Эпилог

1. Прошло много лет, и в который раз задумываюсь, так что же всё–таки это было, что же с нами всеми в этой огромной стране, моей родине, произошло, и длилось так долго, и стоило нам так много человеческих жизней?

Прочитав «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, многие люди, особенно на западе, решили, что социализм в России не был построен только потому, что он, де, строился жестокими, нечеловеческими методами. И во многом, мол, виноват и сам народ, его неразвитость, его грубость. А если его, социализм, построить с „человеческим лицом“, где–нибудь в Италии, например, то это и будет то общество, о котором мечтало всё человечество всю свою сознательную историю.

О том, что Советские властители предали эту вечную мечту людей, стоит вне сомнения. Но велика ли вина граждан бывшего СССР?

Народы бывшего Советского Союза (как хорошо, что можно говорить о нём в прошедшем времени!) были не более жестоки, чем другие народы мира. Их беда была лишь в том, что они оказались жертвой тоталитарного режима, рядившегося три четверти века в тогу поборника идеи «нового коммунистического общества, свободного от эксплуатации человека человеком». Как легко стать народу жертвой тоталитаризма, показывает опыт других стран, в том числе и Европейских, даже самой Италии. Но то, что происходило в СССР, особенно в его последний, Сталинский, период, – это было уже нечто иное, что–то совсем новое и более беспощадное к своему народу, чем все прошлые и настоящие формы рабовладения. Этот, так называемый, „социалистический“ режим, шедший к «коммунизму», был ничем иным, как симбиозом совремённого тоталитаризма с рабством. И именно потому, что он появился в то время, когда не только рабство, но и тоталитаризм были повсеместно осуждены, причём громче всех доносился осуждающий голос Советских руководителей, появилась необходимость камуфляжа. Так постепенно вырос миф о рае на земле, построенном в огромной стране, расположенной за светящейся витриной на границе с Западом. Огни и блёстки этого чудища долго, непростительно долго слепили глаза даже умным наблюдателям „оттуда“.

Сама идея о всеобщем счастье, мечта о преобразовании мира, благородна и стара, как мир. На этой мечте родилось христианство, появились все ранние проекты по осчастливливанию человечества, связанные с понятием коммунизма, на ней выросли догмы Марксизма. И все они искренне искали пути к этому лучшему будущему, даже Марксизм. Но не то произошло в России. Этот новый режим просто «примкнул» к древней как мир мечте человечества об общем счастье и только с одной целью: дорваться до власти. Эта идея, нашедшая в Марксизме своеобразное, но конкретное выражение, стала для Российских коммунистов просто «Троянским конём», который должен был привести их к власти. От неё отказались сразу же на второй день после Октябрьской революции, хотя формально она была сохранена на всех плакатных документах режима. Все последующие потуги Кремлёвских властителей – это ничто иное, как судорожные усилия удержать эту власть. Все Ленинские репрессии, унесшие миллионы людей, были направлены именно на это. Одновременно возводилась огромная «Потёмкинская деревня», служившая витриной, картинкой на визитной карточке «нового строя». Весь остальной мир должен был знать, что: «Наконец–то! Смотрите, смотрите! В бедной России, «в отдельно взятой стране», нашли «палочку–выручалочку», обнаружили ключ к долгожданному общечеловеческому счастью!» И люди за пределами этой деревни верили в это и крестили детей русскими именами.

Но время шло, а на социалистический камуфляж нужны были деньги, огромные деньги, и с каждым годом всё большие. Да и народ не мог жить только будущим, он требовал «хлеба и зрелищ». Опять деньги. Самое слабое место коммунистической доктрины! Но деньги могут появиться у государства только тогда, когда весь народ будет работать, проявляя максимум собственной инициативы. Сделали пробу : НЭП, Новая экономическая политика. Пришлось отказаться. Народная инициатива возрождала капитализм, который только что большой кровью был побеждён. Возникло явное противоречие. С одной стороны, государству для того, чтобы иметь большие деньги, необходимо развязать инициативу каждого, с другой же стороны – это тотчас возрождает старые порядки. Было решено всю народную инициативу сконцентрировать в одном месте. В России этим местом оказался Кремль с его «группой товарищей» в политбюро. Эта группа делегировала весь сгусток инициативы страны в одну голову, в голову товарища Сталина. То, что товарищ Сталин смог получить только двухклассное образование никого не смущало. Наоборот, это казалось преимуществом. Это значило, что у него голова свободна от предрассудков и односторонних предпочтений, сковывающих людей образованных. И действительно, именно товарищ Сталин решил, казалось бы, неразрешимое. Он подал идею о необходимости рекрутировать дешёвую, очень дешёвую рабочую силу. Эта рабсила (читай: «рабская сила») незаметно, невидимо работала бы за других, за всех остальных, безынициативных. А для этих товарищ Сталин предложил роль статистов в мистерии «Социализм в СССР».

