Карательное правосудие в СССР в годы Второй мировой войны(1940-1945)

С.А.Папков

Мировая война, развязанная в 1939 году в Европе, радикально изменила многие приоритеты внутренней политики сталинского режима и стала причиной глубоких перемен в системе правосудия, прежде всего в использовании уголовных наказаний. Репрессивная природа советской юстиции, формировавшаяся с первых лет большевистской власти, в годы войны получила законченные формы. В этом заключалась уникальность положения: ни в какой другой период советской истории система уголовного правосудия не находилась в столь зависимом положении от повседневной политики правящего режима и не выполняла такого объема мобилизационных задач в социально-политической и хозяйственной сфере, как во время войны.

Однако первые значительные шаги по переходу на чрезвычайное положение были сделаны еще накануне вступления в войну с Германией. Новые карательные тенденции, связанные с военной обстановкой, появились в советском уголовном праве в 1940 году. Они представляли собой один из ключевых инструментов мобилизационной политики режима и касались системы трудовых отношений в стране. Это была серия указов Президиума Верховного Совета СССР, главным из которых являлся Указ от 26 июня 1940 года «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений».

Наиболее характерной особенностью развития советского правосудия в военный период явился пересмотр списка тех действий, за которые устанавливалась уголовная ответственность и, как следствие, – неизбежное возрастание роли уголовного преследования. Границы применения Уголовного Кодекса были необычайно расширены благодаря тому, что были искусственно раздвинуты рамки самого понятия «преступное деяние». В результате целый ряд действий, который в мирное время не считался даже административным нарушением, перешел в разряд преступлений и подлежал уголовному наказанию (1). К категории уголовных правонарушений стали относиться такие действия как «распространение в военное время ложных слухов» (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 6 июля 1941 г.), «уклонение от сдачи радиоприемников и призматических биноклей» (на основании ст.59-6 УК РСФСР), «уклонение от обязательного обучения военному делу». По некоторым действиям (или бездействиям), неизвестным для УК РСФСР довоенного времени, также вводилась уголовная ответственность: для колхозников – «за невыработку минимума трудодней» (Указ от 15 апреля 1942 г.), «за уклонение от уплаты налогов или невыполнение повинностей» (на основании ст.59-6 УК РСФСР), для молодежи – «за уклонение от воинского учета» (постановление ГКО от 16 января 1942 г.), «за уклонение городского населения от мобилизации на период военного времени на работу в промышленность и строительстве» (Указ от 13 февраля 1942 г.), «уклонение от мобилизации на сельскохозяйственные работы» (Указ от 15 апреля 1942 г.) и некоторые другие.

Одновременно снижался и возрастной порог, с которого наступала уголовная ответственность по всем видам преступлений. Законом от 31 мая 1941 г., специально предусмотренным для подростков, уголовное совершеннолетие устанавливалось с 14 лет.

Другой важнейшей тенденцией являлось общее ужесточение трудового законодательства. Меры сурового уголовного преследования были распространены на такие действия как опоздания на работу, прогулы, самовольный уход с предприятия, уклонение от мобилизации на работу в промышленность, строительство и сельское хозяйство. Но со вступлением СССР в войну с Германией и дальнейшей милитаризацией хозяйственной жизни санкции за эти нарушения значительно усилились. Если по Указу от 26 июня 1940 г. самовольный уход с работы карался тюремным заключением от 2 до 4 месяцев, то по Указу от 26 декабря 1942 г. такой уход с предприятия военного значения был объявлен трудовым дезертирством и карался тюремным заключением на срок от 5 до 8 лет (2).

Наконец, еще одной новой тенденцией стало чрезвычайное упрощение судебно-следственных процедур и порядка правоприменения. Такое положение стало возможным вследствие повышения роли специальных судов (военных и транспортных трибуналов), использующих ускоренный и упрощенный порядок осуждения, перехода к правосудию, основанному на указах, предусматривавших значительное отступление от обычных судебных норм в сторону их упрощения, а также понижение общего уровня квалифицированного правосудия в стране. Очень высокая степень зависимости советского правосудия от политического влияния и прагматическое отношения режима к использованию правовых норм, особенно характерные для периода войны, привели к значительному увеличению числа субъектов правоприменения, не относящихся к сфере правосудия. В этом аспекте система уголовного преследования вышла за пределы тех советских норм, которые сложились и были узаконены в предвоенный период.

Правосудие в СССР вновь оказалось в тисках глубокого кризиса и деградации, сопоставимых по своим масштабам и последствиям с периодом начала 30-х годов. В чрезвычайной обстановке войны инициативу на возбуждение уголовного преследования получили практически все основные партийные, советские, хозяйственные и административные руководители: секретари райкомов, председатели райисполкомов, директора предприятий, МТС и совхозов, разного рода уполномоченные, председатели колхозов, руководители учреждений и организаций.

Наделив должностных лиц правом и обязанностью требовать открытия уголовных дел в отношении подчиненных, политическое руководство СССР одновременно добивалось такого порядка, при котором местные руководители имели мало шансов уклониться от навязанных им карательных функций. Карьера, а часто и свобода этих людей находились в прямой зависимости от их готовности отдавать под суд нижестоящих лиц.

