В сталинских лагерях основой «перевоспитания» официально был провозглашён принудительный труд вкупе с пропагандой «всех преимуществ советского строя». Именно это было главным в деятельности культурно-воспитательных отделов (КВО) и культурно-воспитательных частей (КВЧ), призванных вести политмассовую, производственно-массовую, библиотечную и спортивную работу, а также заниматься кино и радиообслуживанием и курировать театрально-концертное творчество заключённых.
Лагерная театральная деятельность в этом перечне всегда занимала особое место. Источники свидетельствует, что в организации творческих коллективов заметное участие принимали не только инспекторы КВО и КВЧ, но руководство лагерей. Не столько ради «воспитательных» целей или заботы о культурном досуге заключённых, а потому что театры в тех условиях были едва ли не единственным доступным для лагерного начальства развлечением.
Невозможно переоценить роль художественных коллективов и в жизни самих узников ГУЛАГа. Сегодня бывшие заключённые, вспоминая тот тяжёлый период своей жизни, как о самом светлом и дорогом говорят об эпизодах, связанных с театральным творчеством.
Всё время существования ГУЛАГа в лагерях работали два типа творческих коллективов. Первые – культбригады культурно-воспитательных отделов (КВО), в оркестрах и театрах которых играли заключённые, освобождённые от общих работ. Другие – самодеятельные коллективы культурно-воспитательных частей (КВЧ), где узники занимались после основной работы.
В разные годы по всей стране в культбригадах КВО выступали многие незаконно осуждённые, впоследствии реабилитированные мастера искусств, такие как Вацлав Дворжецкий, Борис Мордвинов, Валентина Токарская, Татьяна Окуневская, Георгий Жженов, Алексей Каплер, Валерий Фрид, Камил Икрамов, Эдди Рознер, Вадим Козин, Лидия Русланова... Почти все мемуаристы и исследователи ГУЛАГа подчёркивают, что культбригады являлись, по сути, теми же крепостными труппами. Артисты здесь были бесправны, а чем-то не угодившие по прихоти начальства в любой момент могли оказаться на тяжёлых работах. Физический труд в ГУЛАГе был страшен, и приём в лагерную труппу давал шанс спастись. Как вспоминают сами артисты, главным для них было именно это, а ещё, говоря словами проведшего в лагерях более десяти лет Вацлава Дворжецкого, то, что имели возможность «заниматься любимым делом и помогать тысячам заключённых преодолевать тупость лагерной жизни, сохранить или обрести достоинство, не превратиться в скотину». [1]
Артисты попадали на этапы, меняли лагеря, почти всем довелось трудиться на общих работах. Однако даже в этих условиях, если были силы и хотя бы малейшая возможность, большинство из них продолжало заниматься творчеством – уже в составах самодеятельных коллективов.
Кружки художественной самодеятельности, которые заключённые имели право посещать в свободное от основной работы время, должны были быть организованы при культурно-воспитательных частях каждого лагеря. Согласно «Положению о культурно-воспитательной работе в исправительно-трудовых лагерях и колониях НКВД» для участия в этих коллективах следовало в первую очередь в порядке поощрения привлекать заключённых, «показывающих образцы в производственной работе и быту». [2]
На практике художественная самодеятельность существовала далеко не во всех
лагерях. Например, если говорить о местах заключения, находившихся на территории
Приангарья, то в источниках официального происхождения 1930-х – начала 1950-х
гг., в фондах политотделов лагерей, встречаются лишь единичные упоминания о
самодеятельных коллективах. Если об организации театрального творчества и
говорится, то преимущественно в негативном контексте – подчёркивается, что эта
работа ведётся случайно и бессистемно.
Характерным можно считать пример, приведённый в одной из директив за 1947 г.
начальником политотдела Западного Управления строительства БАМ НКВД майором
Тарасовым: «Кружки художественной самодеятельности клуба в Тайшете, во 2-ом и
3-ем стройотделениях, лесокомбината и др. создавались по нескольку раз и вновь
разваливались, а в первом строительном отделении, несмотря на имеющиеся
возможности даже не пытались создавать его».[3] Майор
Тарасов, как и некоторые его коллеги, считал, будто главным стимулом для
развития лагерного творчества могут стать специальные смотры и конкурсы – будут
они, наладится и самодеятельность. Однако из большинства источников следует, что
узникам ГУЛАГа проблема виделась иначе.
Для некоторых заключённых выбор – выступать в лагерных коллективах (и профессиональных, и самодеятельных) или нет, был непрост по моральным соображениям. Размышления на эту тему можно встретить у мемуаристов. Так, узник ГУЛАГа Эммануил Котляр, вспоминает, что были люди, искренне считавшие: «Безвинно осуждённый, отбывающий лагерный срок заключения, не должен ни в чём способствовать укреплению власти. И вдвойне это относится к людям искусства. Любопытно, что такой точки зрения придерживались самые разные, противоположные категории заключённых. Немногие доживающие монархисты, самые ортодоксальные, нетерпимые участники партийных организаций. Их было также немного».[4] Кто-то принципиально не шёл «петь и плясать в самодеятельности» или «читать со сцены агитстихи», другие, соглашаясь на работу в КВЧ, не скрывали своего неприязненного к ней отношения;[5] многие относились нейтрально, хотя и желания особого не было, и сил.
