В органах ОГПУ-НКВД было немало людей отважных, проникнутых духом авантюризма, а также личностей, способных к актёрскому перевоплощению и хорошему пониманию человеческой психологии (1–2). Часть сотрудников имела опыт закордонной работы, выделяясь своими навыками вербовок и знанием методов, применяемых зарубежными контрразведками. В ходе борьбы с уголовным бандитизмом и повстанческим движением многие оперативные работники получали боевой опыт, причём некоторая их часть погибла, преимущественно в 1930–1931 гг., в разгар крестьянского сопротивления «раскулачиванию». До середины 30-х годов в «органах» служило очень много людей с опытом боевых действий, готовых без особых раздумий рисковать своей, а ещё легче – чужой жизнью. Недаром в качестве второй фамилии чекисты любили называть себя Грозными или Лютыми: наркомом внутренних дел Молдавии был Н. В. Лютый-Шестаковский, заместителем полпреда ОГПУ ВСК – А. Г. Грозный-Сафес, начальником отделения СПО НКВД УССР – Я. Л. Грозный-Левчинский, а рядовой сибирский чекист именовался В. А. Титов-Лютый (3).
Являясь слепком с общества, чекистская каста была зависима от проявлявшихся (и воспитывавшихся) в нём тенденций. Например, для ОГПУ-НКВД было характерно постепенное складывание культа своих руководителей. Посмертно обожествлялся Дзержинский, его преемник Менжинский не стал публичной фигурой, но зато культ Ягоды сложиться успел, хотя только среди работников собственного ведомства. Но в середине 30-х годов Ягода активно рекламировал себя, представляя зорким стражем революции и выдающимся организатором строек социализма, используя для этого довольно близкие отношения с М. Горьким. Что касается Ежова, то в течение второй половины 1937 – первой половины 1938 г. все газеты наперебой восхваляли его, обрушивая потоки лести, которым бы позавидовали такие авторитетные лидеры страны, как Молотов, Ворошилов и Каганович. Биографию «железного наркома» написал, но не успел издать А. А. Фадеев (4).
Немало похвал досталось и ведущим чекистам-ежовцам; характерно, что в 1937 г. областные газеты часто публиковали портреты не только «своих» начальников УНКВД, но и комиссаров госбезопасности Л. М. Заковского, И. М. Леплевского, С. Ф. Реденса (5). Внутри управлений НКВД тоже создавались культы, особенно в период террора, когда реальное значение начальников УНКВД резко возросло. Прибывший в марте 1938 г. в Омск сотрудник КРО Г. Л. Ракита тут же узнал от коллег, «что здесь в Омске сразу развернул работу Горбач (которого все очень расхваливали), а сейчас – начальник УНКВД Валухин, который характеризовался всеми работниками, как великий человек… как посланец Ежова, как самый могучий большевик в Омске и т. п… нет слов описать того фурора, который был создан вокруг Валухина…» (6).
Чекисты, что типично для военизированной касты, трепетно относились к своим начальникам, а те поощряли раболепие и угодничество. Согласно мемуарам М. П. Шрейдера, начальник ИНФО ОГПУ Н. Н. Алексеев заискивал перед Ягодой, а старый контрразведчик В. А. Стырне, работавший начальником УНКВД в Иванове, упомянув в разговоре имя Ежова, «по своей обычной привычке слегка приподнялся в кресле» (7). Наркомвнудел УССР В. А. Балицкий приказывал рассылать тысячи своих портретов и биографий в войска НКВД, в чекистских учреждениях везде вывешивались лозунги с его высказываниями. Рядовые чекисты своего начальника за глаза называли «паном», а Ежов утверждал, что «нужно два Щедрина для того чтобы написать сочно, по-настоящему размеры подхалимства и угодничества перед Балицким» со стороны чекистов Украины (8). Когда Берия приезжал «работать» в Лефортовскую тюрьму, на лестнице, приветствуя наркома, навытяжку стояли офицеры НКВД старшего и высшего звена (9).
Начальство следило за настроениями подчинённых и болезненно реагировало на критику. Когда начальнику УНКВД ЗСК В. М. Курскому в августе 1936 г. доложили, что в коллективе по поводу частых перестановок в руководстве идут разговоры и якобы расшатывается работа аппарата, начальник управления тут же строго потребовал прекратить «разговоры и разговорчики» о том, что он прибыл ненадолго (на деле Курский проработал в Новосибирске лишь с августа по ноябрь 1936 г.). Замначальника УНКВД НСО Ф. М. Медведев в начале 1941 г. приказал заклеить в стенгазете не понравившуюся ему заметку (10). Мелкое чекистское руководство также всемерно блюло собственное реноме: в 1939 г. начальник Колпашевской тюрьмы УНКВД НСО К. И. Мосолов, рассердившись на своё изображение в стенгазете, заявил на партсобрании: «Я являюсь руководителем и изображать меня в карикатуре и ронять мой авторитет не разрешаю» (11). Некоторые крупные чекисты эволюционировали в сторону крайнего барства постепенно, свидетельством чему является реплика начала 1937 г. одного из оперативников, недовольного тем, что на торжественных собраниях и вечерах начальство УНКВД ЗСК рассаживалось отдельно от рядового состава в роли «наблюдающего за паствой» – дескать, «раньше, при тов. Заковском, наш коллектив был более спаян, этой раздвоенности тогда не было». Но в 1937–1938 гг. Л. М. Заковский, находясь в Ленинграде и Москве, уже явственно тяготел к устройству «сладкой жизни» (12).
Для чекистов-руководителей было характерно ощущение себя видными государственными деятелями. Комиссар ГБ 1-го ранга и член ЦК ВКП (б) В. А. Балицкий заявлял окружению, что он – не столько чекист, сколько значительная партийная фигура. В декабре 1937 г. начальник УНКВД по Челябинской области П. В. Чистов сказал подчинённым, что область отстаёт в своём развитии, а между тем чекисты, покончив с врагами, могли бы «сделать её образцовой». После этого Чистов стал распределять роли между коллегами: «Я бы, например, был первым секретарём обкома, Луговцев – вторым, Лапшин – председателем облисполкома или губернатором, Чернов и Придорогин – секретарями горкома» (13). Один из новосибирских чекистов показывал, что афиширование дореволюционного партстажа начальника УНКВД ЗСК Г. Ф. Горбача на фоне масовых арестов номенклатуры «делало его фигуру единственно авторитетной в крае» (14).
Под влиянием огромной власти многие чекисты чувствовали себя сверхлюдьми, хозяевами жизни и смерти как арестованных, так и тех, до кого они ещё не дотянулись (15). Избивая арестованных, чекисты кричали, что НКВД – выше прокурора и самого ЦК: «Органам НКВД доверяют и они не нуждаются в контроле прокуратуры. Нам дана партийно-чекистская диктатура, что хотим, то и делаем с врагами. Враг народа вне закона»; «Прокуроры и суд в наших руках, что мы им скажем, то и будет. А те прокуроры, которые за вас, они все сидят, их у нас в тюрьме целый совхоз»; «Нам Москва всё разрешила, хоть самому Сталину пиши» (16).
Отношение к партийному руководству в годы террора было также высокомерным. Изрядно подвыпивший Ежов в июле 1937 г. поучал на граждённых чекистов, как им работать в новых условиях: «Чего вам бояться? Ведь вся власть в наших руках. Кого хотим – казним, кого захотим – помилуем. Вот вы, начальники управлений, а сидите и боитесь какого-нибудь никчёмного секретаря обкома. Нужно уметь работать. Ведь вы понимаете, что мы – это всё. Нужно, чтобы все, начиная с секретаря обкома, под вами ходили». О ряде членов Политбюро ЦК Ежов говорил как о ненадёжных, проморгавших врагов в своём окружении, и нередко «в присутствии подчинённых бросал крылатые фразы о близких связях отдельных членов политбюро с… репрессированными заговорщиками» (17). Бывший помначальника КРО УНКВД НСО И. И. Коннов откровенно признавался, что Новосибирский обком партии рассматривался чекистами не как руководящий политический орган, а скорее как объект, заполненный кандидатами на арест (18).
Ощущение чекистами себя особой кастой, государством в государстве хорошо видно из жалобы весной 1941 г. командующего войсками СибВО генерал-лейтенанта С. А. Калинина начальнику УНКВД НСО Г. П. Кудинову на то, что замеченные им около десятка чекистов, «будучи в форме, на его приветствие при встречах не отвечали». Выступая на партсобрании в УНКВД 22 апреля 1941 г., секретарь новосибирского горкома ВКП (б) И. А. Волков пенял чекистам: «Тут многие товарищи выступали и жаловались, что с ними в Обкоме партии, в Горкоме партии не беседуют; я сам лично пробовал беседовать, но из вас не выдавишь ничего, [а] не только, чтобы [вам] самим проявить инициативу и пойти сказать, что в таких-то вопросах имеются ошибки; не все же такие вопросы, о которых нельзя рассказать секретарю Горкома партии… Когда утверждает [чекиста] обком партии и если спрашиваешь, как с опер. работой, какие недостатки, он делает глубокомысленое лицо и отделывается одной фразой, а в худшем случае считает тебя дурачком. Я думаю, что это неправильно; могут быть и есть у вас такие вопросы, которые секретарю Райкома… Горкома партии не следует говорить, но сказать секретарю Обкома партии, доверенному Центрального Комитета партии, можно…» (19).
Многих чекистов, действовавших в республиках как типичные колониальные чиновники, отличал грубый шовинизм. Сын Троцкого отмечал в 1928 г.: «Гепеуры… презрительно говорят о киргизах: “татары”, “азиаты”. И каким тоном!». Истребление национальных меньшинств в 1937–1938 гг. подстегнуло шовинистические настроения. Ежов не глядя подписывал приговоры на многие тысячи поляков, весело спрашивая, сколько «полячков» ему приготовили в расстрельных списках (20). Алтайский чекист Т. У. Баранов в 1939 г. прямо относил сибирских немцев и поляков к контрреволюционной «сволочи», заявляя: «Эмиграция немцев за границу, как это уже доказано, явилась результатом ненависти к Сов. власти. Тех, кого освободили, они и не думают быть советскими… хотя и по соцположению средняки или бедняки. Они обозлены, что закрылись их национальные школы – рассадник… фашизма» (21).
Как и в обществе в целом, в номенклатуре был заметен антисемитизм (22). Неприязнь к евреям проявлялась и среди чекистов Сибири. Малограмотный фельдъегерь, а затем оперработник Ачинского окротдела ОГПУ М. А. Овечкин в 1929 г. критиковался за «элементы антисемитизма, которые вытекают из неусвоенности национальной политики партии». Сотрудник Барабинского РО УНКВД ЗСК С. Г. Яровенко в 1934 г. был исключён из ВКП (б) и уволен из «органов» за антисемитизм (23). По поводу застрелившегося в 1937 г. замначальника новосибирской МКШ НКВД С. С. Мадорского-Удалова чекист-транспортник С. Г. Хорошев публично заявил: «Раз он польский еврей, то, значит, шпион» (24).
Сотрудник ДТО НКВД железной дороги им. Молотова Г. А. Потапов в марте 1939 г. Читинским ГК ВКП (б) был исключён из партии за «искривление революционной законности, проявление антисемитизма» и затем осуждён. Иногда антисемитские выкрики расценивались просто как пьяные «упаднические» настроения. Бывший видный чекист Т. М. Бошкин, работавший в Отделе трудколоний УНКВД ЗСК и получивший – за рапорт с несогласием об увольнении из НКВД своего брата – пять суток ареста от начальника АХО С. Л. Белоцерковского, в январе 1938 г. «напился до бесчувствия» и кричал: «Белоцерковский – проклятый жид!». За пьяные прогулы и ругань в адрес начальника Бошкин от Томского горкома ВКП (б) получил выговор (25).
Чекисты быстро привыкали к своей огромной власти. Те, кто был вынужден покинуть «органы», тосковали о ней и утраченных привилегиях. В начале 1934 г. бывший видный чекист-дзержинец М. К. Ихновский жаловался другому отставнику – А. А. Дзенису: «Нас, стариков, обижают, держат в чёрном теле и не дают руководящей работы». Полгода проработавший в ОГПУ на рядовой должности Д. Н. Семёнов, уволенный в 1926 г. за принадлежность к «новой оппозиции» и ненавидевший Сталина и партаппаратчиков, тем не менее в начале 30-х годов мечтал вернуться в «органы» и рассчитывал устроиться на службу в Сиблаг (26).
Высокомерие, чванливость и грубость были характерными чертами оперработников. Отношение к окружающим как к потенциальным агентам или арестантам провоцировало на проявления наглости и хамства. Грубость чекистов как общее явление отмечал циркуляр ВЧК ещё в 1920 г. Помощник начальника ИТК НКВД УССР, известный педагог А. С. Макаренко, собиравшийся написать книгу о чекистах, в середине 30-х годов зафиксировал такое высказывание наркома В. А. Балицкого: «Чванство [чекистов] – тип внутренний и внешний и это, он говорит, нужно изобразить» (27).
Новосибирский чекист В. Д. Качуровский в период реабилитаций пояснял, что у чекистов «была вера в непогрешимость органов». В августе 1939 г. начальник отделения оперчекотдела УИТЛК УНКВД НСО М. А. Дрибинский характеризовался как «бравирующий своим положением работника НКВД» (28). В апреле 1941 г. начальник учебной части новосибирских курсов начсостава НКВД Н. Ф. Казанцев негодовал на недисциплинованность обучавшихся чекистов: «Мелько… перед преподавателем немецкого языка порвал тетрадь […] Васильев на общеобразовательной учёбе рассердился на преподавателя и взял, ушёл с занятий. Вот т. Хмельницев во время перерыва на доске нарисовал женщину со всеми подробностями… И ни один из товарищей не нашёл нужным стереть это с доски до прихода преподавателя» (29).
Крайняя грубость чекистов отражала общее «повреждение нравов» в стране, где сам диктатор особо подчёркивал, отвечая на ленинские упрёки в грубости и нелояльности, что он груб, но только к врагам партии. Для партийно-советского аппарата было характерно хамское отношение начальства к подчинённым, в обращении процветал мат: и Сталин, и Каганович, и Хрущёв активно употребляли нецензурную лексику. Аналогично разговаривали с подчинёнными Ягода, Ежов, Берия. Мат был универсальным языком чекиста, пригодным для разговоров как с арестованными, так и друг с другом. Виртуозным владением непристойной бранью отличались многие оперативники, для которых мат был способом давления на подследственных. Р. В. Иванов-Разумник вспоминал, какое сильное впечатление на арестованных производили изощрённые нецензурные ругательства из уст женщин-следователей, особенно учитывая, что это были молодые, ухоженные, модно одетые дамочки (30).
Региональные руководители «органов» копировали нравы верхов. Полпред ОГПУ ЗСК Н. Н. Алексеев нецензурно ругал подчинённых и выгонял их из кабинета. Крайней грубостью был известен и замначальника УНКВД ЗСК А. И. Успенский, о котором работник СПО К. К. Пастаногов говорил: «Он культурный человек, хороший администратор, а позволял себе недопустимую площадную ругань в обращении с работниками-чекистами» (31). Нецензурная брань в обращении с подчинёнными была настолько обыденной вещью, что весной 1939 г. начальник отделения КРО УНКВД НСО А. В. Малозовский, критиковавшийся на партсобрании, растерянно заявил: «Бывали случаи, что я ругал его [подчинённого – А. Т.] матом, но я не знал, что этого нельзя» (32).
Начальник Отдела охраны УНКВД ЗСК В. Я. Диряев от подчинённых за крайнее хамство получил кличку «Чёрная реакция». Рядовые чекисты вели себя аналогично: уполномоченный Т. И. Соколов за период службы в ОГПУ получил за грубость 9 взысканий (три выговора и шесть адмарестов) и, работая в Мариинском РО ПП ОГПУ ЗСК, в сентябре 1933 г. был уволен за грубость и угрозы при допросах, а также избиение милиционера (33).
Своей грубостью чекисты нередко бравировали. Начальник Томского оперсектора НКВД М. М. Подольский летом 1934 г. сообщал на чистке, что он вспыльчив и груб, а к «классовому врагу всегда бываю твёрд». В 1937 г. работник Нарымского окротдела НКВД М. П. Капранов давал себе следующую автохарактеристику: «Я груб и с большим гонором» (34).
Начальник ОК УНКВД НСО Н. С. Кравчинский угрозами доводил работников НКВД до слёз, так что посетители его кабинета говорили, что «идут в баню» или «возвращаются из бани» (35). Замначальника Особого отдела НКВД Московского военокруга А. А. Лукин «присваивал подчинённым оскорбительные клички». О начальнике УНКВД по Киевской области Н. Д. Шарове (Шавере) подчинённые в 1938 г. говорили, что к нему «боялись подойти на пушечный выстрел» (36). Оперработник Прокопьевского ГО УНКВД НСО В. Ф. Коротков в 1939 г. организовал вокруг себя группу чекистов и «внедрял в неё недоверие в силу парторганизации изжить грубость и зажим самокритики со стороны руководства ГО НКВД», за что оказался ненадолго исключён из партии и покинул Сибирь (37).
О тяжёлой психологической обстановке в местных органах НКВД говорят факты нередких самоубийств рядовых чекистов, не выдержавших травли со стороны начальников, разочаровавшихся в своей «специальности». Только за 1936 г. в Новосибирске и Бийске были отмечены попытки самоубийств со стороны троих молодых чекистов (38). За грубое отношение к подчинённым, послужившее причиной самоубийства секретаря РО НКВД Комарова, начальник Шипуновского РО УНКВД ЗСК М. С. Панкратьев был в апреле 1937 г. осуждён на 3 года ИТЛ. Помощник оперуполномоченного Туганского РО УНКВД НСО Д. С. Кулиш в октябре 1938 г. покончил с собой после травли со стороны начальника райотдела Я. Ф. Адуева, которого затем арестовали за нарушения законности и доведение подчиненного до самоубийства (39). Начальник Яйского отделения УИТЛК УНКВД НСО И. С. Гомжин в августе 1938 г. был исключён из партии за, в частности, женитьбу на супруге своего заместителя И. А. Ивановского, покончившего в связи с этим самоубийством (40).
С первых лет существования ВЧК хорошо заметен крайний цинизм работников госбезопасности, произраставший из их всевластия (41). В 1938 г. провинциальный сибирский чекист мог показывать коллеге стоявшего на допросе с поднятыми вверх руками председателя РИКа, говоря, что тот таким образом «голосует за советскую власть», а в красном уголке ОДТО НКВД ст. Новосибирск арестованных, сутками стоявших под портретами вождей, принуждали оправляться прямо в брюки. Летом 1938 г. над входом в барнаульскую тюрьму висел издевательский лозунг: «Добро пожаловать!» (42).
Оперативник УНКВД НСО А. Я. Папшев так представился арестованному: «Папшев-Вышинский перед вами, что прикажете, господин враг народа?» (43). Заместитель НКВД Казахстана Н. К. Богданов говорил арестованному редактору газеты, что тот не выйдет живым, если не даст показаний: «санитар составит акт о… собачьей смерти и яма зарастёт бурьяном». Нарком Ежов хвастался, как приказал изощрённо пытать своего приятеля Л. Е. Марьясина; также он являлся очень своеобразным коллекционером, собирая пули, которыми были расстреляны некоторые известные советские деятели (44).
Развёртывание повального террора давало чекистам свои поводы для веселья. В показаниях бывшего помначальника УНКВД по Алткраю Г. Л. Биримбаума описан эпизод, когда у него вместе с Д. Д. Гречухиным и начальником Бийского РО НКВД М. Н. Буториным в августе 1937 г. «происходил достаточно откровенный разговор о комбинаторстве. Тогда мы все смеялись, что многие “отличившиеся” работники получили правительственные награды. Гречухин, в частности, не скрывал активной роли [С. П.] Попова. Он даже заявлял, что Попов, выезжая во главе следственной бригады в Нарым, обязательно скомбинирует большое дело» (45).
Жестокий чекистский юмор касался как методов допроса, так и уверенности в том, что арестованный всё равно признается. Барнаульские следователи на оперсовещаниях нередко весело смеялись над особенно безграмотными и нелепыми протоколами, когда, например, известный работник СПО М. Г. Кострюков приписал учителю В. А. Минкину «подготовку террора» (вместе с Ф. Каплан!) над Лениным (46). Особист Б. М. Резниченко в мае 1937 г. критиковал начальника Особого отдела СибВО М. М. Подольского за то, что тот, зайдя в кабинет Резниченко, где шёл допрос арестованного, закричал: «Дайте ему вёдерную клизму!» Особист сетовал, что Подольский, допуская такие выражения, «совершенно не учитывает того, что наш противник может сделать вывод… насколько серьёзно у нас поставлена работа» (47).
Особенно циничными были высказывания о пытаемых и расстрелянных. В 1938 г. чекисты УНКВД по Киевской области пыточный кабинет называли «комнатой смеха» (48). Расстрелы на чекистском жаргоне именовались «свадьбами». Арестованный в 1938 г. чекист В. С. Кожев рассказывал, что начальник Учётно-архивного отдела УНКВД по Читинской области М. А. Боев, проверявший камеру смертников, обнаружил, что «тех лиц, которые должны быть живыми, не оказалось. И он шутя говорил: “Наверное, Крысова расстреляли за Иванова как крысу”, добавляя, что, мол, ошибку исправим. Во время проверки в 8-й камере таким образом было [ошибочно] расстреляно 6 человек…». А комендант УНКВД С. С. Воробьёв в ответ заявлял: «Стреляйте, после счёт сведём, лишь бы количество черепков было». Обнаружив, что у расстрелянных жертв оказалось мало денег, работники Куйбышевского оперсектора УНКВД НСО сокрушались, что им в этот раз попались «бедняки» (49).
Цинизм проявлялся и по отношению к «своим». На пыточном следствии оперативник ДТО УНКВД НСО М. Я. Должанский, обвинявшийся в шпионаже как якобы поляк (ибо его фамилия оканчивалась на «-ский»), доказал «свою принадлежность к еврейской национальности… своим национальным обрядом (обрезание)». После освобождения в ответ на претензии Должанского руководители ДТО А. П. Невский, А. В. Шамарин и Б. А. Розин «смеялись и удивлялись, как он… [легко] отделался» (50).
Цинизм логическим образом оборачивался крайней, нередко запредельной жестокостью. Предпринимая попытку психологического портрета чекистов районного звена, А. Ю. Ватлин полагает, что оперативные работники перенимали нравы уголовного мира, с которым «им приходилось ежедневно сталкиваться по долгу службы». Однако это обстоятельство более характерно для милицейских работников. Что касается чекистов, то они изначально были ориентированы на беспощадное уничтожение «врагов народа», так что криминальная сторона их деятельности – результат сознательного воспитания и проявлялась с первых месяцев существования «органов» (хотя контактов с уголовниками у многих из них действительно было достаточно).
Парадоксально, но в прославившийся своей жестокостью чекистский мирок, в отличие от начала 20-х годов, когда его наполняли привыкшие к убийствам партизаны и демобилизованные военнослужащие, в 30–40-е годы действительно старались отбирать лучших. По партийно-комсомольским мобилизациям в органы ОГПУ-НКВД принимали активных молодых людей, проверенных с морально-политической точки зрения, нередко с выраженной тягой к знаниям. Но ни передовики-рабочие, ни даже студенты техникумов и вузов не могли привнести в «органы» свою индивидуальность. Чекистский коллектив, подобно сильнейшей кислоте, стремительно разрушал личность, оставляя рабское послушание и уверенность в том, что начальству виднее. Чекистская машина превращала людей в винтики и шестерёнки. Личность каждого начальника регионального управления накладывала очень сильный отпечаток на его подчинённых. Э. Г. Герштейн справедливо отметила: «Конечно, на эту работу шли люди, имевшие склонность к садизму, но были и такие, которые были доведены до звериной жестокости всей системой и круговой порукой всех сотрудников» (51).
Необходимо учитывать, что советская молодёжь изначально воспитывалась в духе слепой преданности к коммунистической идее и вождям, ненависти к врагам и инакомыслящим, презрении к жалости и милосердию. Однако в ОГПУ-НКВД неофиты сразу наблюдали сочетание беспощадной власти «органов» над всеми остальными гражданами с не менее жёстким подавлением личности самих чекистов, которые попадали в атмосферу тотальной слежки, начальственного самодурства, издевательств над арестованными и особой жестокости к репрессированным из «своих». Чекистов сразу обучали ломать людей при вербовках и на допросах, избивать и расстреливать, а потом забываться в алкогольном дурмане. Понимание, что всякий, мобилизованный в «органы», оказывается в системе, которую невозможно покинуть добровольно, диктовало приспособление к чекистскому образу жизни и, как правило, принятие его.
Поскольку работа в «органах» неизбежно разрушала личность, в чекистской среде концентрировались все возможные человеческие пороки: жестокость, нередко доходившая до садизма, высокомерие, хамство, обман, клевета, подхалимство, равнодушие, бюрократизм, доносительство, подсиживание, пьянство, наркомания, развращённость, воровство и мародёрство. Начальство с этим мирилось, в т. ч. потому, что, как правило, само обладало данными качествами в превосходной степени.
Очень характерно, что даже чекистская элита в лице «благородных разведчиков» – и бывший рядовой закордонный работник К. Г. Веледерский, и видные резиденты ВЧК-ОГПУ, позднее работавшие в Сибири – Н. Н. Алексеев, А. Н. Барковский, А. П. Невский, К. Ф. Роллер – были беспощадны к арестованным. Точно так же действовал бывший резидент в Германии Б. Д. Берман, уничтоживший десятки тысяч жителей Белоруссии. Причём палачами легко становились не только те разведчики, кто до прихода в ИНО уже поработал в «органах», но и те, кто начинал с разведки. Например, И. Д. Малышев служил в погранвойсках, затем, являясь, вероятно, советником в армии Гоминьдана, отсидел полтора года в китайской тюрьме за «шпионаж», а в 1937–1938 гг. был одним из главных организаторов расстрелов и удушений двух тысяч осуждённых в г. Куйбышеве НСО, за что был сам расстрелян (52).
Известный «наводчик-вербовщик» ИНО С. Я. Эфрон называл себя «нерукопожатным», а легендарный нелегал Д. А. Быстролетов, занимавшийся в ИНО не только вербовками, но и ликвидациями, признавал, что он и его коллеги совершили множество преступлений. Мемуары Быстролётова, который использовал прелести собственной жены для получения информации от нужного иностранца, а в лагере купил услуги уголовника, чтобы тот убил другого блатного, укравшего у чекиста фотографии супруги, наглядно свидетельствуют о личностной деградации «рыцарей плаща и кинжала» (53).
Натаскивание работников на беспощадность к арестованным было непременной чертой чекистской жизни. Жалость к врагу рассматривалась как серьёзный проступок: начальник КРО УНКВД ЗСК Ф. Н. Иванов летом 1937 г. разносил подчинённых за отказ арестовать готовую родить женщину, а в мае 1938 г. бийского чекиста Р. Е. Певнера критиковали за мягкотелость: он отказался допрашивать женщину с полуторамесячным ребёнком на руках (54). В конце 1937 г. начальник Немецкого РО УНКВД по Алткраю К. Г. Кестер выругал оперработника А. И. Иванникова, отказавшегося арестовать беременную женщину; тем не менее женщина так и не была арестована (55).
Как показывал один из бывших руководителей УНКВД по Алткраю С. Я. Труш, если выяснялось, что «кто-то из следователей разрешал арестованному сесть, то это рассматривалось как недопустимая либеральность, неумение и нежелание бороться с врагами народа по-большевистски». На одном из оперсовещаний Г. Ф. Горбач привёл в качестве примерного борца с врагами чекиста-транспортника А. И. Поташева, который, по словам Горбача, «ненавидя по-настоящему этих врагов, на допросе вцепился арестованному в горло и вытряс из него всё» (56).
Чекисты как правило категорически отказывались освобождать заведомо невиновных. В ответ на указания подчинённого о том, что 17-летний арестант никак не мог быть агентом польской дефензивы с 1905 г., помначальника отделения КРО УНКВД НСО П. Н. Шестовицкий ссылался на якобы ошибку машинистки и освободил юношу только по указанию начальства. Отвечая сотрудникам, указывавшим на наличие среди арестованных «полицейского пристава Колчака» 19 лет от роду и прочие подобные случаи, начальник СПО УНКВД НСО К. К. Пастаногов заявлял, что «это враги, и их надо судить» (57).
Оперативник КРО УНКВД ЗСК Ю. Д. Берман 21 августа 1937 г. на партсобрании доносил, что один из оперработников Томска «по адресу врага заявляет: “Какой же он враг, когда ему 70 лет, он невиновен”. Между тем этот враг сам начал сознаваться в своей контрреволюционной деятельности». Тем не менее, молодые чекисты в 1937 г. могли, не арестовав инвалида без обеих ног, уйти, причём объяснение было характерным: увидев обрубок вместо тела, «испугались и ушли» (58).
Что касается психологического портрета чекиста-расстрельщика, то он далеко не исчерпывается образом подневольного рядового работника комендатуры ОГПУ-НКВД, с отвращением и страхом исполняющего порученное дело и забывающегося в алкогольном бреду. Среди исполнителей было множество чекистов, в т. ч. видных, убеждённых в необходимости своей работы и подчёркивавших её важность. Юношами работали в комендатурах Г. С. Сыроежкин, М. Р. Штаркман и другие, в будущем видные, чекисты. Например, начальник УНКВД по Московской области А. С. Журбенко после ареста, пытаясь разжалобить Сталина, писал о том, как он в Крымской ЧК под руководством коменданта И. Д. Папанина своей «ещё юношеской рукой непосредственно уничтожал врагов» (59). И если в Москве и других крупных городах основная нагрузка при казнях падала на комендантов и их помощников, то в местных отделениях ОГПУ-НКВД и лагерях очень часто расстреливали рядовые и руководящие работники районных, городских и оперативно-чекистских отделов.
На распространённый вопрос: «Что превращало работников НКВД в садистов?» общий ответ был дан давно – страх. Как нам представляется, это объяснение является совершенно верным и подкрепляется признаниями самих чекистов. Ужас оказаться в положении заключённого подавлял все иные чувства. Многие чекисты откровенно говорили о том, что испытывали парализующий страх за свою судьбу, слыша угрозы начальников арестовать и расстрелять, а также зная об участи отказавшихся фабриковать дела (60). Начальника СПО УНКВД НСО К. К. Пастаногова во время суда обвиняли и в терроризировании оперсостава, который тот запугивал угрозами арестовать (61).
