Глубинка

Седьмого августа 1932 года был принят закон, вводивший смертную казнь за посягательства на государственную и кооперативную собственность. Чтобы продемонстрировать свою активность по выявлению расхитителей, ОГПУ Хакасии вместе с Минусинским оперсектором, используя имевшиеся факты хищения зерна с предприятий «Заготзерно» в Абакане и Минусинске, а также выявленные кражи зерна с токов ряда колхозов, сфабриковали уголовное дело, вошедшее в историю под названием «Глубинка».

По фальсифицированным обвинениям по делу было арестовано 267 граждан, проживавших в 19 населенных пунктах Хакасии и юга Красноярского края. В отношении 62 лиц следствие позднее было прекращено, а дела 205 обвиняемых направили в Новосибирск на рассмотрение Особого совещания при полномочном представителе ОГПУ по Западно-Сибирскому краю (ПП ОГПУ ЗСК).

Без вызова в суд и без проверки доказательств совещание 27 апреля 1933 года осудило 198 человек как участников контрреволюционной организации, созданной с целью вооруженного свержения советской власти и ведения экономической диверсии. 42 обвиняемых, которые все как один признали свою вину, были расстреляны, 79 человек осуждены к десяти годам каторжных работ ИТЛ, еще 72 — к пяти годам лишения свободы, и лишь трое получили по три года ИТЛ.

Обвинительное заключение по делу начиналось с введения, называвшегося «историческая справка». В ней утверждалось:

«Районы Минусинский, Абаканский, Ермаковский, Каратузский, Бейский, находящиеся в обслуживании Минусинского оперсектора ОГПУ, и часть Хакасской области: Таштыпский, Чебаковский и Боградский районы являются исторически бандитскими. С 1920 года в этих районах мы имели ряд контрреволюционных бандвыступлений (СОЛОВЬЁВ а, Майнагашева и др.) и ликвидировали значительное количество контрреволюционных организаций и группировок. В период белой реакции в Сибири (1918-1919 гг.) минусинское казачество выполняло карательные функции колчаковского правительства против краснопартизанского движения, а затем основной массой влилось в части генерала Каппеля и при ликвидации колчаковщины, совершив так называемый «ледовый» переход через озеро Байкал, прорвалось в Маньчжурию, вошло там в подчинение атамана Семенова, с которым отступило в Китай. В 1922-23 годах основная масса этого казачества реэмигрировала на родину, поселившись в местах прежнего жительства.

Пользуясь в прошлом особыми льготами и правами, имея в большинстве кулацко-зажиточное хозяйство, казачество, находясь под сильным влиянием авторитетов (офицеров, атаманов, есаулов), ограничение капиталистической части деревни рассматривало как ущемление казаков со стороны советской власти, высказывало недовольство существующим строем.

С начала 1929 года и последующие годы наиболее реакционная часть казачества совместно с казачеством и другими антисоветскими элементами, осевшими на территории Минусинского округа, активизировала свою деятельность по линии создания крупных контрреволюционных повстанческих организаций и банд, начала бороться против Советской власти с оружием в руках. Из наиболее крупных контрреволюционных организаций за 1922-32 годы ликвидированы в Минусинском округе: «МОШ» (Минусинский окружной штаб), «Черные партизаны», «Ермаки-каратели», «Начало», «Таловые», «Брагинцы», банда белого офицера Мишина, охватившая Ермаковский и Каратузский районы с числом участников свыше 400 человек, по Хакасской области: «Связисты», «Реэмигранты», «Сайгачинцы», «Иностранцы», «Марьясовцы», банда Рошева — Чудогашева, Дмитриева, Ананьина и ряд других».

Такая историческая картина была нарисована органами ОГПУ перед тем, как приступить к описанию обстоятельств создания и ликвидации «Глубинки». А создана она была, по утверждению следователей, явными «контриками»: белогвардейским офицером Александром Виссарионовичем Чурсиным, инженером Василием Петровичем Парыгиным, агрономом Сергеем Степановичем Ермолаевым. Первые двое не были привлечены по делу. Ликвидация контрреволюционной организации осуществлена ОГПУ в феврале 1933 года, при этом в Хакасии было арестовано 129 человек, а по Минусинскому округу — 158. При обыске было изъято 110 стволов охотничьего и 37 стволов нарезного оружия, что неудивительно: многие промышляли охотой.

