В том, что поляки внесли свой вклад в социально-экономическое и культурное развитие нашего региона, у меня нет сомнений, поскольку многие из живших в нашем районе поляков были людьми образованными. В нашем музее мы приступили к работе над темой «Поляки на берегах Чулыма». В связи с этим возникает масса вопросов, на которые нам еще предстоит ответить.
А пока я хочу рассказать о судьбе моей бабушки – польки Василисы Ануфреевны Янушевской-Слабухо 1887 г.р., уроженке Варшавского воеводства.
Что я знаю о своих польских корнях? Почти ничего. Моя прабабушка Хиония Казимирова Стравинская была крестной какого-то польского пана. По рассказам бабушки, была она красавицей: стройная, с длинными ухоженными косами, всегда веселая и опрятная, чем привлекла внимание старого пана и была принята на службе в панский дом. Вскоре ее выдали замуж за крепостного мастерового человека. Недолгим было счастье молодых: призвали мужа Хионии на воинскую службу. После отъезда рекрута стали люди недобрые слова говорить о красавице-служанке да о старом пане. Будто заигрывает он с нею, подарки дорогие дарит... Встревоженная мать Хионии попыталась поговорить с дочерью, а та лишь отшучивалась:
– Да что вы, мама, мало ли чего люди говорят!
Засобирался пан со своею женой во Францию на всю зиму, закручинилась тут Хиония, да и призналась матери, что забеременела от старого пана. Отчаявшаяся мать уговорила Хионию сходить к бабке, которая помогала женщинам избавляться от беременности. Только из дома вышли – табор цыганский навстречу. Из толпы подбегает к ним цыганка, окинула их обжигающим взглядом черных очей и промолвила:
– Ой недоброе вы задумали! Родится девочка, а тебе, молодица, смерть страшная будет. От судьбы не уйдешь! (Удивительно, но предсказания цыганки потом сбылись...)
Напуганные страшным пророчеством, женщины вернулись. А через какое-то время родила Хиония девочку, которую назвала Василисой. Зачастила Хиония в костел, стала набожной и задумчивой. О чем она просила Бога, никогда не узнать.
Через полгода вернулись паны, и снова закружила Хионию любовная карусель. Вернулось к ней прежнее веселье, стала она щеголять в обновках. А когда засобирался пан в очередной раз за границу, Хиония призналась матери об очередной беременности. Так у моей бабушки появилась сестра Анастасия.
Когда Василисе исполнилось пять лет, вернулся со службы муж Хионии. За неверность бил он свою жену смертным боем, едва откачали сбежавшиеся люди, а девчушек схватил за платьица и перебросил в свинарник. Бабушка так вспоминала об этом:
– Настя упала, об корыто нос разбила, я половчее была. Свиньи огромные обступили нас, хрюкают. Мы все в навозе, ухватились друг за друга, плачем. Кто-то за бабушкой побежал. Она нас к себе увезла. Долго болела Хиония, потом отошла. А вот ее мать безумная жизнь дочери совсем подкосила, стала частенько за сердце хвататься. И однажды, видимо, почуяв свою смерть, повела она девочек к своему родному племяннику Онуфрию Янушевскому. Его жена Стася не могла иметь детей. Супруги Янушевские посчитали это даром судьбы и, забрав малышек, переехали на новое место жительства в Белоруссию, где стали жить в польском уезде Витебской губернии.
По воспоминаниям Василисы Ануфриевны, следом за ними из Польши приехала Хиония с мужем и двумя дочерьми: Верой и Стасей. Что послужило тому причиной, она не знает. С Хионией ни Василиса, ни Анастасия никогда не общались, даже на свои свадьбы они ее не приглашали.
Станислава Янушевская слыла искусной рукодельницей: пряла, ткала, шила, вышивала, вязала. Всему этому она обучила своих названых дочерей.
Судьба Хионии, как и предсказала цыганка, действительно сложилась трагично. Во время Великой Отечественной войны Хионию вместе с младшей дочерью Стасей, ее мужем и шестнадцатилетним сыном немцы повесили за помощь партизанам.
