"Вся моя деятельность и мысли,
все содержание моей жизни
были связаны с наукой и делом
подъема культуры народов
Севера, в частности, гиляков".
(Е. А. Крейнович. Жалоба)
Имя Ерухима (Юрия) Абрамовича Крейновича хорошо известно в языкознании и этнографии благодаря его первоклассным трудам, построенным преимущественно на собранных лично им самим материалах у народов Севера. Он внес значительный вклад в науку, несмотря на многочисленные трагические обстоятельства, сопровождавшие его жизнь. Он был дважды арестован, подвергался различным ограничениям в ожидании реабилитации, но не был сломлен. В последнее время о его жизни и деятельности появились специальные работы [1], но особый интерес, с моей точки зрения, мог бы представить его собственный рассказ о себе. Хотя он охватывает только часть пережитого времени, как убедится читатель, от этого он нисколько не потерял своей силы и убедительности. Я имею в виду "Жалобу" Е. А. Крейновича, направленную им из камеры № 912 Ленинградской тюрьмы № 1 5 августа 1938 г. Прокурору СССР А. Я. Вышинскому. Этот документ хранится в Сахалинском областном краеведческом музее, Книга поступлений, 6473-4 [2].
"Жалоба" написана на 39 страницах двух стандартных ученических тетрадей в линейку иногда с использованием обратной стороны химическими чернилами. Судя по почерку, "Жалоба" писалась в несколько приемов. Вернее не писалась, а скорее всего переписывалась в очередной раз. На первой странице в правом верхнем углу написано: "Копия". Рукопись не содержит никаких правок, вставок и т. п. Очевидно, сохраняющийся в архиве экземпляр "Жалобы" идентичен тому, который отправлен адресату.
Можно предположить, что "Жалоба" Е. А. Крейновича была получена в канцелярии Прокурора СССР, но с абсолютной уверенностью можно утверждать, что текст не рассматривался по существу не только прямым адресатом, но даже никем из служащих его аппарата. В то время в выше стоящие инстанции потоком шли письма, содержащие многостраничные жалобы - исповеди на несправедливые приговоры. Так, в печати опубликован фрагмент письма бывшего партийного работника П. И. Болдина, в котором он, обращаясь к Народному Комиссару внутренних дел СССР Н. И. Ежову, в частности, писал: "Отступая от обычной формы, я хочу просто, по-человечески, рассказать Вам, тов. Ежов, о своем деле. К этому меня побуждает не только тяжесть переживаний человека, лишенного свободы и не чувствующего за собою вины, но и отсутствие формальных оснований для апелляций: преступлений я не совершал, не судился и апеллировать мне не о чем. Я хочу быть выслушанным так, как этому учил В. И. Ленин и как этого требует незыблемый Сталинский закон о внимании к каждому человеку. Твердо верю, что моё заявление не останется без ответа и я получу возможность сбросить с себя позорное и незаслуженное клеймо контрреволюционера" [3]. Вот с такой надеждой "просто, по-человечески" быть выслушанным писал свою жалобу и Ерухим Абрамович Крейнович.
Письмо Е. А. Крейновича тщательно продумано и структурировано. Оно состоит из семи тематических разделов. В первом из них он рассказывает о своем аресте в ночь с 20 на 21 мая 1937 г. И уже тогда начались нарушения: на ордере на арест не было подписи прокурора. Только на 18-тые сутки, после нескольких допросов, ему было предъявлено обвинение в принадлежности к троцкистско-зиновьевской шпионско-террористической организации, связанной с японской разведкой - и все это без санкции прокурора. Как представляется, Е. А. Крейнович предполагал уже этими фактами сразу обратить внимание Прокурора СССР на нарушение законности с самого начала дела.
Во-втором разделе он рассказывает о себе, о своей семье, о своем трудном детстве без матери. В 1922 г. он приехал в Петроград, где получил среднее и высшее образование. Воодушевленный высокими идеями, он после окончания университета в 1926 г. едет на о. Сахалин, где работает среди гиляков, участвует в национальном строительстве, пренебрегая всякими трудностями и опасностями. В 1928 г. он вернулся в Ленинград, трудился в Музее антропологии и этнографии, в Институте народов Севера, старательно занимался научной работой, готовил национальные кадры из среды народов Севера, создал письменность для гиляков, учебники на ней и т. д. Его научные исследования высоко оценивались коллегами, в том числе такими учеными как акад. И. И. Мещанинов, проф. Л. В. Щерба и др., как способствующие подъему престижа советской науки.
