Каждую весну в заполярном Норильске появлялись из-под снега белые черепа и кости. Ольга Подборская долго была уверена, что это кости животных. Пока ей не объяснили, что кости - человеческие.
Сегодня она руководит организацией "Дом Польский", представляющей тысячную польскую диаспору в миллионном Красноярске, а осенью 1999 года стала одним из организаторов выставки "Висла-Енисей: 400 лет". При содействии Фонда "Центр Документации Освободительного Движения" она привезла эту выставку в Польшу. Выставка, дополненная многими экспонатами из архива краковского "Союза Сибиряков", была показана в Кракове под наименованием "Поляки в Красноярском крае".
Объявлением о выставке служил плакат, где был изображён человек в ватнике и шапке-ушанке, который держится обеими руками за колючую проволоку лагерной ограды.
"Это моя фотография примерно 1957 года, когда лагерный режим стал помягче и появилась возможность делать такие снимки" - вспоминает Юзеф Хальски, кавалер Серебряного Креста "Виртути Милитари". Почти 14 лет своего каторжного срока он провёл в Норильске. Всем смертям назло, он выжил и вернулся в Польшу.
До войны он учился в гимназии во
Львове и состоял в 25 Харцерской Дружине. 12
сентября 1939 года он строил баррикады, когда
рядом, в соседнем доме, взорвалась авиабомба.
Залитого кровью Юзека увезла "скорая",
несмотря на все его протесты. У него самого не
было ни одной царапины - его залила кровь убитого
рядом с ним офицера.
С этого начинаются его воспоминания о войне. Он помнит капитуляцию Львова и вступление советских войск. Генерал Владислав Лангнер не сдавался немцам, но отдал город советским. Они посулили свободный выход из города всем его защитникам. Их обещаниям грош была цена, они тут же от всего отреклись. Юзеф Хальски видел, как на выездах из Львова энкаведешники отлавливали солдат и офицеров. Ими быстро заполнились тюрьмы на улице Лонцкого, на Замарстынове и "Бригидки". Многих скрывавшихся выдали предатели - нашлись и такие среди местных украинцев и евреев.
В ноябре 1939 года тронулся на восток первый состав с поляками, и вскоре новые составы последовали за ним на "бесчеловечную землю". Отец Юзефа служил в штабе Львовского округа. Однажды к нему домой пришёл знакомый украинец: "Пан Хальски, Вы попали в список. Нужно бежать!" Отец принял его совет к сведению.
В июне 1941 года во Львов вошли гитлеровцы. Спустя 4 месяца юный Хальски принял присягу в Союзе Вооружённой Борьбы. До конца войны он служил в Армии Крайовой, нося подпольную кличку "Ворон". Местом его службы стала истребительная группа, приводившая в исполнение приговоры в отношении агентов и сотрудников Гестапо. При участии в операции "Венок" он был ранен. В июле 1944 года в составе 14 полка Язловецких улан Армии Крайовой участвовал в львовской операции "Гроза".
"Части Армии Крайовой совместно с советскими освободили Львов. На шпиле ратуши был поднят бело-красный флаг Польши, рядом с ним развевались американский и британский флаги. Советы подняли свой в окне второго этажа, выше идти не решились...", - вспоминает Хальски.
А уже через несколько дней после вступления Советов всё львовское командование Армии Крайовой, во главе с полковником Владиславом Филипковским, забрали в НКВД. Сотни бойцов-аковцев были схвачены Советами. За Хальским тоже приходили, но его заранее предупредили об опасности. Он избежал ареста, остался в подполье и действовал в рядах боевой организации.
"Мы знали, что при Ялтинском сговоре Львов был подарен Советам, и всё же не сдавались. Трижды я нелегально выезжал из города, ходил через новую границу, но всегда возвращался. Пока была организация, командиры, приказы, мы не теряли надежды", - рассказывает Хальски.
Советы объявили на него розыск, арестовали отца, а матери сказали, что мужа отпустят, только если сын сдастся. Его сумели схватить 20 сентября 1945 года. На улице на него бросились несколько гэбистов, скрутили и втолкнули в машину. Его кто-то выдал.
"Ах ты, гад! Я целый год не спал, но теперь ты попался!" - сказал майор НКВД при виде Хальского. Поначалу его допрашивали в СМЕРШе, но через две недели вернули в НКВД.
В марте 1946 года советский военный трибунал, без долгих церемоний, объявил ему приговор: 20 лет каторги по статье 54-1"а", 11. Такую "меру наказания" восстановил Сталин указом от 28 апреля 1943 года.