У Василисы Онуфриевны судьба сложилась таким образом: накануне первой русской революции на одной из ярмарок в Ленске она увидела статного красавца в форме унтер-офицера. Он тоже с любопытством уставился на молодую с распахнутыми голубыми глазами, с длинной ниже пояса косой. Подошел, хотел познакомиться, а она рассмеялась и убежала с подружками. Но бравому воину труда не составило разузнать о ней все. Василису прочили за сына лавочника. И надо же было случиться такому, что в один день приехали ее сватать два жениха. Невеста, которой исполнилось всего семнадцать, совсем потеряла голову. Убежала в горницу и принялась плакать. Дядя, который уже вроде бы столковался с лавочником о свадьбе, растерялся, не зная, как поступить. И тогда решительная тетя Стася, сказала свое слово:
– Неволить не будем! Ей жить, ей и судьбу свою выбирать!
Василиса выбрала унтер-офицера – Михея Алексеевича Слабухо. И об этих корнях мне почти ничего неизвестно, кроме одной истории, связанной с бабушкой Михея Алексеевича по линии отца. Она была шведкой, привез ее к себе в жены мой предок из какого-то похода. До конца своих дней она так и не научилась белорусскому языку, была молчаливой, трудолюбивой, очень ответственной и весьма трепетно оберегала очаг. Василиса Ануфриевна так вспоминала о ней:
– После свадьбы я переехала жить к мужу в деревню Дягели (в войну это поселение фашисты сожгли). Подъехали к дому. Навстречу вышла высокая старуха с грубыми чертами лица, протянула мне обе руки, что-то сказала на непонятном языке и ввела меня в дом. Муж сказал:
– Это моя бабушка!
Была она высокой, рыжеволосой, очень вкусно готовила, хлеб у нее получался всегда хрустящим и аппетитным. По легенде, с ее появлением в роду Слабухо стали рождаться рыжеволосые высокие парни, наделенные воинскими способностями.
Соседи, как вспоминала Василиса Ануфриевна, звали эту женщину «чухонка», но были с нею дружны, она прекрасно вязала, к ней обращались за помощью. Умерла она в конце 1906 года.
В период столыпинской реформы Михей Алексеевич с родственниками решил перебраться в Сибирь. Надел земли получили в участке под названием «Угловой» в Большеулуйской волости. Вместе с другими крестьянами, прибывшими из Белоруссии, стали обустраивать деревню. Вначале ее назвали «Северный Угол», затем переименовали в Покровку.
Новоселы надрывались в непосильном труде, раскорчевывая участки земли, отведенные под усадьбы и поля. Сеяли в основном ячмень и овес. Ссуду на строительство домов получали в Ачинской переселенческой управе, там же выдавалась ссуда на приобретение скота, лошадей и пахотного инвентаря.
Когда родился первенец, Василиса, воспитанная в семье католиков, не препятствовала крещению своего сына в православном храме села Новоселово. И как она потом считала, Господь наказал ее за такое отступничество. Рожала она своего сына дома. Во время родов рядом с нею находились ее подруги Мария Белочук и Анастасия Загнетова, помогавшая бабке-повитухе по фамилии Ворончук. Младенец свое появление отметил громким плачем, родился он голубоглазым и, к огорчению роженицы, рыжим. Роды закончились благополучно, и по настоянию многочисленных родственников и друзей на второй день мамашу с малышом по тряской дороге повезли в церковь. Крестной матерью нарекли Анастасию Загнетову. Случилось это событие 20 августа 1910 года. А запомнилось оно и передается из поколения в поколение вот по какой причине. Крещение в Новоселовской церкви прошло спокойно. Малыш сладко спал. Совершившие обряд люди засобирались в обратный путь. Препятствием на дороге от деревни Покровка до села Новоселы была река Чулым. Переправу через реку осуществляли на пароме, который передвигался по натянутому через реку канатному тросу. Молодая мамаша, прижимая младенца к груди, о чем-то беззаботно болтала со своей подружкой. Паром уже доплыл до середины реки, как вдруг лошади, словно испугавшись чего-то, попятились назад, и молодицы, не успев осознать случившееся, забарахтались в стремительном течении реки. Василиса не умела плавать, ее единственным желанием было спасти малыша... Мужчины кинулись в воду. Василису ухватили за косы и вместе с малышом, которого она судорожно прижимала к груди, подняли на паром. Роженицу долго приводили в сознание, малыш, искупавшись в холодной воде, проспал богатырским сном до самой Покровки. Анастасия Загнетова всю жизнь в трудные минуты будет говорить своему крестнику:
– Держись, Сашка, ты дважды крещенный, выдержишь! Господь тебя спас, и жить ты будешь долго.
