Почти сорок лет назад я был зачислен охотоведом в большую комплексную экспедицию, которую учредили Институт географии Академии наук СССР и Главное управление охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР. Предполагалось создать в районе государственные промысловые хозяйства (госпромхозы) на базе еще довольно многочисленных, но уже тихой смертью отмиравших колхозов. Начальником экспедиции был известный биолог широкого профиля (биоэкономист) Евгений Евгеньевич Сыроечковский, будущий академик РАСХН (быв. ВАСХНИЛ), а в те поры еще даже не доктор, а всего лишь кандидат наук. Когда позднее в Москве вышла в свет моя книжка «Таежные дали», где была «Туруханская глава» с рассказом об этой экспедиции, Е.Е.С. понравилось, что я сравнил его внешний облик с Пьером Безуховым из «Войны и мира» Л.Толстого. Надо заметить, что редакция «Мысль», опасаясь всесильной тогда цензуры (памятный многим «Главлит»), очень боялась оставить в тексте что-либо негативное о тогдашней жизни, поэтому приходилось писать крайне осторожно, не поминая ни о ссыльных людях, ни об убогости жизни, ни — Боже упаси! — о пьянстве... Все только о природе, «о птичках»... А вот теперь можно вспомнить о былом, используя старые дневниковые записи и многочисленные письма «домой».
Итак, 24 июня 1963 г. в два часа светлой енисейской ночи меня высадили на лодке с борта теплохода «Калинников» возле станка Ангутиха, что на левом берегу Енисея в 60 км ниже нынешнего Туруханска[1]. Там жили в то время пять семей — три селькупских, одна немецкая (из ссыльных) и одна русская. Здесь же базировалась московская экспедиция во главе с ее начальником. Мне был выделен новенький стационарный мотор СМ-557 (13,5 л.с.) для передвижения по туруханским просторам (район протяженностью более 1500 км вдоль Енисея) и поручалось собрать полные сведения обо всех охотничье-промысловых делах, включая данные о распространении и численности животных и картину их освоения. Для этого надо было «всего лишь» провести опрос по возможности всех охотников района, выяснить результаты их промысла за два последних сезона, а потом отразить все это на картосхемах и в научном отчете.
29 июня прибыли мы с начальником в Туруханск. Поселились у районного рыбинспектора Михаила Максимовича Москалева (старый волк-законник, 18 лет шпынял браконьеров, а жена у него зав. столовой, тоже большой человек), отыскал я местного мастерового мужика Михаила Михайловича Осипова, с которым и заключил договор на изготовление большой деревянной лодки под новый стационарный мотор.
Пока дед ладил лодку, я знакомился с районным начальством, собирал всякую статистику, касающуюся охотничьих дел. Особенно интересными оказались «Материалы землеводоустройства 1936—1937 гг.» с разделами об охотничьем промысле (нач. экспедиции Н.И.Зеленцов, охотовед Г.Смарыго). Из них явствовало, каким был район в середине 1930-х годов, назывались многие колхозы и селения, которых сейчас не было и в помине...
«По Баихинскому кочевому совету (Фарково, В.Баиха, Момчик — колхоз им. Смидовича) — 86 охотников-селькупов и двое кето[2].
По Сургутихинскому кочсовету (Сургутиха, поселки на озерах Дашкино и Налимье — к-з им. Шмидта) — 54 охотника-селькупа, 21 кето и 2 эвенка.
По Черноостровскому кочсовету (Пакулиха, Кондиль — к-з им. Разуваева) — 38 охотников-селькупов, 33 кето, 3 эвенка.
Горошихинский сельсовет (с. Ангутиха, с. Конощелье — к-з «Спартак» — 14 русских охотников, 2 селькупа + с. Горошиха — к-з «Ответ вредителям» /!/ — 27 русских охотников).
Туруханский с/с (г. Туруханск и пос. зверопитомника — к-з им. Лыткина — 4 русских охотника + 13 единоличников; с. Старый Туруханск — к-з «Красный туруханец» — 12 русских охотников + 13 единоличников; с. Мироедиха — к-з «Первое мая» — 4 охотника + 5 единоличников; с. Якуты — к-з «Комсомолец» — 5 русских охотников; с. Селиваниха — к-з им. Свердлова — 8 русских охотников; с. Мельничное — 1 охотник-единоличник).
Костинский с/с (с. Костино — к-з им. Сталина — 12 русских охотников; с. Пупково и с. Татарское — к-з «2-я пятилетка» — 21 русский охотник; с. Сухая Тунгуска — к-з «Волна» — 9 русских охотников; с. Баиха — к-з «Красный рыбак» — 4 русских охотника).
Верещагинский с/с (с. Черноостровск — 8 русских охотников;
с. Бакланиха — к-з им. Стаханова — 12 русских охотников + 2 единоличника; с. Верещагино — к-з им. Свердлова — 5 русских охотников + 3 единоличника; с. Марково — к-з «Труженик» — 21 русский охотник + 3 единоличника; с. Усть-Тунгуска — к-з «Новый быт» — 17 охотников (5 селькупов, 12 кето) + 14 единоличников.
Зыряновский с/с (с. Нижне-Имбатское — к-з «2 пятилетка» — 11 русских охотников; с. Зыряново — к-з «Первое мая» — 7 охотников + 3 единоличника; с. Канготово — к-з «Охотник» — 14 охотников + 7 русских единоличников).
Верхне-Имбатский с/с (с. Алинское — к-з «Сила» — 10 охотников + 13 русских единоличников + 7 кето; с. Верхне-Имбатское — к-з «Пятилетка» — 6 охотников + 7 русских единоличников; с. Чулково — к-з им. 17-го съезда — 13 русских охотников + 8 кето;
с. Новоселово — к-з им. 17-го съезда — 12 русских охотников + 2 единоличника; с. Искуп — колхоза нет — 8 русских охотников единоличников; с. Бородино — колхоза нет — 10 русских охотников-единоличников).
Мирновский с/с (с. Лебедь — к-з им. Куйбышева — 23 русских охотников-колхозников; с. Бахта — к-з «Опыт» — 23 русских охотника-колхозника + 3 единоличника; с. Мирное — к-з им. Ильича — 21 охотник-колхозник + 4 единоличника).