Илл. 1. Е. А. Крейнович.
Третий раздел - это исповедь души о непрерывном, потрясающем своей жестокостью и бесчеловечностью допросе Е. А. Крейновича бригадой следователей в течение 190 часов, с вечера 19 по вечер 27 июля с короткими перерывами иногда для приема пищи. Невозможно без ужаса и содрогания читать этот рассказ о нечеловеческих, зверских пытках, которым подвергался этот человек. Как сегодня становится известным, такие методы следствия не были результатом самодеятельности следователей. Недавно опубликован текст шифрограммы секретаря ЦК ВКП(б) И. В. Сталина местным руководителям от 10 января 1939 г., согласно которой уже с 1937 г. в практике НКВД допускалось физическое воздействие в целях получения признаний от арестованных: "ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 г. с разрешения ЦК ВКП(б)… Известно, что буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения в отношении явных и не разоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод" [4]. Бедный Ерухим Абрамович, сочиняя свою "Жалобу" на высочайшее имя, думал и надеялся на справедливость, предполагая, что его защитят от насилия и произвола, а в конечном итоге освободят. Однако, в 1937 - 1938 гг. такое обращение было практически повсеместным [5]. Увы, надеяться было не на что.
Е. А. Крейнович возлагал определенные надежды на снятие обвинений в ходе очной ставки с Д. П. Жуковым, но это был фарс: ведший допрос следователь В. И. Куберский по существу дал возможность только Д. П. Жукову изложить обвинение в адрес Е. А. Крейновича. Вот как записан допрос в протоколе от 21 июля 1937 г., хранящемся в следственном деле:
В. И. Куберский: Вы знаете Жукова Дмитрия?
Е. А. Крейнович: Да, Жукова я знаю. Познакомился с ним в 1928 г., когда мы вместе ехали в Ленинград - я с Сахалина, а Жуков из Японии. Знакомство произошло в вагоне. Впоследствии я с Жуковым встречался несколько раз у него на квартире и в Институте народов Севера.
В. И. Куберский: Вам зачитываются показания Жукова Дмитрия от 25 июня 1937 г., в которых он признавал свое участие в контрреволюционной троцкистской организации, называет и Вас участником контрреволюционной организации. Что Вы можете сказать по этому вопросу?
Е. А. Крейнович: Жуков показывает неверно.
Очная ставка.
В. И. Куберский: Вы показали, что Крейнович Юрий Абрамович является участником контрреволюционной организации, с которым Вы были связаны по контрреволюционной работе, имели неоднократные встречи и вели контрреволюционные беседы, направленные против руководства и политики партии по социалистическому строительству. Вы подтверждаете свои показания?
Д. П. Жуков: Да, подтверждаю.
Вопрос В. И. Куберского Е. А. Крейновичу: Вы подтверждаете показания Жукова?
Е. А. Крейнович: Показания Жукова о том, что я в беседах с ним высказывался в контрреволюционном троцкистском духе против руководства и политики партии по социалистическому строительству я отрицаю. Я признаю, что такие контрреволюционные разговоры были, но они исходили не от меня, а от Жукова. Это он говорил, а не я.
