Мой отец Михал родился в 1892 году. Он служил в армии, принимал участие в польско-большевитской войне на Волыни в 1920 году. Попал в плен и пребывал в лагере военнопленных в Самарканде. В 1921 году вместе с другими поляками решил вернуться в Польшу. Большинство пути они прошли пешком, шли около двух месяцев. Во время этого похода он так поранил свои ноги, что не мог их вылечить до конца своей жизни. Из двадцати поляков, которые решили отправиться пешком на родину, восемь человек умерло в пути. Как осадник, отец получил на Волыни 25 гектаров земли. Мама Каролина родилась в 1894 году. Отец хотел очень скоро построить дом и хозяйственные постройки, одолжился в банке, половину земли отдал в аренду. Но вскоре заболел. Хозяйством занималась мама и я. В четвёртый класс я уже не пошёл, надо было работать в хозяйстве. В 1939 году вспыхнула война, нам с хозяйства польская армия реквизирует коней. Везде огромная суматоха. Семнадцатого сентября 1940 года на Волынь вошла советская армия. Грабят поместья помещиков. Учителям и лесникам советская власть предлагает работать на прежних местах и условиях. Однажды ночью пришёл к нам россиянин и представился, что он служащий гмины и сказал нам, что всё что взяли украинцы, будет нам  возвращено.

Депортация

Десятого февраля 1940 года в полночь начали стучать в дверь. Велели открывать. Отец открыл. Вошли в комнату отца и маму вывели в другую комнату и уставили под стеной, Начался обыск, искали оружья, Не нашли ничего. Проверили присутствие жителей и приказали собираться. Позволили нам взять необходимые вещи. Дали на это пол часа. Удалось нам взять одежду, постель, обувь, посуду сундук и пилу. Офицер пояснил нам, что переселяют нас на хозяйства оставленные немцами, 200 км отсюда. И хотя маме позволили приготовить завтрак, мы были так возбуждены, что ничего не смогли съесть. Наше хозяйство было окружено солдатами. Никто не мог подойти к нам и нам нельзя было никуда выйти. Если кто-нибудь пробовал, слышал : -Уйди, а то стрелять буду!

В восемь часов утра дали приказ отъезда, но не на станцию, а в другую сторону. Задерживаемся на дороге и к нам подвозят семьи осадников: Петра Левандовского, Кароля Левандовского, Валентэго Игнасяка, Владыслава Дудзинского. На дороге подводы с осадниками стоят на протяжении 3 километров. В 11 часов отправляемся на станцию. Возле саней конвоиры на конях и с оружием в руках. На станции погрузка в товарные вагоны. Крупный багаж велят отдать в отдельный вагон. В вагоне очень грязно, нет нар, только три скамейки. На середине железная печка, у других дверей желоб. В окнах колючая проволока снаружи.

После обеда впускают в наш вагон мою учительницу, Ольгу Вуйцицку, она беременная, семьи осадника Кубашевского, Петра Ващука, Самолюка, Гринюка. Вечером люди требовали дать им воду и свет. Часовой удивился: -А может вас в уборную проводить? Мы не знали когда нам дадут воду. За нуждой ходили к желобу, а он скоро замёрз. Наконец, вагоны двинули за станцию и выпустили людей за нуждой. Потом приказали выбрать старшего вагона. В нашем выбрали Самолюка. И он решил, что ко всем нуждам будут очереди: к печи, к желобу, за водой, дровами. Но в нашем вагоне не было ни одного ведра. На станции часовой выслал моего отца принести ведра, отцу удалось добыть ещё молоток и широкий кухонный нож. Он пригодился нам, чтобы чистить желоб. В Ковеле впервые дали нам хлеб, солёную рыбу и ячменный суп. Со временем мы начали привыкать к тесноте и условьям жизни в вагоне. Большая в этом была заслуга Самолюка. Люди вели себя спокойно, взаимно себе помогали.

На станции в Сарнах перегрузили нас в русские вагоны. В них были нары, два ведра и жестяная труба на нужду. Во время перегрузки НКВД наблюдало, чтобы в вагоны не грузились соседи и знакомые. Наша семья заняла нижнюю нару, на ней можно было лежать выгодно. Всего нас было в вагоне 36 человек. Выбрали нового старшего, осадника Донбоша, но он не проявлял инициативы. Другой осадник, фамилья Бехта, выражал свою радость, потому что на хозяйстве ничего не оставил, всё пропил, а с собой везёт только вши.

В Сарнах составили эшелон из 82 вагонов, один с энкаведистами, один санитарный и один для умерших в пути. В Шепетовке дали новых экаведистов и они нас везут до конца. Я запомнил станции Гомель, Брянск, Елец, Орёл, Липецк и здесь стоим довольно долго. Отцу нужны бинты на ноги, его ноги распухли, раны мокрые, ботинки не входят на ноги. Медсестра постаралась и принесла один бинт.

На станции опережали нас эшелоны из Луцка, Львова, Тарнополя. Люди писали на листках бумаги названия городов и вешали на стекле окошек. Наш эшелон начал маневры. Мы думали, что поедем на Урал. После трёх дней мы узнали, что едем на север. По пути опережали нас военные эшелоны с солдатами на финский фронт, а с фронта с ранеными. В тайге поезд задержался. Надо было набрать дров для паровоза. Отец пошёл в санитарный вагон на перевязку, а я носить дрова на паровоз. Потом отец рассказывал, что из вагона с умершими вытащили около 40 трупов, в большинстве детей, вырыли яму в снегу и там их похоронили.

