Польша - «самый веселый барак в нашем лагере», - давно уже воспринималась советской интеллигенцией как пример освободительной борьбы против коммунизма. Даже до смерти Сталина там случались события, привлекавшие к себе внимание и работавшие на будущее. В 1943- 1944 гг. в Москве действовал Союз польских патриотов - орган, который должен был стать как бы преддверием будущего (после освобождения Польши от немцев) польского коммунистического правительства, чтобы не дать полякам сформировать свое (демократическое) правительство самим. Однако одной из первых предпринятых этим Союзом мер стало составление списка поляков (главным образом, польских коммунистов, членов распущенной в 1939 и по большей части расстрелянной КПП), находящихся в советских лагерях. В Польше говорят, что Берут сказал Сталину: «С кем вы хотите, чтобы я строил коммунистическую Польшу? Мужчин- коммунистов вы расстреляли, отдайте хоть женщин, находящихся в лагерях». Вряд ли Берут мог так разговаривать со Сталиным, но список лагерных адресов начал составляться. На нас - немногих людей, которые по молодости, легкомыслию, любви и жалости к жертвам отважились выяснять в Москве и приносить в СПП лагерные адреса поляков (главным образом, полек) ощущение, что впервые можно помочь освобождению людей из лагерей производило, конечно, огромное впечатление. У меня сохранились письма женщин, которым я помогла, писавших мне и из лагерей, и после освобождения.
В 1945-1946 гг. освобождение началось. Люди, приодетые и со вставленными зубами, ездили в Польшу - «строить социализм», который был бы хоть чуть-чуть своим, отдельным, польским, что после ликвидации Сталиным и Риббентропом в 1939 г. «уродливого детища Версаля» - независимой Польши - было для них немаловажно.
Первая трещина в польском коммунизме - Польский Октябрь 1956 г. - вызвала вторую волну отъездов поляков, жителей Западной Украины и Белоруссии, в Польшу. Вскоре после Октября появились и стали демонстрироваться в Москве польские документальные, а затем и художественные фильмы - Вайда, Хас, Мунк, Полянский. Это произвело на московскую интеллигенцию большое впечатление, и именно тогда за Польшей закрепилось звание «самого веселого барака в нашем лагере», хотя по уровню жизни некоторые страны Восточной Европы были более благополучны, чем она. Потом были польские 1968-й и 1970-й годы, 1980-й - «Солидарность», 1981-й - военное положение. И наша перестройка.
С годами я все отчетливей осознаю, как повезло мне - историку, человеку, судьбой связанному с Польшей, что я оказалась в Варшаве осенью, в сентябре-октябре 1988 года, когда коммунизм кончался на улицах польских городов. Митинги в Университете и на бывшей площади Дзержинского, студенческая демонстрация 7-го октября, арест части ее участников и их освобождение под давлением народа, сообщения об аналогичных событиях во Вроцлаве, Кракове, Гданьске. Я достаточно хорошо знала язык и историю Польши XX века, чтобы сразу ощутить значительность происходящего. По своим политическим взглядам я давно уже принадлежала к «левым» в нашем и «правым» в польском (и вообще западном) понимании - это несоответствие было объектом постоянных шуток при встрече с польскими друзьями.
Все происходившее в Польше осенью 1988 г. побуждало не только к сочувствию, но и к соучастию. Окончательным толчком к этому оказалось для меня посещение собраний в КИК-е («Клуб католической интеллигенции», на самом деле - вообще клуб варшавской интеллигенции, некоторая аналогия «Московской трибуны»), посвященных советско-польским отношениям («белые пятна») и тому, что происходит в Польше. Особое впечатление произвело на меня заседание на тему «Горячее лето 1988 года», на котором Тадеуш Мазовецкий (будущий премьер Польши) рассказал о гданьской стачке, а Стельмаховский - о предыстории «Круглого стола» (первой официальной встречи коммунистического министра внутренних дел Чеслава Кищака с Лехом Валенсой), в организации которого он принимал непосредственное участие.
