Сегодня пресса часто приносит скорбные вести о новых авариях и катастрофах, уносящих человеческие жизни. Замирают предприятия, люди месяцами не получают заработной платы. Популисты заговорили о вредительстве и врагах народа, продавших родину западным буржуям.
Российская история богата резкими поворотами и любые проблемы, всегда есть с чем сравнить. Мы продолжаем публиковать страницы из новой книги доцента Анатолия Ильина “Каинова печать: доцент, матрос и другие в котле сибирской индустрии”. Надеемся, что наши читатели найдут правильный ответ на сложные вопросы современности.
В сентябре 1932 года сняли первого начальника Красмашстроя Матвеева. Он не смог развернуть стройку и с отчаяния запил горькую на казенный счет. Вместо него ЦК утвердил Александра Субботина, который в конце ноября с женой и сыном приехал в Красноярск.
Новому
начальнику стройки и директору завода было всего
32 года. Александр Петрович родился 13 мая 1900 года в
уральском городе Усолье. Отец рано умер, оставив
сиротами четверых детей. С 8-ми лет Саша начал
крутиться при котельщиках мальчиком на
побегушках. В 12 лет поступил в услужение к
капитану парохода, но от лакейства его потянуло к
машине. Он стал кочегаром, а от топки перешел в
масленщики.
Германская война открыла подростку дорогу в большой мир. В 1914 году он поступил юнгой на Балтийский флот. Там окончил минную школу, а в 1917 году матросы избрали юношу председателем судового комитета.
Затем молодого балтийца закрутили вихри гражданской войны. В 1918 году он с флотилией из четырех миноносцев ушел на Волгу. Под командой легендарного Федора Раскольникова участвовал в знаменитом бою за Казань, где мог познакомиться с Троцким.
Наркомвоенмор не сходил с капитанского мостика головного миноносца. Корабль прорвался к городской пристани, но вражеские снаряды подожгли нефтяную баржу, осветив одинокий миноносц, потерявший рулевое управление. Молодые командиры, среди которых был машинист Субботин, поочередно запуская правую и левую машины, вывели корабль из западни. За поворотом реки подбитое судно скрылось в предрассветной темноте. В то утро все жадно закурили, почувствовав себя заново рожденными.
Перед отправкой на Южный фронт Субботин стал большевиком. Затем сражался под Царициным и на Каспии, ремонтировал боевые суда для похода на Баку, был контужен и ранен. Матрос закончил войну комиссаром эсминца "Войсковой".
В Баку
комиссар познакомился с женой Линой
Христиановной. Игорь Добровольский рассказывал,
что его мать родилась в 1889 году в большой
немецкой семье мастера буровой установки. Вся
семья была связана с революционным подпольем. В
их доме скрывались Орджоникидзе, Киров, Микоян,
Шаумян, Джапаридзе и другие кавказские
большевики. Ее сестра была замужем за
племянником Микояна комиссаром Амировым.
Лина вышла замуж за Ивана Добровольского, у них было трое детей. Затем муж ушел с отступавшими красногвардейцами, пропав на долгие годы войны. Она изучила бухгалтерию и заведовала продовольственным снабжением Бакинской коммуны. Лина не эвакуировалась вместе с бакинскими комиссарами из–за больного сына. Более того, ей каким–то образом удалось освободить из тюрьмы Анастаса Микояна, но подробностей она никогда не рассказывала.
Не зря Иосиф Сталин ехидно спрашивал Анастаса - почему 26 комиссаров расстреляли, а он остался в живых?! Сам Микоян оставил по этому поводу маловразумительные записки.
После освобождения города, Лина опять занялась снабжением. Однажды к ней за продуктами явился бравый комиссар Субботин, а в 1922 году у них родился сын Святослав. Скорее всего, она и познакомила мужа с начальником треста "Азнефть" Александром Серебровским. Тот взял боевого моряка к себе на работу.
С 1921 по 1923 годы Субботин числился во
флоте, но управлял строительством на нефтяных
промыслах. Затем он перебрался в Батум, где
замещал управляющего и был начальником отдела
эксплуатации и импорта.