Невероятное рассредоточение административно-правовых функций породило очень широкое и хаотическое применение закона. Необоснованным арестам, казням и другим уголовным наказаниям во время войны открылись широкие границы, и потому жертвами судебного произвола стали миллионы советских граждан. Статистика осуждений за 1940-1945 гг., вероятно, уже никогда не будет установлена в полном объеме. Но даже выявленные сведения дают основания полагать, что карательное правосудие в СССР отличалось в военный период беспрецедентной экспансией и исполняло важную роль в качестве инструмента управления страной.

«Контрреволюционная преступность»

В системе советского правосудия «контрреволюционные» действия традиционно рассматривались как наиболее тяжкие государственные преступления (3). Для их подавления Уголовный Кодекс предусматривал широкий спектр особых статей. Но главной из них была 58-ая статья с 14-ю пунктами, в которых описывались все возможные случаи «контрреволюции»: шпионаж, агитация и пропаганда, вредительство, диверсии, повстанчество и участие в контрреволюционных организациях, измена родине и т.д. В повседневной советской практике 40-х годов наибольшее применение из этого списка имели два пункта: 58-10 (агитация и пропаганда) и 58-14 (саботаж). Их действие преимущественно распространялось на тыловые районы страны. На фронте, в воинских частях и в зонах, примыкающим к районам боевых действий, наиболее распространенным было осуждение по ст.58-1 (измена Родине).

В условиях войны степень ответственности за «контрреволюционные деяния» еще более возросла. Соответственно повысилась и мера наказания. В приказе Наркома юстиции РСФСР К.П.Горшенина от 31 октября 1941 года «О работе Верховных судов АССР, краевых, областных и окружных судов по делам о контрреволюционных преступлениях в военное время» всем судам ставилась задача «обеспечить суровую судебную репрессию ко всем контрреволюционерам и агентам германского фашизма...», применять законы военного времени ко всем случаям контрреволюционной пропаганды и агитации, «независимо от того, совершено ли преступление на территории, объявленной или необъявленной на военном положении» (4). В приказе также давалось указание «обеспечить рассмотрение дел о государственных преступлениях не позднее десятидневного срока со дня поступления дела в суд...». Карательное воздействие закона усиливалось прежде всего введением в судебную практику второй части ст.58-10 УК РСФСР, предусмотренную исключительно для «военной обстановки» и ориентированной на применение высшей меры наказания – расстрела. Причем практическое применение этого пункта, согласно статистике, с первых месяцев войны стало преобладающим: на ее долю приходилось до 45-50% всех судебных приговоров по делам о «контрреволюционных преступлениях».

Как наиболее важная категория уголовных дел, дела о «контрреволюционных преступлениях» не подлежали рассмотрению в судах низшей инстанции – народных (районных) судах. Они передавались в суды более высокого уровня или особой юрисдикции: в республиканские, областные (краевые) суды. Военную Коллегию Верховного суда СССР, военные и транспортные трибуналы и Особое совещание при НКВД–НКГБ СССР. Существовал также специфический порядок рассмотрения этих дел и вынесения приговоров: часть из них проходила полную судебную процедуру – обычно в закрытом процессе в республиканском, областном или краевом суде, другие дела попадали в военные или транспортные трибуналы, где действовал более упрошенный порядок; третьи рассматривались во внесудебном порядке, через Особое совещание, без многих формальностей и выяснения конкретной вины обвиняемого. Но в любом случае в обстановке войны от правосудия требовалось выполнить два ключевых правила – «быстрота рассмотрения» и «суровость наказания».

Поскольку «контрреволюционным преступлениям» придавалась особое политическое значение, их подавление представляло собой первостепенную задачу для органов правосудия. Уже с первых месяцев войны сталинский режим резко усилил репрессивные меры против «врагов народа». Наряду с увеличением арестов заметно возросло и количество судебных приговоров по признакам «контрреволюции». Особый подход к борьбе с «враждебными проявлениями» получил отражение в своеобразной динамике судимости в стране: в то время как общие объемы судебной деятельности (поступление уголовных дел и их рассмотрение) с началом войны резко сократились, количество дел по «контрреволюции» значительно возросло. По Новосибирской области, например, из-за падения объемов судебной работы за вторую половину 1941 г. сеть народных судов была сокращена на 26 участков (со 173 до 147). Но поступление дел в областном суде по ст.58-10 («контрреволюционная агитация и пропаганда») за первые шесть месяцев войны выросло более чем в три раза (с 200 дел до 701) (5). Заметное увеличение числа осужденных за «государственные преступления» произошло и в Красноярском краевом суде: в первое полугодие 1941 г. было осуждено 485 чел., во второе полугодие – 1 072 чел. (из них – 848 по ст.58.) (6).

Общие масштабы использования судебной машины в борьбе с «контрреволюцией» в годы войны (в сопоставлении с предвоенной эпохой) наиболее полно представляют данные статистики.