Помню острое ощущение на глазах происходящей истории - настолько, что мне захотелось дотронуться до костюма Стельмаховского, чтобы «к этой самой истории прикоснуться». На одном из таких собраний меня представили господину Платеру-Гаевскому, который незадолго до этого вернулся в Варшаву из казахской ссылки. Он рассказал мне о пребывании в Казахстане - своем и тысяч других поляков, - о борьбе за права оставшихся там и о жертвах, жертвах, жертвах. Я, конечно, знала о польских жертвах Сталина, хорошо знала, - в том числе и по истории семьи моей матери, в которой сошлись польские судьбы XX века. Старший брат матери был арестован в 1940 году в Барановичах и отправлен в лагерь в Сибирь, а его жена с двумя девочками сослана в Северный Казахстан. Младший брат с семьей был убит гитлеровцами в местечке Городея (между Несвижем и Миром). Сестра с мужем и дочерью уехали из Варшавы седьмого сентября. Когда в их машине кончился бензин, шли пешком через Украину. Муж попал в «фильтрационный» лагерь в Путивле, но как штатский инженер был отпущен (повезло!), работал мастером на сахарном заводе в Сумах. Второй раз они бежали от Гитлера в июле 1941 -го, оказались в Средней Азии, ушли с армией Андерса и проделали весь ее путь до Лондона, где оказались в конце войны.
Двоюродный брат матери, Зигмунт Авиновицкий стал бойцом Войска польского и вместе с ним дошел до Варшавы. Был награжден орденом Virtuti Militari высшей степени (самый высокий в Польше орден за воинскую доблесть - ред.). К сожалению, он уже скончался. Замечательный некролог о нем был помещен в «Газете выборчей».
Все эти судьбы, как и судьбы многих их друзей и родственников, были мне известны, и потому вопрос о том, кто виноват в трагедии Катыни, перестал быть для меня вопросом задолго до 1990 года.
Чего я не знала и что приоткрыл для меня Платер-Гаевский - это масштабы польских жертв советского тоталитаризма. «Приоткрыл» - ибо то, что счет надо вести не на тысячи, а на стони тысяч, открылось мне, когда я стала заниматься этим сама. Именно там, в Варшаве, в КИК-е, мне пришло в голову, что этим надо заниматься не только в Польше, что уже и так делают многие, но и в Советском Союзе, и что этим должна заниматься я. Во-первых, как историк, во-вторых, как человек, в течение всей жизни связанный с Польшей, и в-третьих - потому, что я не боюсь. Карьеры я при нашем режиме не делала, терять мне в этом смысле было нечего, а кроме того я могла позволить себе оставить библиографию, которой занималась в течение 30 лет и которую ценила за то, что в ней для служащих советских гуманитариев было меньше необходимости врать и следовать господствующей идеологии.
Через пять дней после моего приезда из Варшавы, 29-го октября, в Москве состоялась самая первая конференция общества «Мемориал», которая планировалась как Учредительная, но официально была названа Предварительной. На этой конференции я впервые заговорила —О польском направлении работы нашего Зщества. Тогда же, осенью 1988-го, эта работа и началась. Уже в это время в общество «Мемориал» стали поступать опросные листы о жертвах советского террора - среди них встречались и сведения о поляках и людях других национальностей, чьи судьбы были связаны с Польшей. Иногда к опросным листам, отправляемым в «Мемориал», люди прикладывали документы, фотографии. То, что относилось к Польше, мы отбирали и изучали. После того, как в Польше стало известно о существовании нашей группы, нам стали присылать оттуда опросные листы, списки жертв и запросы, запросы, запросы. Количество запросов о судьбах родственников, друзей, знакомых, опавших без вести» в Союзе, особенно увеличилось после того, как в 1990 г. я снова поехала в Варшаву, где выступила в КИК-е, а также по радио и телевидению с докладом о начавшейся польской работе «Мемориала».