Через 4 года у Василисы Ануфриевны родиться еще один сын – Петр.
В Первую мировую войну многих мужчин из сибирских деревушек призовут на фронт. Михей Алексеевич будет контужен под местечком Сморгань, там же он спасет своих друзей: Андрея Врашова и Степана Белочука, мужа Марины – подруги своей жены. За спасение боевых товарищей командир полка подарит ему серебряные часы. Эти часы во время Гражданской войны заберет белогвардеец Самков.
Революция и гражданская война отрицательно сказались на развитии сибирских деревушек. Продразверстка была настоящим бедствием, уничтожившим сотни крестьянских семей. Люди умирали от голода.
Василиса Онуфриевна не гнушалась никакой работы. Еще до революции она на всю округу прославилась мастерством ткачихи, Михей Алексеевич в зимнее время охотился. К нему приезжали за собольими и лисьими шкурами из Ачинска. Естественно, горожан встречали в горнице, устланной дорожками с красочными узорами. Вот и заваливали Василису Онуфриевну заказами жены перекупщиков пушнины. Ночи напролет колдовала мастерица над своим ткацким станком. В подарок кто-то из купцов ей лампу керосиновую привез – небывалая роскошь по тем временам!
Михей Алексеевич, в котором проснулся рачительный хозяин, мельницу водяную вскладчину с братьями Блинковыми на речке Тюхтетке построил. Славился он на всю округу и как охотник, добывал лисиц, соболей, сохатых, медведей, волков. Но охотиться на крупного зверя он перестал после того, как 50-й по счету косолапый подмял его под себя. Об этой истории написал в своей книге М.Тихонов «Медвежий угол за Чулымом», вышедшей в 2004 году в г.Красноярске.
Михею Алексеевичу нравилось увлечение жены, он всячески поощрял ее стремление сделать красивые вещи для дома. Для работы он выделил ей комнату в большом крестовом доме, станок ткацкий сделал собственными руками. Кроме охоты была у Михея Алексеевича еще одна страсть – любил он плотничать и столярничать. Он и сам не мог объяснить, откуда у него возникло такое желание – делать лодки. Там, где он вырос и провел свою юность, кроме небольшого озера рек не было. Но лодки у него получались добротные, широкие, удобные. Он представления не имел, как их строить. Лично мне дед так объяснял:
– Никогда не видел, как делают лодки. Привез доски, взял рубанок, а мне будто кто подсказывает, как каркас строить, как доски накладывать… Не знаю, как-то само получается. Василиса Онуфриевна по-своему это толковала: «Это в нем шведская кровь играет».
Период НЭПа стал очередным подъемом крестьянских хозяйств. Многие смогли в рассрочку приобрести необходимые в крестьянском дворе сельхозмашины: веялки, сеялки, сенокосилки, жнейки и др. Иногда сельхозмашины приобретались вскладчину, на паях. У более зажиточных крестьян стали появляться сепараторы, швейные машинки.
Изучая архивные документы, я поняла, что не только работой жили столыпинские переселенцы.
Отстроив дома, они принимались хлопотать об открытии школ, строительстве церквей. В деревни Покровка после гражданской войны была открыта начальная школа. Михей Алексеевич, закончив в свое время четырехклассную министерскую школу, считался грамотным человеком. Он видел уровень преподавания в деревенской школе, поэтому сыновей определил на учебы в первую городскую школу в Ачинске. Там работали преподавателями учителя бывшей городской гимназии.
В Ачинске детям снимали квартиру. Учились мальчики хорошо. Закончив школу, Александр поступил в Томский государственный университет на геологический факультет. Проучившись год, понял, что его больше влечет живая природа, поэтому перевелся на другой – биологический факультет.
В деревне Покровка жизнь шла своим чередом. Крестьяне организовали колхоз «Путь к социализму», каждый из вступивших сдал туда часть своего имущества. Стал колхозником и Михей Алексеевич.