Вскоре Сергей Киров направил бывшего матроса учиться в Ленинград. В 1928 году он досрочно окончил институт гражданских инженеров. К тому времени Серебровского перевели в Москву заведовать трестом "Союззолото". Он ввел молодого инженера в состав правления и отправил в Иркутск управлять капитальным строительством.
В 1931 году у Субботина вышел какой-то конфликт с Восточно-Сибирским крайкомом, где ему объявили строгий выговор за невыполнение плана. Но Серебровский выручил своего выдвиженца, отправив его в зарубежную командировку.
Почти четыре месяца строитель путешествовал по Германии, Англии и Голландии. Там приглядывался к технологии и организации производства, знакомился с ведущими специалистами, приценивался к оборудованию для золотой промышленности. Красный “коммерсант” вернулся на родину в шляпе, при галстуке и с багажом идей.
В Красноярске новый директор принял не богатое наследство. Вдоль правого берега Енисея тянулась голая степь, которую прорезал Московский тракт. Субботин начал с того, что по русскому обычаю распорядился постелить скатерти с выпивкой и закуской прямо на старом кандальном пути. После угощения артели землекопов стали рыть котлованы, плотники – колотить опалубки, а каменщики возводить стены цехов. Над повседневной сутолокой стройки медленно вставала тень гиганта тяжелой индустрии.
Советский завод сразу стал походить на помещичью усадьбу, где все было сделано своими руками. Директору пришлось строить подсобные предприятия (кирпичный завод, судоферфь, электрстанцию и, даже, авиаремонтные мастерские). Сами делали инструмент, кровати и посуду.
Для
строителей спешно сколотили бараки,
протянувшиеся через весь правый берег. Барачная
жизнь не отличалась изяществом, но встречались
островки культурного быта. На первом участке в 4-й
комнате 8-го барака жили Королев, Вужевский,
Баранюк, Дацков и Осипов. У них было чисто, на
тумбочках стояли цветы, а на столе лежала
скатерть. На полках были книги и газеты, а по
вечерам все жильцы занимались.
Но в комнате №9 жильцы сидели на деревянных кроватях в грязных спецовках, на столе стояла водка и валялся хлеб, а над ним роились полчища мух. На загаженном полу валялись окурки. Поэтому Субботин мечтал о соцгороде на 70 тыс. человек, заложив Каменный квартал и жилой массив напротив завода (ДК им. 1 мая). Вскоре появились свои школы, бани, парикмахерские и фотографии.
С легкой руки директора Субботина, в Красноярске появился первый трамвай. Осенью 1935 года он где-то достал 4 трамвайных вагона, которые курсировали между заводоуправлением и Затоном. Некоторые труженики вздыхали о зря потраченных деньгах, считая трамвай барской замашкой.
Они свыклись с товарными вагонами и платформами “Тани-мотани”, где жирная паровозная сажа оседала на лицах и одежде пассажиров. Люди только посмеивались: "Таня плюется”. После смены усталые рабочие садились на пол с остатками извести, цемента и угля. Женщины с трудом забираться в вагоны без подножек. Опаздавшие цеплялись за что прийдется, добираясь домой с риском для жизни.
Сходство с усадьбой дополнили земельные наделы, которые появились после голодной зимы 1933 года. Весной строители засеяли 1200, а через год уже 2750 участков, но 750 желающих остались без земли. Тогда Субботин стал хлопотать о выделении дополнительных площадей. За заводскй стеной зазеленели картофельные поля.
Тем временем в стране назревали грозные события. Вслед за “Кировскими чистками” впервые прозвучало предупреждение Субботину. Секретарь горкома Морозов написал в секретной информации, что на закрытых собраниях строители разоблачили враждебные элементы на командных постах Красмаша. Партийцы Березовский, Мартынов и Численков называли фамилии вредителей и их покровителей, указали на факты хищений, растрат и самоснабжения. Но главным криминалом стал работавший на заводе сын Троцкого.
Седова
арестовали в июне 1936 года, а в августе состоялся
первый московский процесс, на котором
приговорили к смерти 16 старых большевиков во
главе с Зиновьевым, Каменевым и Иваном Смирновым.
Перед судилищем везде провели новые закрытые
партийные собрания.