Нередко участниками художественной самодеятельности, по определению Жака Росси, становились также «придурки[6] с претензиями, либо работяги, надеющиеся этим путём вырваться из общих работ».[7] В отличие от артистов центральных культбригад, участников самодеятельности от другой работы никто не освобождал, но, как правило, все они имели возможность заниматься не физическим трудом, а совмещать занятия творчеством с более лёгкими внутрилагерными работами. Например, узник Озерлага[8] Леонид Юхин рассказывал, что всё время своего пребывания в лагере ни разу не был на общих работах, потому что всегда участвовал в самодеятельности: «Числился пожарным, но в основном всё же работал на сцене».[9]
Среди заключённых было немало людей, искренне считавших, что жизнь – есть жизнь, даже за колючей проволокой, а без искусства выжить ещё труднее. Поэтому после работы они шли в свои «клубы», чтобы готовить концерты и репетировать спектакли.
Зачем им это было нужно? Наверное, лучше всего здесь ответить цитатой из Ф.М. Достоевского, ведь недаром именно к «Запискам из мёртвого дома» обращаются многие мемуаристы, прошедшие ГУЛАГ (например, Г. Герлинг-Грудзинский и Э. Котляр[10]): «Представьте острог, кандалы, неволю, долгие грустные годы впереди, жизнь, однообразную как водяная капель в хмурый осенний день, и вдруг всем этим пригнетённым и заключённым позволили на часок развернуться, повеселиться, забыть тяжёлый сон, устроить целый театр…»[11]
По воспоминаниям заключённых «расцвет» лагерного самодеятельного театрального творчества начался в 1950-е гг. Даже в Особом лагере № 7, несмотря на расформирование его центральной культбригады,[12] появилось много творческих коллективов. В большинстве случаев их основали те самые артисты, которые состояли в этой профессиональной труппе.
Например, многие женщины из театра ЦАРМЗа[13] попали в зону при слюдяной фабрике,[14] где вскоре сумели организовать самодеятельность. Как вспоминает находившаяся там Людмила Кохлина-Сквайр, с приездом Марины Спендиаровой, Тамилы Мартыновой и других артисток они начали ставить полноценные спектакли. Ранее самодеятельность здесь тоже существовала, но иного порядка. Сама Л. Кохлина-Сквайр читала со сцены стихи и рассказы, подбирала к ним музыку, например, для «Свидания» Тургенева – «Осеннюю песню» из «Времён года» Чайковского.[15]
Другая узница Озерлага, Хава Волович, «кочуя с лагпункта на лагпункт», попала на слюдяную колонну в 1952 г. В самодеятельном театре не было режиссёра, и ей предложили занять это место, а когда появились результаты, начальство полностью освободило её от щипки слюды.
Хава Волович так описывает своё знакомство, а потом и совместную работу с лагерными артистами: «Здесь была хорошая самодеятельность, худруком была Марина Александровна Спендиарова. Была хорошая концертная программа, но драмкружка не было. Я не собиралась туда лезть, но со мной в одном этапе были женщины, вернее, девушки, знавшие меня по Мариинску.[16] Они-то и «выдали» меня… Спендиарова пожелала со мной познакомиться. Очень не хотелось показываться на глаза лагерной элите. Во время этапов я сильно обносилась, единственное платье я сама сшила из лагерного матраса, который каким-то образом удалось «замотать». И бушлат, хоть и не рваный, но сильно замызганный. Не помню, что было на ногах. Знакомые девушки, всё же, чуть не силком вытащили меня на «смотрины». И вот предстала я, замухрышка-замухрышкой перед элегантными, подкрашенными и подвитыми дамами. Отнеслись все, кроме Марины Александровны, недоверчиво. А может быть доброта, врождённая интеллигентность и чувство такта не позволили ей откровенно выразить своё «фи». Она попросила явиться «завтра» после работы и тогда всё решиться. После моего ухода Инна Курулянц и Вера Савинкова заявили, что они сами берутся ставить спектакли. «Ладно, – сказала Марина Александровна – утром экзамен. Вы возьмёте из имеющихся у нас одноактных пьес одну пьесу и один драматический отрывок для концерта. То же самое предложим и ей и не подглядывать друг за другом». На следующий вечер собрались и стали выбирать пьесы. Они выбрали две одноактные, сильно патриотически-героические, а я – «Урок дочкам» Крылова и отрывок из комедии (автора не помню) «Дом отдыха». Через некоторое время они стали «подглядывать» за моими репетициями, а там и вовсе отказались от режиссёрских попыток и поверили в меня. Мне, правда, трудно было привыкнуть, что мужские роли исполняют женщины, но выручали мужеподобные «коблы».[17] Спектакль прошёл с успехом. Потом Вера Савинкова стала настаивать на постановке «Любви Яровой». Я не хотела, в этой пьесе никак не смотрелись женщины в мужских ролях, но Вера поставила на ноги лагерное начальство, и пьесу чуть не предписано было поставить».[18]
В честь советских праздников самодеятельные артисты должны были давать концерты. Обычно их открывал хор, какой-нибудь песней: «О Сталине мудром родном и любимом», «Богатырь земли – народ советский славит Сталина-отца» и т.п. В числе концертных номеров – выступление акробатов, критика в адрес невыполняющих нормы, чтение стихов, сцены из спектаклей.
