E. Буртина. Коллективизация без «перегибов»

НАЛОГОВАЯ ПОЛИТИКА В ДЕРЕВНЕ В 1930-1935 ГОДА

— А кто платил,
Когда я не платил?
За каждый стог,
Что в поле метал,
За каждый рог,
Что в хлеву держал,
За каждый воз,
Что с поля привез,
За кошачий хвост,
За собачий хвост,

За тень от избы,
За дым от трубы,
За свет и за мрак,
И за просто, и за так...
А. ТВАРДОВСКИЙ.
«Страна Муравия»

Сейчас уже, кажется, окончательно развеян один из основных мифов нашей официальной истории: будто так называемая «сплошная коллективизация» явилась результатом массового добровольного движения крестьян в колхозы. Однако и в наши дни, говоря о насильственной коллективизации, обычно имеют в виду события конца 1929 — первых месяцев 1930 года, когда крестьянин был поставлен перед выбором: вступление в колхоз или «раскулачивание», в лучшем случае — лишение избирательных прав. Нарушение в этот период «принципа добровольности» вскоре было официально признано руководством — в иезуитски-лживой форме констатации «перегибов» — и осуждено (статья И. В. Сталина «Головокружение от успехов» — «Правда» от 2 марта 1930 года, постановление ЦК ВКП(б) от 15 марта того же года «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении» и др.). Многие «загибщики», послушно исполнявшие указания Центра, были репрессированы. Отлив из колхозов был таким, что к концу лета 1930 года в них осталось не более трети записавшихся (21 процент из 60, числившихся в колхозах к марту). Тем не менее всего через каких-нибудь три-четыре года практически все крестьяне, за единичными исключениями, стали колхозниками.

Как же это получилось?

Согласно объяснению, до последнего времени державшемуся в официальной науке, единоличника убедили хозяйственные успехи колхозов, рост благосостояния колхозников. Однако нередко в тех же самых книжках на соседних страницах сообщается о том, что в годы коллективизации «произошло снижение экономических показателей сельского хозяйства, выразившееся в значительном уменьшении валовой продукции зерновых культур и в сокращении поголовья скота» (С. П. Трапезников. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос, т. 2, М., 1974, с. 351). Иногда упоминаются и «экономические методы», использовавшиеся в этот период для «стимулирования» процесса коллективизации. Правда, говорится об этом как-то глухо и невнятно, без определенности в оценках. Вот что сказано по этому поводу в одной из последних и наиболее правдивых публикаций о коллективизации. После неудавшейся попытки загнать всех крестьян в колхозы «стали более активно применяться экономические рычаги... Государство в 1930 году оказывало колхозам большую помощь, им предоставлялись существенные налоговые льготы. Зато для единоличников были увеличены ставки сельскохозяйственного налога, введены взимаемые только с них единовременные налоги. Рос также объем государственных заготовок, которые приобретали обязательный характер» («Коллективизация: как это было» — «Правда», 16 сентября 1988 года). Своего отношения к этим мерам авторы публикации прямо не высказывают, но складывается впечатление, что они рассматривают эти методы как разумную альтернативу политике первых месяцев «сплошной коллективизации» — альтернативу, которая, впрочем, осталась нереализованной: как явствует из материала, произвол и репрессии по отношению к крестьянству не прекратились и в дальнейшем.

Предлагаемый ниже обзор правительственных постановлений 1930—1935 годов показывает, что на всем протяжении названного периода эти «экономические методы» отнюдь не были забыты, и дает представление об их действительном содержании и значении. Хотелось бы подчеркнуть, что это не исследование налоговой политики по отношению к крестьянству, а только обзор определенной группы документов, запечатлевших указанную политику на общесоюзном уровне ¹. Свою задачу автор видел и в том, чтобы привлечь внимание читателей к такому содержательному и сравнительно доступному источнику по истории советского общества, как «Собрание законов и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства СССР» ².

Сельхозналог

В конце 20-х годов основным налогом на крестьянство был так называемый «единый сельскохозяйственный налог», введенный в 1923 году вместо нескольких натуральных и денежных налогов. В начале 30-х годов к нему прибавились новые налоги, которые по своим размерам не уступали сельхозналогу, а часто и превосходили его. Но поскольку они устанавливались в процентном отношении к годовому окладу сельхозналога, то он по-прежнему считался основным. С него и начнем.

Прежде всего необходимо пояснить, как формировался сельхозналог. Не разобравшись в этой сухой и скучной материи, невозможно понять, как сельхозналог превратился в один из мощных «экономических рычагов» коллективизации. Дело в том, что в отличие от подоходного, который платили горожане, сельхозналог приходилось рассчитывать как бы в два этапа: прежде чем его начислять, нужно было определить сумму, с которой он должен был начисляться, — годовой доход данного крестьянского хозяйства. А это было совсем непросто.

Сельхозналогом облагались доходы крестьян от земледелия и животноводства. Однако определить реальный доход от каждого источника: от лошади, коровы, мелкого скота, от каждого поля, огорода, сада и прочего — в миллионах крестьянских хозяйств, значительная часть продукции которых потреблялась владельцами, а значит, не получала денежного выражения, было практически невозможно. Поэтому облагаемый доход рассчитывался на основании так называемых «норм доходности», устанавливавшихся в законодательном порядке для каждого вида скота и сельскохозяйственных угодий (посевов зерновых, картофеля, для огорода, сада, сенокоса и др.) В ежегодно издававшемся «Положении о сельхозналоге» давались средние нормы доходности для союзных республик. (Например, в 1929 году были установлены следующие нормы доходности: 1 га посевов зерновых — 40 рублей, 1 га огорода — 150, сада — 140, сенокоса — 16 рублей, лошади — 20, коровы — 15,5 рубля). Ориентируясь на эти средние нормы, Советы Народных Комиссаров союзных республик и исполкомы окружных (позднее — областных) Советов устанавливали их точные размеры для каждой местности таким образом, чтобы отклонения от средних норм в ту и другую сторону взаимно уравновешивали друг друга. Определение облагаемого дохода с помощью норм доходности значительно упрощалось и сводилось к выяснению того, сколько в хозяйстве земли, занятой под зерновыми, садом, огородом и т. п., а также сколько голов скота, подлежащего обложению (облагались только взрослые животные). Затем норму доходности каждого вида угодий умножали на занятую под ним площадь, а нормы доходности скота — на его количество. Полученная сумма и считалась облагаемым доходом хозяйства. Конечно, это был «нормативный», а не реальный доход конкретного хозяйства. Несовершенство механизма формирования сельхозналога оставляло возможность для его произвольного увеличения за счет повышения норм доходности, а при прогрессивном обложении даже незначительное увеличение этих норм давало большой «эффект». Сталинское руководство широко использовало эту возможность. Так, по РСФСР с 1929-го по 1935-й год норма доходности зерновых увеличилась в два раза, огородов — в четыре с половиной раза, рабочего скота — в шесть, крупного рогатого скота — почти в семь раз.

Однако обложение по нормам имело то несомненное достоинство, что ставило все хозяйства данной местности в равные условия, так как размер налога зависел только от реальных имущественных различий (количество земли, скота). Кулак платил больше других не потому, что считался кулаком, а потому, что действительно был богаче других. В 1928 году равенство крестьян перед законом было нарушено. С этого времени кулацкие хозяйства облагались не по нормам, а в индивидуальном порядке — по их «действительной доходности», как гласили правительственные постановления. На самом же деле индивидуальное обложение, «изымавшее весь годовой доход, а часто и сверх него, прямо разоряло эти хозяйства» («Правда», 1988, 16 сентября). Теперь хозяйства, облагавшиеся в индивидуальном порядке, платили больше других не потому, что были богаче, а потому, что их объявили кулацкими. Приведем такой пример. По данным Г. Л. Марьяхина («Очерки истории налогов с населения в СССР». М., 1964), в 1929/30 окладном году³ крестьянские хозяйства, облагавшиеся в индивидуальном порядке, по обеспеченности землей и скотом практически ничем не отличались от хозяйств, облагавшихся по нормам, с годовым доходом свыше 500 рублей. И та, и другая группы располагали в среднем на хозяйство семью — десятью га земли, двумя коровами и двумя лошадьми. А платили по сельхозналогу первые в два раза больше, чем вторые. С начала «сплошной коллективизации» индивидуальное обложение стало применяться и по отношению к некулацким слоям деревни.