Разбирая старые бумаги, я нашла пожелтевший тетрадный лист, в котором рукой Михея Алексеевича сделана такая запись:
«10 марта 1933 года из Москвы, Харькова, Ленинграда-2 выписаны:
1. Л.П.Сабанеев «Охотничий календарь»
2. А.Черкасов «Записки охотника Восточной Сибири»
3. С.М.Аксаков «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии»
4. М.П.Вавилов «Охота в России во всех ее видах»
5. Ю.Ливоровский «Лайки и охота с ними»
6. П.В.Ланге «Трытник, его конструкция и применение в условиях русской охоты».
Внизу мелким почерком помечено: «Из Ленинграда посылку получил 30 марта 1933 года». А через месяц в деревне Покровка состоялось собрание бедняцкого актива, на котором Михей Алексеевич и его жена стали «кулаками-мироедами», были лишены избирательных прав и «вычищены» из колхоза. Это решение тут же отразилось на судьбах их детей. В мае 1933 года в Томском государственном университете имени В.В.Куйбышева состоялось собрание студентов, на котором выступали комсомольцы с пламенными обвинительными речами в адрес «волка в овечьей шкуре», проникшего обманным путем в их студенческую среду. Более того, при обыске в общежитии у студента Слабухо под матрасом был найден томик стихов буржуазного поэта Есенина! После бурного собрания появился приказ директора университета:
«Студента первого курса биофака специальности «Охотоведение» А.М.Слабухо, как социально чуждого, выдававшего себя за колхозника, оказавшегося сыном кулака-лишенца из числа студентов университета исключить, без права поступления в ВУЗы Союза СССР. Сектору кадров предлагаю сделать соответствующие метки на документах Слабухи. Коменданту тов.Торкиной немедленно выселить Слабуху из общежития и отобрать профкарточку. Зачетную книжку № 803 студента Слабухи А.М. аннулировать. Основание приказа «102 от 22.05.1933 г.». Пройдут годы. Александр Михеевич обратится в соответствующие органы, чтобы получить справку о реабилитации. Ему ответят, что лишение избирательных прав и исключение из университета не являются политической репрессией. Тогда как же все это назвать?
Василиса Онуфреевна так вспоминала о раскулачивании:
– О том, что в деревне проходило собрание, на котором решалась наша судьба, мы не знали. Михей Алексеевич и его братья общались с мастеровыми людьми, с которыми у них была взаимовыручка. Если кузнец Мазепа Иван что-то ремонтировал Михею Алексеевичу, то тот делал для пасеки кузнеца ульи. Хозяйственные мужики и заготовкой кормов занимались сообща. Вместе всегда было легче.
Как раз, – рассказывала бабушка, – к нам приехала из Мелецка дочь друга моего мужа. У нее был маленький ребенок, которого мучила грыжа. А у нас бабка Ворончиха всякие заговоры знала. Понесли мы к ней младенца, она приказала ждать того дня, когда луна на ущерб пойдет. Михей Алексеевич принес с чердака зыбку, в которой мы своих сыновей качали. Повесили к потолку, шумит малыш, и нам как-то веселее стало.
В тот день, когда нас кулачить пришли, мужики по последней дороге за остатками сена на луга поехали. Я стала блины печь. Внесла кусок сала, отрезала от него ломтик, чтобы сковороду смазывать, тут стук в дверь. Входят: председатель сельсовета, секретарь партячейки и наши домовыращенные активисты: Редькин, Ильин, Круляков, Федоров – деревенская лодырня. Зачитывают какую-то бумагу, а у меня перед глазами все поплыло, едва на ногах устояла. Девчонка как закричит:
– Куда вы нас гоните! Вы что, с ума посходили? Хоть мужиков дождитесь!
Пришла в себя, выглянула в окно, а там беднота хозяйничает. Из амбара бочки с салом, сахаром, медом выкатывают. Кадки с мукой тащат, скот из хлева за рога выводят, свиньи визжат... Я пошевелиться не могу, в голове одна мысль: «Господи, за что ты нас наказываешь?» Тут вбегают мои подружки Настя Загнетова и Марина Белочук, тормошат меня: Василинка! Скорее давай свои вещи. Я – к сундуку, выгребаю юбки, полушалки. Настя мне: сережки, кольцо снимай! Марина схватила мою шаль и полушубок и под шумок они хоть это сберегли для меня. Активисты в дом зашли, из подполья картошку стали выгребать, сундуки выносить. Свекор совсем обезумел, на себя несколько рубах нацепил, Увидев это, активист к нему и подскочил:
– Ах ты, кулацкая морда, чего удумал! Поносил рубахи – другим отдай!