Как считает Татьяна Барышникова, самым удивительным в лагерной театрально-концертной жизни было то, что артисты искренне отмечали советские праздники: 7 Ноября, 1 Мая, 8 Марта; даже в день смерти Ленина устраивали какой-нибудь траурный концерт. «Мы жили по тем законам, к каким привыкли на воле. Мы не были ярыми противниками режима, людьми, отрицающими законы того общества, в котором выросли», – пишет она в своих воспоминаниях.[19]
Интересный рассказ на эту тему есть в мемуарах Надежды Кравец, весной 1953 г. трудившейся на общих работах. У Надежды Самуиловны появилась идея провести в бараке нелегальную маёвку: «Прошусь на приём к начальнику: «Разрешите мне взять инструмент на несколько минут: надо его почистить, опустить струны» (отобранная у Н. Кравец скрипка хранилась в кабинете начальника режима – В.М.) Разрешил. Несу скрипку в барак, вынимаю её и прячу, а пустой футляр дисциплинированно отношу в кабинет и вешаю на гвоздь. В бараке объявляю, что завтра, 1 Мая,[20] мы устраиваем концерт, будь что будет. Кто боится наказания, пусть покинет барак и уходит в соседний. Выставляем возле барака дежурных, чтобы предупредили о приближении надзирателя. Ох, какой у нас был концерт! Читали стихи (я – «О советском паспорте»!) Пели, играли на гребешках, я – негромко на скрипке, Марина Спендиарова подпевала. Праздник удался на славу. Позже, когда бдительность начальства притупилась, скрипку водворили на место. Всё прошло благополучно, и начальство так и не узнало, что «контрики»[21] отметили советский праздник».[22]
Позже Надежде Самуиловне Кравец ещё довелось играть на скрипке в Озерлаге. На Тайшетской пересылке, очень недолго, существовал их дуэт с Всеволодом Топилиным – прекрасным музыкантом, учеником Г. Нейгауза, концертмейстером Д. Ойстраха. Всеволод Топилин был настолько слаб, что не мог раздвигать меха аккордеона. Когда же лагерный умелец А. Дорофеев отремонтировал старенькое пианино, состоялся их единственный концерт: «Славянские танцы» Дворжака, «Цыганские напевы» Сарасате, концерты для скрипки с оркестром (в переложении для скрипки и фортепиано) Мендельсона, Чайковского и Кабалевского. Украшением выступления было исполнение «Размышления» из оперы Массне «Таис», под которое танцевала великолепная солистка балета из Будапешта Долли Таквариан-Преч… Наутро пианино увезли – оно понадобилось начальнику для его детей.
В большинстве случаев, на тех лагпунктах, где руководство увлекалось театром или просто любило посещать концерты, самодеятельность развивалась лучше и быстрее. Артистам создавались сносные условия, их работа поддерживалась и поощрялась. В то время как согласно «Положению о культурно-воспитательной работе» заключённые, осуждённые за контрреволюционные преступления, могли допускаться в самодеятельные коллективы только с разрешения КВО и только в качестве исполнителей на музыкальных инструментах,[23] в тех лагерях, где почти все были «контрреволюционеры», нередко это правило нарушалось. В частности, в Озерлаге самодеятельность полулегально существовала с самого его основания. Судя по всему, основная причина, по которой начальство закрывало на это глаза – работникам лагерей очень хотелось «зрелищ». Лишь после смерти И.В. Сталина, когда была объявлена «перестройка» культурно-воспитательной работы, на особых лагпунктах тоже узаконили лагерную художественную самодеятельность.
В 1953–1954 гг. самодеятельные театры стали активно работать на многих зонах Озёрного лагеря. Бывший заключённый Григорий Ворожбитов, вспоминая об Озерлаговских лагпунктах № 420 и № 019, писал как в это время «организованы были кружки самодеятельности. Силами заключённых ставились пьесы, водевили. Регулярно крутились фильмы. Работала библиотека и почта. Снято было ограничение переписки и т.д. и т.п.»[24]
В «Отчете о состоянии политико-воспитательной работы среди заключенных за первое полугодие 1953 г.» приводятся следующие данные: «За отчетный период силами заключенных было поставлено около 330 спектаклей и концертов. В том числе пьесы «Лес» Островского, «Женитьба» Гоголя, «Платон Кречет» Корнейчука, «Капитан в отставке» Симукова, «Набег» Ленча». Лучшие коллективы были отмечены приказом по Управлению, среди них самодеятельные театры лагпунктов №№ 027, 021 и 013.[25]
В 1953 г. на 013-ом лагпункте Озерлага находился в заключении Всеволод Чеусов.[26]
Всеволод Васильевич был активным организатором и участником лагерной
самодеятельности. На лагпункте № 013 заключенные по собственной инициативе,
после работы, сколотили в глубине столовой сцену, перенесли заднюю стену и
увеличили закулисное пространство. Такой «зал» вмещал 250 человек. Всё здесь,
начиная от декораций и костюмов, создавалось руками заключённых.