Подкаменно-Тунгусский с/с (с. Подкаменная Тунгуска — к-з «Парижская коммуна» — 24 охотника-колхозника + 24 единоличника, русских).
Вороговский с/с (с. Ворогово — к-з «Ударник» — 45 охотников-колхозников + 10 русских единоличников + 5 эвенков; с. Зотино — к-з «Свободный север» — 25 охотников-колхозников + 7 русских единоличников; с. Осиново — к-з «Пробуждение» — 40 охотников-колхозников + 8 русских единоличников).
Сумароковский с/с (с. Комса — к-з «Красный охотник» — 24 охотника-колхозника + 2 русских единоличника; с. Сумароково — к-з «Полярная звезда» — 36 охотников-колхозников + 5 единоличников).
Суломайский кочевой совет (с. Суломай — к-з им. Сталина — 33 кето-колхозников + 78 кето-единоличников + 26 русских единоличников).
Всего по району числилось 1651 охотников, в том числе 59 женщин; из них 974 колхозника, 677 единоличников; 751 — русские, 390 — селькупы, 349 — кето, 140 — эвенки, 7 — ханты, 11 — нрзб. (неразборчиво)».
Далее шли детальные сведения об охотничьей фауне. Все это я старательно переписал, а потом использовал в отчетах для сопоставления современности с недавним прошлым. Вроде бы и скучная цифирь, но показывает воочию: в недавнем прошлом этот край был отнюдь не безлюдным...
Районный «бомонд», возглавляемый первым секретарем райкома Марией Яковлевной Витковской — она 13 лет учительствовала в Эвенкии, потом пошла по партийной линии, такая пожилая дама-патронесса — и председателем райисполкома (Яков Сергеевич Черных), нашими делами заинтересовался, ибо они сулили району новые перспективы. Другими влиятельными лицами были директор рыбозавода Николай Васильевич Тренин, директор райзаготконторы Павел Иванович Коновалов, председатель районного охотобщества Иван Яковлевич Мальцев — все они хозяйничали на территории, равной целому европейскому государству...
Тем временем, не прошло и десятка дней, как наша посудина была с большими хлопотами спущена на воду (трактором тягали, чуть не разбили на крутяке), и мы с дедом Осиповым совершили первое проверочное плаванье вверх по Нижней Тунгуске до селения Большой Порог. Все шло отменно («ух, сильный мотор, быстрее «Москвы» бегает» — восхищенно говорили редкие встречные люди), и вдруг двигатель, как бы осекшись на полуслове, почему-то отказал сразу и наглухо, поэтому вниз по той же Угрюм-реке мы спускались самосплавом, на веслах, проклиная все на свете, особенно же, окаянных комаров...
Мотор с божьей помощью починили, а вот подобрать себе надежного напарника мне так и не удалось, несмотря на все старания. Плыть (к тому же вверх, против течения) в одиночку мне шибко не хотелось — я никогда не имел дела с техникой, не люблю ее, и «она отвечает мне взаимностью», как приходится объяснять свои неудачи на этом фронте. Но — ничего не поделаешь! — выхода не было, и во второй половине дня 16 июля я отплыл из Туруханска, кое-как растолкав по всей лодке свое барахло, первое место среди которого принадлежало 100-литровой бочке с бензином. Затем — вьючный ящик с бумагами, боеприпасами — такой, что одному и не поднять, два бауловых брезентовых мешка с палаткой и другим барахлом, два больших рюкзака, спальный мешок... Мотор занял много места, две канистры (бензин и масло), ведро, котелки, какие-то банки, ружья, накомарник... Но все как-то распихалось, и вот бы трогаться, а тут гроза, дождь. Укрыл я барахло брезентом, а сам промок чуть не насквозь. В моторе, в его рычажках и тросиках, почти не разбирался, пришлось осваивать все это на ходу и в одиночку — куда же денешься. Главное — надо быть сразу и на руле (он управлялся большим железным рычагом на самой корме), и регулировать мотор в центре лодки, вот и мечешься, как угорелый...
Миновав грозовую полосу, пересекшую Енисей, уже часам к одиннадцати вечера добрался я до заброшенной деревни Мироедихи, где сохранилось несколько полуразрушенных домишек, один из которых оказался обитаемым — там жили две старушки-кето по фамилии Каторгины, младшая из них, 60-летняя Анна Харитоновна, довольно активно охотилась (за зиму добыла 13 соболей и 26 горностаев). Они рассказали мне историю деревни, которая первоначально звалась Марфино (по имени умершей жены основателя этого селения). Мироедихой же селение стало потому, что здесь жили два купца — Гавриленко и Минусенко, торговавшие разным товаром по всему туруханскому северу. Они построили здесь не только хорошие дома, но даже воздвигли каменную церковь, во что трудно было поверить, глядя на окружающие травяные и кустарниковые заросли (комарья в них роилось — не продохнуть!). До войны колхоз жил скудновато, но заметно ожил «при немцах», когда Туруханский район и все низовья Енисея заполнились тысячами безвинных тружеников, главным образом из бывшей Республики немцев Поволжья (самой первой автономии в РСФСР). Впрочем, хватало там и бывших жителей Прибалтики, и калмыков (жили, говорят, в Ангутихе), и даже греков из далекого Краснодарского края. Тогда здешний колхоз «Первое мая» был самым передовым в районе, давал много молока, мяса, картофеля, выращивали немцы всякие овощи и даже арбузы. После смерти Сталина народ начал разъезжаться, колхоз объединили с Туруханском, в деревне осталось человек восемь, а потом только эти две старухи.
Не удивительно ли, что подробная история этих мест описана вовсе не географами или краеведами, а... дочерью Марины Цветаевой Ариадной Эфрон и ее подругой Адой Шкодиной-Федерольф[3].
Дело в том, что во время туруханской ссылки Ариадну, Аду и еще нескольких женщин отправили под осень в Мироедиху помочь колхозу в уборке картошки. Они жили у старухи (Елены Ефимовны) и подробно записали ее интересные рассказы о прошлом, включая эпизод о том, как некий ссыльный грузин, живший в Курейке, проезжая деревню, забрал у этой бабы Лены ватное одеяло. Ариадна, по просьбе старухи, написала письмо великому вождю с призывом о помощи. Письмо, конечно, дальше Туруханска не ушло, но председателя колхоза вызвали в райисполком, дали ему нагоняй, после чего в колхозе провели собрание и решили: «ввиду историцкого факта помочи Сталину в годы его ссылки обеспечить старуху пензией в сумме 15 р. в месяц» (цит. А.Эфрон, с. 277).
