При всей подчинённости ОГПУ-НКВД политическому центру в системе партия – «органы» наблюдались симбиоз и взаимовлияние. С одной стороны, карательные органы получали прямые приказы от партийно-советской верхушки, с другой, вся номенклатура находилась под агентурным наблюдением «органов», будучи пронизанной сетью зависимых от чекистов сексотов. Тенденциозная же информация, исходящая от ОГПУ-НКВД, оказывала прямое воздействие на правящие круги. Информирование власти о ходе и результатах хозяйственно-политических кампаний, настроениях населения, ситуации во властных структурах и народном хозяйстве, различных происшествиях (стихийных бедствиях, авариях, политических убийствах) было одним из главных занятий ОГПУ-НКВД. Так называемые спецсообщения для органов власти областного уровня готовились руководством ОГПУ-НКВД и начальниками ведущих отделов ПП-УНКВД, для городских и районных комитетов ВКП (б) – начальниками соответствующих чекистских подразделений.
В конце 1929 – начале 1930 гг. основными темами сводок ИНФО стали «кулацкий террор», «классовая борьба» и враждебная деятельность «антисоветских элементов», связанные с начавшейся коллективизацией. Органы власти получали массу сведений о разрушительных последствиях творимого над крестьянством насилия и нарастающего в связи с этим протеста (1). Однако для Сталина информация о массовом недовольстве и сопротивлении означала необходимость дальнейшего усиления государственного нажима на несогласных. В 30-е годы верхи в изобилии получали необходимые для себя сведения о борьбе «врагов» против мероприятий власти и одобрении текущей политики лояльными гражданами (2). Однако Сталин не раз ставил на место чекистов, указывая на политическую неприемлемость поднимавшихся ими вопросов. В конце 1929 г. гнев генсека вызвало полученное им заявление 76 троцкистов, отбывавших заключение в Верхне-Уральском политизоляторе и обратившихся в ЦК с протестом против «непрекращающихся репрессий в отношении ленинского крыла партии». Сталин назвал большой ошибкой начальника СОУ Е. Г. Евдокимова препровождение данного заявления в адрес ЦК: «ОГПУ есть карающая рука Соввласти а не почтовый ящик, обслуживающий нужды мелкобуржуазных щенков контрреволюции» (3).
31 января 1930 г. Сталин поставил на место зампредов ОГПУ Ягоду и С. А. Мессинга, собравшихся на заседании Коллегии ОГПУ в присутствии полномочных представителей и ответственных работников центрального аппарата обсудить «вопрос о кулаке» и просивших Секретариат ЦК ВКП (б) направить на это совещание Молотова в качестве докладчика. Резолюция Сталина гласила, что директива ЦК о кулаке вполне конкретна и должна быть передана полпредам для немедленного исполнения, а не являться «предметом широкой агитации хотя бы среди актива чекистов». Само совещание чекистского руководства по этому вопросу Сталин счёл излишним (4). В результате вслед за решением Политбюро руководством ОГПУ 2 февраля 1930 г. был издан один из жесточайших приказов за всю историю этой организации, регламентировавший массовые репрессии по отношению к «кулаку» в регионах с помощью контрольных цифр на аресты.
Острый социально-политический кризис начала 30-х годов привёл к попыткам руководящих работников ОГПУ приостановить размах репрессий в отношении крестьянства и специалистов. Если Особый отдел ОГПУ в начале 1931 г. посчитал необходимым выслать из Западной Сибири на север 15,5 тыс. семей, а в Казахстане репрессировать 5 тыс., то комиссия Политбюро во главе с А. А. Андреевым постановила переселить внутри Западной Сибири в мае–июле 1931 г. 40 тыс. семей, а в Казахстан направить 150 тыс. семей (5). Правда, в итоге по Казахстану произошло большое отступление (до 60 тыс.), но Западная Сибирь осталась с предложенной «передовым» полпредом Заковским цифрой в 40 тыс. семей, подлежавших «раскулачиванию».
Оперуполномоченный СПО ОГПУ Г. А. Штранкфельдт весной 1931 г. составил ряд записок о положении «раскулаченных», где было много фактов отсутствия какой-либо работы по устройству ссыльных и резком ухудшении их положения из-за снятия со снабжения, голода и эпидемий. Директиву Политбюро от 20 февраля 1931 г. – переселить от 200 до 300 тыс. семей – в центральном аппарате ОГПУ приняли и разверстали по регионам с ориентацией на меньшую цифру, постановив выселить 220 тыс. семей. Руководство ОГПУ, которое летом 1931 г. получило право единолично распоряжаться спецпереселенцами, не было заинтересовано в дальнейшем росте системы спецпоселений и желало ограничиться прицельными высылками действительно зажиточных селян, а не массовыми репрессиями в отношении рядовых крестьян, которых фактически некуда было девать (6). Между тем власти требовали именно продолжения террора в деревне, массовой высылки «подкулачников» и пр. вредных элементов, «разлагавших» колхозы своей агитацией.
Целый ряд видных работников ОГПУ протестовали против нового «раскулачивания», а также дальнейшего развёртывания террора в отношении «бывших». Так, Е. Г. Евдокимов, С. А. Мессинг, Л. Н. Бельский, Я. К. Ольский, И. А. Воронцов называли огромное дело «Весна» против военных специалистов «дутым». Разнилось отношение к «раскулачиванию» на местах: руководство ГПУ Украины всячески его поддерживало, в Сибири же, напротив, после рекордного выселения чекисты попытались притормозить дальнейшие расправы, что вызвало немедленный протест партийной власти. Секретарь Запсибкрайкома ВКП (б) Р. И. Эйхе 5 июля 1931 г. пожаловался Сталину и членам Политбюро на то, что полпред Заковский не только не поддержал инициативу крайкома выселить «вновь выявленных и пойманных ранее бежавших до 3 тыс. кулацких хозяйств», но предложил приостановить выселение (7).
Это не было какой-то своевольной инициативой местного чекистского начальника, посчитавшего, что террора 1930 – первой половины 1931 г. будет достаточно. 13 июля 1931 г. за подписью основных чиновников ОГПУ – Г. Г. Ягоды и Е. Г. Евдокимова – местным органам была разослана почтотелеграмма № 40545, в которой «в связи с окончанием операции по выселению кулачества» предписывалось откомандировать в Москву представителя СПО, руководившего выселением, со всей статистикой по операции и сведениями о «перегибах». Неизвестно, состоялось ли такое итоговое совещание в ОГПУ (8). Но Сталин очень чётко показал, что он вовсе не считает, что ОГПУ в основном уже закончило свою карательную работу в деревне. Попытки свернуть раскулачивание были пресечены (9–13).
Острота ситуации в сельском хозяйстве начала 30-х годов и ответственность властей за неё были настолько очевидны для чекистов, что порой их сообщения носили демонстративно объективный характер (14). В спецсводке о причинах невыполнения плана хлебозаготовок от 15 сентября 1932 г., подписанной заместителем полпреда ОГПУ ЗСК А. М. Шаниным и начальником СПО И. Д. Ильиным, цитировались крайне резкие мнения крестьян (единоличников, колхозников и руководителей колхозов) относительно завышенности планов хлебосдачи. Чекисты довели до вышестоящего начальства подлинное положение дел в ограбленной и голодавшей деревне без характерных для подобных сводок оговорок относительно «кулацких происков» и подрывной работы антисоветских элементов. В этой спецсводке отсутствовал даже полагавшийся раздел «О положительных высказываниях», а куцый раздел «О деятельности АСЭ» (антисоветских элементов) носил формальный характер (15).
Все трудности насильственно проводимой политики объяснялись происками врагов. Например, во вредительство спецов власти свято верили с первых лет советской власти. Местные партийные органы с полным доверием относились к чекистской информации о постоянном усилении вредительства в Сибири. В декабре 1929 г. инспекторы ЦК ВКП (б) составили докладную записку «О неблагополучном состоянии Кузнецкой окружной [парт]организации», разосланную Сталину, Кагановичу, Молотову, Москвину, Эйхе и другим функционерам. Отметив массовое пьянство коммунистов и незнание ими основных решений партии, а также склоки и круговую поруку, контролёры подчеркнули, что с октября 1929 г. «факты вредительства начинают приобретать массовое распространение» и только на Ленинском руднике было зарегистрировано шесть случаев «вредительства» (16).
Тема вредительства в чекистских спецсообщениях звучала постоянно. В августе 1930 г. ЭКО ПП ОГПУ докладывало властям ЗСК об угрожающем положении с лесосплавом из-за халатности Сиблестреста и о произведённом аресте пятерых специалистов (17). В мае 1932 г. полпред Н. Н. Алексеев информировал крайком и крайисполком о крупном пожаре на барнаульском мясохладокомбинате и о том, что по подозрению в поджоге арестовано 6 чел. В октябре 1932 г. Алексеев сообщал, что кемеровские коксовики, экономя на перевалке груза, загружают в вагоны раскалённый кокс прямо из печей, из-за чего с 10 сентября по 5 октября было выведено из строя 109 вагонов. В связи с этим чекисты начали расследование «вредительства» силами Кемеровского ГО и ОДТО ОГПУ ст. Топки (18).
Руководящие органы получали из ОГПУ-НКВД очень большой объём информации, касавшийся репрессивных акций. Бюро Сибкрайкома ВКП (б) 10 сентября 1929 г. приняло к сведению информацию Заковского о ликвидации группы «рабочей оппозиции» в Омске (19). В первой половине 1933 г. в крайисполком из ПП ОГПУ были направлены обвинительные заключения по делам «контрреволюционной повстанческой организации в Солонешенском, Быстро-Истокском и Бийском районах ЗСК», «контрреволюционной повстанческой группы в Анжеро-Судженске» и «Томской контрреволюционной троцкистской организации». Районные власти также получали информацию о карательных акциях: в марте 1933 г. начальник Карасукского РО ОГПУ М. Ф. Ведяев доложил райкому о массовых арестах «контрреволюционеров-кулаков» в районе (20).
В начале 1937 г. С. Н. Миронов регулярно направлял Эйхе протоколы допросов со своими подробными комментариями, сообщая, кто из арестованных «упорно отрицает» или «продолжает сильно путать», кто «капитально передопрошен [и] дает весьма правдоподобные показания», а кто «раскис» и готов «в ближайшие дни прекратить сопротивление». Также Миронов информировал Эйхе и о том, что проект реорганизации структуры УНКВД путем образования межрайонных оперативных секторов с центрами в крупных городах в наркомате одобрен, что его помощник М. М. Подольский будет произведён в майоры госбезопасности, а Д. Д. Гречухин останется начальником КРО. 11 января 1937 он писал, что уже через несколько дней в Москве начнётся процесс «параллельного центра», на котором предстанут и арестованные «по нашей группе», т. е. бывшие хозяйственные руководители края, «разоблачённые» с самой активной помощью Эйхе (21).
В фонде Новосибирского обкома сохранился подробный отчёт о работе тройки к началу октября 1937 г. с подробной статистикой арестов и расстрелов (22). В 1937–1938 г. в Читинский обком из УНКВД направлялись различные справки, агентурные донесения, протоколы допросов и даже фотоснимки схемы разветвлённой «контрреволюционной сети» на железной дороге с филиалами, организациями и руководителями. В марте 1941 г. из Следчасти УНКВД НСО в обком было направлено сообщение о следствии по делу контрреволюционной группы в Купинском районе, членом которой якобы являлся бывший коммунист А. Ф. Кравченко. Для успешных поисков Кравченко чекисты просили чиновников обкома выслать в УНКВД все имевшиеся на него материалы (23).
Сталин регулярно знакомился со спецсообщениями начальников УНКВД, в т. ч. сибирских. Ежов постоянно сообщал вождю телеграммы, присылаемые из Новосибирска своим любимцем Г. Ф. Горбачом. Из резолюций Сталина видно, что в шифровках Горбача его интересовали как сведения о разгроме масштабных «заговоров» по РОВСу и «польской линии», так и показания на местных банковских служащих (24). Получив в сентябре 1937 г. телеграмму Горбача о разгроме резидентур польской разведки в Новосибирске и Томске, Сталин, проигнорировав именование одного из «шпионских» лидеров «тов. Плебанеком», сделал, требуя фамилии «врагов», на полях пометки: «Что за группы шпионов?» и «Кого именно назвал?». А в некоторых сталинских резолюциях буквально сквозит обида на нерасторопность чекистов: «Какой Михайлов? Даже имя отчество не спросили… Хороши следователи». Прочтя сообщение Горбача о вскрытой на Кузнецком металлургическом комбинате шпионско-диверсионной организации во главе с «японским разведчиком» инженером Л. Г. Стадлером, Сталин отметил фамилии связанных с ним «шпионов» и укоризненно спросил: «Т. Ежову. Арестованы ли участники организации Стадлера? Почему же не пишет об этом т. Горбач? И. Ст.». Вскоре, 2 января 1938 г., Горбач послал в НКВД сообщение об аресте в Томске двух профессоров из НИИ математики и механики – «германских шпионов» Л. А. Вишневского и Ф. М. Нетера, связанных с организациями немецкой разведки в ряде военных учреждений Москвы и других городов. И стоило Горбачу допустить в перечне арестованных томских преподавателей неясную формулировку «и другие», как Сталин тут же пометил на полях: «Какие другие?» (25).
Реагируя на информацию «органов», местные власти либо сами ре-
шали поднимаемые вопросы, либо запрашивали помощь у вышестоя-
щих инстанций, либо оставляли всё как есть. В октябре 1931 г., откли-
каясь на сообщение начальника Татарского РО ОГПУ А. И. Божданкеви-
ча о росте численности «контрреволюционных сект», бюро райкома ВКП (б)
постановило просить Запсибкрайком командировать в район «сильного
работника на безбожную работу» (26). Сведения, которые требовали ост-
рых решений или компрометировали известных лиц, власти нередко иг-
норировали. Начальник Венгеровского РО УНКВД ЗСК Д. И. Надеев в
1937 г. утверждал, что неоднократно и безуспешно ставил на заседаниях
бюро райкома вопрос об огромной детской смертности и безобразном
состоянии детских яслей (27).
Новосибирские чекисты в 1939 г. дали информацию по лжедостижениям депутата Верховного Совета Анны Картавых, заявившей о рекордном урожае картофеля (завысив реальные цифры в несколько раз) и называвшей своих критиков шпионами и врагами народа. Однако обком ВКП (б) не стал принимать мер, которые привели бы к дискредитации Картавых, положив информацию УНКВД под сукно (28).
Власти рассматривали свою тайную полицию как универсальный инструмент решения народнохозяйственных проблем. Например, на заседании Политбюро 15 января 1931 г. органам ОГПУ – наряду с Наркомюстом и Прокуратурой – предлагалось «усилить борьбу с нерациональным использованием подвижного состава и нереальными заявками хозяйственных объединений, заготовительных и торговых организаций» (29). Полгода спустя ОГПУ получило в качестве дополнительной нагрузки руководство всей системой крестьянской ссылки. В больших масштабах «органы» использовали труд осуждённых специалистов-«вредителей». Создание и постоянное расширение ГУЛАГа наглядно свидетельствовало о роли чекистов в строительстве социалистической экономики.