При проверке материалов дела в 1956 году было обнаружено, что никакой организации на самом деле не существовало. Признание вины добывалось у обвиняемых пытками, истязаниями и другими незаконными способами, о чем сообщили оставшиеся к тому времени в живых осужденные.

Сидор Афанасьевич Бойков рассказал: «В ходе следствия никаких вопросов, касающихся контрреволюционной деятельности, мне не задавали. Протоколы с показаниями мне следователь не зачитывал, подписи следователь заставлял делать безоговорочно».

Михаил Федорович Байкалов: «Хорошо запомнились мне мучительные допросы следователя Хохлова, который применял ко мне нечеловеческие методы истязания, добивался, чтобы я подписал протоколы допросов, в которых я признавал бы себя виновным в том, что состоят якобы в контрреволюционной организации. Хохлов имел какой-то список лиц, которые якобы состояли членами организации, и требовал признания вины и изобличения этих лиц. Следователь Хохлов, принуждая меня признать вину, завязывал мне на голове веревку, при помощи палки сдавливал голову и требовал подписать протокол. Кроме того, он применял ко мне «жаркую выстойку» у раскаленной печи и длительную голодовку. Не выдержав изнурительного голода и пыток, я был вынужден подписать все, что требовал следователь. Я писал собственноручные показания под диктовку следователя, в которых указал свыше 20 человек, которые якобы состояли членами контрреволюционной организации. В действительности ни я, ни названные мной лица ни в какой организации не состояли».

Егор Николаевич Байкалов: «На первом же допросе следователь Хохлов стал требовать от меня признания, что я якобы состоял членом контрреволюционной организации, существовавшей в селе Монок, целью которой являлось вооруженное восстание против советской власти. Я длительное время отказывался от подписания сфабрикованных протоколов, за что следователь Хохлов и следователь Буда ежедневно избивали меня, подключали электрический ток, сажали в ледяной подвал без одежды. Спустя четыре дня мучительных допросов я вынужден был подписать заранее заготовленные протоколы допроса».

А вот рассказ Иннокентия Алексеевича Терских, казака из того же Монока, служившего рядовым в армии Колчака и признанного руководителем контрреволюционной организации в селе Монок: «Особенно усердно добивались от меня признания вины следователи Хохлов, Буда и Морозов. Лично ко мне применялись следующие методы истязания: следователь Буда давал мне выстойку у стены до двенадцати часов, избивал и требовал подписать протоколы с признательными показаниями. Хохлов сажал меня на сутки в холодную камеру. Не выдержав всего этого, я стал подписывать без разбора все протоколы допросов. Я подписал протоколы с признанием, что наша организация ставила целью поднять вооруженное восстание и свергнуть советскую власть. Как только я подписал протоколы с признанием вины, кончились мучительные допросы. В действительности никакой контрреволюционной организации в селе Монок не существовало».

Никаких конкретных доказательств существования контрреволюционной организации, кроме признаний обвиняемых, в деле не имелось, как не имелось и следов ее деятельности. Факты хищения зерна, совершенного 18 участниками преступных группировок, органы ОГПУ представили как свидетельства подготовки к вооруженному выступлению, создание продовольственных запасов на период вооруженного выступления. Красноярский краевой суд в связи с отсутствием каких-либо доказательств политического преступления реабилитировал по статье 58 УК 198 человек. Вина в совершении хищений была доказана лишь у 18 граждан, из которых расстреляны 8 человек. Остальные 34 из расстрелянных стали жертвами произвола. Но вооруженное противодействие крестьянства советской власти не имело широкого распространения, не получало поддержки среди основной массы крестьян, которая не была организована, не имела своей политической партии или центра. Основная причина политической изоляции кулаков состояла в том, что создаваемые ими группировки превращались в вооруженные банды, которые терроризировали местное население, грабили его. От бандитов крестьяне страдали не меньше, чем от колхоза.