Спустя недолгое время его погрузили в состав, где вместе с ним в 60 вагонах везли на каторгу более двух тысяч узников. Через месяц он оказался в огромном, на 50 тысяч человек, пересыльном лагере в Красноярске. Оттуда, в трюме грузового судна "Иосиф Сталин", его везли вниз по Енисею почти две тысячи километров, через полярный круг, и выгрузили в Дудинке. Потом ещё 96 километров узкоколейки, и вот он - Норильск. Это было в июле 1946 года.
Юзеф Хальски получил номер К-677, позднее номер сменили на Ю-613, а в конце на 250464. В "его" лагере (Прим. перев. 3-е лаготделение Горлага) было шесть с половиной тысяч каторжников, а всего таких лагерей было шесть. (Прим. перев. Имеются в виду лаготделения Горлага.)
"Весь Норильск вместе с окрестностями - это одно большое кладбище рабов ХХ века, жертв коммунизма" - говорит историк Ян Бжески. Все его дома и заводы построены руками заключённых. Огромная лагерная система, основанная ещё в 1935 году, непрерывно функционировала до 1956 года. Она состояла из "исправительных" лагерей и спецлагерей "строгого режима". В составе системы находились также предприятия в Игарке, речной и морской порт в низовьях Енисея. За 20 с лишним лет заключённые построили мощный медно-никелевый комбинат, шахты полиметаллических руд, заводы по выплавке никеля, меди, кобальта, дороги и посёлки.
День каторжника начинался с подъёма, около пяти утра. Завтрак – кусок хлеба и кружка ячменного кофе, потом развод, перекличка узников и вывод на работу. До 1953 года смены продолжались по 12 часов. Самой тяжёлой работой было рыть котлованы под фундаменты. После возвращения с работы, в 6 часов вечера, каторжники получали баланду. Как они говорили, "хватит, чтоб не умереть, но не хватит, чтобы жить". 250 узников спали в наглухо закрытом бараке, в душной вони пота и испражнений. До 1953 года из лагеря ежедневно вывозили по 20-30 узников, не выдержавших этих условий. Убивал их и климат. Обычными были морозы ниже -40 градусов, а при сильных ветрах мороз нередко достигал -60.
"Если человек терял волю к жизни, для него не было спасения. Ведь в таких условиях, когда наименьший срок составлял 15 лет каторги, нам не оставляли права выжить. Нам помогали держаться сидевшие с нами священники. Они часто делились с другими своим куском хлеба, утешали молитвой. Им удавалось укрепить наш дух. Нельзя забыть их имена: отец Ежи Росяк, отец Казимеж Ромашкан, отец Уолтер Чишек, отец Хиероним Квятковски. Они являли пример стойкости, ни один не отрёкся от своего служения", - рассказывает Хальски.
Он помнит, как отец Росяк вдруг начал приносить узникам хлеб. Они подумали, что он где-то достаёт лишнюю пайку, но потом оказалось, что он отдавал другим свою собственную. "Тогда мы больше не стали брать у него хлеб", - добавляет Хальски.
У отца Росяка был срок 25 лет. До ареста он нёс духовную службу в Бресте. Служил он ревностно и усердно. В его приходе кипела жизнь, в костёле всегда было много молодёжи. Для такой активности не было места в атеистическом государстве. В 1946 году к отцу Ежи пришли с обыском. Ему засунули в молитвенник какие-то листовки, сразу же их "нашли" и радостно объявили: "Ага, вот чем вы тут занимаетесь!" Но обвинили его в "недонесении" на трёх молодых подпольщиков. Правда, он этих людей вообще не знал, но такими мелочами суд не интересовался.
"Мы собирались по несколько человек в уголке барака, и священники читали с нами короткие молитвы. Однажды, летом 1955 года, отец Ежи спросил, принимали ли мы помазание, а услышав отрицательный ответ, решил совершить это таинство. Он имел такое право, несмотря на то, что он не был епископом: Ватикан наделил таким правом священников, сидевших в лагерях. Сам я принял миропомазание 5 июня 1955 года", - рассказывает Хальски.
Выйдя из лагерей, священники приходили в жилища ссыльных и служили мессу, венчали, крестили и отпевали. Власти их преследовали, грозя карами, но пастырей это не устрашило. Храмом служил уголок барака, позднее клетушка ссыльного. Хальски хорошо помнит также американца польского происхождения, иезуита Уолтера Чишека, который много лет стремился в советскую Россию, чтобы вести миссионерскую работу. Он вёл её и в лагере, и после лагеря - в Норильске, в Красноярске и в Абакане, невзирая на неусыпный надзор КГБ. Он вернулся в Америку в 1963 году.