Именно тогда пришла ко мне госпожа Ванда Тумидайская - дочь командующего Люблинским подразделением Армии Крайовой генерала Казимежа Тумидайского (Грабовского), которая уже 40 лет не могаа найти никаких сведений о судьбе своего отца, арестованного в августе 1944 г. Последние сведения о нем были из Рязани. Я знала, что в 1990 г. в Рязани уже работало местное отделение «Мемориала». Приехав в Москву, я передала просьбу Ванды Тумидайской и все (очень немногие тогда) полученные от нее сведения председателю Рязанского «Мемориала» Андрею Блинушову, который, проделав большую и довольно рискованную по тем временам работу, нашел в архивах материалы о Дягилевском лагере военнопленных и интернированных, а также о лагерной жизни и смерти генерала Тумидайского и других поляков. Наконец, мне удалось найти могилу Тумидайского. Это стало началом польской работы Рязанского «Мемориала» и, можно сказать, началом рязанской «Карты».
Кроме постоянных работ по восстановлению судеб репрессированных поляков, работ, которые были тогда очень трудны из-за того, что архивы КГБ и МВД все еще были для нас наглухо закрыты, основными приоритетами польской комиссии «Мемориала» стали две выставки, привлекшие к себе внимание Москвы. 23 августа 1989 года, в день пятидесятилетия пакта Молотов-Риббентроп в клубе им.Русакова на Стромынке открылась выставка, посвященная этому событию. Открылась вопреки скрытому, а иногда и откровенному, сопротивлению партийных властей района. И продержалась две недели в клубе Русакова, а потом еще неделю в Исторической библиотеке. Выставка, привлекшая множество посетителей, сопровождалась лекциями и демонстрацией немецких хроникальных фильмов о совместных действиях советских и немецких войск в Польше осенью 1939 года, в том числе и об известном совместном параде в Бресте. Конечно, это, да и все экспонаты выставки (на которой впервые были представлены фотографии Катыни, а само слово «Катынь» впервые открыто прозвучало в СССР) вызвали большой интерес. Состоялась и научная конференция о сути и значении пакта Молотов- Риббентроп. Выставка была плодом деятельности многих людей и подразделений «Мемориала». Но не только его. Главным организатором был Московский «Мемориал», свои документы и фотографии привезли прибалты и молдоване, были документы и люди из Финляндии.
Следующим мероприятием, организованным «Мемориалом» в связи с польской темой, стала выставка «50-летие Катыни», прошедшая в Киноцентре. В ноябре 1989 года было еще далеко до ответа на вопрос, признает ли советское правительство вину НКВД за Катынь.. (Летом 1988 г. Горбачев ездил в Польшу. «Вся Польша ждала от него одного слова «Катынь». Но он его не произнес» - рассказывали нам поляки). Именно тогда, в ноябре 1989 года, рабочая коллегия «Мемориала» приняла решение, что мы это событие отметим вне зависимости от позиции правительства. И, надо сказать, что отметили мы его очень широко. Выставка была уже подготовлена, когда Горбачев признал советскую вину за злодеяния в Катыни и послал Ярузельскому списки расстрелянных польских офицеров. К этому времени на нашу совместную конференцию, которая проходила в московском Киноцентре, уже были приглашены польские историки.
Потом мы повезли польских коллег в Смоленск для посещения Катыни. На вокзале в Смоленске, куда поезд пришел в б часов утра, нас встречали молодые смоляне, державшие плакаты с надписями: «Поляки, простите нас за Катынь!», «Поляки, простите за коммунизм!» Нас повезли в гостиницу, а встречавшие пошли с плакатами через весь город и дальше пешком до Катыни, где мы с ними и соединились. В городе им пыталась помешать милиция, но все обошлось. На месте трагедии нас ждал ксендз Здислав Пешковский - бывший узник Козельского лагеря. Он отслужил католический молебен, а священник смоленского храма - православный (в Катыни, как известно, расстреливались и советские граждане).