В 1965 году (на два года позднее меня) Ариадна Эфрон, вновь посетив Мироедиху уже как вольная туристка, была поражена картиной ее полного опустошения: «Большая «заезжая» изба пуста, зияют выбитые окна, проемы дверей; примыкавших к ней избушек нет, нет и огромного сарая-амбара, стоявшего еще с царских времен. Нет и белой церковки..., не видно кладбища... Пусто; мертво; где все дети, коровы, собаки, лодки, весь скарб?.. Где венские стулья, лампы-десятилинейки с бронзовыми резервуарами, порыжевшие фотографии купцов в сборчатых сапогах и туземных сакуях, жестянки-рекламы жуковского табака и кузнецовского чая?..
Ничего, никого. Все — кончено» (А.Эфрон, с. 154).
Наутро я никак не мог завести мотор — хоть плачь! Оказалось, что «всего-навсего» зажало где-то шланг, бензин не поступал. К вечеру все же добрался до Костино (ранее между Мироедихой и Костиным располагался еще станок Мельничное, где жил прежде мой кораблестроитель — дед Осипов. Я подробно записал рассказы и его, и старушек из Мироедихи об охотничьих зверях и птицах тех мест). Недавно переименованный Костинский колхоз (был им. Сталина, стал «За мир») возглавлял Кондратий Андреевич Бихерт — из ссыльных поволжских немцев. По его словам, этот колхоз уже «поглотил» пять своих соседей (объединяли постепенно), а теперь и сам дышит на ладан, осталось полтора десятка людей.
Лучшим охотником-промысловиком в этой деревне был его коллега по горькой судьбине Виктор Карлович Шефер, попавший в эти края еще мальчишкой — зимой 1941/1942 года. Вместе с другом — Христианом Ульрихом они долго и подробно рассказывали мне о том, как издевались над ссыльными немцами разные местные начальники и надзиратели, как однажды Виктор решил, что зарежет бригадира, если тот будет посылать его снова и снова на непосильную работу, но бригадир, по-видимому, все же догадался дать парню отдых и тем самым спас себе жизнь
Жили переселенцы сначала в Баихе, где только в первую зиму умерло 140 человек — людей доводили до смерти чрезмерно тяжелым трудом на лесозаготовках и зимней рыбалке, каждое утро силком выгоняли из землянок на работу. Уполномоченные НКВД давали строгий наказ всем председателям колхозов «ссыльным спуску не давать», а местное население считало их просто-напросто фашистами, тогда как это были такие же советские люди, как и здешние жители. Выселяли их в сверхсрочном порядке, не давали взять хоть какой-нибудь домашний скарб, у большинства приезжих не было зимней одежды, обуви. Спаслись от голода тем, что у Сухой Тунгуски застрял караван с баржами, на которых везли продукты на север. Весной те баржи поломало и потопило, собирали гнилую картошку и размокшие овощи, а девкам кое-что от конвоиров доставалось («за один к ним визит давали стакан муки» — рассказала мне позднее одна старая немка, добавив, что за тех вохровцев вечно будет Бога молить). «К 1944—45 годам — продолжал рассказ Виктор — стали считать нас за людей, принимали в партию. А после 1953 года начали мы разъезжаться, но обратно в Поволжье ехать было бесполезно: все там занято, все дома скуплены за бесценок».
«Переселенец» с берегов Волги стал отличным таежником (дер. Костино)
В прошлом году Виктор решил уехать, но его встретила на улице в Туруханске Витковская, срочно собрала бюро райкома, там постановили — из района не отпускать, паспорт не выдавать. Назло райкому Виктор рванул в дорогу без паспорта, приехал к родне в Пермскую область, пожил зиму, но после енисейского приволья показалась ему жизнь дорогой и скучной. Написал Витковской, что хочет вернуться, и, по ее распоряжению, колхоз оплатил беглецу обратный проезд. Уважают все же охотников!
Пока шел разговор, в магазине «выбросили» какие-то тряпки, вся деревня устремилась туда, и мы пошли тоже. Шефер хотел взять скатерть, но какая-то баба подняла крик: «они кажный год берут!». Шефер ткнул ей в руки эту скатерть, промолвив: «На, только не ори!».
От Костино идет зимник на север, там где-то на реке Дьявольской (с притоком Дьяволенок) и у Большого Порога работает геологическая экспедиция, ходит иногда «танкетка» (гусеничный вездеход). Говорят, у буровиков в ларьке есть все, что душа пожелает, а здесь дрались из-за катушки ниток и банки консервов.
Опросил я всех колхозников и работников метеостанции, а потом решил подняться вверх по Сухой Тунгуске до тех буровиков на Дьявольской. Однако, добрался только до какого-то становища, где мне мужики отсоветовали соваться дальше — далеко и очень мелко, не пройти. Вернулся в Костино и опять пошел дальше вверх Енисеем. Труднее всего оказалось заправлять бачок топливом (а жрет, окаянный, много!), волны кидают лодку, на берегу страшно винт повредить, воронку сразу не вставишь. В тот день была изрядная «низовка» (северный ветер, который разводит большую волну на реке), идти вверх по волнам, если привыкнуть, не так уж и трудно, только на берегу потом шатает всего, никак не привыкнешь. Иногда винт на волне поднимается из воды, ревет на разные голоса. Очень опасны каменистые карги вдоль берега да бревна-топляки: они плывут вертикально, лишь иногда показывая из воды черные свои морды.
Былая деревня Баиха, где мытарились когда-то ссыльные, оказалась совсем заброшенной, как и бывший станок Пупково. Ночевал прямо на берегу, мучился от комаров, которые лезут в спальник, как ты ни ухитряйся в него прятаться.
В станке Татарском жили двое бакенщиков — старый и молодой, здесь стояла какая-то воинская часть, над тайгой высился огромный радар, а к нему приткнулось несколько бараков. Один из военных, старшина со странной фамилией Егусяк, рассказал мне о своих зимних охотах на соболей и белок (он добыл их капканами вокруг деревни больше, чем кто-либо из местных).
