Вчера в зале заседаний ученого совета Красноярского госуниверситета состоялся круглый стол “Кадровая революция”, посвященный 60-й годовщине трагических событий в истории края – началу массового террора.
Круглый стол был организован при спонсорской помощи ОАО “Сивинит”.
В его работе участвовали: профессор С.Н. Михалев (КГПУ), доцент А.С. Ильин (КГПУ), кин С.Г. Комарицин (ВК), профессор В.А. Медведев (КГУ), доцент А.Г. Рогачев (КГУ), снс А.П. Доброновская (КЦХИДНИ), директор КЦХИДНИ Л.И. Лимаева, С.А. Минина (ГАКК), В.П. Савин (РУ ФСБ), заведующая спецхранилищем Т.Е. Амельчук.
Сегодня мы публикуем статью Анатолия Ильина о событиях, предшествовавших “горячему лету” 1937 года.
60 лет назад сибиряки перезимовали и мечтали дотянуть до первой черемши, а там и лето не за горами. Начался Великий пост и многим показалось, что самое страшное уже позади, всех вредителей пересадили и пора думать о посадке картофеля. Но 6 марта власти объявили населению, что на днях закончился очередной пленум ЦК ВКП(б). Полторы недели за толстыми кремлевскими стенами советская элита вела смертельную игру.
Еще на декабрьском (1936 г.) пленуме ЦК нарком внутренних дел Николай Ежов причислил Николая Бухарина и Алексея Рыкова к убийцам Кирова и потребовал себе чрезвычайных полномочий. Потрясенный Бухарин залег в одной из комнатушек большой кремлевской квартиры, где до смерти жены спал Сталин. Туда опальному большевику фельтегери носили пакеты с протоколами допросов и очных ставок.
Для окончательной расправы с либеральными коммунистами сталинцы готовили новый пленум. Бухарин ответил им сухой голодовкой. Накануне открытия пленума, 18 февраля застрелился или был убит его последний защитник Серго Орджоникидзе.
Заседания пленума перенесли на 23 февраля. Перед началом Рыков позавидовал Томскому, который застрелился, не дожидаясь публичной экзекуции. Бухарин голодал седьмые сутки, от слабости и унижения сел на полу между креслами. “Правых” обвиняли во всех смертных грехах и не давали защищаться.
По указке Хозяина их исключили из партии и увезли на Лубянку. Они были последними большевистскими авторитетами среди “злобных карликов”, всем обязанных генсеку. Вскоре за этими жертвами последовали более 70 процентов цекистов.
Иосиф Сталин становился мистическим арбитром между населением и местными властями. Его речи, напичканные марксистскими словечками, принимали явно популисский характер. Гнев повелителя обрушился на удельных и племенных вождей. Они подбирали команды из личной преданности, приятельства и землячества. Эти “хвосты” помогали шефам обособиться от местных жителей и распоряжений ЦК. Враги закрыли дорогу к большой карьере грамотным и честным маленьким людям. Фактически Сталин провозгласил кадровую революцию, толкая мелких управленцев расправиться со старой элитой.
Официально пленум поощрял демократию перед выборами в Верховный Совет. Резолюция требовала расширить социальную базу диктатуры пролетариата. Для этого необходимо было восстановить критику, выборность и отчетность номенклатуры перед населением.
Тем временем, за зубчатыми башнями жизнь шла своим чередом. Москвичам всегда есть, где развлечься. В Большом театре зрители восхищались “Пиковой дамой”, в филиале МХАТа смотрели “Дни Турбиных”, а клуб МГУ устроил вечер памяти Николая Гоголя. Во дворце культуры Пролетарского района одного подвыпившего повара из вагона-ресторана так тронула опера “Тихий Дон”, что он спутал выход из зала и попал на сцену. Там он обругал и избил администратора, контролеров, пожарных и электромонтера. При этом гордый кулинар одной рукой держал жену, а другой отбивался от наседавших на него милицейских.
Население было озлоблено хроническими дефицитами и задержками зарплаты. Сибиряки давно разочаровались в “светлом будущем” и открыто ругали Советскую власть. Особенно часто и громко крыли начальство на пароме посреди Енисея.
Однажды курсант Стриженов купил сушек и колбасы, но на пароме вслух огорчился их дороговизной. Вокруг него немедленно столпились пассажиры, наперебой возмущаясь высокими ценами и плохим снабжением. Возможно, люди заражаясь силой и вольностью енисейской струи во время долгой переправы.