Таблица 1

Число осужденных судами всех видов по делам о контрреволюционных преступлениях за 1937-1945 гг. (по СССР)

Источник: ГАРФ, ф.9492 сч. оп.6с, д.14, л.8

Эти сведения, собранные Наркоматом юстиции СССР (ГАРФ, ф.9492), иллюстрируют волнообразное применение уголовного права в отношении политических преступлений и широкой набор судебно-карательных органов для этой цели. Они показывают прежде всего, что суды общей юрисдикции (республиканские, краевые и областные) в военное время выполняли по «контрреволюционным» делам несколько меньший объем карательных функций, чем в предвоенные 30-е годы, и их участие в этой области правосудия непрерывно снижалось до самого конца войны. Основную репрессивную роль исполняли специальные суды – военные и транспортные трибуналы, трибуналы войск НКВД и лагерные суды. На их долю приходилось почти 80% всех судебных приговоров по «контрреволюции» военного времени. При этом основной объем осуждений (почти полмиллиона человек за 1941-1945 гг.) принадлежал трибуналам Красной Армии, военно-морского флота и войск НКВД. Эти особые суды, как показывает статистика, наиболее интенсивно использовались в начале и в конце войны – в 1942 и 1945 гг., а именно в период наивысшего военно-политического кризиса, когда руководству страны приходилось вести отчаянную борьбу с развалом фронта и отступлением армии (с лета 1941-1942); и в период «пленения военнопленных» – массовой фильтрации советских солдат, освобожденных из немецкого плена в 1945 г., а также гражданских лиц, вывезенных из страны оккупантами.

Данные таблицы 1, разумеется, отражают лишь часть тех многообразных акций, которые относились к подавлению «контрреволюции», и поэтому не могут считаться полными. Они не учитывают жертв, проходивших через внесудебное рассмотрение – Особое совещание при НКВД–НКГБ, которому также принадлежала значительная роль в этом процессе. По постановлению Государственного Комитета Обороны (№ ГКО-903) от 17 ноября 1941 г., подписанного Сталиным, Особому совещанию с началом войны вновь были возвращены чрезвычайные полномочия, подобно тому, как это происходило в годы «большого террора». Ему предоставлялось право «с участием Прокурора Союза ССР по возникающим в органах НКВД делам о контрреволюционных преступлениях и особо опасных преступлениях против порядка управления СССР, выносить соответствующие меры наказания, вплоть до расстрела» (7). Вслед за этим появился приказ НКВД СССР № 613 от 21 ноября 1941 г. «О полномочиях Особого совещания», который потребовал от всех региональных управлений НКВД направлять в ОСО «все без исключения законченные следствием дела, возникающие в органах НКВД» по всем пунктам ст.58 и большинству пунктов ст.59 (8). Таким образом, в период войны сталинское руководство вновь предпочло опереться на привычные – закрытые, ускоренные и упрощенные – способы подавления «контрреволюции», ограничив при этом роль гражданских судов. Исключительная юрисдикция ОСО начала широко внедряться с конца 1941 г., вызвав ускоренное перераспределение накапливавшихся дел о «контрреволюции» из областных (краевых) судов в ведомство Берии. В результате – через ОСО при НКВД–НКГБ стало проходить более половины всех дел, которые ранее рассматривались в судебном порядке. Так, например, Красноярский краевой суд сообщал в своем отчете о резком снижении (на 58%) поступления дел на судебное рассмотрение в начале 1942 г. по сравнению с последними месяцами 1941 г. Такое сокращение, говорилось в отчете, – «объясняется главным образом тем, что за этот период на основании указаний правительства основное количество дел этой категории рассматривалось внесудебным порядком – Особым совещанием НКВД СССР» (9). Аналогичный порядок наблюдался и в Западной Сибири. В июле 1942 г. прокуратура Новосибирской области сообщала, что областным управлением НКВД совместно с городскими и районными отделами за минувший месяц было закончено 53 дела, из которых 21 было направлено в Особое совещание, а 31 передано в областной суд. Кроме того, прокуроры рассмотрели 216 дел на эвакуированных заключенных и их дела также направили в Особое совещание (10).

По приблизительной оценке количество приговоров, выносимых ОСО, в сравнении с гражданскими судами выросло с 1940 г. к концу 1941 г. с 7-10% до 50-55%. Через ОСО проходили в основном дела, которые советская система признавала «наиболее опасными проявлениями контрреволюции» – «диверсии», «шпионаж», «повстанческие намерения», создание «организаций» и «групп», а также дела заключенных. Судебным органам оставались случаи разного рода «клеветы на советский строй», «восхваления врага», «распространения слухов» и «саботажа государственных заданий». Что касается мер наказания, то в этой области советское правосудие демонстрировало особенно тесную связь с политикой режима и зависимость от конкретной военно-стратегической ситуации. Сталинское руководство попросту манипулировало правом: на первой, наиболее трудной фазе войны (1941-1945) оно особенно интенсивно использовало самые суровые приговоры, предавая казни сотни и тысячи граждан как «изменников» и «врагов народа». Однако в последующий период осуждение на смерть становится в судах единичным явлением: режим предпочитал использовать осужденных на тяжелых лагерных работах в тылу, где был особенно острым дефицит рабочих рук. Примером такой эволюции смертной казни в период войны служат данные Красноярского краевого суда.

Таблица 2
Карательная политика Красноярского краевого суда
по «контрреволюционным» делам (ст.58) за 1940-1945 гг.