Вечером 20 августа, минуя опустевший станок Черноостровск (правда, жил там бакенщик, латыш Р.И.Кирейлис, тоже охотник), добрался я до относительно крупной деревни Бакланихи на правом же берегу, остановился у тихого мужичка Порфирия Еремеева, председателя колхоза «Большевик». На другой день поехал на ту сторону реки, взглянуть на урочище «Кедровый мыс». Днем низовка разошлась так, что впервые было всерьез страшно. Хотя и говорят здесь, что «лучше большая низовка, чем маленькая верховка», но если волны захлестывают через борта и нельзя повернуть лодку, это уже серьезно.
А мой председатель тоже поехал на тот берег сено косить и к вечеру не вернулся. Жена беспокоится, а тут вбегает в избу девчонка и кричит: «Я видела, они доплыли до середины реки и больше их нету!». Жена подняла ребят, ревет, что остались они сиротами, вся деревня сбежалась на берег, стон стоит и плач... Я не верил, что местные мужики могут утонуть, говорю — они повернули назад, а девчонка не поняла. В разгар переполоха кто-то кричит: «На той стороне огонь разожгли, надо и нам жечь!». Стали разводить костер, а ветер такой, что чуть ближний дом не сожгли. Под утро стало тише, и наши «утопленники» приехали, объяснив, что северный ветер превратил реку в бурное море. Здесь вообще боятся ездить по большим валам, на меня даже дивились.
Колхоз «Большевик» в Бакланихе тоже умирающий (двое латышей, несколько немцев, например, колхозный счетовод Фридрих Кемпф, любитель охоты)[4], но этого «большевика» объединили с «националами» — селькупами и кетами с реки Пакулихи. Когда-то они осваивали огромные пространства низинной тайги между Енисеем и Тазом (верховья Баихи, Турухана, Таза), там была дальняя фактория Кондыль. Потом перешли поближе к Енисею на Пакулиху. Все эти охотники держали упряжных оленей, ездили на своих нартах не только зимой, но даже и летом (нарты хорошо скользят по ягелю в «беломошных» борах). Крохотный кетско-селькупский колхоз осваивал огромные таежные массивы, охотники добывали до тысячи и даже больше белок за сезон (называли как рекорд цифру пять тысяч, это едва ли не лучшие бельчатники Сибири). Оленям на Пакулихе хватало корма, людям — мяса и дичи. Только районному начальству было очень несподручно попадать в отдаленный от Енисея поселок во время выборов или на другие мероприятия, вот и решили объединить дальних охотников с прибрежной Бакланихой, вытащить «на магистраль». Построили брусчатые бараки, но кеты не стали в них жить, они не разводят скотину как русские, не имеют огородов, живут только рыбой и мясом. Оленей, которым нужен ягель, теперь по-прежнему держат на реке Пакулихе, но осенью пастухам приходится гнать их к Енисею, где они долго мучаются, прежде чем охотники вернут их обратно на кормные участки. В результате стадо уменьшилось чуть ли не вдвое. Еще осваивали дальние угодья только пожилые охотники, которые родились в тех дальних краях и знакомы с ними. Раньше в таежных глубинках сходились оленные охотники из Фарково, Баихи и даже из Ратты (селение на р. Таз уже за пределами района), а теперь туда не добраться. В общем, группа северных кетов оказалась обреченной на гибель или прозябание в Бакланихе. Правда, некоторые опытные охотники-националы (Максуновы, Дибиковы, Кусамины), которых мне удалось опросить, дали подробные сведения о левобережных угодьях. Показатели добычи белок у них сравнительно велики (по 400—500 штук), зато соболя там почти нет, причем белковщики относятся к нему отрицательно, утверждая, что соболь регулярно поедает белок, чему они не раз были свидетелями — то хвост беличий на соболиной тропе найдут, то видят по следам, как хищник гоняется за бельчонкой...
Следующий остановочный пункт — Верещагино. В этом поселке кроме русских живет несколько семей кетов, охотятся в основном по левобережью.
Председатель сельсовета Л.К.Хотинский — молодой энергичный парень, очень интересующийся политикой, тоже балуется охотой. Хороший промысловик — Александр Гро — один из ссыльных первопоселенцев.
Здесь у меня случилась беда — отправившись в дальнейший путь и остановившись отдохнуть на берегу, я забыл заткнуть трубку отсоса, через которую при работе мотора отсасывается вода из лодки (она все-таки немного подтекала, а иной раз и волной захлестывало). Кормовую часть лодки быстро заполнила вода, затопила мотор, включая окаянное зажигание. Пришлось на веслах вернуться в деревню и сушить магнето, варить его детали в масле. Но и это не помогло, нашли у кого-то старое магнето, что-то заменили, что-то подладили — заработал, бедняга! Конечно, без помощи местных мужиков (Пимен Лукьянов выручил) я бы вовсе пропал, но все же наладился и совершил еще поход вверх по реке Фатьянихе, прежде чем двигаться дальше по Енисею к Зыряново.
Этот поселок стоял на высоком месте, чуть ниже большого острова Опечка, новые дома на крутом берегу, школа, почта, магазин, клуб, пекарня — весь набор жизнеобеспечения. Колхоз «Первое мая» был небольшой, но крепкий, держали и скот, и звероферму, немало добывали рыбы. Но, увы, Зыряново уже было обречено на гибель, ему грозила судьба Мироедихи.
Смерть енисейских деревень растягивается на несколько стадий, и важный этап к тому — объединение колхозов. Район фактически давал «установку» на то, чтобы люди из двух соседних поселений перебирались в одно. Народ чаще предпочитал этому просто уехать куда глаза глядят. Тогда под предлогом «нерентабельности» закрывали постепенно и почту, и школу, и пекарню, и клуб, под конец убирали магазин, и людей буквально выгоняли с насиженных мест, поселки пустели и гибли. Районному же начальству — чем меньше населенных пунктов, тем меньше забот и хлопот — вот в чем основная причина этого явления.
«...с брегов печальных Енисея»
Колхоз в станке Нижнее-Имбатском, где раньше был отстойный пункт енисейского пароходства и остались целые кварталы брошенных домов, объединили с Сургутихой, стоящей на гнилой протоке с болотной водой, туда не могут порой зайти даже почтовые катера. Зыряново же решили объединить с Канготовым, где доживают полтора человека в домах-развалюхах. Но тамошние горлопаны не хотели переселяться в Зыряново, и вот результат — Зыряново переселяют, а Канготово само собой сгниет...