Все чекисты-руководители несли разнообразные общественные нагрузки. Заковский возглавлял управление кинофикации и физкультурное движение края. Начальник Рубцовского окротдела ОГПУ Н. Н. Хвалебнов в конце 20-х – начале 30-х годов являлся членом бюро окружкома ВКП (б) и президиума окрисполкома, председателем окружного совета физкультуры и ПСО «Динамо», а также руководителем кружка истмата при окротделе ОГПУ и председателем городской хлебной тройки. Начальник ДТО ОГПУ Омской железной дороги Ф. М. Горюнов в марте 1933 г. Запсибкрайкомом ВКП (б) был назначен уполномоченным крайкома и крайисполкома по продвижению горючего по Омской дороге (30). Начальник ОДТО НКВД ст. Новосибирск А. Я. Мушинский в середине 30-х годов являлся председателем транспортной секции горсовета. На рядовых чекистов тоже возлагались партийно-пропагандистские поручения. Так, особист Тюменского ГО НКВД С. А. Груздков осенью 1935 г. был назначен внештатным партследователем (31).
В декабре 1936 г. Ежов, заявив, что НКВД – единственный властный орган, практически не подвергаемый критике, потребовал: «Начальник райотделения не должен быть на побегушках у секретаря райкома. Он должен знать свою работу, а не заниматься исключительно тем, чтобы информировать районные парт. и сов. органы о наличии горючего в МТС или состоянии обмолота. Он не должен быть на побегушках, но, конечно, если что-нибудь случится в районе, он должен поехать по поручению секретаря и расследовать дело» (32). Однако партийные власти зачастую требовали от райотделов ОГПУ-НКВД именно подробной информации о хозяйственных делах и непосредственного участия в хозяйственнополитических кампаниях, рассматривая чекистов как квалифицированных партийных работников, способных – за счёт страха, вызываемого их учреждением – как следует спросить за порученное дело.
Часть сотрудников воспринимала необходимость постоянного сбора сведений о недостатках в хозяйственной жизни района как тягостную обязанность, не имеющую отношения к охране госбезопасности. Молодой чекист Е. А. Васильев, работавший в Доволенском РАП ПП ОГПУ ЗСК, в начале 30-х годов записал в дневнике: «Чем прикажете заполнить моё время? Может заняться сборами сведений как ведётся подготовка к посевной? Сколько отремонтировано хомутов и проч.? Как это всё надоело…» (33).
Местные власти то и дело вмешивались в чекистскую работу, отдавая органам ОГПУ-НКВД множество поручений, не имеющих отношения к их «специальности». Например, в августе 1932 г. председатель Хабарского РИКа Лесных своим приказом оторвал от работы райуполномоченного ОГПУ Я. П. Калашникова, начальника раймилиции Уточкина, нарсудью и нарследователя, отправив их в качестве уполномоченных на проведение хлебоуборочной кампании. Весной 1933 г. власти ЗСК наградили премиями от 200 до 600 руб. ответработников полпредства, Сиблага и Барнаульского оперсектора ОГПУ за организацию минувшей зимой успешного и быстрого перегона из Монголии импортного скота в Бийск, его охрану и последующий забой, а также своевременную заготовку сена и «выявление причин провала работы Заготимпорта» (34).
Полпред ОГПУ был вынужден реагировать и на недостаточное рвение своих подчинённых при выполнении тех или иных хозяйственных поручений: так, в декабре 1931 г. Заковский дал выговоры за халатное отношение к выполнению «директивы об отгрузке фуража в госфонд ДВК» начальнику Бийского ГО ОГПУ М. С. Панкратьеву и уполномоченному ЭКО В. В. Твердых (35).
За невыполнение хозпоручений чекисты получали партийные взыскания. Начальник политотдела Красноярской МТС Омского района Сафонов постоянно использовал ЗНПО Г. С. Никулина на партийно-массовой работе в ущерб чекистской, а в декабре 1934 г. Никулин был даже ненадолго исключён из партии за допущение снижения урожайности директором МТС. По словам начальника Нарымского окротдела НКВД Н. А. Ульянова, в конце 1938 г. 1-й секретарь Новосибирского обкома Г. А. Борков «на совещании начальников РО НКВД прямо заявил, что ответственность за срыв посевной несут также и работники НКВД» (36). В октябре 1940 г. оперуполномоченный Маслянского РО УНКВД по Омской области С. А. Федотов получил строгий выговор за невыполнение решения райкома об организации автоколонны для вывозки хлеба государству (37).
За взрывы, пожары и прочие происшествия чекисты несли строгую служебную ответственность. В 1932 г. был снят с работы начальник Прокопьевского ГО ОГПУ Ф. В. Бебрекаркле – за «развал работы и отсутствие борьбы с участившимися подземными пожарами», а в августе 1936 г. за взрыв на шахте поплатился должностью начальник Кемеровского ГО НКВД И. А. Врублевский (38). Начальник оперчекотдела Норильлага НКВД Ф. Ф. Рисберг, лично избивавший арестованных, Дудинским РК ВКП (б) в марте 1939 г. был исключён из партии, а затем уволен из «органов» – но не за вскрытые «перегибы в следствии», а за допущение крушения поезда Норильск – Дудинка, при котором погибли первый секретарь Таймырского окружкома ВКП (б) Морозов и ряд других ответработников (39).
В начале Большого террора партийное начальство активно загружало руководящих работников НКВД идеологическими и пропагандистскими поручениями, преодолевая сопротивление чекистов, ссылавшихся на крайнюю загруженность. Начальник Томского оперсектора НКВД И. В. Овчинников на городской партконференции летом 1937 г. пытался отказаться от мандата на краевую конференцию, ссылаясь на «очень серьёзное поручение от начальника управления» для борьбы с контрреволюцией. Но 2-й секретарь крайкома В. П. Шубриков заявил, что Овчинникову было бы очень желательно поехать в Новосибирск и послушать доклад Эйхе, поскольку для чекистской работы «иметь ясную политическую линию, это очень большое дело» (40).
В мае 1937 г. руководство ОТП УИТЛК УНКВД ЗСК жаловалось краевым властям на Прокопьевский горком ВКП (б), отвлекавший поселковых комендантов на «разные компанейские работы». Г. Ф. Горбач 30 июня 1937 г. просил крайком снять с начальника Усть-Таркского РО УНКВД ЗСК М. П. Краснова обязанности руководства агитколлективом и другие партийные поручения, т. к. это отнимало у чекиста 5–6 дней в месяц – «имея в виду большой разворот по ликвидации к-р формирований и в связи с этим усиление нагрузки на райаппараты УГБ УНКВД…» (41).
В 1938 г. Новосибирский обком ВКП (б) поручил одному из руководящих работников УНКВД К. К. Пастаногову прочитать лекции «О коварных методах работы иностранных разведок» в мединституте, ИМЛ и др. учреждениях. Начальник ДТО НКВД Омской железной дороги В. А. Двинянинов Омским ГК ВКП (б) в августе 1938 г. был утверждён лектором при горкоме «по вопросам шпионско-диверсионной работы иностранных разведок» (42).
Местные власти постоянно пытались перемещать работников безопасности, переводить их на партийную работу. Запсибкрайком ВКП (б) 5 мая 1937 г. в связи с кампанией присвоения званий работникам милиции и НКВД запретил всем горкомам, райкомам, Нарымскому окружкому и Ойротскому обкому ВКП (б) производить любые перемещения и отзывы с работы чекистов и милиционеров без разрешения крайкома (43). Несмотря на распоряжения руководства УНКВД, даже в разгар террора райкомы всё же предпринимали попытки привлечь к освобождённой партийной работе функционеров госбезопасности. Например, в декабре 1937 г. Асиновский РК ВКП (б) постановил использовать в качестве инструктора райкома начальника пункта связи РО НКВД Ф. Г. Левина, тут же рекомендовав его на должность третьего секретаря РК. Однако Левин, активно использовавшийся в тот период в качестве оперработника, остался в НКВД (44).
Местные партийные комитеты пытались пополнять свои руководящие ряды за счёт НКВД и в других регионах. В октябре 1937 г. Омский обком ВКП (б) отменил решение пленума Называевского РК ВКП (б) об избрании начальника местного РО НКВД В. И. Кирьянова 2-м секретарём райкома «в связи с невозможностью его демобилизации из органов НКВД». Но отдельные случаи перехода районных чекистов на партработу имели место: например, в июне 1937 г. начальник Чебулинского РО УНКВД ЗСК А. В. Гуржий был переведён на должность 1-го секретаря Чебулинского райкома партии (45).
В январе 1937 г., в связи с ожиданием ликвидации (несостоявшейся) аппарата Отдела трудпоселений УНКВД ЗСК, крайком ВКП (б) подготовил вакансии для 19 работников ОТП на местах. Показательно, что четверо нарымских участковых комендантов планировались на должности председателей райисполкомов. Это говорит и о том, что коменданты в районах массовой крестьянской ссылки являлись фактически руководителями местной власти, и о чётком понимании их ценности – в условиях острого кадрового голода – как жёстких и решительных начальников. В сентябре 1937 г., после ареста председателя ЗСКИК Ф. П. Грядинского, Эйхе просил у Сталина санкционировать назначение на пост главы крайисполкома заместителя начальника УНКВД И. А. Мальцева, однако Сталин, сославшись на решительный протест Ежова, отказал (46).
В верхних же эшелонах власти перевод руководящих сотрудников НКВД в этот период на партийно-государственные посты был распространённой практикой. И если поручение Ежову должности наркома водного транспорта, а назначение Фриновского в НКВМФ были ступеньками к началу их падения, то перевод ряда видных функционеров НКВД (В. С. Корженко, В. Г. Деканозова, С. Н. Миронова) в НКИД был призван укрепить кадры дипломатического ведомства, подвергаемые беспощадной чистке. Часть работников НКВД ушла к Ежову в наркомвод, часть – стала партийными чиновниками, как, например, бывший начальник УНКВД по Омской области К. Н. Валухин, получивший в апреле 1938 г. должность секретаря Свердловского обкома ВКП (б), или начальник Харьковского УНКВД Г. Г. Телешев, в том же апреле назначенный первым секретарём Харьковского обкома и горкома партии.
Для районных властей, вернувших себе после 1937–1938 гг. контроль за начальниками райотделений НКВД, аппарат сотрудников госбезопасности по-прежнему являлся большим подспорьем в решении чисто хозяйственных задач. В начале 1941 г. Новосибирский обком ВКП (б) рассматривал конфликт между секретарём Асиновского райкома партии Юровым и начальником РО НКВД С. С. Зелёновым. Партийный секретарь жаловался, что в его машину стреляли, а чекисты слабо борются с контрреволюционной и уголовной преступностью: «хлеб плохо идёт, другие заготовки идут плохо, бандит ходит, разлагает». Начальник райотдела НКВД, ссылаясь, что имеет всего двух оперработников (тремя годами ранее их было четверо), пылко возражал: «Он знает, сколько посажено, сколько этапировано – и после этого [говорит], что я не борюсь? …Я сделался работником райкома, почти ежедневно заседания, посылают в сельсоветы». Обком ограничился замечанием в адрес обеих сторон и не подверг сомнению право партийных органов привлекать чекистов к хозяйственным кампаниям (47).
«Партия и ЧК – близнецы-братья» – афористично воскликнул известный литературовед Е. Г. Эткинд. Как подчеркивает В. Н. Хаустов, «правящая партия и органы госбезопасности представляли собой органичное целое, в котором последним отводилась роль важнейшего инструмента в реализации различных поставленных партией задач в области внутренней и внешней политики» (48). Как отмечают составители новейшего двухтомника «Политбюро и крестьянство: высылка, спецпоселение. 1930–1940», в сталинской политической системе спецорганы были не только исполнителями, не только информировали Политбюро о положении в деревне и крестьян на спецпоселении, «но и выступали инициаторами принятия многих решений стратегического характера, определявших политику, масштабы и способы осуществления раскрестьянивания в репрессивных формах» (49). Эти инициативы касались не только политики в деревне; перед ОГПУ-НКВД не было закрытых тем, и они, в частности, являлись поставщиками важнейшей информации и в области внешней политики, успешно конкурируя с НКИД.
Насильственное осуществление политики партии вызывало недовольство населения, поэтому партруководство, уповавшее на силу, видело в ОГПУ-НКВД универсальную дубинку. С другой стороны, чекисты, первыми получая разнообразную информацию о положении дел в регионе и имея (через агентуру) представление о порядках в партийно-государственном аппарате, нередко старались пресекать безобразия, допускаемые представителями власти. Но в целом отношения партийного и чекистского руководства были ближе к союзу. Как и в 20-х годах, партийно-советские структуры заботились о пополнении и хорошем снабжении чекистского аппарата, а сотрудники «органов» неуклонно проводили линию партии.
Органы власти с конца 20-х годов охотно поддерживали ходатайства чекистов об увеличении количества сотрудников карательной системы. Бюро Бурят-Монгольского обкома ВКП (б) в феврале 1929 г. постановило просить ДТО Забайкальской железной дороги возбудить ходатайство об организации на ст. Верхнеудинск отделения ДТО, поскольку имевшегося агентурного поста было недостаточно для административного центра республики. В сентябре 1929 г. бюро Сибкрайкома ВКП (б) постановило просить ЦК удовлетворить ходатайство Заковского о включении в штаты полпредства ОГПУ районных уполномоченных, чтобы их число соответствовало числу районов края (50). В назначении руководящих работников ОГПУ-НКВД право голоса, помимо чекистского руководства, имели только члены Политбюро ЦК. Мнением местных властей на Лубянке не интересовались. Характерен эпизод на февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 г., когда во время выступления заместителя НКВД СССР Я. С. Агранова Эйхе возмущённо его перебил: «Тов. Агранов, почему за последние пять лет ни одного представителя в Западно-Сибирский край не назначили, предварительно не спросив меня или крайком? Почему все они назначались даже без запроса крайкома?» (51). Эйхе постоянно конфликтовал с центром, протестуя против перебросок своих кадров из хозяйственной или судебнопрокурорской отраслей, нередко добиваясь отмены решений Москвы и оставляя нужных крупных работников у себя. Но в вопросах назначения руководителей ОГПУ-НКВД даже кандидат в члены Политбюро Эйхе не имел права голоса.
Если полпреды ОГПУ и начальники УНКВД назначались в 30-е годы Кремлём без согласования с краевыми властями, то замены руководителей отделов ПП ОГПУ обсуждались полпредом с крайкомом и крайисполкомом. Так, летом 1932 г. Н. Н. Алексеев договорился с Эйхе об откомандировании прежнего начальника УРКМ и назначении нового, предложив председателю крайисполкома Ф. П. Грядинскому ознакомиться с проектом соответствующего обращения Алексеева в секретариат крайкома (52). Осенью 1933 г. руководство Запсибкрайкома рассмотрело вопрос о виновниках массовой смертности ссыльных на о. Назино и вынесло строгие партийные взыскания не только рядовым чекистам, но и начальнику Сиблага А. А. Горшкову и его заместителю И. И. Долгих. Характерно, что Горшков вскоре потерял свою должность (53).
