Владимир Воробьёв. Поздний реабилитанс
Прежде чем приступить к описанию событий моей личной трагедии, надо вначале изложить некоторые обстоятельства, без которых не будет понятным то, что произошло.
Существовало предание, рассказанное моим отцом и его племянницей Анной Суворовой, что наш дед по отцу был сыном цыганки и ссыльного политического, жившего в М.Телеке. Когда цыгане проходили через село Кортуз, его отдали на воспитание одному из жителей села, Федоренко, от кого он и получил свое отчество, хотя отец его носил имя Финоген (или Афиноген). По-видимому, из-за волос темного цвета он получил прозвище Воронко, а затем и фамилию Воронов. Настоящая же фамилия прадеда была Воробьёв. У моего отца даже сохранились метрики, где он именуется как Воронов Григорий Николаевич. Когда отец стал носить настоящую фамилию, трудно сказать. У деда были (оставшиеся в живых), по-старшинству, сыновья Севастьян, Емельян, дочь Липистинья. а затем младшие сыновья: мой отец Григорий и Филипп. Есть у меня родословное дерево, составленное по этим рассказам.
Сохранилась "Краткая автобиография", написанная собственноручно отцом в 1933 году, пятого августа. В ней он пишет так:
"Я родился в 1885 году, 11 октября, в селе Кортуз Краснотуранского района из крестьянской семьи бедняков. В грамоте учился самоуком, до 20 лет работал в крестьянстве. В 1908 году был взят на военную службу в г.Владивосток в минный крепостной батальон, где прослужил до 11 года и был уволен домой. В 1912 году я пошел в качестве рабочего по малярному делу, работал у подрядчиков в Красноярске, у Ушакова, и в городе Канске на военном городке в качестве рабочего по малярной и живописной работе. Там же участвовал в забастовке маляров. В 1914 году я был мобилизован на войну в город Иркутск в военно-телеграфный батальон, где окончил телеграфную школу за 4 месяца и с ротой отправлен на позицию (по словам отца, под командование генерала Брусилова) в качестве каптенармуса. В 1917 году во время свержения царя наша рота первая (приняла?) меры по организации митинга и демонстрации, где я принимал участие в митинге. В 1917 году при демобилизации я был уволен по болезни домой. В 1918 году я был взят в минусинскую тюрьму в подозрении за подделку сороковок и сидел без суда и следствия до прихода регулярных красных войск. При наступлении войск Щетинкина нас эвакуировали в г.Красноярск в губернскую тюрьму. При переходе из парохода в тюрьму получил от казака прикладом по спине. При наступлении красных войск за неделю г.Красноярск был взят, а я выпущен из тюрьмы и поступил добровольцем в Красную Армию. Во время восстания двух польских эшелонов я участвовал в бою против поляков, мы отбили от освобождения из тюрьмы офицеров. Кроме того, участвовал при разоружении колчаковских войск в городе Красноярске. В Красной Армии я служил при аптекарном магазине 30 дивизии, где я подал заявление в партию ВКП(б) и работал в качестве политрука, и через шесть месяцев был переведен действительным членом партии, получил партбилет. При наступлении Врангеля наша часть была направлена в Крым, и когда заболел наш военком, меня оставил своим заместителем. Но тут вскоре я заболел крымской лихорадкой и возвратным тифом и был уволен домой. В это время в 1921 году шла всеобщая перерегистрация членов партии, я был болен, сразу не предъявил партбилет и автоматически выбыл из партии. После чего еще подавал заявление, до настоящего времени остаюсь вне партии. С 1921 года по 1930 год я работал в Кортузском обществе потребителей в качестве счетовода. Три года был избираем членом правления и председателем общества потребителей. Кроме того, за все это время принимал участие в культработе, в постановках спектаклей и лекций. При слиянии обществ потребителей в райпо меня взяли в качестве бухгалтера в Абакан, и при организации Абаканского рабкоопа меня назначили бухгалтером в рабкооп. В 1931 году меня из Абаканского рабкоопа командировали на курсы бухгалтеров, куда я проходил 4 месяца и после окончания курсов стал в Абаканском рабкоопе бухгалтером общественного питания, и при выделении Саянского совхоза был назначен главным бухгалтером рабкоопа. В октябрьские дни 1932 года я был премирован и получил билет ударника, который имею и теперь. Годовой отчет в Саянском рабкоопе я закончил 25 февраля и по моей личной просьбе уволен для поправки здоровья. 20 марта 1933 года я поступил в Маганыкский совхоз, где и до сего времени работаю в общественном питании. В промежуток 12-летней работы я не получил ни одного выговора, не имею прогулов".
Сохранилась трудовая книжка, написанная 13 января 1939 года.
"Общий стаж работы по найму до поступления в Кортузское сельпо составляет три года.
Кортузское сельпо,
1921-V-I принят на работу в сельпо на должность счетовода;
1930-IX-I переведен в Краснотуранское райпо на должность бухгалтером;
1930-XI-1 переведен в Абаканский рабкооп на должность бухгалтера;
1932-III-1 переведен в Саянский рабкооп на должность бухгалтера;
1933-III-20 переведен в Маганыкский рабкооп на должность бухгалтера;
1933-XI-20 переведен в Кортузское сельпо на должность бухгалтера;
1944 17/III уволен с работы по заявлению как переведен на работу в детдом с.Кортуз;
1944 апр. 24 принят на должность бухгалтера Кортузского детдома;
1944 переведен на должность инструктора по труду по личному
июль 30 заявлению;
1945 авг. 22 уволен с должности инструктора по труду по личному заявлению".