Аресты работников УНКВД ЗСК в 1937 г. «создали в коллективе настроение какого-то психоза». Новосибирский работник КРО П. А. Черепанов сказал коллеге Л. А. Маслову после очередного посещения «особого корпуса» тюрьмы: «Я бы лично не вытерпел этих издевательств и, будучи невиновным, сам на себя дал бы вымышленные показания» (62). Оперработник Водного отдела УНКВД по Омской области Быбин на одном из партсобраний заявил, что в 1938 г. из-за угроз со стороны начальника отдела «он ночи не спал – ждал ареста». Начальник отделения УНКВД по Алткраю А. И. Храмов в марте 1939 г. на партийном заседании пожаловался: «Если бы кто-нибудь из нас попытался разоблачить [С. П.] Попова, то бы он этого человека убил» (63). Среди новосибирских чекистов ходили рассказы о том, как начальник управления Мальцев весной 1938 г. прямо в своём кабинете ударом графина в висок убил проштрафившегося районного работника НКВД. Даже трудно представить моральное состояние работников УНКВД по Дальне-Восточному краю, среди которых в 1937–1939 гг. были репрессированы сотни коллег: в одном только расстрельном списке, подписанном Сталиным 3 февраля 1938 г., находилось 127 чекистов ДВК (64).
Региональные начальники НКВД тоже работали за страх. С. Н. Миронов показывал, что сразу после его приезда в Новосибирск в начале декабря 1936 г. ему стал ежедневно звонить начальник Секретариата НКВД Я. А. Дейч, заявляя, «что все края и области развёртывают дела, а Западная Сибирь после отъезда Курского “спит”, что Николай Иванович [Ежов] недоволен этим». Дейч утверждал, что начальник Ленинградского УНКВД Л. М. Заковский, начальник УНКВД по Свердловской области Д. М. Дмитриев, начальник УНКВД по Азово-Черноморскому краю Г. С. Люшков и другие дают развёрнутые «блестящие дела». В УНКВД ЗСК поступали вороха копий протоколов допросов из других регионов и центрального аппарата, причём «преимущественно показания рассылались те, по которым якобы вскрывались антисоветские группировки и организации внутри парторганизаций».
Миронов, прибыв на февральско-мартовский пленум ЦК, встретился с Ежовым и заявил ему, что «Курский и, особенно, Успенский втянули почти весь оперативный аппарат в фабрикации фиктивных протоколов и создали такое положение, когда действительные дела по серьёзной контрреволюции невозможно расширять, т. к. неизвестно, по кому будешь бить, ибо с ними переплетены “липовые” дела на совершенно невинных людей. Ежов мне на это ответил: “У вас слабые нервы, надо иметь нервы покрепче. Успенский и Курский достаточно себя зарекомендовали, и западносибирский аппарат – самый здоровый. Наоборот, мы у вас заберём много людей, переросших уже рамки начальников отделов, и возьмём их на выдвижение…”»
А Фриновский, выслушав тогда же Миронова, заявил: «Что ты занимаешься философией и ревизией дел – это не в почёте, и Николай Иванович справедливо недоволен. Ты уже не новый начальник в Западной Сибири, и пора уже показывать товар лицом. Сейчас темпы такие, когда надо показывать результаты работы не через месяцы и годы, а через дни». Он спросил меня, понимаю ли я, что теперь нужно. Я ответил, что понимаю» (65). И уже в июле 1937 г. за участие в организации террора Миронов получил орден Ленина.
Весной 1938 г. нарком внутренних дел УССР Успенский, вызвав начальника УНКВД по Житомирской области Г. М. Вяткина в Киев, сказал: «Если не хочешь, чтобы я тебя немедленно посадил, езжай и организуй тройку, и нужно расстреливать не менее 500 человек в день… Если будешь мудрить… от нас не спрячешься, узнаем, посадим и расстреляем». После этого Вяткин энергично взялся за выполнение приказа наркома. Всего за полтора месяца работы особой тройки было осуждено к расстрелу 4.165 чел. и только 38 – к заключению в ИТЛ (66).
В «органах» особенно сильное давление испытывали те чекисты, кто по тем или иным причинам давал невысокие «оперативные показатели» (67–68). Работник Транспортного отдела УНКВД ЗСК Н. Г. Нефёдов показывал, что в начале 1937 г. он вёл дело на офицеров-колчаковцев, которые не признавались. Тогда А. И. Успенский пригрозил Нефёдову, что «если я не желаю с ней [контрреволюцией – А. Т.] бороться, то мне тоже будет место найдено» (69). Оперативник Особотдела СибВО Л. И. Цыганов летом 1937 г., жёстко критиковался своим начальником А. Н. Барковским: «в агентурной работе у него развал, контрреволюционного троцкистского подполья в обслуживаемом им танковом батальоне он до сих пор не вскрыл». О начальнике Бакчарского РО Нарымского окротдела УНКВД НСО М. М. Емжине старший коллега в июне 1938 г. говорил, что «у него создана видимость спокойствия, отсутствия якобы деятельности контрреволюционных элементов» (70).
Чем ниже был должностной уровень чекистов, тем чаще проявлялись колебания – но только в методах, а не в целях. Работники, испытывавшие сомнения в обоснованности повального террора, подчинялись начальству под страхом неизбежных репрессий в случае обвинений в «саботаже». Тем не менее грозные обвинения в неудовлетворительной борьбе с «врагами» настигли немалое число сотрудников НКВД. Чекисты заставляли себя верить в правильность указаний начальства о массовых арестах и вымогательстве признательных показаний, часто доносили на колебавшихся коллег; какие-либо сомнения отбрасывались или заглушались алкоголем. С особенной жестокостью чекисты относились к арестованным «предателям» из собственных рядов.
Вместе с тем боязнь поплатиться свободой за слабую борьбу с «врагами народа» сочеталась с уверенностью в обилии врагов и необходимости их беспощадного подавления. В чекистах с первых лет существования «органов» воспитывалась уверенность в том, что всякий «бывший», инакомыслящий, иностранец (а затем и оппозиционер-партиец, и всякий «инонационал») – это прямой или затаившийся враг государства, диверсант и шпион. Разница между противником настоящим и потенциальным объявлялась несущественной. Летом 1937 г. чекисты получили прямое указание полностью уничтожить базу для потенциальной «пятой колонны» и почувствовали себя исполнителями грандиозной исторической миссии. Выступая в августе 1937 г. на партийном собрании работников УГБ УНКВД ЗСК, посвящённому итогам июньского пленума, один из оперработников, старый чекист П. И. Молостов, подчеркнул: «Июньский пленум, лично т. Сталин вооружают нас, коммунистов, на беспощадную борьбу с классовым врагом…» (71).
Как вспоминал оперработник А. М. Ничков, на оперативных совещаниях начальник УНКВД НСО Г. Ф. Горбач, его заместители И. А. Мальцев и Д. Д. Гречухин, а также начальник КРО Ф. Н. Иванов разъясняли, что невидимая война уже началась и из империалистического лагеря в СССР идёт массовая засылка террористов, шпионов, диверсантов. В связи с этим необходимо арестовывать не только их, «но изолировать всю базу для этих формирований». Начальство утверждало: «Не может быть, чтобы кулак, бывший торговец, офицер, каратель не являлся антисоветской личностью. Арестовывайте их. Мы обязаны здоровый организм Советского государства очистить от этого наноса» (72). Влияние аналогичных установок прослеживается в заявлении рядового алтайского чекиста Н. Л. Баева в партийные инстанции: «Репрессированное кулачество, так называемый спецконтингент, троцкисты, правые, эсеры… вся эта нечисть являлась базой иностранных разведок, в той или иной мере пакостила партии и советской власти» (73).
Бывший начальник особого отдела дивизии в Томске П. А. Егоров писал Сталину, что оперсостав принял установки руководства НКВД «как прямую физическую ликвидацию всей контрреволюции, в том числе и пассивной, но являющейся базой для различных контрреволюционных формирований, деятельно следуя этим директивам, приступил к их реализации с полным сознанием исторической необходимости очистить нашу страну от этого контингента. […] Вихрь операции увлёк за собой весь оперсостав органов, все писали [ложные] протоколы с той только разницей, – одни делали верно, выбирая исключительно контрреволюционный элемент, а другие без разбора били… по коммунистам и преданным людям страны. […] Я, как и все, писал тоже протоколы, но я выбивал исключительно контрреволюцию, ни в одном моём протоколе вы не найдёте человека, который бы не имел за собою какого-нибудь контрреволюционного или антисоветского багажа».
Однако, как отмечал Егоров, «в конце сентября или начале октября [1937 г.], когда были реализованы все наши учёты, операция с бешеной силой обрушилась на ни в чём не повинных людей… Для многих из нас смысл дальнейшей операции стал не только не понятен, но и страшен, но остановить её бешеный шквал могли только ЦК и Вы. Желание некоторых чекистов спасти невинных людей приводило лишь к их арестам и гибели. Увеличились самоубийства среди чекистов…» (74).
С точки зрения помощника начальника КРО УНКВД НСО В. Д. Качуровского, операции, касавшиеся «враждебных национальностей», ознаменовались необоснованными репрессиями в отношении многих людей – «дров наломали крепко». Однако «операция по РОВС и кулакам… имели меньшее число ошибок и извращений потому, что шёл сравнительно чистый [антисоветский] контингент». Качуровский подчёркивал «великую историческую миссию» чекистов: «В операции по кулакам и РОВС я ничем не отличался от всех остальных раб[отни]ков… действовал теми же методами, заботясь только, чтобы удары шли в цель, т. е. на белогвардейцев, кулаков и им подобных… мы – я, весь основной состав, работали не покладая рук, с чувством гордости и понимания того, что на нас была возложена великая историческая миссия расчистить путь к коммунизму от шпионского, право-троцкистского мусора» (75).
Начальник УНКВД по Челябинской области Ф. Г. Лапшин после ареста показал: «Из совокупности всех действовавших в то время приказов и оперативных распоряжений… как я, так и работавшие со мной товарищи делали вывод, что в стране происходит глубокая и решительная очистка тыла от всего враждебного советской власти элемента… все мы горели искренним желанием отдать свои силы и энергию этому делу. Особенно сильным желанием являлось почистить Челябинскую область, которая является областью из немногих в Советском Союзе по степени засоренности врагами различного рода и окраски (начиная с бывших колчаковцев и каппелевцев и завершая эсерами и бывшими царскими специалистами-интеллигентами») (76–77).
Бывший начальник СПО УНКВД ЗСК И. А. Жабрев показал на следствии, что в среде сибирских чекистов ещё в первой половине 30-х годов «…было пущено крылатое выражение “соцзаказ”. Под этим “соцзаказом” разумелось проведение заведомо фальсифицированных дел в зависимости от политической обстановки» (78). Дела Тухачевского и Ягоды чекисты откровенно именовали соцзаказом Сталина. Отношение к репрессиям как к заказу вышестоящего начальства, оплачиваемому премиями и наградами, порождало соревнование между региональными органами ОГПУ-НКВД и различными подразделениями одного и того же управления. В 1930 г. окружные отделы ОГПУ старались перевыполнить контрольные цифры по арестам «кулаков», а в 1933 г. аппараты СПО и ЭКО полпредства ОГПУ ЗСК соревновались друг с другом, фабрикуя «заговоры» – белогвардейский и сельскохозяйственный соответственно; согласно показаниям С. П. Попова, «между СПО и ЭКО шло активное соревнование в фальсификации следствия, координируемого полпредом Алексеевым» (79).
В 1937–1938 гг. пассивность при проведении репрессий преследовалась руководителями НКВД как «вражеская практика» и «контрреволюционный саботаж». По инициативе Сталина летом 1937 г. было арестовано несколько видных чекистов, обвинённых в саботаже борьбы с врагами. На самом деле и Т. Д. Дерибас, и Р. А. Пилляр, и Э. П. Салынь, и И. М. Блат были активными сторонниками репрессий, за счёт чего, как и любой высокопоставленный чекист, сделали карьеру. Их погубили недостаточная инициативность в проведении массового террора, а также желание Сталина и Ежова на их примере показать необходимость особых стараний в кампании истребления «врагов народа». Этот сигнал был отлично усвоен большинством региональных лидеров НКВД, в результате чего между ними развернулось настоящее соревнование по арестам и расстрелам.
Ревностное отношение к успехам и провалам соседей существовало и ранее 1937 г.: оценивая положение в Омской области, куда прибыл из Крыма в начале 1935 г. на должность начальника СПО Я. П. Нелиппа, этот чекист ретроспективно резюмировал: «В общем, как и свойственно захолустью, люди [омские чекисты – А. Т.] не могли понять и принять настоящие большевистские темпы и размеры в деле разгрома контрреволюции» (80). Однако с лета 1937 г. развернулось широкое соревнование по арестам среди областных и республиканских НКВД, а также между их подразделениями, прежде всего КРО и СПО. Руководство управлений НКВД спускало местным органам контрольные цифры арестов, которые можно было перевыполнять, но не наоборот. Так, Томский оперсектор несколько раз получал лимиты на аресты 1.500–2.000 чел (81). В КРО УНКВД НСО в конце 1937 г. существовало соревнование между отделениями по количеству арестов, когда каждое из них обязывалось в ближайшие три-четыре дня закончить порядка 150 дел. Те начальники, у кого арестованных оказывалось меньше, подвергались разносам (82).
Замначальника УНКВД НСО И. А. Мальцев в первой половине декабря 1937 г. на совещании оперативного состава в г. Томске заявил следующее: «Партия и правительство продлило срок работы троек до 1 января 1938 года. За два-три дня, что оставались до выборов в Верховный Совет, вы должны провести подготовку к операции, а 13 декабря после выборов… начать “заготовку”. Даю Вам 3 дня на “заготовку” (это значит на арест людей), а затем Вы должны “нажать” и быстро закончить дела… “Колоть”… не обязательно, давайте в дела “нерасколотых” два показания “расколотых” и всё будет в порядке. Возрастным составом арестованных я Вас не ограничиваю, давайте стариков. Нам нужно “нажать”, т. к. наши уральские соседи нас сильно “поджимают”… (курсив наш – А. Т.) По РОВС вы должны дать до 1 января 1938 года не менее 1000 человек, по полякам, латышам и других не менее 600 человек, но в общей сложности я уверен, что за эти дни вы “догоните” до 2000 чел. Каждый ведущий следствие должен заканчивать не менее 7–10 дел в день – это немного, т. к. у нас шофера в Сталинске и Новосибирске “дают” по 12–15 дел в день. Хорошо работающим после совещания я “подброшу” денег, а вообще без наград они не останутся. Учтите, что ряд горотделов – Кемеровский, Прокопьевский и Сталинский – вас могут опередить. Они взяли на себя самообязательство выше, чем я вам сейчас предложил» (83).
В начале февраля 1938 г., проводя оперсовещание с начальниками ГО-РО НКВД, Мальцев поддержал обязательства некоторых местных руководителей в ближайшее время арестовать по 300–500 чел. и приказал всем на них равняться. Прибыв в апреле 1938 г. в Томск, Мальцев раскритиковал оперсостав за недостаточное количество арестов (508 арестованных в январе, 1.672 – в феврале, 109 – в апреле 1938 г. по территории современной Томской области) и нежелание бороться с врагами (84). Соревновались везде. Сослуживец начальника УРКМ УНКВД по Московской области М. И. Семёнова показал: «Мне неоднократно приходилось слушать такие разговоры Семёнова с [Г. М.] Якубовичем после заседания тройки, когда Семёнов говорил Якубовичу: “Ты сколько сегодня осудил?”, на что Якубович отвечал: “Человек 500”. Семёнов же тогда говорил Якубовичу, смеясь: “Мало… А я – шестьсот!”» (85). Заместитель начальника УНКВД по Московской области А. П. Радзивиловский в 1937 г. хвастался, что вывел УНКВД на первое место в стране по борьбе с «врагами народа» (86). Новосибирские чекисты очень гордились тем, что на август 1937 г. управление НКВД занимало второе место по эффективности в стране – настроение на общих партсобраниях, когда начальство сообщало об этом, «доходило до экстаза» (87). Как рассказывал С. П. Попов, на московском совещании руководящего состава НКВД в январе 1938 г. никто из начальников местных управлений не заявлял, что «массовые операции» можно считать законченными: «Когда выступил с докладом Г. Ф. Горбач и заявил, что им в Новосибирской области арестовано и осуждено 55 000 человек, Фриновский, перебив Горбача, обратился к присутствующим: “Вы слышали? 55 тысяч арестованных! Ай да Горбач! Вот молодец!” Горбач доказывал, что операцию необходимо продолжать» (88). В июне 1938 г. сменивший Горбача И. А. Мальцев перед С. П. Поповым «хвастался большой цифрой арестованных по делу правотроцкистской организации и, сравнивая свои итоги с нашими, высмеивал нас» (89). Зная о похвалах Ежова в адрес новосибирцев, замначальника УНКВД по Алткраю П. Р. Перминов в 1938 г. с особенным чувством хвалился перед коллегами тем, что Новосибирск теперь отстаёт от них «по технике оформления протоколов» (90).
Начальник УНКВД по Челябинской области Ф. Г. Лапшин показал, что «проводимая работа по изъятию антисоветского элемента носила форму дикого соревнования, в докладах по пятидневкам был один главный вопрос – “Сколько?”». На одном из оперсовещаний в УНКВД прозвучала такая выразительная начальственная оценка: «Плохо льётся кровь врагов у нас в Челябинской области, вот другое дело в Свердловске, там по-настоящему течёт кровь рекой…» (91). Для чекистов районного звена аналогичные формулы также были типичны: начальник Локтевского РО УНКВД по Алткраю И. У. Абрамович на заседании райкома в 1938 г. заявил, что про него говорят, что за время работы в Краюшкинском РО НКВД «все руки его стали по локти в крови», и он обещает «показать себя с этой стороны и в Локтевском районе» (92).
Высокая бдительность и «чекистская злость» были основными качествами настоящего оперработника. Вновь прибывший начальник УНКВД ЗСК В. М. Курский на партсобрании 7 августа 1936 г. заявил, что главное для чекиста – высокая бдительность и «большевистская озлобленность к зиновьевско-каменевским подлецам». В январе 1937 г. на партсобрании в СПО УНКВД ЗСК руководители отдела отмечали, что «злобу, ненависть к контрреволюционной троцкистско-зиновьевской банде… мы каждому чекисту привили достаточную…» (93). Начальник УНКВД по Челябинской области П. В. Чистов называл КРО «злым отделом», чем работники отдела гордились (94).
Характерны слова А. И. Успенского, сказанные в июне 1938 г. на XIV съезде КП (б)У: «Те коммунисты, которые пришли к нам на работу в ЧК, они буквально в течение 2–3 дней справляются с работой. …Его спрашивали: “Как у тебя, хребет есть, ты на врагов зол?” “Зол, – говорит, – уж крепко зол!”. “Зол, тогда садись и допрашивай!”. И вот садится и допрашивает» (95). Таким образом, слово «злой» стало сугубо положительным эпитетом. Осенью 1938 г. молодой сотрудник СПО УНКВД НСО И. М. Трифонов получил такую характеристику: «В борьбе с врагами народа беспощаден, напорист, злой. Хороший человек во всех отношениях»; по словам его начальника К. К. Пастаногова, «у нас в отделе ходит такая легенда, что нет такого лица, которого бы т. Трифонов не заставил [бы] разоружиться». Традиционная формулировка в партийных характеристиках новосибирских чекистов в 1939 г. звучала так: «К врагам народа беспощаден. Принимал активное участие в разгроме контрреволюционного право-троцкистского подполья» (96).
Ощущение безнаказанности провоцировало многих чекистов на откровенный садизм. Если у А. Ю. Ватлина при изучении деятельности следователей Кунцевского РО УНКВД по Московской области сложилось мнение об отсутствии у них садистских наклонностей (97), то практика работы многих сибирских, а также, например, украинских чекистов говорит об обратном. Сотрудники Куйбышевского оперсектора УНКВД НСО соревновались в умении убить приговорённого к расстрелу ударами сапога в пах. О замначальника Следчасти УНКВД по Алткраю Т. К. Салтымакове один из его коллег заявил: «Салтымаков – зверь в образе человека, ничего человеческого в нём не осталось, он и смотрит-то на людей не как человек…» (98).
Практикант Особого отдела УНКВД по Алткраю П. П. Алмазов показывал: «Однажды начальник отдела Шутилин обратился к нам с призывом: “Ребята, кто хочет кулаки почесать, идёмте допрашивать [майора И. Н.] Цыганова!”» (99). Сотрудник СПО Харьковского УНКВД И. С. Друшляк на допросе откровенно показал о своей досаде, когда его начальники, вооружившись резиновыми палками, увели арестованного для избиения: «Я тогда ещё обиделся, что меня не пригласили…». Его коллега С. И. Дрибинский, избивая арестованного, приговаривал: «…Дурак, тебе при твоём здоровье много не надо, ещё один удар – и почки как не было!» (100).
Чекисты были также весьма мстительны, не чураясь при сведении счётов и криминала. В. М. Курский, будучи начальником Восточного отдела ПП ОГПУ по Северо-Кавказскому краю, в августе 1928 г. был исключён из ВКП (б) за причастность к убийству селькора газеты «Туалу-Джашау» в г. Микоян-Шахор Карачаево-Черкесии (101), однако вскоре оказался восстановлен и продолжал подниматься по служебной лестнице. В начале 1932 г. начальник Троицкого РАП ПП ОГПУ ЗСК старый чекист А. В. Матвеев и его подчинённые сфабриковали дело о «дискредитации ОГПУ» на директора Боровлянского лестранхоза, в разговорах с коммунистами упрекавшего чекистов в незаконных арестах специалистов и присвоении имущества лестранхоза. Д. М. Давыдов-Малышкевич, будучи помощником начальника УНКВД по Саратовской области А. Р. Стромина-Строева, по его указанию в 1938 г. сфабриковал дело на гражданина Обухова, оскорбившего Стромина и за это расстрелянного (102).
Точно так же видные чекисты мстили и своим коллегам. Убранный из Сибири Г. А. Молчанов, возвысившись, старался препятствовать карьерам своего бывшего начальника Б. А. Бака и его брата. Изгнанный с Украины в 1933 г. И. М. Леплевский поклялся вернуться и «рассчитаться со всеми»; получив в 1937 г. пост наркома внутренних дел УССР, Леплевский устроил среди чекистов республики настоящий погром (103). Начальник УНКВД по Оренбургской области А. И. Успенский перед отъездом на Украину «пропустил» через Военную коллегию Верховного суда целый ряд видных оренбургских чекистов, разоблачённых им как «заговорщики» (104).
Для чекистской психологии характерно отсутствие чувства вины у большинства работников НКВД, которые после ареста отрицали и смазывали своё участие в терроре. Начальник УНКВД по Полтавской области А. А. Волков на суде полностью отрицал нарушения законности, объясняя размах репрессий тем, что в область съехались «все офицеры и прочий контрреволюционный элемент» (105). Осуждённый начальник Минусинского оперсектора НКВД А. С. Алексеев в жалобе на необоснованность приговора указывал, что в 1937 г. им арестовано 2.300 «троцкистов», из которых свыше 1.500 расстреляно, а его подчинённые упирали на чувство классовой ненависти, которое диктовало им необходимость издевательств над арестованными и приговорёнными к расстрелу. Осуждённые отнюдь не за репрессии чекисты среднего и рядового звена апеллировали к своим былым карательным заслугам: начальник особого отдела 78-й дивизии в Томске П. А. Егоров заверял Сталина, что всегда был «беспощаден к врагам народа, и не только агентурным и следственным путём боролся с ними, но много, много сам физически уничтожал их». Рядовой оперативник КРО УНКВД по Алткраю И. И. Виер-Ульянов уверял судей трибунала: «Я сам боролся с врагами народа, не одну сотню я арестовал и расстрелял этих врагов» (106).
Начальник Шегарского РО УНКВД НСО И. Н. Пучкин, осуждённый в январе 1939 г. на 8 лет за нарушения законности, уверял, что «в числе привлечённых и осуждённых по линии УГБ по Шегарскому району не было ни одного невинного человека», а все нарушения законности заключались только в применении «выстоек» к арестованным. Пучкин обращаясь к руководству обкома и УНКВД, восклицал: «Я хочу работать, бороться с контрреволюцией, а вот… сижу в тюрьме, совершенно невинно привлечён, а самое большое наказание… – это меня исключили из рядов ВКП (б), отобрали политические права на жизнь». Допрошенные в 1940 г. пятеро работников Прокопьевского ГО УНКВД НСО категорически отрицали нарушения законности, признав только применение выстоек к арестованным (107). Сотрудник Куйбышевского оперсектора УНКВД НСО С. К. Иванов, обвинявшийся в невероятных по жестокости издевательствах над приговорёнными к расстрелу, в последнем слове заявил, что невиновен, а его коллега и не меньший садист И. Д. Малышев упирал на состояние своего здоровья, которое от работы по приведению приговоров в исполнение пришло в полный упадок (108).
Но для некоторых наказанных чекистов были характерны растерянность перед совершёнными деяниями и внутренняя опустошённость. Как показал осуждённый в 1940 г. к расстрелу бывший начальник отделения УНКВД по Приморскому краю Н. М. Мочалов: «…Мне даже страшно вспомнить, что мы делали. Я за эти дни всё понял, но почему мы это делали и для кого это было нужно, я не могу сказать» (109). В последнем слове комиссар госбезопасности А. И. Успенский заявил членам Военной коллегии В. В. Ульриху, А. Г. Суслину и И. В. Детистову, что «после того, что с ним случилось, он сам не хочет жить, а поэтому любой, даже самый суровый, приговор он примет с удовлетворением» (110).
Самые завзятые фальсификаторы после ареста подчас говорили о раскаянии. В январе 1940 г. С. П. Попов показал (вероятно, о своём участии в создании «белогвардейского заговора» 1933 г.) следующее: «Я фальсифицировал показания арестованных так же, как и другие следователи. Вначале мне внутренне тяжело было заниматься подлогом. Как мог, я успокаивал себя тем, что принимаю участие в уничтожении белогвардейской контрреволюции… В то же время сознание того, что я занимаюсь фальсификацией в следствии, совершаю большое преступление, мучило меня, нарушало моё спокойствие…». Комиссар госбезопасности 1-го ранга С. Ф. Реденс признал, что из арестованных им в Москве 36 тыс. чел. было много невиновных, а в Казахстане «без достаточных оснований» было осуждено до 4 тыс. чел. (111).
Арестованный начальник Томского ГО НКВД И. В. Овчинников писал следователям: «Да, безумная обстановка 1937 года, безумное проклятое время, тот психоз, которым были охвачены все мы, лишили разума и обрекли с неизбежностью рока на действия, которые возведены сейчас в преступление… […] Я был поражён установками на размеры операции, на упрощённый порядок следствия… переживал тогда жуткие минуты страшной внутренней борьбы, примерял свою совесть и рассудок, не согласные с этой операцией, с необходимостью выполнения долга службы, диктуемого сверху, со ссылкой на Москву, но бороться с этой линией УНКВД не смел, т. к. думал, что раз Москва требует, значит так надо, значит я оперативно и политически отстал, не вижу того, что видно с московской колокольни, на которой сидел Ежов. А ведь Ежов не только нарком НКВД, это для меня был прежде всего секретарь ЦК и председатель комиссии партконтроля. Это, как говорится, не фунт изюму. Все ссылки на него [со стороны УНКВД] я понимал прежде всего как ссылки на указания ЦК ВКП (б)» (112). В этом ярком заявлении, тем не менее, отсутствует объяснение того, почему Овчинников так искренне поддерживал соревнование по количеству арестов.
Бывший начальник УНКВД по Челябинской области Ф. Г. Лапшин, арестованный в 1939 г., в своих показаниях выделил особую главу «Как я стал преступником», в которой, в частности, писал: «Были моменты, когда во мне просыпались чувства совести, стыда и раскаяния. Являлось желание рассказать об этом откровенно и прекратить творимые преступления. Но боязнь ответственности останавливала, и я опять уходил в себя. Машина продолжала работать по-прежнему…» (113). А С. Н. Миронов покаялся только за кровь коммунистов: «За период своей антисоветской деятельности в Новосибирске до августа 1937 г. я принёс большой ущерб государству. Он определяется не только количеством невинных жертв, но и теми настроениями населения, которое воспринимало эти аресты. […] Я, как участник заговора, пропускал через тройку липовые дела на лиц, среди которых была некоторая часть ни в чём не повинных партийных и советских активистов… и за все невиновные жертвы, попавшие в это число, несу ответственность» (114).
Вместе с тем в чекистской среде рядом с исключительной жестокостью и равнодушием соседствовали обычные человеческие реакции. Видя мужество обречённых на казнь, иные чекисты испытывали уважение к своим жертвам. Бывший магаданский следователь М. Баранов вспоминал: «Помню как нас, несколько человек молодых чекистов, вызвали к начальнику управления и сказали, что мы будем сопровождать осуждённых от тюрьмы до места казни… И всё, что произошло потом, произвело на меня и моих товарищей такое сильное впечатление, что несколько дней лично я ходил словно в тумане и передо мной проходила вереница осуждённых троцкистских фанатиков, бесстрашно уходивших из жизни со своими лозунгами на устах» (115).
Отделы кадров в чекистских структурах и партийные организации накапливали большое количество доносов сотрудников. Донос, в сущности, являлся одним из важнейших регуляторов внутриведомственных взаимоотношений. Сочинение «сигналов» поощрялось начальством. Мания подозрительности и желание выслужиться демонстрацией высокой бдительности, желание подсидеть коллегу, подставить и оклеветать его стимулировали «сочинителей». Как пояснял ставший в 1937 г. жертвой доносов сослуживцев начальник Венгеровского РО УНКВД ЗСК Д. И. Надеев, «вся эта создавшаяся обстановка вокруг меня и привела к весьма распространённому в наших органах термину – “угробить”» (116).
Характерно донесение сотрудника Омского оперсектора ОГПУ М. М. Портнягина в 1933 г. о своём коллеге из Купинского РАП, безропотно терпевшем побои со стороны собственной жены, по мнению доносчика, именно потому, что та знала о нём какие-то компрометирующие вещи. Доносили обо всём: работника Особого отдела СибВО С. Г. Достовалова в 1934 г. во время партчистки критиковали за то, что он в доме отдыха переоделся в женское платье и пытался в таком виде пройти в столовую, а уполномоченный СПО Я. С. Турчанинов был вынужден категорически «отрицать факт покупки подрясника попу (отцу жены)» (117).
С одной стороны, чекисты должны были окружать себя только коллегами, с другой, недостаточная контактность тоже вызывала недоверие – сотруднику госбезопасности надлежало находиться под постоянным присмотром «своих». Работник ЭКО УНКВД ЗСК Б. В. Лукин летом 1934 г. говорил об особисте и бывшем разведчике Л. И. Макове: «Странным является то, что он живёт обособленной жизнью» (118).
Рядовые работники, руководствуясь карьерными соображениями и зная о правилах игры, при случае старались получить компрометирующую информацию на руководящих. В 1931 г. барнаульские чекисты М. И. Градополов и Марков «случайно прочли» письмо своего начальника, руководителя ОДТО ОГПУ ст. Барнаул А. Я. Мушинского, адъютанту начальника ДТО ОГПУ Омской железной дороги Р. П. Пурину (своему бывшему подчинённому), и в 1937 г. Градополов отмечал, что это письмо было «антисоветским», с жалобами на плохую жизнь (119).