Наиболее ожесточенно собрание прошло на Красмаше. Новостройка впитала все ядовитые конфликты того времени. Молодые специалисты нападали на старых инженеров, которые имели крупные изъяны в биографиях. Сибиряки недолюбливали приезжих. Рабочие возмущались низкими заработками, плохим питанием и тесным жильем. Во всех бедах строители винили директора Александра Субботина.
В январе он благополучно прошел сверку и получил партийный билет нового образца. Но в феврале у него случился конфликт с парткомом стройки, который постановил уволить всех исключенных из партии специалистов. После крутого разговора директор покинул заседание, громко хлопнув дверью. Немного поостыв, Субботин подчинился, но вопрос уже перенесли на заседание бюро горкома. Там ему объявили выговор за непартийное отношение и демонстративную выходку.
Собрание открыл новый секретарь Кировского райкома Андрей Губин. За ним встал партиец Цикалов и начал заклинать собравшихся, посмотреть большевистским взглядом, нет ли среди них последышей вражеского блока? Не забросили ли они свои щупальца на стройку? Он указал на сосланного по делу промпартии начальника техотдела Смирнова и начальника главного механического цеха Грачева. Цикалов готов был расстрелять всех врагов партии и рабочего класса.
Рабочий Злобин заметил троцкистов в транспортном отделе. Там начальник Смолехо зажимал стахановцев, а студент–практикант Селютин не забыл революционных заслуг Троцкого. Совершенно чуждым оказался главный бухгалтер Берлин. Тот издевался над людьми, отменяя дни получек и распуская слухи, что у государства нет денег.
Рабочий Кузнецов сокрушался о потере классовой бдительности. Зимой задержали пуск цехов из–за перемороженных водопроводных труб. В то время как рабсилу и материалы отвлекли на строительство “коттетжов” для управленцев. В цехах стали слишком часто портиться рубильники, а в трех сломанных станках нашли стекло в подшипниках.
Никитин даже подсчитал, что если не хлопать деньги в коттеджи, то можно сэкономить более 800 тыс. рублей на зарплату. Но зараженная троцкизмом дирекция мало прислушивалась к честным коммунистам.
Член парткома Базанов уже советовал присмотреться к Субботину, который продвигал на руководящие должности чужих людей. Его преребил опоздавший директор, закричавший с порога, что никому не позволит зачислять его в троцкисты. Он восемь лет работает инженером, но постоянно советуется со специалистами, а какой–то базанов поработал три месяца и хочет обойтись без них. Субботин посоветовал всем молодым инженерам и техникам осваивать производство с самых низов, а не рваться в администрацию.
Затем страсти перенеслись на собрание городского актива. С 21 по 23 августа, одновременно с московским процессом, в Доме Красной армии вертелась кровавая карусель. Редактор заводской многотиражки Никифоров не посмел прямо указать на Субботина, но перечислил всех “приглашенных” в НКВД. Он сказал активистам, что знай они раньше о происхождении Седова, то не держали бы его на стройке ни одного дня. Еще редактор подтвердил, что предприятие вытягивает план за счет перерасхода средств. Поэтому рабочие ругают коммунистов за частые задержки зарплаты.
Субботин начал ответную речь с обязательных идеологических штампов. Он призвал коммунистов не успокаиваться, когда пущена в расход кучка бандитов, посягавших на радостную жизнь, созданную партией Ленина–Сталина. Каждому большевику нужно учиться бдительности, поскольку явных врагов “с рыжей бородой” больше не отыскать.
Затем директор объяснил, что стройкой распоряжаются коммунисты и только на двух участках сохранились беспартийные. Гигантская стройка привлекает много народа, а между ним затерялся и классовый враг. Так к ним “богом занесло” ссыльного инженера Седова.
Потом он начал каяться под одобрительный смех зала: “В течение четырех лет нас превозносят, никто не прийдет, не пошевелит, не набьет морду…”. Дальше пошла совсем домашняя перебранка: “тебе помогали, а ты не выполнял”, “а что ты злишься?”. Субботин закончил репликой “злее буду – это достоинство большевика злее быть на производстве”.
Следом завотделом крайкома Эмолин быстро развеял благодушное настроение. Его поддержал зампред крайисполкома Горчаев, мечтавший превратить завод в пролетарскую крепость. А секретарь райкома Губин добавил, что Субботин считает себя большим хозяином и забывает об обязанностях члена партии.