Однако это не свидетельствовало о широкой поддержке крестьянством политики партии по коллективизации деревни. Крестьянин привык быть хозяином. Теперь же он превратился в наемного батрака, лишенного к тому же гарантии какого-либо заработка. Можно было сколь угодно добросовестно работать в колхозе, выработать установленный минимум трудодней и остаться без зерна и денег. Сколько ни работай, все равно осенью приедут Уполномоченный из района с работником милиции или прокурором и выгребут все, не оставят даже на семена. Государство устанавливало низкие закупочные цены на колхозную продукцию. Цена не покрывала фактических затрат на производство. Большинство созданных колхозов не имело средств для строительства, приобретения техники, племенного скота, закупки новых сортов семян. Сеять приходилось чужие, непроверенные семена, обладавшие зачастую низкой всхожестью. По этой причине только в 1937 году в Таштыпском районе из-за невсхожести погибли посевы на 539 га, в Саралинском районе, где были посеяны непроверенные семена, урожайность полей составила 5 центнеров с га, в Ширинском районе на 315 га посевные не взошли. Культура земледелия в колхозах резко упала по сравнению с кулацкими хозяйствами. Ведь бедняки, работая на кулацкие хозяйства, почти не занимались агротехникой. Кулак, имевший крупные земельные массивы под посевы, мог экспериментировать с выбором сроков сева. В колхозы команды «сеять», «пахать», «убирать» поступали свыше, от начальства. При отсутствии сельхозтехники, низкой трудовой дисциплины сев в колхозах растягивался на весь май и даже на июнь, в то время как многие единоличные хозяйства в отдельные годы смогли отсеяться до 1 мая. В Сибири же поздно посеешь — потеряешь влагу, но это еще полбеды: ранние заморозки в августе мешали созреванию хлебов, и пшеница до снегов стояла с зерном молочной спелости. В 1935 году в Боградском районе ушло под снег 500 га пшеницы, в Саралинском районе — до 100 га, в Ширинском — 120 га. А при составлении плана хлебосдачи учитывали не урожай, а посев. Следовательно, урожай забирался подчистую. Для выполнения районного плана колхозы получали дополнительные задания и уравнивались в нищете. Единственная надежда была на собственное подворье, но на нем тоже нужно было работать. Денег же на трудодень не выдавали годами, да и откуда деньги? Раньше крестьянин вез излишки продукции на базар, продавал их потребкооперации. Теперь излишков не было. В результате невыполнения планов заготовки сена крестьяне оставались без фуража, сочных кормов, не имели необходимых теплых животноводческих помещений, скот погибал практически во всех колхозах. А раньше падеж одной коровы или лошади в хозяйстве был событием для всей деревни. Хозяин следил, чтобы корова вовремя покрывалась, а когда была в запуске, то кормил ее, поил теплой водой, подмешивая в воду отруби и отходы от стола, теленка держал в тепле, чтобы поднялся на ноги и не замерз мокрый. Теперь все стало общественным, ничейным, поэтому душа не болела, ведь «не мое» Тот самый скот, который составлял богатство кулака, в колхозе болел и погибал, принося убыток.

3а 1933 год в области пало 1800 голов крупного рогатого скота, почти 20 процентов от всего поголовья, 4 112 овец, 1 272 свиньи.

В 1934 году падеж почти удвоился и составил 2 698 голов крупного рогатого скота, 12 779 овец, 2 383 свиньи.

В 1935 году — увеличился на треть и составил 3 157 голов крупного рогатого скота, 16 340 овец, 3 891 свинью.

В 1936 году вновь удвоился: 6 088 голов крупного рогатого скота, 43 913 овец, 3 849 свиней.

1937 год также не принес радости: за 10 месяцев крупного рогатого скота пало 3815, овец — 34 891, свиней — 2112. Падеж, естественно, не влиял на корректировку плана заготовки животноводческой продукции.

Обеспеченность животноводческими помещениями на 1 января составляла по области: для крупногорогатого скота — 26 процентов, для овец — 40 процентов, для свиней — 15 процентов, для лошадей — 14 процентов. Еще хуже положение было в Аскизском и Боградском районах. По сочным кормам область выполнила план всего на треть, Боградский район — на 10 процентов, а Таштыпский — на 24 процента.

