В конце августа 1935 года на улицах Красноярска появился одинокий молодой
мужчина. Он с любопытством разглядывал пешеходов и вывески, но город оставался
ему чужим. Здесь у него не было ни друзей, ни жилья, ни работы. Единственной
отдушиной ссыльного доцента Сергея Седова стали письма к жене, оставшейся в
далекой Москве. Карандашные строчки отразили тяжесть одиночества, надежды на
лучшее будущее и многочисленные подробности жизни красноярцев в середине
тридцатых годов.
Сейчас эти письма хранятся в Гуверовском институте войны и мира при Стенфордском университете в Калифорнии. В 2006 году их опубликовали сотрудники Санкт-Петербургского научно-информационного центра «Мемориал».
Этот бурный роман завязался в июле 1934 года в Сочи, где Сергей Седов отдыхал вместе с женой Ольгой Гребнер. Московский приятель познакомил его со своей женой Генриеттой Рубинштейн, которая училась в Московском текстильном институте. Пляжная история имела продолжение. В феврале 1935 года Сергей и Генриетта зарегистрировали свои отношения. Буквально на пороге ЗАГСа жених признался невесте, что он младший сын опального вождя революции Льва Троцкого.
Их медовый месяц изрядно подпортил квартирный вопрос. Сергей продолжал жить в одной комнате с бывшей женой, а Генриетта с родителями. Такая жизнь надолго не затянулась. В марте 1935 года Сергея Седова арестовали, а Генриетта и Ольга стали носить ему передачи в тюрьму.
Сергей угодил в «Кремлевское дело», которое завел Николай Ежов по указке Иосифа Сталина. 1935 год начался с повальных арестов среди кремлевской прислуги. К апрелю чекисты забрали 18 библиотекарей, 16 охранников, 11 уборщиц, швейцаров и телефонисток. Всего по этому делу пострадали 110 человек, включая пятерых родственников Льва Каменева. По мнению следствия, арестованные распространяли провокационные слухи, и будто бы замышляли убийство Сталина.
Сергей признался следователю, что до 1928 года выполнял различные поручения своего отца и встречался с оппозиционерами. После разгрома троцкистской оппозиции никакой нелегальной работы не вел и с лицами, ведущими таковую, не встречался. Никакого враждебного чувства персонально к Сталину никогда не питал.
Тем не менее, Седову определили 5 лет лагерей, но через неделю, без объяснения
причин, концлагерь заменили ссылкой на тот же срок. Возможно, какую–то роль в
этом деле сыграла старая иммигрантка Клячко. По просьбе матери Сергея Натальи
Седовой она настойчиво ходатайствовала за него в кремлевской элите. Ей
немедленно закрыли визу, и она вернулась в Вену. Тем временем Сергея привезли на
берега Енисея, где своим чередом шла чужая жизнь, и в ней надо было
устраиваться.
Я пишу из полумрака Лесного института (Ред. сайта - теперь СибГТУ). Новое, наполовину построенное здание, пыль, грязь, стук. Предлагают читать детали машин, я согласен даже на курс гидродинамики (шучу, конечно!). Если будет комната, то я им пропишу «Детали машин». Пусть знают московского доцента. Аудитория будет содрогаться от восторга.
Сейчас вернулся «домой» после целого дня путешествий и сплошных неудач. В Лесотехническом институте мне отказали, хотя у них первого сентября начало занятий, а лектора все нет и нет.
Положение мое между небом и землей продолжится еще, возможно, долго. Был еще в трех учреждениях, в двух нужны лишь инженеры-строители, а в третьем не застал начальства.
Это последнее учреждение – Красмашстрой – большой завод по ту сторону Енисея. Город с одной стороны, а завод и его жилые строения на другой. Проехали на катере по реке, она здесь не очень широка (две-три Москва-реки), но довольно живописна, как раз напротив города островок, на котором имеются кирпичные строения.
По слухам на Красмашстрое работники нужны и комнаты инженерам дают. Но, принимая во внимание ... не знаю, удастся ли там устроиться. Правда, я слышал, что там работают бывшие вредители, так что надежда есть.