Также чекисты нередко ввязывались в интриги против своего руководства. Характерно выглядит атака партийного бюро полпредства в июне 1932 г. на начальника ЭКО ПП ОГПУ ЗСК М. А. Волкова в связи с делом о «левацких загибах» начальника СПО Г. А. Лупекина. Лупекин, вёдший кружок политэкономии «повышенного типа» для сотрудников, заявлял, что в колхозах существует классовая борьба, что расценивалось бдительными коллегами как дискредитация колхозного строительства. Особист В. И. Лешин донёс, что начальник ЭКО Волков отказался прорабатывать этот актуальный вопрос, несмотря на «разоблачения» Лешина. В результате партбюро полпредства постановило (11 – за, двое – против) считать заявление Лешина «поступком абсолютно партийным», а дело на М. А. Волкова – передать в Зап.-СибКК ВКП (б) для расследования «непроработки актуальнейшего вопроса о классовой борьбе в колхозах», засекречивании Волковым разговора с Лешиным и неискренность при даче объяснений в партбюро (120). Насколько известно, этот эпизод не имел каких-то серьёзных последствий для успешной карьеры Волкова.
Что начальники, что рядовые чекисты чувствовали себя уязвимыми винтиками беспощадной машины и боялись друг друга: начальник мог легко арестовать рядового чекиста, но, с другой стороны, мог и оказаться мишенью какого-нибудь ловкого доноса. Так, враждебно настроенный к Ягоде начальник Воронежского УНКВД С. С. Дукельский в июле 1936 г. сообщал Ежову, что руководство ОГПУ ещё в 1933 г. располагало данными о «троцкистском центре» и сознательно проигнорировало эти данные. Сам же Ежов осенью 1938 г. оказался сильно скомпрометированным после письма-доноса в ЦК начальника УНКВД по Ивановской области В. П. Журавлёва (121). Партсобрание СПО УНКВД ЗСК в марте 1937 г. раскритиковало бывших руководителей УНКВД Н. Н. Алексеева, В. А. Каруцкого, М. А. Волкова и И. А. Жабрева, постановив «просить партком и командование собрать все факты, свидетельствующие о попустительстве и примиренчестве к врагам народа… со стороны т.т. Алексеева, Волкова, Каруцкого и Жабрева, и довести до сведения… командования и парторганизации соответствующих управлений НКВД» (122).
Поддержание высокой «чекистской бдительности» было предметом постоянных устремлений начальства ОГПУ-НКВД. Строгие правила внутреннего распорядка запрещали обсуждение работы сослуживцев, чекисты не имели права интересоваться тем, что происходит в других подразделениях. Секретность работы в СПО УНКВД ЗСК летом 1937 г. была такова, что, например, работникам КРО строго запрещалось посещать ту часть управления, где помещались кабинеты следователей СПО. Запрет объяснялся тем, что в СПО допрашивались видные деятели партийно-советского и военного аппарата. Начальник Особого отдела УНКВД по Алткраю И. Я. Шутилин запрещал подчинённым интересоваться «методами работы сотрудников других отделов», а его любимой поговоркой была фраза: «не выносить сор из избы» (123).
Тем не менее, чекисты нередко пренебрегали ведомственными инструкциями, с помощью которых руководство «органов» пыталось, в частности, засекретить свою структуру. Например, приказ АОУ ОГПУ от 27 июня 1929 г. обращал внимание сотрудников, что те, обращаясь в различные учреждения и заполняя анкеты, указывали наименования отделов и отделений ОГПУ, где работали. Приказом было предписано впредь в анкетах и частной переписке указывать, что имярек – просто «сотрудник ОГПУ». Однако в анкетах, заполнявшихся чекистами, избранными на те или иные партийные конференции в 30-е годы, довольно часто встречались указания на конкретные места работы. Поддерживая режим конспиративности, секретная часть ЗСКИК в ноябре 1930 г. направила всем РИКам и горсоветам циркуляр с указанием не требовать сведений о численности отдельных частей и органов ОГПУ и количестве избирателей в них (124).
Полпред Л. М. Заковский, вдруг обнаружив (через пять лет после начала работы в Новосибирске!), что в здании ПП висят таблички с названиями подразделений, в приказе от 21 июня 1931 г. недовольно отметил: «Структурное построение аппарата и методы работы органов ОГПУ должны быть абсолютно конспиративные, между тем… на дверях комнат и кабинетов… имеются надписи вроде: “1 отделение Секретно-Оперативного отдела”, “Оперативное отделение”, “Специальное отделение”, “Начальник № отдела”… вывешиваются на местах, открытых для посторонних посетителей, различные списки, объявления с переименованием личного состава органов ОГПУ и должностей… дающие постороннему посетителю полное представление о том, как у нас построена работа». Полпред велел снять все таблички и заменить названия отделов на цифровую нумерацию. Личный состав обязывался прекратить получение частной корреспонденции через ОГПУ; также впредь запрещалось «в общественно-партийной работе» упоминание названий отделов (125). Впрочем, последнее часто не соблюдалось даже в более строгие к правилам конспирации последующие годы (126).
Мания секретности, исходившая от начальства, разбивалась об интенсивные слухи и сплетни о кадровых назначениях, взысканиях и поощрениях. О прекрасном знании и широком распространении внутренней информации рядовыми оперативниками говорит личное письмо работника ЭКО ПП ОГПУ ЗСК В. П. Казачука, где он в декабре 1931 г., в частности, сообщал приятелю о ситуации в органах ОГПУ Кузбасса и Томска: «[Особоуполномоченный] Врублевский вернулся из Щегловска [Кемерова] и говорит, что там обнаружили у Николая Прокопьевича [Осетрова] наибольший бардак. В Томске, говорят, даже ещё больший бардак, даже аппарат ЭКО разгоняют. Скоро будете об их делах приказ читать. […] Ну как там новое начальство? Что это у вас пожары начались, не можете без происшествий. У Осетрова после меня взрывы, у вас пожары? Ай! Ай! Как не везёт [начальнику Анжеро-Судженского ГРО ОГПУ А. В.] Кузнецову […]» (127).
Чекисты откровенничали и с агентами. Омский особист Н. В. Бельтиков, встретившийся в декабре 1936 г. с заместителем управляющего ГВФ Запсибкрая и одновременно осведомителем Бородатовым (в присутствии сексота «Белочкина»), рассказывал в ресторане о том, как подсиживал Бородатова оперативник Г. Л. Кацен, «обслуживавший» систему ГВФ. Бельтиков заявил, что в особом отделе авиабригады «собрались все интеллигенты, шептуны, службисты… занимаются подсиживанием, а не помогают руководителям подразделений». Бородатов знал, что предшественник Кацена И. И. Наволошников был арестован «якобы за знакомство с китайским генералом во время сопровождения». Когда он сказал об этом Бельтикову, заодно признавшись в дружбе с Наволошниковым, чекист ответил: «Да, за знакомство с иностранцами наших сотрудников много сидит, вот сидит в тюрьме на 10 лет начальник особого отдела Омского обл. упр. НКВД [Ю. И.] Маковский за связь с одной немкой шпионкой. Сидит один уполномоченный [вероятно, А. Д. Лубенец – А. Т.], который выдал своё оружие одному коммунисту, а он оказался террористом и из этого нагана хотел убить секретаря обкома т. Булатова. И ещё много других». Агент «Белочкин» доносил, что подобные разговоры «морально убили его» (128).
В чекистской среде хорошим тоном считалось проявлять бдительность демонстративно. Для крайней нетерпимости к врагам из «своих» характерна резолюция внеочередного партийного собрания сотрудников ОДТО ОГПУ ст. Барнаул в апреле 1934 г., в которой они постановили «клеймить позором врага рабочего класса» Е. В. Николаеву-Матвееву (арестованную бывшую машинистку ОДТО, якобы передавшую некие секретные документы мужу, «контрреволюционеру» Николаеву, и получившую 5 лет за участие в мифической шпионской группе, состоявшей из работников станции) и предлагали «возбудить вопрос перед соответствующими органами о применении к ней расстрела» (129).
В марте 1935 г. сотрудники ЭКО УНКВД ЗСК наперебой жаловались на игнорирование старшими коллегами их «сигналов». М. П. Хохлов заявил: «Один из гостей монтёра Кочнева исписал стены в уборной комбината антисоветскими стихами. Я об этом сообщил Особоуполномоченному, но до сего времени в части выявления виновных ничего не сделано». Активный оперработник Н. Х. Мелехин донёс, что уполномоченный Мартайгинского РО НКВД И. Е. Мыскин, «выехав в район для проведения следствия, заехал на квартиру к руководителю диверсионной группы и с ним занялся пьянкой. Этот факт мной сообщён Особоуполномоченному, но до сего времени почему-то мер никаких не проведено» (Мыскин продолжал работать в НКВД, что говорит о надуманности доноса). И даже то, что бывшая сотрудница УНКВД Овечко вышла замуж за «чужака-харбинца», свидетельствовало, по мнению выступавших, о недостаточной бдительности чекистского коллектива (130).
Обстановка террора подстегнула манию подозрительности. Прямо на партийном собрании коллектива УГБ УНКВД ЗСК в апреле 1937 г. был арестован (а впоследствии расстрелян) оперативник аппарата особоуполномоченного А. И. Вишнер. После хора обвинений в том, что он в 1924 г. перебежал румыно-советскую границу с вражескими целями, Вишнер потерял самообладание: «Решать судьбу людей под впечатлением, экспромтом, не разобравшись как следует, нельзя. […] Я ничего не путаю… Что вы искусственно пришиваете дело? Что вы из меня искусственно хотите сделать врага?» В ответ прозвучала реплика с места: «За оружие не хватайся». Тут же оперативник Д. Т. Кононов, который только что был отведён при голосовании в члены парткома после заявления коллеги о том, что Кононов «в отдельной папочке» хранит свои «антипартийные» газетные статьи (в 1944 г. Кононова за пыточное следствие осудят на 10 лет), заявил: «Мы все видели, как Вишнер, выйдя из себя, оскорбляя собрание, хватался за оружие. Предлагаю президиуму изъять оружие у Вишнер[а]» (131).
Фиксировались и неосторожные высказывания детей чекистов, которые свидетельствовали о разговорах, ведущихся родителями в семейном кругу. В июле 1937 г. партком УГБ УНКВД ЗСК отмечал, что дети сотрудников, отдыхающие в пионерлагере, не соблюдают режим, хулиганят, совершают побеги, а также допускают антисоветские проявления: имелись в виду «клевета на т. Сталина ребятами Шарова и Ильина», а также «выступление» дочери К. Г. Селедчикова, предложившей назвать лагерь именем Тухачевского (132).
Бдительность приобретала гротескно-параноидальные черты. Заместитель начальника КРО УНКВД ЗСК А. Н. Печёнкин в 1937 г. уверял коллег: «В нашей столовой продолжает работать террорист. В такой обстановке, товарищи, можно неприятно покушать». Секретарь Нарымского окротдела НКВД Т. И. Плаксин после ареста своего начальника С. С. Мартона в 1938 г. говорил: «Подозрительна переписка Мартона с цветочными организациями, подписи на письмах иностранные, текст цифровой (№ № заказов) и весьма подозрителен на шифр» (133). В июне 1939 г. «за подхалимство к врагам народа» (утверждения о готовящихся теракте против С. П. Попова и отравлении его заместителя Е. П. Никольского), а также фальсификацию следственных документов и клевету был исключён из партии сотрудник Особотдела УНКВД по Алткраю П. П. Алмазов (134).
Пуще огня чекисты боялись попасться на связях с неблагонадёжным человеком. Полпред Л. М. Заковский предупреждал подчинённых, что у них должен быть сжатый круг знакомств и пьянствовать они могут исключительно в своём кругу. В мае 1937 г. оперативник Особого отдела СибВО П. Н. Басюк заявил, что, после указания пересмотреть круг своих знакомых, обнаружил человека, связанного с троцкистом: «Я об этом сообщил парторгу и тут же порвал с ним связь» (135).
Подлинной манией начальства было опасение того, что через «чуждых» жён и прочих родственников на чекистов врагами и шпионами может оказываться влияние. Е. Г. Евдокимов и Н. И. Ежов на февральско-мартовском Пленуме ЦК так высказались по поводу арестованного крупного чекиста польского происхождения И. И. Сосновского: «Надо только посмотреть на морду этого Сосновского – чужая морда! (Смех. Ежов. Четыре жены были – все иностранки и все шпионки. Об этом все знали.)».
Ежов, выступая в феврале 1938 г. перед чекистами Украины, подчеркнул, что основной компромат в их среде исходил «по линии жены… как ни посмотришь, жена или белогвардейка, или жена расстрелянного офицера, или дочь губернатора или что-то такое» (136). Сходная ситуация была характерна для чекистов всех регионов. Вероятно, им было психологически очень важно получить более образованных и воспитанных женщин, происходивших из хороших семей; работал архетип: «убить врага и забрать себе его женщину». А оставшиеся вдовами жёны расстрелянных офицеров, священников, чиновников и прочих «бывших» видели в браках с чекистами шанс устроить разрушенную судьбу, получить в жизни опору на плечо победителя, продемонстрировавшего силу, жестокость и удачливость. Чекист был выгодной партией, хотя брак или сожительство с ним вынуждали женщин порывать с привычным кругом общения. Жена чекиста должна была быть, как жена Цезаря, выше подозрений.
Чекист, политически скомпрометированный своими родственниками, попадал в предельно дискомфортную ситуацию. Когда у работника КРО УНКВД НСО Л. А. Маслова арестовали брата, он продолжал работать в НКВД и, встретив на службе замначальника КРО А. Н. Печёнкина, согласно уставу его приветствовал: «Печёнкин гордо отвернулся и взглянул на меня, как обычно смотрят на преступника. Меня словно электрической искрой обожгло и по телу пробежал мороз». Его старший коллега В. Д. Качуровский, которого подозревали как тайного поляка, «до слёз доводил свою мать», выпытывая происхождение своей «ненавистной» фамилии (137).
Если враг или подозрительный обнаруживался среди родни, то чекист был обязан сообщить об этом начальству и оборвать любые связи с родственником. Отречение от близких было очень распространённым явлением. В 1930 г. начальник Томского окротдела ОГПУ И. А. Мальцев после 8 лет брака оставил свою жену А. С. Мальцеву из-за того, что её родственников «раскулачили». Уполномоченный ЭКО Сталинского горотдела ОГПУ Г. В. Галактионов в 1933 г. получил строгий партвыговор с предупреждением за связь с женой (дочерью жандарма, расстрелянного красными, служившей делопроизводителем в колчаковской милиции) и затягивание развода с ней (138). С. П. Попов после ареста в 1937 г. работника немецкого консульства (и сексота Особого отдела) В.-Г. Кремера, с которым оказалась знакома его супруга, немедленно с ней развёлся и вскоре благополучно оказался выдвинут на должность начальника УНКВД по Алткраю (139).
Если со стороны супруги чекиста имелись арестованные родственники, то от неё также требовали порвать все отношения с ними. Работник КРО УНКВД НСО С. К. Адяев в конце 1938 г. писал в автобиографии, что отец его жены был репрессирован за «вредительство», но жена порвала связь с семьёй и обещала никогда не общаться с родителями: «У нас имеется дочь в возрасте 1 года, из-за которой я сохранил до настоящего времени семейную жизнь с Горбуновой…» (140).
Для чекистов была типичной готовность и лично разоблачать политически сомнительных родственников. Видный сотрудник УНКВД по Харьковской области Д. Н. Медведев (будущий легендарный партизан) в письме руководству просил направить его «в Москву на розыски брата Александра с легендой о том, что я якобы за троцкистские колебания исключён из партии и уволен из органов ЧК», чтобы в «кратчайшие сроки войти в доверие к Александру и разработать его и его связи» (141).
Своё участие в репрессиях против «неподходящей» родни чекисты постоянно выпячивали, заявляя об этом публично. Райуполномоченный ПП ОГПУ ЗСК по Алейскому району И. Г. Лисин в 1931 г. «окулачил» отца жены и сослал его в Нарым. Практикант особого отделения Омского оперсектора ОГПУ Н. Я. Шурмухин в 1934 г. рассказывал на партчистке, что его отец был «раскулачен», в 1931 г. арестован по ст. 58 УК, затем освобождён и приехал к сыну: «Мы с братом отказывались от отца, об этом подавали заявление бывшему начальнику оперсектора Клейнбергу»; думая, что отец сбежал, Шурмухин с братом сами задержали его и привели в ОГПУ (142). Парторг УГБ УНКВД ЗСК Г. И. Орлов в 1937 г. заявил: «Жена – приёмная дочь бывшего торговца, лишенца и сосланного. Принимал личное участие в выселении отца жены». Начальник Черногорского ГО Хакасского облНКВД А. Г. Керин весной 1937 г. арестовал «раскулаченного» дядю и немедленно сообщил об этом в Отдел кадров УНКВД по Красноярскому краю (143).
В период террора скомпрометированные неподходящим родством чекисты часто предлагали крайние меры для подтверждения собственной лояльности. Работница ОК УНКВД ЗСК А. П. Пуртова после ареста своего бывшего мужа чекиста А. И. Вишнера публично заявила: «Вишнер достоин уничтожения. Я столько с ним пережила как член партии, что, если бы мне дали возможность, у меня не дрогнула бы рука его уничтожить». Работавший в 1938–1939 гг. заместителем начальника Хакасского облотдела НКВД Б. Г. Заблудовский так написал в письме Сталину об отношении к брату: «Случайно узнал, что брат Марк арестован. Я за брата не отвечаю. Если он враг, сам готов его расстрелять» (144).
Эта готовность расстрелять при необходимости и близкого человека не являлась фразой. Когда работника СПО Бийского РО НКВД В. Е. Большакова в 1934 г. исключили из партии за использование служебного положения и притупление бдительности, тот, заверяя начальство в своей полной лояльности, утверждал, что через него прошло и расстрельное дело человека, приходившегося ему родственником. Большаков пояснял, что ему было неловко выпячивать этот факт из соображений секретности: «Парторганизация райотдела НКВД хорошо знала, что я лично… арестовал и вёл следствие по… родственнику жены, и я лично проводил дальнейшие операции по этому родственнику; не мог же я везде и всюду кричать, что я-де своего родственника расстрелял» (145).
Отказ от участия в казни родственника мог навлечь серьёзные обвинения. На одного из виднейших работников СПО УНКВД ЗСК К. К. Пастаногова в течение ряда лет поступали доносы, обвинявшие чекиста в том, что в 1930 г. тот уклонился от участия в наряде, который должен был расстрелять его родного дядю, и что среди барабинских чекистов «были в то время разговоры, осуждающие этот поступок». Ещё в 1934 г. Пастаногов во время партийной чистки открещивался от своих дядей по отцу – фельдфебеля и урядника: «я содействовал вычистить одного дядю из профсоюза». Однако его сослуживец А. Г. Луньков настойчиво сигнализировал о былом малодушии коллеги, подчёркивая, что приговор над Пастаноговым-дядей в исполнение «приводил лично я». В 1937 г. из этих препирательств возникло «дело».
Правда, начальник УНКВД С. Н. Миронов счёл необходимым заступиться за активного оперативника, заявив следующее: «Приводить в исполнение приговор может не всякий чекист – просто иногда по состоянию здоровья, поэтому выдвигать его как мотив прямого политического обвинения будет не совсем правильно, особенно имея в виду, что Пастаногов не был назначен в этот наряд. На его дядю первые материалы о контрреволюционной деятельности поступили от тов. Пастаногова. И если бы даже Пастаногов заявил, что ему неудобно идти расстреливать дядю, здесь, мне кажется, не было бы нарушения партийной этики». Разъяснение было принято, и собрание постановило считать своего товарища «реабилитированным», отметив, что по отношению к нему не была проявлена должная «партийная чуткость» (146).
Массовые аресты неизбежно затрагивали близких и дальних родственников чекистов, которые иногда вступались за них: человеческие чувства перебарывали служебный долг. Заместитель управляющего Томской ИТК № 1 по оперчасти И. П. Кожевников в ноябре 1937 г. был исключён из партии за разглашение гостайны и сочувствие арестованному тестю (написал тёще письмо с сожалением об аресте тестя и «давал советы, как его выручить из-под ареста»). Вскоре ему вернули партбилет, поскольку Кожевников «проделал большую работу по разоблачению врагов», а с женой развёлся; но в августе 1938 г. чекиста тем не менее арестовали за связь с бывшей женой и отсутствие борьбы с врагами народа в ИТК, осудив на 2 года ИТЛ (147).
Будущий начальник УНКВД по Читинской области П. Т. Куприн, являясь ещё чекистом средней руки, добился в 1937 г. освобождения брата, осуждённого за дискредитацию власти. Есть сведения, что заместитель начальника УНКВД ДВК М. А. Каган в 1938 г. был арестован и расстрелян за то, что укрыл на своей квартире бежавшего из тюрьмы брата-«троцкиста» (148). Замначальника УНКВД по Омской области А. С. Рассказчиков в конце 1939 г. был снят с работы за помощь посылками и деньгами репрессированным родственникам – брату, арестованному в 1937 г. как враг народа, и сосланному «активному эсеру» тестю (149).
Ради любви чекист подчас мог рискнуть партбилетом, карьерой и даже жизнью. Работник ОГПУ Крыма и помначальника УНКВД по Дальнему Северу П. С. Бондаренко был женат на М. С. Черенковой (150) – вдове расстрелянного в 1930 г. уполномоченного ИНФО ОГПУ «троцкиста» Б. Л. Рабиновича. Оперработник и парторг Барабинского РО УНКВД НСО В. И. Артемьев в марте 1940 г., оставив жену с двумя детьми, тайно от парторганизации РО НКВД женился на Аввакумовой – жене арестованного в 1937 г. "врага народа" индуса-инженера К.А. Довлетхеля. Аввакумова сама подлежала аресту как жена врага народа, но чекист, несмотря на соответствующий приказ НКВД СССР, не передал руководству ОДТО НКВД ст.Барабинск материалы на её арест. Барабинским РК ВКП (б) Артемьев был исключён из партии «за потерю революционно-чекистской бдительности» и уволен из НКВД (151). За женитьбу на женщине «враждебной национальности» – эстонке – был уволен из «органов» и знаменитый исполнитель приговоров над 1.111 узниками Соловецкой тюрьмы в 1937 г. М. Р. Матвеев (152). Но случаев, когда от близкого человека отказывались и предавали, было, пожалуй, гораздо больше.
Своеобразной семьёй для чекистов выступали кланы, как правило, очень быстро складывавшиеся вокруг заметных в мире ОГПУ-НКВД фигур. Образование «придворного» окружения было типичным для всех партийно-советских начальников, и чекисты не были исключением (153). Хотя Политбюро в августе 1931 г. и запретило руководящим работникам ОГПУ брать на новое место работы «кого бы то ни было из близким им работников» (154), это решение чекистами откровенно саботировалось.
Клан Ягоды оказался настолько прочен, что сменивший Ягоду Ежов первые недели буквально ничего не мог делать и с подачи Сталина получил в качестве неформального начальника Отдела кадров НКВД имевшего счёты с Ягодой бывшего начальника СОУ ОГПУ Е. Г. Евдокимова. Только после отстранения начальников ведущих отделов ГУГБ НКВД и откомандирования их на периферию Ежов смог установить в наркомате строгое единовластие. Новый нарком активно опирался на кланы, сложившиеся вокруг Евдокимова, Фриновского, Реденса, Заковского, но действовал по принципу: сегодня я этому чекисту поручаю важный допрос другого чекиста, а завтра арестовываю его самого (155).
Прибывавшие к новым местам службы чекисты-руководители немедленно начинали формировать своё окружение. Как показывал работник Транспортного отдела Г. М. Вяткин, осенью 1936 г. в УНКВД ЗСК быстро сложилась «крепко спаянная группа»: начальник управления В. М. Курский, его зам А. И. Успенский, а также основные следователи – С. П. Попов, Д. Д. Гречухин, А. А. Яралянц, М. И. Голубчик, А. П. Невский, Г. Д. Погодаев – «на работе и в быту находились в тесных дружеских отношениях» и свободное время проводили на загородной даче. Начальник УНКВД по Алткраю Серафим Попов сплачивал доверенных сотрудников как продвижением по службе и квартирами, так совместными застольями и, как отмечал его секретарь, «атмосферой круговой поруки» (156). В начале 1938 г. А. И. Успенский на предложение Ежова подобрать людей для переброски на Украину взял к себе видных чекистов Г. М. Вяткина, Д. Д. Гречухина, И. А. Жабрева, А. Н. Троицкого, А. А. Яралянца, с которыми работал в Новосибирске и Оренбурге (157).
Кланы нередко укреплялись семейными связями. В «органах» служили родственники известных чекистов: два брата М. Д. Бермана, брат и сестра В. А. Каруцкого, брат и сестра Б. А. Бака, два брата будущего генерал-лейтенанта МГБ Г. С. Жукова и т. д. У видного работника КРО УНКВД НСО Л. К. Соловьёва в системе госбезопасности в конце 30-х годов работали три брата; столько же братьев-чекистов имелось на 1939 г. и у его коллеги-транспортника И. П. Губанищева (158). Очень часто привлекались на работу в ОГПУ-НКВД жёны чекистов. В середине 30-х в УНКВД ЗСК семейные пары П. Н. Созонёнка и А. И. Созонёнок-Григорьевой, М. И. и А. С. Пуговкиных, А. И. Вишнера и А. П. Пуртовой, Н. А. Гротова и Д. Ф. Зотовой были оперработниками, но обычно женщины-чекистки работали машинистками, секретарями и на т. п. должностях. Частым явлением были «внутрисистемные» браки: сестра братьев Бак Мария была замужем за Б. Д. Берманом, сестра начальника Нарымского оперсектора ОГПУ З. И. Рабиновича Фрида – за оперработником ПП ОГПУ ЗСК Г. И. Бейманом, а сестра помначальника ИНО ГУГБ НКВД Н. М. Шнеерсона являлась супругой З. И. Рабиновича (159).
Один из краеугольных камней любой касты – принцип защиты «своих», сочетающийся с одновременными разоблачениями и «подставами». Круговая порука чекистов – одна из типичнейших черт их психологии. С точки зрения Дзержинского, Менжинского и, особенно, Ягоды, вынесение сора из избы наносило ущерб репутации «органов», поэтому они предпочитали даже серьёзно провинившихся работников перебрасывать на периферию, переводить в систему ГУЛАГа, в крайнем случае, увольнять. В 1932 г. Ягода настойчиво возражал против реальных наказаний для сотрудников ОГПУ Татарии, участвовавших в массовых хищениях спирта, и, несмотря на то, что вопрос об этом скандальном деле рассматривался в Политбюро, полпред ОГПУ по ТатАССР Д. Я. Кандыбин отделался лишь увольнением (160). Осуждённые за уголовные дела чекисты как правило получали умеренные наказания, быстро освобождались и нередко возобновляли работу в главном отстойнике для проштрафившихся чекистов – ГУЛАГе. Подобное отношение к кадрам госбезопасности благополучно пережило времена Ягоды, в результате чего амнистированный чекист, годами прозябающий где-нибудь в глуши или в лагерной системе, стал постоянной фигурой в «органах».
Порой по чекистским кланам наносились направленные удары, причём и до эпохи 1937 г. Например, в 1929 г. за букет уголовных преступлений было «раскассировано» руководство ГПУ Азербайджана, в 1931 г. та же участь постигла начальствующих чекистов Казахстана, а в декабре 1934 г. в связи с убийством Кирова крупная чистка обрушилась на Ленинградское УНКВД, когда Ежов снял с работы три сотни чекистов из 2.747 и 21 чел. осудил к заключению в лагеря (сталинский разгон руководства союзного ОГПУ летом 1931 г. стоит здесь несколько особняком). В начале 1936 г. за хищения, растраты, подлоги и пьянство были сняты и пошли под суд руководящие работники УНКВД по Кара-Калпакской АССР Узбекистана во главе с Ф. Д. Ульдриком (161).
Широте репрессий среди чекистов в обстановке «Большого террора» способствовали аресты местного руководства НКВД, неизменно вызывавшие разгром приближённых к ним кадров. В конце 1938 – начале 1939 г. во всех управлениях НКВД, помимо начальников и их заместителей, сменились и начальники основных отделов, что означало разрушение кланов, созданных вокруг первых лиц УНКВД. После окончания террора формирование кланов возобновилось как вокруг высшего руководства (Берия, Абакумов), так и на местах.
Важно отметить, что самостоятельно уйти с чекистской службы было очень непросто. Считалось, что быстрое увольнение неподходящего сотрудника компрометирует принявших его руководителей, поскольку систему покидал человек, уже осведомлённый о секретных методах работы. Понимание того, что чекистская работа заключается в вербовках, проведении провокационных «оперативных игр», беспощадном следствии и расстрелах вызывали у начинающих работников психологический перелом. Большая часть соглашалась с предложенной судьбой, остальные пытались сопротивляться.
В 30-х годах добровольное оставление «органов» часто стоило партбилета. Так, в 1934 г. практикант Особого отдела ПП ОГПУ по ОбскоИртышской области Я. П. Азаренко несколько недель спустя после зачисления на службу был исключён из партии за подачу заявления об увольнении и «дезорганизационную работу среди молодых сотрудников ОГПУ» (162). Когда курсанты основанной в 1935 г. новосибирской школы НКВД подавали рапорты об отчислении, эти попытки расценивались как «дезертирство с боевого участка классовой борьбы» и решительно пресекались. После соответствующих внушений курсанты забирали заявления и публично каялись на комсомольском собрании в своём «антипартийном и трусливом поступке» (163).
Даже болезненное состояние не гарантировало от обвинений в дезертирстве: курсант оперкурсов при УНКВД ЗСК И. Г. Гуль, болевший туберкулёзом, в 1935 г. был арестован и осуждён на 2,5 года принудработ «за симуляцию в учёбе и разлагательскую работу среди слушателей». Работники неоперативных отделов также считались проходящими воинскую службу и не могли покинуть её добровольно. В 1935 г. под судом оказался фельдъегерь Вагайского РО УНКВД по Омской области И. П. Чистяков, который, воспользовавшись печатью РО и подделав подпись начальника, изготовил себе справку об увольнении со службы в НКВД (164).
В годы террора возможности добровольно покинуть НКВД ещё более сузились. Мобилизованный в УНКВД ЗСК в 1937 г. А. Г. Постнов позднее говорил, что «делал попытки уйти с этой работы, но по этому вопросу со мной не стали даже разговаривать». Начальник УНКВД НСО И. А. Мальцев внушал молодым чекистам, что из НКВД есть два выхода: либо на пенсию, либо в тюрьму. Однако случаи дезертирства оперсостава в последующий период нам известны: 27-летний оперативник КРО УНКВД по Читинской области З. А. Зарипов был уволен 30 декабря 1940 г. из НКВД за неявку на работу, а затем исключён из партии за самовольный выезд из области в неизвестном направлении (165).