Очная ставка прерывается, продолжается допрос Крейновича" [6]. Можно полностью согласиться с Е. А. Крейновичем, что это было сущим издевательством над очной ставкой. Однако, по понятным причинам он подчеркнул в этом разделе ответственность за такие методы только следователей, ведущих его дело, высказал недоумение, почему они вопреки действительности стремятся во что бы то ни стало очернить его, заставить его действовать не по-человечески, сделать его контрреволюционером и шпионом, увеличить на одну единицу число врагов советской власти и партии. Он даже готов признать, что такие враги есть, но он к ним никогда не принадлежал и не мог принадлежать. Вопрос о Д. П. Жукове в деле Института народов Севера, в том числе Е. А. Крейновича, имел принципиальное значение. Следствию прекрасно было известно, что показание о принадлежности Е. А. Крейновича к контрреволюционной организации впервые дано Н. И. Спиридоновым (арестован 29 апреля 1937 г.), а не Д. П. Жуковым (арестован 29 мая 1937 г.). Последний проходил совсем по другому делу как "японский шпион" и был расстрелян 27 ноября 1937 г. вместе с японистом Н. А. Невским, его женой-японкой И. Мантани-Невской, китаистом Б. А. Васильевым и др. Показания Д. П. Жукова, о его связи с Е. А. Крейновичем были чрезвычайно важны для следствия. Через его свидетельства следственная бригада пыталась разработать версию о связи Е. А. Крейновича и других подследственных по делу Института народов Севера с японскими разведывательными службами, которые строили планы отделения от СССР его северо-восточных территорий. Понимал ли это Е. А. Крейнович, трудно сказать, но он последовательно отрицал наличие каких бы то ни было отношений с Д. П. Жуковым, в том числе через его жену Л. Л. Жукову.
В четвертом разделе Е. А. Крейнович показывает, что он сделал все, что было в его силах, чтобы доказать: подписанные им протоколы ложны, подпись поставлена под пытками. Он писал в разные инстанции, объявлял голодовку и т. д., но тем не менее именно на основании этих "документов" он был предан суду. Доведенный до отчаяния, он был готов признать себя и даже почувствовал себя виновным в том, что сам в свое время не донес на Жукова, ведшего с ним в 1932 г. контрреволюционные разговоры. К этому тезису он потом возвращался неоднократно. В такое психическое состояние впадал не он один. Видный советский военачальник, в дальнейшем Маршал Советского Союза И. С. Конев в связи с арестами "участников антисоветского военно-фашистского заговора военных", написал в 1937 г. в ЦК ВКП(б) покаянное письмо, сообщив, что с Уборевичем, Фельдманом и другими "врагами народа" он имел только служебные отношения и никогда не считал их большевиками. Свою вину он видел в том, что нигде прежде официально не ставил вопроса об их "враждебной деятельности" [7].
Пятый раздел посвящен анализу обвинительного заключения, которое, как он подчеркивал, не согласуется даже с подписанным им ложным протоколом. "Ведь надо иметь какое-то чувство реальности при составлении обвинения", - восклицает он. Он вновь обращается к фактам своей деятельности в Музее антропологии и этнографии, в Институте народов Севера, в частности, подробно вспоминает все случаи и обстоятельства общения с Жуковым и его женой. Он анализирует свои отношения с другими арестованными по делу Института народов Севера: Н. И. Спиридоновым, Я. П. Кошкиным, К. Б. Шаровым, А. С. Форштейном и др. "Единственный человек, из числа указанных в обвинении, с которым я был связан по службе, - это Я. П. Кошкин - бывший директор Института народов Севера. Однако, о его контрреволюционной деятельности мне ничего не известно", - признает он в "Жалобе". Следствие очень хотело получить от него материал, изобличающий враждебную антисоветскую деятельность Я. П. Кошкина, но он ни разу при обычных допросах не согрешил. Следствие пыталось сделать это через косвенные пути. Так, к делу приобщена характеристика Е. А. Крейновича, данная за подписью нового директора Института А. И. Минеева: "Секретно. Характеристика. Крейнович Ерухим Абрамович, бывший научный сотрудник Научно-исследовательской Ассоциации. В прошлом исключался из рядов ВЛКСМ в Академии наук. По Институту имел тесную связь с высланным контрреволюционером, бывшим ученым секретарем Каргером. Брат высланного троцкиста. Сам подвергался высылке в 3-хдневный срок из Ленинграда. После разоблачения бывшего директора Кошкина и снятия его с работы Крейнович стал на сторону Кошкина, выражая недовольство по поводу его снятия. В Научно-исследовательской Ассоциации вел разговоры, что с уходом Кошкина, якобы единственного специалиста-этнографа, вся работа Научно-исследовательской Ассоциации и выпуск национальных учебников встанут и пр[очее]. Была попытка вместе с Цинциус [8] саботировать выпуск первого тома книги языков и письменности народов Севера, только потому что с книги была снята редактура Кошкина. Крейнович вел вредительскую линию по сохранению монопольного положения по своему языку (нивхский). Кадры по этому языку не готовились. В общественной жизни Института участия не принимал, проводимые мероприятия партии и правительства игнорировал. Директор Института народов Севера Минеев" [9]. Е. А. Крейнович категорически не согласен со всеми выдвинутыми против него обвинениями. Он недоумевал! "Неужели так безнаказанно можно обвинять человека во всем чем угодно, не сообразуясь с фактами, лишь его обвинить, неужели так можно плевать на него, как меня оплевали на следствии и в обвинении?"