А дед в ответ:
– А ты их зарабатывал, чтобы с меня сдирать?
Все подчистую забрали, чугуны, сковороды и те вынесли, а девочка видит на столе кусок сала лежит, схватила его и в зыбку под ребенка засунула. Круляков к люльке подбежал, вытащил этот шмат сала и приказал:
– Федоровым отдадите, пусть дети сала поедят!
– Тут я не выдержала, – вспоминала бабушка, – посмотрела в глаза Круляку, так его все в деревне звали, и говорю:
– Чтобы ты этим салом подавился!
После обеда возвращаются мужики с сеном, а их уже за деревней встречают, направляют на колхозный двор, лошадей распрягают и в колхозную конюшню загоняют. Михея Алексеевича сразу же арестовали и увезли в Ачинскую тюрьму, даже попрощаться с женой и родителями не позволили. Велели нам убираться из дома, – делилась Василиса Онуфреевна пережитым. – За свекром дочь из соседней деревни приехала, старик плачет, причитает:
– Что же это за власть такая, что работающих мужиков истребляют, а лодырей и пьяниц превозносят?!
Пока он прощался с домом, который собственными руками с сыновьями отстроил, опять вернулись активисты. Зашла я в свою комнату, где половики ткала, думаю, хоть станок забрать, ведь больше мне никто такого не сделает. Все плотницкие и столярные инструменты мужа, охотничье ружье, не говоря уже о вилах, лопатах, топорах, – все отняли... Стою размышляю, и тут Круляк голос подает:
– Надо станок вытащить. Может, кто и купит его. Стали станок через дверь проносить – не проходит, а разобрать его ума не хватает. Тогда Круляк команду дает:
– Рубите его! Пусть кулацкая сука полюбуется!
Я думала, что у меня сердце от унижения и боли разорвется. Давно ли этот самый человек, пропьянствовавший посевную, приходил к нам и Христом Богом просил мужа:
– Михей Алексеевич, подсоби! Выручи зерном и дай коней землю вспахать – век не забуду!
И не забыл, кулачить пришел... После того, как нас выгнали из дома, в нем школу открыли. (Сейчас дом моего деда стоит в райцентре, а законный его владелец – мой отец, никаких прав на него не имеет, поскольку он же не подвергался политическим репрессиям. В какой еще стране можно столкнуться с таким чудовищным попранием прав человека?).
Из бабушкиных рассказов следовало, что посовещавшись с подругами, решили, что жить она будет в бане у Марины Белочук. Вестей ни от мужа, ни от сыновей не было. Однажды прибежала к ним Настя Загнетова и сообщила, что на следующий день Михаил Стрельцов (друг Михея Алексеевича) с женой поедет в Ачинск и он велел, чтобы Василиса их за деревней поджидала. Так и сделали: собрали подружки кое-какие продукты, и поехала Василиса в Ачинск на поиски мужа. Знакомые, у которых она остановилась, отправились вместе с нею в тюрьму. Кто-то из охранников им пояснил, что арестанты работают на железной дороге. Разыскала Василиса Онуфриевна мужа, узнав его в исхудавшем, с глубоко впавшими глазами человеке. Был он в изодранной одежде, выглядел измученным и голодным. Он рассказал ей о расстрелах крестьян, о тех унизительных оскорблениях, которые терпят от конвоиров, о том, что голодают и сидят по очереди в переполненных камерах. Бабушка, хранившая долгие годы золотой червонец, обменяла его у какого-то еврея на деньги, а их потратила на продукты для деда. Подкармливая деда, продала также еврею сережки и колечко.
Однажды хозяйка квартиры, где она остановилась, предложила ей сходить по грибы за деревню Малую Ивановку.
– Мы перешли железную дорогу, – вспоминала она, – прошли мимо деревни, вдали был небольшой лес – к нему и направлялись. Вдоль этого леса увидели широкую полосу вспаханной земли, а на этой полосе пучками шампиньоны. Стали их собирать. Вдруг эта женщина, как закричит – я к ней. А из земли рука человеческая торчит, а дальше нога в лапте. Нам показалось, что вся эта вспаханная полоса колышется, и люди под ней стонут. Не помню, как мы дошли до города, мы даже говорить не могли – настолько вся жизнь нам чудовищной показалась! Пошла я на свидание к мужу, сидит он на рельсах, ест суп, а я рассказываю о том, что видела... Стали прощаться, он мне говорит:
– Уезжай в деревню. Завтра будет дежурить охранник, он из нашего района, пообещал помочь нам скрыться. Михаил Стрельцов мне одежду в условленном месте оставил...