Однако партийцы отпустили Субботина с легким испугом, инстинктивно чувствуя в бывшем матросе своего более удачливого товарища.
В этой ситуации Серебровский издал приказ, который опубликовали в ”Красноярском рабочем”. В нем говорилось, что Красмаш за 8 месяцев 1936 года выполнил строительную программу на 134 процента, а средняя производительность труда поднялась до 111 процентов. Дирекция выстроила за счет внутренних ресурсов школу и жилые дома, не предусмотренные титульным списком.
Однако 25 сентября Субботина вызвали на заседание краевой коллегии КПК, где объявили строгий выговор за притупление классовой бдительности и засорение строительства антисоветскими элементами. Субботин немедленно собрался в командировку. В столице он видимо обратился за помощью к Серго Орджоникидзе, с которым познакомился через жену. Бакинское землячество кремлевской элиты надавило на скрытые пружины власти. Директора сильно критиковали на ближайшем пленуме крайкома и утвердили выговор, но оргвыводов не последовало.
Между тем, с лета 1936 года на стройке орудовали следователи НКВД. Помимо арестов, они собирали технические сведения. Чекисты считали, что завод строили вредительскими методами. Сквозь эти обвинения проглядывают реальные проблемы новостройки при дефиците снабжения и избытке командирских окриков.
Все объекты приходилось по нескольку раз переделывать. Фундамент водонапорной башни сложили без цемента. В механо–сборочном цехе протекала крыша и вода размывала пол, заложенный на мерзлом грунте. В кузнечном цехе отвалилась стена и ее притянули стяжками. Главный механик Грачев признался, что "когда начнут работать молота, то я постараюсь не заходить в цех".
Подстропильные балки сделали на сварке, вместо клепки и они лопались по швам без нагрузки. Все здания строили из кирпича третьего сорта. Стены легко пробивались насквозь, а трещины замазывали штукатуркой.
7 ноября 1935 года торжественно запустили чугунно–литейный цех, но в помещении не было водопровода, отопления и канализации. Монтаж оборудования там не закончили и к началу 1937 года. Электропроводку везде пустили по деревянным каналам вместо бетонных, умножая пожары.
Серебровский помог Красмашу получить заказ на 2 тыс. вагонов для "Вагонпрома". Трест за 2 года ассигновал 20 млн. рублей. Но Субботин использовал их средства не по назначению. Когда в 1936 году "Вагонпром" задержал платежи, производство вагонов законсервировали. По совету главка принялись строить внетитульные объекты. На них затратили свыше 2 млн. рублей, а более 50 млн. рублей заморозили в недостроенных цехах и оборудовании.
За счет фондов завода выстроили нелегальную судоверфь, а затраченные суммы расписали по заказам и другим статьям. За два года построили 3 катера для золотой промышленности и несколько для посторонних организаций.
Заработную плату рабочим и служащим задерживали по 2 месяца, что вызывало текучесть кадров. Для сохранения рабочей силы вручную вырыли две ненужных канавы, на что ушло 150 тыс. рублей.
Прорабы и начальники цехов показывали выработку из уже затраченных средств, а оперативный отдел вел двойную бухгалтерию. Поэтому все работы велись со значительным перерасходом средств.
По распоряжению главного инженера Ермилова и начальника техотдела Раввина строители занизили мощность вентиляции в гараже и цехах. Поэтому отравления рабочих носили длительный характер. Но когда инспектор труда Воробьёв передал акты в прокуратуры, Субботин нанес ему личное оскорбление.
По мнению заместителя начальника III отдела УГБ УНКВД Красноярского края старший лейтенант госбезопасности Булычева эти факты не исчерпывали деятельности вредительской организации. Некоторые эпизоды саботажа уже подтвердили арестованные люди. Тучи сгущались над головой начальника ударной стройки пятилетки.
Рвущиеся к власти политики обещают народу порядок и благоденствие. Так было и с красноярскими управленцами, занявшими посты после кризиса 1933-34 годов. Они обвинили предшественников во всех грехах, но сами пали жертвами аппаратных интриг и жестокого разочарования.