Шестой раздел - о суде, который состоялся 7 - 8 января 1938 г. Е. А. Крейнович вновь решительно отверг все обвинения, подтвердив, что прежние его показания даны под психическим и физическим воздействием следствия. Единственное обвинение, которое он готов признать, - это недоносительство на Жукова в 1932 г. Во время суда ему удалось получить свидетельство Н. И. Спиридонова о том, что он, Спиридонов, лично не был связан по своей контрреволюционной деятельности с Е. А. Крейновичем. Ерухим Абрамович передал на имя Военного Трибунала Ленинградского Военного округа заявление, в котором он повторил свои возражения против предъявленных ему обвинений. И тем не менее по приговору Трибунала (статья 58, пункты 10 - 11) он получил 10 лет исправительно-трудовых работ с поражением в правах на 5 лет. Особенно поразило Е. А. Крейновича то обстоятельство, что он проходил по одному делу с В. Ц. Пересвет-Салтаном, Е. В. Блоком и И. И. Ивановым, с которыми он не был знаком прежде и до суда не имел о них никакого представления. К такому "кульбиту", оказывается, следствие прибегало нередко, чтобы придать делу более широкий характер, показать преступный шпионский характер контрреволюционной организации. "Будучи убит приговором суда и обессилен всем пережитым за это время, я не написал кассации. Я не знал, о чем писать, о чем просить", - такими словами он закончил этот раздел. Здесь надо отметить, что Е. А. Крейнович не совсем точен. Дело в том, что приговор Военного Трибунала Ленинградского Военного округа от 7 - 8 января 1938 г. был рассмотрен Верховным Судом СССР. 16 марта 1938 г. эта инстанция в отношении Н. И. Спиридонова, Я. П. Кошкина, В. Ц. Пересвет-Салтана, И. С. Сукоркина, К. Б. Шаврова, Е. А. Крейновича и И. И. Иванова определила приговор оставить без изменения, кассационные жалобы оставлены без изменения; приговор в отношении Е. В. Блока и А. С. Форштейна изменен: обоим расстрел заменен 10-ю годами тюрьмы каждому, с поражением в политических правах на 5 лет каждому с конфискацией всего имущества [10]. Даже если Е. А. Крейнович сам лично не подавал кассационной жалобы, то не знать об определении Верховного Суда СССР от 16 марта 1938 г., в котором значится и его фамилия, он, как представляется, не мог. Можно с уверенностью предполагать, что он прекрасно знал, о чем надо просить: о своем освобождении, конечно же. Но, очевидно, у него было свое объяснение такого поступка.
В Заключительном седьмом разделе Е. А. Крейнович как бы подытоживает все основное: показания Н. И. Спиридонова и Д. П. Жукова, на которых строится обвинение, ложные и легко им опровергаются, другие "свидетельства" вырваны у него насильственно. Он, невинный человек, теперь в тюрьме, хотя у него были обширные научные планы. Он даже наивно излагает их в подробностях, призывая Прокурора СССР вернуть его в науку, ходатайствуя о своей реабилитации.