С точки зрения начальства, чекист, если не был политически скомпрометирован, обязательно оставался «своим», поэтому избавлялись в первую очередь от неэффективных следователей. Работники, дававшие «высокие оперативные показатели» (т. е. большое количество законченных следственных дел, а также завербованных, арестованных, расстрелянных), были надёжно защищены статусом хорошего оперативника. Они нередко могли безнаказанно совершать тяжкие проступки, а в случае уголовного преследования рассчитывать на снисхождение ведомственного суда – Коллегии ОГПУ или военного трибунала.
Всякий чекист одновременно находился под двойным щитом (членство в партии хорошо защищало от уголовного преследования, а принадлежность к «органам» защищала ещё лучше), но и под двойным мечом тоже: неожиданного удара можно было ожидать и от партийных властей, и от собственного начальства. Как во всякой диктаторской системе, главным фактором должностного успеха были личные связи: если покровитель шёл в гору, его окружение получало от этого немалые выгоды, если же происходило падение с номенклатурных высот, то оно сопровождалось крахом карьеры многих соратников меньшего калибра.
Для психологии чекистов были характерны мифы, причём они сами активно выступали мифостроителями, решая свои ведомственные задачи по дезинформации как врагов, так и своих. Миф о врагах и заговорах повсюду, предлагаемый партийно-советской верхушке, был гарантией поддержания авторитета, получения новых штатов, наград и поощрений. Чекисты в течение всех 20–30-х годов ежегодно ожидали вооруженной интервенции со стороны Англии, Франции, Польши, Японии, создавали мифы о проникновении в СССР многих тысяч шпионов империалистических разведок и белоэмигрантских центров.
Другая часть чекистской мифологии обслуживала внутренние потребности ведомства. Пытаясь сохранить реноме, чекисты после 1938 г. распускали слухи о том, что Ежов – сумасшедший, который попал в психбольницу, или что, например, настоящий начальник УНКВД по Читинской области Г. С. Хорхорин был убит похожим внешне на него врагом, чтобы затем осуществлять террор против невинных граждан, но был разоблачён и понёс заслуженную кару (166). Эта дезинформация послужила основой для создания в последующем мифа о немногих карьеристах и основной массе «честных чекистов».
Н. Я. Мандельштам писала, что в чекистской среде «для поддержания духа муссировались романтические легенды о ночных опасностях» и вспоминала «рассказ о том, как Бабель, отстреливаясь, опасно ранил одного из “наших”, как выразилась повествовательница, дочь крупного чекиста, выдвинувшегося в 37 году». Особенно циничная дезинформация касалась судеб расстрелянных. Многие родственники известных людей вспоминали, как в 40–50-е годы получали информацию о том, что их близкие живы и находятся в лагерях. Так говорили о И. Э. Бабеле, М. Е. Кольцове, С. Ф. Реденсе и др. (167).
Чекистская среда была органически отзывчива на всевозможные мифические объяснения жизненных явлений. Уровень интеллекта и духовных потребностей чекистов, как правило, был очень невысоким, что определялось преимущественным происхождением из низов, малограмотностью, презрением к «сильно образованным» – как склонным к лишним рассуждениям и потому неблагонадёжным. Секретарь ЦК Н. И. Ежов в 1935 г. с досадой отмечал, что даже самые подготовленные следователи, успешно провёдшие в Москве дело на «зиновьевцев», «в разговорах с оппозиционерами терялись, так как многие не знают не только оппозиционной борьбы зиновьевцев, но и истории партии вообще». Ежов сообщал Сталину о ленинградских чекистах: «…Общее, что бросается в глаза среди чекистов, это пренебрежительное отношение к чтению, к культуре, к знаниям» (168).
Неразвитые сельские парни, загруженные службой, не имели ни возможности, ни, как правило, желания серьёзно работать над повышением уровня образования, ограничиваясь в массе своей зубрёжкой работ Сталина и прочих вождей. Из области литературы от них требовалось знать что-нибудь из Горького, «Как закалялась сталь» и пр. Читавшиеся чекистам лекции также были в основном посвящены официозному истолкованию политических и исторических вопросов.
Из-за низкого образования чекисты порой испытывали комплексы. Как говорил в мае 1937 г. оперативник Особого отдела СибВО П. Н. Басюк, «приходилось встречать арестованных, которые политически развитее тебя, и когда ты допрашиваешь его и чувствуешь это, то становится как-то неприятно». Весной 1941 г. секретарь новосибирского ГК ВКП (б) И. А. Волков сокрушался: «…Иногда при утверждении работника НКВД спрашиваешь, что ты знаешь по этим главам [“Краткого курса истории ВКП (б)” – А. Т.] или, назови, какие книжки прочёл за последний месяц, и иногда такие фортели выкидывают, что поражаешься» (169).
С другой стороны, весьма образованные чекисты, вроде А. Х. Артузова, Н. Н. Алексеева, В. А. Балицкого, Г. И. Бокия, В. Р. Менжинского, В. Н. Меркулова и других, отличались не меньшей жестокостью, чем их коллеги с низким образованием, и, являясь авторитетными руководителями, в первую очередь рождали мифы о врагах и заговорах. Показательно, что аппарат нацистской тайной полиции наполняли преимущественно отлично образованные офицеры, которые вряд ли уступали в жестокости своим малограмотным советским коллегам. Это говорит о том, что идеология, жестокие приказы и примеры со стороны коллег оказывают более развращающее влияние на личность, нежели отсутствие умственного кругозора и интеллектуальных потребностей.
Мифы о врагах и заговорах не могли отвлечь многих чекистов от тягостных мыслей о своей дальнейшей судьбе. Постоянные кампании поиска врагов внутри ОГПУ-НКВД рождали у работников тайной полиции опасения разделить участь своих жертв. Ежов в 1938 г. обречённо говорил младшим коллегам, что близок черёд расправы и с ежовской генерацией чекистов, которая повторит судьбу сподвижников Ягоды (170). Руководители НКВД и, в меньшей степени, остальные чекисты все годы террора прожили с мыслью о том, что их очередь идти на плаху может подойти в любую минуту. И чтобы миновать или хотя бы отодвинуть эту мрачную перспективу, они были готовы на всё. Мало кто выбирал путь уклонения от репрессий, основная масса усердствовала в истреблении ни в чём не повинных людей. Отвечая кузену-разведчику, попрекнувшему С. Н. Миронова тем, что у него «руки в крови», этот комиссар госбезопасности отрезал: «Я сталинский пёс и мне иного пути нет!» Высокие оклады и привилегии видных чекистов маскировали ужас совершавшегося. Вдова С. Н. Миронова Агнесса Миронова-Король нашла точную формулировку для психологии тогдашней номенклатуры, полностью разделявшуюся и ею самой: «жила зажмурившись» (171–173).
Инакомыслие и даже прямые отказы участвовать в репрессиях также были довольно распространённым явлением, хотя в целом работники ВЧК-ОГПУ были едины в желании беспощадно преследовать врагов режима. В конце 20-х годов среди чекистов в основном наблюдались попытки смягчить репрессии в отношении «врагов партии», ибо сторонники Троцкого воспринимались как заблудшие, но свои, а некоторая часть чекистов разделяла взгляды оппозиции (174).
Так, замначальника ИНФО Ачинского окротдела ОГПУ М. И. Шумилов в июле 1929 г. критиковался во время партчистки за то, что в период «оперативных действий над троцкистами проявил нерешительность и сочувственное отношение к ним как к арестованным», а практикант того же окротдела И. Н. Яшин обвинялся в том, что «при операции по изъятию оппозиционеров-троцкистов сочувственно отнёсся к таковым и вне всяких разрешений устраивал свидания последним». Летом 1929 г. помощник уполномоченного ИНФО Канского окротдела ОГПУ Ф. Е. Захарченко был снят с работы за то, что доступные ему по службе троцкистские документы размножал и показывал коллегам. В 1930 г. оперативник Барабинского райотдела ОГПУ П. Н. Шестовицкий был на некоторое время исключён своими коллегами из партии за чтение статей Троцкого и некую «связь с троцкистами»; правда, есть сведения, что действия Шестовицкого были провокационными (175). Начальник ЭКО Красноярского окротдела ОГПУ М. М. Казаковцев в марте 1929 г. был арестован за некую антисоветскую агитацию и полгода спустя Коллегией ОГПУ уволен из «органов».
Иные руководители, желая выслужиться, наклеивали политические ярлыки на собратьев-чекистов. В результате начальника Регстатотдела полпредства Г. Д. Долгова его коллега, инспектор адморгуправления И. С. Шуманов, в октябре 1928 г. обвинил в том, что тот «насилует факты по исканию правого уклона, как искал когда-то факты троцкистского уклона». При этом Л. М. Заковский поддержал именно Шуманова, подчеркнув, что «правых уклонов в нашей ячейке нет и быть не может… имеют место отдельные “шушукания” или бабские сарафанные сплетни» (176). Подчиняясь приказам о гонениях на оппозицию, некоторые руководящие чекисты в разговорах между собой весьма резко оценивали порядки даже в Политбюро ЦК: так, глава ГПУ УССР В. А. Балицкий говорил, что все члены Политбюро ничего не решают, Ворошилов «штаны снимает перед Сталиным», зато Л. Б. Каменев – талантливый государственный деятель (177).
На местах отдельным чекистам предъявлялись обвинения в связях с «кулачеством»: в 1928 г. участковый уполномоченный Омского окротдела ОГПУ в Павлоградском районе Н. Г. Бурчанинов был обвинён в содействии получения кулацкой семьёй фиктивной справки о социально-имущественном положении. Райуполномоченный Тюменского окротдела ОГПУ по Суерскому и Емуртлинскому районам Т. А. Афанасьев в сентябре 1929 г. был исключён из партии за нарушение классовой линии и связь с кулачеством: выдал кулаку, у которого «весь хлеб выгребли», 15 пудов зерна на семена. Вскоре Тюменская окрКК ВКП (б) восстановила Афанасьева в партии со строгим выговором (178). Возможно, что с критикой кампании «великого перелома» оказался связан арест 17 ноября 1929 г. за антисоветскую агитацию линейного уполномоченного ДТО ОГПУ ст. Ачинск С. И. Зимнухова и его помощника Н. В. Першакова, пять месяцев спустя осуждённых Коллегией ОГПУ к лишению права работы в «органах» (179).
В 1932 г. новый полпред ОГПУ по Запсибкраю Н. Н. Алексеев инициировал кампанию разоблачения связей работников Нарымского и Томского оперсекторов ОГПУ с ссыльными троцкистами. Кампания эта была, разумеется, сильно раздута, но закончилась для некоторых чекистов печально. 25-летний уполномоченный и член бюро партячейки Нарымского оперсектора ОГПУ М. Х. Толстыкин был арестован по делу «томской организации троцкистов» и в июне 1932 г. счёл за лучшее покончить с собой в камере. В результате Алексееву пришлось на бюро крайкома краснеть за своих нерасторопных подчинённых, давших ускользнуть из-под следствия «активному троцкисту». В особую папку бюро крайкома 5 июня 1932 г. по докладу полпреда подшили решение «поручить т. Алексееву привлечь к ответственности лиц, ответственных за недостаточный надзор за арестованным. …Тщательно расследовать все материалы о прямых или косвенных связях отдельных чекистов с троцкистами… Оперативные действия согласовывать с тов. Эйхе» (180).
Тогда же практикант Томского оперсектора ОГПУ коммунист В. И. Гордеев был обвинён в том, что получил от троцкиста Колесникова письмо ссыльного оппозиционера Х. Г. Раковского и, зная о существовании в Томске «троцкистской организации», не сообщил об этом в «органы». В мае 1932 г. Гордеева исключили из партии, арестовали и дали три года лагерей (правда, потом освободили досрочно). Вероятно, новый полпред ОГПУ пытался расширить круг обвиняемых в связях с троцкистами чекистов, но не особенно преуспел. Райуполномоченный Нарымского оперсектора ОГПУ в Кривошеинском районе М. И. Новичков – чекист с 10-летним стажем – в июне 1932 г. был арестован по 58-й статье (возможно, тоже в связи с троцкистским делом), но уже в сентябре его освободили с отказом от обвинений. Сотруднику Томского оперсектора ОГПУ В. К. Иванову повезло меньше – в 1933 г. он был арестован и осуждён по 58-й статье на три года концлагеря (181).
Репрессиям за болтливость и инакомыслие подвергались и чекисты-руководители. Арестованный в октябре 1934 г. начальник Калачинского РО УНКВД ЗСК Г. С. Жибуль, обвинявшийся в антисоветской агитации, полтора месяца спустя был оправдан и освобождён. В начале 1935 г. начальник отделения ДТО НКВД Омской железной дороги А. Я. Карклис получил за «антисоветскую агитацию» 5 лет.
В первой половине 30-х преследовалось за неподобающие высказывания заметное число восточносибирских чекистов, но, насколько можно судить, с меньшим успехом. Помощник уполномоченного Красноярского оперсектора ОГПУ Г. В. Куксов в марте 1931 г. был арестован и за «антисоветскую агитацию» осуждён на год принудработ. Сотрудник ОДТО ОГПУ ст. Иланская Красноярской железной дороги З. Ф. Петрочук был арестован в декабре 1932 г. по ст. 58-10 УК и вскоре освобождён с прекращением дела за недоказанностью. Сотрудник Транспортного отдела ПП ОГПУ ВСК С. С. Виноградов был в декабре 1932 г. арестован за «антисоветскую агитацию», но впоследствии освобождён с прекращением дела. Их коллега по работе в ЭКО И. В. Белоусов в марте 1934 г. был арестован в Иркутске и за «антисоветскую агитацию» в июне получил от Коллегии ОГПУ 30 суток ареста. Тогда же был арестован и помуполномоченного Канского ГО ОГПУ Д. Г. Михалкин, по ст. 58-10 осуждённый на 3 года ИТЛ условно (182).
Таким образом, в 30-е годы, с одной стороны, сомнительные высказывания и неподобающие знакомства чекистов стали преследоваться гораздо жёстче, с другой, сама обстановка нараставшего террора провоцировала на критику карательной политики даже самих сотрудников ОГПУ-НКВД. Часть оперативных работников скептически воспринимала основы репрессивной политики, видя прямую связь между государственным принуждением и ответом населения на него. В первой половине и середине 30-х годов многие чекисты были недовольны темпами «раскулачивания», огульным ограблением и высылкой в необжитые места масс зажиточных крестьян, крайней бедностью в колхозах, общим полуголодным и неустроенным бытом, наблюдавшимся повсюду произволом местных властей. Критически оценивая пропагандистские усилия режима, некоторые чекисты связывали массовое воровство в колхозах с голодной жизнью, а также отмечали неуклюжую, но агрессивную пропаганду культа Сталина и прочих вождей.
Чем дальше сотрудник ОГПУ-НКВД был от оперативной работы, тем меньше он
подвергался профессиональному давлению и идеологической обработке и тем больше
мог себе позволить. Поэтому среди пожарных и милиционеров чекисты отмечали даже
такие возмутительные
проявления, как стрельбу (например, в крайуправлении милиции и Бийском РО НКВД в
середине 30-х гг.) по изображениям вождей и выкалывание глаз на их портретах
(183). Директор машинно-дорожной станции ОШОСДОР УНКВД
по Омской области С. С. Поляков в июне 1937 г. во
время ресторанного застолья «клеветал на партию и её руководителей,
говорил, что 60 % членов ЦК ВКП (б) арестованы и ЦК просмотрел это
и не принял никаких мер, и т. п.» В 1938 г. Поляков был арестован
и осуждён на 10 лет заключения (184).
Однако и оперативные работники, находившиеся на острие репрессий, фактическую войну с народом воспринимали нередко с осуждением – как правило, в своём кругу. Часть этих суждений известна (в основном из следственных дел, что вынуждает учитывать возможную заострённость таких высказываний, сознательно предпринятую следователями), хотя почти наверняка лишь небольшая.
Часть чекистов не одобряла методов, которыми проводилось «раскулачивание». Начинающий оперативник Ойротского облотдела ОГПУ Д. А. Бельский в 1930 г. был снят с чекистской работы и позднее на следствии пояснял, что «внутренне не мог мириться с арестами кулачества» (185). Удивляясь жестокости властей, загонявших в нарымскую глушь под видом мироедов обычных крестьян, оборванных и голодных, уполномоченный Александровского райаппарата Нарымского окротдела ОГПУ Е. М. Долматов весной 1931 г. так оценил первые партии переселенцев: «Внешний вид их мне показался не внушительным, и я усомнился в правильности выселения их с места жительства… Мои мысли подтвердил комендант этой партии Цепков Д. А., который… заявил, что он ожидал “настоящих кулаков, каких рисуют на картинах, а тут прислали совершенно не таких…” […] Мне казалось, что крестьяне не добровольно вошли в колхозы, а их загнали принудительно». Примерно тогда же оперативник Немецкого райаппарата ПП ОГПУ ЗСК А. А. Гернер в семейном кругу называл свою должность «собачьей», а коллективизацию – «разорением крестьянства» (186).
По доносу чекиста А. М. Максимова осенью 1934 г. был разоблачён уполномоченный ЭКО Горно-Шорского РО УНКВД ЗСК А. С. Завалишин, который, подвыпив, заявил, что «колхозники все разутые, голодные, якобы их насильно гоняют на работы…» Завалишина исключили из партии и уволили из НКВД, но не только за «разговоры» и женитьбу на дочери расстрелянного колчаковского военинженера, но также за пьянство и дебош (187).
В мнениях некоторых работников ОГПУ-НКВД причудливо сочетались чекистские мифы и вполне конкретная критика существующих порядков. Уполномоченный ЭКО полпредства ОГПУ ЗСК М. И. Ерофеев в 1933 г. активно участвовал в фабрикации «заговора в сельском хозяйстве», во главе группы оперативников курируя «вскрытие» его огромного барнаульского филиала. Но, по мнению своего начальника М. А. Волкова-Вайнера, Ерофеев показал себя не только хорошим чекистом, но и самодуром с «интеллигентским душком». Этот «душок», проявившийся в неподобающих разговорах, и сгубил карьеру чекиста. В 1933 г. он говорил коллеге, что дело по «заговору в сельском хозяйстве» не будет «слушаться в суде, чтобы покрыть ошибки партии», и иронизировал: «Вам брось лозунг или красный флаг, и вы все кричите “ура”». Летом 1934 г. Ерофеев был вычищен из партии за «беспринципные» разговоры о возникновении контрреволюционной организации в сельском хозяйстве как результате неправильной политики партии, как карьерист, старавшийся «прикрыть свои политические взгляды хорошим проведением следствия по этим группировкам» (188).
Случалось, что работники ОГПУ-НКВД резко критиковали верхушку партии. Делом молодого чекиста Я. И. Паршукова, работавшего заместителем начальника политотдела по работе ОГПУ в совхозе № 234 Любинского района, занимался непосредственно Запсибкрайком, исключивший его в декабре 1933 г. из ВКП (б) за «антипартийный, клеветнический выпад против руководства партии» и отказ признать вину. Паршукова перевели в систему Сиблага и позднее вернули партбилет. Но характерно, что в конце 1937 г. Юргинским РК ВКП (б) Паршуков был исключён из партии «за неоднократное уклонение от выполнения секретного государственного задания по борьбе с врагами» (189). В годы террора откровенные разговоры о Сталине в своём кругу позволяли себе вести даже такие видные чекисты, как Л. М. Заковский и А. К. Залпетер (190).
Иногда мучившие чекистов сомнения выплёскивались на бумагу. Вот выдержки из дневника за декабрь 1935 г. помощника оперуполномоченного Усть-Калманского РО УНКВД ЗСК Е. А. Васильева, обнаруженного во время его ареста в марте 1937 г.: «При допросе одного из арестованных по делу хищения хлеба он ответил: “У меня 6 душ семьи,на трудодни в нашем колхозе ничего не досталось, поэтому я вынужден был пойти на преступление украсть хлеб”. С его аргументами я вполне согласен. На его месте я так же бы поступил. Преступление мы ростим сами, потом с ним боремся. […]
С тех пор как у меня по недоразумению задержали партбилет, с тех пор как пришлось мне переехать в Москву учиться, я дрянно очень дрянно чувствую себя. Всё перевернулось вверх дном. Всё пошло оборвалось в какой-то омут. Мне стало страшно, всё [стало] ненужное. То, что я считал святыней, оно стало для меня отвратительно, я ненавижу эту работу и тех, кто работает [в НКВД].
На днях подал рапорт, в котором настаиваю о моём увольнении, но кажется, это будет безрезультатно. Ах, как бы я желал, чтобы удовлетворили мою просьбу. Моё (особенно за последнее время) мировоззрение далёкое от того, где я стою. Поэтому, только поэтому я должен уйти». Е. А. Васильев был осуждён за антисоветскую агитацию и впоследствии погиб в заключении (191).
У части работников НКВД складывалось вполне адекватное понимание сути режима
и роли репрессий в управлении страной. Начальник
Убинского РО УНКВД ЗСК С. Ф. Мочалов в середине 30-х годов заявлял, что дела
чекистами создаются искусственно, а также называл Ста-
лина диктатором (192).
Начальник Венгеровского РО УНКВД ЗСК Д. И. Надеев, ознакомившись с докладом А. И. Микояна в честь 18-й годовщины органов НКВД, где критиковались те, кто ведёт классовую борьбу анкетным способом, публично заявил подчинённым: «Зачем сваливать вину на отдельных работников, когда партия вся проводила борьбу таким способом…». Работник ЭКО С. А. Шептунов осенью 1936 г. показал о следующих примечательных словах Д. И. Надеева: «Я не понимаю, ну зачем эти массовые репрессии! Можно обойтись и без них. А то как чуть [что] – сразу снимают, судят… Вместо чёткого руководства – репрессии». Оперативник райотдела В. Ф. Коротков тогда же показал о начальнике, что Надеев, оценивая прошлую работу, заявлял, что «органы ОГПУ занимались произволом и беззаконием». Также Надеев говорил коллегам, что Венгеровский район спокойный, в нём нет контрреволюции и чекистам поэтому почти нечего делать: в 1936 г. в районе было заведено только одно дело по ст. 58 УК, но и то оказалось прекращено (193).
Процессы над троцкистами вызвали негативное отношение части работников НКВД, не готовых к широким репрессиям против коммунистов. Оперативник Енисейского РО УНКВД по Красноярскому краю Д. В. Чащин в августе 1935 г. получил партвыговор за «соболезнование ссыльным троцкистам-зиновьевцам», которых сопровождал, будучи начальником конвоя (в 1937 г. по этим же обвинениям был исключён из партии). Инспектор ОК УНКВД по Красноярскому краю К. Г. Лоскутников в сентябре 1936 г. был исключён из партии «как неразоружившийся троцкист» – за отказ выступить по поводу процесса над Г. Е. Зиновьевым и Л. Б. Каменевым (194).
Другие чекисты за своё «примиренчество» к врагам партии заплатили более высокую цену. Осенью 1936 г. был арестован начальник оперпункта НКВД ст. Мариинск Томской железной дороги Д. И. Чухманенко – за то, что в 1932–1933 гг., работая в г. Ачинске, помогал сыну Л. Б. Каменева Александру «установить связь» с сосланным отцом, а самого Л. Б. Каменева, когда тот возвращался в Москву, принимал у себя. Та же участь в сентябре 1936 г. постигла работника оперчасти Мариинского отделения Сиблага С. Р. Кезикова и политрука ВОХР Сиблага Н. Г. Черникова: сопровождая заключённых-«троцкистов» из Мариинска в Архангельск, они разрешали им прогулки на остановках, а затем самовольно провели эшелон через Москву, где устроили на вокзале встречу заключённых с их близкими и знакомыми. Подчинённым, попытавшимся было умерить его «либерализм», Черников заявил: «…Троцкистов опасаться нечего, они бывшие коммунисты, занимавшие раньше ответственные посты» (195).
Некоторые обвинения в связях с троцкистами и зиновьевцами носили настолько необъективный характер, что военная юстиция от них отказывалась. Начальник отряда ВОХР Мариинского отделения УИТЛК УНКВД ЗСК Г. Д. Корощенко, ранее сочувствовавший «новой оппозиции», в августе 1936 г. был исключён из ВКП (б) как арестованный троцкист-зиновьевец, поддерживающий тесную связь с заключёнными-контрреволюционерами. Однако дело на Корощенко оказалось прекращено военной прокуратурой СибВО и весной 1937 г. он был восстановлен в партии (196).
Что касается крупных чекистов, ранее примыкавшие к оппозиции, то они были обречены. Д. Д. Никифоров, уволенный в 1924 г. из «органов» с поста замначальника Иркутского губотдела ОГПУ за принадлежность к троцкистской оппозиции, в 1930 г. был возвращён в карательную систему и в 1932–1936 гг. работал начальником Бурят-Монгольского облотдела ОГПУ-НКВД. В июле 1936 г. он был снят с должности и исключён из партии как бывший троцкист, после чего назначен заместителем начальника Норильского ИТЛ НКВД. В августе 1937 г. Никифорова арестовали, и он погиб под пытками в Бутырской тюрьме (197).
Часть чекистов понимала, что служит беспощадной карательной системе, и пыталась покинуть «органы», иногда с хлопаньем дверью. Такие случаи неоднократно фиксируются в начале 30-х годов. Весьма загадочно выглядит эпизод с сотрудником Бийского окротдела ОГПУ Ф. Г. Добытиным, поднявшим в марте 1930 г. крестьянское восстание в Уч-Пристанском районе Сибкрая, где он работал райуполномоченным. Казус с Добытиным тщательно скрывался много десятилетий: в обобщающей справке КРО ОГПУ от 1930 г. Добытин ложно именовался (видимо, на основании соответствующих пояснений из Новосибирска) просто вычищенным членом партии, а в монографии Н. Я. Гущина и В. А. Ильиных, вышедшей на рубеже 1987–1988 гг., его представили работником милиции: «Возглавил организацию и мятеж контрреволюционер Добытин, пробравшийся с вредительской целью в партию и в органы милиции» (198).
Личность мятежного чекиста довольно примечательна. Фрол Добытин родился в 1903 г. в Петропавловском округе в семье бедняка. Вступил в комсомол, окончил губернскую совпартшколу, в 1925 г. был призван на военную службу. Проходил её в Новосибирске, в 9-м полку ОГПУ, где и вступил в ряды ВКП (б). Два года спустя был демобилизован и, как человек проверенный, зачислен фельдъегерем в полпредство ОГПУ по Сибирскому краю. По отзывам сослуживцев, Добытин был замкнут, хитёр и скуп, отличался грубостью и высокомерием.
Показав свою исполнительность в качестве фельдъегеря, Добытин получил назначение сначала кодификатором полпредства, а затем секретарём начальника Учётно-осведомительного отдела. В январе 1930 г. ему поручили самостоятельную работу, назначив уполномоченным ОГПУ по Уч-Пристанскому району Бийского округа. По словам жены, он давно мечтал о таком назначении: «Где много кулаков, там весёлая работа!». Впрочем, показания супруги очень противоречивы и явно отражают давление следователей. Однажды Добытин якобы признался ей, что готовит восстание и надеется на поддержку крестьян всего Алтая. Ещё он будто бы говорил, что не согласен с политикой ликвидации кулачества как класса, ибо это удар не по кулаку, а по всему крестьянству. А на другом допросе женщина процитировала признание Добытина прямо противоположного характера: «В районе развелось много кулацких банд, но полностью их выявить не удаётся. Вот выдам себя за кулацкого главаря, тогда, может быть, удастся это сделать». Она же говорила о крайней психической напряжённости Добытина в дни перед мятежом (199).
Восстание началось на рассвете 9 марта 1930 г., когда Добытин с несколькими сторонниками атаковал охрану каталажной камеры райцентра и освободил около сотни арестованных «кулаков». При этом повстанцами было застрелено девять милицейских и советских работников. Затем Добытин собрал до 400 чел., но вскоре их покинул, после чего мятежники оказались быстро разгромлены (200). Это исчезновение выглядит загадочным. Бывший партизан Т. И. Геримович, ставший летом 1930 г. повстанцем, уверял своих соратников, что держит связь с Добытиным, который якобы скрывается где-то на обских островах, но насколько это соответствовало действительности, проверить невозможно.
Алтайский краевед В. Ф. Гришаев высказывает мнение о провокационном характере добытинского восстания (201), для чего, в принципе, имеются основания. С другой стороны, хлопот с повстанцами в первые месяцы 1930 г. у алтайских чекистов было более чем достаточно, и вряд ли им требовалось делать своего штатного работника предводителем ещё одного антисоветского восстания. С чекистской точки зрения более эффективным было бы конспиративное проникновение в повстанческую среду с целью внесения в неё разложения. Нужно ли было мастеру грязных дел Заковскому, и без того арестовывавшему «кулаков» тысячами, восстание практически в приграничном районе? Дало ли бы скорое подавление такого мятежа какие-то дивиденды полпреду ОГПУ? Скорее, его в любом случае расценили бы как результат провальной работы чекистов, допустивших захват райцентра и уничтожение группы советских работников. То же самое относится и к начальнику окротдела ОГПУ И. А. Жабреву, который начисто прозевал восстание (в 1935 г. он публично именовал Добытина предателем) (202).
Возможно, Добытин был авантюристом, рассчитывавшим поднять широкое восстание озлобленных против коллективизации крестьян – либо для провокации с целью выявления нелояльного элемента и карьерного продвижения, либо из желания противодействовать политике властей. В следственном деле на восставших в Уч-Пристани сохранились показания знавшего Добытина человека, который видел его в апреле 1930 г. на барнаульской железнодорожной станции: беглый чекист сидел в буфете с какой-то женщиной, никого не опасаясь, а та спрашивала его, долго ли, дескать, ехать в Даурию (203). Возможно, ему удалось добраться до Дальнего Востока и сбежать в Китай. Но, может быть, действительно, Добытин был участником некоей чекистской игры и потом легализовался в другом месте и ином обличье…
Другой случай открытого противодействия политике властей был отмечен в Нарыме. Комендант Кузнецовского посёлка ОТП Сиблага ОГПУ П. М. Раков летом 1931 г. принял участие в быстро подавленном восстании спецпереселенцев в Чаинском районе Нарымского округа ЗСК. Биография и дальнейшая судьба этого человека пока неизвестны. Бывший комиссар 1-го Алейского полка партизанской армии Е. М. Мамонтова и сотрудник ЧК-ОГПУ М. А. Чупин, исключённый из партии в 1925 г., летом 1931 г. стал одним из организаторов восстания бывших красных партизан в Абанском районе ВСК, был пленён и приговорён к расстрелу (204).
Решительным был и протест 30-летнего работника Барнаульского оперсектора ОГПУ М. А. Клеймёнова, попытавшегося сбежать за границу летом 1933 г. – в самый разгар репрессий, когда каждый сотрудник оперсектора был следователем по делу громадных «белогвардейского заговора» и «заговора в сельском хозяйстве», когда весь аппарат работал темпами, близкими темпам 1937 г. Мало того, следствие выяснило, что Клеймёнов и ряд его сторонников планировали поднять вооруженное восстание в Бийске.