Роковую роль в судьбе Субботина сыграл Андрей Губин. Он родился в сентябре 1899 года под Саратовом. В 1919 году записался в партию, потом учился в коммунистическом университете им. Свердлова. Его распределили на комсомольскую работу в Ставропольский край. Из комсомола Андрей перебрался под крыло спецслужб. В 1932-1933 году он выслужился в начальники отдела кадров ПП ОГПУ по Центрально-черноземной области. Но в 1934 году чекиста отозвали на курсы марксизма-ленинизма при ЦК.
В октябре 1935 года Губина прислали в Красноярский крайком, где до июня 1936 года его продержали рядовым инструктором, а затем направили в Кировский райком. Секретарь затаил обиду на партийных бюрократов и взялся беспощадно громить врагов народа.
Его сигналы насторожили краевую верхушку. Субботин был человеком “своего круга” и управленцы не брезговали его угощением в пионерском лагере после каждого пленума. Но защищать “троцкиста” было крайне опасно.
Поэтому 11 января 1937 года второй
секретарь крайкома Семен Голюдов распорядился
срочно проверить материалы о зажиме самокритики
и недопустимом отношении Субботина к врагам
партии.
Секретарь горкома Степанов взялся изучить документы, поговорить с директором и доложить на заседании бюро. При этом аппаратчики одернули Губина, посоветовав чаще посещать заводские цеха и наладить низовую работу.
Вскоре в столице прошел пятаковский процесс, а на Красмаше состоялся погромный митинг. Там рабочие не только проклинали сына Троцкого, который хотел их отравить газом, но и громко одобрили расправу с крупными московскими чиновниками, зло косясь на местных.
После заводского митинга Губин не стал дожидаться решения крайкомовской комиссии и 28 января устроил бурное заседание бюро своего райкома. Он записал в резолюцию, что “Субботин сконцентрировал вокруг себя целую группу троцкистов и классово враждебных элементов, которые вели подрывную, вредительскую и контрреволюционную работу.
Субботин сомкнулся с этой троцкистской и вредительской сворой, создавал им особые условия. Будучи непосредственно связан с вредительской группой на Красмашстрое, проводил линию двурушничества, обманывал партию, скрывал действительное положение на заводе, давая фиктивные данные о выполнении промфинплана”.
Райкомовцы вывели директора из состава бюро и потребовали от горкома и крайкома исключить его из партии. Губин поспешил отобрать у него партийный билет.
Субботин сообщил о своем бедственном положении Серго Орджоникидзе. Тот ответил телефонным звонком, который транслировали по заводской сети. Нарком успокоил директора и пообещал вернуть партийный билет.
После этого звонка Голюдов и Степанов решились осадить дерзкого райкомовца. В начале февраля завод посетила комиссия Главзолото. Краевые аппаратчики заслушали их выводы, констатировали полное отсутствие вредительства и отдали партбилет Субботину.
Вдруг 19 февраля народу объявили, что Орджоникидзе скорпостижно скончался от разрыва сердца. Ему устрили пышные похороны у кремлевской стены, но до сих пор достоверно не известно, сам он застрелился или был убит.
Следом прошел печально знаменитый февральско-мартовский пленум ЦК, откуда либеральных коммунистов Бухарина и Рыкова увели в лубянские подвалы. Сталин объявил “Кадровую революцию”, поднявшую новый вал массовых репрессий. Российские правители не раз обращались к народу для расправы с разными ветвями бюрократического аппарата.
Акулинушкин
задумчивый вернулся из столицы и собрал пленум
крайкома. Большинство партийцев успокоились
после разгрома леваков и не приготовились к
новой смертельной драке. Первым кинулся в бой
райкомовец Губин. Он говорил “мы считаем”, “наш
завод”, “для нас ясно”. Субботин пригрел
троцкистов и вредителей, которых Губин
разоблачил по анкетным данным.
Техническим отделом заведовал арестованный Раввин. Его заместителя Николая Смирнова сослали по делу промпартии. Работали конструкторами бывший дворянин Рагимов и вредитель Дресвин. В плановом отделе работал сын купца и бывший царский офицер Олесов. Старший инженер судоверфи Телегин не имел высшего образования.