На обратном пути нас пригласили в Смоленский педагогический институт, где студенты и преподаватели попросили нас хотя бы вкратце повторить содержание докладов московской конференции о Катыни. Было задано множество вопросов, встреча прошла интересно и очень эмоционально.
Параллельно с московскими мемориальцами польской тематикой, т.е. репрессиями граждан Польши и поляков- граждан СССР, занимались и в других отдалениях «Мемориала». Больше других отличились здесь В.С.Биргер (Красноярск), К.Р.Кызласова (Абакан), В.А.Ханевич (Томск), И.В.Федущак (Львов), М.Б.Рогачев и М.А.Морозов (Сыктывкар), В.П.Патолицын (Ухта), С.В.Глушков и Ю.А.Шарков (Тверь), Р.Л.Яковец (Слюдянка Иркутской обл.), Ю.Б.Воронова (Самара). Их работа была особенно важна в 1990-92 годах: большинство мемориальцев на местах получили доступ в архивы местных управлений МВД и КГБ раньше, чем перед нами открылись двери центральных архивов. Поэтому именно они до конца 1991 - начала 1992 года добывали большую часть ответов на запросы о судьбах поляков, а также документов об их вынужденном пребывании в СССР или гибели. Вначале вся эта информация поступала в Польскую комиссию в Москву, а мы переправляли ее в Польшу. С 1992 года, особенно после конференции в Варшаве, о которой будет сказано ниже, установились непосредственные связи «Мемориалов» на местах с Польшей. Впрочем, самые ценные и уникальные документы некоторые коллеги, особенно из дальних регионов, предпочитают и сейчас отправлять через Москву. А некоторые присылают для архива Польской комиссии дублеты документов, отправляемых в Польшу.
Деятельность мемориальцев в городах не ограничивалась добыванием документов и ответами на запросы. Некоторые из них занимались и исследовательской работой. В.С.Биргер разыскивал репрессированные польские семьи, жившие в Красноярске и Красноярском крае, восстанавливал их историю, брал у них интервью, записывал воспоминания и рассказы и, вместе с фотографиями, посылал в Варшаву для пополнения Восточного архива, а также в Москву, в «Мемориал». К.Р.Кызласовой удалось раздобыть репатриационные списки репрессированных поляков из Хакассии, отправленных в Польшу в 1946 г. (составлялись с целью неучастия этих людей в выборах). В.А.Ханевич подробно изучил историю своей родной деревни Белосток в Томской области, деревни польских переселенцев времен столыпинской реформы, мужское население которой было почти поголовно истреблено в 1937-38 гг. По рассказам очевидцев и найденным в архивах документам он написал и издал книгу «Белостокская трагедия». М.Б.Рогачев, изучив архивы ЗАГСов, написал большую работу о смертности поляков в Коми. Ю.Б.Воронова восстановила историю и трагический конец польского клуба в Самаре. Мемориальцы из Твери (М.М.Фрейденберг, С.В.Глушков, Ю.А.Шарков и др.) первыми пролили свет на историю расстрела польских офицеров из лагеря в Осташкове и нашли их место захоронения в Медном. Что же касается обнаружения под Харьковом места захоронения офицеров из Старобельского лагеря, то здесь заслуга принадлежит харьковским мемориальцам. Впервые известие об этой находке прозвучало на нашей конференции «50-летие Катыни» в апреле 1990 года.
В это же время, до открытия центральных архивов, очень помогал нашей работе контакт с польским консульством в Москве, особенно с генеральным консулом Польши Михаилом Журавским, чрезвычайно доброжелательно и заинтересованно относившимся к польской работе «Мемориала». Мы все время обменивались информацией о репрес-сированных, которую нам удавалось добыть, прорываясь сквозь архивные препоны (а информация эта была необходима для улучшения условий жизни оставшихся в живых или для сообщения родственникам сведений об их близких, часто о времени и месте их смерти).