Источник: ЦХИДНИ КК, ф.26, оп.3, д.8, л.29; ГАКК, ф.Р-1736, оп.1с, д.25, л.13; д.26, л.32; д.29, л.65, 110, 169

Указное правосудие

Основной сферой применения карательного правосудия в годы войны являлась область трудовых отношений. Для ее регламентации была разработана, а затем шаг за шагом введена в практику целая система особых правовых актов (указов), которые охватывали практически все отрасли экономической жизни и государственного управления страны. Указы, содержавшие подробные инструкции и нормы применения уголовного права с разнообразными видами наказаний, по существу заменили собой Уголовный Кодекс. Они стали играть совершенно новую, несвойственную обычному закону политико-экономическую роль.

Активное вторжение уголовного права в сферу трудовых отношений, начавшееся с Указа от 26 июня 1940 г. об уголовной ответственности за нарушение трудовой дисциплины, повлекло за собой очень глубокие и долгосрочные последствия для всей системы советского правосудия (11). Этот указ, во-первых, отныне запрещал увольнение работников и окончательно закреплял их за предприятием (учреждением); во-вторых, криминализировал целую область производственных отношений, переведя в разряд уголовных преступлений один из самых распространенных видов нарушений в советской экономической системе – самовольные уходы с работы, опоздания и прогулы.

С этого периода и до самой смерти Сталина Указ от 26 июня 1940 г. будет определять основное содержание работы советских судебных органов и он же станет главным инструментом массовых судебно-карательных акций режима в отношении рабочих.

Указ устанавливал следующие меры наказания: любой работник государственного предприятия (учреждения), который покидал место своей работы без разрешения администрации, подвергался тюремному заключению на срок от двух до четырех месяцев; за прогулы более двадцати минут предусматривалось наказание в виде шести месяцев исправительно-трудовых работ с вычетом до 25% из заработной платы.

Уголовную ответственность, согласно Указа, несли также руководители предприятий, укрывавшие прогульщиков и других нарушителей дисциплины, не сообщавшие о них в правоохранительные органы.

Действие Указа от 26 июня служит одним из примеров крайне утилитарного использования политическим режимом системы правосудия. Этот правовой акт мог появиться на свет только в экономике мобилизационного типа, каким и была советская хозяйственная система при Сталине – экономика, опирающаяся на многомиллионные низкооплачиваемые малоквалифицированные трудовые ресурсы и мобилизационные способы вовлечения их в производственный процесс. Еще до начала войны с Германией по нему было осуждено более двух миллионов человек (12). Но уже в начале 1941 г. масштабы его применения стали снижаться.

На начальном этапе войны с Германией Указ пережил один из самых драматических моментов в своей истории. Произошедшую с ним метаморфозу в эти напряженные дни и недели можно охарактеризовать как переход от упадка к возрождению. В тот период, когда стало ясно, что боевые действия на западных границах СССР начали принимать все более угрожающий характер, советское руководство подготовило и разослало местным судебным органам секретный Указ Президиума Верховного Совета СССР от 12 июля 1941 г., которым по существу отменило действие Указа от 26 июня. Этот тайный закон давал распоряжение всем регионам СССР, объявленным на военном положении, освободить из тюрем осужденных по Указу от 26 июня и еще некоторым малозначительным видам преступлений, одновременно прекратив дела по преступлениям этих категорий, совершенным до 12 июля 1941 г. (13). Один из пунктов Указа от 12 июля требовал, чтобы все заключенные, выходившие на свободу, были предупреждены об особой ответственности за неразглашение истинных причин досрочного их освобождения. Разумеется, это требование не могло быть выполнено досконально, и уже вскоре бывшие арестанты стали распространителями «вредных и провокационных слухов» о том, что «по Указу от 26 июня теперь не судят».

Обеспокоенный Наркомюст РСФСР, направивший по этому поводу специальные письма в краевые и областные судебные органы, постарался выправить ситуацию. Он обращал внимание, что «многие народные суды снизили как темпы, так и качество рассмотрения дел важнейших категорий», «резко ослабили свое внимание к вопросам трудовой дисциплины на предприятиях и учреждениях» (14). В качестве примера приводилась Ивановская область, где в практике судебной работы стали допускаться оправдания «злостных прогульщиков» и прекращение дел по Указу от 26 июня 1940 г. Наркомюст потребовал ужесточить судебные санкции и «подвергать наказанию по законам военного времени без всякого ослабления».

С осени 1941 г., в драматической обстановке массовых эвакуаций и падения объемов производства началась очередная фаза активизации Указа от 26 июня. В Сибири особенно быстрый рост (двукратное увеличение) поступления в суды уголовных дел за прогулы и самовольные уходы был отмечен в середине 1942 г. «в связи с невыполнением планов выработки продукции на ряде шахт предприятий» (15).

Однако в последующий период наступил очередной спад: после 1942 г. масштабы осуждений по Указу от 26 июня непрерывно снижались до самого конца сталинской эпохи. Тем не менее, в период войны Указ служил основным источником «преступности» в СССР, которая каралась в судебном порядке. За прогулы и самовольные уходы с предприятий и учреждений за 1941-1945 гг. было вынесено 42,1% всех судебных приговоров периода войны (1,08 млн.чел. за самовольный уход и 5,66 млн.чел. за прогулы) (см. таблицу 3).