Всеволоду Чеусову удалось устроиться в ЧИС (часть интендантского снабжения), где
он подбирал то, что могло пригодиться на спектаклях: актированные женские
платья, бельё, цветные лоскуты и тряпки – удалось сшить даже настоящий занавес с
«мхатовской» чайкой. Парики делали из распущенных просмолённых верёвок для
стыков водопровода, а чтобы они держались на голове, выпрашивали у лепилы[27]
в санитарной части клеол – медицинский клей. Декорации писали на разобранных
многослойных мешках для цемента под руководством также выходца их Харбина,
профессионального художника-карикатуриста Руфа Ананьина.
«Как только не приходилось фантазировать! – рассказывал Всеволод Чеусов – Например, в спектакле «Платон Кречет», когда действие развивается в ненастную погоду, за кулисами на лист жести мы непрерывно сыпали песок: чем больше щепотки, тем громче дождь. Потом ударяли по этому же листу – раздавался гром. Ассистенты изо всех сил махали кусками фанеры – за нарисованным окном ветер раздувал занавески. Главного героя перед появлением на сцене окатывали из ведра водой. В итоге зрители бывали полностью уверены, что на улице ливень, и очень удивлялись, когда, выйдя после спектакля из столовой, видели абсолютно сухие здания и дорожки».[28]
Вспоминает находившийся на том же 013-ом лагпункте Платон Набоков: «Сева Чеусов был прекрасным рукомесленником (выражение П. Набокова – В.М.) Мало того, что он сам играл женщин, так ещё и помогал во всяких устройствах, в декорациях. В общем, создался потрясающий коллектив во главе со знаменитым актёром Рябых-Рябовским. Он же помнил все клавиры, все слова помнил. И он, и ленинградский актёр Юсуф Аскаров».[29]
Каждый спектакль шёл с аншлагом, а всего в театре 013-го лагпункта было поставлено более десяти пьес, среди которых «Без вины виноватые» и «Лес» Островского, «Свадьба Кречинского» Сухово-Кобылина, «Коварство и любовь» Шиллера.
В этом театре, как и на других мужских зонах, все роли исполняли мужчины. В
женских лагпунктах играли только женщины. Здесь одним из лучших в Озерлаге был
самодеятельный коллектив лагпункта № 029.
Театр 029-го лагпункта возглавляла актриса из Магнитогорска Людмила Люмианская,
а помощницей режиссёра была Ида Наппельбаум. Позже Ида Моисеевна вспоминала:
«Трудно поверить: мы ставили большие красочно оформленные спектакли, с
музыкальными вставными номерами, дивертисментами. Ставили Островского, Чехова.
Поражала сила искусства. Во время спектакля, сквозь щель в занавеске, я следила
за реакцией зала (зал – это столовая с деревянными скамьями, где обедают
заключённые). То, как волновались, дрожали, сидели с пылающими щеками
заключённые женщины, – не удивляло. Но как перевоплощалось лагерное начальство,
охрана, конвоиры, надзиратели! Они становились похожими на людей. Помню, что
одна маленькая стерва – надзирательница, злая, как волчонок, смотря сцену
прощания невесты с подругами в пьесе «Бедность не порок», рыдала, склоняясь к
плечу своего мужа, тоже надзирателя. И мужики вытаскивали платки и ёрзали на
скамейках. Этот спектакль действительно был великолепен. Прекрасно пели девушки
прощальную. Наша группа была скомпонована по всем законам производства. Напомню:
декорации, костюмы, украшения, оформление – всё бедными руками одних и тех же
женщин».[30]
Заключённая Юзефа Цешко-Книгина, работавшая в пошивочной мастерской Озерлага, рассказывала, что ей не раз доводилось помогать лагерным артистам готовить концертные наряды. Её основной обязанностью было обшивать работников лагеря и их жён и иногда удавалось сохранить кое-какие обрезки и лоскутки, которыми впоследствии украшали костюмы. В дело шло всё: вышитые наволочки, полотенца, платочки. Мешковину расшивали слюдой и осколками зеркал. Лишь однажды, вспоминает Юзефа Иосифовна, М.А. Спендиаровой из дому прислали голубой сатин, и получилось «настоящее концертное платье».[31]
Не все понимали то усердие, с которым женщины, вернувшись с работы, до полуночи готовили спектакли. Однако именно театр был их главной радостью: «Работа в художественной самодеятельности помогает мне морально существовать: сознание, что вечером будет репетиция, облегчает дневную работу», – писала Ида Наппельбаум мужу и дочери 12 сентября 1953 г.[32]
Неоднократно по её просьбе родные высылали в лагерь бандероли со сборниками пьес для театра: «Для художественной самодеятельности вышлите бандероль тоже на Невельскую, пьесу о строительстве коммунизма в нашей стране, многоактную, желательно больше женских ролей. Проси Олю, проси наших драматургов, но очень срочно; ещё пьесы Гольдони, Кальдерона… и «Овод» по роману Войнич. Кроме того, по два пакетика краски для хлопчатобумажной ткани разных цветов (синяя, зелёная, жёлтая, лиловая и пр.) Надеюсь, ты сможешь это выполнить».[33]
Вслед за театром в 1954 г. на 013-м лагпункте появился свой небольшой оркестр, в котором в основном играли находившиеся в лагере немцы, венгры, поляки. Многие из них имели полученные по линии Красного Креста музыкальные инструменты – скрипки и гитары.[34] Репертуар обогатился опереттами Легара, Кальмана и Дунаевского, чьи мелодии заключённые-музыканты восстановили по памяти и сами аранжировали.