То, что я кратко излагал содержание "Жалобы", имеет совершенно определенный смысл. Мне хотелось показать, что это не просто "Жалоба", очередное его обращение в судебные инстанции и в Прокуратуру, а это продуманное, хорошо выстроенное выступление юриста: перед лицом Прокурора СССР он решился выступить на заочном судебном процессе в качестве собственного адвоката. Этот документ огромной разоблачительной силы, убедительно показывающий беззаконную расправу власти с человеком. Е. А. Крейнович мог бы выиграть процесс, если бы был беспристрастный суд. Когда заканчиваешь чтение "Жалобы", становится совершенно очевидным, что ни следствие, ни суд, ни прокурора не интересовало его происхождение из мещан, его родство с репрессированным братом, ни его активное участие в советском и национальном строительстве на Сахалине, ни его плодотворная музейная научно-исследовательская и преподавательская деятельность. В их схеме он был включен в состав контрреволюционной шпионской организации, и никаких контраргументов они категорически не хотели принимать во внимание: складывается впечатление, что для них было все ясно еще до ареста обвиняемых. Они четко видели свою задачу в искоренении врагов, в поисках компрометирующих "свидетельств". Именно об этом писал в "Жалобе" Е. А. Крейнович: "Я сказал Куберскому, что нетрудно ведь собрать данные о том, что я не контрреволюционер, что можно проверить всю мою жизнь. Можно взять изданные мною книги, учебники и просмотреть их. Можно вызвать знающих меня по работе людей и получить от них мою характеристику, а не доверять клевете проходимцев, с которыми я не имел ничего общего. Куберский ответил мне: "Ну вот еще, стану я подыскивать оправдывающие вас обстоятельства. Моя задача заключается в противоположном" [11]. А оправдательные аргументы и искать было не надо: они были широко известны. Интересное, полное фактов жизнеописание Е. А. Крейновича как убежденного сторонника и борца за советскую власть, в художественной форме дал в своем романе В. П. Богораз. "Luz Dif" - "Новое слово". Работа Юрия Престовича (читай Крейновича - А. Р.). Написана на языке нивхов, то есть в прошлом гиляков. Престович, как и многие другие работники, родился в Ленинграде и выехал впервые прямо со студенческой скамьи на далекий и суровый Сахалин. Здесь он попал в условия, не лучшие, чем в знаменитой сахалинской каторге. Публика подобралась матерая, аховая. Так как Престович не мог и не хотел выть "с волками по-волчьи", против него началось гонение, и очень скоро он угодил в настоящую ссылку, на далекий восточный край острова Сахалина. По таким же причинам лет сорок назад его покойный учитель, Лев Яковлевич Штернберг, бывший политический ссыльный, попал на окраину острова. В ближайшую зиму Престович устраивал школу. Поселок и школу посетила цынга, и школа превратилась в больницу. Престович тоже заболел. Он вынужден был, однако, переносить свою болезнь на ногах и лечить население.
В школе у него было тридцать девять пациентов, а температура его тела доходила до тридцати девяти градусов. Ему приходилось не только лечить, но также заботиться о пропитании населения, ездить к начальству за продуктами и даже - хоронить.
Всё же он справился, выжил, потом с Сахалина вернулся в Хабаровск и там, при содействии Карла Яновича Лукса, повел борьбу с подпольными хищниками.
Белогвардейская публика на острове попала под суд, а Престович, напротив того, в санаторий на озере Ханка. Оттуда он вернулся в Ленинград. Года через два отправился опять на устье Амура, но уже специально для обработки букваря и совсем в других условиях.
Книга Престовича составлена позднее книги Григорьева (Г. Н. Прокофьева - А. Р.), и по содержанию она сложнее. Рядом с призывами к гигиене встречаем призывы социальные:
"Мы, в Ленинграде обучающиеся нивхи, вам, на Амуре и на Сахалине своим трудом живущим нивхам мы говорим:
Трудящиеся нивхи, шаманский закон бросив, по советскому закону только живите.
Кулака и шамана в совет не избирайте.
Из колхозов кулака и шамана изгоните.
Советы и колхозы укрепляйте.
Мальчики и девочки, в пионеры и комсомол записывайтесь.
Эту свою нивхскую книгу хорошо читайте…" [12].
И это только одно из возможных многочисленных свидетельств о созидательной деятельности в советское время Е. А. Крейновича. Но истинная правда, как откровенно признавали следователи, им совсем была не нужна.