Это основные вехи жизни не только нашего отца, но и всей семьи.
Предки матери были из Рязанской губернии. Где-то в начале XX века они переселились в Кортуз. Дед, Ефим Михайлович Смирнов, по-рязански был мастеровым человеком - столярничал и плотничал. В семье у него было четыре дочери и один сын: тетки Дуня, Маруся, моя мать Домна, тетка Соня и дядя Вася. Вначале они батрачили, лотом обзавелись своим небольшим хозяйством. У дяди была небольшая кузница, столярка, жатка и пара лошадей. Изба была маленькая - пятистенка. Позже я даже удивлялся, как там помещалась семья в семь человек. Жили, как говорится, справно, но не богато. Дед обладал хорошим голосом и пел в церковном хоре. Видимо, эта связь со священниками стала поводом к тому, что где-то в году 1933 деда раскулачили, распродали все имущество с молотка. Часть вещей во время распродажи отец перекупил. Затем написали жалобу, деда признали середняком, но у него уже не осталось ни кола, ни двора. Он после этого жил у нас, пока не умер в 1935 году.
Моя бабушка Анна рассказывала о брате деда - Максиме, который учился еще у Л.Н.Толстого в его школе, потом поднял бунт крестьян и был расстрелян за революционную деятельность.
В 1937 году "ежовщина" коснулась и моих родичей. Тогда был арестован младший брат отца Филипп за то, что по мобилизации был в обозе у колчаковцев, и осужден к 10 годам, отсидел их полностью, вернулся на родину в 1947 году и опять был сослан в Енисейск, где и умер вскоре.
В это же время был арестован муж самой младшей тети Сони, рабочий с КВЖД, и после ареста мы ничего уже о нем не слыхали. В то же время пересадили почти все правление Маганыкского совхоза и еще много односельчан.
Мать моя окончила всего три класса, нужно было помогать по хозяйству деду. Мать после замужества нигде не работала, была очень слаба здоровьем. Я помню, что все свое детство почти постоянно ходил к сельскому фельдшеру ей за лекарствами или вызывал его к матери. Жили мы до 1944 года неплохо, в основном благодаря моей бабушке Анне, которая жила у нас и заставляла держать больше хозяйства. Были корова, овечки, курицы, гуси, кролики, свиньи. Нам с братом Евгением постоянно приходилось все делать по домашности. Когда мать или бабушка прибаливали, даже варить и мыть полы. Я только хлеб не умел печь. Моя мать хорошо пела, вместе с отцом зачастую, когда была здорова, участвовала в художественной самодеятельности. Она же научила нас играть на народных инструментах.
Отец еще в то время, когда поступил работать бухгалтером в кортузское сельпо, поступил заочно и учился в московской (если память мне не изменяет) "Школе народных талантов". Ему высылали задания, и я постепенно приохотился и вместе с ним рисовал то, что ему задавали. Рисовал в основном карандашом, акварелью. Масляными красками не научился. Отец до 38 года также преподавал рисование в школе, параллельно с работой бухгалтера, делал выставки рисунков, и зачастую мои рисунки занимали одно из лучших мест. В это же время отец писал роман "Вихревая труба" о жизни в будущем, написал воспоминания о красноярской и минусинской тюрьмах, написал несколько пьес и (по воспоминаниям односельчан) "Историю села Кортуз". Все эти вещи были изъяты при обыске после моего ареста в 1949 году и бесследно исчезли в архивах МГБ. Отец много рисовал: картины, этюды, ковры, расписал церковь под клуб. Ежегодно весной в Пушкинские юбилеи они с некоторыми сельскими любителями ставили пьесу Пушкина "Русалка", где отец играл драматическую роль мельника. Одевшись во все белое, привязанный цепью, он декламировал "сумасшедшего" Апухтина. Позже он организовал хор стариков, в котором самому старому было 82 года. Они постоянно участвовали в районных олимпиадах и почти всегда занимали первые места, получали почетные грамоты, две из них сохранились у меня.
Вся семья у нас играла на народных инструментах, мы часто выступали в клубе: отец - на скрипке, мать - на гитаре, сестра Лида - на гитаре, я - на балалайке, брат Женя - на мандолине. Иногда вечерами в летнее время, открыв окна в доме, мы играли своим оркестром вальсы, романсы, марши, песенные мелодии, и около нас собиралась толпа слушателей.
Вот в таких УСЛОВИЯХ и протекало мое детство. В 1935 году я поступил в школу. У нас была семилетка, неполная средняя школа. Строгого ограничения в возрасте тогда не было, и со мной в классе учились дети на три-пять лет старше меня. Тем более, что тогда много было и второгодников. В школе я учился в основном на "хорошо" и "отлично". Так как я неплохо рисовал, то постоянно был членом редколлегии стенгазеты как ее художник. В шестом и седьмом классах был председателем учкома.
Предыдущая глава Оглавление Следующая глава