Главный механик Грачев когда–то служил на императорской яхте. В отделе снабжения крутился сын жандарма Кокоткин. Бывший офицер Смолехо сидел в отделе изысканий и планирования, а его брат заправлял транспортом. Всеми финансами распоряжался арестованный Берлин.
Всего на заводе арестовали 15 вредителей и выгнали более 100 социально чуждых, которыми руководили Седов и Закс. Враги создали диспропорцию электроэнергии: станция Красмаша давала 2 тыс. кВт, а для одного мартена требовалось более 3 тыс. Тут в зале раздался дружный хохот, поскольку для мартена не нужна энергия.
Далее райкомовец обвинил Субботина в сознательном подборе и защите вредителей. В доказательство он сослался на документы, переданные в НКВД. Майор Залпетер буркнул, что получил только стенограмму заседания бюро райкома. При этих словах партийцы зашумели.
Однако Губин уже читал приказ, в котором директор уволил всех арестованных без указания причины и порицал склоку в коллективе. Секретарь признал “единственной нашей ошибкой” задержку партийного билета Субботина. ЦК и крайком их “поправили” и билет пришлось вернуть. Но Губин требовал не тянуть с исключением.
Задетый Акулинушкин строго спросил, почему Субботин обвиняет райком в разложении заводского коллектива? Губин попытался оправдаться, но Акулинушкин перебил его новым вопросом, поднялась ли производительность труда после вмешательства райкома? Губин назвал положение на заводе очень тяжелым, а более всех мешал его исправить сам директор. Но тут Голюдов раздраженно объявил из президиума: “Кончай, время вышло”.
Затем
партийцы провели собрание городского актива.
Аппаратная верхушка еще контролировала
положение и нажимала на низовые звенья. Семен
Голюдов, под одобрительные выкрики и смех зала,
обозвал Губина зазнайкой, чванливым и вредным
человеком.
Райкомовец замахнулся на номенклатурного работника, но секретарь ЦК Андреев распорядился вернуть директору партийный билет. Тогда Губину посоветовали меньше болтать, а собрать факты, но он обвинил Голюдова и Степанова в покрывательстве врагов народа и послал свою стенограмму в крайком и секретариат ЦК. Донос вернулся из Москвы с резолюцией: “Рассмотреть поведение тов. Губина”.
Голюдов даже повинился перед активистами, что раньше не занялся строптивым секретарем. Тому приказали больше заниматься стройкой и переселиться на правый берег для сближения с рабочими. Губин ответил, что будет жить там, где ему нравится.
На эту реплику из зала закричали: “Вельможа”, “Это зазнайство недостойное большевика”.
Однако Голюдов уже пытался отгородиться от красмашевской истории. Он сообщил в ЦК, что предприятие не справилось с заданием из–за вредительства троцкистов во главе с Седовым, а Субботин покрывал врагов. Крайком проявил бдительность - вывел его из состава пленума и поставил вопрос о партийности.
Губин представлял рвущиеся к власти партийные низы. Они выражали общее недовольство населения, уставшего от нищеты и произвола. Конституционные иллюзии лишь подогрели старую вражду к бесчисленным притеснителям, а фальшивые ярлыки предателей и вредителей доходчиво разъяснили причины неурядиц.
Политика “Большого скачка” требовала больших средств на алтарь промышленности. Капитанам индустрии часто приходилось изворачиваться.
Директор Субботин и главный бухгалтер
Берлин платили за "ценные услуги"
управляющему банком Колпакову и главному
бухгалтеру Связкину. Поэтому банк закрыл глаза
на расходы Красмаша. В 1936 году там истратили 4,5
млн. рублей на внеплановые объекты и свыше 500 тыс.
рублей на административные расходы, превысив
смету на 88 процентов.
Эти суммы разбросали по другим статьям годового баланса, а фиктивный отчет гладко прошел все инстанции, включая столичное правление банка.
В стране господствовала распределительная система. Она гарантировала прожиточный минимум, но порождала массу злоупотреблений. Летом 1936 года уполномоченный КПК Хавкин проверил контору Золотопродснаба, подчиненную Красмашстрою.
Ревизоры сразу обнаружили, что большинство товаров продавали оптом, а дефицитные отпускали по запискам. Велосипеды, кровати, сапоги, часы, патефоны и пластинки расходились прямо со складов. Розничные цены произвольно завышали.