Если в начале 20-х годов множество конфликтов во взаимоотношениях чекистов и парткомов возникало на уровне губерний (54), то десятилетие спустя уровень ведомственного противостояния понизился. Например, власти Нарымского округа выразили недовольство самодеятельностью райкома, наказавшего в партийном порядке беспробудно пьянствовавшего начальника Чаинского РО А. М. Максимова. В июле 1933 г. бюро Чаинского РК ВКП (б) было вынуждено «признать, что райком партии допустил грубую политическую ошибку, выводя начальника райотдела ОГПУ т. Максимова из бюро РК, выразив ему политическое недоверие без решения окружкома о снятии его с работы… это вызвало необходимость, за отсутствием замены, Максимова сохранить на работе… ещё три месяца и усилило имевшие место склоки» (55).
Райкомы были арбитрами при разрешении конфликтов разных ветвей карательного и правоохранительного аппаратов. В июле 1935 г. бюро Карасукского РК ВКП (б) ЗСК постановило обязать начальников РО НКВД и РОМ «прекратить тенденциозность в отношениях с прокуратурой» и обеспечить «сработанность» с ней. Чекист, в случае несогласия прокурора дать санкцию на арест, мог получить её непосредственно у секретаря райкома партии. Например, М. Г. Кострюков, будучи в 1935 г. оперативником Мариинского РО УНКВД ЗСК, позднее говорил: «В колхозе им. Гамарника существовавшая там контрреволюционная группа почти с оружием в руках оказала сопротивление правлению колхоза. Я прошу край дать санкцию [на арест – А. Т.]… два раза об этом запрашиваю – молчат. Обращаюсь к райпрокурору. Он даёт санкцию только на двух человек. Я нарушил чекистскую этику, обругал райпрокурора матом, пошёл к секретарю райкома и от него получил санкцию на арест участников» (56).
При необходимости конфликт чекистских и партийно-советских властей мог быть разрешён на более высоком уровне. Краевые власти давали указания нижестоящим руководителям в тех случаях, когда у них возникали противоречия с карательными органами. Замначальника УНКВД ЗСК И. А. Мальцев 25 августа 1937 г. обратился к зампреду крайисполкома С. А. Шварцу с жалобой на президиум Кыштовского РИКа, который решил уплотнить местный РО НКВД, передав его второе здание с помещениями ЗАГСа, бюро исправработ, пожарного инспектора и участкового милиционера районному прокурору. На протесты начальника РО НКВД предРИКа Кротов заявил (это в обстановке бушевавших «массовых операций!»): «Было время, давали поблажки НКВД, а теперь потеснитесь». Шварц тут же написал Кротову, что «о каком-либо перемещении райотделения НКВД не может быть речи» (57).
Руководство, в т. ч. чекистское, принимало все усилия для того чтобы о регионе создавалось благоприятное впечатление. Заместитель полпреда ОГПУ ЗСК А. М. Шанин осенью 1932 г. требовал от краевых властей более жёстких мер в отношении бродяг и попрошаек, чьё изобилие на железнодорожных станциях бросалось в глаза иностранцам. Когда в «Известиях» в 1935 г. появилась заметка «Искоренение чёлок», где высмеивались курьёзные попытки милиции «поправлять» внешний вид новосибирцев с помощью штрафов и задержаний, разгневанный Эйхе всеми силами старался опровергнуть эти сведения. Откликаясь на пожелания крайкома, замначальника УНКВД ЗСК М. А. Волков подверг жёсткому многочасовому допросу местного журналиста, пытаясь заставить того отказаться от обвинений в адрес милиции, творившей произвол (58).
Важной скрепой во взаимоотношениях партии с ОГПУ-НКВД являлось то обстоятельство, что номенклатура охотно сотрудничала с органами госбезопасности. Вероятно, многие контакты руководящих работников с чекистами носили неформальный характер и не закреплялись официальными подписками о сотрудничестве. Очень показателен пример с зампредом крайплана С. Я. Эдельманом, ставшим инициатором репрессий в отношении сибирских «рютинцев». Эдельман 30 марта 1933 г. написал Эйхе подробную записку, в которой, отвечая на упрёки в недостаточной бдительности по отношению к «рютинцам», изложил свои чекистские заслуги: «Непосредственным поводом к аресту Кузьмина, Кацаран[а] и остальных было заявление, сделанное мной ГПУ (тов. Шанину в присутствии [начальника СПО ПП ОГПУ – А. Т.] тов. Ильина) о тех подозрениях, которые есть у меня и других членов нашей ячейки в отношении антипартийного поведения, контрреволюционной деятельности Кузьмина… Это заявление ГПУ я сделал, будучи тогда секретарём партячейки, на основании, во-первых, того, что мы всё время брали под сомнение партийную искренность и честность Кузьмина, Кацаран[а] и Раевича, и, во-вторых, тех косвенных подозрений, которые у меня были в отношении связи Кузьмина и гр[уппы] Рютина, Слепкова, Марецкого и других» (59).
Руководство Запсибкрайкома ВКП (б) постоянно вызывало для информации о текущих делах ответственных работников СПО (И. А. Жабрева, С. П. Попова). Часто встречался с чекистами один из руководителей Западно-Сибирской крайКК ВКП (б) И. В. Громов, сообщивший в 1936 г. начальнику УНКВД и секретарю крайкома, в частности, о неблагонадёжных «кулацко-эсеровских элементах» из числа бывших партизан – Г. В. Шаклейне и др. (60). Руководящий работник Союза воинствующих безбожников ЗСК Д. Н. Семёнов, сам бывший работник ОГПУ, в начале 1934 г. говорил приятелю-чекисту, что с уполномоченным СПО ПП А. О. Юрмазовым, курировавшим церковные дела, по своей работе он «связан органически, как секретарь Краевого Совета безбожников, бываю у него 2–3 раза в декаду». Поддерживали связи с «органами» работники культуры: руководители Западно-Сибирского отделения Союза писателей В. Д. Вегман и В. А. Итин активно контактировали с СПО УНКВД (61).
Между чекистами и партийно-советским активом складывались и личные связи, подкреплённые участием в постоянных совместных вечеринках. Чекисты прекрасно понимали значение таких неформальных отношений. В июле 1936 г. прокурор Солонешенского района ЗСК сообщал о пьянстве начальника РО НКВД и о том, что им возбуждено уголовное преследование этого чекиста за незаконные аресты, скрываемые от прокуратуры. Прокурор жаловался в крайком, что секретарь Солонешенского РК ВКП (б) поддерживал начальника РО «на почве совместной пьянки». Начальник Карасукского РО УНКВД ЗСК А. П. Черемшанцев в 1936–1937 гг. специально содержал на своей квартире и спаивал членов выездной сессии спецколлегии крайсуда во главе с бывшим чекистом М. И. Жучеком, чтобы те не обращали внимания на качество политических дел, подготовленных местными чекистами, и штамповали обвинительные приговоры (62).
Вероятно, все представители верхнего слоя номенклатуры активно взаимодействовали с органами ОГПУ-НКВД, нередко являясь инициаторами обнаружения «вредительства», «шпионажа», «троцкизма», «национализма» в своих учреждениях и регионах. Особенно ярок пример Р. И. Эйхе, всегда находившегося на острие репрессивных кампаний и перед смертью написавшего Сталину: «…За всё время своей работы в Сибири я решительно и беспощадно проводил линию партии» (63).
Проявляли усердие в области политического сыска и низовые руководящие работники. На рубеже 1929–1930 гг. начальник Ужанихинского райадмотдела Новосибирского округа коммунист Г. Ф. Бородько, «получив сведения о прибытии некоего Журавлёва, с тем, чтобы выявить политическую физиономию Журавлёва, подозреваемого в контрреволюционной деятельности, переоделся в штатскую одежду и занялся сыском». Усердие милицейского начальника, ставшее достоянием гласности, не было сочтено криминалом: Каргатский райком ВКП (б) в феврале 1930 г. постановил прекратить дело на Бородько за незначительностью (64).
Партийно-советские структуры изначально были пронизаны атмосферой нетерпимости и доносительства, что деформировало психику номенклатуры и воспитывало подозрительность ко всем и беспощадность к «врагам». Партийные руководители нередко не уступали в жестокости работникам карательной системы и часто шли дальше чекистов. Начальник политуправления СибВО Н. Н. Кузьмин в мае 1930 г. заявил в лекции для работников наркомпроса: «Мы говорим кулаку: будь добр, ликвидируйся как класс.
— Не хочу.
— Ликвидируем силой.
— Буду сопротивляться.
— Посадим в тюрьму.
— Буду драться.
— Убьём» (65).
Характерным выглядит эпизод с заведующим орготделом Курьинского райкома ВКП (б) и членом Запсибкрайисполкома П. И. Улитиным, который в июне 1931 г. с помощью партийных активистов с. Таловка (заместителя председателя сельсовета, парторга сельхозартели, работника МТС и др.) организовал убийство «вредного» священника А. С. Добронравова, мешавшего «мероприятиям партии и Сов. власти». Исполнитель застрелил священника за право на партийный билет и вскоре после убийства получил рекомендацию в качестве кандидата в члены компартии (66).
В феврале 1933 г. второй секретарь Запсибкрайкома ВКП (б) Л. И. Картвелишвили, выступая перед активом, обрушился на прокурора Тогучинского района, заявившего, что судебными «процессами хлеба не заготовишь». Сокрушаясь о мягкости иных судейских работников, Картвелишвили дал им недвусмысленное указание: «Бей, кроши, рви голову» (67). Эйхе активно дирижировал репрессиями в Западно-Сибирском крае, постоянно получая разрешения из центра на ту или иную карательную кампанию.
Получаемые доносы представители номенклатуры сразу передавали «по принадлежности»: так, председатель Новосибирского облисполкома С. А. Шварц в декабре 1937 г. поручил передать в СПО УНКВД анонимное письмо «о разговорах жены директора Гутовского совхоза». Только передачей «сигналов» дело не ограничивалось. Тот же Шварц в конце октября 1937 г. сам написал Горбачу донос на начальника Нарымского окротдела НКВД С. С. Мартона, санкционировавшего назначение в состав избирательных комиссий «явно чуждых людей» и к тому же имевшего «несколько путаную биографию» – был за границей, «как попал за границу и обратно вернулся в СССР, не совсем ясно, просил бы… организовать проверку ряда мест автобиографии т. Мартона» (68). Из доноса следовало, что Мартон сначала выезжал за границу, а затем вернулся. Между тем из личного партийного дела Мартона было ясно видно, что этот венгр родился за рубежом, воевал в составе австро-венгерской армии, попал в российский плен и после революции вступил в Красную Гвардию, а затем с должности сексота начал карьеру в ЧК-НКВД (69). Два месяца спустя Мартон будет арестован.
У всех партийцев с начала 20-х годов, по деликатному замечанию профессора Академии ФСБ А. М. Плеханова, «понимание морали и норм нравственности было несколько деформировано господствующей идеологией» (70). Давая тенденциозные либо компрометирующие сведения о коллегах органам ОГПУ-НКВД, те или иные номенклатурные чиновники могли подсидеть неугодного или избавиться от риска нападения с его стороны, ослабить окружение того или иного работника. Как и в 20-е годы, сотрудники политической полиции участвовали в политических интригах, принимая сторону тех или иных партийно-советских и хозяйственных руководителей, вовлекаясь в различные клановые взаимоотношения.
Новое качество репрессивной политики, резкий рост численности ОГПУ-НКВД означали значительное увеличение могущества и влияния «органов». Чекисты с начала 30-е годов всё активнее присутствовали на партийных форумах, и эта внешне формальная черта отражала рост их политического влияния. В 1930 г. на новосибирскую горпартконференцию было выбрано 11 сотрудников ОГПУ, включая двух работников типографии, а в 1931 г. – 14. В 1932 г. таких делегатов (с милицией) оказалось 16, в сентябре 1936 г. – 26, а в мае 1937 г. – 41 (от начальника УНКВД, его заместителя, обоих помощников до нескольких курсантов межкраевой школы). В апреле 1940 г. чекистов-делегатов на горпартконференцию оказалось избрано немногим менее, чем в разгар террора – 34 чел., и они представляли весь чекистский спектр, включая войска, Сиблаг и курсантов МКШ (71).
Аналогично обстояли дела и в соседних регионах. Осенью 1936 г. от Тобольского окротдела УНКВД по Омской области на окружную партконференцию было избрано 6 чекистов (начальник окротдела, два начальника РО, начальник транспортного оперпункта, райкомендант ОТП, начальник тюрьмы) а также начальники окружной милиции и одного из РОМ. В 1940 г. от чекистов и милиционеров было уже 16 делегатов, включая трёх работников тобольской тюрьмы (72). В том же 1940 г. от Тарского окротдела НКВД на местную партконференцию послали 17 чел., в т. ч. начальника окротдела, 8 начальников РО, старшего оперуполномоченного и следователя окротдела НКВД (73).
Чекисты часто остро критиковали партийно-советские органы за упущения и провалы. С точки зрения Заковского, в срыве намеченных планов высылки «раскулаченных» в 1930 г. были виноваты местные власти. Подчинённые Заковского тоже позволяли себе атаковывать руководство за политические ошибки. Начальник Минусинского окротдела ОГПУ П. П. Соколов в апреле 1930 г. критиковал левацкие перегибы во время коллективизации в округе, а в мае указывал на «негодные способы» антирелигиозной работы, заключавшиеся в закрытии церквей и снятии колоколов. Констатируя тогда же отсутствие серьёзных крестьянских выступлений, т. к. «убран с дороги кулацкий актив», Соколов отмечал некоторый рост сектантских общин, в т. ч. и за счёт жён коммунистов; однако начальник окротдела не смог предугадать, что крупные восстания крестьян в округе начнутся уже летом (74).
Рядовые сотрудники Транспортного отдела ОГПУ в начале 30-х годов нередко подменяли железнодорожную администрацию, вмешивались в техническую работу станций. Чекисты критиковали местные власти и по частным вопросам, и давали политические оценки событиям. Выступая в мае 1938 г. на Барабинской районной партконференции, замначальника ОДТО НКВД ст. Барабинск Г. М. Коган отметил: «Даже по показательному процессу диверсантов Свиридова и др. не было массовой работы, в результате на ст. Карачи имелись суждения якобы диверсант Белов осуждён неправильно… На транспорте очень сильно развито пьянство, особенно молодёжи, а комсомольская и профсоюзная организации не принимают мер к ликвидации пьянства, также в этом вопросе бездействует милиция». Чекист упомянул и неправильные расценки в депо, и указал на слабость стахановского движения (75).
О пренебрежении партийной работой в чекистской среде говорилось часто, поскольку это считалось симптомом ведомственности, отрывавшей «передовой вооружённый отряд партии» от комитетов ВКП (б). В январе 1935 г. Ежов сокрушался в связи с тем, что вместо политического воспитания работники НКВД воспитываются своим начальством в духе «чекистской дисциплины», т. е. исключительно с ведомственной точки зрения. Ягода был вынужден признать на февральско-мартовском пленуме 1937 г., что чекисты «оторвались в некоторой мере от партийных организаций» (76).