Сейчас вернулся с Красмашвагонстроя. Я им нужен, был очень любезно принят старым инженером–профессором, заведующим технической частью. Когда я с соответствующим выражением лица (вроде того, которое бывает у людей, сообщающих доктору о своей венерической болезни) оповестил его о моем положении, то он ответил мне: «Ваш покорный слуга в таком же положении».
Заехал на почту прямо с Красмаша. Директора видел – он только сегодня приехал, и я прождал его в коридоре около пяти часов. Болят ноги. Спокойно, без всякого раздражения я расхаживал подряд пять часов перед дверьми директора: вперед и назад, вперед и назад. Ответ обещал дать 19-го (Седова приняли на Красмаш с 21 сентября 1935 года).
Пока тружусь только над составлением всяких бумаг – списков приборов, программ испытаний и прочими. Скоро, вероятно, начнется проектная часть, а там пойдут и испытания.
Работа для меня интересная, хотя и лишена всякого научного «шарма», который всегда придает мне некоторый огонек. Я привык к институтской работе, а здесь завод отнимает каждый день по 10-11 часов, а когда работа начнется, пойдут испытания, то придется трудиться еще больше.
Одет в чужие ботинки и калоши, мокрые ноги в волдырях, беспросветный дождь на улице, ночь спал у местного алкоголика в передней (пришлось его предварительно напоить), но все это чепуха, которая максимум вызывает у меня игривую улыбку.
Алкоголик сидит без ботинок и ждет моего прихода. Мой алкоголик, человек крайне малокультурный, заведует плановым сектором в каком-то учреждении и жалуется на бездарность сотрудников.
Постель моя устраивается следующим образом: к сундуку подставляется два стула, спинками врозь. Между сундуком и стульями остается зазор, а затем на сундук и стулья одновременно кладется портрет жены алкоголика лицом вниз. (Портрет рисован самим алкоголиком с фотографии). После этого кладется овчинная шуба и тулуп, все это покрывается тонким одеялом, попом уж ложусь я.
Исколесил по грязи верст десять. А какая здесь грязь! Всю ночь шел дождь – хозяйка утверждает, что сегодня особенно грязно. Здесь ботинки с калошами не выдерживают критики – нужны сапоги. Рыночная цена рублей 200-250. Сегодня, положим, солнце, и немного подсохло. А когда у нас сухо – какая здесь пыль!
Начинаются холода, те есть их еще нет, но по слухам недели через две начнется шуга. Что это такое – путно не знаю сам, как будто сибирские реки замерзают долго, сперва по реке плывет, образовав куски льда, шуга, нечто вроде осеннего ледохода, а потом уже все это останавливается, и не в виде гладкой поверхности, а вроде миниатюрного арктического льда со всякими торосами. Я подружился с Енисеем – он хороший.
Пишу из Красноярского парка – хвалили мне его долго и упорно и, как это ни парадоксально, он действительно неплох. Посидел на сырой скамейке, помечтал о тебе. Вчера вечером был на стадионе, немного поиграл в футбол и устроился играть в одной из местных команд. Сейчас вернулся из бани – хорошо. Здесь отдельные номера с ванной. Приезжай, я тебя вымою.
Я освоил систему поедания кедровых орешков. Здесь продаются шишки, их приоткрывают, достают оттуда орешки и едят. Снобизм заключается в том, чтоб съесть все орешки, не ломая самой шишки. Кстати, для местных ухажеров в этом продукте заложен целый клад каламбуров для заигрывания со стыдливыми представительницами прекрасной половины красноярского народонаселения.
Сейчас пойду на вокзал обедать и возьму там свое грязное белье (вещи мои в камере хранения). Пообедал – 4 рубля 10 копеек. Съел в саду французскую булку (на местном диалекте – сайка) 1 рубль 20 копеек, помидоры – 3 рубля, стакан черемухи – 40 копеек, пачка папирос – 1 рубль. Цены здесь мало отличаются от московских. Валенки (по местному - катанки) стоят здесь 120 рублей. Деньги быстро тают.