Приговоренные к высшей мере наказания Н. И. Спиридонов, Я. П. Кошкин, В. Ц. Пересвет-Салтан расстреляны 14 апреля 1938 г., все другие, в том числе и Е. А. Крейнович готовились к отправке в соответствующие исправительно-трудовые лагеря. И "Жалоба" была последней надеждой на справедливый пересмотр дела. Но чуда не произошло. Начался пятый этап в жизни Ерухима Абрамовича. Попав в лагеря на Колыму, он в конце концов получил разрешение заниматься изучением корякского и чукотского языка: его информаторами выступали заключенные - представители этих северных народов. Окончив в 1944 г. шестимесячные фельдшерские курсы, он после работы с упоением занимался любимым делом, очень увлекся изучением юкагирского языка. Конечно, было нелегко, но его окрыляло и прибавляло сил сознание того, что он растет как ученый.
В 1947 г. пришло освобождение, начался новый этап в его жизни. Поселиться в Ленинграде, равно как и устроиться там на работу, не было никакой возможности. Став "жителем 101-го километра", он из Луги ездил в Ленинград, в Институт языка и мышления АН СССР, где находил поддержку у директора Института акад. И. И. Мещанинова. Работая целеустремленно, он в феврале 1948 г. защитил диссертацию по юкагирскому языку, стал кандидатом филологических наук.
25 декабря 1948 г. Е. А. Крейнович был арестован повторно и отправлен на поселение в Красноярский край. Им одолело ощущение полной безысходности, и он решил свести счеты с жизнью. Он вскрыл себе вены, но в критический момент выдал себя, сказав соседу прощальные слова. Его спасли, к счастью [13]. Ерухим Абрамович не хотел умирать, он верил в свои способности еще многое сделать в этой жизни. Поэтому еще в первый арест, начав голодовку, он принял предложение врачей прекратить её. И в это раз слова: "Прощай, Вася" помогли ему сохранить жизнь. Разве можно осуждать за это подневольного человека, все мысли которого сосредотачивались не на личной жизни, а на занятиях любимой наукой. Пребывая в Игарке, он, сдав, экстерном экзамены, получил диплом акушера. И самозабвенно занимался любимой наукой.
1 сентября 1954 г. пришло долгожданное освобождение. После выезда из ссылки Е. А. Крейнович жил в Ленинграде и занимался литературным трудом по договорам с издательством Академии Наук СССР: устроиться помогли старые связи и добрые люди. И ждал. Для возвращения к нормальной полномасштабной научной деятельности ему нужен был всего-навсего один, но очень важный документ. И вот наконец в конце ноября 1955 г. он его получил по почте: "Справка. Дело по обвинению Крейновича Ерухима (он же Юрий) Абрамовича пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда СССР от 29 октября 1955 года. Приговор военного трибунала Ленинградского военного округа от 7 - 8 января 1938 года и определение Военной Коллегии от 16 марта 1938 года и постановление Особого Совещания при МГБ от 13 апреля 1949 года в отношение Крейновича Е.А. по вновь открывшимся обстоятельствам отменены и дело о нём в уголовном порядке прекращено за отсутствием состава преступления. Начальник приёмной Военной Коллегии полковник юстиции Григорчук" [14]. Это постановление свидетельствовало о снятии с него необоснованных обвинений, сообщало о его реабилитации и таким образом открывало дорогу к трудоустройству по специальности. Однако известие о полной реабилитации пришло с большим опозданием, когда Ерухима Абрамовича уже не было в живых. Много позднее стало известно, что на Е. А. Крейновича распространяется действие пункта "а" статьи 3-ей и пункта "а" статьи 5-ой Закона Российской Федерации "О реабилитации жертв политических репрессий" от 18 октября 1991 г. Тогда же справка из Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 29 октября 1955 г. дала ему право на законном основании вернуться в большую науку.