Работник СПО С. П. Попов критиковал руководство УНКВД ЗСК середины 30-х годов, которое заявляло, что оперативная работа важна не менее партийной, и отзывало сотрудников с партсобраний или кружков партучёбы на опермероприятия (77). Алтайский чекист Т. У. Баранов писал Сталину, что начальники оперсекторов в 1937–1938 гг. прямо заявляли начальникам РО НКВД, «чтобы на заседания Райкомов не ходить, а посылать работников милиции, “заседать не наше дело”. В течение десятков месяцев не приходилось даже почитать газеты, не говоря о партийной учёбе. Всё внимание было направлено на то, чтобы больше посадить». Весной 1938 г. одного из оперативников УНКВД НСО критиковали за слова: «Политикой буду заниматься тогда, когда закончу бороться с контрреволюцией» (78). Но в немалой степени это выглядело соблюдением хорошего тона, поскольку аресты и следствие действительно отнимали всё свободное время, и политическая работа, под которой понималось присутствие на партсобраниях и лекциях, неизбежно уходила на второй план, особенно в 1937–1938 гг.
О значительной самостоятельности карательного ведомства говорит то, что чекисты постоянно игнорировали или обходили решения партийных властей о запрете тем или иным провинившимся сотрудникам ОГПУ-НКВД работать в «органах». В августе 1929 г. полпредство ОГПУ заверяло Сибкрайком ВКП (б), что бывший начальник Красноярского окротдела М. М. Чунтонов будет использоваться на «неруководящей работе», в связи с чем бюро согласилось не изгонять Чунтонова из «органов». Однако уже в сентябре Чунтонова назначили начальником Сибулона ОГПУ. Уполномоченный СПО ПП ОГПУ ЗСК К. В. Романовский в конце 1931 г. от краевой контрольной комиссии получил строгий выговор за пьянство и невыдержанность с запретом работать в ОГПУ, но остался в «системе», перейдя из СПО в Особый отдел (79).
Райуполномоченный ПП ОГПУ ЗСК по Сорокинскому району И. Н. Воронович в декабре 1933 г. за пьянство получил от Зап.-СибКК ВКП (б) строгий выговор с предупреждением и с запрещением занимать руководящие должности, однако спокойно продолжал работу начальником райаппарата в другом районе. В ноябре 1936 г. Омский ОК ВКП (б) постановил привлечь уполномоченного Одесского РО УНКВД И. Д. Шарапова к уголовной ответственности за пьянство с растратчиком, однако тот продолжил службу, став к 1938 г. начальником Тазовского РО Ямало-Ненецкого окротдела НКВД (80).
Нередки были случаи и прямого обмана властей со стороны работников ОГПУ-НКВД. Райуполномоченный ПП ОГПУ ЗСК по Верхне-Назаровскому району А. М. Ломако в июле 1932 г. был снят полпредом за «незаконные аресты середняков и бедняков, дезинформацию полпреда и секретаря РК ВКП (б), подмену агентурной работы голым администрированием». При этом Ломако остался в системе и много лет проработал в НКВД-МГБ. Летом 1933 г. работники Сиблага утверждали, что сведения медиков о чудовищной смертности и людоедстве на о. Назино в Нарыме преувеличивались последними в «политических целях» (81).
Руководство УНКВД ЗСК открыто обманывало краевые власти, утверждая, что в начале 1936 г. прокуратура возвращала на доследование всего 5 % дел. На самом деле, за первый квартал 1936 г. прокуроры из 202 дел, возбуждённых за антисоветскую агитацию, вернули 26 % (54 дела). Всего же тогда прокуратура вернула на доследование 24,3 % всех дел, поступивших от УГБ, и прекратила 7 %, что означало совершенно неудовлетворительное следствие по каждому третьему делу (82).
Естественно, что особенно тщательно скрывались чекистами провокационные действия. Как показывал бывший начальник Барнаульского оперсектора ОГПУ И. А. Жабрев, в 1933 г. для демонстрации широкой деятельности затаившихся заговорщиков по указанию Н. Н. Алексеева готовился провокационный налёт на политотдел Калманской МТС с целью демонстрации «покушения» на его начальника К. В. Рыневича (83).
В моменты обострений политических репрессий чекисты легко игнорировали партийно-советские власти. Это хорошо видно на примере деятельности двоек и троек ОГПУ-НКВД. Рассматривавшая в середине 20-х годов дела на уголовников двойка ПП ОГПУ по Сибкраю состояла только из чекистов – полпреда и его заместителя. Когда Президиум ЦИК СССР 4 февраля 1930 г. санкционировал на период ликвидации «кулачества» передачу полномочий Коллегии ОГПУ в полпредства, предусматривалось, что внесудебное рассмотрение должно производиться с участием представителей от облкрайисполкомов и прокуратуры. Приказ союзного ОГПУ утверждал, что в состав троек включаются представители крайкомов-обкомов. Однако в Сибири тройка могла заседать без партийного представителя. Например, 8 марта 1930 г. особая тройка полпредства ОГПУ по Сибкраю в составе заместителя полпреда ОГПУ В. Н. Гарина и начальника КРО А. К. Залпетера постановила осудить за участие в «террористической организации» 70 крестьян Новосибирского округа, в т. ч. 59 – к расстрелу. На заседании тройки присутствовал только старший помощник Сибкрайпрокурора Старощук, который санкционировал приговор, несмотря на полное отсутствие улик. Таким образом, прокурор являлся декоративной фигурой, а реально тройкой руководили чекисты. В ноябре 1933 г. Прокуратура СССР сообщала ЦК ВКП (б), что тройка ПП ОГПУ по ДВК под председательством Т. Д. Дерибаса рассматривала дела, в т. ч. расстрельные, без участия краевой прокуратуры, при этом ряд приговоров к ВМН был вынесен необоснованно (84).
Летом 1937 г. при определении состава троек НКВД в них включались, помимо руководителя чекистского органа, представители партийно-советской власти и прокуратуры. Однако в состав троек УНКВД ВСО и Красноярского края были включены, помимо начальников УНКВД, ещё и их помощники: начальники УРКМ П. К. Грязнов и З. И. Рабинович. Нередко тройки 1937–1938 гг. обходились без партийного и прокурорского представителя, на их заседаниях всё решал начальник УНКВД, особенно в условиях, когда секретарём обкома становился малоизвестный в партии человек. Мало того, иногда начальник управления передоверял свои функции незначительному чиновнику НКВД. Так было в УНКВД по Куйбышевской области, где начальник управления И. П. Попашенко осенью 1937 г., несмотря на запрещение члена Политбюро А. А. Андреева, поручал заседать на тройке своему оперативному секретарю и заместителю облпрокурора по спецделам, не являвшихся членами тройки (85). В 1938 г. секретарь ЦК КП (б) Туркмении Чубин почти не присутствовал на тройке и подписывал протоколы задним числом, а наркомвнудел С. Ф. Монаков за апрель–август 1938 г. единолично осудил св. 4.000 чел.; тогда же в Новосибирской области начальник УНКВД И. А. Мальцев нередко единолично подписывал решения тройки (86).
Для чекистов районного звена ощущение себя хозяевами положения и открытое вмешательство в дела местной власти фиксируются постоянно на всём протяжении 30-х годов. В начале 1930 г. райуполномоченный Иркутского окротдела ОГПУ по Зиминскому району Семёнов на коммунистов «топал ногами, комсомольцев называл молокососами и сопляками» (87). В декабре 1931 г. председатель Павлоградского РИКа Н. Козыбашев сообщал в ЗСКИК, что райуполномоченный ОГПУ Е. П. Заровный заносчив, заявляет, что он-де «выше исполкома» и «ребячество играть в начальника не бросил». Заровный получил выговор от крайкома, но остался верен себе. Секретарь Усть-Калманского РК ВКП (б) Гераскин в конце сентября 1936 г. жаловался в крайком и УНКВД ЗСК на крайнюю грубость недавно назначенного начальника РО НКВД Заровного и приводил его слова: «Я арестовывал секретарей райкома ВКП (б) и мне за это ничего не было». Гераскин восклицал, что такие слова не к лицу представителю НКВД: «Нас не за что арестовывать» (88).
Уполномоченный Тевризского РО ПП ОГПУ ЗСК Э. И. Бендингер в декабре 1931 г. получил адмвыговор от Заковского «за нетактичное и грубое поведение по отношению к членам бюро райкома партии», вмешательство в дела хозяйственных организаций (89). В конце 1931 г. секретарь Чаинского райкома ВКП (б) Осипов доносил Р. И. Эйхе, что в соседнем Колпашевском районе Нарымского округа начальник Отдела трудпоселений ПП ОГПУ И. И. Долгих во время инструктажа комендантов заявил: «Если вас обвинят РК ВКП (б) в правом или левом уклоне, посылайте их к …» (90). Райуполномоченный ПП ОГПУ ЗСК по Называевскому району В. Д. Василевич в декабре 1932 г. критиковался властями района за попытки «высвободиться из-под партийного влияния». В начале 1935 г. работники УНКВД ЗСК отмечали «чрезвычайно большую натянутость» взаимоотношений Убинского РО НКВД с райкомом ВКП (б) и райисполкомом (91).
Особенно ярко проявились противоречия во взаимоотношениях властных и чекистских структур в период существования института ЗНПО по оперработе. Конфликты ЗНПО с руководством политотделов были более частым явлением, нежели столкновения начальников РО ОГПУ-НКВД с райкомами партии. Частично это можно объяснить тем, что во главе политотделов становились опытные партработники, а ЗНПО зачастую были чекистами-новичками. Но основной причиной конфликтов являлось разное понимание сути взаимоотношений чекистов и политотделов, предпосылки к чему были заложены в инструкциях, которые говорили о двойном подчинении ЗНПО: ОГПУ и политотделам.
Работавшие в качестве заместителей начальников политотделов чекисты чувствовали себя ущемлёнными по сравнению с начальниками РО ОГПУ, пользовавшимися большей свободой, и крайне враждебно реагировали на попытки начальников политотделов быть политическими руководителями и направлять деятельность чекистов. В свою очередь, политотделы старались контролировать не только политическую, но и специальную работу чекистов, хотя инструкции предусматривали оперативную самостоятельность «вторых заместителей». Аппараты политотделов были минимальны, и стремление их начальников располагать чекистом как дополнительным партийно-политическим работником провоцировало постоянные стычки. В свою очередь, демонстрация независимости со стороны оперработников, организуемая ими слежка за начальниками и специалистами, а также «недостаточный» размах арестов вызывали многочисленные претензии у партработников.
Начальники политотделов желали выглядеть святее папы римского и постоянно обвиняли чекистов в слабой борьбе с классовыми врагами. О ЗНПО Зыряновской МТС Е. И. Шашкове в мае 1934 г. секретарь РК ВКП (б) и начальник политотдела МТС говорили, что он «крайне слаб как практический оперативный работник». Начальник политотдела Алексеевской МТС Мошковского района ЗСК в октябре 1934 г. сообщал краевым властям о пассивности ЗНПО И. П. Прахова, который большей частью сидел дома. Начальник политотдела Шарчинской МТС Ребрихинского района в ноябре 1934 г. сообщал, что чекист А. И. Овцин никаких результатов в работе не показал и «12 чел. осуждены за хищения хлеба, саботаж, падёж свиней по материалам самого начальника политотдела». В январе 1935 начальник политотдела Комарихинской МТС Покровского района Д. Ласкин жаловался в УНКВД на леность ЗНПО Н. М. Куртукова, якобы совсем прекратившего работу «по специальности» (92).
Сплошь и рядом начальник политотдела не только яростно обвинял своего зама по оперработе в недостаточной разворотливости или нежелании как следует бороться с врагами, но и норовил вмешаться в его специфические функции. Обычно в таких конфликтах руководитель политотдела оказывался сильнее своего заместителя, которому плохо помогали жалобы чекистскому начальству.
Начальник политотдела Ильинской МТС Хабарского района А. С. Зубарев в своём «втором заместителе» С. М. Ермишкине видел просто политотдельца и загружал его хозяйственной и пропагандистской работой. В июле 1933 г. Ермишкина послали в Омск принимать комбайны, а затем обязали читать лекции (22 часа) для трактористов. Ещё Ермишкин должен был выезжать в 9 колхозов – на два дня в каждый. Начальник политотдела начал обвинять своего заместителя в защите кулаков и скрытии кулацкого происхождения (Ермишкин, оформивший весной 1934 дело на 7 участников «хищнической группы», был против незаконного решения Зубарёва о выселении всех единоличников из колхоза), а также заявил ему, что он, Зубарев, «руководит всем», и ЗНПО обязан даже в агентурно-оперативной работе действовать исключительно по его указаниям. В результате интриг Зубарева Ермишкин был осуждён за скрытие происхождения. Начальник политотдела Сросткинской МТС И. С. Крылов, встретив на улице ЗНПО П. С. Голдырева, в присутствии секретаря райкома ВКП (б) накричал на оперативника: «Ты когда будешь работать! Кругом контрреволюция, ты никого не садишь! Не хочешь работать? Иди к … матери из МТС!» (93).
Политотделы иногда инициировали уголовные дела против чекистов. Так, ЗНПО Чебаклинского мясосовхоза № 155 П. Ф. Погуляев обвинялся в клевете против начальника политотдела Шальмана: якобы при участии чекиста в марте 1936 г. в газете «Колхозный путь» была напечатана статья «Чебаклинский инквизитор» о систематических избиениях Шальманом жены и подчинённых. В итоге Погуляев был оправдан (94).
Случалось, что политотдельские конфликты осложнялись вмешательством районных властей. Козлом отпущения в политической интриге местного значения стал чекист А. Г. Сектарёв из Шипуновской МТС. Решением бюро Запсибкрайкома ВКП (б) он был снят за затяжку ареста группы кулаков в колхозе «Красный борец» (с. Начинаево), где еще в 1931 г. ОГПУ «разоблачило» контрреволюционную повстанческую группу «Проснись, Украина!» Уполномоченный ЦК ВКП (б) Б. Е. Трейвас, обследовавший положение дел в Шипуновском районе, прямо обвинил Сектарёва в том, что тот ничего не сделал для уничтожения поднявших голову остатков этой мифической «организации». Особенно взбесило руководство райкома ВКП (б) выступление Сектарёва на совещании работников политотдела, где он заявил, что в колхозах, обслуживаемых МТС, нет кулаков. За явный оппортунизм его потребовали исключить из партии как «переродившегося», так что Эйхе пришлось успокаивать секретаря райкома и напоминать ему, что крайком здесь ограничился постановлением переместить проштрафившегося ЗНПО на менее ответственную работу.
Но хватало и противоположных примеров – так, ЗНПО Кипринской МТС Тюменцевского района А. П. Черемшанцев на просьбу исполнявшего обязанности начальника политотдела Л. Д. Шайды прийти к нему (в связи со случившимся убийством колхозника) ответил матерной бранью, подытожив ее словами: «И пусть больше ко мне не вязнет!». Естественно, марксистско-ленинской учёбы колхозников Черемшанцев не проводил ни разу… С. В. Юрин из Шарчинской МТС Ребрихинского района ЗСК в апреле 1934 г. заявил начальнику политотдела Воронцову, что «совершенно не считает нужным считаться» с его предложениями. Юрин не информировал Воронцова о работе, не сообщал сведений о настроениях населения, из-за занятости по службе категорически отказывался от партийной работы (95).