Очевидно, что для проведения такого огромного количества рабочих и служащих через судебные процедуры, хотя бы даже самые формальные, должны были использоваться нетрадиционные способы работы судебной машины. В противном случае было бы невозможно осудить миллионы людей в «обычном порядке». В самом деле, об оригинальных приемах, рождавшихся в недрах карательного судопроизводства, говорит тот факт, что в крупнейших индустриальных районах страны некоторые судебные участки (нарсуды) были переведены на прямое «обслуживание» наиболее важных промышленных предприятий, строек и шахт. В Новосибирской области, например, в 1942 г. управление юстиции учредило целую сеть судов «специальной подсудности» – «для обслуживания предприятий оборонной промышленности и рассматривающих дела только о прогулах»: 6 из них действовало в Новосибирске, 1 – в Прокопьевске, 1 – в Сталинске, 1 – в Кемерово. В ходе ревизии 1942 г., проведенной Наркоматом юстиции РСФСР в Новосибирске, эти судебные «спецучастки» были признаны незаконными и даже упразднены, но вскоре вновь были восстановлены. В 1943 г. их численность стала еще больше: только в Новосибирске действовало 8 судов «специальной подсудности» (16).

В стремлении поднять общественный престиж Указа руководство страны делало попытки придать ему более осязаемый, материальный характер. Постановлением Совнаркома СССР от 18 октября 1942 г. в отношении нарушителей Указа было введено дополнительное наказание: после вынесения обвинительного приговора прогульщик должен был получать сниженную хлебную норму. Трудно, однако, судить о том насколько точно это требование выполнялось на практике. Ряд сообщений местных организаций давали подтверждение о скромном применении этой меры. Сталинский горком ВКП(б), например, сообщал, что на Кузнецком металлургическом комбинате в январе 1943 г. «было осуждено за прогулы 375 чел., норма хлеба снижена только у 173-х, в феврале из 289 осужденных норма хлеба снижена у 175-ти (17). В дальнейшем, по-видимому, наказание голодом вовсе сошло на нет, и летом 1945 г. управление юстиции по Новосибирской области докладывало: «Ни один суд не занимался проверкой выполнения Постановления СНК СССР от 18/Х- 42 г. о снижении хлебных норм с момента вынесения приговора» (18).

Массовое и беспорядочное осуждение трудящихся к различным уголовным наказаниям составляло важнейшую характеристику действия Указа. Как всякое политизированное мероприятие, борьба за его исполнение не могла проводиться в жизнь по строгим правовым нормам и для достижения ожидаемого эффекта нуждалась в постоянном нажиме и контроле и со стороны руководства страны. Поэтому многие директора предприятий, которым также грозили меры уголовного преследования «за непринятие мер по борьбе с нарушителями дисциплины», считали необходимым отдавать под суд отдельных прогульщиков, а иногда и целые группы рабочих, не принимая во внимания причин вызывающих нарушения. Такой «списочный» и часто безосновательный подход к возбуждению дел становился главным поводом для критики руководителей предприятий со стороны судебно-правовых и партийных органов. Он также приводил к большому числу прекращенных дел и оправдательных приговоров в судах. В угольных районах и на заводах военной промышленности Западной Сибири, например, в первой половине 1942 г. доля оправдательных приговоров и прекращенных дел по Указу составляла 12-14% от числа рассмотренных дел (19). В Красноярском крае за первый год действия Указа (до августа 1941 г.) было оправдано 5 843 чел., или 14,5% рассмотренных дел. «Подобного рода неосновательное возбуждение уголовных дел, – отмечалось в докладе краевого управления юстиции, – является следствием как недопонимания администраторами сущности закона, так и в ряде случаев явных элементов самостраховки. Не перевелись еще администраторы, которые не могут или не хотят взять на себя ответственность за обоснованность привлечения к суду... и предпочитающих переложить ответственность целиком на плечи суда или рассуждающих так, что лучше «перегнуть», чем «не догнуть» (20).

Но положение в самих судах было еще более критическим. Как и на предприятиях, здесь господствовал тот же принцип перестраховки. Поскольку дела по Указу рассматривались по упрощенной процедуре, без участия обвинения и защиты и не требовали предварительного расследования, их прохождение в судах приобрело характер судебного конвейера. Невероятное упрощенчество, небрежность в процедурах и формальный подход к человеческим судьбам стали нормой для многих работников суда. Кроме того, существовала практика заочного рассмотрения дел о нарушителях трудовой дисциплины, которая имела место при условии, если милиции не удавалось разыскать ответчика и доставить его в судебное заседание.

Насаждаемый сверху политический подход к Указу от 26 июня, побуждавший непосредственных его исполнителей увеличивать количество обвинительных приговоров, мог бы естественным образом привести к еще большему числу жертв судебного произвола, если бы система правосудия не имела надзорного контроля.

Используя множество вопиющих нарушений, главным образом процедурного (формального) характера, судьи надзорных инстанций часто гасили обвинительный пыл своих коллег из судов низшего уровня. Как свидетельствует статистика, по делам, связанным с Указом от 26 июня, отменялось едва ли не основная часть опротестованных приговоров – до 60%. В судах Новосибирской области, например, во втором полугодии 1943 г. было отменено 67% таких приговоров (21). Можно сказать, что система работала с поразительно низкой эффективностью.