Там разрешено людям выйти из вагонов за нуждой. Потом мы миновали Вологду и транспорт задержался на небольшой станции. Вокруг пустота и лес. Через несколько дней прибывают одноконные подводы и три грузовые автомобили. Отец идёт в товарный вагон взять наш багаж. Там было два мешка пшеницы, мешок муки, одежда и посуда. Грузят багаж на подводу, кучер нервничает, отец не так укладывает багаж, будем ехать трое суток. Там узнаём, что находимся в Архангельской области на левом берегу Двины. Мы поедем в Усть Пинегу, это около 150 километров. Мама плачет, потому что очень холодно и её дети замёрзнут. Женщина из автобуса кричит, что дети могут ехать на автобусе. Я бегу туда, умоляю женщину взять нас четверо, она берёт трое младших, а меня взять не хочет, нет мест. Но я настаиваю, берёт и меня. В автобусе не греют. Кондукторша просит нас обеспечить ноги малышей. Опекуны кутают их ноги одеялами, платками. Проезжаем через Двину, её широта в этом месте три километра.

На другом берегу ведут нас в клуб, раньше была здесь церковь. В церкви нет скамеек ни столов, на середине печь кирпичная. Вокруг поляки с Пинской области, сидят здесь уже два дня. Дети плачут, матери призывают своих малышей, снаружи доходят ругательства извозчиков, что их кони голодные, измученные и до цели не доедут. Местный клозет полностью заморожен. Сидим в церкви четверо суток. После полудня прибывают сани с багажами и взрослыми. Есть среди них моя мама и отец. Прибывших направляют в столовую или в церковь. У кого были деньги, мог купить хлеб и уху. Я не мог ухи проглотить. А когда вспыхнула немецко-советская война я начал её есть, тогда был настоящий голод.

Три дня спустя прибыл энкаведист и сказал, что поедем к месту нашего жительства. Грызли нас немилосердно вши. На сани взяли только детей и багаж, остальные шли за санями пешком. Ноги нам мерзнут, энкаведист советует маме обмотать ноги тряпками. Мама ищет в багаже одеяла, его нет, оказывается нас обокрали. Нет кипы домотканого сукна, шёлка, тика. Всего 60 метров материала. Для нашей семьи это большой убыток. На обеспечение ног мама использовала килимы, простыни и большие украшенные платки. После двух дней задерживаемся в лесничестве Леоново. В дом направляют шесть семейств, теснота огромная. Багажи остаются на дворе. Мороз достигает 30 градусов. Комендант призывает мужчин с ведрами. Будут выдавать суп, ячменную кашу и солёную рыбу. Собранным полякам объявляет, что принадлежат к его группе и все должны выполнять только его приказы.

Каждой семье выдали 25 рублей, потому что за всё, что получим, надо платить. Леоново это этапный пункт. Отсюда колхозники развозили поляков в разные посёлки. Прибыл новый транспорт на подводах. Узнаём, что во время езды в Леоново умер ребёнок Зофии Галонзки. Похоронили его в Леонове. Поляки передали нам вести, что большинство детей умерло в этом транспорте. Зофия Галонзка была отправлена в посёлок Сидерга. Нашу группу привезли в собор в Пинеге. Извозчик сказал, что оставляет нас здесь, а он отправляется за кормом для коней. Уехал и мы больше его не видели.

Здание собора было огромное, все окна были выбитые, в дверь въезжали новые подводы с поляками. На середине собора горел костёр и мы бросились туда, чтобы согреться. К вечеру выдали нам суп с ячменной кашей и вонючую рыбу. Суп варили на дворе и в нём плавал пепел. После скромного ужина готовимся к ночлегу в этом соборе. На другой день прибывают подводы и нам велят грузиться, багаж и дети на сани, а взрослые пойдут пешком за санями. Женщины плачут, потому что опять это новое хождение по мукам. Комендант утешает, это будет уже конец нашего похода:- Все едут в Леспромхоз Карпогоры- сказал он. А там оказалось, что это неправда, потому что оттуда направляли в другие посёлки. Мы три дня ожидали дальнейшие решения начальства. Там получаем известие, что отец не смог идти и упал, у него были раны на ногах. Его отвезли в больницу, а багажом занялся Зенон Сливински.

Морозы уступают, идёт снег. Энкаведисты погоняют нас, не знаю почему. Потом сказали нам, что идёт оттепель. Дороги становятся реками, кони топчутся в мокром снегу. Движение на дорогах останавливается, а нам осталось ещё 170 километров. Извозчики преодолели эту дорогу в три дня. Кони падают с усталости, мы тоже.

Сидерга. 12 апреля 1940 г. мы прибыли в посёлок Сидерга. Тут началась для нас новая жизнь, новая мука, новая смерть. В посёлок загнали 56 семей. Все они поляки из Полесья. Посёлок в 1930 году построили татары. Здесь было шесть бараков, два магазина, конюшня, скотный двор и скверная баня. 13 апреля лесник, Каракин, велел топить печь в бане, печь построена с камней без трубы. Нам дали мыло и отправили в бани, одежду велели отдать в вошебойку. В баню мы ходили раз в неделю. Первым всегда был ,,Люцифер,, из НКВД, Свинцов, с женой и шестью детьми. Он был высокого роста. После него в баню шли его заместители, Алексей Кашукин, с женой и двойкой детей и Глубокий с женой. Каракин был хозяином. Он организовал нам работу в лесу, вырубку, приём, сплав. Его помощником был украинец, Лопов, сосланный туда в 1930 году. На следующий день в баню созвали поляков на собрание.