В феврале 1934 г. начальник политотдела Топчихинской МТС ЗСК указывал, что его заместитель «оторван от всей работы политотдела, решительно отказывается выполнять поручения начальника политотдела» и большая часть его времени «уходит на составление всякого рода сводок и докладов, которые он никому не даёт читать» (96). Были жалобы политотделов и на райотделы НКВД. В октябре 1934 г. начальник политотдела Троицкой МТС Ижморского района ЗСК жаловался политсектору МТС на начальника РО НКВД И. А. Вихрянова, не помогавшего политотделу в разоблачении вредителей, и просил помощи в урегулировании отношений между политотделом и РО НКВД (97).
Нередко руководители политотделов прямо обвиняли своих «вторых заместителей» в перегибах, допущенных при чистке колхозов. Начальник политотдела Кимильтейской МТС ВСК Смирнов в докладной записке в политсектор МТС сообщал, что его заместитель-чекист М. А. Белолипецкий неправильно проводил чистку в колхозах, отказался не только проверить собранные материалы вместе с начальником политотдела, но и согласовывать свои действия с прокурором (98).
Чекисты постоянно «разрабатывали» партийно-советское начальство, вскрывая как должностные злоупотребления вкупе с неприглядным поведением, так и политические промахи. Факты пьянства председателя Зырянского РИКа ЗСК местный райаппарат ОГПУ в 1931–1932 гг. аккуратно отражал в своих информационных сводках. По сведениям чекиста М. Б. Юлина, в 1933 г. на руководство Павловского района ЗСК была заведена агразработка «характера снабженческого с различными махинациями» (99).
В апреле 1934 г. ЗНПО по оперработе Курьинской МТС Покровского района ЗСК П. А. Костенко был обвинён в том, что организовал слежку за ЗНПО МТС Глазановым, сдерживал (под видом возможности срыва агентурной разработки) попытки политотдела «самостоятельно вскрыть безобразия в отдельных колхозах и разоблачить их виновников». Начальник политотдела просил снять чекиста с работы и привлечь к партийной ответственности, но без успеха. В сентябре 1934 г. бюро Купинского райкома ВКП (б) отметило «исключительно антипартийный поступок» И. У. Абрамовича, «который, объективно пойдя по поводу слухов и клеветы обывательско-мещанских элементов», установил слежку за квартирами секретаря райкома, председателя райисполкома и начальника политотдела МТС с целью выявления фактов пьянства с их стороны.
Бюро заявило, что начальник райотдела неправильно информировал своё начальство и попросило Н. Н. Алексеева «разъяснить тов. Абрамовичу объекты слежки». Десять дней спустя начальник УНКВД ЗСК сообщил Эйхе, что все сообщения о скандальном поведении районного начальства подтвердились, а данных «о слежке со стороны Абрамович[а] не имею» (100). Чекиста со временем просто перевели в другой райотдел.
Чекисты очень легко отдавали приказы об аресте хозяйственных руководителей. Начальник ОДТО ОГПУ ст. Красноярск С. И. Родионов в 1929 г., узнав, что на пристани лежит ничем не закрытый хлеб, велел арестовать управляющего Госпароходством, а когда сгорела баржа, тут же распорядился об аресте начальника Суднадзора. Для тех времён характерно, что данные указания исполнены не были (101).
Для чекистов было нормой то и дело нарушать принцип неприкосновенности партийцев, которые подлежали арестам только с санкции партийных комитетов. Так, бюро Новосибирского горкома ВКП (б) 28 декабря 1931 г. отметило «грубейшую политическую ошибку, допущенную оперпостом Транспортного отдела ОГПУ ст. Новосибирск-1 фактом необоснованного ареста и держания под стражей специалиста-коммуниста тов. Белявских», постановив просить городскую контрольную комиссию «привлечь конкретных виновников к суровой партийной ответственности» (102).
В 1931 г. за несогласованный арест члена РИКа был снят с работы и исключён из партии райуполномоченный ОГПУ по Северо-Крутинскому району ЗСК М. П. Соколов, сам бывший партработник, позднее восстановленный и в членах ВКП (б), и на службе в ОГПУ. Уполномоченный Хакасского облотдела ОГПУ Дворников в январе 1932 г. был арестован на семь суток за незаконное задержание помощника хакасского облпрокурора и дискредитацию «органов». Выводов Дворников не сделал, так что три месяца спустя за незаконный арест гражданина Стрелкова его подвергли уже 10-суточному административному аресту. В начале 1935 г. начальник ОДТО НКВД ст. Тайга В. Н. Харченко по приказу начальника ДТО НКВД А. М. Грицюка без санкции прокурора арестовал по ст. 58-10 коммуниста Бокова, члена горсовета. За арест без санкции пятерых коммунистов 26 апреля 1937 г. на ст. Рубцовка постановлением крайкома и распоряжением УНКВД ЗСК были строго наказаны работники оперпункта НКВД (103).
Незаконные задержания коммунистов, бывшие частым явлением, наказывались обычно не очень строго, поэтому работники «органов» не унимались. Ситуация была патовой: парткомы старались поставить госбезопасность на место, но чекисты тем не менее то и дело самовольно арестовывали руководящих работников и специалистов по обвинению как в политических, так и должностных преступлениях.
Соблазн сфабриковать дело на районных партработников был для иных чекистов непреодолим, но до 1937 г. партийные власти были в состоянии пресекать подобные вольности. Уполномоченный Сунгарского РО НКВД Якутской АССР Н. Н. Кривошапкин в марте 1935 г. получил строгий партвыговор за дезинформацию о якобы существовавшей в районе антисоветской террористической группе, включавшей в себя «ряд ответственных товарищей» (104).
В свою очередь, хватало и «партийных» доносов на самих чекистов. Райкомы проявляли повышенную бдительность к социальному прошлому чекистов, их нелояльным или неосторожным высказываниям, критиковали за слабую борьбу с «врагами». Контролировалась и личная жизнь чекистов: так, в 1932 г. Поспелихинская райКК ВКП (б) ЗСК дала работнику ОГПУ П. Н. Букрееву выговор за «несамостоятельность в устройстве семейной жизни» (105). Особенно активно преследовались чекисты в период партийных чисток 1933–1936 гг., когда местные власти усиленно отыскивали компрометирующие факты их биографий.
Малейшие сомнения в благонадёжности чекистов вызывали острую реакцию властей. Руководство Черно-Курьинского (Карасукского) района в конце 1931 г. выдавило врид райуполномоченного ОГПУ С. В. Бакланова, только что награждённого Заковским именными часами за ликвидацию «повстанческих формирований». В октябре 1931 г. райкомом ВКП (б) он был выведен из членов бюро за то, что не принял мер к имевшему родственников-«кулаков» уполномоченному А. А. Поливко. Бакланова наказали, указав при этом, что он ранее «вёл активную борьбу с кулачеством». Таким образом, власти давали понять, что прежние заслуги не могут защитить допустившего политическую ошибку оперработника. Поливко же был отстранён от должности не только за связь с «кулаками», но и за угрозу наганом активисту Мочёному «за его конспиративную работу». Полтора месяца спустя райком жаловался в крайком партии на то, что Поливко до сих пор работает и «его присутствие отражается на работе» райаппарата ОГПУ. Оба чекиста в итоге были вынуждены покинуть негостеприимный район (106).
Исключённый из партии за связь с тестем-«троцкистом» по инициативе начальника РО НКВД Ф. Д. Бойтмана председатель Юргинского РИКа В. В. Иевлев в апреле 1937 г. сообщал Эйхе, что сам Бойтман – не образцовый чекист: за два последних года чекисты вскрыли в районе, где находятся целых два отделения Сиблага, «только 1 контрреволюционную группу, а за другую было вскрытую… они получили сами арест, а людей, ими арестованных… продержав под арестом долгое время, отпустили, причём их аппарат был крепко засорен» (107).
Местные власти, как и в 20-е годы, были поражены клановыми конфликтами, свидетельством чего являются дела о различных «антипартийных группировках», инициируемые партийными комитетами. Райуполномоченный по Рыбинскому району Омского оперсектора ОГПУ Т. Н. Тишов в январе 1933 г. был изгнан из ВКП (б) за исключение колхозников в адмпорядке из колхоза и создание «антипартийной группы». Только в декабре 1934 г. он был восстановлен в партии, т. к. на деле никакой антипартийной группы не существовало. Работник Краснозёрского райаппарата ПП ОГПУ ЗСК М. С. Липовой 26 июня 1933 г. от Зап.-Сиб. крайКК ВКП (б) получил строгий выговор с предупреждением за принадлежность к «антипартийной группе», участвовавшей в слежке за районным руководством с целью его дискредитации. Сотрудник особотдела НКВД ВСВО 76-го разъезда части № 2905 Оловяннинского района ВСК И. А. Волошин в ноябре 1935 г. был исключён райкомом из партии за «участие в антипартийной группировке» и «подрыв НКВД», но впоследствии вернулся в партию и НКВД (108).
Попытки чекистов участвовать в различных склоках и интригах райкомы старались пресекать. Начальник Чурапчинского РО УНКВД по ЯАССР П. Н. Черемицын в июле 1935 г. получил строгий партвыговор за склоку с властями района и допущение развала в аппарате милиции. Коченёвский райком ВКП (б) ЗСК в сентябре 1936 г. постановил снять с работы в НКВД коменданта «Заготзерно» Козеркина – за склоку, «систематическую вредную придирку» к заведующему пунктом «Заготзерно» и «вовлечение беспартийных специалистов в группировку». Однако Козеркин остался на службе, и бюро райкома в марте 1937 г. вторично обращалось в НКВД с просьбой уволить коменданта за пьянство, поборы и «разложение» (109). Чаще всего в случае конфликтных ситуаций провинившегося чекиста перебрасывали в другой район со взысканием за несработанность с местными властями.
Позиции первых лиц регионов в руководстве политическими кампаниями были неоспоримыми до 1937 г. В начале 30-х годов бюро Запсибкрайкома вынуждало полпреда ОГПУ Н. Н. Алексеева согласовывать оперативные мероприятия с Р. И. Эйхе, который явно стремился быть главным чекистом края. В декабре 1933 г. Алексеев писал секретарю крайкома: «Роберт Индрикович! Направляю тебе справку о троцкистской группе в кооперативном институте. Прошу указаний как с ними быть». Идеологом чекистского дела Эйхе был авторитетным. Соответственно, персона первого секретаря являлась предметом особого внимания. В 1935 г. новосибирские сотрудники ЭКО УНКВД отмечали, что бытовое обслуживание секретаря крайкома совершенно неудовлетворительное: в столовой для руководящих работников царила антисанитария, а окна столовой «расположены низко над землёй и были случаи заглядывания в окна, когда там обедал… т. Эйхе».
О значении Эйхе наглядно говорит тот факт, что, как минимум, с 1934 г. новосибирские чекисты постоянно фабриковали дела на «террористов», желавших убить секретаря крайкома. С. П. Попов показывал, что замначальника УНКВД А. К. Залпетер примерно в 1936 г. велел ему и К. К. Пастаногову вписать в протокол допроса хозяйственника (бывшего чекиста и сексота) И. Н. Ходорозе сведения о якобы готовившемся его «группой» теракте над секретарём крайкома Эйхе. В 1936–1937 гг. все начальники УНКВД ЗСК давали подчинённым установки допрашивать «троцкистов» и «военных заговорщиков» с прицелом выяснения подготовки терактов над Эйхе (110).
Эйхе самым активным образом направлял репрессии, и один из руководителей СПО С. П. Попов показывал, что протоколы основных арестованных высылались в НКВД СССР только после того как их просматривал Эйхе. Также Попов в своих показаниях на следствии приводил колоритный эпизод с реакцией партийной верхушки на показания одного из коллег, члена бюро Запсибкрайкома Е. В. Фомина. Последнего допрашивало непосредственно руководство УНКВД: например, 29 мая 1937 г. из него вымогали показания С. Н. Миронов, Г. Ф. Горбач и С. П. Попов. Они «дожали» Фомина, и он признался в заговорщицкой деятельности. Получив этот протокол допроса, секретари крайкома Р. И. Эйхе и В. П. Шубриков явились в управление НКВД для передопроса арестованного. Они пытались получить от Фомина заверения в том, что он придумал своё участие в контрреволюционной организации, однако сломанный и запуганный чекистами Фомин упорно повторял, что виновен, и руководители крайкома в крайнем гневе покинули УНКВД. После одного из докладов Миронова разгневанный Эйхе выставил его из кабинета и угрожал жаловаться Ежову (111).
В свою очередь, в июле 1937 г. Миронов пожаловался Ежову на Эйхе, который вмешивался в дела НКВД, приходил в управление и присутствовал на допросах (аналогично Эйхе поступал и позднее, когда Миронова сменил Горбач). При этом Эйхе давал прямые указания начальникам горотделов НКВД арестовывать коммунистов, хотя в большинстве случаев оснований, по мнению Миронова, для этого не было. Ежов указал, что за партийную организацию отвечает именно Эйхе, поэтому обострять отношения с ним не следует. Таким образом, фабрикация дел по право-троцкистскому заговору, возможно, была в немалой степени инициативой Эйхе, хотя при этом он энергично защищал своих ставленников от арестов и даже, по словам С. П. Попова, добился отстранения Попова, у которого «все признавались», от ведения дел по некоторым важным арестованным (112).
Возможно, Эйхе перенаправлял удар на периферийных коммунистов, надеясь тем самым спасти своё окружение в крайкоме, однако контролировать ситуацию был не в состоянии. В результате натиска Миронова, ободрённого в начале весны 1937 г. Ежовым, за июль и август было арестовано немало крупных чиновников, очень тесно связанных с Эйхе. Возможно, поэтому при отъезде в середине августа 1937 г. Миронова, откомандированного полпредом в МНР, Эйхе, чьё положение было сильно поколеблено арестами членов бюро крайкома, согласно воспоминаниям жены Миронова, держался с ней подобострастно и всё время повторял, что у него с начальником УНКВД, убывавшим на более высокую должность, сложились прекрасные отношения (113).
После первого тура репрессий, обрушившихся на руководство регионов в середине 1937 г., новые первые секретари уже по-другому относились к начальникам УНКВД, признавая их особое положение. Политика чистки воспринималась всеми секретарями обкомов и крайкомов как важнейшее государственное мероприятие, проводимое «органами» с санкции Сталина. В годы «Большого террора» голос НКВД в регионах был решающим при выборе партийных руководителей; естественно, что при этом Сталин продолжал полностью контролировать свою тайную полицию (114). Вряд ли прав А. Ю. Ватлин, когда утверждает, что Сталин в 1937–1938 гг. хотел увидеть, на что способны чекисты ради выполнения его приказа, а «проверив, в очередной раз ужаснулся». Сталин хорошо знал, на что они способны и, будучи сам чекистом по психологии, совершенно не ужасался «перегибам», которые в его системе управления являлись правилом. Вдова С. Н. Миронова запомнила рассказ М. П. Фриновского о том, как тот однажды осмелился спросить у Сталина: «Не слишком ли много крови?», на что вождь усмехнулся: «Ничего, партия всё возьмёт на себя» (115). Фраза означала, конечно, что именно Сталин отвечает за террор и его последствия. Но в ней не прозвучало, что в конечном итоге ответственность за кровь понесут чекисты и руководящие местные партработники, вскоре обвинённые в «перегибах».