Поехала я в Покровку, а сердце болит: вдруг охранник подведет или убьют при попытке к бегству?.. Да и о сыновьях сердце изболелось. Где они? Живы ли?
Приезжаю в деревню, а там переполох – милиция ищет моего мужа и еще двух мужчин из нашего сельсовета, Блинкова и Тихонова. Встретила Настю Загнетову, она смеется:
– Пусть ищут, мужиков Михаил Стрельцов в тайгу увел. Мы им сухарей насушили.
Почти три года скрывались мужики в тайге, пока в 1936 году из Москвы не пришел ответ за подписью секретаря ВЦКа А.Киселева: «В ходатайстве удовлетворить». Эти три слова, как по мановению волшебной палочки превратили моих дедушку и бабушку из «кулаков-мироедов» в законопослушных граждан.
В ноябре 1933 года. Василиса Онуфреевна и ее подруга Марина Белочук тоже подвергались аресту. Причиной ареста послужила такая история. – У Марины муж считался инвалидом войны, а инвалидам колхоз и сельсовет оказывали помощь в подвозке дров, вывозке сена. И подруги, когда мужчины поехали за сеном, стали готовить обед: щей наварили, сала пожарили, пирогов напекли. Уселись мужики за стол, выпили по чарке, стали закусывать. Вдруг Круляков посинел, захрипев, выскочил в сени, где и упал замертво. Все страшно перепугались. По деревни слух кто-то пустил: «Отравили Круляка, за то, что кулачил Слабухов!» Вызвали милицию. Женщин арестовали, повезли в Ачинскую тюрьму, а следом на другой повозке мертвого Круляка брат в морг повез. Дорогой Круляков осыпал женщин грязной бранью, обещал сгноить их в тюрьме. Всю ночь проплакали подруги, уверяя друг друга, что к смерти Крулякова никакого отношения не имеют.
На следующий день за ними пришли. Следователь им сказал:
– Вы ни в чем не виноваты. Этот человек салом подавился.
Василиса Онуфреевна вспоминала:
– Я встать со стула не могла, – ведь это я ему пожелала салом подавиться! Я его прокляла.
После того, что пережили мои родственники в период коллективизации, они стали совершенно по-иному относиться к Богу. Михей Алексеевич никогда больше не молился, он сказал: «Бога нет! Если бы он был, то не допустил бы такое!» Бабушка наоборот, до конца своих дней просила у Бога прощение за смерть Крулякова.
До войны дедушка работал в колхозе. Защищать родину от фашистов пошли их сыновья. Петр погиб в 1943 г. на Орловско-Курской дуге. Он был связистом. Александр был дважды ранен, в звании лейтенанта закончил «свою» войну в январе 1944 года.
Василиса Онуфреевна и Михей Алексеевич до конца своих дней жили в семье сына Александра, который после исключения из университета закончил курсы счетоводов, всю жизнь проработал бухгалтером, награжден трудовыми и боевыми медалями и орденами.
Моя бабушка – полька, пережила своего мужа на одиннадцать лет. Умерла в феврале 1981 г. в селе Биримыск, оставив о себе самые светлые воспоминания у внуков и правнуков. Благодаря ее умению убеждать, все внучки пристрастились к рукоделию. Три бабушкиных рушника, которые сумели спасти от распродажи в период раскулачивания ее подружки, я передала в районный музей.
Еще я знаю, что у второй незаконнорожденный дочери Хионии – Анастасии был единственный сын, которого она тоже назвала Александром. В данное время Александр Иванович Хотулин, так его зовут, живет в Америке.
И еще я помню, что бабушка часто вспоминала какого-то Марека Полонского, и все вздыхала:
– А его за что убили?
Я лишь сейчас осознала, насколько это горько и обидно, – не знать свои корни...
«История и культура поляков Сибири».
Сборник материалов межрегиональных научно-практических конференций «История и
культура поляков Сибири» 2005-2006 гг.