Илья Свинцов сказал нам, что находимся в Архангельской области, район Карпогоры, почта Ваганик, лесопункт Явзора, посёлок Сидерга. Все дороги отсюда ведут в Архангельск, В лесу живут волки и медведи, а ближе севера белые медведи. Бежать отсюда не советует. Заблудиться здесь не трудно. В случае заблуждения надо идти по склону к реке, там построить себе плот и плыть по течению. Там можно встретить жителей. Без топора и спичек в лес не ходить, в зимнюю пору не сходить с трасы. Все дела, связанные с работой, оформляет мастер леса Каракин. Жалобы, выдачу обуви, одежды и еды давать коменданту. На тесноту не надо жаловаться, свободных мест в посёлке нет. Будут, когда построим новые бараки. Я, Свинцов, живу в квартире поверхностью 16 квадратных метров, милиционеры и мастера тоже в таких квартирах. Надо ещё построить столярную мастерскую, лавку и пекарню.. А потом будете строить собственные дома, потому что здесь будет постоянное место вашей жизни.

В Сидергу привезли 56 семей польских спецпереселенцев. Поместили нас в трёх бараках, в каждом было 8 квартир и два входа. В некоторых квартирах не было печей, а если были то испорчены. Без печи высушить одежду было невозможно. Нашу семью, пять человек, без отца, пришёл после двух месяцев, поместили в бывшей татарской школе и дали квартиру 4х8 метра, но не только для нас. Была в ней ещё семья Ващука- восемь человек, Грабака- пять человек, осадника из Пинска -пять человек, войта из Любомля - три человека, всего 21. Чтобы лечь спать мы построили нары. Были ссоры между семьями, просим власть чтобы дала больше места. Власть обещала - сделаем это вскоре. Но вскоре никогда не наступило.

Работу организовал нам Каракин. Создано 8 бригад для лесных работ, каждая по 12 человек, половина мужчин, половина женщин. В этих бригадах были дети в возрасте 16 лет. Одну бригаду строителей и лесорубов- 30 человек, для вырубки леса в посёлке Пиорта. Две бригады плотников и строителей, каждая -8 человек. Эти бригады ремонтировали бараки, перестраивали пекарню, лавку, комендатуру, строили новую школу, баню, дома для учителей и вошебойку. Была ещё бригада транспортная и пильщиков, в которой работали Гарбак, Чуйко и Чарнецки.

Мой отец работал в бригаде транспорта дров для топки в печах. Была и бригада ремонта дорог, а во время лета бригада косарей и подготовки корма для коней и коров. Это была самая мучительная работа во время лета. Бороться надо было с погодой, голодом и собственной слабостью. Ноги постоянно были в воде, кусали нас комары, оводы и мошка. Меня и моего отца работа в этой бригаде не миновала. Вместе с поляками появился там россиянин, специалист по складыванию сена в стога. Конечно мы ночевали в шалашах, продовольственные продукты, а иногда и почту привозил нам Хэнрик Яблоньски. За тону сена платили нам 90 рублей, это слишком мало в сравнении с ценами продовольственных продуктов.

Мы всегда были голодны. Мы пробовали кое-что исправить предлагая Свинцову, чтобы слабоватым дать более лёгкую работу. Он выслушал Галчинского, который передал наши желания и сказал: -Вы должны выполнять то, что мы вам приказываем и забудьте о Польше! Если кто-нибудь из вас думает, что она ещё будет, то ошибается. Теперь СССР и Германия это союзники и мы навсегда вычеркнули из карты такую страну как Польша. Можете молиться Матери Божией, но это не поможет. А что касается продовольствия, то я передал ваши желания высшим властям и получил согласие продавать полякам хлеба сколько вам угодно, даже больше чем килограмм на человека. И это была правда, но продолжалось только несколько месяцев. Осенью всё вернулось к прежним нормам.

Одежды или обуви купить было невозможно. Валенки, зимнюю одежду могли купить только лесорубы. Но они были дороги. В фуфайках мы ходили зимой и летом. Осенью моя мама получила работу в бане, я был ей помощником. Рубил дрова, носил воду чистил печь и за это мне не платили. Зимой я просил продать мне валенки, дали согласие с условием, что они должны служить мне два года. Зимой направили меня на работу в лесу. Зарплата была низкая, работа тяжёлая, нормы высокие. Сперва почти никто не смог их выполнить. Обыкновенно мы работали 12 часов в день. На работу гоняли и четырнадцатилетних детей, они волокли брёвна на сплав к реке. Никто из начальства и не подумал, что для детей это слишком тяжёлая работа. Они заботились лишь о том, чтобы работа была выполнена. А вот рассказываю сегодня об этом своим детям, а они говорят: - Это невероятно, чтобы так мучить женщин и детей! Однако так было.

В зимнюю пору послали меня с Юзефом Куликем ехать за сеном. Расстояние 150 километров. Дали две лошади и сани и в течение недели мы должны были поехать туда и вернуться с сеном. По пути не было никаких пристаней, где можно бы было остановиться на ночлег, съесть завтрак, обед, ужин, отдохнуть, высушить одежду. Надо было надеяться только на свои силы, чтобы прожить, надо было и беречь коней, ибо от них во многом зависела наша жизнь. И так мы ездили два месяца - январь и февраль 1941 года. Независимо от погоды. Мой друг, Юзеф Кулик, был так измученный этой работой, что я думал о том, не скончается ли он вскоре?