Михаил Клеймёнов внешне выглядел чекистом абсолютно типичным – крестьянского происхождения, с начальным образованием и солидным опытом низовой руководящей работы. Именно из таких и шло до середины 1930-х основное пополнение «органов». Алтайский уроженец и член компартии с 1925 г., он после мобилизации в армию служил в качестве оружейного мастера в 28-м Ойротском кавпогранотряде ОГПУ. Потом демобилизовался, работал в кооперации, организовал коммуну в родном селе, стал инструктором Троицкого райкома партии, а в 1930 г. Бийским окружкомом ВКП (б) оказался выдвинут на чекистскую работу. Активный коммунист Клеймёнов служил в ОГПУ Бийска и Барнаула, но, насмотревшись на то, как чекисты «работают» с его земляками, решил бежать за границу.
Осенью 1960 г. он, вспоминая молодость, рассказывал следователю УКГБ по Алтайскому краю, что в 1933 г. на Алтае свирепствовали голод и произвол властей: «Крестьянство выражало недовольство. Органы ОГПУ производили много арестов. Следствие велось с грубым извращением законов, сопровождалось избиениями и фальсификациями. Настроение крестьянства и произвол в органах ОГПУ со стороны отдельных работников вызвали и во мне протесты и возмущения». Клеймёнов рассказал, как избивал арестованных оперативник ЭКО оперсектора А. И. Храмов, как безуспешно пытался разоблачить начальника Солонешенского райотдела ОГПУ Г. Ф. Гребёнкина, применявшего пытки, его подчинённый А. П. Семёнов (того не стали слушать, а просто перебросили в другой район, чтобы не выносил сор из избы), как начальник оперсектора И. А. Жабрев разносил одного своего оперативника, отправленного в Бийск и отказавшегося вести там сфабрикованное дело «в силу несогласия, протеста против применяемых методов следствия». Припомнил Клеймёнов и то, как оперативник В. А. Барышев, принимавший активное участие в фабрикации «белогвардейского заговора», составлял поддельные справки о кулацком происхождении на арестовываемых середняков и бедняков.
Как уполномоченный второй группы СПО Барнаульского оперсектора ОГПУ Клеймёнов подчинялся оперуполномоченному М. И. Носову – одному из отъявленных фальсификаторов, сделавшему карьеру на фабрикации «заговоров» 1933 г. Активистом не был: характерно, что в декабре 1932 г. фамилии Клеймёнова не оказалось в обширном списке награждённых оружием и часами в связи с 15-летием «органов». Но избежать крещения кровью ему не удалось. Клеймёнов не упоминал о своём участии в казнях осуждённых, но документы об этом существуют. На молодого чекиста явно повлиял расстрел 327 осуждённых по заговору в «сельском хозяйстве» в ночь на 28 апреля 1933 г., в котором участвовало 37 сотрудников Барнаульского оперсектора ОГПУ. На акте о расстреле остались подписи 10 основных исполнителей, в том числе и Клеймёнова. В те же недели в Барнауле прошли массовые казни и осуждённых по «белогвардейскому заговору». Клеймёнов осознал, что ему предстоит заниматься такими делами и далее. После мыслей о самоубийстве пришла идея «дезертировать» из системы (205).
Расследовавшие бегство Клеймёнова чекисты, следуя своей привычной логике, обвинили его в организации большого вооружённого заговора. Согласно справке из следственного дела на Клеймёнова, он «в 1933 г. в Троицком и Бийском районах организовал к-р повстанческие организации для свержения советской власти. После того как восстание этой организации, назначенное на 1 августа 1933 г., не состоялось, Клеймёнов бежал в Китай». Чекисты долго потом вспоминали этот казус и ругали друг друга за потерю бдительности: «По делу изменника органов НКВД Клеймёнова имелись сигналы ещё в 1932 г., но отдел кадров это просмотрел» (206).
Клеймёнов не был настоящим заговорщиком, однако намерения поднять восстание у него были. Летом 1933 г. он встретил своего старого друга С. О. Суспицына, приехавшего в Барнаул из Бийска на совещание районных пожарных инспекторов. Обсудив, что вытворяют власти с народом, друзья задумались о том, что они могут противопоставить этим преступлениям. Суспицын заявил, что знает несколько человек, готовых поднять восстание, и предложил Клеймёнову примкнуть к ним и возглавить мятеж. Тот согласился, после чего написал воззвание, в котором призывал крестьянство к вооружённому выступлению. Суспицын обещал через три дня приехать и начать действовать. Не дождавшись Суспицына в указанный срок, Клеймёнов, обдумав ситуацию и поняв, что восстание будет обречено, решил отказаться от выступления и бежать за границу. Воззвание он уничтожил.
Клеймёнов и примкнувший к нему брат Суспицына – М. О. Суспицын – на попутной машине, а затем на подводах добрались до Горного Алтая, желая уйти в Китай. (Также скрылись и позднее были объявлены в розыск ещё два человека из несостоявшейся организации, что свидетельствует в пользу мнения о попытке её создания.) Перебираясь через горы, беглецы повстречали напавших на них охотников-казахов и разбежались, потеряв друг друга. В итоге экс-чекист не смог перейти границу и жил на нелегальном положении под фамилией Проскуряков в Казахстане и Саратовской области до 1948 г., пока не был вычислен, пойман и осуждён (среди обвинений значилась и попытка вновь уйти за кордон). Бывшие же его коллеги были уверены, что Клеймёнов благополучно обосновался в Китае и торгует там чекистскими тайнами (207). Характерно, что оба алтайских «изменника» органов ОГПУ – Добытин и Клеймёнов – были крестьянского происхождения и выступили с протестом в период массовых репрессий в отношении сельского населения (208).
Фактическое дезертирство – под разными предлогами – ряда оперативников из ОГПУ-НКВД не исчерпывалось казусом с Клеймёновым. Даже закалившиеся в фабрикациях крупных политических дел следователи порой старались покинуть «органы». Москвитин, один из заметных фабрикаторов «белогвардейского заговора» – из всё того же Барнаульского оперсектора ОГПУ – в начале 1933 г. сфабриковал дела на 53 чел., из которых троих расстреляли, а 29 – отправили в лагеря. Однако уже в ноябре 1933 г. Москвитина исключили из партии «за потерю классового чутья, дезертирство с учёбы и работы из органов ОГПУ» (209).
Сотрудник УНКВД по Ленинградской области старый чекист А. И. Котилайнен в 1935 г. написал рапорт об увольнении из НКВД, поскольку «морально и физически устал» и несёт моральную ответственность за убийство Кирова. Переведённый в УНКВД по Читинской области, в январе 1938 г. Котилайнен был арестован как изменник, но в следующем году освобождён и восстановлен в партии. Однако Читинский горком ВКП (б) в июне 1939 г. постановил вновь исключить его – как не желающего бороться с врагами народа и не внушающего политического доверия (210).
Некоторые чекисты, чтобы уйти из системы, предпринимали демонстративные действия. Так, 30-летний оперативник ЭКО УНКВД ЗСК А. С. Князев-Ветошкин по неизвестной причине 13 ноября 1936 г. направил парторгу свой партбилет, а начальнику управления – служебное удостоверение. Он был тут же арестован и обвинён в самых разнообразных проступках: от связи с троцкистами до избиения жены и растраты 800 руб (211). 28-летний старший надзиратель тюрьмы в г. Сретенске Читинской области В. П. Полномочнов в 1937 г. самовольно бросил работу и выехал из области, за что три с лишним года спустя заочно был исключён из партии. 27-летний фельдъегерь Карасукского РО УНКВД Алткрая Д. Ф. Пустоветов в декабре 1937 г. скрылся из района в неизвестном направлении (212).
Даже обстановка 1937 г. не убавила критического запала в высказываниях некоторых видных чекистов. Начальник отделения СПО УНКВД по Омской области старый чекист А. К. Рудэн (Рудэнс) 16 февраля 1937 г. на партийном собрании (!) выступил «с троцкистскими извращениями истории партии», заявив: «Ленин был более терпим к уклонам в партии. И решительной борьбы с так называемыми уклонами при Ленине не было. Такая борьба с троцкизмом началась после смерти Ленина. Ленин был против применения массового красного террора даже по отношению к белогвардейцам и прочим контрреволюционным элементам». Чекист, конечно, идеализировал ленинскую политику, но в 1937 г. такие публичные заявления выглядели прямым вызовом. Рудэна сначала исключили из партии и перевели на службу в систему ИТК, а в июле 1937 г., сразу после прибытия нового начальника УНКВД Г. Ф. Горбача, арестовали и затем осудили на 7 лет заключения. На следствии упорствовавший Рудэн, в частности, показал: «Моё высказывание о том, что колесо истории двигалось бы иначе, сводилось вот к чему: будь Ленин жив, мы бы успешнее ушли дальше при его жизни… в партийном строительстве мы избежали бы трудностей, что у нас возникли. Социалистическое строительство могло бы идти успешнее…» (213).
Массовые репрессии подстегнули критические настроения у части чекистов. Процесс над маршалом Тухачевским вызвал недоумение и недоверие у некоторых сотрудников НКВД. Например, начальник отделения УПВО войск НКВД майор Д. Ф. Макаров в июне 1937 г. был арестован по обвинению в том, что во время выступления на митинге в Новосибирске «выражал восхваление и жалость» по отношению к расстрелянным военачальникам (214). Начальник Нарымского окротдела НКВД С. С. Мартон в конце 1937 г., как доносили коллеги, «заметно волновался и заикался о том, “до каких же пор будут эти операции” (т. е. аресты)». Тогда же секретарь парткома УНКВД НСО и очень активный чекист С. И. Плесцов сказал коллеге Г. М. Вяткину: «У нас тут происходит что-то непонятное, пересажали весь партийный и советский актив» (215).
Начальник отделения ДТО ГУГБ НКВД Томской железной дороги, старый чекист и давний активист террора С. И. Политов, в 1937 г. в семейном кругу с тяжёлым чувством рассказывал об арестах, жестоких допросах и массовых расстрелах. После того как его племянница пересказала эти сведения в школе, Политова в декабре 1937 г. арестовали и осудили на 6 лет заключения. Однако чекист в августе 1939 г. смог бежать из Востоклага НКВД, причём числился неразысканным и в 50-е годы (216). Уполномоченный Сорокинского РО УНКВД по Омской области Н. А. Колодин в декабре 1937 г. был арестован за некую «антисоветскую агитацию» (217). В начале 1938 г. за защиту арестованной бывшей жены-эсерки (затем – чекистки) был арестован начальник СПО УНКВД по Бурят-Монгольской АССР К. К. Спелит. Обращаясь к начальнику УНКВД, он писал, что бывшая жена остаётся его другом: «Я не могу заставить себя верить, что она в чём-то виновата, хотя, как чекист, я не должен говорить так, однако, как коммунист, я выражаю то, что я думаю, и то, что чувствую. Я был бы чиновником, если бы поступил иначе. Конечно, легче мне откреститься от неё, как от дьявола, “покаяться” и т. п., но это было бы выражением двуличия…». На следствии чекиста обвиняли также в шпионаже, полном развале агентурно-оперативной работы и сохранении троцкистско-националистического подполья (например, по разрабатывавшейся в 1933 г. аппаратом СПО «Трудовой крестьянской партии» проходило 44 чел., а арестовано оказалось только восемь). Спелиту повезло: в январе 1940 г. он был освобождён (218).
В 1940 г. откровенные разговоры о тяжелейшем режиме в барнаульской тюрьме и высокой смертности заключённых вёл политрук тюрьмы Ю. Г. Логвинов. Он же рассказывал собеседникам о терроре 1937 г. и методах приведения приговоров в исполнение тогда и в 1939–1940 гг. В декабре 1940 г. Логвинова арестовали и за антисоветские высказывания, а также «разглашение государственной тайны о порядке приведения приговоров в исполнение» осудили на 5 лет заключения (219).
Документы опровергают миф о значительном сопротивлении сталинскому террору, вызвавшему якобы массовые репрессии в отношении так называемых «честных чекистов», отказывавшихся фабриковать дела. Однако этот миф, родившийся с помощью сознательной дезинформации зампреда КГБ СССР Ф. Д. Бобкова и запущенный в обращение известным трудом Д. А. Волкогонова «Триумф и трагедия», где появились исходившие от Бобкова сведения о более чем 20 тыс. репрессированных чекистов, не сдаёт позиций. Несмотря на опровержение данных Бобкова и В. М. Чебрикова в известном справочнике Н. В. Петрова и К. В. Скоркина (220), они по-прежнему в ходу, встречаясь даже у таких компетентных исследователей, как акад. А. Н. Яковлев. А у иных сочинителей из ФСБ можно найти и цифру в 80 тыс. (!) расстрелянных чекистов – как в сборнике 2003 г. «Щит и меч Кузбасса». Обычно чекисты выражали только недовольство различными аспектами карательной политики, допуская подчас резкие критические высказывания против властей.
Очевидной формой протеста были нередкие самоубийства чекистов, наблюдавшиеся как в центральном аппарате НКВД, так и во всех регионах (221). Часть из них (вероятно, основная) диктовалась опасением оказаться разоблачёнными в качестве врага народа. Например, начальник Харьковского УНКВД, комиссар госбезопасности 3-го ранга С. С. Мазо, боясь ареста, в июле 1937 г. застрелился, оставив записку: «Товарищи, остановитесь! К чему приведёт избиение коммунистов и выколачивание из них ложных показаний?» (222). В октябре 1937 г. покончил с собой исключённый из ВКП (б) за утерю революционной бдительности и защиту врагов народа помначальника управления Дальстроя НКВД А. Е. Сорокин.
Подобные действия, особенно со стороны высокопоставленных чекистов, вызывали резкую реакцию – самоубийцу клеймили как врага, посмевшего ускользнуть от разоблачения. Показательна реакция на самоубийство замначальника СПО УНКВД ЗСК Г. Д. Погодаева – немедленно после обнаружения тела застрелившегося 31 июля 1937 г. в своём кабинете Погодаева было созвано экстренное общее партийное собрание работников управления, которое после доклада начальника УНКВД С. Н. Миронова заклеймило «презрением этот предательский и грязный поступок» (223).
Точно так же на своих партсобраниях новосибирские чекисты поносили застрелившихся в августе 1937 г. замначальника межкраевой школы ГУГБ НКВД С. С. Мадорского-Удалова и оперативника СПО К. Г. Селедчикова. Тем не менее самоубийства не прекратились: 2 ноября 1937 г. через 20 минут после исключения из комсомола за связь с арестованным заместителем начальника Особого отдела СибВО А. Н. Барковским в своём кабинете застрелился работник КРО УНКВД НСО Смирнов (224). Правда, в случае с застрелившимися бывшими сибирскими чекистами – заместителем НКВД СССР В. М. Курским и начальником УНКВД по Московской области В. А. Каруцким – разоблачительных кампаний в связи с высоким статусом самоубийц не устраивалось, напротив, эти драмы сохранялись в тайне, и о Курском, похороненном с воинскими почестями, в официальном некрологе сообщалось, что он умер от разрыва сердца (225).
Остались неизвестными причины самоубийств оперуполномоченного СПО Ойротского облотдела НКВД Е. Ф. Камбалина (октябрь 1937 г.) и оперативника Ишимского РО УНКВД по Омской области А. В. Ившина (февраль 1938 г.). В отношении последнего партячейка, отметив, что причины самоубийства не установлены, единогласно постановила осудить самоубийство Ившина «как проявление малодушия, неспособность бороться за выполнение директив партии по выкорчёвке контрреволюции» (226). Есть основания полагать, что в сентябре 1938 г. застрелился активный участник террора, врид начальника СПО Хакасского облотдела НКВД 32-летний К. К. Мурзаев (227). Вряд ли эти самоубийства были случайны.
Но были и совершенно сознательные уходы из жизни чекистов различных регионов в знак протеста против репрессий: осенью 1935 г. начальник Нижнетагильского ГО УНКВД по Челябинской области отказался выполнять террористические директивы Л. М. Кагановича и покончил с собой, оставив записку, где говорилось, что он «не может больше делать врагов» (228). Заместитель начальника Благовещенского РО УНКВД по Алткраю Сейфулин (Михаил Фёдорович?), будучи, по словам одного из коллег, не согласен «с постановкой в то время арестов и методов следствия, весной 1938 года застрелился». Начальник одного из РО НКВД Курской области Д. Щекин последнюю неделю своей жизни провёл, посещая семьи арестованных и выпивая с ними, а 4 августа 1938 г. покончил с собой (229).
Факты наказания работников НКВД за недостаток усердия в репрессиях часты, но следует учитывать, что случаев открытого сопротивления было довольно мало. Начальство требовало, чтобы каждый чекист являлся передовиком, на весь оперсостав оказывалось сильнейшее давление. Поэтому даже активисты террора нередко оказывались под ударом. Примеров, когда деятельный участник репрессий впоследствии пытался представить себя борцом за соблюдение законности и жертвой преследований, немало. Например, такая зловещая фигура, как работник КРО УНКВД ЗСК Я. А. Пасынков, в 1950-е годы уверял, что хотя и «трясся» от начальственных разносов, но не пошёл-де по пути коллегкарьеристов, хотя на самом деле количество погубленных им людей – многие сотни (230).
В июне 1939 г. начальник Ленинск-Кузнецкого ГО НКВД Т. Ф. Качин писал в Новосибирский обком ВКП (б), что «в период 1937–38 года меня терзали б[ывшие] /провокаторы Горбач, Мальцев, Пастаногов, требовали от меня провокационных дел, незаконных арестов членов партии, посылая мне записки с угрозами ареста. Я на провокации не пошёл. …В кабинете того же [начальника ОК УНКВД] Кравчинского меня неоднократно доводили до слёз (Кравчинский и Иванов – б/особоуполномоченный), также требовали от меня провокационных дел» (231). На деле Качин вовсе не был пассивным чекистом. Напротив, он очень старался и в его послужном списке значится немало групповых дел, сфабрикованных во время работы в Татарском РО НКВД. По характеристике секретаря Татарского РК ВКП (б), Качин «вскрыл целый ряд троцкистских группировок» и «по разоблачению и выкорчёвке вражеских сил в районе ведёт беспощадную борьбу». Сибирская закалка дала себя знать несколько позже: весной 1940 г. повышенный в должности Качин отличился во время операции по массовому уничтожению польских военнопленных… Исключённый из партии бывший начальник Кемеровского ГО НКВД И. Я. Голубев также уверял, что Горбач в 1937 г. часто упрекал его за недостаточные аресты (232).
Начальство «органов» боролось со всеми случаями «уклонения и саботажа», но особенно резко реагировало на случаи открытого и сознательного отказа участвовать в фабрикации дел. Оперуполномоченный КРО Сталинского ГО УНКВД ЗСК Е. А. Смоленников был в апреле 1937 г. арестован после того как прекратил дело на семерых финнов, обвинявшихся в шпионаже, и заявил своему непосредственному начальнику И. Б. Почкаю о несогласии с фабрикацией дел. На общем партсобрании один из коллег перечислил «преступления» Смоленникова в следующем порядке: «На негласную работу в аппарат НКВД он тащил врагов народа. Ряд дел, которые он вёл, сводил на нет. […] Говорил, что следователи не должны требовать признания от врагов». Хотя Смоленникова быстро осудили на 8 лет лагерей, для начальства его протест стал опасным сигналом (233), поскольку даже после арестов первых «изменников» некоторые оперработники продолжали проявлять «правый оппортунизм» в следствии.
В июле–августе 1937 г. на партсобраниях в КРО и УГБ УНКВД ЗСК обстоятельно разбиралось дело опытного оперативника А. В. Кузнецова, чьё поведение стало настораживать начальство ещё с ноября 1936 г., когда он стал говорить, что некоторые следователи «нечестно поступают» с арестованными и «записывают в протоколы больше, чем они сами показывают». Затем Кузнецов о том же самом заявил парторгу КРО С. И. Плесцову и прямо обвинил чекистов К. А. Хуснутдинова и С. В. Толмачёва в преступлениях. Плесцов впоследствии уверял партсобрание, что факты, сообщённые Кузнецовым, не соответствовали действительности. Коллеги упрекали Кузнецова в том, что он не доводит следственные дела до конца, в частности, не смог добиться «признаний арестованных по Кемеровскому химкомбинату, которых добился молодой работник Деев».
Кузнецов, имевший несколько наград за былое участие в фабрикации крупных дел, оправдывался как мог: «У меня было пять арестованных. Один из них… шпион Шаров (233а). Его шесть месяцев допрашивали в Москве. Признания в шпионаже не получили, не получил и я. Надо, конечно, было получить, но не мог. От других арестованных я добился признания о созданных ими повстанческо-диверсионных группах на транспорте, в Бийске, в Ойротии, на Чуйском тракте. Все трое они мне дали показания больше чем на 40 человек. Все же сделал я по сравнению с другими меньше».
Для июля 1937 г. подобные темпы разоблачения «врагов», действительно, были уже неудовлетворительны. Один из руководителей КРО А. С. Скрипко вину Кузнецова видел в том, что «он сразу же на провокацию арестованного [то есть отказ от показаний – А. Т.] резко его не бьёт, а сдаётся, теряется и бежит к начальнику». 5 августа глава УНКВД Миронов подытожил: «…Боролся ли Кузнецов вообще с врагами народа? Боролся, но в этой борьбе у него ноги дрожали. …Враг прикинется божьей овечкой, у Кузнецова же ноги крепко не стоят, он и колеблется. […] То он сидит [с арестованными] по 17–18 часов в сутки, то в продолжение 4-х дней сидит по полтора-два часа. …В отношении Толмачева Кузнецов прав. У Толмачева имели место в практике такие отношения к арестованным, которые мы не должны иметь […] Настроения у отдельных работников о неверии в проводимые дела есть. Кузнецов оказался рупором у засоренной части работников, поддался этим настроениям…».
Таким образом, мягко указав беспощадному карьеристу С. В. Толмачёву на недостатки в «работе» с арестованными, Миронов тут же сурово раскритиковал Кузнецова и ему подобных за «мягкотелость». В итоге партком вынес Кузнецову строгий выговор с предупреждением за «оппортунистические колебания, выразившиеся в проявлении элементов неверия в виновность врагов народа» и предложил 35-летнему чекисту, усиленно жаловавшемуся на болезненное состояние, уйти на пенсию (234).
Тогда же за «мягкотелость» коллеги подвергли разносу рядового оперработника Кемеровского ГО НКВД Е. И. Дикарева, которого в августе 1937 г. исключили из ВКП (б) «за нежелание работать в органах НКВД и вести борьбу с врагами народа, проявляя к ним жалость». Сотрудник Читинского оперсектора УНКВД ВСО И. Д. Берёза в июле 1937 г. был исключён из ВКП (б) за антипартийные взгляды и нежелание работать в НКВД (235).
Начальник бюро исправработ Мошковского РО УНКВД НСО М. Г. Петруша примерно в 1938 г. был по инициативе начальника РО С. И. Мельникова исключён из комсомола за отказ держать арестованных на «выстойке» (236). Сотрудник и бывший парторг Москаленского РО УНКВД по Омской области А. А. Беляев в 1938 г. обвинялся в том, что «в момент изъятия врагов говорил: “Много мы арестовали лиц, на которых не в состоянии оформить материал”. В конце концов Беляева оставили в покое. Оперативник Анжеро-Судженского ГО УНКВД НСО П. Ф. Коновалов, исправно пытавший арестованных, в октябре 1938 г. получил строгий выговор за антипартийное высказывание и «сомнение в оперативных мероприятиях» (237).
Другим чекистам не повезло отделаться так легко. Начальник СПО и член тройки НКВД ТатАССР Я. Я. Веверс в ноябре 1937 г. приказал арестовать своего подчинённого С. А. Аухадеева, отказавшегося идти в расстрельную команду. Аухадеев получил пять лет за «антисоветскую агитацию», но в 1939 г. его дело было прекращено. Бывший замначальника 1-го отделения СПО УНКВД по Красноярскому краю опытная чекистка Л. И. Востинская летом 1938 г. была расстреляна по обвинению в участии в «контрреволюционной организации правых». По показаниям одного из коллег Востинской, «за всё время работы её в отделении у неё из обвиняемых вообще никто не признавался. Как-то в одном разговоре мне Востинская заявила: “Я допрашивать не могу, вот почему у меня обвиняемые не признаются, кроме того, мой характер не позволяет настойчиво требовать признаний от обвиняемых, так как у меня нет вот такой ненависти к обвиняемым, как у тебя”» (238).
Работник КРО УНКВД по Алткраю И. И. Виер-Ульянов в декабре 1937 г. заявил своему начальству, что он не верит в дела следователей-передовиков, т. к. «они дела стряпают, а протоколы липуют», за что был вскоре арестован и погиб в лагере. Другие чекисты старались проявлять сочувствие к арестованным конспиративно. Один из начальников РО НКВД в Куйбышевской области осенью 1937 г. расконвоировал арестованных «врагов» и под предлогом предвыборного собрания позволил более чем 200 членам колхоза «Гигант» проститься перед этапом с осуждёнными родственниками и соседями. За это чекиста разоблачили как врага и арестовали (239).
Яркими примерами сопротивления массовому террору являются эпизоды с участием замначальника Особого отдела ГУГБ НКВД СибВО (фактически он одновременно был и начальником Особотдела УГБ УНКВД НСО) П. Ф. Коломийца и уполномоченного оперчекотдела Сиблага Садовского. Капитан госбезопасности Коломийц, столкнувшись с массовыми арестами и расстрелами военнослужащих, 7 декабря 1937 г. отправил «воздушной почтой» письмо Ежову с просьбой прислать комиссию для вскрытия извращений в следствии. Узнав о том, что, вопреки его мнению, сторож Легалов был расстрелян по обвинению в мифическом поджоге, Коломийц сказал о своём рапорте заместителю начальника УНКВД И. А. Мальцеву, на что тот «засуетился, назвал меня предателем и затем вышел в кабинет Горбача». Вскоре Коломийц зашёл к начальнику управления Горбачу и отказался нести ответственность за отдел. Тот, охарактеризовав Коломийца как «простака», поручил ему 12-й отдел, ведавший оперативной техникой (240).
Однако судьба Коломийца была решена: работники УНКВД собирали компромат, обращаясь к начальнику УНКВД Красноярского края Д. Д. Гречухину, у которого Коломийц работал осенью 1937 г. Арестовали Коломийца 23 декабря 1937 г. прямо в приёмной Мальцева и затем 72 дня допрашивали в КРО под руководством Ф. Н. Иванова, А. Н. Печенкина, В. Д. Качуровского, практически не давая перерыва на сон и отдых. Иногда на него набрасывались до 10–12 следователей, изощрявшихся в издевательствах.
На следствии Коломийц показал, что усмотрел в «разгроме правотроцкистских формирований… излишнюю жестокость и огульную оценку виновности. Я был против массовых репрессий относительно правотроцкистских элементов… несогласен с практикой изъятия жён врагов народа… Под предлогом отыскания извращений, неточностей, ошибок и т. д. некоторые дела были мною заторможены». В покаянном письме Горбачу в марте 1938 г. он писал: «…Последние 6–7 лет я не принимал участия в делах по массовым операциям, в так называемой ударной следственной работе… варился в собственном соку и поэтому лишён был приобретения того положительного опыта… который накопили передовые органы и работники ОГПУ-НКВД […] Некоторые явления практической чекистской работы по осуществлению карательной политики ВКП (б) и Советской власти я в ряде случаев рассматривал с точки зрения ложной, гнилой морали». Коломийц был осуждён на 20 лет лагерей, но в 1940 г. его реабилитировали (241).
Судьба молодого чекиста Садовского оказалось более трагичной. Мобилизованный в «органы» в разгар террора, он оказался в оперчекотделе Сиблага и вскоре написал Сталину письмо с протестом против пыток и фальсификаций. Его немедленно арестовали и долго избивали в КРО под руководством В. Д. Качуровского. Осенью 1938 г. Садовский был расстрелян. Его судьба упоминалась как в 1938 г., так и в 50-е годы многими чекистами Новосибирской области как наглядное предостережение всем тем, кто посмел бы отказаться выполнять приказы начальства (242).
Преследовалось любое сочувствие арестованным. Начальник Юргинского ОЛП УИТЛК УНКВД ЗСК А. П. Горкунов в июле 1937 г. сначала был исключён РК ВКП (б) из партии за расконвоирование политзаключённых и «прямую защиту контрреволюционных элементов», а впоследствии арестован за покровительство «врагам народа» и летом 1939 г. освобождён с прекращением дела «по маловажности предъявленных обвинений» (243). Работник СПО УНКВД по Красноярскому краю А. М. Харламов в декабре 1937 г. был арестован и вскоре осуждён к расстрелу (с заменой на 7 лет заключения) «за восхваление врагов народа и преднамеренное невыполнение заданий НКВД» (244). За освобождение в 1938 г. из под стражи нескольких политзаключённых был по доносу подчинённого арестован «как пособник врагов народа» и около полугода провёл в заключении начальник Чулымского РО УНКВД НСО И. А. Ботняев (245).
Факты сопротивления репрессиям наблюдались, конечно, не только в Сибири. В разгар террора помощник начальника СПО УНКВД по Челябинской области Петр Крутов решил выехать в Москву, чтобы рассказать в ЦК партии о беззакониях, но был схвачен и подвергнут пыткам. В апреле 1938 г. «изменника» до потери сознания избили руководящие работники управления НКВД – Ф. К. Луговцев, И. Г. Ворончихин, Ф. М. Полевик, А. А. Шашкин и др., требовавшие от него признания в шпионаже на германскую разведку (Крутов дождался ареста своих мучителей и дал показания об их преступлениях) (246).
Пожалуй, самый эффективный из известных пока случаев внутричекистского сопротивления террору произошёл в Воронеже. В сентябре 1937 г. референт по следственному производству областного УНКВД Гуднев без доклада начальнику управления освободил четырёх человек, арестованных за «подрывную агитацию против ЦК и выпуск нелегальной литературы». Мало того, он уничтожил находившиеся в своём производстве дела, по которым арестованным грозил расстрел. Гуднев скрылся, а вместе с ним бежали и освобождённые им лица… (247). Скорее всего, в каждом региональном управлении НКВД были случаи отказа участвовать в терроре со стороны единичных работников, не поддержанные коллегами.
Нечасто, но бывало, когда с «нерешительным» чекистом расправлялись уже после завершения «Большого террора». Начальник Тарбагатайского РО НКВД Бурят-Монгольской АССР Н. Д. Кочаненко в январе 1939 г. райкомом ВКП (б) был исключён из партии за то, что «собирал материалы, оправдывавшие преступников, заставлял председателей сельсоветов писать… документы на кулаков как на середняков», затем арестован и в июле 1940 г. осуждён на 4 года ИТЛ. «Нерадивых» чекистов то и дело ругали за пассивность в борьбе с врагом, которая могла быть и сознательным выбором: так, молодой оперативник транспортного отделения Бийского ГО НКВД С. М. Куцых в январе 1940 г. критиковался коллегами «за трусость» в оперработе: «просидев в отделе в течение года, ни одного дела не оформил» (248).