Чрезвычайно высокий процент отмененных приговоров говорит прежде всего об очень низком качестве судебной работы в годы войны. Это было особенно заметным явлением на первичном уровне – в народных судах, на которых лежала основная обязанность по претворению в жизнь законов военного времени. Этот факт свидетельствовал также о наличии заметного разрыва между квалификацией рядовых судей и работников более высокого уровня. Судьям надзорных инстанций (республиканских, краевых, областных и окружных судов) приходилось исправлять грубые нарушения права не в силу особой приверженности закону, а по причине более квалифицированного исполнения обычного профессионального долга. Наконец, важно иметь в виду и то обстоятельство, что работники разных уровней правосудия подвергались разной степени политического давления: те, кто непосредственно выносил приговоры, несли наибольшую ответственность перед властью; они оказывались ближе к реальной политике и поэтому острее ощущали практическое значение карательного правосудия.

Если рассматривать всю совокупность причин, которые провоцировали применителей Указа на карательные меры против рабочих – нарушителей трудовой дисциплины, его практическое значение предстанет в наиболее рельефном виде. Документы сообщают о самых разнообразных поводах, дававших возможность многим рабочим уклоняться от работы – допускать прогулы, опоздания и самовольные уходы. По большей части это были тяжелейшие материальные условия и стремление найти дополнительный заработок к ничтожной оплате, которую рабочие получали по основному месту работы. Для условий военного времени такие причины были наиболее распространенными.

Управление юстиции по Новосибирской области, изучавшее корни трудовых нарушений в угольной и военной промышленности Кузбасса летом 1942 г., сообщало, что 2 522 осужденных рабочих (24%), по делам которых можно было установить причину совершенного ими прогула, ссылались на отсутствие обуви. Действительно, в г.Сталинске (центр металлургии Кузбасса) в этот период, как сообщало управление, «вопрос со снабжением обувью разрешали путем выработки кустарной обуви на деревянной подошве и лаптей». Кроме того, «до 50% квалифицированных рабочих Кузнецкого металлургического комбината им.Сталина объяснили свой прогул тем, что занимались обработкой и посадкой своих огородов». (22). Нередкими причинами прогулов и опозданий являлись также отсутствие налаженного учета и очень низкая организация труда на производстве. В ходе судебных заседаний от рабочих становилось известно, что прогулы, опоздания и самовольные уходы допускались еще из-за того, что им не было предоставлено конкретной работы или из-за потери пропусков. Многие молодые рабочие и выпускники школ ФЗО часто бросали работу из-за ужасных жилищных условий в общежитиях, отсутствия одежды, обуви и нормального питания.

Таким образом, Указ с помощью угрозы наказанием хотя бы отчасти позволял компенсировать хронические недостатки советской экономики, связанные с организацией труда и производства на предприятиях и элементарными условиями жизни рабочих.

После нападения Германии на СССР и потери многих жизненно важных территорий Указ от 26 июня 1940 г. был дополнен новым, еще более строгим правовым актом в отношении рабочих. Это был Указ от 26 декабря 1941 г. «Об ответственности рабочих и служащих за самовольный уход (дезертирство) с предприятий военной промышленности», который признавал всех работников мужского и женского пола, занятых в оборонных отраслях (авиационной, танковой, вооружения, боеприпасов, военного судостроения, военной химии), в том числе эвакуированных предприятий и других отраслей, обслуживающих военную промышленность, мобилизованными и закрепленными для постоянной работы. Любой случай ухода с этих предприятий квалифицировался как дезертирство и карался, как уже говорилось, тюремным заключением на срок от 5 до 8 лет. Кроме того, еще одним указом, от 11 июня 1942 г., эти положения были распространены на рабочих и служащих угольной промышленности, а с июля 1942 г. – нефтяной промышленности (23). Дела, рассматриваемые по этому Указу, преимущественно были компетенцией военных и транспортных трибуналов.

Областью широкого применения особых судебно-правовых норм в период войны являлись также трудовые отношения в деревне. Законодательную основу в этой сфере составляли три правовых акта, принятые почти одновременно весной 1942 г.: постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 13 апреля «О повышении для колхозников обязательного минимума трудодней», Указ Президиума Верховного Совета СССР от 15 апреля «Об ответственности колхозников за невыработку обязательного минимума трудодней» и Указ от 15 апреля «Об ответственности за уклонение от мобилизации на сельскохозяйственные работы или за самовольный уход мобилизованных с работы».

Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 13 апреля вводило «на время войны» новый, повышенный размер обязательного годового минимума трудодней для каждого трудоспособного колхозника: до 150 трудодней – в хлопковых районах; до 100 – в Московской, Ленинградской и других районах европейской части страны; до 120 – для всех остальных районов, включая Сибирь. Обязательный минимум устанавливался и для подростков от 12 до 16 лет – не менее 50 трудодней. Этим же постановлением, а затем и Указом Президиума Верховного Совета от 15 апреля 1942 г. вводилась уголовная ответственность «за невыработку установленного минимума»: исправительно-трудовые работы в колхозе на срок до 6 месяцев с удержанием оплаты до 25% в пользу колхоза (24).