Другой осведомитель донес, как в железнодорожной больнице работяги обсуждали статью о вредительстве на ПВРЗ. Плотник Иванов авторитетно заявил “все начальники, а вместе с ними и коммунисты, прохвосты, мошенники и самоснабженцы”. Потом секретарь горкома Степанов возмущался, что никто не оттащил эту сволочь “куда надо”.
Павел Акулинушкин вернулся из Москвы озабоченный новым крутым поворотом Генеральной линии. Партийная структура трещала по швам, а из низов рвались вверх новые коноводы. Почва уходила из–под ног у старой номенклатуры.
16 марта Акулинушкин собрал пленум крайкома и рассказал столичные новости. Следом за ним секретарь Кировского райкома Андрей Губин напал на директора Красмаша Субботина, жонглируя фразами “мы считаем”, “наш завод”, “для нас ясно”.
Райкомовский легко разоблачил врагов по анкетным данным. Техническим отделом заведовал арестант Раввин. Его замещал ссыльный по делу промпартии Николай Смирнов. Конструкторами работали арестованные дворянин Рагимов и вредитель Дресвин.
Из зала выкрикнули “может по уголовному делу, откуда ты знаешь”? Секретарь сослался на начальника управления НКВД Анса Залпетера. Майор отшутился, что Губину лучше знать, поскольку вместо доказательств секретарь прислал одну стенограмму заседания бюро райкома.
В запальчивости Андрей Губин продолжил список арестованных “бывших”. Старший инженер судоверфи дворянин Телегин не имел высшего образования. В плановом отделе работал купецкий сын офицер Олесов. Главный механик Грачев служил на императорской яхте.
В отделе снабжения крутился сын жандарма Кокоткин. Офицер Смолехо сидел в отделе изысканий и планирования, а его брат заправлял транспортным отделом. Всеми финансами заведовал крупный жулик Берлин.
На заводе
взяли 15 вредителей и выгнали более 100 социально
чуждых. Этими подпольщиками руководили сын
Троцкого Седов и племянник Зиновьева Закс. Враги
создали диспропорцию электроэнергии, поскольку
станция Красмаша давала 2 тыс. кВт, а для одного
мартена требовалось более 3 тыс. кВт.
В зале раздался дружный хохот, а горкомовец Степанов пояснил, что мартену энергия не нужна.
Губин не смутился и продолжил громить вредителей, которые тратили деньги на подсобные объекты, выводили из строя цеха и оборудование. Они умышленно не снабдили вентиляцией гараж и чугуно–литейный цех, чтобы отравить рабочих. Враги стимулировали текучесть кадров до 70 процентов за год. Саботажник Плотников даже умудрился повысить цену кирпича.
Разгоряченный секретарь признал единственной “нашей ошибкой” задержку партбилета Субботина. ЦК и крайком поправили райкомовских и билет пришлось вернуть. Но Губин требовал не тянуть волынку с исключением явного врага.
Задетый Акулинушкин его строго
спросил, почему райком обвиняют в разложении
заводского коллектива? Губин попытался
оправдаться, но слово взял начальник пароходства
П.М. Мещеряков, которого взбесило как
райкомовский “мотивы разносит”. Этот
аппаратчик может легко “занять позу человека в
высоких масштабах, выйти на трибуну и сказать,
что брак это полбеды, что нормы не выполняются и
зарплата перегоняет производительность труда
тоже ерунда, а сам мартен с электрической печью
путает”.
Речника поддержал сельский партиец Тараканов, который уже боялся, что они раскачали народ погромными кампаниями и это им даром не пройдет. Теперь если у колхозника что–то неладно на конюшне, он начинает искать классового врага. Настоящие троцкисты попадались редко. Один запричитал между пьяных “все равно не быть так, как хочет товарищ Сталин и Центральный комитет партии”. Но возмущенные собутыльники отнесли его на руках в районный отдел НКВД. Тараканов верно почувствовал опасность потери рычагов управления.
Следом
крайкомовцы провели собрание городского
партактива. Верхушка еще уверенно нажимала на
низовых аппаратчиков. Семен Голюдов, под
одобрительные выкрики и смех зала, обозвал
Губина зазнайкой, чванливым и вредным человеком.
Райкомовец замахнулся на номенклатурного работника Субботина, но секретарь ЦК Андреев распорядился вернуть директору партбилет. Тогда Губин обвинил Голюдова и Степанова в покрывательстве врагов народа и послал свою стенограмму в секретариат ЦК. Из Москвы донос вернулся с резолюцией “Рассмотреть поведение тов. Губина”. Голюдов даже извинился перед активистами, что поздно взялся за строптивца.