С 1926 года к обложению сельхозналогом стали привлекаться доходы от кустарно-ремесленных промыслов (которые уже облагались промысловым налогом), работы по найму (плата за которую тоже уже облагалась подоходным налогом) и других неземледельческих занятий крестьян. В облагаемый доход включался не весь годовой доход хозяйства от этих занятий, а определенный процент от него, который устанавливался в законодательном порядке. В 1930 году в облагаемый доход включали 15 процентов заработной платы и 40—60 процентов доходов от других неземледельческих заработков, из которых предварительно вычитались основные производственные расходы (на сырье, топливо и тому подобное). Неземледельческие заработки кулаков (в том числе и заработная плата) включались в облагаемый доход хозяйства полностью (1930 г., № 144), то есть облагались дважды.

На основании определенного указанными способами облагаемого дохода исчислялся единый сельскохозяйственный налог. До 1928 года исчисление налога производилось по доходу, приходящемуся в хозяйстве на одного едока: облагаемый годовой доход хозяйства делился на количество едоков и уже с полученной суммы исчислялся налог ⁴. В 1928 году наряду с этим порядком исчисления налога был введен новый — по доходу на хозяйство в целом, с учетом числа едоков. По этому порядку из общей суммы годового дохода хозяйства вычиталось по 20 рублей на каждого едока, а налог исчислялся с оставшейся суммы ^5. Решение вопроса о том, какой порядок исчисления налога применять в той или иной местности, находилось в компетенции местных властей.

Введение нового порядка исчисления налога означало его фактическое повышение. Возьмем для примера среднее крестьянское хозяйство из пяти едоков, имеющее лошадь, корову, четверть гектара огорода и по четыре га посевов зерновых и сенокосов. Годовой доход этого хозяйства по нормам доходности 1929 года составил бы 297 рублей. При старом порядке исчисления налога (по доходу на одного едока) это хозяйство должно было бы уплатить 3 рубля 61 копейку сельхозналога; по новому порядку — 18 рублей 30 копеек, то есть в пять раз больше.

В 1930 году такое сосуществование двух систем сохранилось только для крестьян-единоличников. Порядок исчисления налога с колхозов, колхозников, а также с кулаков был изменен. В отношении колхозов прогрессивное налогообложение было заменено на пропорциональное: вводилась единая, не зависевшая от уровня доходов ставка налога на каждый рубль дохода — 5 копеек (для сельхозкоммун — 4 копейки), что означало существенное понижение налога. В то же время резко ухудшилось положение колхозников, сохранивших подсобное хозяйство. Они облагались на тех же основаниях, что и единоличники, но исчисление налога с подсобного хозяйства колхозников производилось только по новому порядку (по доходу на хозяйство в целом), причем по отношению к ним не применялся вычет в размере 20 рублей на едока и необлагаемый минимум ⁶.Так «стимулировалось» максимальное обобществление имущества колхозников.

В 1928—1929 годах исчисление налога при индивидуальном обложении производилось по тем же ставкам, что и при обложении по нормам доходности. В 1930 году ставки индивидуального обложения были резко повышены ⁷.

Следующий пример до некоторой степени позволяет судить о сравнительной тяжести обложения различных категорий сельских налогоплательщиков в 1930 году (только до некоторой степени, поскольку он не учитывает различий в порядке определения размеров дохода). Облагаемый доход взятого мною в виде примера единоличного хозяйства из пяти едоков по нормам доходности 1930 года составлял 321 рубль. При исчислении налога по доходу на одного едока оно должно было заплатить в этом году 4 рубля 58 копеек, а при исчислении по доходу на хозяйство в целом — 22 рубля 95 копеек. При таком же годовом доходе колхоз уплатил бы 16 рублей 5 копеек, колхозник, имеющий подсобное хозяйство — 45 рублей, кулак (а вернее, крестьянин, хозяйство которого облагалось в индивидуальном порядке) — 64 рубля 20 копеек.

В 1930 году изменились не только ставки налога по индивидуальному обложению, но и условия его применения. В предшествующие годы индивидуальному обложению подлежали лишь «наиболее богатые крестьянские хозяйства», причем, как указывалось в законе 1929 года, «в количестве не более 3% (разрядка здесь и далее моя — Е. Б.) от общего числа крестьянских хозяйств по Союзу ССР» (№ 95). А в постановлении 1930 года сказано: «Число хозяйств, облагаемых в индивидуальном порядке, должно составить 3 процента общего числа крестьянских хозяйств», то есть, по сути дела, давалось задание обложить в индивидуальном порядке не менее 3 процентов хозяйств независимо от реального количества кулаков.

В 1930 году не была воспроизведена статья 30 предыдущего постановления, гласившая: «Сумма дохода от сельского хозяйства, определенная при обложении в индивидуальном порядке, не можетпревышать более чем на 75% сумму этого дохода, исчисленную по нормам». В то же время появилась статья, прочно закрепившаяся в законодательстве на весь период коллективизации: «Хозяйства, обложенные сельхозналогом в индивидуальном порядке, не имеют права ни на какие льготы по налогу». Льготы по сельхозналогу предоставлялись маломощным хозяйствам, инвалидам, хозяйствам, пострадавшим от стихийных бедствий, орденоносцам, бывшим красным партизанам и красногвардейцам, военнослужащим, а также хозяйствам, расширяющим посевные площади, выращивающим ценные технические культуры, и некоторым другим. Теперь ни стихийное бедствие, ни инвалидность, ни прошлые, ни настоящие заслуги перед государством не могли служить основанием для снижения налога с крестьянина, попавшего под пресс индивидуального обложения.

В целом, однако, «Положение о сельхозналоге» 1930 года продолжает политику 1928—1929 годов (если не считать грабительского налога на подсобное хозяйство колхозников, который в следующем году был отменен). Проследим, как менялись условия обложения единоличников по «Положениям о сельхозналоге» за 1931 — 1935 годы.

1931. Почти по всем позициям, кроме посевов зерновых, повысились нормы доходности, особенно значительно — на 40—46 процентов — по огородам и садам, на 74 процента — по виноградникам (здесь и далее — № 171).

Полностью отменен более выгодный для плательщиков порядок исчисления налога по доходу на каждого едока в хозяйстве.

Ставки налога остались на прежнем уровне, но скидки для многоедоцких хозяйств, предусматривавшиеся «Положением» 1930 года, в постановлении 31-го года уже не упоминаются.

Фактически отменен для единоличников необлагаемый минимум (сохраненный и даже увеличенный для колхозов). Теперь беднейшие хозяйства, уже много лет освобождавшиеся от налогов, должны были платить их на общих основаниях. Правда, размеры сельхозналога были для таких хозяйств пока невелики — в пределах четырех-пяти рублей на хозяйство, но сам по себе факт отмены необлагаемого минимума знаменателен. Он свидетельствует об отказе от традиционной политики «опоры на бедноту», ставившей ее в привилегированное положение. Как только беднота сыграла отведенную ей роль в деле «ликвидации кулачества как класса», ее лишили этого положения. Но если как субъект коллективизации беднота уже утратила для государства свое значение, то как объект коллективизации она его полностью сохранила. С этого времени начинается налоговое давление на бедноту.

Привлечены к обложению ранее специально не учитывавшиеся доходы единоличников от продажи своей продукции на рынке. По сути дела, это означало двойное обложение одних и тех же источников дохода: к примеру, корова теперь облагалась и по нормам доходности, и по доходу, полученному крестьянином от продажи молочных продуктов на рынке. Вернее — это было даже тройное обложение, так как «розничная торговля, производимая единолично с рук, с земли, а также с лотков», облагалась еще и промысловым налогом в размере от 16 до 64 рублей (1930 г., № 481).

В 1931 году рыночные доходы включались в облагаемый доход хозяйства «в сумме, не превышающей 50% остального облагаемого дохода». Таким образом, только за счет этой меры облагаемый доход хозяйства мог «возрасти» в полтора раза, а соответственно — в прогрессивном порядке — должен был возрасти налог. Так, облагаемый доход нашего единоличника (корова, лошадь, четверть га огорода, четыре га зерновых и четыре га сенокосов) по нормам 1931 года составил бы 350 рублей (а сельхозналог с этой суммы — 28 рублей 75 копеек). Теперь же налоговая комиссия могла одним росчерком пера «увеличить» облагаемый доход этого хозяйства до 525 рублей, а сельхозналог — до 71 рубля 75 копеек, то есть по сравнению с предыдущим годом в три раза! Правда, «Положение» 1931 года предусматривало обложение рыночных доходов только тех единоличников, у которых рыночные доходы превышают 75 рублей в год, а также тех, которые не выполнили договоры контрактации⁸ и задания по поставкам сельхозпродукции. Однако со следующего года оно было распространено на всех единоличников.