Иной раз послали меня одного на пастбище, чтобы привести оттуда пять коней с жеребятами. Расстояние 110 километров. Что делать, думаю. Надо ехать. Выбрал я самого высокого и спокойного коня, оседлал его и в дорогу. Была осень 1942 года. Река Явзора уже замерзала, но вдруг наступила оттепель, лёд тронулся серединой реки, у берегов стоял. А мне надо было переправиться на другой берег. В брод я въехал без препятствии, но на другом берегу лёд стоял недвижимый широтой 5 метров. Не очень толстый, но мой конь не смог выйти на берег. Я беру топор и пробую разбить лёд, но конь пятится и его уносит вода. Я приметил другое место на выход из реки. Пробую раз, другой, быть может конь сумеет выскочить на берег. Ободряю коня. Он прыгнул, но было слишком глубоко, не достал копытами дна. Я упал в ледяную воду, мой конь поплыл на другой берег. Зову его, чтобы плыл в мою сторону, но напрасно. Через трясины я переправился на другой берег весь мокрый, там ждал на меня Петр Кушков, тот самый который выслал меня привести кобылу с жеребятами. Велел мне немедленно ехать на коне в посёлок, чтобы не простудиться. В конюшне в то время работала моя мама, никого больше там не было. Я отдохнул, отогрелся и через несколько дней опять выслали меня на пастбище, на этот раз пешком. Чтобы переправиться через реку, надо построить плот. Построил и удалось переправиться. Осталось 80 километров. Надо было идти заросшей дорогой, не везде с видимыми следами. У меня не было компаса только топор и спички. Чтобы не заблудить я держался течения реки. На пути нашёл избушку, заночевал в ней. Утром погода ухудшилась, шёл дождь. Подхожу к реке, рублю дерево и пробую перейти на другой берег. Вижу густую траву, думаю, что это земля, прыгаю и стою по колени в воде. Сумерки. Ищу сухие ветви, разжигаю костёр и решаю при нём провести ночь. Вдруг на склоне появляется медведь и начинает реветь. Правду говоря я не слышал, чтобы там на кого-нибудь из людей медведь напал, но я не был настолько отважный чтобы ночь провести у костра. Что сил в ногах я бросился бежать вверх реки, с надеждой, что должна быть в поблизости избушка. Как долго я бежал трудно сказать, но избушку нашёл. Разжёг в ней огонь, был кипяток, съел кусочек хлеба, выпил кружку горячей воды, развесил одежду и сапоги, а потом заснул. Утром были заморозки, шёл снег. До места пастбища осталось около 10 километров. Снег мешал мне ориентироваться в окрестности. По моему я должен быть близко места пастбища. Я начал аукать. После некоторого времени я услышал лай собаки. Это обозначало, что я на место прибыл. Вкратце появился охотник с собакой. Он жил там с женой издавна, у него была избушка, корова и собака. Во время сенокосов работал вместе с поляками. На вырубке было пастбище для больных, захудалых коней и кобыл с жеребятами. И с его помощью я смог пригнать стадо с жеребятами в посёлок.

Цынга. Зима 1940\41 года была для многих спецпереселенцев очень тяжёлая. Почти все болели цынгой и куриной слепотой. Пухли нам ноги, вылетали зубы. Первой заболела жена коменданта Свинцова. Конечно она не голодала, но была истощена родами. Говорили, что она была беременной 15 раз. После ней заболело двое в семье поляка Беднарка. Их отправили в больницу, но после двух недель отправили в посёлок без зубов. Весной начался сплав древесины, а не было рабочих половина из них болела, не могли ходить, ноги им распухли. После двух недель прибыл лекарь из Архангельска. Привезли растительное масло, на семью выдано 250 грам. Я тоже заболел, не мог ходить, появилась опухоль на ногах. Я не мог надеть валенок. Маме тоже начинают болеть ноги, но на работу ещё ходит. Фельдшерица не даёт справок только больница. Отец очень похудел, видно на нём только кости. Но на работу ещё ходит. Запрягает истощённого как и он коня и возит дрова в пекарню, комендатуру, баню. Что-то неизвестного с ним происходит, не разговаривает.

Больница в Ваганике это маленький домик, в нём только четыре кровати. Работают там фельдшерица и уборщица. Все лекарства у ней в сумочке. Цынга делает своё дело. Болят десна, потом течёт кровь и шатаются все зубы. Не помогает порошок, который дали больным. Умирает новорождённый ребёнок Свинцова. Этот факт Свинцов принял как нормальный порядок вещей. Призвал к себе сосланного поляка, Круля, и велел сделать гроб. Вложил в него мёртвого ребёнка и направился в сторону реки, выбрал там место, выкопал яму и спустил туда гробик. В свободный от работы день собрал могущих ещё ходить поляков и сказал им:- Тут теперь будет новое кладбище, тут надо хоронить умерших. Означенное место приказал искоренить, а из пней сделать ограду. Так и сделано. После этого из Архангельска прибыло двое врачей и обнаружили, что люди болеют цынгой. Каждый житель получил 20 пилюль, вероятно это были витамины, после которых состояние здоровья поправилось.