Все это меня так возмутило, что стал я сочинять писулю в Красноярск, пытаясь убедить начальство прекратить политику ликвидации населенных пунктов, иначе в будущем госпромхозе просто некому будет работать. Нельзя считать тунеядцами, как это здесь принято, тех, кто занимается в енисейских деревнях только охотой и рыбной ловлей, — это труженики, без которых туруханский край придет в запустение. Послание это было написано мной в Верхне-Имбатском, отправлено в «край» и благополучно предано забвению, ничего изменить оно уже не могло...
Прежде Верхне-Имбатского были еще упомянутое Канготово и Алинское, были охотники — русские, немцы, латыши, кето — и колхозники, и любители, и даже штатные промысловики райзаготконторы, и все охотно делились со мной сведениями о зверях и птицах, сообщали данные о своей добыче, ничего не скрывая (ведь тогда «черного рынка» еще не было). Не всегда удавалось находить охотников в домах, порой нужно было отыскивать их на местах рыбалки («на песках») или сенокосов, но так или иначе, полевые дневники быстро пополнялись все новыми записями. Некоторые из охотников сообщали очень интересные сведения относительно образа жизни и поведения животных, отнюдь не ограничиваясь стандартными ответами на вопросы. Промысловик Иван Бальдин — сухощавый жилистый абориген — поразил меня неторопливым рассказом о том, как он сумел загнать на лыжах матерого волка, встреченного возле убитого им лося. Он добыл за последний сезон около сотни соболей, зачастую выслеживая их по следам без собаки. Большим мастером промысла был председатель Верхне-Имбатского сельсовета Константин Елизарьевич Абрамов, у которого я остановился. Он поддержал идею о докладной в крайисполком и помог мне ее составить. В Имбатском тоже жили ссыльные — А.Кайзер, К.Отт и другие.
Истинный абориген Енисея (кето) Иван Бальдин у своего летнего чума
Частенько во время плавания мне приходила в голову довольно простая мысль, что плыть по течению гораздо проще, чем против него. Поэтому я решил погрузить лодку на какое-нибудь «плавсредство», чтобы заброситься на юг района в Ворогово, а потом спускаться обратно до Верхне-Имбатского.
Выбор пал на небольшой пассажирский теплоход, называемый в просторечьи «омиком» (ОМ-356), который должен был придти в Имбатское из Туруханска под вечер. На реке разыгралась настоящая буря, причем дула самая вредная «верховка», поднимающая волну очень частую и неровную. «Омик» пришел раньше времени, я едва успел собраться, затащить все вещи на палубу, включая неподъемный вьючный ящик, подплыл на веслах к теплоходу, который на этой стоянке непрерывно била волна. А уж как затаскивали и привязывали лодку — страшно и вспоминать! Уже на ходу один из канатов перетерся, лодка едва не ухнула вниз, насилу успели прихватить ее тросом. Все же молодцы ребята-речники, помогли мне за здорово живешь, вполне бескорыстно. Не обошлось, разумеется, без новых друзей-попутчиков, с которыми распили тут же плодово-выгодного, потолковали об охоте... До хрипоты спорил я, выступая в защиту лучшего охотника района немца Фельбуша, который ушел из колхоза и уехал, но потом передумал, как и костинский Шефер, вернулся, только не в колхоз, а стал штатным охотником райзаготконторы. Колхозные горлопаны подняли крик — «как это, мы ишачим за трудодни, а он деньги зашибает» (колхоз платил охотнику 25% стоимости пушнины, остальное оформлял трудоднями). Колхозное собрание постановило выселить «тунеядца и рвача» — во как!
ФОТО 284-05 Такие лодки енисейских кетов в старину называли «илимки»; они служили и как транспорт, и как жилье
Ночью, где-то у Сумароково «Омик» наш прочно сел на каменистую каргу и стоял до утра, пока не сняла его проходившая мимо самоходка «Юрий Гагарин». И у следующей стоянки никак не могли отвалить от берега, пока не подошел трактор, который спихнул теплоход, уперев ему бревно в борт. Только к вечеру были мы в Подкаменной Тунгуске, на месте впадения этой славной реки в Енисей. В Ворогово пришли глубокой ночью, пришлось дожидаться утра под откосом, а потом блукать по селу, оно довольно большое. Оттуда плавал вверх в деревню Зотино и на Осиновский порог, где чуть-чуть не угодил под красивый белый теплоход, когда в пороге опять неожиданно заглох мотор...
Был там на островах у староверов, народ этот отнюдь не мрачный и по-своему гостеприимный. Затем снова Ворогово, и по течению вниз к Подкаменной, к Бору (это большой поселок на левом берегу, там известный всему краю аэропорт, где садятся норильские и хатангские рейсы).
Добычливое осеннее утро на Елогуе. Медвежонка подарили встречные староверы
(сентябрь, 1963 г.)
Был совершен еще серьезный маршрут вверх по Тунгуске до национального поселка кетов Суломай, где пришлось немало потрудиться, чтобы всех «допросить». Основным местом охоты суломайцев в то время был бассейн реки Столбовой, которая теперь входит в пределы Центральносибирского биосферного заповедника (спустя два десятилетия мне же довелось здесь его проектировать, всю Столбовую — от вершины ее притока Дулькумы — прошел на резиновой лодке, причем в пору весеннего многоводья, чуть не утонули в ревущих шиверах).
Легче было плыть вниз (течение у Тунгуски мощное), и опять Енисеем до Сумароково (это селение считалось главным гнездовьем рыбаков, промышляющих енисейскую царь-рыбу — осетра, которого я поел там все же вволю во всех возможных видах, преимущественно же, конечно, копченом).
Устье реки Столбовой при ее впадении в Подкаменную Тунгуску
(Центральносибирский биосферный заповед
Тамошние охотники (И.Ф. и А.И.Краснопеевы, В.И.Пименов, Н.М.Спирин и другие) неплохо добывали пушнину в низовьях Подкаменной и на левом берегу Енисея. Председатель сельсовета Георгий Дмитриевич Головин показал мне какой-то удивительный самодельный капкан собственной конструкции. В поселке Бор оказалось довольно много охотников-любителей (как русских, так и аборигенов). Неплохо добывали там Юрий и Владимир Беловы, Василий и Валентин Гулеевы, Александр Сутлин. Отличным промысловиком был Мартемьян Васильевич Пирожков, работавший сперва засольщиком рыбы в Сумарокове, а потом бригадиром гослова в Подкаменной (я выбираю лишь некоторые примеры из обширных своих записей).