Политика в отношении индивидуального обложения в течение 1930 года претерпевала некоторые изменения. Предметом их явилась статья 29 «Положения о сельхозналоге», содержащая перечень признаков, при наличии которых хозяйство могло считаться кулацким и подлежало индивидуальному обложению. Статья эта не была серьезным препятствием для распространения индивидуального обложения на остальные слои деревни, так как следующая статья давала право окружным исполнительным комитетам «видоизменять» эти признаки «применительно к местным условиям». 23 июля 1930 года в русле борьбы с «перегибами» было принято постановление ЦИК и СНК СССР «Об изменении статьи 29 положения о едином сельскохозяйственном налоге». В нем осторожно констатировалось, что «имели место случаи» расширительного толкования данной статьи, «что неизбежно привело к обложению в индивидуальном порядке некоторых середняцких хозяйств», и давалась новая, более подробная ее редакция, «исключающая необходимость дополнительных к ней... постановлений местных органов власти» (№ 399). Последнее обстоятельство серьезно ограничивало применение индивидуального обложения. После массовой экспроприации зажиточного крестьянства в 1928—1930 годах и постановления от 1 февраля 1930 года, запретившего крестьянам аренду земли и использование наемного труда (№ 105), хозяйств, имеющих признаки, перечисленные как в первой, так и во второй редакции статьи 29 (систематическое применение наемного труда, аренда земли на кабальных для сдатчика условиях, наличие в хозяйстве промышленного предприятия или сложных машин с механическими двигателями и другие), к этому времени оставались разве что единицы.

Однако ограничения эти просуществовали недолго: всего через полгода постановление от 23 июля было фактически отменено — «ввиду явно недостаточного выявления количества кулацких хозяйств» (1931 г., № 6). В «Положении о сельхозналоге» 1931 года признаки хозяйств, подлежащих индивидуальному обложению, вообще отсутствуют: их установление полностью возложено на республиканские и областные органы власти. Отсутствует в законе 1931 года и указание на то, что индивидуальное обложение проводится лишь «в районах, где кулацкие хозяйства еще не ликвидированы в порядке сплошной коллективизации». Таким образом, закон 31-го года не просто оставлял возможность для применения индивидуального обложения по отношению к некулацким слоям деревни, но прямо санкционировал его, распространив на регионы, где кулачество было уже ликвидировано. Подтверждением этого служит и статья 88: «Те из раскулаченных хозяйств, у которых не имеется скрытых доходов, капиталов и имущества, облагаются единым сельскохозяйственным налогом на общих основаниях с единоличными трудовыми хозяйствами, но не имеют права на какие-либо льготы». Поскольку ни одна налоговая комиссия, наверное, не могла бы поручиться, что у того или иного раскулаченного хозяйства нет «скрытых» доходов и имущества (а иначе как бы они могли считаться «скрытыми»?), то, значит, раскулаченные крестьяне, то есть полностью разоренные, лишенные всех средств производства и почти всего имущества, также подлежали индивидуальному обложению. Как видим, уже в законе 31-го года связь индивидуального обложения с эксплуататорскими слоями деревни была чисто формальной, декларативной и служила лишь идеологическим прикрытием для давления на всех единоличников.

Таким образом, даже те незначительные ограничения на применение индивидуального обложения, которые еще существовали, были окончательно сняты. Сложилась странная с юридической точки зрения ситуация: индивидуальное обложение устанавливалось, но почти никак не регламентировалось законом. Закон фактически не давал ответа на основные вопросы: кого облагать и как облагать? — оставляя их решение на усмотрение местных властей. В сущности, это был разрешенный законом, возведенный в закон произвол. Впрочем, ответ вроде бы и давался: облагать в индивидуальном порядке кулацкие хозяйства по их действительной доходности. В то же время было совершенно ясно, что речь идет не об этом, так как кулаков уже почти не осталось. Несомненно, это была рассчитанная двусмысленность, с помощью которой удавалось убить сразу нескольких зайцев. Толкая местные власти на обложение в индивидуальном порядке рядовых единоличников, она одновременно снимала с Центра прямую ответственность за эту политику и позволяла ему держать местных работников в постоянном страхе перед наказанием за «перегибы»,

В то же время закон 31-го года предусматривал ряд новых льгот для колхозов и колхозников: понижение ставок налога на колхозы и на подсобное хозяйство колхозников, освобождение колхозного скота и личного скота колхозников от обложения и другие.

Итак, в «Положении о сельхозналоге» 1931 года уже достаточно хорошо различимы контуры новой налоговой политики в деревне, хотя это еще, так сказать, первый набросок. Своеобразным резюме к нему служит статья, в которой установлены различные размеры пени за просрочку платежей для разных категорий плательщиков (раньше пени были для всех одинаковы): для колхозов — 0,1 процента невыплаченной суммы за каждый день просрочки, для рядовых единоличников — 0,2 процента, для «кулаков» (то есть единоличников, уплачивающих налог по индивидуальному обложению) — один процент. Проведенная до мелочей дискриминация единоличников и соотношение 1:2:10 наглядно характеризует эту политику.

В результате сумма сельхозналога в 1931 году распределилась между основными группами плательщиков следующим образом: колхозы и колхозники, составлявшие 58,6 процента крестьянских хозяйств, уплатили лишь 24,6 процента общей суммы сельхозналога, рядовые единоличники, то есть 40,5 процента хозяйств, внесли 60 процентов этой суммы, а крестьяне, облагавшиеся в индивидуальном порядке, составлявшие менее одного процента хозяйств, заплатили 15,3 процента. При этом размер сельхозналога в среднем на одно хозяйство составил у колхозников — четыре рубля, у рядовых единоличников — 23 рубля, у крестьян, облагавшихся в индивидуальном порядке — 398 рублей (Г. JI. Марьяхин, с. 140— 141).

1932. Почти на 20 процентов увеличена норма доходности зерновых; на 40 процентов возросли нормы доходности огородов, садов — на 70, виноградников — на 50 (здесь и далее—№ 1896).
Введена твердая ставка налога — семь рублей — для хозяйств единоличников, имеющих не более ста рублей годового дохода, что ухудшило положение маломощных хозяйств. Так, хозяйство с годовым доходом 70 рублей в 1931 году платило при одном едоке — 2 рубля 75 копеек, при двух — 1 рубль 35 копеек, а в 1932 году при тех же доходах — семь рублей.

Для остальных хозяйств изменен порядок исчисления налога: если раньше из годового дохода хозяйства вычиталось по 20 рублей на каждого едока и налог исчислялся только с оставшейся суммы, то теперь этот вычет был отменен и обложению подлежал весь доход хозяйства. Это означало существенное повышение налога, особенно для многоедоцких хозяйств. Например, для нашего единоличника, имевшего семью из пяти человек, облагаемый доход сразу же увеличивался на сто рублей. В результате (с учетом роста норм доходности) — налог на его хозяйство возрастал минимум в полтора раза: с 29 рублей⁹ в 1931 году до 45 в 1932-м. В действительности обе цифры (особенно вторая) были бы гораздо больше, так как мы не учли обложение рыночных доходов, а в 1932 году оно резко возросло.

Как уже говорилось, рыночные доходы в 1931 году привлекались к обложению в сумме, не превышающей половины остального облагаемого дохода хозяйства. Теперь же разрешалось увеличивать облагаемый доход за счет рыночных доходов вдвое, что при прогрессивном обложении означало увеличение налога в несколько раз. Так, облагаемый доход нашего единоличника по нормам доходности 1932 года составил бы 408 рублей, с учетом рыночных доходов он мог быть увеличен до 817 рублей, а налог соответственно — до 163 рублей (вместо 45 по нормам).

При этом нигде не говорилось, как эти рыночные доходы следует учитывать. Оно и понятно. Такой учет просто не предусматривался. С одной стороны, он был невозможен (без помощи самих крестьян, на которую в данном случае трудно было рассчитывать), с другой стороны— не нужен, так как рыночные доходы уже были «учтены» в нормах доходности. А главное, в точном учете рыночных доходов явно не был заинтересован сам законодатель. Отсутствие законодательно закрепленного порядка определения рыночных доходов позволяло брать с крестьянина налог на эти доходы независимо от их реального уровня и даже от того, были ли они у него вообще. Так что обложение рыночных доходов служило лишь предлогом для произвольного увеличения налога.