Наличие «пьесы о строительстве коммунизма» в каждом театре в то время, а тем
более – в лагере, было обязательным. Репертуар лагерных коллективов строго
контролировался и должен был состоять из одобренных Главлитом и Главреперткомом
произведений, а также «из произведений, составленных на основе местного
производственного и бытового материала».[35] Как и во всей
стране, наблюдение за творческим процессом шло на всех его стадиях: от
формирования до каждого исполнения на сцене. Введённая в 1952 г. «Инструкция о
порядке цензорского контроля произведений искусства» гласила: «Произведения
искусства (драматургия всех жанров и форм, музыкальные, музыкально-вокальные и
разговорного жанра произведения для эстрады, цирка, художественной
самодеятельности, живопись, графика, скульптура, тиражируемая фотопродукция,
запись на грампластинку) могут публично исполняться, демонстрироваться и
выпускаться в свет лишь при условии, если они разрешены органами цензуры».[36]
А. Гершкович в работе «Цензура и искусство» писал: «Вопрос о цензуре вообще и
театральной в частности, имеет две стороны: как цензура борется с искусством и
как искусство борется с цензурой… Чем тщательнее контролируется государством
искусство, тем его язык становится изощрённее».[37]
Узник Озерлага Платон Набоков вспоминал, как предложил вставить в новогодний концерт, готовившийся под «наблюдением и режиссурой» начальника КВЧ, кукольную сценку «Усы» – почти по Образцову: «Нашлась старая резиновая спринцовка, которую я располовинил и превратил в щёки львиной морды, это – чтобы зверь, проглотив, наконец, усатого укротителя, изобразил гримасу крайнего отвращения и… после паузы выплюнул приметные усы. Обе куклы были перчаточными. На предварительном приёме последней мизансцены не было. Это, так сказать, был сюрприз…»[38] Набокову едва удалось избежать крупных неприятностей: он был новичком на этом лагпункте и не знал, что кличка здешнего усатого опера была Ус. Кроме того, начальство расценило эту сцену (здесь – абсолютно справедливо), как намёк в сторону «главного носителя усов» – он был ещё жив.
По рассказам Платона Набокова похожая история произошла с ним и на 013-ом лагпункте в 1953 г., но тогда подобным образом «пошутил» уже его друг: «Грабилин был актёр потрясающий, великолепный и гримировал блестяще. Играли «Лес». Я – Несчастливцева, он – Счастливцева. А я всегда трубку курил, с ней и вышел на сцену… Встреча в лесу. Зал ржёт, а Грабилин улыбается. Я когда вернулся и к зеркалу подошёл – вылитый Сталин. Да ещё с трубкой! Ну, сука, пошутил». На вопрос «Как начальство на это отреагировало?» Платон Иосифович ответил: «А начальству это нужно? На его хребет? Вот и не подняли шум. Между собой, без стукачей, мы ещё и не так шутили».[39]
Несмотря на существующий контроль, на лагерные сцены то и дело попадала «крамола». В официальных документах Политотдела Особого лагеря № 7 не раз говорилось о присущей самодеятельным театрам «безыдейности в подборе репертуара, упадничестве, любовной романтике». Например, на 4-й партконференции Озерлага речь шла о том, что репертуар художественной самодеятельности «часто не отвечает воспитательным задачам» и приводились такие примеры: «На лагпункте № 05 в репертуар было включено стихотворение А.С. Пушкина «Послание в Сибирь». На лагпункте, где начальником тов. Сатлыков, в репертуар включена сцена «Корчма на литовской границе» из оперы «Борис Годунов», «Побег Гришки Отрепьева из России». Тов. Логунов на 053 лагпункте разрешил к постановке произведения А.П. Чехова «Унтер Пришибеев», «Ночь перед судом» и т.д.[40] Подобные истории встречаются в мемуарах заключённых самых разных лагерей.[41]
По такому поводу начальник Политотдела Озерлага Цариков говорил: «Ясно, что подобный репертуар является хитро замаскированной издёвкой над теми задачами, которые мы хотим разрешать при помощи культурно-просветительской работы. Необходимо партийным организациям взять под свой контроль репертуар художественной самодеятельности, всю тематику культурно-просветительской работы и обеспечить её идеологическую выдержанность и политическую целенаправленность. Задача перевоспитания заключённых решается не только хорошо налаженным трудовым использованием, но и хорошо поставленной культурно-воспитательной работой».[42]
Руководство ГУЛАГа в своих директивах неоднократно указывало на то, что «враг использует наши формы работы в своих коварных целях» и требовало во всех постановках обращать особое внимание на агитацию. Бывшие лагерные артисты считают, что с таким диктатом, как и с цензурой, можно было смириться: «Как-то приспосабливаться приходилось, но главное было – никого не предать и выжить без подлости», – говорит Платон Набоков.[43] А вот слова другой узницы ГУЛАГа – Тамары Петкевич: «В преступное время ни «вольный», ни лагерный театр свободным быть не может. Но иногда лагерный театр заставлял и зрителей, и актеров вспомнить, что они – люди. Не часто. В иную минуту».[44]
По словам бывших узников ГУЛАГа, занятия в художественных коллективах были самыми светлыми моментами в страшной лагерной повседневности. Благодаря ним интеллигенция, часто разбросанная по разным баракам, могла собираться «своим кружком», общаться, обсуждать близкие темы. Если в организации театра и регулярном обновлении репертуара было заинтересовано начальство, у актёров, режиссёров и музыкантов оставался шанс устроиться на более лёгкие работы, что в большинстве случаев означало не погибнуть, не надорваться, занимаясь непосильным физическим трудом.