Постепенно наша деятельность становилась в Польше все более известной. Это проявлялось в посещениях корреспон¬дентов польских газет, в появлении в польских газетах и журналах заметок и статей о «Мемориале» вообще и о его польской работе в частности.
Весной 1989 г. одним из первых пришел в мой дом московский корреспондент «Газеты выборчей» Леон Буйко. А 4 июня 1989 г., в день выборов и победы Мазовецкого он позвонил мне из Варшавы, крича в телефон: «Анна, мы победили, мы победили везде! Даже большинство сотрудников польского посольства в Монголии проголосовали за Мазовецкого!»
Осенью 1991 г. ко мне впервые пришел Петр Мицнер, один из редакторов варшавского журнала «Карта». Журнал этот начал подпольно издаваться во время военного положения, после его ослабления стал легальным и постепенно приобрел свое уникальное лицо - стал независимым историческим журналом, посвященным «восточным, т.е. советско-коммунистическим репрессиям граждан Польши и поляков-граждан СССР». Журнал «Карта» теснейшим образом связан с Восточным архивом, в котором собираются сведения о репрессированных к востоку от Польши.
При такой близости деятельности этих институтов к работе «Мемориала» наше сотрудничество стало вполне естественным. После того, как Петр Мицнер более подробно ознакомился с тем, что сделано и делается Польской комиссией, он предложил провести в Варшаве совместную научно- практическую конференцию. Конференция эта, названная «Неделя совести», состоялась в апреле 1992 года. На нее польские коллеги пригласили 50(!) мемориальцев. Конференция прошла очень успешно, имела большой резонанс: о ней писало множество газет, некоторые передавали сообщения о ее работе ежедневно, было много теле- и радиопередач, снимались документальные фильмы. Во время работы конференции были открыты наши выставки: «Искусство ГУЛАГа» и выставка тюремных фотографий репрессированных, главным образом - расстрелянных поляков. На этой второй выставке люди находили своих мужей, отцов, друзей, узнавали об их судьбе и видели их последние изображения. Конечно, все это встречалось очень эмоционально, но, как ни странно, с благодарностью. За то, что рассказали, за то, что привезли. Вообще это восприятие тогда поражало - во всяком случае некоторых из нас. Мы были представителями страны, причинившей Польше столько горя и страданий. А к нам относились со вниманием, заботой и благодарностью. Ко мне подходили люди на улицах, чтобы сказать спасибо за нашу деятельность. О нас судили не по нашей национальности и государственной принадлежности, а по нашим делам.
Кроме докладов и выступлений, дискуссий, показа польских и российских фильмов о лагерях, тюрьмах, местах спецпоселений, очень интересными и полезными оказались дежурства мемориальцев, рассказывавших полякам о местах репрессий и принимавших запросы о нахождении и предоставлении документов, которые помогли бы составить заявления в российские, украинские, казахские, белорусские, узбекские учреждения. Эти дежурства были ежедневными, на них возникало непосредственное общение с варшавянами и со многими другими, приехавшими на конференцию из разных городов. По- видимому для поляков все это было неожиданно. Об этом свидетельствовало их общее впечатление о конференции, выражавшееся непосредственно нам, а также по ТВ, радио и в газетах. Лучше всего отражали его слова: «К нам приехала другая Россия, иная, чем та, которую мы знали раньше».
В результате конференции «Мемориал» с одной стороны и Восточный архив и «Карта» с другой, подписали Протокол о намерениях развивать сотрудничество в области исследования польских репрессий. Уже в июне 1992 г. Совет НИПЦ «Мемориала» утвердил программу исследований «Репрессии против граждан Польши и поляков-граждан СССР в Советском Союзе (1920-1988)». Через год эта программа трансформировалась и стала частью международной программы «Общая судьба - Восточная Европа». Главным и очень активным ее деятелем с российской стороны стал А.Э.Гурьянов.