Однако очень скоро пришлось отказаться от этой драконовской меры. Постановление ЦИК и СНК СССР от 20 мая 1932 года « в целях содействия колхозам, колхозникам и единоличным трудящимся крестьянам в деле развертывания торговли продуктами своего сельскохозяйственного производства» отменило «все существующие как республиканские, так и местные налоги и сборы» с рыночной торговли крестьян и установило, что к обложению сельхозналогом привлекаются лишь 30 процентов от общей суммы рыночных доходов единоличников (№ 233). Впрочем, уже в «Положении о едином сельхозналоге» на 1933 год этот пункт был сформулирован в значительно менее благоприятной для крестьян редакции, позволявшей увеличивать облагаемый доход на треть независимо от наличия и размера рыночных доходов крестьянина (здесь и далее — № 188 б).

1933. Повышены нормы доходности зерновых (на 9 процентов), крупного рогатого скота (на 18), огородов (на треть), садов (на 20 процентов) и некоторых других источников дохода.
Установлен новый порядок определения дохода от земледелия. Теперь он определялся не по реальному количеству имеющейся в хозяйстве пахотной или засеянной земли, как это было раньше, а «по площади ярового посева, установленной для каждого хозяйства по посевному плану, и по учтенной у него площади посева озимых культур и многолетних насаждений». Такие планы ежегодно давались не только колхозам, но и единоличным хозяйствам. Облагаемый доход единоличника, определяемый на основании спускаемых сверху плана посева и норм доходности, по необходимости превращался в «директивную» величину, имеющую мало общего с реальным доходом.

Вновь увеличен налог на маломощные хозяйства единоличников: установлена твердая ставка — 15 рублей — для хозяйств с годовым доходом до двухсот рублей. Теперь беднейшие хозяйства с годовым доходом до ста рублей должны были платить уже не семь рублей, как в прошлом году, а в два раза больше. При этом в законе содержалась оговорка, что «в тех случаях, когда ставка для колхозников установлена для данной местности в размерах, превышающих 15 рублей, оклад налога с трудовых единоличников не может быть ниже этой ставки». Так что, если колхозники данной местности платили 30 рублей налога¹⁰, то и единоличник должен был уплатить столько же, будь у него хоть 50 рублей дохода. С введением новой твердой ставки возрос налог и на хозяйства с годовым доходом от ста до двухсот рублей.

Резко увеличились ставки налога по индивидуальному обложению: для хозяйств с доходом до тысячи рублей в год вводилась твердая ставка — 350 рублей, для остальных устанавливалось прогрессивное обложение, изымавшее половину или более половины всего облагаемого дохода. (Напомним, что индивидуальное обложение позволяло совершенно произвольно «назначать» крестьянину сумму облагаемого дохода.) Ставки по индивидуальному обложению и раньше были чрезвычайно высокими: исходная, самая меньшая из них составляла 20 копеек с рубля. Теперь крестьянин, плативший ранее 100 рублей налога с облагаемого дохода в 500 рублей, должен был заплатить в 3,5 раза больше. Что же было делать тем, у кого доход был меньше 350 рублей? Отдавать в виде налога весь свой годовой доход и даже больше. А ведь были еще и другие налоги.

Раздел «Положение о сельхозналоге» на 1933 год, посвященный индивидуальному обложению, содержит ряд любопытных особенностей по сравнению с «Положениями» предыдущих лет. Вместо традиционного предупреждения: «Правительства союзных республик должны установить тщательное наблюдение за тем, чтобы ни в коем случае не допускалось обложение в индивидуальном порядке середняцких хозяйств. Виновные в нарушении этого правила должны привлекаться к строгой судебной и административной ответственности»¹¹ в «Положении» 33-го года находим: «Правительства союзных республик должны установить тщательное наблюдение за тем, чтобы все кулацкие хозяйства были полностью выявлены, обложены в индивидуальном порядке и чтобы суммы налога с них были взысканы полностью и в срок, а также за тем, чтобы ни в коем случае не допускалось обложение в индивидуальном порядке трудовых единоличных хозяйств». Смещение акцента очевидно. В следующей статье, возлагающей, как и прежде, установление признаков кулацких хозяйств на республиканские, краевые областные органы власти, содержится дополнение: «При этом должно быть предусмотрено обязательное обложение в индивидуальном порядке:

а) хозяйств, занимающихся систематической спекуляцией (скупка-продажа) и наживающихся на этом за счет рабочих и крестьян;

б) хозяйств, злостно не выполняющих заданных им планов посева и других установленных законом государственных обязательств, если они не относятся к определенно бедняцким хозяйствам».

Прежде всего вызывает недоумение пункт «а». Спекуляция, как известно, в нашей стране — уголовно наказуемое деяние, за которое в те времена давали минимум пять лет с конфискацией имущества, и, следовательно, она не могла облагаться налогом. Это было бы все равно что взимать налоги с «доходов» грабителей, легализуя тем самым их преступный промысел. Скорее всего словом «спекуляция» здесь обозначалась обыкновенная крестьянская торговля, которая была для единоличника одним из немногих способов заработать деньги, а значит — заплатить налоги и сохранить свое единоличное хозяйство. Таким образом, в 1933 году индивидуальное обложение нацеливалось на те единоличные хозяйства, которым еще удавалось поддерживать свое существование с помощью торговли.

Далее, как свидетельствует пункт «б», индивидуальное обложение стало использоваться в качестве наказания за невыполнение обязательных поставок государству сельхозпродукции, введенных в конце 1932-го — начале 1933 года вместо контрактации (поставок по договорам). Индивидуальное обложение должно было дополнить и без того суровые кары, предусмотренные законом за невыполнение заданий по поставкам: с крестьянина в принудительном порядке досрочно взыскивалась недовыполненная часть годового задания, а кроме того, он привлекался к уголовной ответственности по статье 61 УК РСФСР. Согласно новой редакции этой статьи, принятой в 31-м году, за невыполнение государственных заданий в первый раз накладывался штраф в пределах пятикратной стоимости невыполненного задания; во второй раз за это грозило уже лишение свободы или принудительные работы на срок до одного года. За те же действия, совершенные «кулацкими элементами» хотя бы и в первый раз, давали срок до двух лет с конфискацией имущества. Эта участь, по-видимому, как раз и ожидала тех, кто по «Положению о сельхозналоге» 33-го года был подвергнут индивидуальному обложению за невыполнение поставок, так как только индивидуальным обложением и определялась принадлежность к «кулацким элементам».

1934. К этому времени в стране было ликвидировано около 780 тысяч кулацких хозяйств («Советское крестьянство», М., 1970, с. 239)¹² , то есть больше, чем их имелось в действительности к началу сплошной коллективизации,— 600—700 тысяч хозяйств («Правда», 1988, 16 сентября). Тем не менее постановление ЦИК и СНК СССР «Об утверждении положения о сельскохозяйственном налоге на 1934 год» вновь требует: «Обеспечить полное выявление всех кулацких хозяйств, обложение их в индивидуальном порядке, взыскание причитающегося с них налога полностью и в срок» (№ 231).

При этом, однако, продолжает возрастать налоговое давление и на беднейшие единоличные хозяйства. Твердая ставка налога на хозяйства с годовым доходом до двухсот рублей увеличивается с 15 до 25 рублей. Таким образом, для единоличников, имеющих менее ста рублей годового дохода, всего за три года сельхозналог возрос в три с половиной раза (с 7 рублей в 1932 году). Увеличились ставки налога и для хозяйств с доходом от 200 до 400 рублей. Только ставки налога на доходы свыше 400 остались на прежнем уровне, но в связи со значительным увеличением норм доходности (огородов — на 35 процентов, картофеля — на 60, сенокосов — на 55, садов и виноградников — более чем на 20) возрос налог и на эти хозяйства. Например, налог на хозяйство нашего условного единоличника только за счет роста норм доходности в 34-м году должен был увеличиться по сравнению с предыдущим почти в полтора раза (с 57 до 83 рублей).

В «Положении» 34-го года появилась статья, которой не было в предшествующие годы: «Хозяйства, злостно не выполняющие заданных им планов посева и обязательных поставок продуктов го-сударству, облагаются сельхозналогом на общих основаниях, но сумма налога с них удваивается. Никакими льготами по сельскохозяйственному налогу (в том числе и скидками по ст. 66 ¹³) эти хозяйства не пользуются». «Положение» 33-го года предписывало подвергать такие хозяйства индивидуальному обложению, «если они не относятся к определенно бедняцким хозяйствам». Видимо, теперь было решено прямо указать меру наказания за невыполнение поставок, не полагаясь на местных работников, которые вдруг да проявят человечность — не подвергнут индивидуальному обложению какое-нибудь «злостное» хозяйство на том основании, что оно является «определенно бедняцким».