Каждый зек в лагерях ГУЛАГа стремился сохранить жизнь. Если для блатных это значило «Чтобы самому жить, нужно других давить»[45], то этика лагерных артистов никак не вязалась с такой стратегией выживания. За скромные привилегии, которые давала им их профессия, они щедро расплачивались своим творчеством, помогая существовать в тех условиях другим заключенным. Сегодня бывшие узники лучшие свои воспоминания о самом трагическом периоде жизни связывают именно со спектаклями и концертами, которые посчастливилось увидеть в неволе.
Художественная самодеятельность в лагерях ГУЛАГа была узаконена под предлогом необходимости и важности агитировать со сцены, однако переросла выделенные ей рамки. Помимо неизменных пропагандистских пьес и концертов в лагерных театрах ставили спектакли по своему художественному уровню достигавшие, а то и превосходившие работы благополучных «вольных» коллективов. Благодаря театрально-концертным труппам сумели спастись многие режиссёры, актёры, музыканты, художники – политзаключённые, которые при других обстоятельствах были бы обречены погибнуть.
[1] Дворжецкий В.Я. Пути больших этапов // Театр ГУЛАГА. Сост. М.М. Кораллов. –
М., 1995. – С. 24.
Вацлав Янович Дворжецкий (1910-1993) – народный артист России. Был дважды
арестован – в 1929 г. (ст. 58-11,12; срок 10 лет) и в 1941 г. (ст. 58, ОСО; срок
5 лет). Играл в лагерных театрах (Беломоро-Балтийский комбинат, Омские ИТЛиК).
[2] Положение о культурно-воспитательной работе в
исправительно-трудовых лагерях и колониях НКВД (1940 г.) // ГУЛАГ: Главное
управление лагерей. 1918-1960. / Сост. А.И. Кокурин, Н.В. Петров. Под ред.
академика А.Н. Яковлева. – М., 2002. – С. 125.
[3] Государственный архив новейшей истории Иркутской
области (ГАНИИО). Ф.4765. Оп.1. Д.79. Л.20.
[4] Котляр Э. «Фауст» в ИТЛ // Театр ГУЛАГа. – С. 50.
Эммануил Иосифович Котляр (1908-1991) – по образованию инженер. Дважды
арестовывался. Отбывал заключение в Ухтпечлаге и Воркутлаге, ссылку в Норильске.
Близко дружил с режиссёром лагерного воркутинского театра Борисом Мордвиновым.
Освободился в 1954 г.
[5] Об этом встречаются упоминания в мемуарах. Например:
«Сашка Якулов, скрипач, в лагере играл на скрипке и на аккордеоне. Когда я его
увидел впервые, он играл на аккордеоне, а Юрка Киршон, знавший его ещё по
Москве, спросил: «Саш, ты чего делаешь? А тот ответил: «Играю подонкам на
гармошке».
См.: Фельдман А.Е. Рядовое дело. – М., 1993. – С. 40.
[6] «Придурок» – заключённый, устроившийся на
канцелярскую или другую не физическую и не тяжёлую работу. См.: Росси Ж..
Справочник по ГУЛАГу. – С. 307.
[7] Росси Ж. Справочник по ГУЛАГу: В 2 ч. – М.: Просвет,
1991. – С.153.
Жак Росси – уроженец Франции, с детства жил в Польше. В 19 лет стал членом
польской компартии и Коминтерна. Полиглот. Во время гражданской войны в Испании
руководил секретной радиостанцией. Был вызван в СССР и сразу попал в ГУЛАГ, где
находился с 1939 по 1958 годы (Лубянка, Бутырка, Норильские лагеря,
Александровский и Владимирский централы), до 1961г. – в ссылке в Средней Азии.
Провёл тысячи интервью с узниками ГУЛАГа, политзаключёнными и уголовниками
дореволюционной России. Последние годы жил в Париже. Умер в 2004 г.
[8] Озерлаг – Особый лагерь № 7 – Озёрный, Иркутская
обл. Здесь и далее идут примеры, относящиеся к самодеятельному творчеству в
Озерлаге – лагере, где существовали наиболее известные и высокопрофессиональные
творческие коллективы (благодаря тому, что основную часть его контингента
составляла интеллигенция – политзаключённые).
[9] Леонид Юхин, воспоминания, предоставленные автору
французским учёным Юдит де Поль.
[10] См.: Герлинг-Грудзинский Г. Иной мир: Советские
записки; Котляр Э. «Фауст» в ИТЛ // Театр ГУЛАГа. – С. 45-51.