Многое рассказал бакенщик Кузьма Иванович Лямин, охотившийся вместе с Александром Сутлиным по тайге в бассейне Большой и Малой Хахалевки, они ловили соболей «по-старинному» — сетью-обметом. Бакенщиков тогда на реке было довольно много, и все они занимались охотпромыслом (хорошо соболевали там, например, Антон и Федор Коротких, жившие где-то напротив Сумароково, с ними ходил я стрелять уток на Калягинское озеро). Еще один бакенщик, Иван Ульянович Кузнецов, на участке до станка Комсы «дивно» добывал белку, а позднее и соболей. Он регулярно сдавал также боровую дичь (полсотни глухарей, сотню тетеревов и до трехсот рябчиков за сезон), охотился и на медведей. Надо сказать, что туруханские медведи, особенно в малокормные годы, часто становились шатунами, поэтому здесь были нередки случаи их нападения на людей со смертельным исходом (было это и той осенью 1963 года, когда я тоже охотился в тайге на Черемшанке за Верхне-Имбатским). Одно время здесь даже премии платили за медведей как за особо опасных «хычников». Бакенщик из Подкаменной Тунгуски Семен Николаевич Попов вместе с Александром Ждановым неплохо соболевал по речке Сухой Лебяжке. Он считал почему-то, что самая лучшая приманка для соболей — нерпичий жир (привезли ему с Байкала).
В Комсе охотники шибко жаловались, что какие-то инспектора отбирали у всех малокалиберные винтовки (тозовки), которые теперь будут давать только одним колхозникам. Ефим Данилович Коротков рассказал, как он промышляет с Л.Е.и Г.Е. Москвичевыми — тоже обметом, ходят на правобережье в сторону Дубчеса, где за 70 км отсюда живут строгие староверы. Мне рассказывали, что районные власти вели с ними упорную войну, даже устраивали настоящие облавы, вывозили насильно из глубинки, чтобы они жили на Енисее «как все люди», но те опять убегали в свою глушь. Я не раз видел староверов, привозивших сдавать (или продавать на пароходы) бруснику — главную народную кормилицу в тех краях. Мужики-староверы отличались тогда крепкой статью; в отличие от прибрежных жителей, они всегда были трезвы, серьезны, доброжелательны, мне запомнился особый взгляд их ясных голубых глаз. Я решил сходить пешком к ним на Дубчес, но мне отсоветовали — во-первых, далеко, во-вторых — не сразу там людей отыщешь. Пришлось ограничиться опросом тех, кого застал в Комсе, — Лямич Петр Андреевич (его напарник П.М.Верных) и штатный охотник РЗК Ермолай Кирсантович Кропачев (не знаю, верно ли записал его отчество) осваивали угодья по речкам Сумарочихе и Рыбной. Вместе с Агапом Глазыриным они добывали до полсотни соболей и 250 белок только в начале зимы (первый заход — до середины ноября, когда собаки работают), потом делали второй — уже на лыжах с нартами, а в конце сезона и третий — «гайновать», искать белку по зимним убежищам (трудная охота, требующая особого мастерства и сноровки). Весной и ранней осенью промышляли ондатру, но ее стало мало из-за высокой воды.
Ягельные сосняки по левобережью Енисея славятся обилием брусники и боровой
дичи
Вечером 23 августа пришел я в станок Лебедь, где был отмирающий колхоз имени Куйбышева во главе с председателем Геннадием Михайловичем Гавриленко, тоже охотником (напарник его И.А.Ярков). Зверовод Павел Иванович Попов подробно рассказывал об освоении тайги в недавнем прошлом и о нынешнем ее запустении. Почему-то записей в Лебеде и Мирном у меня немного. Мирное когда-то было центром, где располагался не только колхоз имени Ильича, но и сельсовет. Потом колхоз объединили с Бахтой, в Мирном обосновался стационар Института географии АН СССР, возглавляемый Сыроечковским, туда каждое лето приезжало много зоологов, ботаников, разных студентов и практикантов. Но я никого из них там тогда не застал. Остались записи опроса только Николая Ивановича Будакова, Антона Степанова и Ивана Афанасьевича Яркова из Лебедя.
Многие енисейские «станки» пришли в запустение
От Мирного я ходил пешком по тракторной дороге за Сохатиный ручей и уже где-то в тайге повстречался с Яковом Исидоровичем Коротких, тоже «штатником» из Комсы. Он рассказал, что еще недавно там была хорошая охотничья бригада — Лямичей (Иван, Антон и Павел), ходили с ними также Ефим Толстов, Митрофан Баглич, и все хорошо добывали, но на них взъелись районные власти, обвинили в «тувнеядстве», и теперь никого из них в поселке нету (а где они — я не понял). Ходили они «на себе», с нартами и собаками, «тянули лямку» (нартовую), ставили зимние палатки или подобие чумов, осваивали довольно обширные пространства («шибко надрывались задарма»), но все это уже в прошлом. Еще «допросил» я где-то там же Павла Евдкимовича Копытова и Николая Акимовича Никифорова — охотников-любителей, сдававших довольно много пушнины и дичи. Поминали они старика Осипа Степанова, ставившего черканы и кулемки на горностаев. Еще нашелся Карп Михайлович Тыганов, он охотился где-то по Малой Варламовке.
На другой день в Мирном появились какие-то проезжие люди (не то рыбаки, не то экспедиционники), они устроили большое застолье, но мне не понравилось их высокомерное поведение, пренебрежение к аборигенам, поэтому посреди ночи (причем в дождь) меня понесло уезжать, кое-как завел мотор и двинулся прочь с тяжелой обидой в сердце.
Председателем колхоза им. Ильича в Бахте был Попов Леонид Андреевич, а заготовителем работал его брат Николай (до этого — председатель колхоза в Келлоге). Колхоз, по словам председателя, старался помогать охотникам — поставил избушку где-то на Бахте, выдавал промысловикам палатки с печкой и т.п. Бахтинцы сдавали тогда не только шкурки соболей, белок, горностаев, ондатр, но и росомах, лис, зайцев и даже бурундуков! В колхозе были разработаны нормы выработки: сделать нарту — 3 трудодня; доставка груза охотникам
(20 кг на 70 км) — 2 трудодня; доставка пушнины из тайги в деревню — 1 трудодень за 8 кг, а оплата трудодня — от 1.00 р. аж до 1 р. 20 коп.