В 1934 году в поиске поводов для дополнительного обложения единоличников вспомнили о «лишенцах по прошлой деятельности» и решили (на семнадцатом году Советской власти ! ) «наказать» их двойным налогом. Согласно «Инструкции о выборах в Советы» 1930 года, существенно расширявшей по сравнению с конституцией круг лиц, лишенных избирательных прав по их прошлой деятельности, к ним относились: «все служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений», «все бывшие служащие тюремного ведомства, члены царствующего (!) дома», а также высшие чиновники царского и белогвардейских правительств (№ 524). Кто же из этих людей мог в 30-х годах оказаться в числе плательщиков сельхозналога? Разве что нижние чины полиции, охранки и тюрем-ного ведомства — простые солдаты. Впрочем, основания для лишения избирательных прав на практике бывали гораздо разнообразнее. Позволю себе привести пример из истории своей семьи.

Моя прабабушка, крестьянка Новгородской губернии Мария Васильевна Васильева в начале 30-х годов была лишена избирательных прав на том основании, что ее муж, умерший в 1920 году, до революции избирался крестьянами волостным старшиной. Причем к самому прадеду при его жизни у Советской власти не было никаких претензий. В 1934 году и ее, 64-летнюю старуху, вырастившую девятерых детей, должны были обложить двойным налогом, лишив права на какие-либо льготы. Характерная деталь : навлечь на хозяйство двойное обложение мог не только глава семейства, но и любой другой его член, лишенный избирательных прав. Можно себе представить, каково ему было тогда в своей, а в иных случаях и в чужой, приютившей его семье...

1935. Вновь на 20—30 процентов увеличены нормы доходности земледелия. При этом резко подскочили нормы доходности животноводства, в первой половине 30-х годов почти не менявшиеся: рабочего и крупного рогатого скота — в четыре-пять раз, мелкого скота—в два с половиной раза (здесь и далее — № 232). В целом это было самое значительное увеличение норм доходности в первой половине тридцатых годов.

Увеличилось обложение неземледельческих заработков единоличников: если в 33—34-м году в облагаемый доход хозяйства включалось 30 процентов неземледельческих заработков, то в 35-м году — от 50 до 100 процентов.

Установлена твердая ставка — 15 рублей — для хозяйств с доходом до ста рублей, что несколько облегчило положение беднейших единоличников, которые в предыдущем году платили с той же суммы 25 рублей. Однако в постановлении содержалась оговорка, которая могла свести на нет это понижение : «Во всех случаях оклад налога с единоличного хозяйства должен быть не менее чем на 25 проц. выше ставок, установленных в данной местности для колхозников». Поскольку максимальная ставка налога на подсобное хозяйство колхозников в 1935 году повысилась до 40 рублей, то на деле налог даже на самые маломощные хозяйства единоличников мог быть значительно выше 15 рублей и доходить до 50-ти.

В то же время заметно повысились ставки налога на хозяйства с доходом свыше 200 рублей. (В этом году в связи с повышением норм доходности скота количество таких хозяйств должно было сильно увеличиться: так, владельцы коров сразу «разбогатели» на 82 рубля за счет повышения нормы доходности крупного рогатого скота с 23 до 105 рублей.) Только за счет повышения ставок налог на хозяйство с годовым доходом свыше 200 рублей увеличился почти в полтора раза. Например, хозяйство с доходом 300 рублей платило в 1934 году 30 рублей, а в 1935-м должно было уплатить 44. С учетом увеличения норм доходности этот рост был еще более значительным. Например, налог нашего единоличника в 1935 году возрос по сравнению с предыдущим годом в два с половиной раза — с 83 до 210 рублей.

Всего же за шесть лет коллективизации сельхозналог на хозяйство нашего единоличника увеличился в девять раз : с 23 рублей в 1930-м он в следующем году возрос до 29-ти, в 1932-м — уже до 45-ти, в 1933 году достиг 57 рублей, в 1934-м — 83-х, а в 1935-м подскочил до 210 рублей. И это только за счет увеличения норм доходности и изменения порядка исчисления налога, то есть по заведомо неполным, заниженным подсчетам, так как мы не могли учесть обложения неземледельческих и рыночных доходов крестьянина, весьма существенно влиявшего на размер налога.
Быстро рос не только абсолютный размер налога, но и его доля в облагаемом доходе хозяйства. В нашем примере она увеличилась с 7 процентов в 1930 году до 25-ти в 35-м. Однако по отношению к реальному доходу эта доля была бы еще выше, так как при тогдашних способах определения облагаемого дохода (по спускаемым сверху нормам доходности, посевным планам и бравшимся «с потолка» размерам рыночных доходов) расхождение между реальным и облагаемым доходом не могло не увеличиваться. Не имея возможности определить масштабы этого расхождения, можем только предложить читателю сравнить налог нашего единоличника в 1935 году — 210 рублей — с размером его облагаемого дохода в 1930 году — 321 рубль, то есть к 35-му году сельхозналог достиг двух третей облагаемого дохода 1930 года. Может быть, это сравнение и не совсем корректно, но то, что оклад налога на хозяйство единоличника к концу коллективизации стал быстро «догонять» сумму его годового дохода, это несомненно. При этом обложение сельхозналогом подсобного хозяйства колхозников, поначалу льготное, но становившееся со временем все более значительным, тем не менее заметно «отставало» от обложения единоличников.

Перейдем к другим видам налогов.

Самообложение, кулътсбор, единовременный налог и другие платежи

Самообложение — сбор средств на местные нужды (строительство школ, больниц, дорог и тому подобное), проводившийся по решению сельского схода. Однако свой самодеятельный характер это установление в годы коллективизации очень быстро утратило, превратившись в самый обыкновенный налог. Это легко проследить по постановлениям ЦИК и СНК СССР «О самообложении сельского населения» 1927 ¹⁴ , 1930—1935 годов.

В постановлениях 27-го, а также 30—32-го годов первая статья гласила: «Граждане, проживающие в сельских поселениях, могут выносить постановления о самообложении для удовлетворения местных культурных и хозяйственных нужд, имеющих общественное значение». С 1933 года появляется другая формулировка: «Самообложение населения... проводится в сельских местностях и дачных поселках». «Проводится», то есть должно проводиться независимо от наличия местной инициативы на этот счет. Не случайно в постановлении 33-го года отсутствует статья, имевшаяся во всех предыдущих постановлениях по самообложению: «Вопрос об установлении самообложения... может быть внесен на обсуждение общего собрания граждан как по инициативе сельского Совета, так и по инициативе общественных организаций, колхозников, инициативных групп единоличников и отдельных граждан». Правда, и раньше роль местной инициативы, видимо, была не особенно велика: ведь эта инициатива вполне могла быть «внушена» сельсовету или «общественным организациям» сверху, а организовать ее одобрение сельским сходом было уже делом техники. По закону для разрешения вопроса о самообложении на собрании должно было присутствовать не менее половины общего числа граждан, имеющих избирательные права. Если на собрание не являлось это количество граждан, то оно созывалось вторично и считалось правомочным, если на нем присутствовало не менее одной трети указанных граждан. Решения принимались простым большинством голосов. Таким образом, сельсовету для проведения решения о самообложении достаточно было заручиться поддержкой всего лишь четверти или даже одной пятой числа крестьян, имеющих избирательные права. А платить взносы по самообложению обязаны были все: и те, кто голосовал против, и те, кто вообще не присутствовал на собрании.

И все-таки именно сельским Советам и обществам принадлежало право определять и цели самообложения, и его общую сумму¹⁵, и размер индивидуальных взносов в виде одинакового для всех жителей данного селения процента к сельхозналогу. Кроме того, сельсоветы сами распоряжались средствами, собранными по самообложению. Причем эти средства могли расходоваться только на цели, предусмотренные постановлением сельского схода о самообложении, и тратить их на какие-либо другие нужды, в том числе на административные, было запрещено. С началом коллективизации село теряет и эти права. С 1931 года ставки самообложения устанавливаются законом, причем впервые вводятся дифференцированные ставки для разных групп крестьян. Раньше размеры взносов по самообложению у крестьян одной деревни тоже были разными, но принцип определения индивидуальных взносов — процент к сельхозналогу — был для всех один. Чем богаче крестьянин, тем больше сельхозналог с его хозяйства, а следовательно, и взнос по самообложению. Теперь (как это было сделано ранее по отношению к сельхозналогу) крестьян разбивают на неравноправные группы (колхозники, единоличники, «кулаки») и размеры самообложения ставятся в зависимость исключительно от принадлежности к той или иной группе, а не от доходов крестьянина.