В период «Большого террора» для чекистов было характерно не только покорное ожидание ареста. Бегство с последующим переходом на нелегальное положение – вариант, выбранный не только рядовым сотрудником ОГПУ М. А. Клеймёновым. Начальник санчасти УНКВД по Алткраю Д. В. Торопцев в 1938 г., опасаясь ареста, бежал. Он был арестован 6 октября 1938 г., обвинялся как немецкий шпион, но в мае 1939 г. оказался освобождён (249). В том же 1938 г. начальник УНКВД по Дальневосточному краю Г. С. Люшков бежал в Японию, а нарком внутренних дел Украины А. И. Успенский скрылся из Киева и полгода провёл на нелегальном положении. Ряд советских дипломатов и закордонных разведчиков в период террора стали невозвращенцами.
Оказавшись в тюрьме, многие чекисты считали себя уже не связанными корпоративными отношениями с НКВД и откровенно рассказывали сокамерникам, чего им следует ожидать. Бывший начальник Ачинского окротдела ОГПУ К. П. Болотный, арестованный в сентябре 1937 г. на Алтае, в камере «всячески убеждал арестованных не сознаваться, заявляя, что всё равно будут расстреляны. Предупреждал о могущей иметь место камерной подсадке агентуры и т. д.» (250). В Кривошеинском районе Нарымского округа оперуполномоченный Н. А. Черных «высказывал сожаление по адресу арестованных врагов народа и клеветал на методы следствия», пытался «освободить врагов народа как якобы ошибочно арестованных», а попав за решётку, знакомил заключённых с методами следствия и уговаривал отказываться от показаний (251).
Чекисты в тюрьме отваживались и на серьёзные заявления, могущие, в частности, подорвать даже знаменитые открытые процессы. Бывший начальник Томского ГО НКВД И. В. Овчинников рассказывал сокамерникам о фальсификации дела по обвинению своего агента В. В. Арнольда, одного из фигурантов второго московского процесса, и выражал намерение написать об этом заявление. Вскоре дело осуждённого на 10 лет Овчинникова пересмотрели, и он был расстрелян (252).
Офицеры внутренних войск и пограничники, несмотря на ведомственную принадлежность к НКВД, нередко проявляли сопротивление при арестах и во время следствия. Известно, что командир дивизиона 9-го кавполка войск НКВД ЗСО старший лейтенант Д. Н. Чёрный пытался бежать во время ареста 3 ноября 1937 г. и был застрелен при задержании (253). Когда на арестованного командира-военкома 65-го полка войск НКВД майора Т. И. Поспелова, пригрозившего начальнику ДТО УНКВД НСО А. П. Невскому «своим арестантским местом», разъярённый капитан госбезопасности бросился с кулаками, Поспелов «схватил стул и этим пыл зверя приостановил». Невский бросил подчинённым: «Вывести мерзкого гада, решение узнает на практике». За дерзость Поспелову пришлось провести более двух недель в карцере на 400-граммовом хлебном пайке и воде (254).
Один из пограничников прямо во время допроса чуть было сам не перестрелял следователей. Этим героем оказался 32-летний старший лейтенант Р. П. Либер (Либерс), помощник начштаба Ойротского 28-го кавпогранотряда – крупного подразделения НКВД, прикрывавшего границы в Горном Алтае. Уволенный из НКВД и исключённый из партии как латыш, связанный с врагами народа, Либер 21 декабря 1937 г. в новосибирской гостинице был арестован сержантом госбезопасности, особистом Ф. М. Миковым. Пять дней спустя, ведя допрос, Миков стал запугивать старшего лейтенанта револьвером. В ответ Родион Либер ударами тяжелого пресс-папье оглушил сержанта, отобрал у него оружие и ранил выстрелом в упор (по версии красноярского журналиста А. Ферапонтова, ознакомившегося с реабилитационным делом Либера, убил, попав прямо в голову). На звук выстрела в кабинет ринулись чекисты; Либер стрелял ещё трижды, но неудачно, однако одному из особистов, старшему лейтенанту госбезопасности И. Л. Будкину, сумел сломать ребро (255). В январе 1938 г. Р. П. Либер был осуждён к расстрелу.
Известные нам документы говорят только о ранении чекиста Ф. М. Микова (1902–1965), который, выздоровев, работал в томской колонии, потом нарсудьёй, а с началом войны был возвращён в «органы». Инспектор отдела кадров УНКВД А. А. Зейза, неосторожно поделившийся деталями скандального происшествия с женой, на допросе показал: «Мной был допущен проступок, что я разболтал жене о случившемся несчастье в 5-м отделе… сказал, что враг обозлён, даже в стенах НКВД кидаются на сотрудников, и сказал, что одного сотрудника арестованный ударил два раза прессом и, отобрав револьвер, выстрелил в него; сотрудник был доставлен в больницу и у него была извлечена пуля». Жена Зейзы слова мужа подтвердила, повторив его рассказ в точности (256).
Порой проявляли смелость и видные арестованные чекисты, которые хорошо понимали, что обречены и им нечего терять. Заместитель начальника УНКВД по Сталинградской области Б. Д. Сарин, арестованный 28 сентября 1937 г., пытался бежать из тюрьмы, был ранен и 10 октября умер в тюремной больнице (257). Бывший разведчик в Маньчжурии и особист в Томске К. Г. Веледерский в ноябре 1937 г. попытался бежать из кабинета новосибирского УНКВД, а не сумев открыть окно, набросился на молодого и известного своей беспощадностью следователя И. П. Деева. Чуть не задушив и не обезоружив последнего, Веледерский был скручен чекистами, которые прибежали, услышав крики Деева. Сопротивление при аресте оказал в ноябре 1938 г. начальник Отдела охраны ГУГБ НКВД И. Я. Дагин (258).
Полноценную картину чекистской жизни невозможно представить без бытовых подробностей. Изнанка повседневной жизни многочисленных сотрудников карательных органов бросалась общественности в глаза, так что специальным приказом ОГПУ от 24 января 1925 г. печати запрещалось затрагивать вопросы не только структуры чекистского аппарата и методов работы, но даже быта сотрудников ОГПУ (259). Однако доступные документы и мемуары, а также некоторые исследования позволяют немало узнать о специфическом быте чекистов (260).
Работники ОГПУ-НКВД относились к привилегированному сословию не только благодаря своему особому месту в системе власти. Карательный аппарат с периода гражданской войны имел как формальные материальные преимущества (зарплаты, пайки), так и неформальные (конфискации и т. п.). Зарплата чекистов в конце 20-х – середине 30-х годов была заметно выше средней по стране. Если в 1929 г. зарплата оперативников среднего звена составляла 100–135 руб., а руководителей – от 145 до 200 руб., то с началом «массовых операций» денежное содержание было увеличено примерно в полтора раза и летом 1930 г. начальники отделов полпредства ОГПУ ЗСК получали 295 руб., начальники отделений ПП – 220, начальники окружных отделов – от 220 до 245, их заместители – 190 руб. (261).
В середине 30-х основная часть чекистов получала от 150 до 350 руб., что, однако, в силу низкого общего уровня жизни гарантировало только пропитание и минимум остальных потребностей. Так, в 1935 г. обычное пальто стоило примерно 700 руб. Серьёзной статьёй расходов у очень многих работников ОГПУ-НКВД были траты на съём квартиры, а примерно одну зарплату в год приходилось, как и остальным гражданам, отдавать государству, подписываясь на заём. В 1934 г. весь оперсостав УНКВД ЗСК подписался на заём в размере месячного оклада (262).
Однако более высокие зарплаты и, особенно, приоритеты в пайковом и промтоварном снабжении, жилищном и курортном обеспечении позволяли сотрудникам ОГПУ иметь гораздо более высокий уровень жизни в сравнении с основной частью населения, которое откровенно бедствовало. На фоне зарплат номенклатуры чекистское жалованье долгое время не выделялось, но постоянно росло. В 1933 г. помощник уполномоченного зарабатывал 200 руб. В 1934 г. ежемесячный заработок заместителя начальника политотдела (ЗНПО) Студёновской МТС по оперработе в Карасукском районе ЗСК составлял 250 руб. в месяц, что было вдвое меньше ставки начальника политотдела или директора МТС (500 руб.) и равнялось жалованью ЗНПО по комсомольской работе. Но ЗНПО по партийно-массовой работе имел 375 руб., по женработе – 350 руб. Жалованье оперработников было ниже и денежного содержания многих хозяйственных руководителей: заместитель директора МТС получал 350 руб., старший агроном – 400 руб (263).
Однако начальствующий чекистский состав зарабатывал в разы больше рядового. В начале 1936 г. зарплата замначальника УИТЛК, ТП и МЗ УНКВД по ЗСК И. И. Долгих составляла 652 руб. плюс 435 руб. так называемой хлебной надбавки, а всего 1.087 руб. (при этом партийных взносов Долгих уплачивал менее 9 руб. вместо полагавшихся 19 руб.). Начальник УРО УИТЛК М. Я. Кичигин и начальник штаба ВОХР УИТЛК Т. К. Подгорбунский при ставке 555 руб. получали ещё соответственно по 515 и 494 руб. хлебной надбавки (264).
В 1937 г. зарплата оперсостава возросла примерно вдвое, так что месячная зарплата рядовых оперативников достигла 500–800 руб. В 1937 г. начальник Бийского РО НКВД М. Н. Буторин получал 900 руб., основные работники – от 500 до 700, начальник тюрьмы – 450; зарплат менее 400 руб. не было ни у кого из оперативников (265). Жалованье наркома республиканского НКВД доходило до 3.500 руб. вместо прежних 1.200. Остальная высшая номенклатура серьёзно отстала от руководящих чекистов: к осени 1938 г. зарплата секретаря обкома составляла 2.000 руб. в месяц, председатель Верховного суда СССР в 1938 г. получал ежемесячно 1.200 руб., а глава Военной коллегии Верхсуда – 1.100 руб. Таким образом, начальник КРО УНКВД по Северной области капитан ГБ (подполковник) А. С. Ройтгеринг в мае 1937 г. получал 1.200 руб. в месяц (266), т. е. больше, чем председатель Военной коллегии Верхсуда армвоенюрист (генерал-полковник) В. В. Ульрих.
При этом следует учесть, что за выслугу лет чекист-оперативник мог получать до 50 % добавки к окладу. Высокими были и пенсии: в 1937 г. пенсия бывшего начальника Ачинского окротдела ОГПУ К. П. Болотного составляла 270 руб., что было выше средней зарплаты рабочих и служащих. Что касается рядовых граждан, то рабочие получали ежемесячно порядка 200–250 руб., а многие категории служащих – гораздо меньше (267).
Большая разница в оплате труда между начальниками и рядовыми сотрудниками сохранялась и после 1937 г.: так, помоперуполномоченного Полтавского РО УНКВД по Омской области имел в 1939 г. зарплату 650 руб., а оперуполномоченный КРО УНКВД – 800 руб. в месяц. Уволившийся из НКВД контрразведчик В. С. Максимов в июле 1938 г. заявил на партсобрании в УНКВД НСО, что на спиртзаводе зарабатывает «по своим способностям 850 руб. в месяц… [в НКВД] же мне этой зарплаты не давали, платили мало» (268).
Хорошо оплачивались должности в лагерной системе: в 1940 г. ставка заведующего культбазой культурно-воспитательного отдела УИТЛК УНКВД НСО составляла 600 руб. Чекистам нередко выплачивались внушительные премии. Например, начальник Колыванского РО УНКВД ЗСК Л. А. Мирошник в 1936 г. получил 300 руб. за «умелое руководство аппаратом». В том же году за розыск и поимку руководителя Чумаковского крестьянского восстания 1931 г. Г. И. Гамзулева сотрудник Мошковского РО УНКВД Л. А. Маслов был награждён 500 руб (269).
У чекистов, как и у остальной номенклатуры, имелся приоритет в нормированном снабжении. В начале 30-х годов в районах были организованы закрытые распределители для начальства. Работники ОГПУ-НКВД относились к привилегированной прослойке, хотя рядовые чекисты сильно ущемлялись в пользу руководства. Чекисты снабжались по нормам для промышленных рабочих, получая в месяц 24 кг хлеба, 2,6 кг мяса, 2 кг рыбы, 1,5 кг сахара, 400 г растительного масла (270). И если для населения были обычными неполное отоваривание пайка, то чекисты обычно получали положенное сполна.
В «органах» на местах то и дело возникали «беспринципные склочные группировки» на почве претензий к распределению «молока, штанов и т. д.». В Новой МТС Купинского района ЗСК замначальника политотдела по оперработе М. М. Портнягин в 1933 г. внутри политотдела образовал группу «обиженных» в лице ответственного за комсомольскую работу, женорга и директора МТС, устроивших свару с руководством из-за неправильного распределения продуктов и иных благ (271). Характерно, что дефицитные товары в спецмагазинах стоили дешевле, чем в обычных, за номенклатурные пайки также нужно было платить только частично. Позднее этот льготный принцип наиболее наглядно выльется в институт второй (и тайной) зарплаты видных чиновников – так называемого «пакета».
Известно, что на 1931 г. для чекистов в Новосибирске действовали два закрытых распределителя. К первому прикреплялись сотрудники полпредства, начсостав новосибирского 9-го полка ОГПУ, работники Сиблага и пенсионеры ОГПУ. Ко второму, куда менее богатому – обслуживающий персонал полпредства и сверхштатные работники, а также обслуживающий персонал Сиблага и рабочие типографии. Талоны на питание делились так: голубые выдавались работникам полпредства, Сиблага и командирам полка ОГПУ; красные – членам их семей с правом обедать с 15 до 17 часов; белые – пенсионерам (они могли получить обед только на дом). Но качественных продуктов даже для такого элитарного распределителя выдавали недостаточно, а в 1933 г. их стало особенно не хватать, так что рядовые сотрудники полпредства жаловались на низкое качество пищи, приготовляемой с минимальным количеством жиров. Затем ситуация улучшилась, но начальник Томского оперсектора НКВД М. М. Подольский летом 1934 г. говорил о низком качестве чекистских обедов, несмотря на наличие продуктов (272).
Внутри ОГПУ-НКВД было заметно деление на более и менее обеспеченных сотрудников. Резко выделялось начальство и те оперативники, которые имели покровителей. Затем шла основная масса оперативного состава, а наименьшее обеспечение полагалось неоперативным отделам. Однако работники ведомственных кооперативов, спецторгов, столовых, магазинов, мастерских, системы мест заключения имели богатые возможности для хищения продуктов и товаров ширпотреба, а сервис предлагали традиционный советский, в связи с чем рядовые чекисты постоянно жаловались на скверную работу обслуживающих структур. К спецзалу столовой № 1 УНКВД ЗСК в середине 30-х годов было прикреплено 200 чекистов-оперативников, а реально пользовались услугами столовой 365 чел., включая даже некоторых заключённых и ссыльных. Летом 1937 г. правом на абонемент в столовую УНКВД ЗСК пользовались лишь руководящие работники такого крупного отдела, как Отдел связи (273).
Если наркомвнудел Украины Балицкий мог себе позволить к обеду доставлять жареных цыплят самолётом из Харькова, то система общественного питания везде работала очень плохо и никакие меры не могли навести в ней порядок. В 1936 г. нарком Ягода специальным приказом улучшил снабжение чекистов, допрашивавших арестованных в Бутырской тюрьме и не обеспеченных ни питанием, ни даже горячим чаем (274). Летом 1937 г. алтайские чекисты отмечали, что в Бийске и Ойрот-Туре столовые работают «очень скверно». Новосибирские чекисты отмечали, что, отдавая все силы ночным допросам, они не могут получить из буфета приличных бутербродов, чая в чистых стаканах и папирос, причём работники обслуживающих отделов в ответ заявляли, что всё лучшее и так идёт сотрудникам УГБ (275).
В предвоенные годы продовольственное снабжение значительной части чекистов, вероятно, улучшилось и могло конкурировать с пайками партийно-советской номенклатуры: в 1940 г. новосибирская межкраевая школа НКВД, где занимались порядка 200 курсантов, ежеквартально получала до 2,5 тонны сахара, 2 тонн масла, 9 тонн мяса и другие продукты. Таким образом, ежедневно на питание курсантов и преподавателей выделялись центнер мяса и полцентнера масла с сахаром. Однако качество питания в столовых УНКВД НСО характеризовалось как неудовлетворительное и в 1940–1941 гг. (276).
Жилищный вопрос стоял в 30-е годы очень остро, так что лишь начсостав ОГПУ-НКВД получал комфортабельное жильё. Руководители региональных управлений ОГПУ-НКВД имели собственные дома, нередко напоминающие дворцы (как у В. А. Балицкого в Киеве). Вдова С. Н. Миронова вспоминала, что в 1936 г. их семейству выделили в Новосибирске роскошный особняк с кинозалом, охраной, прислугой и садом, где была устроена эстрада для выступлений приезжих актёров. В январе 1938 г. нарымские чекисты завистливо отмечали, что жизнь только что арестованного начальника окружного отдела НКВД С. С. Мартона была «похожа на помещичью: особняк, меха, несколько домработниц…» (277).
Между тем в Улан-Удэ под общежитие чекистов Бурят-Монгольского облотдела ОГПУ в начале 30-х годов была приспособлена Вознесенская церковь, а чекисты Амурского облотдела ПП ОГПУ ДВК в 1933 г. «в широких размерах» самовольно занимали квартиры жителей Благовещенска (278). Однако в крупных городах постепенно изыскивались возможности для строительства качественного жилья и появлялись «дома чекистов», «городки чекистов». Так, в 1931–1932 гг. для ОГПУ в Новосибирске в центре города был построен большой жилой комплекс.
Хотя оперсостав имел большие материально-бытовые привилегии по сравнению со всеми остальными работниками «органов», но его количество росло темпами, за которыми государственное обслуживание не успевало. Рядовые чекисты обычно ютились в коммуналках, снимали жильё где придётся, а нередко, прибыв на новое место работы, долго жили в своих служебных кабинетах. Оперативник ЭКО В. П. Казачук в 1931 г. жаловался приятелю, что, приехав в Новосибирск, живёт без квартиры, на птичьих правах: «Я уж дошёл до того, что изматерил при публике завхоза, а ребята советуют ещё и вздуть его, тогда он, мол, только даст сразу же квартиру» (279). В 1934 г. в Новосибирске были сотрудники, которые не обеспечивались квартирами по году и более, а весной 1937 г. чекисты аппарата СПО УНКВД жаловались, что несколько сотрудников вынуждены месяцами жить в своих служебных кабинетах. Начальник УНКВД Г. Ф. Горбач весной 1938 г. отмечал, что прибывшее молодое пополнение – около 30 чекистов – по вине АХО живут «в кошмарных квартирных условиях», в грязи и антисанитарии (280). Аналогичная ситуация наблюдалась на Алтае.
В районах обеспечение работников было ещё сложней. Так, ЗНПО по оперработе Новой МТС Купинского района ЗСК М. М. Портнягин ютился в крохотной квартирке, где его дети спали на полу, так как не было места для кровати. Его коллега А. И. Овцин требовал жилье с дополнительной комнатой – для оперработы. Получив отказ, он десять дней не выходил на службу. Начальник политотдела жаловался на прогульщика в РО ОГПУ, но Овцин, пробастовав месяц, добился квартиры предшественника, а заодно и лучшей лошади. Для улучшения жизненных условий чекисты не брезговали ничем: например, ЗНПО по оперработе Коробейниковской МТС Уч-Пристанского района ЗСК Е. С. Олейников просто выдворил детей из яслей и занял этот дом под своё жильё (281).
Привилегии начальства остро воспринимались рядовыми работниками. В 1935 г. партийной организацией критиковался руководящий работник АХО УНКВД ЗСК А. И. Яшин, сказавший рядовому оперативнику: «Со мною нечего тебе равняться, что я имею хорошую квартиру, ведь я всё же начальник». Но в годы террора чекисты смогли радикально улучшить свои жилищные условия: в Барнауле специально для конфискации хороших домов, принадлежавших местным докторам, было сфабриковано масштабное «дело врачей», причём в самый лучший особняк вселился начальник УНКВД С. П. Попов. В Новосибирске чекисты в 1937–1938 гг. репрессировали жильцов самого престижного «стоквартирного дома» (в реальности – 120-квартирного), проект которого получил Гран-при на Парижской выставке и где жила номенклатура, в результате чего сами стали основными насельниками этого огромного по тем меркам семиэтажного здания в самом центре города (282). Тысячи квартир и комнат репрессированных достались чекистам Москвы и Ленинграда (например, квартира В. Э. Мейерхольда и часть квартиры Л. К. Чуковской).
Перед войной снабжение жильём новосибирских чекистов за счёт строительства новых ведомственных домов значительно улучшилось. За 1940 и первые три месяца 1941 г. сотрудникам УНКВД НСО было предоставлено 119 квартир в домах УНКВД (97 из них достались оперсоставу) и 17 – в домах горкомхоза, а 38 квартир – заменены на лучшие. Однако на Алтае в 1939 г. жилищные и социально-бытовые условия чекистов считались одними из худших среди всех УНКВД (283).
Дачный бум 30-х годов заразил номенклатуру, принявшуюся повсеместно сооружать дачные посёлки. Роскошные дворцы в 15–20 комнат возвели себе не только кандидат в члены Политбюро Я. Э. Рудзутак, наркомы Г. Г. Ягода, А. П. Розенгольц, В. И. Межлаук, секретарь ЦИК СССР А. С. Енукидзе, но и стоявшие рангом ниже заместители наркомов: Я. С. Агранов, Л. С. Карахан… Богатые дачи построили секретари Западно-Сибирского и Восточно-Сибирского крайкомов ВКП (б) Р. И. Эйхе и М. О. Разумов. Секретарь Челябинского обкома ВКП (б) К. В. Рындин выстроил себе два особняка: один в городе, второй – в реликтовом сосновом лесу на берегу озера (284).
Местные чекисты получили право на широкое строительство дач в 1937 г. Если до того привилегия дачного отдыха и охоты распространялась только на лиц высшего начсостава, то одновременно с «Большим террором» началось строительство ведомственных загородных дачных посёлков для руководства и отличившихся работников НКВД. В июне 1937 г. партком УГБ УНКВД ЗСК заслушал информацию о постройке дач для оперсостава и поручил начальнику АХО закончить строительство в 12-дневный срок. За лето дачей воспользовались 17 семей, домом отдыха – 38 чел (285). Нередко дачи для чекистов строили на месте полигонов, где происходили массовые расстрелы, как в подмосковном Бутове. И напротив, территория дачи Ягоды в подмосковном совхозе «Коммунарка» – в соответствии с «чёрным юмором» Сталина и Ежова, зафиксированным в записной книжке последнего: «Дачу Ягоды – чекистам» – была отведена под место расстрелов номенклатуры, в т. ч. и видных чекистов (286).
При снабжении чекистов учитывалось, что условия их труда были тяжёлыми. Оперативная работа требовала от чекистов постоянных выездов в районы и отдалённые посёлки для встреч с агентами, контролирования работы ГО-РО НКВД, проведения следствия по важным делам. С октября 1929 по апрель 1930 гг. аппарат КРО ПП ОГПУ Сибкрая, состоявший из 16 оперативников, огромную часть времени, борясь с повстанческим движением и бандитизмом, провёл в разъездах: один из старших уполномоченных – 6 месяцев, два работника – по 4 месяца и т. д. (287). Начальник Томского оперсектора НКВД М. М. Подольский 25 июля 1934 г. заявил, что в текущем году на командировки ушло 778 «оперативных дней»; при этом в оперсекторе работало 69 чел., в т. ч. половина – оперативные работники. Осенью 1935 г. Прокопьевский ГО УНКВД ЗСК имел 25 оперативников и всего три лошади (и ни одного конюха), из-за чего были жалобы сотрудников, поскольку каждый день было необходимо «выбрасывать весь оперативный состав… на шахты, для встречи с [агентурной] сетью» (288).
Об условиях, в которых подчас приходилось работать чекистам, красноречиво говорит приказ Ягоды от 12 июня 1929 г. о награждении работников ЭКО ПП ОГПУ по Уралу, отличившихся при разгроме «вредителей» в золотоплатиновой промышленности: «Сотрудникам, пробираясь инкогнито на прииски, приходилось в одном месте наниматься рабочими по сплаву древесины, в другом – идти лесом, голодать по трое суток и терпеть массу лишений в пути или спускаться по горной речке на самодельном челноке, где один из сотрудников дважды тонул. Но особо трудные условия были в работе агентуры, когда Уполномоченным нужно было на ночь уезжать из приисков за 10–20 вёрст в лес, якобы на охоту, чтобы там в лесу посвятить ночное время приему [агентурной] сети. Эта трудная работа усугублялась еще тем, что последующий весь день приходилось допрашивать арестованных. Так, в этом деле зарегистрирован случай, когда 2 уполномоченных проработали 8 суток без сна» (289).
В период крестьянских восстаний немало чекистов участвовали в боях и карательных экспедициях. Райуполномоченному ОГПУ по Немецкому району Славгородского округа А. Меннингеру и его помощнику Б. Коопу, арестованным и взятым в заложники немцами-крестьянами во время восстания в с. Гальбштадт 2 июля 1930 г., повезло – они были освобождены отрядом ОГПУ в тот же день, причём Меннингер отделался лёгкими побоями, а Кооп – порванными брюками (290). А ряд других работников госбезопасности за своё участие в войне с крестьянством поплатились жизнью.
В феврале 1930 г. в бою с крестьянами-повстанцами был убит уполномоченный Ойротского облотдела ОГПУ П. К. Алфёров, командовавший карательным отрядом. В мае 1930 в Усть-Карийском районе Сретенского округа крестьяне убили райуполномоченного ОГПУ П. Г. Лазебного, ненавистного своим активным участием в репрессиях. В июле 1930 г. в бою с небольшим отрядом бывшего партизана Т. И. Геримовича у д. Вятки Уч-Пристанского района погиб райуполномоченный Бийского окротдела ОГПУ Т. Г. Левачев.
Особенно в середине 1930 г. оказались заметны потери среди оперативников будущего Красноярского края. Так, 25 мая 1930 г. в бою с крестьянами-повстанцами погиб уполномоченный Итатского райаппарата Ачинского окротдела ОГПУ И. С. Тарасюк. В августе 1930 г. в Ермаковском районе посланный для ликвидации восстания уполномоченный Минусинского оперсектора ОГПУ П. И. Соцков был убит под с. Салба. Районный уполномоченный Минусинского оперсектора ОГПУ в Бейском районе Д. К. Литвинов погиб 10 сентября 1930 г. в бою с повстанцами у с. Монок (291).
В июне 1931 г. в бою под д. Номоконово «при ликвидации банды кулаков и белогвардейцев» был убит райуполномоченный ОГПУ в Шилкинском районе ВСК Ф. А. Ищенко. Среди работников ПП ОГПУ ВСК только в январе–августе 1931 г. погибло 14 чел. из числа оперработников и военнослужащих ОГПУ, включая убитого в бою с отрядом Князюка помощника ПП ОГПУ по милиции Ф. М. Крумина (292). В мае 1933 г. в Братском районе ВСК крестьяне убили и четвертовали начальника отряда ОГПУ Н. А. Вдовина. Начальник Ойротской кавпогранкомендатуры ПП ОГПУ ЗСК М. Иноземцев вместе с двумя переводчиками в январе 1932 г. был убит при попытке воспрепятствовать переходу в МНР группы горно-алтайских крестьян. В декабре 1933 в Берёзовском районе Остяко-Вогульского округа в числе пяти коммунистов был ритуально убит (задушен) первый чекист ханты З. Н. Посохов – изгой, ненавистный местному населению (293).
Те чекисты, кто порой проявлял трусость во время боевых действий, подлежали наказанию. Так, в апреле 1931 г. Абралинский райком Восточно-Казахстанской области исключил из партии райуполномоченного ОГПУ Абдула Джамалетдинова «за сдачу бандитам райцентра без сопротивления» (294).
Нелёгкой (длительные поездки гужевым транспортом в любую погоду) и подчас опасной была служба фельдъегерей. Выполнение ими инкассаторских функций провоцировали нападения на фельдъегерей со стороны повстанцев и уголовников. Так, в июле 1932 г. «бандой кулаков и белогвардейцев» были убиты сотрудники Тунгокоченского аймаппарата ПП ОГПУ ВСК Ф. С. Гелев и А. П. Петров, ехавшие с документами и почтой из с. Юмурчен в райцентр. В начале 1939 г. были ограблены и убиты два фельдъегеря Прокопьевского ГО УНКВД НСО (295).
От чекистов требовалось соблюдение строгой военной дисциплины, но те были весьма далеки от должного исполнения этих требований. Они часто прогуливали, опаздывали, не отвечали на запросы начальства, задерживали следственные дела, давали фальсифицированную информацию, скрывали проступки подчинённых. Приказы ОГПУ «О дисциплине в органах и войсках ОГПУ» от 23 ноября 1933 г. и «О нарушителях чекистской дисциплины» от 5 января 1934 г. не смогли обеспечить перелома и навести порядок. Дисциплина среди оперсостава, несмотря на все усилия и постоянные наказания виновных, все 30-е годы оставалась весьма условным понятием. В своей записной книжке А. С. Макаренко отметил, что В. А. Балицкий «отличает несколько типов происхождения [чекистов]: “Гимназисты”. “Местечковые”. “Военные”. Последние с трудом понимают характер дисциплины “Ч[екистов]”» (296).
Даже под носом у начальства чекисты вели себя очень вольно, ломая и расхищая казённое добро. Приказ исполнявшего обязанности полпреда ОГПУ ЗСК А. К. Залпетера от 8 февраля 1932 г. доводил до сведения работников ПП, что за последние полгода в здании полпредства оказалось сломано 260 стульев (примерно по стулу на оперативника) и украдено около 5 тыс. (!) остродефицитных электролампочек. Закупленных за последние полгода 3 тыс. стаканов быстро перестало хватать. Ежедневно в здании терялось от 20 до 30 ключей, что приводило к необходимости постоянно ломать замки на дверях, а также в столах и шкафах; из-за небрежности машинисток постоянно ломались пишущие машинки. В середине 30-х годов в ХОЗО УНКВД ЗСК не было должного учёта личного оружия и оно терялось (297).
Из отношения к нарушителям отчётливо видно, что чекистское руководство и партийные организации были снисходительны к прогульщикам и дебоширам. За пьяный прогул в течение двух суток в 1932 г. уполномоченный ЭКО ПП ОГПУ ЗСК Л. В. Мартемьянов, незадолго перед тем снятый за пьянство с работы в районе, получил 10 суток ареста с исполнением обязанностей. Уполномоченный Особого отдела СибВО С. И. Миков, уже имевший взыскание за пьянство, в ноябре 1932 г. за 4-дневный прогул и появление на службе в нетрезвом виде был арестован на 15 суток с исполнением служебных обязанностей. За пьяное дебоширство в ресторане и на улице работники ОГПУ зачастую получали двое-трое суток ареста (298). В июне 1932 г. начальник Томского оперсектора ОГПУ Я. М. Краузе вызвал к себе уполномоченного, старого чекиста П. И. Молостова, чтобы потребовать объяснений относительно срочного поручения, которое оказалось невыполненным. Увидев, что оперативник пьян, Краузе сделал ему замечание. В ответ на это Молостов «учинил в кабинете т. Краузе дебош», за что был исключён из партии, но вскоре оказался восстановлен (299).