"Но самым радостным моментом стал для нас день, когда мы узнали о смерти Сталина. Этот день пробудил в нас надежду. Узников охватило радостное нетерпение", - вспоминает Хальски.
Среди узников советских лагерей были русские, украинцы, латыши, литовцы, эстонцы, поляки, казахи, люди из многих других народов. Были и политические узники, и уголовники. Последние делились на тех, кто никогда не унизился до физического труда, и работавших, которых звали "суками". Такие формальные и неформальные различия между заключёнными всегда использовали хозяева Архипелага ГУЛАГ. Разжигая взаимную ненависть, было проще держать в узде миллионы заключённых.
В лагерях, заполненных в основном "политическими", на всяческие "блатные" должности назначали уголовников. Они же, как правило, издевались над остальными. Или делали вот что: в барак, занятый невыходящими на работу уголовниками, посылали нескольких "сук". Таким образом им выносили смертный приговор, который приводился в исполнение руками "честных" воров. Потом делали всё наоборот, отправляя "честных" в лапы "сук", с тем же результатом: ночью в ход шли ножи. Или под барак, где большинство составляют поляки, подбрасывали молотки и топоры, а русским и украинцам кто-нибудь нашёптывал: "Поляки решили вас всех перерезать". Много ещё было таких приёмов. Кровавые счёты сводились годами. Но в конце концов сами узники поняли, что это на пользу только их угнетателям.
"На стыке 1952 и 1953 годов мы уже провели совместную операцию, её назвали "шинковкой", против стукачей, то есть доносчиков. За одну ночь было вырезано 80-90 процентов всех предателей. Надзор (лагерное начальство) вдруг потерял свои верные глаза и уши", - продолжает рассказывать Хальски.
Несколько месяцев спустя умер Сталин, и была объявлена амнистия. Но она развеяла надежды, пробудившиеся со смертью тирана. Только заключённые с маленьким сроком или "бытовой" статьёй выходили на свободу. Политических узников амнистия практически не коснулась.
Вскоре, ранним летом, в лагерь привезли заключённых из Воркуты и Караганды. В начале июля нескольких из них отправили в карцер. В карцере на все "обслуживающие" должности были назначены бандиты, которых называли "молотобойцами", - все, как на подбор, убийцы и садисты. Лагерное начальство всегда могло написать в отчёте, что "заключённый номер такой-то убит во время драки".
Эти бандиты стали избивать узников. Были слышны только их крики: "Ребята, спасите!" И тогда люди не выдержали, бросились к зданию карцера и голыми руками разнесли его вдребезги. Лагерь сразу же окружили войска. Солдаты открыли огонь. Погибло 8 человек, а 150 получили ранения. Узники уже были готовы на всё, они решили: "На работу не выходим!" Бунт охватил и соседние лагеря. Продержались два месяца.
Узники старались, чтобы весть об их стачке распространилась как можно шире. Они сняли электрокабели со свинцовой оболочкой, а из этого свинца отлили наборный шрифт. Листовки печатали на бумаге от мешков с цементом. Узники мастерили бумажных змеев, а к змеям привязывали пачки листовок. Эти пачки обвязывали шпагатом (Прим.перев. Для этого использовали жгут, скрученный из ваты.), конец которого поджигали. Потом запускали змеев с листовками как можно выше, и когда шпагат догорал, листовки разлетались по Норильску, долетая даже до центра города. За сыплющимися с неба листовками гонялись милицейские и армейские патрули.
Из Москвы приезжал на переговоры заместитель генпрокурора СССР, но от этого ничего не изменилось. Лагеря оцепили войсками и один за другим брали штурмом. В лагере, где сидел Хальски, сделали из дерева макет пулемёта и установили его на крыше барака. Каратели подумали, что пулемёт настоящий.
Штурм лагеря начался в восемь часов вечера. Он длился до четырёх часов утра. Через лагерные ворота въехало несколько грузовиков с солдатами, которые открыли огонь из автоматов.
Каратели захватывали бараки, один за другим. Деревянные стены не могли защитить от пуль, а целились каратели так, чтобы убить как можно больше: на высоте пола и нар. От стен разлетались щепки.
Тогда убили больше ста узников, а раненых было свыше 250. Только под стеной бани потом сложили 65 трупов. Среди погибших оказался друг Хальского, Мариан Рыбак. Хальски даже захотел было оторвать его номер и поменять на свой: у погибшего был срок всего 15 лет. Но сразу раздумал: подмену наверняка обнаружили бы.