В июне месяце меня с другими ссыльными направляют на сплав. Древесину сваливаем в реку Явзору, которая является притоком Пинеги. На ней строят искусственную дамбу и ожидают на прибытие пароходов с продовольствием, потом древесину спускают в Двину. Сплав это жатва севера. Мы там работаем двенадцать часов в день на две смены. Кормят нас в столовой, заработная плата очень скудная. Отдыхаем в большом зале- столовой на нарах и на полу, без матрацев. На работу мобилизовано местных колхозников. Нет никаких вестей со света, нет радио, газет, телефона. Не знаем ничего о наших семьях.

Война. 25 июня 1941 года среди начальства видно какое то замешательство. Всех сзывают на собрание. Появляются два начальника в мундирах, приглашают нас сесть. Садимся. Один из них заявляет:- Надо лучше работать. Этого требует отчизна, которой грозит опасность,. 22 июня германец предательски напал на Советский Союз, а был нашим приятелем. Однако инициатива на фронте перешла в руки Советской армии и она гонит фашистов на немецкую территорию. Желаю вам успехов в работе! Среди польских рабочих слышен тихий смех, недоверие, что Красная армия перешла в наступление. Не верим, потому что до сих пор коммунисты всегда врали. На следующий день колонны автомашин и повозок направляются с мужчинами и женщинами к дороге Сура-Архангельск. Семьи провожают мобилизованных. Для войск взяли из лесопункта лучшие лошади.

Амнистия. После сенокосов среди поляков разошлись вести, что для них объявлено амнистию. Однако местные власти официально нам этого не объявили. Вести эти были причиной того, что часть польских семей речным путём на плотах отправилась в Архангельск. После трёх недель службы НКВД некоторых поляков пригнали обратно в посёлки и объявили, что никакой амнистии не было, что это недоразумение. Однако это была неправда, потому что поляки принесли вести, что в Архангельске работает Польское Консульство, а в Карпогоре работает делегат этого Консульства. А самое важное, что Консульство потребовало от делегата, чтобы доставить список поляков здесь пребывающих. И действительно такой список был сделан и за собранные от поляков деньги выслано пана Кайданского с этим списком в Карпогоры к делегату. Кайдански нанял в колхозе подводу и поехал в Карпогоры. Вернулся через неделю и привёз с собой материальную помощь полякам и деньги. Это была обувь, одеяла, порошковое молоко, рыбий жир, польские газеты из Москвы. Он заявил всем полякам, что будет дальнейшая материальная помощь. Всё это приободрило поляков, мы узнали, что в СССР есть польская власть и о нас не забудет. Зимой меня направили возить древесину из лесу. Я работал в бригаде, в которой было сорок коней. Каждый из нас должен был во время работе сделать семь рейсов на расстоянии 3,5 до 4,5 км. Мы работали 12 часов, мой конь был сильный и я норму выполнял ежедневно. С ноября по январь.

Смерть отца и болезнь мамы. А мой отец становился всё слабее. И однажды, никому ничего не сказав, оставил коня и сани, взял из дому простыню и вышел. Куда? В соседний татарский посёлок. Зачем? Думаю, что за мясом и рыбьим жиром, потому что болел куриной слепотой. Это было 31 декабря 1941 года. Я вернулся с работы в посёлок, вхожу в барак, пришёл туда Свинцов и спрашивает: -Есть ли мой отец, потому что нет его на работе, оставил коня. - Ты, Адам, оставь своего коня и возьми моего и поезжай туда, где найдено замёрзшего мужчину. Нашёл его извозчик, везущий сено, и завёз его в избушку. Подал мне где находится эта избушка. Я взял коня и поехал туда. Это было в расстоянии 8 километров от посёлка. Попал я туда очень скоро. Перед избушкой стояли кони и сани с сеном. Вошёл я в избу и вижу, что извозчики спят в шубах. Разбудил я их и спрашиваю:- В чём дело? Зажигают лампу и говорят по-польски, что после обеда нашли засыпанного снегом человека, он был ещё тёплый, пробовали его разбудить, но не удалось. Указали мне где лежит. Я осмотрел. Это был мой отец. Извозчики помогли мне уложить его на санях и я поехал в посёлок. Там мы переодели его в чистую одежду. Я нашёл старые доски и сделал что-то в роде гроба, но он был более похож на жёлоб. Мы вложили отца в такой гроб и помолились. На следующий день 1 января 1942 года я попросил Юзефа Кулика и мы вместе завезли отца на новое кладбище. Выкопали могилу глубиной 40 сантиметров и спустили туда гроб. Засыпали землёй и снегом, помолились и вернулись в посёлок. В бараке я собрал все вещи отца и сжёг на костре. Потом я разговаривал с мамой, и мы рассуждали, не сделал ли отец всё это сознательно, чтобы кончить таким образом свою жизнь? Ведь он очень болел, был очень слабый и часто напоминал, что из-за него семья так страдает. Он был убеждён, что вскоре умрёт, потому что более здоровые и моложе него давно отошли с этого света.

Весной 1942 года тяжело заболела моя мама. Фельдшерица сказала, что не сможет определить чем она больна.- Это, должно быть, какая то внутренняя болезнь- сказала. А у мамы что-то болело с одной стороны живота. Мы делали ей тёплые компрессы с хлеба, потому что была опухоль и появился гной. После двух дней мама попросила дать ей банку, я принёс ей и скоро она отдала мне её с литром гноя. Через день было столько же. После этого боль не была так сильна. У ней была язва, вероятно от простуды. Теперь уже могла самостоятельно ходить.