Указ о минимуме трудодней стал вторым «законом военного времени», по которому было осуждено наибольшее число советских граждан (см. таблицу 3). Оценивая характер и роль этого правового акта, следует подчеркнуть его значительное сходство с другими указами о труде. Как и реализация Указа от 26 июня 1940 г. о прогулах и опозданиях, его применение представляло собой беспорядочную кампанию, растянувшуюся до конца сталинского правления, основное значение которой состояло в поддержании атмосферы страха перед уголовным наказанием за уклонение от общественного труда. Идентичной была и общая динамика развития Указа: начальный период кампании давал наивысшие показатели судимости, через несколько месяцев происходил спад и затем показатели устанавливались на некотором среднем уровне.

Но имелись и свои особенности. Одна из них состояла в том, что это был по сути единственный «женский» указ, поскольку именно женщины – жительницы села в возрасте от 30 до 50 лет – в отсутствие взрослого мужского населения, призванного на фронт, получали абсолютное большинство приговоров за невыработку минимума трудодней. В Красноярском крае, например, за первые месяцы действия Указа (июнь-июль 1942 г.) осуждению подверглись 1 215 женщин-колхозниц и только 26 мужчин (25). Подобное соотношение было и в других районах Сибири.

Вводя в действие Указ от 15 апреля 1942 г., политическое руководство страны не имело поводов рассчитывать на активную его поддержку со стороны колхозных начальников. Во-первых, потому, что в большинстве колхозов из-за отсутствия нормального учета невозможно было вообще установить действительные объемы выполненных работ каждым колхозником. Во-вторых, указу противостояла сама система человеческой солидарности, существовавшая в сельской среде. Поэтому в законе предусматривались особые меры наказания для тех председателей колхозов и бригадиров, которые уклонялись от предания суду колхозников, не выработавших минимума трудодней. Благодаря введению такая предусмотрительность послужила основным рычагом для организации массы судебных процессов над рядовыми членами колхозов. Уже в первые месяцы действия Указа от председателей колхозов стали поступать в суды материалы не только на отдельных крестьян, но и на группы – списками по 15-30 человек и более, часто без достаточных оснований и выяснения конкретной вины. В августе 1942 г. управления юстиции по Новосибирской области сообщало: «Все дела о невыработке трудодней народные суды области рассматривают с выездом в колхозы. (...) Отдельные народные суды допустили практику рассмотрения в одном производстве дел по обвинению нескольких человек... 1. Правление колхоза «Север» Мариинского сельского совета Венгеровского района передало материалы в суд на 57 человек. Досудебной проверкой нарсудьей всех материалов было установлено, что основательно привлечены к ответственности лишь 5 человек. 2. Правление колхоза «им.XVIII партсъезда» Венгеровского района представило в народный суд список колхозников на 14 человек с указанием одних только фамилий. Материалы были возвращены для переоформления обратно в колхоз...» (26).

Подобную картину можно было наблюдать и в других регионах страны. Руководители Красноярского управления юстиции в этот же период докладывали в Наркомюст РСФСР: «Из поступивших от 11 колхозов Советского района народным судом возвращены дела 9-ти колхозам, так как эти дела были направлены списком на 15-20-30 человек без обсуждения каждого колхозника на правлении колхоза, без указания количества выработанных ими трудодней и без характеристики». Судебные работники Красноярска писали при этом и о таких неординарных случаях, когда в одном из колхозов в списках, представленных на осуждение по Указу, оказалось 63 человека из 100 трудоспособных колхозников (27).

Грубые и упрошенные способы реализации Указа о трудоднях находили выражение не только в массовом привлечении колхозников к суду. Распространенными явлениями были также осуждения тех жителей села, которых закон освобождал от всяких обвинений: беременных и многодетных женщин, нетрудоспособных, подростков и людей старше допустимого возраста (60 лет для мужчин и 55 для женщин). Вполне естественно, что в этих условиях значительная часть приговоров не получала утверждение и отменялась при дополнительном рассмотрении. Как и в случаях с Указом от 26 июня, в первый период войны отменялось большинство опротестованных приговоров – 55-58% (28), что составляло около четверти общего числа приговоров. В главном сельскохозяйственном районе Сибири, Алтайском крае, например, за 1943 г. было оправдано 23,4% колхозников. Изучавший здесь судебную работу ревизор Наркомюста СССР Лисковец докладывал в своем отчете: «Такое положение, когда сотни людей тянут в суд напрасно, – нетерпимо и свидетельствует о том, что правления колхозов передавали дела в суд, не проверяя причин невыработки минимума трудодней, а народные суды не реагировали на такое ненормальное явление» (29).

О развитии указного правосудия в годы войны свидетельствуют данные таблицы 3 и 4.

Таблица 3

Число осужденных судами всех видов по указам военного времени за 1940-1945 гг. (по СССР)

Источник: ГАРФ. ф.9492 сч, оп.6с, д.14, л.9.

Полнота этих сведений Наркомюста СССР, безусловно, должна быть поставлена под сомнение, поскольку простой перечень указов, по которым граждане подвергались осуждению, приведен здесь не в полном виде. По крайней мере, в нем должны быть учтены еще несколько указов, давших сотни или даже тысячи осужденных. В их числе хорошо известные: Указ от 6 июля 1941 г. «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения», предусматривавший тюремное заключение на срок от 2 до 5 лет; Указ от 19 апреля 1943 г. «Об уголовной ответственности немецко-фашистских захватчиков и их пособников» (так называемый «закон о военных преступлениях»), по которому была осуждена масса репатриированных граждан, включая деятелей белого движения (30), а также ряд других указов. Вошли ли осужденные по этим указам в общую статистику и какова была действительная роль перечисленных правовых актов в годы войны – предстоит выяснить в ходе дальнейших исследований.