[11] Достоевский Ф. Записки из мёртвого дома. –
Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1981. – С. 151.
[12] Центральная культбригада Особого лагеря № 7 была
самым известным профессиональным лагерным коллективом Иркутской области. В ней
выступала, например, и Лидия Русланова. Формировать культбригаду КВО Ангарского
ИТЛ (свой КВО начал работать в Озерлаге только в августе 1949 г.) стал сразу
после организации лагеря: «При ЦАРМЗе (лагпункт 022) создана и работает
центральная культбригада КВО из профессиональных артистов в составе 42-х
человек, разработанные в культбригаде программы и материалы для тематических
концертов, после просмотра и утверждения высылаются на лагпункты, для кружков
самодеятельности», – говорилось в докладной записке «О проведённой
культурно-воспитательной работе среди заключённых Особого лагеря № 7 МВД СССР за
второе полугодие 1949 г.» Однако уже весной 1950 г. коллектив был распущен,
поскольку сам факт его существования в особом лагере означал нарушение режима.
Кроме политзаключённых играть в культбригаде было некому, а содержать труппу,
целиком состоящую из осуждённых по 58-ой статье, категорически запрещалось.
[13] ЦАРМЗ – Центральный авторемонтно-мастерский завод
близ Тайшета.
[14] Слюдяное производство было налажено на нескольких
лагпунктах Озерлага. Возможно, речь идёт о 20-й или 42-й женских зонах.
[15] Людмила Кохлина-Сквайр, воспоминания,
предоставленные автору французским учёным Юдит де Поль.
[16] В «управленческом крепостном театре» в Мариинске Х
В. Волович играла и ставила спектакли в 1949-1950 гг., когда находилась в
Сиблаге (Сибирский ИТЛ, Новосибирская обл.)
Хава Владимировна Волович (р. 1916) – корректор, работник типографии. Арестована
в 1937 г. (ст. 58-9, 10; срок 15 лет и бессрочная ссылка). Освобождена в 1953
г., из ссылки вернулась в 1957 г. Автор пронзительных мемуаров «О прошлом».
[17] «Кобла» – активная лесбиянка. См.: Росси Ж..
Справочник по ГУЛАГу. – С. 156.
[18] Хава Волович, неопубликованные письма к С.П.
Малой. 20 июня 1993 г.
[19] Барышникова Т.Н. Дорогая моя культбригада //
Озерлаг: Как это было. – С. 179.
Татьяна Николаевна Барышникова (Перепелицына) – актриса, почти весь лагерный
срок (10 лет) играла в культбригадах Ухтпечлага, Озерлага. После освобождения
вышла замуж за виолончелиста озерлаговского оркестра Виталия Барышникова.
Работала в Волгоградском музыкальном театре. Живёт в Волгограде.
[20] Нерабочими днями для заключённых были: 22 января
(День памяти В.И. Ленина и 9 января 1905 г.), 1 и 2 мая (День всемирного
праздника трудящихся), 9 мая (День победы над Германией), 3 сентября (День
победы над Японией), 7 и 8 ноября (День Великой Октябрьской социалистической
революции) и 5 декабря (День Сталинской конституции), См.: Приказ Министра
Внутренних дел СССР об изменении регламента рабочего дня и производственного
отдыха заключённых (февраль 1947 г.) // Принудительный труд.
Исправительно-трудовые лагеря в Кузбассе (30-50 гг.). Т. 1. – С. 235.
[21] «Контрик» – контрреволюционер, политзаключённый.
См.: Росси Ж.. Справочник по ГУЛАГу. – С. 166.
[22] Кравец Н.С. Шесть лет режима // Озерлаг: Как это
было. – С. 195-196.
[23] Положение о культурно-воспитательной работе в
исправительно-трудовых лагерях и колониях НКВД (1940 г.) // ГУЛАГ: Главное
управление лагерей.1918-1960. – С. 125.
[24] Ворожбитов Г.А. Король Люксембургский. – Братск,
1995. – С. 49.
Григорий Афанасьевич Ворожбитов – ветеран Великой Отечественной войны, майор,
школьный учитель, самодеятельный поэт. Необоснованно осуждён, отбывал срок в
Озерлаге. После освобождения жил в г. Вихоревка. Умер в 2002 г.
[25] ГАНИИО. Ф.5432. Оп.1. Д.208. Л.9.
[26] Всеволод Васильевич Чеусов (р.1920) – уроженец
Харбина, где и был арестован в 1945 г. Осуждён по пунктам 4, 6, 11 ст. 58 УК
РСФСР. Сидел в Севураллаге (Северо-Уральский ИТЛ, Свердловская обл.), Особом
лагере № 7. В Озерлаге в 1953-56 гг. был одним из главных организаторов
художественной самодеятельности. После освобождения остался жить в г. Вихоревка.
Председатель «Ассоциации узников Озерлага».
[27] «Лепила» – лекпом (помощник лекаря), лагерный
врач. См.: Росси Ж.. Справочник по ГУЛАГу. – С. 188.
[28] Всеволод Чеусов, воспоминания, записанные автором.
[29] Платон Набоков, воспоминания, записанные автором.