С 1933 года сельсовет перестает быть полновластным распорядителем средств, собранных по самообложению: значительная их часть начинает поступать в районные бюджеты. Из постановлений о самообложении исчезает запрещение использовать эти средства на цели, не предусмотренные постановлением сельского схода. По сути дела, самообложение становится своего рода местным (и в то же время повсеместным) налогом.

Для рядовых единоличников размер взноса по самообложению в первой половине тридцатых годов колебался в пределах от 50 до 150 процентов оклада сельхозналога, а для крестьян, облагавшихся в индивидуальном порядке, он почти на протяжении всего этого периода был равен двум окладам сельхозналога!

Рассчитаем для примера взносы по самообложению для нашего условного единоличника, опираясь на приведенные выше цифры сельхозналога на его хозяйство. В 1930 году законом устанавливался лишь максимальный размер самообложения для селения в целом— половина общей суммы сельхозналога со всего селения, а размер индивидуальных взносов определялся сельским сходом. Вероятно, не будет большой ошибки предположить, что и размеры индивидуальных взносов колебались где-то около тех же 50 процентов оклада сельхозналога каждого крестьянского хозяйства и что наш единоличник поэтому должен был уплатить в этом году по самообложению около 11 рублей. В 1931 году ему пришлось бы заплатить от 50 до 100 процентов оклада сельхозналога за этот год, или от 14 до 29 рублей, в 1932-м — 100—150 процентов оклада сельхозналога, или от 45 до 67 рублей, в 1933-м — 60—100 процентов оклада сельхозналога, или от 34 до 57 рублей, в 1934 году ставки самообложения установлены в пределах 100 процентов оклада сельхозналога, то есть в нашем случае — до 83 рублей, в 1935 году ставки вроде бы снизились до 40—60 процентов оклада сельхозналога, а на деле — в связи с резким увеличением последнего — возросли: нашему единоличнику пришлось бы заплатить в этом году от 84 до 126 рублей. В то же время колхозники платили по самообложению: в 1931-м — от 4 до 8 рублей, в 32-м — от 5 до 14 рублей, в 33-м — 8— 16 рублей, в 34-м — 5—20 рублей, в 35-м — всего 3—9 рублей.

Как видим, взносы единоличников в несколько раз превышали взносы колхозников, причем если взносы колхозников росли незначительно (а в 1935 году даже снизились), то взносы единоличников, судя по нашему примеру, увеличились в среднем в девять раз.

В 1931 году правительство, «учитывая рост доходов деревни в 1930 и 1931 гг.» ( ?! ) и «принимая во внимание необходимость укрепления районных и сельских бюджетов», постановило провести «единовременный сбор на нужды хозяйственного и культурного строительства в сельских районах», то есть на те же цели, что и самообложение. Но, «несмотря на целевой характер, культсбор в процессе его дальнейшего проведения превратился в постоянный источник доходов бюджета без закрепления поступающих по нему средств за определенными видами бюджетных расходов» (Г. JI. Марьяхин, с. 148). Иначе говоря, эти средства расходовались как угодно, без оглядки на «нужды хозяйственного и культурного строительства» деревни. С этого времени сбор стал проводиться ежегодно и слово «единовременный» из его названия исчезло (см. 1931, № 34; 1932, № 10; 1933, № 31; 1934, № 38; 1935, № 31).

Ставки культсбора также устанавливались в процентном отношении к окладу сельхозналога, но не текущего, а предыдущего года. Для рядовых единоличников они в первой половине 30-х годов колебались от 65 до 200 процентов оклада сельхозналога. Так называемые «кулаки» в первые два года проведения культсбора платили его в размере одного, а в последующие годы — двух окладов своего сельхозналога. В отличие от взносов по самообложению платежи по культсбору были и для колхозников довольно высокими: максимально ставки доходили до 60 (в 1933 году) и даже до 80 рублей (в 1934-м). Но платежи единоличников всегда были выше, что специально оговаривалось в каждом постановлении по культсбору. Чтобы оценить тяжесть сбора для единоличников, «примерим» его ставки на нашего условного единоличника: в 1931 году он должен был заплатить сбор в размере 65 процентов оклада сельхозналога за предшествующий год, то есть около 15 рублей; в 1932-м — уже сто процентов оклада сельхозналога за 31-й год, или 29 рублей; в 1933-м—от 75 до 200 процентов с/х налога за 32-й год, при том же отношении к окладу сельхозналога предыдущего года — от 62 до 145 рублей.

В среднем за пять лет ставки культсбора для единоличников, если судить по нашему примеру, выросли в семь-восемь раз.
Сбор на хозяйственное и культурное строительство проводился не только в деревне, но и в городе. Рабочие и служащие платили его в зависимости от своего месячного заработка, причем (как и в отношении подоходного налога) существовал необлагаемый минимум, который в первой половине 30-х годов трижды повышался: в 1931 —1933 годах от уплаты сбора освобождались рабочие и служащие с месячным заработком до 75, в 1934-м — до 100, а в 1935-м — до 140 рублей. Если бы тот же необлагаемый минимум применялся и в деревне, то нашему единоличнику (который мог считаться середняком) за эти пять лет ни разу не пришлось бы платить культсбор, так как его месячный заработок был значительно меньше необлагаемого минимума: в 1931 году он равнялся 29 рублям, в 1932-м — 34 рублям, в 1933-м —38, в 1934 году — 47, а в 1935-м — 69 рублям. Между тем только по культсбору он должен был платить иногда гораздо больше того, что составляло его месячный заработок.

Чтобы иметь возможность сравнить тяжесть обложения культсбором крестьян и горожан, возьмем более зажиточного единоличника с месячным заработком 80 рублей (годовой доход 960 рублей). В 1932 году сельхозналог с этого дохода составил бы почти 209 рублей, а значит, в 1933-м этому крестьянину пришлось бы уплатить по культсбору от 157 до 418 рублей. Рабочий или служащий с тем же уровнем доходов заплатил бы всего 13 рублей, то есть даже по сравнению с минимальной ставкой культсбора единоличника в 12 раз меньше.

В годы коллективизации с единоличников дважды — в 1932-м и в 1934-м — взимался специальный «единовременный налог на единоличников», вводившийся без каких-либо объяснений.
В 1932 году этот налог взимался следующим образом: крестьяне с годовым доходом до ста рублей платили от 15 до 20 рублей, что составляло две-три ставки сельхозналога этой группы хозяйств; крестьяне с годовым доходом свыше 100 рублей платили этот налог в размере от 100 до 175 процентов оклада сельхозналога (для нашего условного единоличника это означало: от 45 до 79 рублей). Единоличники, облагавшиеся в индивидуальном порядке, вносили двойной оклад сельхозналога за этот год (№ 476).

В 1934 году ставки единовременного налога для беднейших хозяйств с годовым доходом до 200 рублей были резко увеличены: те из них, которые не имели ни рабочего скота, ни рыночных доходов, должны были платить от 15 до 25 рублей (это 60—100 процентов ставки сельхозналога); безлошадные хозяйства, имевшие рыночные доходы, платили от 30 до 50 рублей (это 120—200 процентов ставки сельхозналога); тем же, у кого была лошадь, приходилось платить от 50 до 125 рублей (то есть от двух до пяти окладов сельхозналога).

Для хозяйств с годовым доходом свыше 200 рублей отношение единовременного к сельскохозяйственному налогу сохранилось почти то же, что и в 1932 году: 75—175 процентов — для рядовых единоличников, 200 процентов — для облагавшихся в индивидуальном порядке. Но, поскольку сильно возрос сам сельхозналог, резко увеличились по сравнению с 32-м годом и размеры единовременного налога с этих хозяйств. Так, нашему единоличнику пришлось бы теперь заплатить от 62 до 145 рублей — в полтора-два раза больше, чем в 1932 году.