Таким образом, карательное правосудие в СССР в годы второй мировой войны отличалось широким размахом и сосредотачивалось прежде всего в области трудовых отношений. Оно распространялось главным образом на те категории населения, труд которых представлял наибольшую ценность: рабочих оборонных отраслей промышленности, железнодорожников, шахтеров и колхозников. При отсутствии серьезных экономических стимулов судебные репрессии и угроза их применения являлись дополнительным побудителем к труду для миллионов граждан. Влияние «законов военного времени» оказалось чрезвычайно высоким и долгосрочным. Наиболее важные из них, как Указы от 26 июня 1940 г., 26 декабря 1941 г., 15 апреля 1942 г. и другие продолжали действовать и в послевоенное время, значительно увеличивая статистику судимости по стране. Они были отменены только в середине 50-х годов.

В заключение следует привести данные, позволяющие получить некоторую обобщенную оценку места и роли советского правосудия в годы мировой войны в сравнении с другими периодами советской эпохи.

Таблица 5
Общее число осужденных по видам судов за 1941-1945 гг. (по СССР)

Примечание: *За 1942-1945 гг. – без сведений по железнодорожным войскам.

Источник: ГАРФ, ф.9492 сч, оп.6с, д.14, л.7.

Таблица 6

Общее число осужденных за 1937-1956 гг. в СССР
(тыс.чел.)

Примечание: *По делам о контрреволюционных преступлениях включены также данные Военной Коллегии Верховного Суда СССР.

Источник: ГАРФ, ф.9492 сч, оп.6 с, д.14, л.6.

Примечания:

1Советское право в период Великой Отечественной войны. Часть II. Уголовное право. – Уголовный процесс. Под ред. И.Т.Голякова. – М., 1948, с.31.
2Законодательные и административно-правовые акты военного времени. С 22 июня 1941 г. по 22 марта 1942 г. – М., 1942, с.78-79.
3См. об этом специальную работу: Папков С.А. «Контрреволюционная преступность» и особенности ее подавления в Сибири в годы Великой Отечественной войны (1941-1945). // Урал и Сибирь в сталинской политике. – Новосибирск, 2002, с.205-223.
4ГАНО, ф.Р-1027, оп.9, д.5, л.172.
5ГАНО, ф.Р-1199, оп.1-а, д.16, л.9.
6ЦХИДНИ КК, ф.26, оп.3, д.291, л.49 об.–50.
7Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Т.2. Кн.2. Начало. 1 сентября-31 декабря 1941 года. – М., 2000, с.331.
8Там же, с.334.
9ГААК, ф.Р-1736, оп.1с, д.23, л.21.
10ГАНО, ф.Р-20, оп.4, д.8, л.1.
11Наиболее подробный анализ действия Указа от 26 июня 1940 г. в предвоенный период содержится в книге: Питер Соломон. Советская юстиция при Сталине. – М., 1998, с.291-313.
12ГАРФ, ф.9492 сч, оп.6с, д.14, л.15. (Статистика судимости по СССР).
13ГАНО, ф.Р-1027, оп.9 сч, д.5, л.123-124.
14Там же, л.123, 125.
15ГАНО, ф.Р-1199, оп.1-а, д.18, л.25.
16ГАНО, ф.Р-1199, оп.1-а, д.18, л.137; оп.2, д.4, л.2.
17ГАКО, ф.П-75, оп.1, д.39, л.3.
18ГАНО, ф.Р-1199, оп.2, д.22, л.23 об.
19ГАНО, ф.Р-1199, оп.1-а, д.18, л.59, 69, 135.
20ЦХИДНИ КК, ф.26, оп.3, д.8, л.108.
21ГАНО, ф.Р-1027, оп.9 сч, д.13, л.56. Речь в данном случае идет лишь о той категории дел, которые изучались для надзора или по которым были принесены протесты. Основная же часть приговоров утверждалась без специального надзорного рассмотрения, т.е. в том виде в каком поступали из народных судов. По отношению к общему числу приговоров доля отмененных и оправдательных составляла 9-12%. (ГАНО, ф.Р-1199, оп.1-а, д.18, л.28; ф.Р-1027, оп.9, д.11, л.33).
22ГАНО, ф.Р-1199, оп.1-а, д.18, л.27-28.
23Советское право в период Великой Отечественной войны. Часть II, с.84-85.
24Социалистическая законность, 1942, № 8, с.1-2; Советское право в период Великой Отечественной войны. Часть I. Гражданское право. – Трудовое право. Под ред. И.Т.Голякова. – М., 1948, с.227.
25ГАКК, ф.Р-1736, оп.1с, д.23, л.136 об.
26ГАНО, ф.Р-1199, оп.1-а, д.18, л.56-57.
27ГАКК, ф.Р-1736, оп.1с, д.23, л.138 об, 69.
28Там же, л.140.
29ГАРФ, ф.9492, оп.1, д.453, л.3 об.
30См. Кожевников М.В. История советского суда. – М., 1948