Истребление враждебных элементов, как и в прежние годы, шло с полной поддержкой партийной власти. Многие секретари райкомов проявляли инициативу в разоблачении «врагов», нередко резко критиковали местные органы НКВД за медлительность и связи с «врагами». В сентябре 1937 г. секретарь Залесовского райкома ВКП (б) В. Ф. Бушманов писал Эйхе о начальнике РО НКВД Е. М. Долматове: «…Прошу указать соответствующим работникам о немедленной замене Долматова с тем, чтобы с ним рассчитаться как с врагом народа. Пленум РК ВКП (б) начальника РО НКВД Долматова за пособничество врагам народа вывел из состава пленума и поручил бюро рассмотреть вопрос о его партийности, но сейчас исключить мы его не можем, потому что в камере предварительного заключения сидит много врагов народа, дело по которым не закончено». Начальник Тисульского РО УНКВД НСО К. И. Макаренко был арестован весной 1938 г. после сигналов секретаря райкома о связях чекиста с врагами народа (116).
Часто случалось, что подготовленные партийными органами статьи в газетах провоцировали аресты людей, на которых не было обвинительных материалов. Начальник Томского ГО НКВД И. В. Овчинников сокрушался, прочитав летом 1937 г. статью в «Советской Сибири» с разоблачением секретаря горкома ВЛКСМ Р. Я. Спрингиса: «В какое, подумайте только, положение был поставлен я и ГО НКВД. Краевая газета утверждает, что Спрингис враг народа, а он работает и возглавляет 7000 комсомольцев, и в ГО НКВД никаких на него материалов» (117).
Однако в самом начале «массовых операций» произошёл беспрецедентный, вероятно, эпизод, связанный с попыткой оспорить партийную стратегию на развязывание массового террора. Это случай с первым секретарём Назаровского райкома ВКП (б) Красноярского края А. Г. Башаровым, который, получив в начале июля 1937 г. от секретаря крайкома П. Д. Акулинушкина директиву «об оказании помощи органам НКВД в изъятии контрреволюционных, уголовных и кулацких элементов, взял эту директиву под сомнение и выехал за разъяснением в Западно-Сибирский крайком ВКП (б)».
Башаров верил, что только Эйхе, бывший руководитель общесибирской партийной организации и самый высокопоставленный коммунист Сибири, сможет объяснить растерянному аппаратчику, что же происходит в стране. Но даже секретарю райкома без предварительной договорённости оказалось невозможно попасть в главный штаб ВКП (б) Западной Сибири. Башаров, чтобы облегчить себе получение пропуска в здание, «отрекомендовал себя представителем ЦК ВКП (б) и, так как не сумел подтвердить это документами, был арестован и направлен в сопровождении работника НКВД в Красноярск по месту работы. В пути следования Башаров выскочил в окно поезда, получил сильные ушибы и был опять задержан. По приезде в Красноярск Башаров дважды пытался покончить жизнь самоубийством. С 10.VII. – 1937 г. по 25.VI. – 1939 г. Башаров находился в психиатрической больнице (в г.г. Красноярске, Москве, Харькове) и с 25.VII. – 1939 г. находится на пенсии». Таким образом, лишь психическое расстройство спасло Башарову жизнь (118).
Между тем секретарь Запсибкрайкома ВКП (б) Р. И. Эйхе очень активно вёл себя на заседаниях тройки, а также постоянно присутствовал на допросах. Оперативник КРО С. Я. Труш в кабинете начальника УНКВД Г. Ф. Горбача присутствовал при эпизоде, когда хозяин кабинета «в присутствии сидевшего у него Эйхе и меня рукой ударил арестованного» (119). Вероятно, Эйхе знал о разрешении Политбюро пытать подследственных. Документ, в котором члены Политбюро санкционировали применение физического воздействия к арестованным, до сих пор не обнаружен. Вероятнее всего, он появился не позднее лета 1937 г. и был подписан членами «пятёрки» Политбюро. В проекте приказа о наказаниях «перестаравшихся» чекистов Ежов в феврале 1938 г. отметил «неоднократные (курсив наш – А. Т.) указания ЦК ВКП (б) о том, что бить врага можно». На следствии Ежов показал, что вопрос о применении пыток к Тухачевскому рассматривался у Сталина, причём Вышинский настаивал на избиениях, а Сталин сказал, что маршала «надо заставить сказать всё» (120).
Известно, что часть резолюций Сталина прямо приказывала бить арестованных, например: «Избить Уншлихта за то, что он не выдал агентов Польши по областям (Оренбург, Новосибирск и т. п.)». Другая запись относилась к 13 марта 1938 г. – дню вынесения приговора в отношении фигурантов бухаринского процесса – и касалась новых жертв: «1) Бить во всю Рябинина, почему не выдал Варейкиса. 2) Нажать на Паскуцкого о выдаче левоэсеровской группы…». К сентябрю 1938 г. относится сталинское указание «избить Вальтера» (121). Можно только догадываться, сколько было подобных устных указаний во время постоянных встреч диктатора с Ежовым.
В условиях массовых арестов в номенклатурной и чекистской среде первые лица местной власти позволяли себе очень откровенные высказывания. 1-й секретарь Харьковского обкома партии и кандидат в члены политбюро ЦК КП (б)У А. В. Осипов на одном из оперативных совещаний в УНКВД заявил: «Лучше хорошо побить врага и отвечать за то, что бил, чем не трогать и за это нести ответственность перед партией». Секретарь ЦК компартии Грузии Л. П. Берия приказывал бить арестованных, избивал лично и являлся фактическим руководителем следствия по многим делам. Его резолюции были столь же откровенны, как и сталинские: «крепко излупить», «крепко размотать», «взять в работу», «надо разложить» и пр. (122).
В ситуации, когда в состав тройки входил могущественный местный руководитель, вроде кандидата в члены Политбюро Эйхе, у него была возможность влиять на выносимые решения. Нередко в регионах слаженно работал тандем начальника НКВД и первого секретаря комитета ВКП (б), который решал все основные вопросы, в т. ч. карательные. И если в Политбюро существовала руководящая «пятёрка», то на местах нередко ограничивались «двойкой». В 1937–1938 гг. после разгрома кадров в Белоруссии все вопросы решались не на бюро ЦК, а первым секретарём республиканского ЦК А. А. Волковым и наркомом внутренних дел Б. Д. Берманом (123). Аналогичная ситуация наблюдалась в Западной Сибири: секретарь Новосибирского обкома И. И. Алексеев сообщал в Москву, что из всех членов бюро остался не скомпрометированным только начальник УНКВД Горбач. Алексеев активно поддерживал карательные усилия Горбача и Мальцева, но те собирали материал и на первого секретаря: известно, что в 1938 г. сотрудники УНКВД выпытывали у работников Черепановского зерносовхоза показания о «вражеской деятельности» И. И. Алексеева (124).
Как показывал один из чекистов, секретарь Ойротского обкома ВКП (б) Юфит в 1937 г. «перешёл на квартиру в дом облуправления НКВД и был под полным влиянием [начальника облНКВД М. М.] Жигунова». Похожие руководящие «двойки» организовывались на районном уровне. В конце 1939 г. работники УГБ УНКВД по Алткраю отмечали, что начальник Бийского РО НКВД Меринов и секретарь Бийского райкома партии Антонов «задавали тон на избиение коммунистов» (125). В ноябре 1937 г. в молмясосовхозе Исилькульского района Омской области по настоянию секретаря райкома ВКП (б) Бабушкина было арестовано 15 чел., в т. ч. 9 коммунистов, которым было предъявлено обвинение во вредительстве и контрреволюции (126).
При решении судеб коммунистов бюро обкома (крайкома) обычно выступало в качестве статиста. После ареста начальника УНКВД по Краснодарскому краю И. П. Малкина один из членов бюро крайкома заявил: «Малкин – это было всё, вершитель судеб, и мы не находили мужества возражать – Малкин сказал “у меня есть материалы на коммуниста, надо исключать…” – и мы исключали. Материалы эти члены бюро крайкома не знали». Тем не менее, партийные власти даже в разгар террора предпринимали осторожные попытки противодействия видным чекистам, обычно находя для этого сугубо формальные поводы. Например, летом 1938 г. в состав Краснодарского горкома ВКП (б) не был избран заместитель начальника УНКВД М. Г. Сербинов. Городские власти так выразили своё несогласие с массовыми арестами номенклатуры, но с формальной точки зрения дали отвод Сербинову из-за его проживания в детстве на территории Польши. Показательно, что факт отклонения кандидатуры чекиста был изъят из стенограммы партконференции.
Сибирские Книги памяти говорят о том, что репрессии больше затронули номенклатуру областного уровня, тогда как секретарей райкомов было осуждено не так много и значительной части чиновников, в отличие от «кулаков» или «инонационалов», удалось добиться скорой реабилитации. По омской Книге памяти проходят только 9 репрессированных секретарей райкомов, из которых 8 оказались освобождены после окончания террора. В Алтайском крае, где было вдвое больше районов, репрессиям подверглись 17 первых секретарей райкомов, из которых 11 – расстреляны, а 6 – освобождены в 1939 г. В связи с этим совершенно не находит подтверждения мнение И. В. Павловой о репрессировании в 1937–1938 гг. 500 тыс. работников партийно-государственного аппарата и расстреле большей их части (127).
Чекисты в годы «Большого террора» оказывали сильное давление на номенклатуру, заставляя партработников заниматься оперативной работой, включая участие в расстрелах. Заведующий парткабинетом Асиновского РК ВКП (б) П. Г. Картавый в июне 1937 г. был направлен райкомом «на оперативную работу по изъятию врагов народа из Зимовского сельсовета», но не выполнил плана, намеченного чекистами: «дал возможность сообщить бандиту о предстоящем аресте» и тот сбежал. За это Картавого сняли с должности и наказали в партийном порядке. В 1937–1938 гг. работники Кемеровского ГО НКВД Н. А. Белобородов и другие привлекли к следствию ряд партийных работников, вынуждая их как давать ложные показания на арестованных, так и сочинять признательные протоколы допросов и подделывать подписи упорствовавших арестованных (128).
Участие в расстрелах «врагов» воспринималось коммунистами как необходимая помощь работникам НКВД. Руководители региональных парторганизаций считали истребление врагов важнейшей частью своей политической работы. 1-й секретарь Ивановского обкома ВКП (б) В. Я. Симочкин в 1937 г. «в качестве добровольца присутствовал на всех расстрелах партийных работников» (129). Когда состава местного органа НКВД, включая милицию и фельдъегерей, было недостаточно для организации расстрелов, партийные органы шли навстречу, привлекая к казням собственные кадры. 22 апреля 1938 г. начальник следственной тюрьмы УНКВД по Омской области М. Г. Конычев и начальник Тобольского окротдела НКВД А. М. Петров подписали «Акт обследования работы Тобольского окротдела НКВД по приведению приговоров к ВМН», где, в частности, предписывалось: «Прекратить приглашать для приведения приговоров товарищей из партактива и не осведомлять об этой работе лиц – не сотрудников НКВД» (130).
Разрешение на массовые аресты номенклатуры вызвали у чекистов головокружение от успехов и открыто пренебрежительное отношение к партийно-советским руководителям (подробнее см. 5-ю главу). Реальная власть НКВД была очень внятно обозначена в выступлении на пленуме Омского обкома ВКП (б) начальника УНКВД К. Н. Валухина, заявившего в октябре 1937 г., что в тюрьме «представлен солидно обком числом арестованных, областной исполком… в полном составе, с президиумом и отделами». Оперработник Завьяловского РО УНКВД по Алткраю И. Д. Донов называл членов бюро РК ВКП (б) дураками и требовал арестов коммунистов района (131).
Н. С. Хрущёв вспоминал: «Партийные органы были совершенно сведены на нет. Руководство было парализовано, никого нельзя было выдвинуть без апробации со стороны НКВД. Если НКВД давал положительную оценку тому или другому человеку, который намечался к выдвижению, только тот и выдвигался». На заседании Военного совета при наркоме обороны в конце ноября 1938 г. командир авиабригады Ерёмин заметил, что командиров полков по существу назначает Особый отдел. В ответ на вопросительную реплику начальника Политуправления РККА Л. З. Мехлиса комбриг пояснил: «Материалы на командиров сосредоточены в Особом отделе, он выдвигает кандидатуру, а мы их представляем на утверждение. Рассмотрение списков сомнительных производилось в корпусе и у комиссара, а меня не пригласили (говорят, что такая установка была сверху). Считаю это неправильным, так как деловую характеристику должен давать командир» (132).
Чекисты внимательно отслеживали свидетельства недовольства номенклатуры выдвижением кадров НКВД на партийных форумах. А оно, хотя бы скромное и анонимное, наблюдалось повсеместно. В октябре 1937 г., баллотируясь в члены бюро Новосибирского обкома ВКП (б), начальник УНКВД Горбач получил 34 голоса «за» и два – «против». Чекистский гонор (133) был сбит только последовавшими в конце 1938–1939 г. массовыми арестами региональных руководителей НКВД и заменой их большим количеством выходцев из новой партийной номенклатуры.
В последние недели своей работы в НКВД Г. Г. Ягода принял немаловажное решение, отстранявшее партийные власти от контроля за чекистским пополнением. Согласно циркуляру ГУГБ НКВД СССР от 27 июля 1936 г., приём в органы госбезопасности осуществлялся минуя проверку и утверждение в партийных органах. Фактически это правило действовало и при Ежове. До 1937 г. начальники горрайотделов и руководящие работники УНКВД ЗСК утверждались крайкомом, после чего последовал перерыв до осени 1938 г., когда «органы» не советовались с партийной верхушкой относительно своих кадровых назначений.
Но постановлением Политбюро ЦК от 20 сентября 1938 г. утверждению Центральным Комитетом подлежали все руководящие работники местных управлений НКВД, включая начальников городских и районных отделов. При этом учёт, проверку и утверждение в ЦК ВКП (б) чекистов предполагалось произвести в первую очередь, и на это отводился месяц (134).
Следует отметить, что чекисты сопротивлялись этому решению, из-за чего спецпроверка серьёзно затянулась. О том, что новые директивы, восстанавливавшие местный партийный контроль над чекистами и прекращавшие «массовые операции», встретили недовольство, говорит тот факт, что замначальника УНКВД по Омской области А. С. Рассказчиков после зачитывания в УНКВД постановления ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г. запретил оперработникам обсуждение этого документа (135). В январе 1939 г. первый секретарь Алткрайкома ВКП (б) Л. Н. Гусев докладывал в ЦК, что при выполнении постановления ЦК ВКП (б) о проверке и утверждении кадров НКВД крайком «встретил явное сопротивление и саботаж» со стороны бывшего начальника УНКВД С. П. Попова и начальника Отдела кадров А. Т. Степанова. Согласно телеграмме ЦК, начальник УНКВД был обязан представить список всех работников, включаемых в номенклатуру крайкома и ЦК, по состоянию на 14 ноября 1938 г.
Гусев сообщал: «Крайком этот список получил только при нажиме, к тому же не полный, так как в ряде районов начальников не значилось, но крайком ВКП (б) знал, что начальники в этих районах имеются. По требованию крайкома ВКП (б) учётные материалы на этих начальников были получены. Работники эти не показывались потому, что они не внушали политического доверия, а вражескому руководству было невыгодно, чтобы крайком о них знал». Вместо личных дел спецпроверки крайкому «предлагали справки отдела кадров о спецпроверке», а дела, «прежде чем представить в крайком, подвергались тщательной обработке.