За 1935 год жулики украли товаров на 136,5 тыс. рублей. Прямые убытки их подсобного совхоза за половину 1936 года составили 97 тыс. рублей, кроме разворованных 30 вагонов картофеля и 103 центнеров капусты. Задолженность начальства стройки за взятые в кредит продукты достигла суммы 6,5 тыс. рублей. Но управленцы регулярно получали премии за "перевыполнение" планов.
Эта контора была бастионом распределительной системы. Ее защитники делились запасами своих цейхгаузов с другими монополистами.
Мясокомбинату продали брюки, фуфайки и ботинки на 13,3 тыс. рублей, а конторе Главмясо ботинки и халаты на 2 тыс. рублей. Даже Госспиртзаводу достались сапоги рабочих Красмашстроя.
От больших снабженцев не отставали малые. Как-то шесть работников ЖКУ Красмаша пожаловались на заведующую магазином №2, которая продала бухгалтеру Долгову двое кальсон и две пары калош без карточек.
Между тем, работникам платили авансы по 10–15 рублей несколько раз в месяц. В магазинах района не сыскать мяса, рыбы, консервов и крупы. За хлебом иногда приходилось ездить на левый берег Енисея, потратив на дорогу целый день.
Поэтому люди с завистью смотрели на дома, автомобили и обеды начальства. Один водитель Красмашстроя даже выказал социальный протест, в пьяном виде перебив все портреты вождей партии и правительства.
Более дальновидные аппаратчики уже открыто заговорили о потере контроля над населением. Погромная кампания снесла остатки авторитета чиновников и притупила суеверный страх перед властями. Партийца Тараканова беспокоило, что они раскачали народ погромными кампаниями и это им даром не обойдется. Даже если у простого конюха что–то неладно на конюшне, он сразу начинает искать классового врага.
Секретный информатор донес о скандальном заседании пленума сельсовета в Березовке. Крестьяне молча выслушали доклад о “процессе над восемью шпионами в РККА” (дело Тухачевского). Затем встал местный фельдшер и авторитетно заявил: “Все партийцы жулики, в горкоме и крайкоме одни враги, а мы на них всех горбаться, корми их”. Следом загалдели остальные мужики “куда ни кинь, везде клин. На Красмаше, ПВРЗ и горкоме одни вредители. Вот мы днем и ночью спину гнем, а субботины расхищают по 145 тыс. рублей”.
К тому времени секретарь крайкома Павел Акулинушкин перестал защищать Субботина, потерявшего высоких покровителей. Опытному чистильщику уже пришла пора задуматься о собственной душе.
Александра Субботина арестовали 16 июня, а на следующий день “Правда” опубликовала статью “Странная позиция Красноярского крайкома”. Журналиста Синцова разбирало любопытство - кого больше среди партийцев, обычных ротозеев или право–троцкистских выродков?
Вскоре в Красноярск нагрянули сталинский опричник Матвей Шкирятов вместе с ленинградцем Сергеем Соболевым. Они основательно почистили местных управленцев. Акулинушкин отправился на поклон в столицу, а 11 июля корреспондент Синцов поведал стране, как секретарь крайкома покрывал врагов народа.
Рядовые партийцы разоблачили директора Субботина, который вредил заводу и пытался замять дело об отравлении рабочих. Крайком затянул расследование, помогая вредителям замести следы, а честных коммунистов обвинил в подрыве единоначалия. Затем разоблаченного Субботина стало опасно защищать, но партийный билет у него отобрали только перед арестом.
Губин грозился размотать вражеский клубок до самой Москвы. Его наградили за бдительность и 28 июля назначили исполнять обязанности заведующего совторготделом крайкома. Дальше следы выдвиженца теряются.
О падении Серебровского рассказал бывший секретарь комсомола Александр Мильчаков. Он попал в опалу и ожидал своей участи. Вдруг секретарь Бауманского райкома отвез его к Сталину. Хозяин встретил ласково “садись дорогой, что они с тобой сделали! Ай–ай–ай. Сейчас мы все исправим. Вот что, дорогой, тебе важное поручение ЦК. Получи выписку из решения правительства. Тебя назначают заместителем начальника Главзолото.