В результате, несмотря на уменьшение числа единоличных хозяйств, поступления по единовременному налогу в 1934 году по сравнению с 32-м в два раза возросли (Г. JI. Марьяхин, стр. 148).
В постановлениях по единовременному налогу имелась статья, представляющая особый интерес: «Хозяйства, злостно не выполняющие заданных им планов посева и обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов государству, облагаются единовременным налогом на общих основаниях, а сумма налога с них удваивается». В соответствии с этой статьей в ряде случаев единовременный налог мог достигнуть размеров облагаемого годового дохода крестьянина или даже превысить его. Например, с бедняка-единоличника, имевшего годовой доход до ста рублей, если он торговал картошкой на рынке, в 1934 году можно было взять единовременный налог в 50 рублей, а если он при этом не справлялся с государственными поставками (что для такого хозяйства было вполне естественно), то единовременный налог с него удваивался и достигал размеров его годового дохода — ста рублей. Если же государственные задания не выполняло чуть более благополучное хозяйство, в котором имелась лошадь, но годовой доход которого не превышал 200 рублей, то единовременный налог с этого хозяйства мог составить 250 рублей и превысить размер его облагаемого дохода.

Помимо налогов, существовали и различные виды неналоговых платежей: по обязательному окладному страхованию, за распространяемые в «добровольно - принудительном» порядке облигации госзаймов, акции Трактороцентра и другие. Наш единоличник, например, в 1932 году за обязательное страхование своей коровы, лошади и четырех гектаров посевов должен был бы заплатить около 20 рублей — почти половину оклада сельхозналога за этот год ¹⁶.

Обязательное окладное страхование, по сути дела, являлось завуалированной формой налога. Иначе трудно объяснить необходимость принудительного страхования почти всего крестьянского имущества. Характерно, что не выплаченные в срок страховые платежи взыскивались так же, как и недоимки по налогам: имущество неплательщика описывалось и продавалось. За неуплату страховых взносов так же, как и за неуплату налогов, можно было привлечь к уголовной ответственности. Более того, в правилах обязательного окладного страхования до мельчайших подробностей проводился тот же «классовый подход», который господствовал в налогообложении: по всем видам страхования единоличники платили больше, чем колхозники, а при наступлении так называемого страхового случая (пожар, гибель посевов, скота и тому подобное) получали от государства меньше. При этом в наихудшем положении опять-таки находились «кулаки», то есть крестьяне, облагавшиеся сельхозналогом в индивидуальном порядке. Ставки страховых платежей для них были в три раза выше, чем для единоличников. Если же у такого крестьянина, к примеру, сгорал дом, то ему выплачивали лишь половину страховой оценки сгоревшего имущества, тогда как рядовому единоличнику возмещали 85 процентов, а колхозам и колхозникам — полностью (см., например, 1931 г., № 276). Вероятно, это единственный в истории случай социальной дискриминации в области страхования.

Так сколько же в общей сложности должен был платить единоличник государству в это время? Постановления ЦИК и СНК СССР — при том, что они дают лишь средние по Союзу и республикам ставки
и нормы доходности, при огромном разнообразии хозяйственных условий в нашей стране, при существовании ряда местных сборов и не поддающихся учету платежей — могут дать на этот вопрос только весьма приблизительный, ориентировочный ответ. Просим читателя помнить об этом. Единственное, что мы можем сделать,— это подсчитать приблизительную сумму платежей единоличника по сельхозналогу, самообложению, культсбору (с добавлением единовременного налога в 1932-м и 1934 годах). Поскольку ставки самообложения, культсбора и единовременного налога устанавливались в процентном отношении к годовому окладу сельхозналога, мы можем представить сумму крестьянских платежей за год через годовые оклады сельхозналога, приняв оклад данного года за единицу¹⁷: см. таблицу 1 в конце статьи.

Как видим, единоличники всех трех групп уплачивали в год по нескольку окладов сельхозналога, причем не только так называемые «кулаки», но и беднейшие крестьяне, платившие сельхозналог по твердым ставкам. Каково же было этим псевдокулакам, которым приходилось платить по пять — семь окладов в год и без того грабительского сельхозналога! Теперь попытаемся представить сумму платежей единоличников за год в денежном выражении.¹⁸ Возьмем сначала группу хозяйств с годовым доходом до 100 рублей, которые с 1932 года облагались сельхозналогом по твердым ставкам (в тех случаях, когда в законе дается минимальная и максимальная ставка налога, мы брали минимальную ): см. таблицу 2.

Таким образом, хозяйства, которые до начала «сплошной коллективизации» полностью освобождались от налогов, в первой половине 30-х годов должны были, по самым минимальным подсчетам, отдавать государству в виде налогов в среднем более 40 процентов своих нищенских доходов.

О размере ежегодных платежей единоличников, плативших сельхозналог по прогрессивным ставкам, можно судить на примере нашего единоличника (расчет в рублях сделан также на основе минимальных ставок самообложения, культсбора и единовременного налога): см. таблицу 3.

Получается, что за пять лет (1931 — 1935) наш середняк только по основным налогам выплатил бы минимум 37,4 процента своего суммарного облагаемого дохода за эти годы. Если же взять максимальные ставки самообложения, культсбора и единовременного налога, то этот процент составит 53,4. В действительности он скорее всего был значительно выше, так как реальный доход единоличника был, несомненно, меньше облагаемого, исчислявшегося по взятым «с потолка» нормам и посевным планам и существовавшего только на бумаге. Кроме того, как уже говорилось, во всех наших подсчетах не учитывалось обложение неземледельческих и рыночных доходов, весьма существенно влиявших на размер сельскохозяйственного, а следовательно, и других налогов. Нет необходимости доказывать, что для подавляющего большинства единоличных хозяйств изъятие в виде налогов более половины годового дохода означало быстрое разорение.

Дополнительным средством давления на единоличников нередко служили установленные законом сроки уплаты налогов. Здесь также существовал «классовый подход». «Кулаки», платившие больше всех, должны были также платить раньше всех и притом всю сумму сразу, тогда как остальные хозяйства вносили сельхозналог (а иногда и другие налоги) частями — в три-четыре срока с сентября по декабрь. Но о том, что осенью придется платить сельхозналог, крестьянин хотя бы знал заранее, сроки уплаты взносов по самообложению тоже были известны — они устанавливались сельским сходом, а вот культсбор и единовременный налог буквально сваливались ему как снег на голову.

Так, например, в конце ноября 1932 года, когда крестьяне уже заканчивали выплачивать сельхозналог, был введен единовременный налог на единоличников, который они были обязаны внести до 31 декабря того же года. Если учесть, что для приведения в действие этого закона в такой огромной стране требовалось определенное время, станет ясным, что крестьяне фактически должны были немедленно выложить сумму, равную сельхозналогу или даже превосходящую его. А уже 29 января следующего, 1933, года вышло постановление о сборе на хозяйственное и культурное строительство, уплату которого колхозники должны были закончить к 15 апреля, единоличники — к 1 апреля, а «кулаки» — к 15 февраля, то есть всего через две недели после постановления. Спрашивается: чем объяснялась такая спешка? Ведь очевидно, что далеко не в каждом хозяйстве имелись наличные деньги, необходимые для уплаты налога, и, казалось бы, в интересах самого законодателя было дать крестьянину время эти деньги собрать. Напрашивающийся ответ: сталинское правительство было озабочено не столько получением денег, сколько стремлением поставить крестьянина в безвыходное положение. Что же касается «кулаков», то постановление прямо рассчитано на то, что эти хозяйства, только что уплатившие единовременный налог в размере двух окладов сельхозналога, будут не в состоянии вновь заплатить столько же, тем более в столь короткий срок. И что тогда? Тогда налог взыскивался принудительно: имущество неплательщика описывалось, продавалось, а полученные деньги шли на уплату налога и пени за просрочку платежа. Если это было хозяйство рядового единоличника, то взыскание не могло быть обращено на сельскохозяйственный живой и мертвый инвентарь, семена, жилые и хозяйственные постройки, продовольствие, топливо и другое имущество — в количестве, необходимом для семьи недоимщика и сохранения его хозяйства. Если же это был «кулак», ему и его семье оставляли лишь «носильное зимнее и летнее платье, обувь, белье и другие необходимые предметы домашнего обихода» (1932 г., № 410 б), то есть попросту выгоняли из дому с узелком «необходимых вещей». Впрочем, в 1934 году было принято постановление, почти уравнявшее в этом отношении простых единоличников с «кулаками», с той лишь разницей, что первым все-таки оставляли крышу над головой (№ 370). Но и это еще не все. За неуплату в срок налогов и взносов по обязательному окладному страхованию можно было привлечь к уголовной ответственности по статье 60 УК РСФСР вплоть до лишения свободы или принудительных работ на срок до одного года или штрафа в пределах десятикратного (!) размера причитающихся платежей.