Акулинушкин
был осторожнее и не стал защищать Субботина,
потерявшего столичных покровителей. Он,
несколько смущаясь, высказал самокритику,
рассмешив угрюмых активистов. Строители
захотели назвать его именем Хакасскую
гидростанцию. Секретарь, конечно, возражал и
сопротивлялся, но уполномоченный КПК Хавкин
успокоил “вот сволочи, постановление вынесли, а
твоего портрета не повесили”.
Быстро уловил дыхание времени и начал перестраиваться секретарь КПК Горшков. Коллегия восстановила в партии рабочего стеклозавода товарища Шиклина, которого заводские партийцы исключили за ходатайство о пересмотре расценок. Другой рабочий более 3-х месяцев не получал денег и хотел поменять место работы, но ему пришлось расстаться с партийным билетом. Горшков возмущался самоуправством, хвалил коммунистов за принципиальность и советовал администраторам не дожидаться общего недовольства рабочих.
Горшков, воодушевленный решениями исторического пленума, не угадал нового колебания Генеральной линии в сторону закабаления работников на предприятиях.
В перерыве между пленумом и активом Акулинушкин поделился с доверенными секретарями секретной информацией. Его принял Николай Ежов и дал установку кончать с “правыми”. Но функционерам запретили исключать партийцев без санкции спецслужб, а смирных беспартийных велели предупредить, чтобы они жили еще тише под угрозой немедленного ареста.
Старший майор Залпетер подтвердил эту директиву и пообещал прислать необходимые инструкции и материалы.
Партиец Шахновский настойчиво расспрашивал секретаря и чекиста, как быть с бывшими красными партизанами и их вожаком Будой, которому даже выдали пригласительный билет на закрытый пленум. Те приказали ему пока не высовываться и терпеливо ждать.
Через неделю после этого секретного совещания секретарь Тасеевского райкома Кулашников прислал в крайком ультимативную телеграмму, что больше он терпеть не может. Приезжие сельские секретари не отличали партизан от махновцев, которых рубали в степях Приазовья. Переждав еще неделю и не получив ответа, Кулашников кинулся громить потенциальных повстанцев на свой страх и риск.
Его первыми жертвами стали 60 крестьян. Вскоре очередь дошла и до их бывшего командарма Буды, занимавшегося в крайисполкоме разбором жалоб населения.
8 мая 1937 года красноярцы хоронили 14-летнюю пионерку Тосю Кокрятскую. Спустя два дня взбудораженным слухами горожанам разъяснили, что девочку убили не троцкистские бандиты, а 13-летний подросток случайным выстрелом из револьвера. Власти темнили потому, что Роман Рещиков был сыном председателя, а Тося дочерью секретаря крайисполкома. Поэтому вопрос о публикации краткого сообщения прокурора обсуждали на специальном заседании бюро крайкома.
Еще через день краевая газета нехотя перепечатала из "Правды" статью П. Синулова "Порочное воспитание". Журналист увидел за трагедией гнилую систему воспитания детей номенклатуры. Бывший эсер директор школы №18 Першин не сообщал родителям о хулиганских выходках Романа. Подросток держался в школе хозяином с отцовским револьвером в кармане.
Дочь председателя крайплана Орлова пропускала занятия и дерзила на уроках. Однажды ее выгнали из класса и она убежала домой без пальто. Родители немедленно поместили девочку в больницу, а чиновники крайоно заставили педагога извиниться перед ученицей в присутствии всего класса. Поэтому учителя боялись связываться с вельможными детьми.
Статья заканчивалась на патетической ноте: "Ранение и смерть пионерки Кокрятской остро ставят вопрос о руководстве Красноярского городского комитета партии". Эта фраза взволновала горожан, но ожидавшие немедленной перемены власти были жестоко разочарованы. На следующий день им разъяснили, что наборщик случайно пропустил последнее слово. Поэтому следовало читать "о руководстве Красноярского городского комитета партии школами".
Опечатка служит классическим образцом фрейдистского “ошибочного суждения”, когда люди как пьяные, говорят то, о чем предпочитают помалкивать. С десяток газетчиков не заметили, или не посмели уточнить опасную информацию, поскольку жители давно открыто ругали власть и обсуждали слухи о ее перемене.
В начале лета их ожидания сбылись…
Анатолий Ильин
Весенняя страда 1937 года //
Вечерний Красноярск. 1997. 7 июля.