Теперь дни мои проходят очень просто. Встаю около половины седьмого, в начале восьмого выхожу из дома и сажусь на поезд, который состоит из обыкновенных товарных платформ, он доставляет меня на завод. Здесь я тружусь до часу. От часу до двух у нас обед. Стоимость его примерно 2 рубля 50 копеек. Обед вполне приличный, правда, на мой непривередливый вкус. С двух до пяти мы опять работаем. Рабочий день восемь часов.
В пять я отправляюсь на местную почту, а иногда на городскую. Если очень не спешить, это связано с риском ночевать на том берегу Енисея, так как катера здесь циркулируют очень своевольно, особенно к вечеру.
Вечерами я изредка спускаюсь в клуб ИТР – он находится под гостиницей, в которой я живу. Там дважды сражался в шахматы, а большей частью я очень рано ложусь спать – около десяти. Перед сном немного читаю, сейчас «Бесы» Достоевского.
Смешно получается с газетами, здесь создается такое впечатление, что Москва отстает от жизни. Из местной газеты и по радио узнал о смерти Барбюса, а в «Правде» и в «Известиях» он еще болеет, жаль его.
Я стал суеверен, задумываюсь над значением снов и прочей чепухой. Приснилось, что мы стоим с тобой по разные стороны забора и разговариваем. Я зову тебя к себе, но ты не идешь. Нервы у меня не в порядке, не сиди я в читальне Лесотехнического института, я бы расплакался.
Скорей бы прошел день! Взять разве солнце за уши и притянуть его к горизонту. Сегодня уже гадал на картах – когда ты приедешь? Задумался о прошлом – неужели еще такое счастье предстоит впереди?! Вообще я все время надеюсь.
Если я буду принят на Красмашстрой, то комнату получу тут же. Меня серьезно волнует вопрос об украшении нашей несуществующей комнаты. Мне хочется иметь ребенка, но есть так много всяких «но», одно из них то, что это связало бы тебя со мной, а это в моем положении не совсем честно.
Позавчера, в выходной день, пил водку при довольно забавных условиях. Я возвращался из города, вдруг из катера, который должен был везти меня на тот берег, меня окликнули, оказалось, моторист его – один из футболистов, он перевез меня бесплатно в машинном отделении через Енисей и угостил водкой. Возвращаясь от реки к дому, я разговаривал с тобой вслух посреди поля в темноте, но почему-то не отвечала мне.
Примерно каждые полчаса я достаю из кармана конверт, в котором лежат все твои фотографии, и просматриваю их. Неужели мы скоро увидимся? У меня хватило бы сил ползти до Москвы, чтобы увидеть тебя.
Я уже умею готовить пельмени. Приезжай ко мне – я тебя угощу пельменями, право приезжай. Бери место в мягком скором – это стоит 230 рублей. Если в Москве имеются яркие лампочки на вольтаж 220, то очень желательно их купить несколько штук.
*****
В конце октября 1935 года к Сергею приехала жена Генриетта. Его сон оказался
вещим. На шестом месяце беременности Генриетта уже ходила на свидание к мужу под
окна тюрьмы, где они украдкой перекликались. 21 августа 1936 года у них родилась
дочь Юлия. К тому времени Седов был осужден Особым Совещанием НКВД за
контрреволюционную деятельность на 5 лет лишения свободы и отправлен в Ухтпечлаг.
В апреле следующего года его вернули в Красноярскую тюрьму. 29 октября 1937 года
Сергея обвинили в измене родине, шпионаже, диверсии, а также в
контрреволюционной деятельности и приговорили к высшей мере наказания, а в
полночь расстреляли. Его реабилитировали в 1988 году.
В августе 1938 года Генриетте дали восемь, но продержали десять лет в колымских
лагерях. Затем ее выпустили на поселение в поселок Ягодное, где она прожила до
1960 года. На ее долю выпало много страданий, но перед смертью она призналась
дочери, что за всю жизнь была счастлива семь месяцев, которые провела с Сергеем
в Красноярске, и никогда не раскаивалась в своем решении последовать за любимым.
Кандидат исторических наук,
Анатолий ИЛЬИН
По материалам книги: «Милая моя Ресничка…» Сергей Седов. Письма из ссылки. –
СПб.: НИЦ «Мемориал», 2006. – 254 с.