Если же хозяйству максимальным напряжением сил все-таки удавалось «выкрутиться», то это усилие, конечно, не проходило для него бесследно: каждый новый такой удар приближал час разорения. Тем более что обязанности единоличников перед государством далеко не ограничивались уплатой налогов. Они должны были почти бесплатно сдавать государству значительную часть своей продукции и уж просто бесплатно отрабатывать так называемую «трудгужповинность» (перевозить сено, зерно, строить и ремонтировать дороги), работать на лесозаготовках. Все это приходилось делать и колхозникам, но у них почти всегда были — пусть не особенно большие — преимущества перед единоличниками. В сочетании с относительными послаблениями в налогообложении они во многом и явились теми «преимуществами колхозной жизни», которые так быстро «убедили» единоличника. И хотя эти преимущества со временем становились менее существенными — с ростом налогов на хозяйства колхозников, заданий по поставкам сельхозпродукции, обесценивавших трудодень, — для единоличников они становились все более очевидными. А с другой стороны, и сами единоличники к середине 30-х годов уже мало чем отличались от колхозников. Не осталось и следа той вольной крестьянской жизни, которую так любовно описывал Никита Моргунок:

Земля в длину и в ширину
Кругом своя.
Посеешь бубочку одну,
И та — твоя.
И никого не спрашивай,
Себя лишь уважай —
Косить пошел — покашивай.
Поехал — поезжай.

и которую так жаль было менять на колхозную. Теперь единоличник был такой же казенный человек, как колхозник. Он постоянно что-то платил и сдавал государству: то мясо, то молоко, то шерсть, то зерно, то картошку, то еще что-нибудь. И притом сдавал и даже сеял столько, сколько прикажут, и «ехал» туда, куда прикажут. Так что вступление в колхоз уже не было для крестьянина таким психологически трудным шагом, как это было в начале «сплошной коллективизации». Тем более что другого выхода у него не оставалось: с введением паспортной системы в конце 1932 года путь в город был для него закрыт.

Однако и этот единственный выход — вступление в колхоз — был не у всех единоличников. Постановлением ЦИК и СНК СССР от 13 ноября 1930 года было запрещено принимать кулаков и «лишенцев» в кооперацию (№ 591). Их беспощадно давили индивидуальным обложением, огромными «твердыми заданиями» по сдаче сельхозпродуктов, дававшимися по нескольку раз в год, и тому подобными «экономическими методами», обрекая на голодную смерть, толкая на воровство, с теми последствиями, которые вытекали из знаменитого «закона о пяти колосках» ¹⁹, но в колхоз не принимали. Не противоречит ли это мнению, что налоговая политика по отношению к единоличникам была той дубинкой, с помощью которой их в 1931 — 1935 годах загнали в колхозы? Думается, что нет. Напротив, индивидуальное обложение сыграло здесь особую и весьма важную роль. Обрушиваясь время от времени на отдельные хозяйства, оно держало в постоянном страхе всех. Как дамоклов меч оно висело над каждым единоличником, служа постоянным напоминанием о главном «преимуществе» колхозной жизни: она гарантировала от индивидуального обложения. И для того, чтобы выполнять эту роль, оно должно было быть страшным и неумолимым, как стихийное бедствие.

Так к 1936 году без «перегибов» и без «головокружения от успехов», хотя и вполне успешно, коллективизация была «в основном» завершена. Впрочем, и после этого те немногие хозяйства, которые еще оставались за пределами колхозов, не были обойдены вниманием правительства. В частности, в 1938 году был введен налог на лошадей единоличников, размер которого в этом году составил в среднем на хозяйство огромную сумму в 496 рублей. В результате более ста тысяч единоличных хозяйств потеряли лошадей или вообще прекратили свое существование (Г. JI. Марьяхин, стр. 191). «Экономические методы» вновь продемонстрировали свою эффективность.

Таблица 1

Таблица 2

Таблица 3

Буртина Е. Коллективизация без "перегибов": налоговая политика в деревне 1930-1935 гг. // Октябрь. 1990. № 2. С. 159-174.

¹ В статье использованы, главным образом. совместные постановления Центрального Исполнительного Комитета (ЦИК) и Совета Народных Комиссаров (СНК) СССР. Большинство из них подписаны Председателем ЦИК М.И.Калининым, Секретарем ЦИК А.С.Енукидзе, Председателем СНК В.М.Молотовым или одним из его заместителей — В.В.Куйбышевым и Я.Э.Рудзутаком. Совместные постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) подписывались В. М.Молотовым и И.В.Сталиным.

2 Ссылки на это издание даются в тексте. Поскольку все использованные постановления помещены в I отделении «Собрания»,указывается только год, если он неясен из контекста, и порядковый номер постановления.

3 До 1930 года окладный год считался с 1 октября текущего по 1 октября следующего года.

4 Налог исчислялся по следующим ставкам: с первых 20 руб. дохода на едока взималось по 2 коп. с каждого рубля: с излишков сверх 20 до 30 руб.— по 3 коп. с рубля, до 40 руб.—по 5 коп., до 50 руб.—по 10 коп., до 60 руб.— по 15 коп. с рубля и т. д. (1927, № 30). 11. «Октябрь» № 2

5 Остаток после вычета 20 руб. на каждого едока облагался по таким ставкам: с первых 25 руб. взималось по 4 коп. с каждого рубля. с излишков сверх 25 до 100 руб. — по 7 коп. с рубля, до 150 руб.— по 10 коп., до 200 руб. -по 15 коп. и т. д. (1928. № 212).

6 Необлагаемый минимум, то есть предельный размер годового дохода, при котором хозяйство обязательно освобождается от налога, в годы, предшествующие коллективизации, постоянно возрастал. В 1930 г. он был сохранен на уровне 1929 г. и составил: при 1 — 2 едоках в хозяйстве — 110 руб., при 3 — 4 едоках — 130 руб., при 5 и более — 150 руб. В 1930 г. было разрешено облагать налогом хозяйства крестьян, лишенных избирательных прав, даже в том случае, если их годовой доход был ниже необлагаемого минимума.

7 Для хозяйств, облагаемых в индивидуальном порядке, были установлены следующие ставки: с первых 500 рублей годового дохода взималось по 20 коп. с каждого рубля; с излишка сверх 500 до 700 рублей— по 30 коп. с рубля, от 700 до 1000— по 40 коп. и т.д.

8 Форма хозяйственных заготовок сельхозпродукции на основе договоров, заключаемых госорганами с крестьянами

9 Здесь и далее денежные суммы округляются до полных рублей.

10 В 1933г. был отменен прежний порядок исчисления налога с необобществленных доходов колхозников, Теперь ставки налога устанавливались для них республиканскими, краевыми и областными органами власти в пределах от 15 до 30 руб. Для колхозников с доходом от подсобного хозяйства до 300 руб. в год (то есть, по-видимому, для большинства) это означало повышение налога.

11 Предупреждение это полностью противоречило другим статьям раздела, но было необходимо, чтобы держать в страхе местное руководство.

12 Цифра эта, очевидно, значительно занижена. Сталин в беседе с Черчиллем говорил о 10 миллионах сосланных кулаков, имея в виду, по-видимому, и их семьи («Правда»,1989,30 октября)

13 Статья 66 предусматривала скидки по налогу для семей, имеющих трех и более нетрудоспособных членов.

14 Действовало и в 192S—1929 годах.

15 Законом устанавливался лишь предельный размер самообложения согласно дополнению к постановлению 1927 года, общий размер самообложения в каждом селении не должен был превышать  35% от общей суммы сельхозналога со всех хозяйств данного селения в данном окладном году (1928, 29); постановлением 30 года разрешалось собирать самообложение в сумме, не превышающей 50, а в особых случаях — 100% общей суммы сельхозналога.

16 В действительности ему пришлось бы заплатить больше: обязательному страхованию подлежал также дом и другое имущество.

17 В этом случае мы для простоты игнорируем то обстоятельство, что ставки самообложения и единовременного налога устанав¬ливались в процентном отношении к окладу сельхозналога текущего года, а культсбор — прошедшего.

18 К сожалению, по отношению к крестьянам, облагавшимся в индивидуальном порядке, это — в пределах данной статьи — невозможно, как уже говорилось, оно не регламентировалось законом.

19 Напомню читателям те статьи этого закона, из-за которых он получил такое название: «Применять в качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты — расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества. Не применять амнистии к преступникам, осужденным по делам о хищении колхозного и кооперативного имущества» (1932, № 360). Какая-либо дифференциация наказаний в зависимости от размеров хищений не предусматривалась.