Но как и где приобрести эту дешёвую рабочую силу? Он, товарищ Сталин, где–то слышал, что во всех странах, кроме России, было когда–то в прошлом рабство, и оно оказалось плодотворным и возвеличило Рим. Чем мы хуже? И он предложил ввести рабство и в России, временно, конечно, до полной победы коммунизма в отдельно взятой стране. Раб был нужен срочно, раб современный, социалистический. И ловить этого раба необходимо не где–нибудь, а у себя дома, в своём же народе, причём какими–нибудь новыми, опять же, незаметными, методами. Открыто провозглашать этого нельзя, времена не те. Эту тему следует завуалировать. Иначе нас на Западе не поймут.

Тут и возникло то новое, что отличало Советский режим от всех рабовладельческих деспотий прошлого. Наших вождей выручила наша “самая справедливая, самая независимая” юриспруденция, которая совсем немного переработала уголовный кодекс старой России, что–то убавила, что–то добавила. И эта “добавка” и спасла эту “группу товарищей” в Кремле. Родилась “политическая” по содержанию, уголовная по форме статья пятьдесят восемь, а с ней золотоносный пункт десять. Так новый уголовный кодекс перевёл виновного в политическом проступке в уголовника. А с уголовником, как это принято во всём мире, надо было бороться, можно было не церемониться. И начали бороться, и не стали церемониться. А этот пункт десять стал той паутиной, в которую завлекали наивных и доверчивых соотечественников. Их оказалось на удивление много. Это были все те, кто, открыв рот, слушал сказки из Москвы. Но одно дело их поймать, другое дело добиться того, чтобы вся эта масса сама поверила в свою вину и стала бы безвольной рабской силой. Это делалось в тюрьме. Конечно же, нашими доблестными чекистами от юриспруденции. Ещё недавно податливость невинно осуждённого достигалась побоями, теперь же и это стало ненужным. Обвинение по пятьдесят восьмой статье уже само по себе парализовало жертву, и уже через несколько тюремных месяцев она покорно ехала на Север “строить социализм”.

Никак не успокоюсь, хотелось бы узнать, кто подсказал Сталину идею с пунктом десять пятьдесят восьмой статьи? Это ведь была гениальнейшая личность! Готов бы и сейчас голосовать за то, чтобы ему поставить памятник, головой вниз, разумеется.

2.Пока ты в тюрьме, ты делаешь всё, чтобы выбраться из неё. Тебе всё время кажется, что ты попал в неё случайно, по недоразумению, что ты не виноват, что ошибка скоро станет ясной, и ты снова будешь выпущен к людям. Ты начинаешь за себя бороться, но ещё более запутываешься в паутине противоречий, которой тебя настойчиво обволакивают сподручные от юриспруденции. Тебе настойчиво внушают, что необходимо исправиться, изменить свою сущность, приблизиться к идеалам социализма. А сделать это профессионально могут только они, сподручные юриспруденции. Ты слабеешь, а к тебе уже протягивает свои щупальца огромное нечто, чтобы увлечь тебя ещё дальше, в места «не столь отдалённые» (так в царской России называли каторжную Сибирь). Процесс этот продолжается в огороженных колючей проволокой, денно и нощно охраняемых зонах, часто на самом дальнем севере. И называется он, конечно же, „исправительным“. Только здесь ты начинаешь понимать, наконец, весь смысл, всю подноготную, произошедшего с тобой. Начинаешь понимать, что ты попал в гулаговскую паутину не случайно, что тебя в неё заманивали, тебя ловили, ты жертва величайшего „оргнабора“ рабов, который когда–либо действовал в истории человечества. А надежда выйти отсюда минимальна. И будь покоен, если тебя когда–нибудь и отпустят, если вообще отпустят, то твоя мама получит только постаревшую и покореженную оболочку сына. А его старое, семейное, содержание осталось там, у паука. Но ты не пуст. Все годы „исправления“ тебя в тюрьмах и рабочих лагерях „накачивали“ сутью „нового человека“. Тебе и там продолжают внушать, что именно здесь ты сможешь трудом, именно трудом, исправить изъяны в своём характере, недоработки семьи в воспитании, ошибки в поведении, приведшие к известному только ей, юриспруденции, твоему «проступку».