Платон Иосифович Набоков (р. 1922) – журналист, сценарист, драматург. В 1951 г.
арестован и осуждён на 5 лет. Весь срок отбывал в Озерлаге. Живёт в Москве.
[30] Наппельбаум И.М. Солнечные зайчики на тюремной
стене // Угол отражения. – СПб.: Logos, 1995. – С.137.
Ида Моисеевна Наппельбаум (1900-1992) – поэтесса, ученица Н. Гумилёва, дочь
выдающегося мастера художественной фотографии М. Наппельбаума. Арестована в 1951
г. (срок 10 лет), освобождена в 1954 г. О годах, проведённых в Озерлаге,
рассказывает её цикл стихов «Тайшетский оазис».
[31] Юзефа Цешко-Книгина, воспоминания, записанные
автором.
Юзефа Иосифовна Цешко-Книгина (р. 1921) – полька, член Армии Крайовы. В 1945 г.
была осуждена на 10 лет лагерей и 5 лет поражения в правах. С 1949 г. – в
Озерлаге, освобождена в 1955 г. Живёт в Братске.
[32] Ида Наппельбаум, неопубликованные письма из
Озерлага.
Это внеочередное письмо она получила возможность отправить в качестве поощрения
за подготовку концерта с водевилем Сологуба «Беда от нежного сердца» и пьесы
Корнейчука «Платон Кречет».
[33] Ида Наппельбаум, неопубликованные письма из
Озерлага.
[34] Судя по всему, такое положение не было типичным.
Рассказ Всеволода Чеусова подтверждают Платон Набоков, Карл-Хайнц Лангхагель,
есть фотографии, но заключённые, находившиеся на других лагпунктах, приводят
другие примеры. Гансёхин Кохгайм вспоминает, что в то же время на 043-м
лагпункте Озерлага его товарищи в посылках Красного Креста получали только
медикаменты, сахар и другие продукты. У них подобного коллектива не было.
Харальд Кёниг тоже говорит о том, что среди его знакомых никто по линии Красного
Креста музыкальные инструменты не получал: «Был только один китаец, игравший на
палке, на которую была натянута проволока. На конце – банка, и струна об неё
звенела. Он говорил, что это – музыка». Воспоминания, записанные автором.
[35] Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ).
Ф.9401. Оп.1а. Д.63. Л.15.
[36] Горяева Т.М. Советская политическая цензура:
История, деятельность, структура. // Исключить всякие упоминания…: Очерки
истории советской цензуры. – Минск, 1995. – С. 42.
[37] Гершкович А. Цензура и искусство // СССР:
Внутренние противоречия. № 11. – Chalidze publications, 1984. – С. 37, 67.
[38] Набоков П.И. Каждому – своё // Озерлаг: как это
было. – С. 371-372.
Платон Набоков рассказывал, что за время своих скитаний по разным лагпунктам
Озерлага он обзавёлся целой коллекцией самодельных кукол. Главное – в их головы
он закупоривал бумажки с собственными стихами. Расстаться же с куклами пришлось
неожиданно: его отправили показать спектакль в зону, где содержались ребятишки,
и он оставил их детям. Всех, кроме одной – фельдшера из «Хирургии» по Чехову – в
неё были запакованы фамилии и факты.
См. также: Набоков П.И. Стихи из кукольных голов // Других не будет берегов. –
М., 1996.
[39] Платон Набоков, воспоминания, записанные автором.
Что касается «шуток между собой», то П.И. Набоков, например, рассказывал как на
репетициях артисты (многие из которых были фронтовиками) тихонько напевали
песенку «Где же вы теперь, друзья-однополчане… Кто у вас начальник КВЧ?»
Герд Утех вспоминал, что его научили четверостишью «Широка страна моя родная.
Много тюрем в ней и лагерей. Я другой такой страны не знаю. Где так много мучают
людей».
[40] ГАНИИО. Ф.5342. Оп.1. Д.280. Л.9-10.
[41] Например, отбывавший наказание в Томской области
Г.Г. Будагов вспоминал: «Наш лагерный клуб был под присмотром начальника
культурно-воспитательной части (КВЧ). Он же был цензором программ выступлений.
Однажды он запретил исполнение старинной песни о Байкале и объяснил свой запрет:
«Бродяга бежал из заключения, а народ ему ещё и помогал. Такая тема может
вызвать у заключённых вредные мысли». Архив Международного
историко-просветительского правозащитного и благотворительного общества
«Мемориал». Ф.2. Оп.1. Д.30. Л.24.
[42] ГАНИИО Ф.5342. Оп.1. Д.280. Л.10.
[43] Платон Набоков, воспоминания, записанные автором.
[44] Петкевич Т.В. Нечаянная профессия // Театр ГУЛАГА.
– С. 142.
Тамара Владимировна Петкевич (р. 1920) – актриса, театровед. Арестована в 1943
г. (ст. 58-10; срок 10 лет). Играла в театре Ухтпечлага. Освобождена в 1950 г.
[45] Лагерная пословица. См.: Росси Ж.. Справочник по
ГУЛАГу. – С. 115.
Виктория Миронова,
кандидат исторических наук
Опубликовано в Российском историческом журнале «Родина» 2006, № 1. – С. 89-94