Я в дальнейшем должен был работать в лезу возчиком. Но мои валенки разлетелись. Еду в посёлок, чтобы их починить. Встретил меня там новый мастер, тоже нкаведист, раненый вернулся с фронта, и спрашивает:- Ты почему не на работе в лесу? - Показываю ему валенки, больную ногу с пузырями. Осмотрел и решил:- Надо ехать в лес, на работу. На следующий день иду к фельдшерице, она осмотрела ногу, взяла ножницы срезала кожу на пузырях, дала ложку рыбьего масла и была удивлена, почему так поздно с этим пришёл к ней. Я ей сказал, что новый мастер выгнал меня на работу и погрозил судом. -Этого мастера я знаю, у него вредный характер, он не смотрит никому в глаза, и действительно может подать на тебя в суд. Дала мне справку на субботу и воскресение.- Береги её, она может тебе пригодиться в суде.

Её предположения оправдались. Пришла справка явиться в суд в Суре. Поехал я туда. После проверки личных данных очень быстро выдано приговор мне и Станиславу Клюшчинскому:- Два месяца принудительной работы и 25% отчисления с зарплаты. Таких как мы было там 80 человек, но нам, полякам, приговор дали лёгкий, потому что это был первый раз. Свидетельство фельдшерицы не помогло мне. Только посмотрели, спросили кто выдал и отдали. Сразу после приговора направили меня в посёлок Пиорта. Самое ужасное в том решении было то, что выслали меня далеко от семьи и что комендантом там был известный мне Глубокий.

В Пиорте я встретил ссыльных поляков, которые поверили, что была амнистия и хотели выехать из тайги, но попали в руки НКВД и направили их сюда в карательный лагерь. Однажды подошёл ко мне во время работы, поляк, Хофман, и указывая на реку говори : - Видишь эти плоты с людьми ? Это плывут поляки и моя семья тоже. Я убегу отсюда. И как стоял так и бросился в реку и доплыл к плоту и все поплыли к местности Явзора. Я завидовал ему. Я обратился к коменданту с просьбой:- Хочу ехать к семье. Он посмотрел на меня и сказал : - Поезжай ! А к семье было 30 километров. Я начал строить плот, заметил это мастер и говорит : -Послушай, напрасно это делаешь, те которые плывут все без паспортов, далеко не поплывут. Я советую тебе останься в посёлке, твоя мама работает в конюшне, ты там пригодишься, всех мужчин призвали в армию. Когда я прибыл в посёлок узнал, что в посёлке осталась только семья Кулика, жена и четверо сыновей. Русские семьи без мужчин, бараки закрыты, мама работает в конюшне и бане. Я остался и возил древесину с русскими женщинами. Сын Кулика однажды исчез из посёлка, оказалось, что он с семьёй поехал в Явзору. Другая новость, русские женщины думают приобрести себе коровы, чтобы было легче жить, лучше кормить семью.

Я советуюсь с мамой, что делать ? Не уехать ли отсюда? Решаем уехать. О нашем намерении заявляю начальству. Новый мастер согласен с нашим решением, не запрещает. Но соглашается выслать меня с семьёй в Рожево. Всё складывается благополучно. Однако наша радость продолжалась коротко. Из Явзоры прибывает вестник с повесткой, что через два дня я должен явиться в лесопункт. Зачем? Она не знает. Знает только то, что прибыл туда важный начальник и призывают всех поляков. Никаких вестей о формировании армии Андерса нам не подано. Я условился с мастером, что в лесопункт поеду с сеном и явлюсь в бюро начальника. Он согласился. Там сразу взяли от меня коня, а меня повели в бюро. На коридоре было семеро поляков. Вежливо приглашают нас в бюро, вежливо просят сесть. За столом лицо из района угощает меня папиросой и представляется, что он из Райисполкома. Начальник лесопункта представляет мою характеристику, что я самый лучший извозчик, занял первое место в вывозке древесины, но не упоминает, что меня судили и наказали пребыванием в карательном лагере. После этих похвальных словах выступает нкаведист и говорит, что я трудолюбивый, меня все знают в леспромхозе, могу даже жениться на Нюрке. И поэтому Советский Союз в признании моих заслуг даёт мне награду! И начинает читать:- Москва, дата, год... присваивает мне гражданство Советского Союза! И сразу же предлагает мне подписать приём советского паспорта. Я вижу, что перед ним лежит мой паспорт, который мне отняли три месяца назад, теперь уже январь 1943 года. Мне стало жарко, я встал и инстинктивно бросил папиросу на пол. Меня просят сесть и объясняют какую пользу я буду иметь, что у меня будут права такие же как у всех граждан Советского Союза. Угощают другой папиросой и предлагают подписать соглашение на принятие нового паспорта. Я им объясняю, что я поляк, у меня семья. Комендант говорит, что в паспорте написано, национальность поляк. Я отвечаю:- Не подпишу! - Это отказ? - Да, сказал я. Он покраснел и крикнул — Встать! -Я встал. Он начал читать: Москва, указ № статья, параграфы. И объявляет приговор:- 25 лет лишения свободы! И просит милиционера, чтобы вывёл меня из зала. А на прощание сказал, чтобы я поговорил с теми, которые находятся на коридоре. Конечно, что я был сильно взволнован. Я попросил милиционера, чтобы пустил меня, потому что хочу поговорить с поляками. Было там семь поляков: Тачала, Кулик и другие. Некоторое время я стоял и не мог сказать ни слова. Наконец кто-то из них спросил:- Что шкуру с тебя сняли, нам тоже сняли, а кто подписал тот уже дома. Я спрашиваю: -Где ваши соседи? - Из нашей группы не подписал Мрочковски и его семья, они уже в лагере, а Мадерак умер и похоронен на местном кладбище. -Ну что ж, в таком случае, чтобы спасти семью, мне остаётся подписать- сказал я. После некоторого времени призывают меня в бюро. Они сидят и начинают всё от начала, как будто не было прежнего разговора. Я прервал им и сказал:- Подпишу! Вот это мудрое решение, так поступают только мудрые люди. - Если бы вы получили 25 лет лагеря тоже подписали бы- сказал я,- потому такого срока в лагере никто не проживёт. Я подписал новый паспорт, старого мне не отдали. И так я стал гражданином Советского Союза. Обе сестры, брат и мать такого документа не подписали. Теперь всё уже шло аккуратно. Меня освободили и я вернулся в посёлок.