Ты в конце своего срока станешь „новым человеком“. „Социалистическим“ по форме и гулаговским – по содержанию. А после, если оно наступит, ты всю оставшуюся жизнь будешь выплевывать эту лагерную сущность, отмывать её, стараться её забыть. Но это уже никого наверху не интересует. Лишь только они поймут, что тебя сломили, что они добились своего, и ты начал трудиться, работать на них. то к тебе сразу теряется всяческий интерес. Процесс завершился. Ты раб.

Утвердилось, таким образом, двухклассовое общество с резко очерченной границей между ними: класс «свободных»(относительно свободных) статистов и класс невольников, рабов. Чем не древний Рим? Но это не было древним Римом. Там рабами были чужие, здесь – свои, отцы и дети тех, что числились пока «свободными». Так в стране возникла обстановка всеобщей истерии и страха. Никто из „свободных“ статистов не хотел попасть в невольники. И потому люди были готовы предавать друг друга, своих соседей, своих сослуживцев, своих близких. Предавали братьев и сестёр, предавали родителей (“Павлик Морозов”!).

И эта форма совремённого рабовладения оказалась на удивление стабильной. Из цепких щупалец этого режима освободиться самому народу, „революцией снизу“, было бы уже никак невозможно. Без инициативы революцию делать невозможно, а люди с инициативой находились в классе невольников.

Только мессия, только кто–то сверху должен был набраться мужества и сказать спасительные слова: „А король то голый!“ И когда это произошло, то все сразу это увидели тоже. И лопнул мыльный пузырь под именем „Социализм в СССР“. Все, выползавшие из–под обломков, вдруг, поняли, что надо всё начинать сначала, с состояния дел до семнадцатого года. А когда люди приобрели способность думать свободно, то поняли, что в память об этих годах остались скука, тоска, страх, голод и кровь, кровь… . И горечь за бесцельно прожитую жизнь.

Коммунистическая идея обошлась человечеству дорого. Сто миллионов жизней должны были погаснуть, пока весь мир не обратил внимание на то, что втайне творилось на востоке. И самая большая заслуга в том, что тайное стало явным, принадлежит, несомненно, Солженицыну и Горбачёву. Низкий поклон им.

Жаль, что так и не было судебного процесса типа “Нюрнбергского” над преступниками с коммунистическими партбилетами. Это было крайне необходимо, прежде всего для того, чтобы осудить и похоронить саму идею. У демократического государства появилось бы право запретить любую партию, которая хотя бы намёком указывала на приверженность этой человеконенавистнической идеологии.

Ах, как было бы хорошо, если бы Ленин так и оставался где–то за рубежами России и лишь иногда приезжал на Капри поиграть с Горьким в Шахматы! Как было бы здорово, если бы товарищ Сталин, то бишь Джугашвили, оставался бы маленьким крестьянином из грузинской деревни Гори с двухклассным церковно–приходским образованием! Он взращивал бы “Грузинский чай” и цитрусовые с юга, и иногда продавал бы их на Московском рынке.

3. Спустя много лет я был по моей настойчивой и многократной просьбе реабилитирован. Получал я свою справку о реабилитации в Москве сам. Разговорился с начальником отдела, который мне эту справку выдал.

Да, в моём деле были допущены ошибки, фактов было недостаточно, да и свидетели по моему делу не вызывают доверия, кроме того, и само следствие было чрезмерно растянуто во времени. Непонятно и то, почему мне не были засчитаны тринадцать месяцев тюрьмы. Всё это досадно. Но юристы того времени были очень заняты. Шла война, их окружали враги, и с ними нужно было бороться. А юристов было катастрофически мало, и потому в их работе могли происходить недочёты, ошибки. Иногда, как в моём деле, происходили даже «досадные ошибки».