27 марта 1956 г. кандидат филологических наук Е. А. Крейнович был зачислен на должность научного сотрудника Ленинградского отделения Института языкознания АН СССР. В 1957 г. он обрел статус старшего научного сотрудника. Он много работал, ездил в экспедиции, издавал свои труды. В 1958 г. увидела свет его монография "Юкагирский язык", в 1968 г. - "Глагол кетского языка", в 1973 г. - "Нивхгу: Загадочные обитатели Сахалина и Амура", в 2001 г. выдержавшая второе издание. Он активно публиковался в издании Восточной Комиссии Всесоюзного Географического общества "Страны и народы Востока", которое возглавлял его друг и покровитель член-корр. АН СССР Д. А. Ольдерогге [15]. В 1971 г. он успешно защитил докторскую диссертацию о глаголе в кетском языке. Перейдя в июне 1973 г. на пенсию в качестве консультанта, продолжал интенсивно работать в области лингвистики и этнографии.
Однако деятельность Ерухима Абрамовича с годами осложнялась развивавшейся у него мнительностью, подозрительностью, якобы недооценкой его заслуг со стороны коллег всех возрастов. От этого его отношения с ними нередко приобретали напряженный характер, между ними даже возникали ссоры. Он писал жалобы, но не получал поддержки. Круг людей, которые хотели с ним общаться, с каждым годом сужался. Как он считал, он добивался справедливости, а его не понимали. Страшным грузом давило на него незаслуженное обвинение в присвоении работ Л. Я. Штернберга, исходившее от вдовы его учителя С. А. Штернберг. По этому поводу Е. А. Крейнович написал весьма болезненно эмоциональную статью, не предназначенную для печати: "Вовлечение меня в подготовку к печати гиляцких лингвистических материалов Л. Я. Штернберга вылились в величайшую трагедию моей жизни, по поводу которой я вынужден составить нижеприводимое объяснение. Я не могу больше жить, не дав его" [16]. Теперь он искал реабилитации у самого себя, у коллег, она ему была жизненно необходима, но она не приходила.
Жизнь явно подошла к концу, давали себя знать возраст, многочисленные болезни. И, несмотря на душевную поддержку супруги, Г. А. Разумниковой, он не находил успокоения: как казалось ему, кругом были одни недоброжелатели и враги. 20 марта 1985 г. Ерухим Абрамович Крейнович скончался. Прошло 20 лет с того печального дня. Многие страсти улеглись. Нет в живых и большинства тех коллег, с которыми он яростно спорил, утверждая свои приоритеты. Осталось его великое научное наследие. Оно вечно.
_____________________
* Решетов Александр Михайлович, кандидат исторических наук, заведующий отделом
Восточной и Юго-Восточной Азии и Океании Музея антропологии и этнографии им.
Петра Великого РАН.
[1]. Роон Т. П. Жизнь в науке // Крейнович Е. А. Нивхгу. Южно-Сахалинск, Сахалинское книжное издательство, 2001. С. 2 - 28; Роон Т. П., Сирина А. А. Е. А. Крейнович: жизнь и судьба ученого // Репрессированные этнографы. Вып. 2. М., Издательская фирма "Восточная литература" РАН, 2003. С. 47 - 77; Крейнович Е. А. // Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь востоковедов-жертв политического террора в советский период 1917 - 1991. Издание подготовили Я. В. Васильков и М. Ю. Сорокина. СПб., "Петербургское Востоковедение", 2003. С. 221 - 222.
[2].Благодарю В. М. Латышева и Т. П. Роон, позволившим мне во время моего пребывания в Южно-Сахалинске в сентябре 2001 г. работать с архивом Е. А. Крейновича и предоставившим в мое распоряжение ксерокопию его "Жалобы" для подготовки ее к печати.
[3]. Леликова Н. К. Павел Иосифович Болдин // Ленинградский мартиролог 1937 - 1938. Т. 4. 1937 год. СПб., 1999. С. 569.
[4].Цитировано по: Бережков В. И. Питерские прокураторы. Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ, СПб., 1998. С. 137 - 138.
[5].В 1939 г. после смены руководства НКВД СССР (ухода наркома Ежова) под суд были отданы многие чекисты, применявшие методы насилия. Об этом см.: Ленинградский мартиролог 1937 - 1938. Т. 5, 1938. СПб., 2002. С. 584.
[6].Следственное дело П-15045. Т. 2. Лл. 66 - 67. Дело хранится в Архиве Управления Федеральной службы безопасности по Санкт-Петербургу и Ленинградской области.