Серебровского знаешь? Злейший враг народа. Понимаешь, он передал Троцкому 50 млн. в золотых слитках. Что сделал злодей, а? Сегодня в 2 часа ночи его арестуют. Поезжай с этим мандатом к Серебровскому и не отходи от него ни на шаг, до самой ночи не отходи.
Он в столовую и ты в столовую. Он в уборную и ты в уборную Он домой и ты с ним. В 2 часа за ним прийдут, чтобы ты был на месте. А в 9 утра тебе принесут выписку ЦК о твоем назначении начальником Главзолото. ЦК на тебя надеется, поезжай сейчас же”.
Мильчаков близко знал Серебровского, но послушно отправился в главк. Начальник познакомил своего нового заместителя с делами, они вместе пообедали и поехали к нему на квартиру. Ровно в 2 часа ночи Серебровского забрали. Утром Мильчакову прислали обещанную выписку, а в феврале 1938 года арестовали. Ему удалось пережить Сталина в норильских и колымских лагерях.
Центральный архив ФСБ сообщил автору, что заместителя наркома тяжелой промышленности СССР Серебровского арестовали 27 сентября 1937 года, а 8 февраля 1938 года его приговорили к расстрелу за участие в антисоветской организации. Через 2 дня Серебровского казнили. Еще в декабре политбюро лишило его трех орденов и вместе с Акулинушкиным вычеркнуло из состава ЦИК СССР.
Лину Христиановну не тронули после ареста мужа, она с младшим сыном еще раньше уехала в Москву. В начале войны ее вместе с другими немцами выслали из столицы, но по просьбе Микояна передали сыну в Красноярск. В хрущевскую оттепель она хлопотала о реабилитации мужа.
В мае 1956 года прекратили дело Александра Серебровского. Затем в ноябре вдове ответили, что Субботин отказался на суде от прежних показаний, не признав себя виновным. Судейские закрыли дело за отсутствием состава преступления. На следующий год его посмертно восстановили в партии.
Лина Христиановна прожила 91 год, к старости потеряв зрение, но сохранив полную память.
Пока не совсем ясна роль Сергея Соболева. Скорее всего, он встречался с комиссаром эсминца по комсомольским делам в Баку, а затем на берегах Невы. В 1930 году Соболев секретарствовал в Петроградском райкоме Ленинграда, где Субботин слишком быстро погасил выговор за утерю партбилета. Соболев состоял в команде Сергея Кирова, который в 1934 году откровенно высказал ему опасения за свою жизнь. Такие свидетели редко доживали до старости, но Антонов–Овсеенко пишет, что тому удалось случайно уцелеть.
На Красмаш прислали нового директора завода Токарева. Тот вслед за работниками главка считал, что в коллективе были вредители, но не было вредительства. 7 июля он приказом отстранил Субботина от должности без объяснения причин. Кировский райком немедленно одернул управленца, чтобы не скрывал вредителей от рабочих.
Гибель "вредителей" не изменила положения новостройки. В ноябре 1938 года новая краевая администрация подвела не утешительные итоги. Победителей озадачило, что ни одно предприятие не справилось с планом. Особенно плохо продвинулось сооружение Красмаша. По прежнему, отставала техническая документация, распылялись средства и хромало снабжение материалами. Заметно сократилось жилищное строительство.
Затем завод передали наркомату обороны, заложив фундамент военно-промышленного монстра. Власти ухватились за милитаризацию труда, ввели паспорта, трудовые книжки и указ о “пяти минутках”, чтобы закрепить работников на производстве.
Субботин стал наследником областнических иллюзий. Он мечтал о могуществе и процветании Сибири без частной собственности и рынка. Красный директор пытался реализовать грандиозный проект на мизерные деньги от центральных ведомств, смирившись с непосильными планами и принудительным трудом. Этот компромисс привел его к гибели.
Однако построенный им завод кормил, давал кров и другие жизненные блага нескольким поколениям красноярцев.
Анатолий Ильин
Директор Субботин: Бывший матрос
// Городские новости. 1998. 6 февраля. С.12.
Директор Субботин: Кадровая революция
// Городские новости. 1998. 17 февраля. С.5.