Так я был вынужден жить и дальше с сознанием того, что со мной произошла всего лишь ошибка, и меня, собственно, и не нужно было так долго исправлять, не надо было лишать меня будущего, не было необходимости различным службам так беззастенчиво врать, когда дело касалось моего прошлого. Но, увы! Каких–либо компенсаций, аналогичных тем, что получили жертвы холокауста и их родственники, я так и не получил. Не получили их и мои родственники.

Ленинско–Сталинскому «социализму» я посвятил семьдесят лет жизни ! Почти всю жизнь. Молодость досталась гулагу, зрелость и старость тому, что мы всей страной строили– «рабовладельческому варианту социализма». И вот мы все « строители социалистического будущего » пришли в это будущее. И поняли, что ничего не было, ничего нет, ничего и не будет. Мы не создавали, мы разрушали. Разрушали межчеловеческие отношения, отнимали у миллионов жизни, разрушали природу, истощили недра богатой страны. Всё, что мы с такими мучениями строили, всё это только огромное Ничто. Пустота со знаком минус.

С этим я и покидал страну, так за два столетия и не захотевшую ни интегрировать, ни ассимилировать меня и мой народ, продержавшую десяток поколений моих предков в жалкой роли вечных «иноземцев», и выпустившую нас, наконец, в большой мир опустошёнными и разочарованными, нищими духовно и экономически, деградированными на ступень ниже той, что была у первых иммигрантов в Россию.

Только здесь мы поняли, что были одним из самых угнетённых народов мира, и прожили свою жалкую жизнь в темноте, в самых захолустных резерватах за Уралом, вдали от городов, от цивилизации. Двадцатый век по праву называют веком урбанизации. В Европе уже примерно три четверти всего населения проживает в городах. И в самой России этот процесс шёл достаточно быстро, к концу века уже более половины населения стало городскими жителями. Нас же он не коснулся. В одной из последних переписей населения СССР доля этнических немцев, проживавших в городах Европейской части страны оценивалась в 4% от их общего числа. Только четыре процента! В то время, как, повторяю, большая часть остального населения страны проживало уже в городах.

И вот мы поселились в центре Европы, в стране, где подавляющее большинство населения проживает в городах. А сельское население страны почти ничем не отличается от горожан. Тот же жизненный уровень, та же одежда, та же ментальность. Только, быть может, более замедленная речь и неторопливость отличают их от жителей городов.

Нас же видно издалека. По одежде, которую мы носим и через десять лет так, как будто только что из Сибирской глубинки. По языку, по манере поведения, по русскому мату, в котором уже прекрасно разбираются и коренные жители, по водке, которую пьём вместо кофе, по тысячам мелочей быта, дотоле невиданных и непонятных, когда мы внимательно рассматриваем какую–нибудь задвижку в витрине магазина и восклицаем про себя: «Придумают же!».

Мы в панике, нас сковывает страх, когда мы потерянно бродим по великолепным улицам Мюнхена, Гамбурга или Кёльна. Нам объявили, что это наш дом, что это наша прародина. Но как далеко она ушла от нас, эта наша бывшая отчизна  И как высокомерна к нам! Она нас забыла! Она нас тоже не хочет, она нас сторонится, а один из соцалдемократов (Лафонтен) объявил даже, что ему любой африканец здесь в Германии милее, чем немецкий переселенец из России. Кто же мы, наконец? Куда деваться нам?

4. А обо мне неожиданно вспомнили. 21 июля  1992 год мне была вручена медаль с удостоверением АТ № 572155: «За труд в Великой Отечественной войне 1941— 1945 гг.», выданная в соответствии с «Указом президиума Верховного Совета СССР от 6 июня 1945 г.". Кто мне расшифрует это ? Меня наградили еще в 1945 году медалью, а я получил её только в 1992!

Как это возможно ?

Конечно, невозможно. Вручить мне эту медаль в то время никак не могли. Я был очень занят. Вспомним, где я был в 1945 году.

Оглавление Предыдущая