Русские женщины, с которыми я работал получили известие, что их мужья погибли смертью храбрых. Я думал, что месяца три спокойно буду работать, что не пришлют мобилизационного билета. Но было наоборот, через несколько дней его мне вручили. Я должен явиться в военкомате Карпогоры в течении двух дней. Это 140 километров. Чтобы успеть я решил идти туда в тот же день. В военкомате было 90 человек, в том числе все поляки сиз нашего посёлка, те которые не успели выехать. Комиссия в составе : начальник военкомата и пять женщин в качестве медицинской службы. Одна из них предупреждает, чтобы не притворяться больным, если кто болен комиссия это обнаружит и выдаст соответствующий документ. В зал входим совсем голые и в течение 2 часов осмотрели 90 человек. После осмотра подстригли, дали паёк на дорогу и отправили в Архангельск. Не позволили проститься с семьёй. Багаж дали на подводы, а мы пешком. Рассчитано, что в Архангельск дойдём через две недели. В пути был бунт из-за голода, чтобы он не распространился дали нам хлеб и суп. Остановка была в посёлке Леоново. Здесь я вспомнил рассказы местных жителей как они ели собак и кошек, как зимой хоронили умерших только в снегу с надеждой, что весной похоронят в земле. Ужасные воспоминания.

На шестнадцатый день мы прибыли в Архангельск. Одно меня радовало, что регулярно подавали пищу. Три раза в день 200 грамм хлеба, три раза суп, 200 грамм второго блюда и 200 грамм хлеба с колбасой величиной половины пальца. Таких как я, ,,новых русских,, было там около 1500 человек. Ежедневно организовали группы и куда -то высылали. Мы работаем как шахтёры, строим бомбоубежища, возим дрова в город, разгружаем затопленные баржи. После нескольких дней организуют группу 140 человек и направляют в Вологду в лесные казармы. Там встречаем таких же как и мы, ,,новых русских,,. Делят нас на группы 8 человек и рассылают в части. Вместо оружья дают палки. Всё это нас смешит. Через несколько дней собирают наши лохмотья и дают солдатские мундиры, тоже изношенные, противогазные маски, которые через несколько дней отдаём обратно. Нет никаких занятий, соблюдают острую дисциплину, снижают солдатский паёк хлеба.

Вдруг приказ:- Возвращаемся в Архангельск. Что случилось? Не знаем. Говорят, что двинулась Двина. На Белом море работают ледоходы. Нас готовят на случай наводнения. Вдруг новое решение возвращаемся обратно в Карпогоры на работу в пристани. Платят только пайком хлеба, потому что нас нет на учёте. Я и Кулик решаем покинуть работу и ехать к своим семьям. Он в Явзору, я в Сидергу. Там дают нам работу и карточки. Думаю как отсюда вывезти свою семью. Но тут опять я получил мобилизационную повестку 4 апреля 1943 года. Попрощался я с семьёй и отправился в Карпогоры на плоте с другом Куликем. Мы плыли 18 часов и хорошо отдохнули. Явились на комиссию, получили военные, старые, грязные мундиры и отправили нас на пароходе в Архангельск. Там поместили нас в зале кинотеатра и мы заметили, что начальство относится к нам иначе чем раньше, обходятся с нами любезно. Смотрим кинохронику. Один штатский объясняет нам, что все поляки освобождены со всех бывших обязанностей, что на территории Советского Союза организуют польскую армию под руководством Союза Польских Патриотов во главе с Вандой Василевской. Всё это было так неожиданное, что после этих известии весь зал встал на ноги и запел- Еще Польска не згинэла.. Раздались возгласы радости и плача. Мы вспоминали всех тех, которых нет уже в живых, которых мы похоронили и тех, которые живут ещё в очень трудных условиях. После этого сюрприза нас направили на паром и железнодорожный вокзал, где ожидали на нас вагоны. В вагонах нам дали паёк на 14 дней. По пути видим разрушенные города и заводы.