О низкой дисциплине говорил в июле 1937 г. начальник отделения ДТО УНКВД ЗСК С. И. Политов, отмечавший, что чекисты-транспортники, работая в тюрьме, оставляют арестованных без надзора, самовольно отлучаются по личным делам в город и т. д. По Отделу связи УНКВД ЗСК за 1937 г. было отмечено более 300 случаев «антиморальных» поступков и неправильных засылок корреспонденции (300).
Многие работники в 1940–1941 гг. были наказаны в уголовном порядке за прогулы и опоздания – эта жёсткая кампания проводилась во всех чекистских аппаратах. В августе 1940 г. замначальника отдела УНКВД по Иркутской области М. И. Эдельштейн был осуждён на 4 года заключения (впоследствии наказание заменили на условное) за отказ выехать в район в связи с болезнью жены (301). Тогда же сотрудник Оперода УНКВД по Алткраю Б. П. Степин опоздал на работу на 15 суток, за что был осуждён на 5 лет. Сотрудник УНКВД по Читинской области П. С. Синев в сентябре 1940 г. за опоздание на работу был осуждён на 1 год тюремного заключения (302).
Но основным серьёзным наказанием для чекистов являлся обычно арест на срок от 3 до 15 суток, чаще всего формальный, с исполнением служебных обязанностей. Подобные аресты значились в послужных списках очень многих оперработников.
Ночной и крайне напряжённый режим работы (в среднем не менее 12 часов), оставлявший минимум свободного времени, выдерживали не все работники. Особенно тяжелы были нагрузки в годы террора. Начальник КРО УНКВД НСО Ф. Н. Иванов отмечал, что оперативник Ю. Д. Берман «уходит в 10 часов вечера домой, когда мобилизуется весь аппарат на серьёзные операции». Его коллега В. С. Максимов в конце 1937 г. был уволен за защиту арестованного брата и требование 6-часового рабочего дня. Летом 1941 г. оперработник Кемеровского ГО НКВД М. П. Орлов был исключён из партии за ряд проступков, включая «уклонение от вечерних работ» (303).
Начальство признавало тяжесть службы подчинённых, мешавшей налаживанию нормального быта, но требовало усиления борьбы с «врагами». В апреле 1937 г. на общем партийном собрании УГБ УНКВД ЗСК С. Н. Миронов вопрошал: «Скажите, кто из вас здесь присутствующих безупречен в бытовых вопросах? Кто из вас уделяет достаточно внимания своей семье, своим жёнам?» (304). Месяц спустя Миронов внушал работникам Особого отдела: «Борьба будет напряжённой. У вас будет минимум времени на обед. А когда арестованных будет 50–100 человек, вам придётся сидеть день и ночь. В силу этого вам придётся забросить всё семейное, личное. …Люди, у которых, может быть, нервы не позволят сделать этого, здесь будут видны все. Троцкисты по своей природе двурушники, они и слезу пустят, и ещё кое-что будут выкидывать. Только на людей видавших [виды] слёзы этих убийц не подействуют, так как они закалены. В этой борьбе с врагами народа у вас и люди определятся: дезертиры и честные… колебания того или иного сотрудника равносильны измене» (305).
Тяжесть чекистской работы усугублялась пренебрежительным отношением руководства к устройству приемлемых условий для труда и отдыха. В мае 1937 г. сотрудник ДТО НКВД утверждал, что чекисты, сутки напролёт работающие на следствии в особом корпусе новосибирской тюрьмы № 1, где содержали политзаключённых, не имеют кроватей и работают в большой тесноте. Ситуация за полтора года не изменилась: на одном из партсобраний молодой оперативник КРО Д. М. Негреев жаловался, что в особом корпусе даже к концу 1938 г. не было создано должных условий для следователей: отсутствовали столы, стулья, письменные принадлежности (306).
Многие чекисты в карательном усердии в полном смысле слова не щадили себя – начальник СПО Кемеровского ГО НКВД И. Т. Ягодкин утверждал: «Работал до такого состояния, когда из рабочего кабинета скорая помощь увозила в больницу, очнувшись, снова включался в работу, отказался в 1938 г. от лечения». Начальник Мариинского РО НКВД Т. А. Дубинин в июле 1938 г. заявлял: «Мы, оперативники, ежедневно изо дня в день около двух с половиной месяцев работаем без отдыха и в сутки приходится отдыхать 2–3 часа и не спим…» (307). Бывший работник Ленинск-Кузнецкого ГО НКВД А. И. Савкин показал, что следователи от бессонницы «доходили до такого состояния, что не могли здраво рассуждать, и лично я был в таком состоянии, что своей жене не верил, что она советский человек». Так работали везде: оперуполномоченный СПО Харьковского УНКВД Я. С. Ротштейн свидетельствовал: «Мы добивались от арестованных показаний в большинстве случаев палкой, кулаком… от усталости валились с ног… я лично кончал работу начиная с августа 1937 г. по 25 июня 1938 г. в 6–7 часов утра. Я не знал отдыха, работал очень часто без выходных дней» (308).
Особенно тяжёлой являлась работа по исполнению смертных приговоров. Помощник начальника КРО УНКВД по Иркутской области Б. П. Кульвец в письме Берии напоминал о своих недюжинных заслугах: «…Работал я честно, не жалеючи себя, получил туберкулез, не гнушался никакой работой, вплоть до того, что по приговорам из Иркутска сам же приводил их в исполнение и в неприспособленных районных условиях приходилось таскать [трупы] на себе, я приходил с операции обмазанный кровью, но моё моральное угнетение я поднимал тем, что делал нужное и полезное дело Родине» (309).
Ненормированный рабочий день, постоянные разъезды, участие в многочасовых ночных допросах, а также расстрелах непосредственно отражались на состоянии здоровья оперативников, многие из которых подорвали свои силы ещё в гражданскую войну. Н. И. Бухарин пылко призывал: «Не забудем, сколько безымянных героев нашей чека погибло в боях с врагами, не забудем, сколько из тех, кто остался в живых, представляет развалину с расстроенными нервами, а иногда и совсем больных. Ибо работа была настолько мучительна, она требовала такого гигантского напряжения, она была такой адской работой, что требовала поистине железного характера». Из циркуляра ОГПУ от 15 февраля 1930 г. следовало, что «материалы заболеваемости сотрудников ОГПУ показывают значительное распространение на них психоневрозов, туберкулёза и ревматических заболеваний. Они являются наиболее частыми причинами к увольнению от работы в органах ОГПУ». Сам «железный нарком» Ежов страдал туберкулёзом, неврастенией, ипохондрией и алкоголизмом (310).
Большая часть чекистов от напряженной работы становилась неврастениками – это
заболевание было самым частым и его вполне можно охарактеризовать как
профессиональное (311). Нередко работники ОГПУ-НКВД страдали малокровием,
туберкулезом и малярией, а качественную
медицинскую помощь могли получить только в крупных городах. Л. С. Рохмистров,
ЗНПО Ново-Егорьевской МТС Рубцовского района ЗСК, в 1933 г. заболел открытой
формой туберкулёза, выйдя из строя на 9 месяцев, и начальник политотдела сообщал
краевым властям, что «держать его здесь, в квартире, без всякой медицинской
помощи, в течение ряда месяцев – преступно». В 30-х годах начальники райотделов
НКВД, нуждавшиеся в квалифицированном лечении или имевшие больных родственников,
перемещались на службу в города. Начальник Отдела связи УНКВД ЗСК Д. Г. Плаксин
в конце 1936 г. был откомандирован в среднюю полосу России в связи с
бронхиальной астмой и хроническим миокардитом (312).
Обыденной вещью в чекистской среде были серьёзные психические заболевания. В 1929 г. начальник Ачинского окротдела ОГПУ К. П. Болотный был уволен на пенсию в связи с эпилепсией. В 1930 г. командир 3-й Южно-Енисейской рабочей роты Сибулона А. А. Дэр за целый ряд преступлений был привлечён ОГПУ к уголовной ответственности, но после медобследования оказалось, что Дэр страдает острой шизоидной реакцией и требует лечения, в связи с чем дело против него было прекращено. Воевавший в 1931 г. с басмачами Ибрагим-бека, а затем работавший за кордоном С. А. Икка, вернувшись, лечился от «сильного психоза» и летом 1933 г. прибыл в Новосибирск на службу в Особый отдел (313).
Летом 1934 г. начальник Спецотдела УНКВД ЗСК М. И. Янкевич характеризовал старшего шифровальщика Е. А. Седельникова следующим образом: «прекрасный, незаменимый работник, но очень нервнобольной человек». В 1934 г. замначальника политотдела по работе ОГПУ А. А. Плотников из Залесовского района ЗСК психически заболел, бредил и был отправлен на лечение в Томск, чтобы потом оказаться на работе в системе Сиблага (314). Начальник Хабарского РО УНКВД ЗСК И. Г. Пичугин летом и осенью 1936 г. лечился «ввиду психического расстройства», но потом вернулся на службу в НКВД. Оперативник СПО Сталинского ГО УНКВД ЗСК Д. Т. Кононов в 1936 г. лечился в одесской психиатрической больнице – и тоже был возвращён в «органы» (315).
Начальник Казачинско-Ленского РО УНКВД по Иркутской области Б. Н. Малаев в 1941 г. настолько повредился в уме, что обвинил руководство РК ВКП (б) в шпионаже и, узнав о грядущей проверке своей работы, отправил телеграмму: «Москва, НКВД – Берия. Мною установлена крупная контрреволюционная организация, связанная [с] областными руководителями, фигуранты подожгли мою квартиру, прошу выслать представителя». Малаева признали невменяемым и уволили из НКВД (316).
Психически нездоровые чекисты продолжительное время оставались на службе в НКВД: М. А. Дрибинский, у которого находили циклотимию (начальную стадию маниакально-депрессивного психоза), в конце 30-х годов успешно продвигался по службе в оперчекотделе УИТЛК УНКВД ЗСК-НСО. В личных делах новосибирских чекистов попадаются однотипные заключения за апрель 1940 г.: «здоров… за исключением нервной системы, которую необходимо лечить», или «здоров, за исключением нервного расстройства». Такие заключения говорят о том, что поражения нервной системы были нормой и, по мнению самих чекистов, не препятствовали работе (317).
Уволенных по состоянию здоровья чекистов старались по возможности возвращать в систему: тот же Рохмистров был переведён на инвалидность, но в 1935 г. оказался принят в НКВД. Таким же образом возвращались в «органы» и другие переведённые в запас, если с них со временем снималась инвалидность (318). Из чекистского запаса исключали лиц только со 2-й группой инвалидности.
Проведению массового террора подчас серьёзно мешало отсутствие кадров, в т. ч. отсутствовавших по состоянию здоровья. Начальник Титовского РО УНКВД НСО И. Г. Чванов 28 августа 1938 г. сообщал, что работает в райотделе совсем один: оба оперативника лежат в больнице, нет ни машинистки, ни секретаря. Начальник особого отдела ГУГБ НКВД 71-й стрелковой дивизии СибВО в Кемерове С. Н. Маковлев в январе–мае 1939 г. совершенно не работал «ввиду тяжёлого болезненного состояния» (319).
Для поправки здоровья сибирским чекистам ежегодно выделялись многие сотни курортных путёвок. За 1934 г. по УНКВД ЗСК оказалось роздано 878 таких путёвок, включая 199 для членов семей. Эта цифра говорит о том, что курортное обслуживание касалось основной части оперсостава. Начальство отдыхало в Сочи, Кисловодске (где располагался принадлежавший НКВД санаторий) и Крыму, рядовые сотрудники – нередко в пределах края. Курортных благ хватало не всем: особист М. А. Карский в течение четырёх месяцев ждал от санчасти курортной путёвки, но так и не получил её, несмотря на резолюцию замначальника УНКВД. В январе 1936 г. новосибирские чекисты жаловались на санчасть, где приём врачей не был приспособлен к ненормированному графику работы сотрудников УНКВД (320).
Бросается в глаза высокая смертность чекистов молодого возраста. Сотрудник ПП ОГПУ ЗСК И. И. Парняков, страдавший туберкулёзом, умер в 35-летнем возрасте в конце 1933 г. после 12 лет работы в «органах». Активный участник репрессий В. С. Васильев – работник КРО УНКВД ЗСК-НСО – в 33-летнем возрасте был уволен из НКВД (в 1938 г.) по болезни с переходом на пенсию и вскоре умер (321). В ноябре 1938 г. умер 31-летний начальник Купинского РО УНКВД ЗСК-НСО С. А. Толстов; работник 9-го отдела УНКВД НСО Л. В. Мартемьянов умер не позднее 1939 г. (в 44 года). Начальник Кемеровского ГО НКВД В. Г. Трындин 30-летним умер в 1940 г., тогда же скончался и начальник Пихтовского РО УНКВД НСО Г. Н. Гайдышев (322). Всего в 1939 г. из органов УГБ страны в связи со смертью было уволено 99 чел., или 1,3 % от общего числа уволенных (323).
Часть чекистов стала жертвами различных несчастных случаев. Томский чекист-транспортник М. Д. Гольштейн разбился в машине летом 1932 г. Активный томский особист Л. И. Ушаков погиб в мае 1934 г., а в сентябре 1936 г. жертвой автоаварии стал замначальника Минусинского оперсектора НКВД В. М. Грахловский-Израильский (324).
Для поддержания работников военизированного ведомства в тонусе значительное внимание уделялось спортивной и стрелковой подготовке. Постоянно проводились соревнования по стрельбе, 46 оперативных работников ЗСК весной 1932 г. окончили 20-часовую программу по овладению приёмами самбо. Настоящим проявлением чекистского «чёрного юмора» выглядело назначение в 1937 г. председателем стрелковой секции «Динамо» коменданта УНКВД ЗСК А. М. Матроза – основного куратора расстрелов (325).
Обращалось внимание на общее физическое развитие: так, партком УГБ предложил заместителю начальника Особого отдела СибВО и председателю райсовета «Динамо» А. Н. Барковскому с 27 июля 1937 г. «начать регулярную физзарядку, не допуская ни одного срыва зарядки». Устраивались лыжные походы, в середине 30-х годов в УНКВД ЗСК имелись баскетбольная (в Опероде) и футбольная команды. По приказу В. М. Курского из Пятигорска (а Курский много лет работал именно на Северном Кавказе) осенью 1936 г. для усиления новосибирской команды были доставлены несколько футболистов, содержавшихся более полугода новосибирским отделом «Динамо» (326). Отдельно следует отметить практику обучения в первой половине 30-х годов многих новосибирских чекистов лётному делу: так, за 1933 г. 29 сотрудников полпредства получили навыки пилотажа на лёгких самолётах У-2 и Р-5 (327).
Условия быта и низкий уровень культуры работников ОГПУ-НКВД прямо отражались на их повседневном поведении (328). Вино, женщины, карты – на этих трёх китах стояло здание чекистского досуга. Секретарь парткома УНКВД ЗСК Н. М. Терентьев свидетельствовал, что ряд его коллег за 1935 г. ни разу не были в кино, зато «играют в преферанс многие и даже парторги и не умевшие играть научились» и сетовал, что «такую картину, как “Чапаев”, не посмотреть – это большое упущение» (329).
В повседневный чекистский быт просачивались праздничные тради-
ции, носившие нередко религиозный характер. Чекисты постоянно попадались на
отмечании пасхи и прочих церковных праздников. Попытки «обуржуазить» быт долгое
время решительно пресекались. Весной 1929 г. трое сотрудников Томского окротдела
ОГПУ получили партийные взыскания за устройство на квартире 25 декабря
рождественской ёлки для детей. К середине 30-х годов на подобные празднества
власти обращали уже меньше внимания, укрепилась традиция вместо Рождества широко
отмечать Новый год (330). Начальство любило посвящать досуг барской забаве –
охоте.
Приехавший из Кузбасса в Новосибирск оперативник В. П. Казачук в письме сослуживцу от 1931 г. с удовольствием описывал своё приобщение к благам цивилизации краевого центра: «Хожу ежедневно в клуб “Динамо”, смотрю концерты, кино, спектакли и пр. Играю в волейбол, моюсь в душе, думаю стукнуть в бильярд, беру и читаю из своей библиотеки хорошие книги, пью пиво, ем бутерброды и пр., и пр., да, самое главное чуть не упустил из виду – ухаживаю за дамами и… девочками. […] Занимаюсь в кружке политэкономии повышенного типа, которым руководит Лупекин (очень умный, развитой человек). Участвую в шахматном турнире» (331).
Отвлекаясь от работы, следователь нередко превращался в образцового семьянина, жаждущего приобщения к удобствам налаженного быта. Оперативник Ф. М. Касьянов, допрашивавший в Новосибирске одного из офицеров войск НКВД, старательно изображал перед «врагом» истерики, «мат у него процветал в каждом предложении выраженной им мысли», но когда при арестанте звонил домой, то сразу размягчался и довольным тоном сообщал супруге, что «он сегодня примет хорошую ванну, будет кушать горячие блины»… (332).
Круг общения даже у жён чекистов был ограничен «своими» и, например, супруга начальника УНКВД НСО Мальцева организовывала у себя вечеринки с участием жён начальников отделов (333). Однако отношения между чекистскими прекрасными половинами отнюдь не были идиллическими. Как отмечал Ежов, работники НКВД – замкнутая среда «и в быту их имеются массовые случаи “буржуазности”… жёны чекистов стали буквально нарицательным именем». Осенью 1938 г. руководящие новосибирские чекисты отмечали «нездоровые отношения между жёнами, отдыхавшими на даче… доходило до скандалов и драк». Балицкий говорил А. С. Макаренко, что в книге о чекистах «нужно дать и нечто о положении женщины в семье. Она редко видит мужа и поэтому беднеет духовно» (334).
Отдых чекистов, хотя бы простейший, был организован слабо. В марте 1937 г. И. В. Большаков из СПО УНКВД ЗСК утверждал, что чекистский ведомственный клуб им. Дзержинского является не «очагом культуры и отдыха», а коммерческим предприятием по организации вечеров танцев для посторонней публики. Год спустя начальник УНКВД негодовал на то, что клуб «служит местом встреч чуть ли не тёмного элемента, собираются туда пьяные, бьют наших сотрудников». В начале 1941 г. в клубе им. Дзержинского был организован ансамбль песни и пляски в составе 110 участников, из которых 80 являлись сотрудниками УНКВД НСО и членами их семей (335).
Начальство же постоянно устраивало вечеринки, банкеты, автомобильные и речные поездки на пикники. Начальник особотдела ОГПУ 36-й дивизии СибВО в Чите Г. И. Новосёлов в 1929 г. получил выговор за пьяный дебош и использование служебного автомобиля для выезда на пикник. До 1935 г. новосибирские чекисты следили за консульскими работниками, передвигаясь на лошадях или пешком; между тем персональный автомобиль ГАЗ-А имелся даже у помощника начальника УНКВД ЗСК, а на личный катер начальника УНКВД отпускалось 100 л дефицитного бензина в пятидневку (336). Начальник УНКВД по Челябинской области и его заместитель в 1938 г. вдвоём имели пять авто, позволяя жёнам разъезжать на прикреплённых к ним машинам, в то время как районные отделы совершенно не имели автомобилей (так же, как и в Сибири). Особист Г. Л. Кацен устраивал жёнам начальства УНКВД ЗСК развлекательные полёты на самолётах (337).
Неукротимое пьянство в довоенные годы было бичом и общества в целом, и номенклатуры, являясь одной из основных причин постоянных кадровых перетрясок. В Сибири ещё в 20-е годы руководящие работники сибирских округов, в т. ч. и чекисты, то и дело разоблачались в связи с пьянством и «моральным разложением». В 30-е годы начальственная алкогольная традиция не изменилась: в августе 1934 г. за появление нетрезвым в общественном месте во время командировки в Москву был снят с должности заведующий орготделом ЗСКИКа Попов. Досуг и номенклатуры, и местной интеллигенции выглядел аналогично: бюро Каргатского райкома ВКП (б) ЗСК в феврале 1934 г. отмечало, что в местном Доме социалистической культуры «творились традиционные для дореволюционного театра групповые пьянства, оргии и др. формы разврата…» (338).
В советские времена быстро сложилась практика устройства постоянных официальных и полуофициальных банкетов. Сталин в 30-х годах устраивал в Кремле банкеты для крупных работников ОГПУ-НКВД. Бывший чекист и военный разведчик В. М. Шишковский в середине 1930-х гг. рассказывал: «Вот мы в Кремле пили по рабоче-крестьянски – стояли дежурные машины, и кто был под столом, тех развозили по домам» (339).
Быт чекистов был очень тесно связан со спиртом. Без алкогольных напитков «люди искореняющей профессии» существовать просто не могли (340). И отношение к пьянству оперработников со стороны начальства было достаточно лёгкое – наказывали обычно лишь за опоздания, прогулы, дебоши (часто сопровождавшиеся стрельбой), утерю по пьянке оружия, секретных документов и партбилетов, а также за выпивки с «чуждым элементом». Если пьянство не проникало в оперативную работу, оно не мешало продвигаться по службе. Шумные застолья были в обычае чекистов, которые постоянно собирались друг у друга. Большая часть гебистов, включая руководящих, имела партийные и служебные взыскания за пьянство и «выпивки», так что их послужные списки изобиловали сведениями о наказаниях (выговорах, административных арестах, понижениях и увольнениях) за слабость к горячительным напиткам (341).
Для комплектования чекистских органов в отдалённых районах требовались особые усилия: добровольцев ехать в Нарым, Салехард, Норильск, Туруханск, Якутию обычно не было, напротив, чекисты, рискуя порой уголовным преследованием за отказ от выполнения приказа, всеми правдами и неправдами отказывались покидать областные и краевые центры. Например, начальник Читинской тюрьмы И. А. Демин в ноябре 1935 г. был исключён из партии и уволен из НКВД за отказ выехать к новому месту работы. Самые северные районы комплектовались в значительной степени ранее проштрафившимися сотрудниками, которые, прибыв на место, предавались пьянству, дебоширству, разврату и манкированию служебными обязанностями.
В 1934 г. один из сотрудников Нарымского оперсектора ОГПУ восклицал: «Мнение, существующее в Отделе кадров ПП, что в Нарыме нельзя долго держать работников, что они будут разлагаться – неверное мнение», но эти слова не могли скрыть правды; руководитель нарымских чекистов С. С. Мартон утверждал, что пьянство «в условиях Нарыма – вполне нормально» (342). Только постоянная ротация спасала аппараты удалённых местных отделов ОГПУ-НКВД от полного разложения, хотя примеры почти поголовного пьянства характерны для всех региональных подразделений – от полномочных представительств ОГПУ и управлений НКВД до городских и районных отделов, а также особых отделов и транспортных оперпунктов.
Приказ Ягоды запрещал чекистам посещать рестораны, поскольку их публичные пьяные дебоши были слишком частым явлением (343). Работники ОГПУ-НКВД обычно пьянствовали в своём кругу. С. Г. Поляков, секретарь заместителя НКВД комиссара госбезопасности 1-го ранга Г. Е. Прокофьева, в 1937 г. обвинялся, в частности, в незаконном получении «больших партий вин» и других продуктов для руководства НКВД. По сообщению сексота «Алтайского», работавшего литературным секретарём у Л. Л. Авербаха, тот в 1936 г. сказал: «Неприятное впечатление после Уралмаша – пьянство чекистов» (344).
Повсеместно процветала организация вечеринок за казённый счёт. Новый 1937 год коллектив украинских чекистов бурно отметил в компании с секретарём ЦК П. П. Постышевым (345). Оперативник КРО УНКВД ЗСК П. П. Огольцов в январе 1937 г. критиковал одного из финработников, жаловавшегося на образовавшуюся задолженность «в результате больших расходов на начальство», которое «устраивало банкеты, вечера, а вот теперь должны страдать другие». Бравируя близостью к руководству, Огольцов демагогически восклицал: «Что это, как не внесение разлада во взаимоотношения сотрудников с командованием?» (Позднее Огольцову влетело от командования за втягивание молодых чекистов в пьянство.) Практика крупных затрат на обеспечение начальственного досуга продолжалась при всех сменах руководства Новосибирского УНКВД. Например, кинозал в ведомственном клубе с бесплатным буфетом обслуживал исключительно начальство, из-за чего в 1937–1938 гг. образовалась задолженность в 47 тыс. руб. (346).
В современной литературе описана практика пьянок районной номенклатуры за государственный счёт (347). Сельские чекисты не отставали в размахе возлияний от городских. Даже рядовые годовщины образования ВЧК отмечались широко, с привлечением всего сельского актива. В декабре 1931 г. в Алейском РО ПП ОГПУ ЗСК праздновали годовщину «органов», причём если основная часть гостей получала обед и пиво, то ответработников начальник РО Борзенко заводил в «нелегальную комнату и угощал 40º вином», в результате чего многие районные начальники напились до бесчувствия и затем, продолжая пьянствовать, не появлялись на работе неделю. Аналогичное празднование в Северном районе ЗСК в конце 1933 г. вылилось в «пьяный праздник… с участием адмссыльных и райактива, на котором присутствующие перепились, некоторые до бессознания». Подобные картины наблюдались повсеместно: в декабре 1935 г. на многолюдное празднование 18-й годовщины ВЧК Венгеровским РО УНКВД ЗСК было отпущено 120 бутылок пива (по 1 руб. за бутылку), 30 бутылок вишнёвой настойки, 40 бутылок зубровки, перцовки и прочих крепких напитков. Всего вместе с закусками праздничная вечеринка обошлась райотделу НКВД в 2.000 руб (348). Гулянка могла быть важнее траурных мероприятий: начальник Северо-Енисейского РО УНКВД ВСК П. М. Гринченко 20 декабря 1934 г., несмотря на запрещение в связи с убийством Кирова, организовал в райотделе пьянку в честь ведомственного праздника, за что подвергся взысканию (349).
Как проходили официальные вечеринки, можно судить по хвастливому письму одного из новосибирских чекистов начала 30-х годов: «В годовщину [ЧК-ОГПУ]… кроме концерта, ни х[..] не было, но я и концерта не узрил, т. к. хотя и был в клубе, но в таком состоянии, что мог трамваи останавливать. Ты представляешь, конечно, в каком виде были все остальные в клубе, если не смогли заметить, что я был пьян, после того как у меня в желудке ещё булькал литр водки. На другой день нашлись даже такие нахалы, что старались меня убедить в том, что я накануне, в отличие от них, был совершенно трезвый. Публика здесь в этом отношении довольно демократичная. …Я поступаю более благородно и пью лишь тогда, когда есть спирт. Ох, Ваня! Мы, младенцы, пили такую дрянь, тогда как здесь нас почти официально снабжают спиртом по 10 р. 70 коп. за четверть…» (350).
Поскольку возможности по относительно легальной добыче алкоголя были одинаковы не везде, чекисты не чурались прямых хищений. В советские времена на всех спиртозаводах и предприятиях, использовавших этанол, процветало воровство спирта. В 1932 г. руководство ПП ОГПУ по Татарской АССР и многие рядовые чекисты были наказаны за массовые хищения спирта на казанском пороховом заводе; всего по делу проходило свыше 100 чел., в т. ч. 39 работников ОГПУ, получавших взятки спиртом и водкой. Алкоголь с Бийского спиртозавода, где хищения процветали много лет, начиная с 1941 г., воровали – вместе с другими руководящими работниками Алтайского края – и видные работники НКВД (351).
Чекистам отдалённых районов приходилось «добывать» вино с помощью элементарного воровства или незаконных конфискаций. Старший уполномоченный по борьбе с контрабандой Алданского окротдела ОГПУ И. М. Судаков, ранее судимый, был в 1929 г. за хищение спирта и пьянство уволен из ОГПУ с одновременным прекращением уголовного дела. В 1933 г. за пьянство с чуждым элементом был снят парторг Нарымского оперсектора ОГПУ М. В. Цыплятников, который в условиях фактического «сухого закона» (в первой половине 1930-х гг. в Нарым водку не завозили) «доставал» спирт в больнице (352). В 1935 г. начальник особого отдела НКВД части № 2905 в Оловяннинском районе ВСК Н. А. Заяц разрешал подчинённым оперативникам производить незаконные обыски и изымать спиртное у граждан (за один лишь месяц было конфисковано около 15 литров алкоголя), за что трое чекистов в итоге угодили под трибунал. Впрочем, вскоре они были досрочно освобождены (353).
В чекистском обиходе были известны и наркотики (354). Например, уполномоченный Особого отдела НКВД Якутской АССР П. А. Аллахвердов весной 1935 г. был исключён из ВКП (б) и уволен из «органов» за хранение 103 граммов опиума и книг, изъятых цензурой. Начальник Транспортного отдела УНКВД ЗСК А. А. Ягодкин в 1938 г. характеризовался его помощником Г. М. Вяткиным как «пьяница и наркоман» (355).
Повальное пьянство приводило как к комическим (про кузбасского работника Сиблага в 1933 г. говорилось, что «пьёт т. Полушин так, что в пьяном виде ловит и целует прохожих», а один из томских чекистов в 1939 г. пояснял обстоятельства скандала следующим образом: «Я не хотел никакого дебоша, но после выпитого стакана ерша я уже ничего не помню. …Вышибленная из моих рук бутылка пива… упала на голову Сергея Костылева и разбилась…»), так и драматическим происшествиям. Так, поселковый комендант ОТП Сиблага ОГПУ в Чаинском районе Нарымского округа Р. М. Тюрин, будучи в нетрезвом виде, 3 августа 1933 г. поднял панику сообщением о якобы начавшемся восстании в Тигинском сельсовете (356).
В августе 1932 г. бывший начальник ЭКО Томского оперсектора ОГПУ В. Д. Монтримович, пониженный в должности за оргии с сексотками, организовал катание пьяных чекистов, которые разбили машину, в результате чего погиб замначальника ДТО ОГПУ Томской железной дороги М. Д. Гольштейн и были ранены ещё два чекиста. Пьяные аварии были делом нередким: в декабре 1938 г. начальник УНКВД НСО Мальцев информировал партсобрание, что оперативник И. А. Чумаков «вместе с шофёром налетели на столб, разбили машину. Так с этого горя они решили выпить ещё и гуляли целый день…». Оперативник Карымского РО УНКВД по Читинской области Н. П. Лисин осенью 1941 г. был исключён из партии за организацию пьянки с подчинёнными, дебош, стрельбу и аварию автомашины (357).