В Бахте многое рассказали мне Андрей Иванович Сибуль (охотился с братом, ставили они много капканов, осваивали обширные территории между Енисеем и низовьями Бахты), Сергей Иванович Андреев, лесник Василий Иванович Хохлов, колхозники Серафим Егорович Шляхов, Илья и Николай Плотниковы (напарником их был Мальцев), Павел Васильевич Степанов, Николай Васильевич Синяев, Анатолий Семенович Хохлов, А.П.Немчин, И.К. Климов и другие; бакенщики Егор Елизарьевич Хохлов и Петр Трофимович Попов (напарник — П.В. Хохлов). Звучны имена и отчества этих сибиряков, но встречались там изредка фамилии Лямичей, Тыгановых, напоминающие о тех временах, когда на Бахте еще жили эвенки. Они держали оленей, но, как и в других местах, охотникам-националам здесь очень не благоволили местные власти: не разрешали кочевать, заставляли прекратить традиционный образ жизни, перейти на полную оседлость, «в общем, изводили их всяко-разно», как выразился один из старожилов. В результате в 1955 году «убрали» последних оленных эвенков Бахты, и только несколько фамилий теперь напоминают о том, что они здесь когда-то жили.
Минуя заброшенный станок Новоселово, посетил я жилую деревню Чулково, что на левом низинном берегу. Там встретил Владимира Константиновича Латикова (напарник его — Баженов), Николая Евлампиевича Елисеева, Ивана Тихоновича Баглича (его напарник — Голубчиков), которые промышляли исключительно по левобережью. Зазвучали новые названия рек и речушек — Алтус, Долимчес, Сиговая... Упомянутый Виктор Андреевич Баженов, Даниил Платонович Макаров, а также еще один Гро (Карл Карлович, председатель здешнего колхоза им. 17-го партсъезда, едва ли не все участники коего были в свое время уничтожены) дополнили картину освоения левобережных просторов между Енисеем и низовьями Елогуя. Этот колхоз сдал довольно много шкурок белки, горностая и ондатры, зато соболя совсем мало. За доставку в тайгу «на себе» 30 кг груза охотникам начисляли один трудодень (один рубль двадцать копеек).
28 августа вышел я из Чулково и опять опростоволосился. Стал варить на берегу какую-то лапшу и не заметил, как из бачка тихо вытекает бензин. Осталось его совсем мало, между тем «низовка» развела сильный вал, трудно было обходить каменистые карги. Неожиданно встретился знакомый охотовед из Норильска Валентин Петров, он изучал здесь ондатру и собирался двигаться вверх по Елогую. Это было и мне попутно, чтобы пробираться в Келлог, где жили кеты. Валя налил мне литра три бензина, но все-таки до Имбатского не хватило, подходил вечером уже на веслах, благо по течению, хотя встречный ветер ему и препятствовал.
На другой день поплыли мы с Валей на его лодке на левый берег, а на обратном пути заехал он в такие валы, что я уже начал стаскивать свои высокие сапоги, чтобы плыть, причем было это как раз посреди бушующей широченной реки. «Сиди, мать твою, черпай ведром, да побыстрее!» — заорал Валентин, и это спасло нас, хотя волны через борт хлестали так, что я не успевал отчерпывать. Кажется, никогда в жизни не был так близок тот свет, но Бог нас, дураков, все же помиловал...
Про поездку мою вверх по Елогую до Келлога, про удивительный дальнейший маршрут речкой Малой Кыксой до озера Дында (исток реки Таз), где я повстречал семьи оленных селькупов Ириковых и Баякиных, надо рассказывать особо (лишь кое-что написано об этом в «Таежных далях»), оставим на время... Келлогские записи заняли целый полевой дневничок. Тамошний колхоз им. Ленина тоже, увы, круто шел «на спад», оленей осталось меньше сотни, дела шли все хуже и хуже, впрочем, тайга щедро снабжала всех местных жителей и мясом, и рыбой, и всякой ягодой. Почти в каждом доме под стерхой чердака висели большие связки глухарей и копалух — в те времена их можно было стрелять десятками каждое осеннее утро на песках Елогуя и его притоков (глухари вылетают на отмели за камушками). Сохатых добывали чуть ли не на окраине Келлога; за соболем местные охотники ходили чаще всего тоже неподалеку. «Убьет соболя — лежит дома, пока не пропьет, не проест. Нет того, чтобы планы выполнять» — жаловались на местных охотников заготовители, упрекавшие аборигенов в лености. Между тем, исконный таежный закон — «котел-мера», ограничение добычи в рамках личного потребления, на самом-то деле есть единственно верный принцип неистощительного таежного природопользования, хотя объяснить это председателям колхозов или работникам райзаготконтор было, разумеется, невозможно...
В Келлоге я встретился с прилетевшим туда на пару часов начальником нашим, Сыроечковским, который оставил мне двух своих эвенкийских лаек, вывезенных когда-то из Байкита, — старика Костю и молодого Кокчана — с обязательством доставить их после сезона осенне-зимних учетов в Москву. И опять слишком долго рассказывать, как спускался я по Елогую (с заходом по Сиговой) уже в период ледостава, пробиваясь по утрам через молодой ледок, как пришел в начале октября в Верхне-Имбатское, а потом затаскивался в зимовье на речке Черемшанке, где пробыл до середины ноября; выходить пришлось уже на лыжах.
Зато я лично проверил тогдашний основной способ промысловой охоты в раннезимний период — запрягаешься в нарту (часто вместе со своей собакой), тянешь ее лямкой, поправляешь слева прикрепленной палкой (своего рода «оглоблей», забыл ее название), волочешь снаряжение, а то и палатку с печкой, ночуешь когда у костра, когда в избушке, каждый вечер рубишь топором дрова на долгую ночь — работенка, что и говорить, нелегкая. Еще тяжелее даются более поздние заходы — в декабре-январе при крутых морозах. В эту пору руки примерзают к железякам и капканам, а останавливаться на ночлег надо чуть ли не в два-три часа дня, чтобы хорошо подготовиться и не застыть ночью. Не легче и вылазки «третьего захода» — при гайновании.