На это был мобилизован буквально весь аппарат отдела кадров с заданием врага народа Попова “все компрометирующие материалы из дела изъять”. Поповым «было дано категорическое запрещение работникам УНКВД сигнализировать о чём бы то ни было в партийные органы» (136). Проверка алтайских чекистов, перешедшая в чистку, сильно затянулась, закончившись лишь к концу года.
Секретарь Алткрайкома Морщинин в середине октября 1939 г. сообщал в Москву, что из чекистов номенклатуры ЦК подлежало проверке 15 ответработников краевого аппарата и 64 начальника райотделов НКВД. Из начсостава УНКВД было утверждено лишь четыре человека. Была сменена почти половина начальников РО НКВД – 30 чел. (23 из них были выдвинуты из оперсостава, а 7 – из партактива). Всего было проверено 140 оперработников, из них утверждены 112, в том числе 8 начальников отделов. Уволили 28 чел., или 20 %: как не внушающих политического и делового доверия – 22 чел., за бытовое разложение и систематическое пьянство – 6 чел. (137).
О том, как в тот период вели себя в самых высоких кабинетах даже рядовые чекисты, говорит следующий эпизод. Молодой чекист П. П. Алмазов, преследовавшийся за «подхалимство» к прежнему начальству, в апреле 1939 г. явился к секретарю Алткрайкома ВКП (б) Андриенко и «выбросил ему свой партбилет… ничего не говорил, лёг на диван, имея при себе оружие, вынул [его] из кобуры и после того, когда тов. Андриенко предложил сдать оружие, Алмазов положил [его] на стол» (138).
После урезания своих прав одновременно с окончанием «Большого террора» чекисты сразу же принялись отвоёвывать утраченные позиции. В частности, несмотря на запрет Политбюро, они тайно продолжали заагентуривать партноменклатуру (139). Суть новых (а на деле старых) отношений между НКВД и партийными органами отразилась в письме начальника УНКВД по Мурманской области, который в конце декабря 1938 г. написал Берии: «После решения СНК и ЦК ВКП (б) от 17 ноября для меня особенно ясно, что свои отношения с бюро обкома партии я должен строить не только на основе доверия к первому секретарю обкома, а и подчиняться обкому в ряде вопросов своей работы». Берия же в записке Сталину отмечал, что в 1939 г. секретарь Рязанского обкома партии по кадровой работе практиковал единоличные решения о назначениях сотрудников управления НКВД (140). Аппарат ЦК через секретарей обкомов следил за деятельностью руководящих работников безопасности. В декабре 1940 г. завотделом Управления кадров ЦК ВКП (б) просил секретаря Новосибирского обкома ВКП (б) Бабича выслать деловую и политическую характеристику на начальника УНКВД Г. И. Кудрявцева (141).
На местах сразу после постановления от 17 ноября 1938 г. парткомы принялись восстанавливать прежние механизмы подчинения чекистов. В ноябре 1938 г. секретарь Тайгинского РК ВКП (б) НСО записал в характеристике на начальника РО НКВД Н. М. Куртукова, что тот «проявляет излишнюю подозрительность к членам партии» (142). Начальник Парабельского РО УНКВД НСО А. К. Артюх в ноябре 1938 г. на заседании РИКа потребовал предать суду заведующего общим отделом, на возражения присутствовавших угрожал, «чем вызвал возмущение актива». Ранее почти на каждом заседании райпарткома и президиума РИКа он требовал в массовом порядке судить руководителей колхозов и обвинял прокурора в бездействии, поскольку у него к октябрю 1938 г. лежало 19 актов на предание суду правлений колхозов. Неделю спустя районным партсобранием Артюх был исключён из ВКП (б) «за антипартийное действие и как не оправдавший доверия парторганизации». В декабре 1938 г. начальник Коченёвского РО УНКВД НСО А. С. Салов жаловался, что в райкоме партии «разговаривают о том, что работникам НКВД и Прокуратуры зря платят зарплату» (143).
Начальник Кочковского РО УНКВД по Алткраю Н. И. Мамушкин в 1938 г. грозил членам райкома фразами вроде «поберегите ваши затылки». После увольнения из НКВД Мамушкин убыл из Алткрая, в марте 1939 г. был арестован и обвинялся в создании антисоветской группы и организации провокационного дела на секретаря Кочковского РК ВКП (б). Попытка партийцев отомстить зарвавшемуся чекисту закончилась полгода спустя вынесением Мамушкину оправдательного приговора (144).
Помощник оперуполномоченного особого отделения в Татарском РО УНКВД НСО С. В. Черкашин в июле 1939 г. от РК ВКП (б) получил выговор за публичные угрозы коменданту военного городка лейтенанту Митину: «Я тебя выгоню из армии, отберу партийный билет и тебе будет первая пуля в лоб», а также ослабление оперработы, появление пьяным в общественных местах, «скандалы с женщинами» и «многожёнство». Осенью 1940 г. Алткрайком ВКП (б) отмечал, что начальник Карасукского РО НКВД Я. П. Борзенко сначала принял дела в РО, а лишь потом зашёл в райком, причём «практическую работу… зачастую не согласовывает с РК ВКП (б), что недопустимо» (145).
В конце 30-х годов в немалой степени повторилась ситуация конца 1921–1922 гг., когда в ходе чистки партии и органов ВЧК-ГПУ местные партийные власти добились исключения из партии, взысканий и увольнений в отношении огромного процента руководящих и рядовых чекистских кадров. Чекистов обычно обвиняли не столько в нарушениях законности, сколько в неподходящем происхождении, сомнительных родственных связях и неподобающих знакомствах. Например, начальник СПО УНКВД НСО К. К. Пастаногов, от снятия до ареста которого прошло около года, считался сильно скомпрометированным из-за дядей-«врагов», репрессированного брата и осуждённых за растраты и хищения отца и сестры (146).
Ещё в сентябре 1938 г. из ЦК ВКП (б) и «Правды» в НКВД СССР поступили два анонимных письма с обвинениями начальника УНКВД по Омской области З. А. Волохова в «политической близорукости» и устройстве в аппарат УНКВД «бывших кулаков и купцов». 17 января 1939 г. работавшие в Омской области ответственный организатор ОРПО ЦК ВКП (б) Готовцев и ответсекретарь партколлегии КПК по Омской области А. Слепой направили в ЦК и КПК докладную записку о работе Волохова. Первым пунктом обвинения стало указание на засоренность чекистского аппарата и отсутствие борьбы за его очищение. Когда в мае 1938 г. в области были вскрыты «грубейшие ошибки в работе областной прокуратуры, выражающиеся в массовых необоснованных арестах Советского и колхозного актива», Волохов не сделал выводов, допуская в работе органов НКВД те же «ошибки».
Далее Готовцев и Слепой приводили примеры арестов «честных работников», в отношении которых применялись пытки и издевательства, вскрывали наличие среди приближённых Волохова лиц, сомнительных с политической точки зрения. Например, начальник СПО Г. Н. Саенко был женат на «харбинке», жившей до 1930 г. в Харбине и арестованной в 1937 г. за шпионаж. Волохов знал об этом, но скрыл данный факт при выборе Саенко в члены бюро Омского горкома ВКП (б) и депутаты Верховного Совета РСФСР (147). Бывший начальник Особого отдела УНКВД по Омской области М. Л. Залкин оказался разоблачён как сын торговца, исключавшийся в 1922 г. из партии как «примазавшийся», один из братьев которого в 1937 г. был репрессирован. При обсуждении дела Залкина в УНКВД Волохов настаивал на его оставлении в партии. Когда Залкина его коллеги всё же исключили, по настоянию начальника УНКВД райком ВКП (б) восстановил его в партии, а Волохов перебросил Залкина в систему Дальстроя НКВД (148).
Секретарь Омского обкома ВКП (б) Невежин 28 октября 1939 г. написал письмо секретарю ЦК Г. М. Маленкову о грубых нарушениях законности, практиковавшихся в ДТО НКВД Омской железной дороги. В нём он просил обязать НКВД СССР создать «авторитетную комиссию» для обследования дел ДТО и снять его начальника ДТО В. А. Двинянинова, который «все дела знал», способствуя «их усугублению». Невежин подчёркивал, что, если расследование «покажет недостаточную виновность Двинянинова, то всё равно его [следует] перевести в другое место, так как он, по моему мнению, свой авторитет здесь подорвал». Также Невежин просил Маленкова включить в комиссию представителя союзной прокуратуры для проверки работы прокуратуры Омской дороги. Двинянинов хоть и покинул Омск, но со временем был повышен в должности. В июне 1939 г. секретарь Новосибирского обкома Г. А. Борков в письме Сталину просил немедленно арестовать бывшего замначальника УНКВД А. С. Ровинского и начальника СПО К. К. Пастаногова (149), однако Пастаногов был арестован только в конце 1939 г., а Ровинский избежал преследования.
В Омском обкоме в течение 1939 г. были составлены записки с подробным рассказом о фабрикации дел работниками Особого отдела, о пытках в ДТО НКВД, подшиты к делам заявления освобождённых коммунистов об истязаниях в Омске, Ямало-Ненецком окротделе НКВД и т. п. материалы. Значительное количество аналогичных документов осело в делопроизводстве и других обкомов и крайкомов Сибири.
В целом чистка НКВД носила не принципиальный, а выборочный характер. В 1939 г. от освобождённых из-под стражи членов партии заявления об истязаниях были получены на 102 омских чекиста, из которых к январю 1940 г. наказали сравнительно небольшую часть: арестовали 12, уволили из НКВД – 16, а остальным были вынесены либо административные выговоры, либо не было принято никаких мер «за маловажностью проступков». Случалось, что не только управления НКВД, но и само партийное руководство тормозило вопросы, связанные с наказанием чекистов-преступников. Когда в июле 1939 г. начальник Омского УНКВД М. Е. Захаров предложил обкому санкционировать увольнение начальника Ларьякского РО НКВД Г. А. Володина за «извращение методов следствия», бюро обкома не рассматривало этот вопрос несколько месяцев, а потом постановило оставить Володина в НКВД, ограничившись переводом в другой район. Тем не менее, Захаров всё же изгнал Володина из НКВД (150).
В иных случаях вышестоящие партийные комитеты старались смягчать наказания в отношении нарушителей законности. Когда оперативник ОДТО НКВД ст. Зилово Забайкальской железной дороги Ф. Ф. Корсун в июне 1939 г. был исключён райкомом из партии за клеветнические донесения на коммунистов «в целях перестраховки», Читинским обкомом ВКП (б) он сразу же был восстановлен (151).
Если местные власти проявляли принципиальность, те чекисты, которых руководство управлений НКВД пыталось перебрасывать в другие регионы, избавляясь от исполнителей громких дел и ненужных свидетелей, увольнялись из «органов». Когда в ноябре 1939 г. УНКВД по Алткраю пыталось откомандировать в Западную Белоруссию А. А. Пермякова и А. Ф. Овсянникова, то крайком отказал в этой просьбе и вскоре активисты террора Пермяков с Овсянниковым были уволены из НКВД и исключены из партии (152).
В начале 1920-х годов Г. Г. Ягода сетовал на размах чистки в ВЧК-ГПУ, вопрошая о том, куда после увольнения идти такому «проклятому чекисту». Тогда уволенные чекисты действительно часто сталкивались с общественным остракизмом. В 30-е годы ситуация изменилась радикально и отставникам было куда пойти. Например, когда изгнанный из НКВД активист террора в Томске Г. И. Горбенко обратился с письмом о помощи в обком, заявляя об отсутствии у него специальности, ответом было направление 36-летнего Горбенко на учёбу в институт (153). Возвращая себе рычаги власти, отобранные было чекистами, обкомы и райкомы очень серьёзно почистили кадры региональных управлений НКВД. Но, в отличие от ситуации первых лет нэпа, в предвоенные годы тысячам экс-чекистов, избежавшим уголовного преследования, была найдена работа в разветвлённой системе спецотделов предприятий, в отделах кадров, в народном хозяйстве. Система ГУЛАГа также смогла приютить тысячи оперативников-отставников. А вскоре разразившаяся война помогла вернуться в «систему» опять-таки тысячам ветеранам госбезопасности.
1. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 2. 1923–1929. Документы и
материалы. – М., 2000. С.7–8, 21, 38, 46.
2. Сведения НИПЦ «Мемориал».
3. Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов
парт. и госуд. власти. Январь 1922 – декабрь 1936. – М., 2003. С.215–218.
4. Там же. С.218
5. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3. 1930–1934. Кн. 1. 1930–1931.
Документы и материалы. – М., 2003. С.34, 36.
6. Там же. С.35, 36, 38.
7. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3… С.706–707.
8. Там же. С.38.
9. Политбюро и крестьянство: высылка, спецпоселение. 1930–1940: В 2 кн. Кн. 2. –
М., 2005.
10. Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. – М., 2001. С.48.
11. Хлевнюк О. В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. – М., 1992. С.161.
12. Шрейдер М. П. НКВД изнутри. Записки чекиста. – М., 1995. С.13–14.
13. Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917–1991. Справочник. – М.,
2003. С.53.
14. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3… Кн. 1… С.40, 43–44.
15. Зеленин И. Е. Сталинская «революция сверху» после «великого перелома».
1930–1939: политика, осуществление, результаты. – М., 2006. С.80–83.
16. ГАНО. Ф.П-2. Оп.5а. Д.97. Л.154–163.
17. Там же. Оп.4. Д.44а. Л.58.
18. Там же. Оп.5. Д.167. Л.149, 60.
19. Там же. Ф.П-2. Оп.4. Д.44а. Л.58.
20. Там же. Ф.47. Оп.5. Д.179. Л.141; Ф.П-52. Оп.1. Д.42. Л.39–39 об.
21. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД в 1936–1946
//Минувшее. Исторический альманах. Вып. 21. – М.: СПб., 1997. С.247–248.
22. См. полную публикацию: Трагедия советской деревни. Коллективизация и
раскулачивание. Документы и материалы в 5 тт. 1927–1939. Т. 5. Кн. 1. 1937. –
М., 2004. С.378–381.
23. ГАЧО. Ф.П-3. Оп.1. Д.131. Л.1–9; Д.132. Л.9–12, 34, 35, 66, 106, 120, 122;
Д.135. Л.77; ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.125. Л.100.
24. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина.
Документы высших органов парт. и госуд. власти. 1937–1938. – М., 2004. С.362,
427–429, 454–457.
25. Там же. С.362–363, 399, 461–462.
26. ГАНО. Ф.П-82. Оп.1. Д.202. Л.55.
27. АУФСБ по НСО. Д.П-10015. Л.158.
28. Тепляков А. Остывшие следы //Момент истины (Новосибирск). 16–22 авг. 1996.
С.7.
29. Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ… С.800.
30. ГАНО. Ф.П-18. Оп.4. Д.708 (ЛД Н. Н. Хвалебнова); Ф.П-3. Оп.2. Д.420. Л.122.
31. АУФСБ по НСО. Д.П-379; ТОЦДНИ. Ф.7. Оп.1. Д.599. Л.79.
32. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец» – Николай Ежов. – М., 2008. С.279.
33. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-12276. Л.59.
34. ГАНО. Ф.47. Оп.1. Д.1852. Л.119; Д.1889. Л.56, 59.
35. Там же. Ф.911. Оп.1. Д.5. Л.66.
36. Тепляков А. Г. Институт заместителей начальников политотделов по работе
ОГПУ-НКВД в МТС и совхозах Сибири в середине 1930-х гг. //Урал и Сибирь в
сталинской политике. – Новосибирск, 2002. С.177; ЦДНИТО. Ф.537. Оп.1. Д.16.
Л.70.
37. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.2317. Л.13.
38. АУФСБ по НСО. Д.П-777. Л.2; Тепляков А. Г. Персонал и повседневность
Новосибирского УНКВД… С.244.
39. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.597. Л.194.
40. Уйманов В. Н. Репрессии. Как это было… С.56–57.
41. ГАНО. Ф.П-3. Оп.11. Д.648. Л.65; Д.651. Л.260.
42. АУФСБ по НСО. Д.П-4984. Т.2. Л.61; ЦДНИОО. Ф.14. Оп.2. Д.590. Л.7.
43. ГАНО. Ф.П-3. Оп.1. Д.820. Л.2 об.
44. ЦДНИТО. Ф.27. Оп.1. Д.185. Л.243; ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.372. Л.10, 24.
45. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.1277. Л.4; ГАНО. Ф.П-4. Оп.18. Д.2772 (ЛД А. В. Гуржия).
46. ГАНО. Ф.П-3. Оп.11. Д.648. Л.880, 881; Лубянка. Сталин и Главное управление
госбезопасности НКВД… С.335.
47. Тепляков А. Г. Управление НКВД по Новосибирской области накануне и в
начальный период Великой Отечественной войны //Западная Сибирь в Великой
Отечественной войне (1941–1945 гг.). – Новосибирск, 2004. С.267.
48. Хаустов В. Н. ВКП(б) и органы госбезопасности (1920-е – 1941) //Исторические
чтения на Лубянке. – М., 2004. С.63.
49. Политбюро и крестьянство: высылка, спецпоселение. 1930–1940: В 2 кн. Кн. 1.
– М., 2005. С.6, 17–18.
50. ГАНО. Ф.П-2. Оп.5а. Д.58. Л.51; Оп.4. Д.44а. Л.58.
51. Материалы февральско-мартовского 1937 г. Пленума ЦК ВКП(б) //НИПЦ
«Мемориал».
52. ГАНО. Ф.47. Оп.5. Д.167. Л.148.
53. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933–1938 гг… С.287.
54. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири. 1918–1929 гг. – М.,
2007. С.92–105.
55. ГАНО. Ф.П-3. Оп.5. Д.300. Л.161.
56. Там же. Ф.П-52. Оп.1. Д.123. Л.95; Ф.П-1204. Оп.1. Д.138. Л.49–50.
57. Там же. Ф.1020. Оп.4а. Д.5. Л.224, 223.
58. Там же. Ф.47. Оп.5. Д.179. Л.150.
59. АУФСБ по НСО. Д.П-9625. Т.6.
60. Тепляков А. Партизанский герой Игнатий Громов: Штрихи к портрету //Голоса
Сибири: литературный альманах. – Выпуск шестой /сост. М. Кушникова, В. Тогулев.
– Кемерово, 2007. С.829.
61. АУФСБ по НСО. Д.П-2265. Л.41; Д.П-3745. Л.46.
62. ГАНО. Ф.П-3. Оп.10. Д.880. Л.371 об.; АУФСБ по НСО. Д.3282. Л.186, 187.
63. Мозохин О. Б. Право на репрессии: Внесудебные полномочия органов государст-
венной безопасности (1918 –1953). – М., 2006. С.217.
64. ГАНО. Ф.П-53. Оп.1. Д.64. Л.106.
65. Там же. Ф.П-3. Оп.3. Д.56. Л.138–139.
66. Там же. Ф.47. Оп.1. Д.1408. Л.69–72.
67. Папков С. А. Сталинский террор в Сибири 1928–1941. – Новосибирск, 1997.
С.63.
68. ГАНО. Ф.1020. Оп.4а. Д.5. Л.321, 266.
69. Там же. Ф.П-3. Оп.15. Д.10682 (ЛД С. С. Мартона).
70. Плеханов А. М. ВЧК-ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности в
период новой экономической политики. 1921–1928. – М., 2006. С.269.
71. ГАНО. Ф.П-22. Оп.1. Д.2, 18, 19, 42, 93, 112, 165.
72. ТОЦДНИ. Ф.30. Оп.1. Д.1049. Л.30, 63, 67, 77, 150, 156, 160, 165; Д.1427.
73. ЦДНИОО. Ф.940. Оп.5. Д.70, 71.
74. ГАНО. Ф.П-2. Оп.5а. Д.68. Л.407, 8.
75. Мозохин О. Б. Роль органов госбезопасности в экономической системе СССР
//Труды Общества изучения истории отечественных спецслужб. Т. 4. – М., 2008.
С.96; ГАНО. Ф.П- 29. Оп.1. Д.452. Л.31–32.
76. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.242; Вопросы истории. 1994. №
12. С.15.
77. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.138. Л.42–47.
78. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1. Д.241. Л.12–13; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.225.
79. ГАНО. Ф.П-2. Оп.4. Д.44а. Л.19; Тепляков А. Невычищенные //Родина. 2002. №
6. С.56–57; ЦХАФАК. Ф.П-4117. Оп.1. Д.1. Л.21, 30, 40.
80. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.2160. Л.46; Д.657. Л.38; Д.802. Л.9; Д.1909. Л.59.
81. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.8 Л.111; Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933–1938
гг… С.283.
82. ГАНО. Ф.47. Оп.5. Д.227. Л.82.
83. АУФСБ по НСО. Д.П-10390. Л.187.
84. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.202; Тепляков А. Г Дело коченёвских
«крестьян-повстанцев» //Книга памяти жертв политических репрессий в
Новосибирской области. Вып. 1. – Новосибирск, 2005. С.376; История сталинского
Гулага. Конец 1920-х –первая половина 1950-х годов: Собрание документов в 7-ми
томах. Т. 1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004. С.193.
85. ГУЛАГ: Главное управление лагерей. 1918–1960. – М., 2000. С.102; Лубянка.
Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.386.
86. История сталинского Гулага… Т. 1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004.
С.358; ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.74. Л.178.
87. ГАНО. Ф.П-3. Оп.3. Д.109. Л.96, 97.
88. Там же. Ф.47. Оп.1. Д.1851. Л.111 об.; Ф.П-3. Оп.10. Д.880. Л.713.
89. Там же. Ф.911. Оп.1. Д.5. Л.70.
90. Там же. Ф.47. Оп.5. Д.151. Л.10. Это было реакцией чекиста на попытку
нескольких секретарей райкомов ВКП (б) Нарымского края «свалить» Долгих, жалуясь
Эйхе на то, что начальник ОСП игнорировал мнения районных руководителей при
расселении и устройстве спецпереселенцев (не настаивал на немедленном создании
неуставных артелей, раздал единоличникам скот на период зимовки, чтобы спасти от
падежа, и т. д.). Красильников С. А. Серп и Молох. Крестьянская ссылка в
Западной Сибири в 1930-е годы. – М., 2003. С.182–183.
91. ГАНО. Ф.П-3. Оп.15. Д.2606. Л.4; АУФСБ по НСО. Д.П-2553. Л.149.
92. Тепляков А. Г. Институт заместителей начальников политотделов по работе
ОГПУ… С.178.
93. Там же. С.176–177.
94. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.845. Л.83–111.
95. Тепляков А. Г. Институт заместителей начальников политотделов по работе
ОГПУ… С.178–179, 177–178.
96. Зеленин И. Е. Сталинская «революция сверху»… С.146. В монографии И. Е.
Зеленина, указавшего на проявления ведомственности со стороны ЗНПО, не учтены
многочисленные факты атак начальников политотделов на своих «вторых
заместителей».
97. ГАНО. Ф.П-175. Оп.1. Д.213. Л.6.
98. Зеленин И. Е. Сталинская «революция сверху»… С.146–147; ЦДНИИО. Ф.123. Оп.1.
Д.407. Л.200.
99. ГАНО. Ф.47. Оп.1. Д.1852. Л.99; АУФСБ по НСО. Д.П-10015. Л.111 об.
100. Тепляков А. Г. Институт заместителей начальников политотделов по работе
ОГПУ… С.180; ГАНО. Ф.П-175. Оп.1. Д.157. Л.138, 140. В системе партийной власти
463
101. ГАНО. Ф.П-6. Оп.1. Д.944. Л.17.
102. Там же. Ф.П-22. Оп.1. Д.24. Л.304.
103. Там же. Ф.П-1204. Оп.1. Д.15. Л.56; Ф.911. Оп.1. Д.8. Л.3, 40; Ф.П-3. Оп.2.
Д.648. Л.431; Оп.1. Д.822. Л.5; Д.825. Л.16–19.
104. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.126. Л.94.
105. ГАНО. Ф.П-82. Оп.1. Д.251. Л.29.
106. Там же. Ф.П-52. Оп.1. Д.20. Л.246, 247, 363, 406 об., 480–482.
107. Там же. Ф.П-3. Оп.1. Д.807. Л.13.
108. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.388. Л.155; ГАНО. Ф.П-3. Оп.3. Д.368. Д.21; ЦДНИТО.
Ф.206. Оп.1. Д.18. Л.48–48об.; РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.409. Л.182; Д.776. Л.57.
109. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.126. Л.200; ГАНО. Ф.П-55. Оп.1. Д.313. Л.67; Д.344.
Л.70.
110. ГАНО. Ф.П-3. Оп.1. Д.600а. Л.5–6; Тепляков А. Увековеченный наместник вождя
//Слово Сибири (Новосибирск). 1997. № 3. 12 авг. С.5; АУФСБ по НСО. Д.П-8437. Т.
3. Л.387; Д.П-12265. Л.79.
111. АУФСБ по НСО. Д.П-5931. Л.99, 104; Д.П-5243. Т.1. Л.1–784.
112. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.107; АУФСБ по НСО. Д.П-5931.
Л.96–97.
113. Яковенко М. М. Агнесса. – М., 1997. С.95–96.
114. Цит. по: Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «Большим». Секретный приказ №
00447 и технология его исполнения. – М., 2003. С.255.
115. Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба: «Массовые операции» НКВД в
Кунцевском районе Московской области 1937–1938 гг. – М., 2004. С.118; Яковенко
М. М. Агнесса… С.104.
116. ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.19. Л.79; Неизвестный Кузбасс. Вып. 2. – Кемерово,
1995. С.26–30.
117. Уйманов В. Н. Репрессии. Как это было… С.150.
118. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.767. Л.120–120 об.
119. АУФСБ по НСО. Д.П-3580. Т.3. Л.180.
120. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.346; Ушаков С. Ю., Стукалов А.
А. Фронт военных прокуроров. – М., 2000. С.71.
121. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.352, 499, 547.
122. ОГА СБУ (Киев). Д.67398. Л.204; Берия: конец карьеры. – М., 1990.
С.374–375.
123. Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие
материалы. Том II. Февраль 1956 – начало 80-х годов. – М., 2003. С.318.
124. ГАНО. Ф.20. Оп.1. Д.248. Л.1. В 1945 г. следователи Транспортного отдела
НКГБ Томской железной дороги требовали от партработника Я. Г. Дерягина показаний
на секретаря Новосибирского обкома ВКП(б) И. Д. Яковлева и председателя
облисполкома И. Т. Гришина как «членов сибирской подпольной организации». АУФСБ
по НСО. Д.П-2281. Т.1. Л.270 об.
125. АУФСБ по НСО. Д.П-4436. Т.2. 227; ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.6. Д.673. Л.7.
126. Самосудов В. М. О репрессиях в Омском Прииртышье. Исторические этюды. –
Омск, 1998. С.23.
127. Мартианов В. Е. Репрессии в отношении партноменклатуры в 1937–1939 гг. (на
материалах Краснодарского края) //Проблемы истории массовых политических
репрессий в СССР. Материалы III Всероссийской науч. конф. – Краснодар. С.118,
120; Жертвы политического террора в СССР. – М., 2007 (CD); Павлова И. В.
Механизм власти и строительство сталинского социализма. – Новосибирск, 2001.
С.252.
128. ЦДНИТО. Ф.27. Оп.1. Д.185. Л.167–168; ГАНО. Ф.20. Оп.1. Д.259. Л.4.
129. Шрейдер М. П. НКВД изнутри… С.80.
130. Гольдберг Р. Книга расстрелянных. Т.2. – Тюмень, 1999. С.432–433.
131. Самосудов В. М. Большой террор… С.105; ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1. Д.405. Л.11;
Оп.6. Д.242. Л.37.
132. Хрущёв Н. С. Время. Люди. Власть. (Воспоминания). Кн. 1. – М., 1999. С.156;
Сувениров О. Ф. Трагедия РККА 1937–1938. – М., 1998. С.143.
133. Тепляков А. Г. Портреты сибирских чекистов //Возвращение памяти:
Историко-архивный альманах. Вып. 3. – Новосибирск, 1997. С.96; ОГА СБУ. Ф.77.
Оп.31. Д.77. Л.60–61.
134. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.663, 551–552.
135. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.2193. Л.80–82.
136. Жертвы политических репрессий в Алтайском крае. Т. 4. 1938 – июнь 1941.
–Барнаул, 2002. С.221–222; ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1. Д.105. Л.150–153.
137. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1. Д.105, 115–119.
138. Там же. Ф.П-10. Оп.22. Д.95. Л.221–222.
139. Сувениров О. Ф. Трагедия РККА… С.144, 145.
140. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.663–664;
Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». 1939 – март 1946 /Архив Сталина.
Документы высших органов парт. и госуд. власти. – М., 2006. С.562.
141. ГАНО. Ф.П-4. Оп.5. Д.246. Л.303.
142. Там же. Ф. П-4. Оп.18. Д.6787. Л.10.
143. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.257; ГАНО.
Ф. П-4. Оп.18. Д.463. Л.7–10, 13; Ф.20. Оп.1. Д.239. Л.51.
144. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.6. Д.472. Л.1, 2, 19–30; ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.75. Л.13.
145. ГАНО. Ф.П-82. Оп.1. Д.315. Л.1; ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1. Д.361. Л.50.
146. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.103–104, 113; Забвению не подлежит.
Книга памяти жертв политических репрессий Омской области. Т. 3. – Омск, 2001.
С.44.
147. Использовавший устные предания А. И. Солженицын в «Архипелаге» говорит о
том, что Саенко сам арестовал свою жену.
148. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.1984. Л.11–14.
149. Там же. Ф.17. Оп.1. Д. 1992. Л.21–24; ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.74. Л.144.
150. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.1985. Л.15–22; Д.1992. Л.44; Тепляков А. Г. Портреты
сибирских чекистов… С.99–100.
151. ГАЧО. Ф.П-1. Оп.1. Д.377. Л.11об. – 12, 79; Ф.П-3. Оп.1. Д.354. Л.187–188.
152. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1. Д.222. Л.316.
153. ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.74. Л.84–87.