тоги этих исследований были изложены в докладах на семинаре в Москве, а затем на третьей совместной русско-польской конференции в Подкове-Лесной под Варшавой в октябре 1994 г. Значительная часть произнесенных там докладов опубликована.
Помимо разработки программных исследований в совместную программу была включена продолжающаяся по сей день работа по выявлению и изучению документов, связанных с судьбами отдельных людей - работа, которая, быть может, вызывает в Польше наибольший резонанс.
К сожалению, вне совместной программы оказались еще два направления нашей работы. Первое - поиск очень важных для поляков известий о судьбах их пропавших в СССР родственников, о местах захоронений родителей и других родных, где можно было бы поставить крест. Каждое лето в Россию приезжают с этой целью люди из Польши и других стран. Найти эти сведения бывает нелегко, нужно выяснять, что имеется по этому поводу в следственных, тюремных, лагерных делах (а у депортированных таких дел вообще нет), часто требуются доверенности и т.д. Все это делается как бы в частном порядке, в нашу совместную программу это направление не включено. Спасибо мемориальцам на местах, они помогают в этих поисках (И.В.Федущак во Львове, В.П.Патолицын в Ухте, М.Б.Рогачев в Сыктывкаре).
Второе направление - розыск в Польше и в других странах родственников и историй семей поляков, выехавших из Польши в Россию, и тех кто был вывезен насильно и остался в России и странах СНГ. Обычно такие поиски предпринимаются не из корыстных соображений, а из потребности «найти корни» и рассказать о них детям и внукам. Поляки, которые «во спасение» меняли свои польские фамилии на русские, семьи, в которых матери, боясь за них, скрывали от детей их польское происхождение (отцы в таких семьях были чаще всего арестованы) хотят восстановить правду, узнать о своих предках, о своих родных местах, о родственниках. Иногда нам удается найти эти сведения. Но такие поиски длятся долго, потому что чаще всего почти ничего неизвестно и действовать приходится самыми разными способами, обращаясь во многие учреждения и ко многим людям. Последний пример такого рода: находка в Англии семьи Войтулевичей. В середине 1994 г. председатель Хакасского «Мемориала» К.Р.Кызласова написала мне, что в Абакане живет женщина-полька Генрика из семьи Войтулевич, депортированной в Хакассию из-под Гродно в 1940 г. В семье были мать и пятеро детей: дочь, у которой вскоре родилась девочка (это и есть Генрика) и четверо сыновей. Сыновья в 1941 г. ушли в армию Андерса, остались две женщины и девочка. После войны сыновья выписали свою мать в Англию. Мать Генрики умерла. И вот теперь Генрика и мемориальцы из Абакана спрашивают, -как найти ее родственников. Я вспомнила, что среди моих английских знакомых, есть женщина - полька, связанная с Amnesty International, которой моя просьба будет понятна. Так и случилось: семью Войтулевичей в Англии нашли. Они были счастливы тому, что узнали. Дядя Генрики, он же ее крестный отец, много раз звонил мне по телефону и говорил, что я «совершила чудо», что он 50 лет ищет племянницу, что он обращался в Международный Красный Крест в Женеву и, как только стало возможно, поехал в Польский Красный Крест в Варшаву. «И никто нам Генрики не нашел, а вы нашли». После этого обе стороны пересылали через меня письма, звонили, Генрику пригласили в Англию в гости.
Когда делаешь такую работу, начинаешь понимать, что история вообще, а в «минуты роковые» в особенности - это, прежде всего, история судеб обычных людей. Не столько «великих», сколько разнообразно обыкновенных. Судьбы людей всегда оставались интересны, и именно они характеризовали эпоху. По крайней мере для меня.
И когда появилась хоть какая-то возможность помочь людям, особенно жертвам зла, творимого страной, в которой ты жила, осуществлять эту возможность стало долгом и радостью. Так и возникла польская комиссия «Мемориала».
Это последняя статья Анны Михайловны, скончавшейся 21 августа 2000 г.
Новая Польша №9 2000