Зимовье на р. Столбовой
Совсем другой, причем гораздо более рациональный способ освоения угодий был у коренных народностей туруханского севера — селькупов, эвенков и кето. Они использовали оленей, причем все по-разному — кто в нартах разъезжал по боровым и ягельным просторам (селькупы и кето по левобережью), кто ухитрялся ездить на оленях верхом, ведя в поводу несколько вьючных (эвенки в бассейнах Тунгусок и Бахты), кто вел такой оленный караван пешком. На оленях эвенки перевозили не только скарб и продукты, они вьючили свертки бересты или оленьи шкуры, из которых легко и быстро в любом удобном месте ставили свои легкие чумы — так осваивалась темнохвойная тайга правобережья Енисея вплоть до самого «Камня» (Средне Сибирского плоскогорья).
Но советская власть ломала через колено не только зажиточных российских крестьян-кулаков (наиболее трудолюбивых и хозяйственных) в приенисейских деревнях, сгоняя их в нищие колхозы, но и аборигенов-охотников, нарушая весь их давно привычный традиционный уклад жизни. При этом говорилось много красивых слов о переходе от первобытности к социализму, о новом быте и культуре, в общем «хотели как лучше, а получилось как всегда». Не царская власть (тоже не свет в окошке!), а именно наша, советская, извела малые народы Севера. Если сегодня посчитать, сколько осталось в Туруханском районе охотников-аборигенов, и сравнить эти данные с материалами 1930-х годов (не заглядывая в более отдаленное прошлое), результаты скажут сами за себя. Выродились наши северяне...
Спустя почти 20 лет я снова оказался в знакомых туруханских краях, проектируя упомянутый Центральносибирский биосферный заповедник. Всю осень 1982 года провел в самых верховьях Елогуя, где охотились уже не кеты, а семейная бригада Смирновых (они переехали сюда из Хакасии). Рядом был участок промысловика со странной фамилией Мулява (оказалось, что это был сын ссыльного немца Мюллера, решившего сменить фамилию). Долго пробирались мы со старшим Смирновым берегом Елогуя до одной из его избушек, возле которой был оставлен снегоход «Буран». Когда же добрались, оказалось, что побывал здесь недавно медведь и прогрыз полиэтиленовый бачок на «Буране». Ох, и материл же его старик, заклеивая бачок при помощи расплавленного капронового чулка (залатал, кстати, прочно). Главное, говорил он, медведь-то никудышный, кулаком зашибить можно, а туда же, напакостил... Но все это уже иное повествование...
Да, жизнь охотников за минувшие два десятка лет изменилась капитально. В 1964 году на базе упомянутых колхозов были созданы три государственных промысловых хозяйства — Северо-Туруханский, Южно-Туруханский и Вороговский. Тогда же началось и техническое переоснащение, появилась новая техника, о которой только мечтали охотники, запрягаясь в нартовую лямку. Снегоходы «Буран», мотопилы «Дружба», различные рации, наконец, вертолеты «Ми-4», «Ми-2», «Ми-8» освободили промысловиков от тяжких физических трудов, освоение тайги пошло невиданными темпами, в ней не осталось дальних и недоступных мест. Теперь охотник должен быть не любителем природы и ненавистником цивилизации, как это было еще недавно (на моей памяти), а ловким технарем, владеющим не столько ружьем и топором, сколько гаечными ключами и отвертками. Он и капканы развезет, и бревна на избушку или на дрова напилит, и врача по санрейсу вызовет. Тайга наполнилась ревом моторов и хрипом радиораций... Хорошо-то хорошо, но надолго ли хватит ее ресурсов при таком-то «рациональном» освоении?
И вот уже нет тех госпромхозов, как не стало былых колхозов, почти нет ни государственного учета, ни надзора за охотой и рыбной ловлей, а каков будет итог? — Опустошение и «общая катаклизма», как говорил мой друг, ученый из алтайских староверов, Фатей Шипунов, пытавшийся в свое время наладить правильное комплексное таежное хозяйство (памятный многим «Кедроград» в горном Алтае) и потерпевший жестокое поражение, ибо Кедроград стал простым леспромхозом.
...А экспедиция наша, хотя и дала практический результат, не обошлась без потрясений. Начальник Красноярского крайохотуправления Иванов затеял кампанию прокурорских проверок, обвинил Сыроечковского в растрате государственных средств. Следователи стали проверять каждый наш шаг и каждую бумажку, лично меня уличили в оформлении на работу моториста и проводника, хотя на самом деле я ездил по Енисею и ходил по тайге в одиночку (правда, выполняя при этом работу даже более, чем за двоих, да и за всякую помощь приходилось расплачиваться). Слава Богу, проверка показала, что Осипов действительно сделал лодку, что она в натуре оставлена мною председателю сельсовета К.Е.Абрамову в Верхне-Имбатском вместе с мотором, который не был продан и пропит, как предполагали наши ревизоры. Уж не знаю, как и чем успокоилось прокурорское сердце после всех этих ревизий и проверок, но нервы нашему начальнику потрепали всерьез, ему есть что вспомнить и помимо таежных изысканий...
Обсчитав и обработав все результаты своих странствий, я сдал целых три итоговых отчета — «Повидовой обзор охотничье-промысловых животных Туруханского района», «Фактическое освоение охотничьих угодий Туруханского района» и «Опыт комплексной оценки охотугодий» (того же района). На основе наших материалов и были созданы туруханские госпромхозы, о которых местные жители говорят теперь только уважительно. Отчеты же мои, надо надеяться, до сего дня сохраняются где-то в анналах охотуправ, хотя сие предположение требует проверки и уточнения.
Сноски
[1] Станками (от слова «стан», «становище») называют малые селения по Енисею.
[2] Кето или, правильнее, кеты — своеобразная, очень небольшая народность в
бассейне среднего Енисея. В прошлом их называли «енисейские остяки».
[3] См. книгу А.Эфрон «Мироедиха» и А.Федерольф «Рядом с Алей», М.,
«Возвращение», 1996.
[4] См. также «Привет из Бакланихи» Лаймона Кульмита.
Охотничьи просторы 3, 2003 (37), с. 190—210;