В это же время поднялись на борьбу за свои права узники Воркуты. Жертвы не были напрасны. Лагерный режим сделался немного легче. Часть требований всё-таки была выполнена. Рабочий день сократили до 8 часов, с бараков сняли решётки, разрешили писать и получать письма, за работу стали платить.
Наступил 1956 год, у Хальского появилась новая надежда на скорое освобождение. Ходили разговоры о репатриации. Но когда он в 1957 году подал заявление о возращении на родину, то в ответ услышал: "В Польшу захотели? Там и без вас ещё много таких!"
Прошёл год, и из десятков тысяч каторжников в Норильске осталось восемьсот. Их решили этапировать на юг, в малярийный Тайшет. Для истощённых организмов такая резкая перемена климата представляла смертельную опасность. Узники протестовали, но никто не хотел их слушать. "Вы уже прошли через медные трубы, теперь ничего с вами не сделается", - так "успокаивал" их советский генерал.
Наступил день, когда в лагере осталось три последних каторжника. Одним из них был Хальски. 21 марта 1959 года его вывели, усадили в самолёт и привезли в Красноярск. Там он просидел три дня.
Потом его повезли дальше: в Москву, на Лубянку. Там тоже три дня в камере, - и на поезд, в Брест. Опять три дня в камере, и затем передача в руки УБ (Прим.перев. “Управление безопасности”.). Он попал в Иновроцлавскую тюрьму (прим.перев. Близ города Торунь.). При первом разговоре пээнэровский (ПНР (Польская Народная Республика) – просоветский марионеточный режим в Польше (1944-1989 гг.).)прокурор объявил, что ему предстоит новый суд, и попытался начать допрос. Хальски наотрез отказался давать показания. Ему удалось послать весточку отцу. Отец приехал, дали десятиминутное свидание. Они сидели друг против друга, рядом был охранник. "Приведите же, наконец, Хальского!" - потребовал отец. Он не узнал Юзефа. Услышав "это я", отец заплакал. И до самого конца свидания не мог сказать ни слова.
Переполненный гневом, отец поехал прямо в Министерство Юстиции. "Он им устроил крупный скандал!" - вспоминает сын. Ворота тюрьмы раскрылись перед ним через месяц, только 1 мая 1959 года.
Он поспешил на вокзал. Поезд уже тронулся. Он хотел запрыгнуть в вагон на ходу, но не успел. Он выронил чемодан, и вещи выпали на перрон. Пока он их подбирал, объявился милиционер и потребовал у него документы - с намерением оштрафовать. Но когда увидел, что документы у Хальского тюремные, то отказался от этого намерения. Милиционер проводил его в буфет, потом помог сесть на поезд.
Хальски начинал жизнь заново. Память о пережитом не покидала его никогда. Норильск возвращался в мучительных снах, в привычках, в непроизвольных реакциях.
В "официальной" пээнэровской картине мира просто не существовало ни ссылок, ни лагерей, ни всего ГУЛАГа. Хальски не мог смириться с этим. В 1970 году он увидел, что его дядя переписывает от руки взятый у знакомых "Архипелаг ГУЛАГ". Он купил 30 плёнок и отснял фотоаппаратом всю книгу. Потом знакомые отпечатали на фотобумаге всю книгу, которая получилась очень толстой. Тогда Хальски купил с рук старый "ремингтон", сделал на двери хорошую звукоизоляцию, чтобы не было слышно стука пишущей машинки, и, наконец, запасся копировальной бумагой.
На "ремингтоне" через копирку получалось шесть разборчивых копий. Он стал переписывать, ему помогала жена. Первой изданной таким образом книгой был "Лучший союзник Гитлера" Александра Брегмана, следующей - воспоминания ген. Владислава Андерса "Без последней главы". И, разумеется, "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына. До августа 1980 г. он с помощью жены "выпустил" несколько сот экземпляров книг. В основном это были книги по "советской" тематике: лагеря, ссылка, депортации, Катынь. Эти книги расходились по всей Польше и попадали в Силезию, на Поморье, в Варшаву. Не случилось ни единого провала, Хальски всегда всё делал только сам.
"Это была моя личная борьба с коммунизмом. Я хотел, чтобы поляки знали правду о Советском Союзе. Я всегда верил, что ему рано или поздно придёт конец. Я там пробыл много лет и сам видел, что это колосс на глиняных ногах", - объясняет Хальски.
Мы идём с ним по улицам Кракова. Первый вечерний морозец. Он без шарфа, с голыми руками. Хальски вообще не носит перчаток, даже в самый сильный мороз. Это память о Норильске.
Перев. В.С.Биргер
"Норильская голгофа". Издательством «Кларетианум», Красноярск, 2002.