешь со мной? Директор школы получит указание разобрать твое поведение! Вон! Паршивец!

Сергей доволен, что вывел Бесова из равновесия и высказал смело про отца, что думал.

На следующий день состоялось школьное собрание. За столом накрытым красным бархатом восседал президиум: Бесов, директор школы, секретарь райкома ВКП/б/ Увачан. Вёл собрание Брюханов Юрка. Исполнительный, послушный, бескомпромиссный очкарик Юрка без запинки зачитал заявление на имя директора школы от начальника милиции Бесова о недостойном поведении Столбикова Сергея, позорящего звание советского ученика. Он требовал исключить Сергея из школы за связь с политическими ссыльными. Зал молчал. Потом слово взял учитель математики Лоцманов:

-Сергей душевный парень. Посмотрите, как липнут к нему на переменах малыши! Слышите за дверью шумок? Младшеклассники переживают за своего старшего товарища, да и способностям Столбикова можно позавидовать. Единственный выпускник тянет на медаль. Я прошу дать возможность Сергею закончить школу. Он и так наказан: в своё время не приняли в комсомол, из-за отца. Хотя дети за родителей не в ответе.

Блеснув медалями, поднялся Бесов:

-Столбиков вступил в связь с политическими ссыльными, тем самым выразил негативное отношение к советской власти. Проявил полное незнание истории, - он наклонился к рядом сидящему Увачану и продолжал:

-Райкому надо проверить преподавание истории. Я предлагаю и настаиваю на исключении Столбикова из школы!

Гул прокатился по рядам. Кто-то из коридора сильно ударил в дверь. Директор школы поднял руку. Зал затих.

-Я предлагаю Столбикову сделать строгий выговор.

В зале одобрительно захлопали. Бесов понял настроение собрания и, обращаясь к Брюханову Юрке пробурчал:

-Закрывай сборище, у директора решим… И тихо добавил:

Не коллектив, а неуправляемое стадо!

ЭПИЛОГ

Со строгим выговором, но с хорошей характеристикой из школы, Сергей получил аттестат зрелости. Медаль не вручили… В 1958 году Сергей блестяще защитил диплом Томского Университета и по сей день «укрощает атом» в «секретке» города Челябинска.