Прибыли мы в Дивово на Оке, 140 километров от Москвы. Наш транспорт был там вторым. Лагеря там ещё не было. Строили мы его сами. Привозили палатки, мундиры, ружья, орудья, танки. Вместо красной звезды на шапках мы могли пришить орла. В месяце мае мы были обмудированы и вооружены. Началась военная подготовка. Командиром дивизии был Зыгмунт Берлинг, а заместителем Войтех Безвюк. Он был славен тем, что за нарушение дисциплины подавал в военный суд. Во время судебного разбирательства сидел и ожидал на приговор. И так было до конца войны. Чтобы нас, сибиряков, истребить, придумали боевое крещение. Выбрано место под Ленино. Дивизию непосредственно с марша, без подготовки и отдыха отправили на фронт. Мы были слабо подготовлены к борьбе, недостаточно вооружены, территория трудная, заминированная, болотистая к тому ещё речка. Ещё перед занятием выходной позиции у нас были большие затраты в людях, потому что бомбили нас немцы. Артиллерийская подготовка должна длиться один час, это должна быть настоящая огневая бомбёжка, а в действительности у артиллеристов было только несколько снарядов. В таких обстоятельствах был дан приказ наступления. Двинулись полки 1 и 2, а третий был в тылу. Русские подразделения вовсе не двинулись в атаку. У наших не было противовоздушной обороны. Во время немецкой бомбардировки наши солдаты скрывались где кто мог и ожидали когда самолётам кончится горючее или боеприпасы. На огонь противника наше командование посылало новые отряды солдат. Я был в третьем полку. После часа от начала наступления дано нам приказ помогать первому и второму полку. Немецкие самолёты стреляли в нас достаточно метко, у меня было воображение, что они охотятся на нас. Мы бежим отрядами полем, вдруг исчезает в болоте третий отряд. Было тринадцать солдат, а не осталось и следа. Связист, Станислав Скибински, ведёт нас к речке. Вижу там тонущий в болоте танк, который должен нам помогать. Нашей задачей было помочь полкам, а тут такая расправа. Штурмовую дивизию на расстоянии 2,5 километра немцы проредили. После полудня стало совсем тихо, но раненых никто не выносил с поля боя. Они ещё живые лежали на земле. В сумерки развернули наши батальоны. Надо было подменить обескровленные полки. Наступает огромная суматоха. Переходим речку Мерею. Идём в боевом строю почти в полной темноте. После полукилометра входим на заминированное поле. Одни солдаты падают, другие идут вперёд. Перед нами немецкие окопы, возле них лежат убитые. Очень быстро мы перешли взгорье и падаем на землю. Подают команду:- Окапываться! Где наше командование, где немецкая линия обороны? Никто не знает. Посылают разведку. Киевски берёт два отряда и идёт вперёд, исчезает где-то в окопах. Призывает помощь. На помощь идёт группа Фабисяка. В расстоянии нескольких метров нашлись в окопах полных немцев. Жаль нам парней. Решаем ракетами осветить поле. Стреляем световыми снарядами в стога с соломой и дома ,крытые соломой. Видим, что вокруг нас нет никого, наши друзья попали в руки немцев. Единое что нам осталось это отступить на прежние позиции. На взгорье есть офицер, приказывает отступить ещё дальше. Считаем потери. Не хватает очень много. Погибли наши офицеры, в том числе и наш поручик Каминьски. Оказалось, что нам помогали три танка. Один был повреждён снарядом, но привёз нам боеприпасы, второй помог нам утром, вернулся по следу, но тоже был повреждён снарядом и сгорел, в нём был экипаж русский но в польских мундирах, двое спаслось, а двое погибло. Третий въехал на мину и разлетелся. После вывода дивизии на тыл обнаружено, что не хватает около 7000 человек. Многие погибли без вести, многие были ранены. Объявили победу! Никто не хотел признаться в поражении. Ведь это было боевое крещение!! Наша дивизия пополнила свой состав лишь только над Вислой. Официально подано, что погибло 600 солдат, а это были потери нашего батальона. Так истребили славных сибиряков, которые служили в первой дивизии. Это кто-то хорошо придумал и подготовил. А кто? Иван! А Иваном у нас в отряде называли Сталина, и так между собой говорили.

Дальнейшая судьба моя и моих друзей была связана с армией и борьбой с немцами. После капитуляции Германии я находился в 120 километраъ за Берлином. 6 февраля 1946 года был демобилизован и начал поиски моей семьи. Мои письма к семье цензура так контролировала и ножницами вырезывала куски бумаги, что разобраться в письме было невозможно. Я посылал им письма, а их высылали на работу на другие участки и письма пропадали. Сестра, Хелена, так простудилась, что в последствии без помощи врача умерла в возрасте 14 лет в транспорте на Украину. Поиски семьи продолжались очень долго. Много раз я писал советским властям просьбы помочь найти семью. И каждый раз я получал ответы:- Такая фамилия на территории Советского Союза не проживает. Маму, сестру и брата я нашёл во Вроцлаве в 1946 году. Рассказывать и описывать жизнь на ссылке в Сибири для меня это очень трудная задача. На это надо иметь стальные нервы. Я знаю как страдали душевно те, которые в последние минуты жизни были при смерти своих близких, которых на разные способы утешали, подбадривали, зная что смерть стоит за дверьми, и что ваш близкий умирает. Так было с моим отцом. Ведь и после войны не было лучше. В 90-тые годы я при посредничестве Польского Консульства в Киеве обратился к украинским властям выдать мне реабилитацию и документ о оставленном хозяйстве на Волыни, мне ответили, что такая семья на Волыни не проживала!!!

Домашкув 1999 год Адам Шульгач

Перевод Ежи Кобрынь.

Из книги WSPOMNIENIA SYBIRAKÓW. Koło Związku Sybiraków w Bystrzycy Kłodzkiej. Bystrzyca Kłodzka 2008