В 1935 году стали возвращаться в места своего постоянного проживания сосланные кулаки. Жизнь и работа на лесосплаве на Чулыме в Томской области, на шахтах и рудниках Артемовска, в безжизненных местах Туруханья и Нарыма озлобили их еще более. Они потеряли не только землю, дома и годами нажитое имущество. В ссылке кулаки потеряли своих престарелых родителей, малых детей, не выдержавших зимовки в холодных землянках и болотного климата. Да и возвращались они к разбитому корыту, нужно было вновь обустраиваться. Отношение к ним почти повсеместно было враждебным.

Теперь они охотно шли на работу в колхозы, так как по сравнению с работой в ссылке она казалась забавой. Но если в колхозе случался пожар, если не взошла пшеница, если пала корова или другая скотина, если дождь намочил стог сена, сразу думали, не кулак ли виноват. А если в ответ на издевательство председателя колхоза или сельского Совета он не вытерпит, обругает или ударит, то наверняка получит каторгу, а то и «вышку» за террористический акт. Но удивительное дело, даже в самых невыносимых условиях жизнь и надежда на лучшее пробивала дорогу, рождались дети, строились дома, обустраивалось хозяйство. Среди тех, кто сегодня приходит за реабилитацией и получением льгот по закону о реабилитации, многие родились в ссылке или после нее. Они всю свою жизнь пробыли в изгоях общества, и редко кто сумел пробиться «в люди», занять мало-мальски значимое положение в обществе. Клички «враг народа», «кулацкое отребье» прочно вошли в лексикон жителей Страны Советов.

Лояльность колхозов к сталинской политике и власти подчеркивалась в названиях хозяйств: полтора десятка из них носили имя Ленина, свыше десятка — имена других большевистских вождей времен Сталина, более пятнадцати в свое наименование включили слово «красный» («хызыл»), но не в смысле красивый или привлекательный, а в большевистском понимании «революционный», «покрытый кровью», «большевистский»: «Красный пахарь», «Красный огородник», «Красный партизан», «Хызыл Аал», «Хызыл Чылтыс», «Хызыл Тас», «Хызыл пастух», «Красная Армия», «Красная заря», «Красный цвет». Иные наименования включали новую революционную терминологию: «Путь социализма», «Путь к коммунизму», «Пролетарский путь», «Пролетарский труд», «Коминтерн», «12 лет Октября», «Вторая пятилетка», «Новая жизнь», «Новый быт», «Авангард».

Но звучные и пышные названия колхозов не гарантировали колхозникам зажиточную жизнь, их по-прежнему грабили, но теперь уже оптом, отбивая желание честно и добросовестно работать и приучая воровать и пьянствовать.

ОГПУ и НКВД всю ответственность за неурожай, бескормицу и падеж перекладывали на председателей колхозов, директоров совхозов, агрономов, животноводов, зоотехников, ветврачей, бригадиров и прочий сельский актив, который в огромном количестве арестовывался и предавался суду или «тройкам» по обвинению во вредительстве, саботаже и иных вражеских акциях.

Только в 1937-1938 годах были направлены в концлагеря и расстреляны свыше двух десятков председателей колхозов: Н.А.Абдин, И.А.Абдин, Я.А.Шурышев, И.В.Меткижеков, Я.С.Чичук, И.Н.Чебодаев, Г.А.Кандыбов, Ф.С.Мартынов, И.Ф.Огарков, К.Н.Тарханов, А.С.Топоев, И.К.Токмашов, И.Н.Старцев, Ф.С.Козедубов, И.М.Попов, М.Д.Иванов и ряд других, директора совхозов: А.М.Набоких, Н.Л.Горегляд, И.Г.Бекиш, К.Я.Урга, Г.М.Репин, Г.М.Рязанцев, директора МТС: Ю.А.Шепелев, И.И.Гусев, И.П.Авдеев, Д.Т.Шеметов, а также десятки специалистов сельского хозяйства. Все они были объявлены врагами народа с предъявлением самых нелепых обвинений. Это была акция устрашения работников сельского хозяйства.

Но не только крестьянин был враждебен политике Сталина в сельском хозяйстве. Рабочие крупных промышленных центров также в полной мере ощутили ее на себе. В стране действовала карточная система, нормирование снабжения важнейшими продуктами питания было отменено лишь в середине 1935 года.

Оглавление Предыдущая Следующая