[7]. Черняев А. Личные дела трех маршалов // Известия. 9 мая 1992 г.
[8]. Цинциус Вера Ивановна (1903 - 1981) - советский этнограф, лингвист, педагог. Специалист по тунгусо-маньчжурским языкам и народам. Работала в Институте народов Севера, в Ленинградском государственном педагогическом институте им. А. И. Герцена, в Ленинградском государственном университете. 21 мая 1937 г. была арестована, 13 октября 1938 г. осуждена по статьям 58-6-10-11 на 5 лет исправительно-трудовых лагерей. В 1939 г. после пересмотра дела была освобождена. В 1941 г. - кандидат, в 1944 г. доктор филологических наук. С июля 1962 г. - старший научный сотрудник Ленинградского отделения Института языкознания АН СССР. О ней см.: Решетов А. М. Репрессированная этнография. Люди и судьбы // Кунсткамера. Этнографические тетради, СПб., 1994. Вып. 5 - 6. С. 345 - 346.
[9].Следственное дело П-15045. Т. 2. Л. 85.
[10].Там же. Т. I. Приложение. Л. 3.
[11]. Крейнович Е. А. Жалоба. С. 7. Оказывается, такого рода методы следствия уже применялись и много раньше. Так, выдающийся этнограф, антрополог и археолог С. И. Руденко, арестованный в августе 1930 г. записал в своих показаниях: "Когда я неоднократно и решительно отрицал свою принадлежность к платоновской оппозиции, следователь объяснял мне, что он ведёт следствие по этому делу, и ему проще всего привлечь меня по этому именно делу. Но если я хочу, он может привлечь меня по любой другой статье и выделит для меня особое дело. Но результат, - говорил он,- будет один и тот же. На мой вопрос, почему следователь должен обязательно доказать, что подследственный виновен… если факты и его совесть подсказывают ему, что подследственный невиновен, - почему он этого не доказывает? - получил ответ: "У нас установка: лучше семерых невинных осудить, нежели одного виновного оправдать" // Санкт-Петербургский филиал Архива РАН. Ф. 1004. Оп. 1. Д. 577. Л. 33.
[12]. Тан-Богораз В. Г. Воскресшее племя. Роман. М., Государственное издательство "Художественная литература", 1935. С. 207 - 208.
[13]. Роон Т. П. Жизнь в науке. С. 26.
[14]. Архив Института лингвистических исследований РАН (Санкт-Петербург). Оп. 2. Д. 318. Л. 30.
[15]. Крейнович Е. А. 1. К истории заселения Охотского побережья: (По данным языка и фольклора эвенских селений Армань и Ола // Страны и народы Востока, 1979. Вып. 20. С. 186 - 201; 2. О культе медведя у нивхов: (Публикация и анализ текстов) // Там же. 1982. Вып. 24. С. 244 - 283; 3. Этнографические наблюдения у нивхов в 1927 - 1928 гг. // Там же. 1987. Вып. 25. C. 107 - 123.
[16]. Крейнович Е. А. История моего отношения к архиву Л. Я. Штернберга. Рукопись 1968 г. Хранится в Сахалинском областном краеведческом архиве. Колл. № 6473, б/н. Л. 1.
А. Reshetov
"I request my rehabilitation". Erukhim Abramovich Kreinovich (1906 - 1985)
(Summary)
A. M. Reshetov's article, entitled "I request my rehabilitation," provides an account of the tragic fate of famous Soviet linguist Erukhim Abramovich Kreinovich (1906 - 1985). He graduated from the Ethnology Department of the Geography Faculty of the Leningrad State University. From 1926 - 1928, he worked on Sakhalin among the Nivkh people, and later (1928 - 1937) in the Museum of Ethnology and Anthropology of the Soviet Academy of Sciences, and in the Institute of the Nations of the North. He was arrested twice, but Kreinovich withstood the hell of prison. After his release he became a Researcher at the Leningrad Branch of the Soviet Academy of Sciences (1956), and devoted his remaining strength to science. He defended a doctoral dissertation, wrote dozens of monographs and articles, and became a leading scholar in Northern studies.
Публикуется по HTTPS://www.icrap.org/ru/Reshetov-9-1.html