Пьянство приводило к физическим потерям оперсостава. Весной 1937 г. застрелился постоянно пьянствовавший оперативник СПО Барнаульского ГО НКВД П. С. Херов. Дачи УНКВД НСО, построенные в 1937 г. для чекистов, использовались для отдыха и молодыми сотрудниками, причём последствия неумеренных возлияний могли быть трагическими: так, в июне 1938 г. чекист-комсомолец В. Ларионов, пьянствовавший с коллегами И. П. Головиным, комсоргом УГБ УНКВД П. И. Гладковым и другими, «будучи оставлен беспомощным в лесу», умер от опоя. Два вахтёра Томского ГО НКВД в 1940 г. пьяными стрелялись, как на дуэли, в результате чего один из них получил ранение (358).
Пьяные чекисты представляли постоянную реальную угрозу и для населения. В марте 1931 г. участковый уполномоченный ОДТО ОГПУ ст. Ужур Красноярской железной дороги В. М. Полухов в пьяном виде застрелил человека. Оперативник ЭКО ПП ОГПУ ЗСК В. П. Казачук в 1932 г., будучи нетрезвым, утопил своего приятеля, ради шутки столкнув того в воду (359). Сотрудник Сталинского горотдела Т. Ф. Попов летом 1932 г. учинил пьяный дебош со стрельбой из нагана в прохожих и попыткой застрелить работника горотдела ОГПУ, за что поплатился исключением из партии. Молодой томский чекист Иванов в 1933 г. пошёл под суд за попытку в пьяном виде застрелить человека (360). В ноябре 1935 г. фельдъегерь Татарского РО УНКВД ЗСК Г. М. Потрахин во время пьянки застрелил члена президиума сельсовета Кроваткина и его жену. Уполномоченный ОДТО НКВД ст. Барабинск Д. Д. Неклюдов 7 ноября 1936 г., будучи пьяным, застрелил рабочего (361).
Примером для разгульной жизни чекистов было поведение начальников. Руководивший УНКВД ЗСК В. А. Каруцкий в июле 1936 г. был снят с должности за, в том числе, неумеренное пьянство. Полгода спустя чекист-транспортник Р. П. Волов восклицал на партийном собрании: «С Каруцким пьянствовали видные наши работники-коммунисты, а кто-нибудь об этом сигнализировал? Нет». Впрочем, раз сведения о неподобающем поведении комиссара госбезопасности 3-го ранга дошли до Москвы, какие-то «сигналы», очевидно, были (362). Летом 1938 г. руководители УНКВД НСО И. А. Мальцев, К. К. Пастаногов, А. В. Шамарин, Н. Х. Мелехин, выезжая поохотиться, «вместо охоты занимались пьянством; вина и продукты для их пьянки отпускались из спецларька» (363).
Частым явлением чекистского быта являлись пьяные уличные дебоши, нередко сопровождавшиеся беспорядочной стрельбой (взыскания «за бесцельную стрельбу» красовались в партийных документах очень многих сотрудников ОГПУ-НКВД). Для чекистов, отдыхавших на курортах, были характерны дебоши и пьяные приставания к женщинам. В 1936 г. недостойное поведение на курорте начальника Особого отдела СибВО Н. Д. Пика должно было быть разобрано в парторганизации УНКВД, но партком пошёл на фальсификацию, записав, что Пика наказали, хотя никакого разбора его дела не было (364). Летом 1940 г. орденоносец И. М. Киреев, гордившийся наградой за поимку беглого наркома внутренних дел УССР А. И. Успенского и повышенный до начальника отдела УНКВД НСО, учинил пьяный дебош на курорте, был связан и отправлен в милицию. Дальнейшее он описал так: «…Я развязал руки, из машины выпрыгнул. С намерением я никого не бил, но мог быть такой случай, потому что было темно и я ничего не помню». Киреев отделался административным арестом, снятием с должности и переводом на работу в Сиблаг. Наказание Киреева никак не повлияло на нравы коллег; весной 1941 г. было отмечено, что «за последнее время участились пьянки, дебош оперативного состава… в спецторге появились жулики» (365).
Неофициальные пьянки чекистов проводились и в притонах. Известно, что в 1937–1938 гг. большая группа работников ДТО УНКВД НСО постоянно собирались вечерами в доме одной старухи, где «сдавали» пистолеты и бурно пьянствовали. Утром хозяйка возвращала чекистам оружие, и они расходились по местам службы (366). Но не всегда работникам НКВД нужно было скрывать свои нехитрые развлечения. Многие алтайские чекисты участвовали в пьянках и оргиях, организовывавшихся в 1937–1938 гг. начальником Бийского оперсектора НКВД Г. Л. Биримбаумом на суммы, конфискованные у расстрелянных. Аналогично поступали и работники Куйбышевского оперсектора УНКВД НСО. Снабжение спиртным расстрельных команд – отдельная тема. Нередко оно было официальным, тем не менее палачи с благословения начальства часто были на «хозрасчёте», добывая деньги на спиртное грабежом расстреливаемых (367).
Обыденным явлением были пьянство на рабочем месте и допросы нетрезвыми (а то и одурманенными кокаином) следователями. Так, пьяными в конце 30-х годов являлись на службу и пили на работе помощник начальника СПО УНКВД НСО М. И. Длужинский, начальник Водного отдела А. В. Баталин, начальник отделения СПО Н. А. Лобанов. В пьяном виде избивали свои жертвы почти все чекисты и милиционеры Ямало-Ненецкого окротдела НКВД (368). В декабре 1938 г. такой любитель спиртного, как начальник УНКВД НСО И. А. Мальцев, на партсобрании резко обрушился на чекистов, допускавших особенно частые возлияния. По его словам, в выходные дни «наша столовая превращается в кабачок. Там вы увидите почтенных работников, которые раком ходят, у них стоят батареи пива на столе и под столом» (369).
В 20–30-е годы в неумеренное пьянство то и дело вовлекалось всё районное руководство. Так, в декабре 1930 г. был исключён из партии (но вскоре восстановлен) райуполномоченный ПП ОГПУ ЗСК по Каратузовскому району И. П. Николаев – за вовлечение в пьянство аппарата отделения и скрытие пьянства руководства района. Скандал разразился, когда – через несколько часов после снятия с должностей районной верхушки – бывший председатель РИКа А. Г. Дилев, в своё время осуждённый за убийство собутыльника и не раз изгонявшийся за пьяные скандалы с руководящих советских должностей, застрелил экс-секретаря райкома Воеводина и сторожа Голышева; всего же в ходе попойки оказалось убито 3 чел. Командованием Николаев был снят с должности. Его помощника И. В. Каменщикова изгнали из партии за дискредитацию ОГПУ и групповое пьянство с районными ответработниками (370).
Чекистские коллективы нередко втягивались в пьянство практически целиком. Так, пьянство среди ответственных сотрудников Минусинского окротдела ОГПУ было поголовным, а в июле 1930 г. компания минусинских чекистов в нетрезвом виде учинила в общественном месте скандал и задержала, а потом избила ответственного сотрудника окрисполкома, пытавшегося стрелять в воздух. Наказание хулиганам оказалось символическим, хотя окружной комитет партии обратил особое внимание на факт «зверского» избиения задержанного. Систематическое пьянство (вместе со спекуляцией, дебошами и уличной стрельбой) процветало в аппаратах Тобольского и Барабинского РО ОГПУ, за что в 1933–1934 гг. там был уволен целый ряд работников (371).
В документах партийных организаций встречаются сведения о поголовном пьянстве в Минусинском и Красноярском оперсекторах ОГПУ, Енисейском РО ПП ОГПУ ВСК и др. Случалось, что местные отделения ОГПУ разгонялись за пьянство в полном составе. Например, в Купинском районе ЗСК в феврале 1932 г. за систематическое пьянство был снят райуполномоченный Д. С. Сумарев, затем осуждённый за растрату на 3 года концлагеря, а в конце 1933 г. за систематическое групповое пьянство, допросы в нетрезвом виде и дискредитацию «органов» были сняты новый райуполномоченный Д. В. Писарев, оперативник П. Н. Панов и проведено следствие в отношении замначальника политотдела Купинской МТС по оперработе К. А. Ревина (372).
В 1936 г. новый замначальника СПО Нарымского окротдела НКВД А. А. Смирнов удивлялся пьянству, мату и бескультурью местных чекистов, те же, в свою очередь, признавали, что в пьянство была втянута вся парторганизация. При этом прибывшими в Нарым оперативниками отмечалось, что особенно пьянство в органах ОГПУ Восточной и Западной Сибири стало расцветать с 1930 г. и, чуть притихнув во время партчистки, снова крайне распространилось с 1934 г. (373). Резкое увеличение размаха репрессий и приход большого числа новичков сильно подстегнули традиционную алкоголизацию оперативного состава. Неоперативного, впрочем, тоже: на осень 1935 г. из 17 фельдъегерей Бийского РО НКВД большинство имели взыскания за пьянство, а в 1937 г. руководство Отдела связи УНКВД ЗСК отмечало, что по количеству случаев пьянства работников отдел занял 1-е место по стране (374).
Алкоголизация оперсостава нередко приводила к срывам и даже остановке работы, что, особенно в обстановке террора, могло рассматриваться как саботаж. Райуполномоченный Остяко-Вогульского окротдела ОГПУ П. Н. Спиридонов, сдав дела в районе и получив оперативное задание, остался в удалённом Ларьякском районе на всё время распутицы (три месяца) и перемежал пьянство «футбольной игрой с молодёжью». Поскольку пьянство Спиридонова не утихало, в 1934 г. он был уволен из «органов» (375). В ноябре 1937 г. работники Кош-Агачского РО НКВД Ойротской области вместе с аппаратом милиции устроили коллективную пьянку, продолжавшуюся несколько дней и приведшую к полной «остановк е оперативной работы». Начальник райотдела С. М. Горшков в марте 1938 г. был исключён из партии за систематическое пьянство с врагами народа, дискредитацию органов НКВД и исключение из партии «честных коммунистов». Начальник КРО УНКВД по Зейской области ДВК М. Е. Дранников в декабре 1937 г. был арестован за ряд должностных преступлений: получив «оперативное приказание выехать в Могочинский район по делу повстанческой организации… находился дома, чем сорвал операцию… В пьяном состоянии пришёл на городскую партийную конференцию, где устроил дебош» (376).
Однако чаще всего самые завзятые пьяницы подолгу оставались на службе, несмотря на дискредитирование властей своими выходками. В 1933 г. райуполномоченный Тюменского оперсектора ОГПУ по Нижне-Тавдинскому району И. Н. Ведерников пьянствовал, прогуливал и развалил оперработу: «будучи в форме комсостава ОГПУ, ехал из Тюмени пьяным и дорогой, проезжая по деревне, пил водку из горлышка, так что крестьяне-колхозники всё это видели. После отъезда Ведерникова с его квартиры конюх Мочалов сдал в Центроспирт… винной посуды на 64 руб.». За появление в пьяном виде на оперсовещании Ведерников был арестован на 15 суток, но увольнение и 3 года заключения последовали только после продажи чекистом «следственной» лошади и присвоения двух центнеров колхозного зерна (377).
Будучи руководителем группы курсантов новосибирской МКШ НКВД, оперативник КРО К. Г. Казанцев два дня пьянствовал и этим 23 августа 1937 г. сорвал некое оперзадание, за что был арестован на 5 суток и отделался выговором по партийной линии. Оперативник ОДТО НКВД ст. Барнаул В. Т. Шаталов, «обслуживавший основные службы движения и тяги», пил и прогуливал с 1937 г., а в 1938 г. не выходил на службу по 5–6 дней, за что был исключён из ВКП (б). Однако горком партии его восстановил, и карьера Шаталова в НКВД-МГБ продолжилась (378).
Характерен пример «непотопляемости» тюменского оперативника А. Ф. Замятина, чекиста с 1935 г. В 1938 г. за пьянство и расконспирацию он получил строгий партвыговор с предупреждением, в марте 1939 г. за пьянство в командировке был «предупреждён в последний раз», в сентябре – предупреждён партсобранием за появление на службе в нетрезвом виде, а в декабре – снова предупреждён в последний раз за самовольную отлучку. Решением Омского обкома ВКП (б) от 3–4 января 1940 г. за нарушение законности и систематическое пьянство Замятин подлежал увольнению из НКВД, но продолжал работать. В марте 1940 г. Замятин вместе с коллегой К. И. Радушинским взяли машину горотдела и весь день пьянствовали, «споили шофёра», несколько дней спустя пьянствовали снова. Исключённый из ВКП (б) в ГО НКВД, Замятин в апреле 1940 г. Тюменским ГК ВКП (б) был восстановлен в членах партии, а в начале 40-х годов – повышен в должности и переведён в Омск (379).
Его коллега К. И. Радушинский, чекист-водник с 1937 г., тоже неоднократно получал взыскания за пьянство. В мае 1940 г. он самовольно ушёл с дежурства в ГО НКВД, за что был арестован на 10 суток и уволен из НКВД. Тюменский ГК ВКП (б) исключил Радушинского из партии за систематическое пьянство, прогулы и в связи с тем, что будучи «неизвестными лицами… порезан ножом, скрыл от органов милиции этих лиц» – с предложением обкому отозвать Радушинского из НКВД. Однако Омским ОК ВКП (б) Радушинский уже в июле 1940 г. был восстановлен в партии (380).
В пьяном виде чекисты, особенно небольшого калибра, нередко выбалтывали секреты, за что подвергались преследованиям. Фельдъегерь УНКВД НСО Н. Н. Филичев в ноябре 1937 г. «рассказал присутствующим в процессе выпивки об оперативных мероприятиях, проводимых УНКВД… обрисовав это в мрачных красках», за что был осуждён на три года лагерей (381). Инспектор Колпашевской участковой комендатуры ОТП УНКВД ЗСК Н. И. Ставский осенью 1937 г., напившись, хвастался всем, что «якобы он за каждого выявленного троцкиста получает по 900 рублей», после чего нарымскими чекистами был исключён из партии и за распространение «контрреволюционных провокационных слухов» подлежал отдаче под суд. Нарымский чекист И. В. Тарсуков, путешествуя на пароходе, пьянствовал, дрался и кричал по адресу пассажиров-«трудпоселенцев»: «Я их баржами топил!» (382).
Необходимо отметить, что именно с помощью крайнего пьянства чекист мог покинуть систему. Но он должен был рассчитать так, чтобы не угодить под трибунал за дискредитацию власти или срыв оперзаданий. Начальник КРО Ойротского облуправления НКВД К. А. Хуснутдинов, арестовавший в ходе «массовых операций» порядка 500 чел. и осуждённый в 1938 г. на 5 лет за служебные преступления, своё пьянство объяснял в 1955 г. именно желанием покинуть НКВД: «вступил на путь саботажа путём систематической пьянки» (383).
Скрытые формы, но отнюдь не на обочине привычных развлечений имела сексуальная жизнь провинциальных чекистов. Для начальников, даже маленьких, была характерна тенденция иметь «гаремы» из подчинённых сотрудниц. В докладной записке, отправленной Л. М. Заковским крайпрокурору в октябре 1928 г., упоминались факты самоубийств молодых учительниц в Омском и Томском округах, которых принуждали к сожительству руководящие работники окружных отделов народного образования.
Чем выше был уровень начальника, тем больше он мог себе позволить. Один из руководителей Сибкрайкома ВКП (б) А. К. Лепа позднее буйно веселился в Татарии, где возглавлял республиканскую парторганизацию и устраивал за государственный счёт пышные банкеты в компании юных актрис оперной студии (384). Развратничали и многие чекисты. Ничто человеческое было им не чуждо в ещё больших размерах, нежели обычным чиновникам, что объяснялось и принадлежностью к могущественной касте, и постоянным примером со стороны начальства, о грешках которого подчинённые знали гораздо больше, чем руководство предполагало.
Моральной нечистоплотностью отличалась верхушка «органов», что давало пример нижестоящим. Из мемуаров Г. С. Агабекова и А. М. Орлова известно о крайней развращённости Г. Г. Ягоды, А. М. Шанина, Я. Х. Петерса, в «Воспоминаниях чекиста-оперативника» М. П. Шрейдера приводится много примеров распущенности видных чекистов В. С. Абакумова, М. Д. Бермана, Д. Я. Кандыбина, Г. П. Матсона и др. Из следственных дел Ягоды, Ежова, Берии стали известны документальные подробности их самого неприглядного поведения (385).
Была распространена профессия чекиста-сводника. Так, член Коллегии ОГПУ А. М. Шанин поставлял девиц для оргий с участием Ягоды и его приближённых. При заместителе НКВД СССР М. Д. Бермане состоял сотрудник для поручений Бриль (брат начальника Ташкентского УНКВД В. М. Бриля), устраивавший для шефа и прочих руководителей центрального аппарата НКВД интересные свидания на конспиративных квартирах. При комиссаре госбезопасности В. А. Каруцком тоже был специальный порученец, который устраивал его амурные дела (386).
Обычно пьяные оргии чекистского начальства учинялись после окончания рабочей недели. Начальник АХО УНКВД по Ленобласти В. В. Мочалов, арестованный в августе 1938 г., занимался организацией банкетов и оргий на дачах УНКВД, которые еженедельно устраивались начальством за казённый счёт по случаю юбилеев, приездов и отъездов руководящих работников, включая членов Военной коллегии Верхсуда СССР. В августе 1937 г. начальник управления Л. М. Заковский, его подчинённые В. В. Мочалов, начальник отдела охраны Ф. В. Рогов и Лаврентьев завезли на дачи «женщин распутного поведения, причём женщин было больше, чем мужчин» (387). Наркомвнудел Туркмении в 1934–1937 гг. Ю. Л. Зверев «систематически устраивал пьяные оргии, на которые приглашались не только близко стоящие к нему люди, но и рядовые работники». Еженедельно на дачах или специальном пароходе устраивались оргии и руководящими работниками ГПУ-НКВД Украины (388).
Опубликованы свидетельства о многодневных пьяных оргиях чекистов из клана полпреда ОГПУ по Северо-Кавказскому краю Е. Г. Евдокимова: «…Как правило, ни одно оперативное совещание, созываемое в Ростове довольно часто, не проходило без того, чтобы в конце оперативного совещания, а зачастую и во время его, не устраивалась грандиозная пьянка с полным разгулом, длившаяся иногда сутки и более. Были случаи, когда отдельных работников разыскивали только на 3 или 4 день где-нибудь в кабаках или у проститутки». Известно и то, что нарком внутренних дел Украины В. А. Балицкий открыто сожительствовал с жёнами многих своих подчинённых, а полпред ОГПУ по Казахстану В. А. Каруцкий старался от него не отставать (389). Подчинённые Л. М. Заковского в Сибири не без зависти отмечали, что полпред «более развращён, нежели мы» (390).
Ярчайшим примером чекистского разврата являлась организованная начальником Спецотдела ГПУ-НКВД старым большевиком Г. И. Бокием так называемая «дачная коммуна», содержавшаяся на ежемесячные взносы сотрудников. Подчинённые Бокия каждую субботу и воскресенье уединялись на его даче, где пьянствовали и предавались «групповому половому разврату». Из почтения к чекисту и писателю Льву Разгону, женатому на дочери Г. И. Бокия и автору значительной мемуарной прозы, некоторые современные исследователи резко отрицают подлинность показаний о крайней распущенности Глеба Ивановича. Однако сведения о диком разврате на даче Бокия, процветавшем более десятилетия, подтверждаются отнюдь не только смачными показаниями подчинённых главы Спецотдела ОГПУ-НКВД – начальника отделения Н. Я. Клименкова и сотрудника химлаборатории Е. Е. Гопиуса (391).
Порядки в пресловутой «дачной коммуне» обсуждались задолго до ареста Бокия, и не только в НКВД. В 1935 г. вопрос о «коммуне» разбирался в высших партийных инстанциях, но круговая порука позволила Бокию избежать разоблачения: он сохранил должность и даже получил звание комиссара госбезопасности 3-го ранга. Работавший в ЧК-НКВД с 1918 г. А. М. Плужников парткомом ГУГБ НКВД СССР в сентябре 1937 г. был исключён из партии за бытовое разложение и связь с врагом народа Бокием: «Будучи вызван в КПК при ЦК ВКП (б) в 1935 г. по делу Бокия, не вскрыл по-партийному всех безобразий, которые он видел на так называемой “Даче-коммуне”». А начальник отдела одного из управлений НКО СССР П. Х. Харкевич, ранее работавший в Спецотделе ОГПУ, в 1939 г. обвинялся в том, что «…зная лиц, участвовавших на даче Бокия, где был разврат и проводились контрреволюционные разговоры, нигде не поставил по-партийному этого вопроса. При обсуждении вопроса об этой даче на партсобрании не выступил» (392).
По примеру подобных «дачных коммун» в сибирской провинции (где, начиная с 20-х годов, отмечалось повсеместное изобилие подпольных притонов) с деятельным участием работников ОГПУ возникали своеобразные мужские клубы сугубо эротического свойства. В 1930–1932 гг. в Бирилюсском районе ЗСК существовала подпольная организация районного начальства «Райблядком», членами которой было более десятка человек, в т. ч. председатель РИКа, управделами РК ВКП (б), уполномоченные ОГПУ Салопов и Мельников, инспектор КК-РКИ, сотрудник угрозыска, комсомольцы, а также один из административных ссыльных. Штаб организации состоял из работников райфинотдела, которые летом 1931 г. открыто расклеивали по улицам свои «приказы», в которых объявлялось, кто из «Райблядкома» к какой женщине «прикреплён». Деятельность организации, чьи ячейки имелись и в окрестных сёлах, прекратилась в начале 1932 г. в связи со сменой руководства района, причём сведения о ней лежали в ОГПУ и прокуратуре без движения. В феврале 1932 г. чекист Мельников якобы случайно застрелил председателя райпрофсовета Зайцева, который, по сведениям прокурора, хотел передать судье какие-то материалы об организации. Показательно, что Мельников не был привлечён к ответственности (393).
Эротический кружок в Нарыме был более скромного свойства, но тоже опирался на работников «органов». Поселковый комендант Больше-Гривской комендатуры ОТП Нарымского оперсектора ОГПУ И. В. Силицкий был снят с работы и в марте 1934 г. исключён из партии «за организацию и руководство подпольного кружка “Клуб любителей проституции”» (394). В 1926 г. в одном 9-тысячном г. Татарске насчитывалось около полусотни притонов, усердно посещавшихся и руководящими работниками, результатом чего был громкий открытый процесс над верхушкой Барабинского округа. Однако эти традиции сохранились и в следующем десятилетии, получив новые черты. Перед войной начальство Татарского района Новосибирской области, где первым секретарём РК подвизался недавний чекист А. В. Гуржий, превратило в «очаг разврата детей» и притон для руководящих районных и военных работников местный детский дом. Юная инспектор районо В. П. Крылова, протестовавшая против начальственного разврата, Гуржием была изгнана с работы (395).
После разоблачительного письма этой отважной комсомолки Сталину от 26 мая 1941 г. дело Крыловой стремительно получило внутриаппаратный резонанс, и три недели спустя в Новосибирск прибыл член Политбюро А. А. Андреев. 21 июня он представил руководству нового первого секретаря обкома ВКП (б) М. В. Кулагина; в тот же день на заседании бюро обкома было обсуждено положение дел в Татарском районе. Через неделю бюро отметило необъективность расследования дела по детдому № 2 Татарского района начальником следственной части прокуратуры Комаровым, постановив, чтобы расследование вёл лично облпрокурор Румянцев. В итоге Веру Крылову представили к ордену, виновные в организации «детского публичного дома» отделались лёгким испугом, а Гуржий вскоре вообще был передан на службу в НКВД (396).
В Сибири с её грубыми нравами всегда хватало самого откровенного сексуального насилия. Документы архивов говорят о повсеместном процветании чекистского разврата, обилии принуждений к сожительству и прямых изнасилований. Разбирательства в партийных инстанциях бесчисленных дел о безобразиях коммунистов выработали особенный жаргон: «морально-бытовое разложение», «половое разложение», «половая распущенность», «многожёнство» (не обладание гаремом, а связи на стороне), «использовал в половом отношении» и даже «использовал как женщину». Типичный диалог для чистки чекистов в 1934 г. нижеследующий: «У нас имеются данные о том, что ты одновременно имел трёх жён? – Нет, таких моментов у меня не было». Попытки защитить личную жизнь пресекались. В 1938 г. парторг УНКВД НСО В. С. Судаков упрекал оперативника И. А. Чумакова за то, что тот «вёл себя не как коммунист, заявляя, что он не будет рассказывать, где жил и с кем» (397).
Не имевшие достаточно свободного времени чекисты организовывали интимный досуг прямо на рабочем месте. Об утехах начальника Карасукского РО УНКВД ЗСК А. П. Черемшанцева с секретаршей в служебном кабинете в 1936–1937 гг. хорошо знали его подчинённые. Начальник Александровского РО Нарымского окротдела НКВД И. А. Попов тогда же пьянствовал и «у себя в кабинете использовал женщин в половом отношении». Политрук новосибирской тюрьмы № 1 И. С. Шешулин-Горшков в июне 1941 г. был исключён из ВКП (б) за «сожительство с сотрудницами в рабочее время в своём кабинете» (398).
Начальство напрямую связывало сексуальные излишества с ухудшением «оперативных показателей». Работник ДТО ГУГБ НКВД Томской железной дороги А. П. Третьяков в августе 1938 г. получил партвыговор за половую распущенность, издевательство над женой и детьми и ослабление в связи с этим оперативной работы (399). Бийский оперативник Н. Е. Пупов в конце 1938 г. обвинялся в том, что «под видом оперативной работы ходит к женщинам, устраивает пьянки». Когда начальник отделения Бийского ГО НКВД разошёлся с женой, это, по мнению руководства, ухудшило работу и оперативные показатели его отделения (400).
Некоторые чекисты придумывали особо изощрённые способы для расторжения брачных уз. Замначальника политотдела по оперработе Вагайского молмясосовхоза Омской области А. И. Гребнев в 1935 г. был исключён из ВКП (б) за то, что угрозами заставлял 8-летнего сына от первого брака показывать об интимной связи с третьей и четвёртой жёнами Гребнева, с которыми чекист таким образом разводился (401).
Случалось, что чекист-начальник пытался избавиться от надоевшей жены с помощью служебного положения. Яркий пример – «заказ» на убийство собственной супруги председателем ГПУ Азербайджана Н. Ризаевым (после неудачного покушения на её жизнь с целью замять скандал руководители республики Л. И. Мирзоян и Г. М. Мусабеков выдали женщине 4.500 руб. из фондов СНК и ГПУ и спровадили её подальше из Баку). Начальник отделения Общего отдела ПП ОГПУ ЗСК П. Т. Яковлев в июле 1933 г. был исключён из ВКП (б) за связь с подчинённой машинисткой, избиение жены и попытку выслать её из Новосибирска, в связи с чем жена Яковлева покончила с собой (402).
Нередки были случаи наказаний чекистов за распространение венерических болезней. Райуполномоченный ПП ОГПУ ЗСК по Баклушинскому району П. Н. Иванов в октябре 1930 г. был исключён из партии за систематическое пьянство, заражение жены и ребёнка венерической болезнью и дискредитацию ОГПУ (брал в командировки беспартийную сожительницу, утерял секретные документы). Работник ИНФО в Ленинске-Кузнецком Ф. А. Безизвестных в 1931 г. получил партвыговор «по подозрению в заражении гонореей одной гражданки». Преподаватель оперкурсов ПП ОГПУ ЗСК М. П. Островой в декабре 1933 г. получил строгий выговор, а затем был исключён из партии за систематическое пьянство, растрату более 5 тыс. руб., избиение жены и заражение её сифилисом (403).
После запрещения в 1936 г. абортов чекисты нередко попадались, принуждая любовниц прерывать беременность. Замначальника ЭКО УНКВД по Омской области Г. Л. Сигарев в начале 1939 г. от партячейки УГБ получил строгий выговор за «половую распущенность», принуждение любовницы к аборту и «обман абортной комиссии». Барнаульский чекист П. А. Черепанов весной 1941 г. был исключён из партии за склонение к сожительству 17-летней девушки и содействие в производстве ей аборта (404).
Побочными явлениями распущенности становились публичные семейные скандалы, за которые чекистам приходилось нести ответственность. В 1935 г. начальник политотдела Верх-Карасукского маслосовхоза № 213 в Карасукском районе ЗСК просил краевые власти перевести ЗНПО по оперработе И. П. Чаповского в другой район из-за жены последнего, из ревности преследовавшей и избивавшей «общественную работницу» политотдела Ильченко. Старший оперуполномоченный ЭКО Прокопьевского ГО УНКВД НСО Н. С. Осипов летом 1940 г. ненадолго был исключён из партии за то, что «обманным путём склонил на половое сожительство с ним машинистку горотдела», которую жена чекиста из ревности дважды избила и публично оскорбила. Случались и личные драмы, оборачивавшиеся криминалом: в 1936 г. начальник Болотнинского райотделения ИТР ЗСК Сонина, используя служебное положение, «организовала покушение с целью убийства учительницы-общественницы», к которой ушёл муж Сониной (405).
Одним из самых распространённых чекистских грехов являлось насильственное принуждение женщин к сожительству. Так, ЗНПО по оперработе Камышловского племсвиносовхоза А. М. Каменев в мае 1935 г. Омским обкомом ВКП (б) был снят с работы «за хулиганские действия, выразившиеся в попытках… принудить к половому сожительству женщин-работниц совхоза». Помуполномоченного Ребрихинского РО УНКВД ЗСК С. П. Ефимов в 1935 г. был исключён из ВКП (б) и уволен за пьянство, избиение жены и принуждение к сожительству сотрудницы райотдела (406). Оперуполномоченный ОДТО НКВД ст. Тюмень А. П. Суханов в 1937 г. был исключён из партии и уволен из НКВД за связи с врагами народа и за то, что «под видом допросов склонял на половые сношения женщин». Оперативник Бакчарского РО Нарымского окротдела НКВД Н. А. Агеев при допросе троих женщин пытался их «склонить к вступлению с ним в половую связь, применяя даже силу и таща их на кровать», за что в апреле 1937 г. был исключён из партии, а затем осуждён. Сотрудника Томского ГО НКВД И. Д. Семёнкина, несколько раз пытавшегося добиться взаимности от женщин с помощью оружия, в 1939 г. наказали строгим партвыговором (407).
Жёны арестованных становились частыми объектами сексуальных домогательств со стороны чекистов. Надзиратель новосибирского ДПЗ Г. Е. Трусов осенью 1937 г. за связь с женой заключённого был арестован и осуждён на 10 лет ИТЛ. Пытаясь оправдаться, он заверял, что сошёлся с женой врага по взаимному согласию, но его коллеги заявили, что добровольного романа у женщины с высшим образованием и малограмотного надзирателя быть не может. Начальник отделения ДТО УНКВД по Омской области Б. П. Ерыкалов в марте 1939 г. был исключён из ВКП (б) и уволен из НКВД за «сожительство с жёнами арестованных врагов народа», пьянство и злоупотребление служебным положением (408).
Чекистов часто обвиняли в изнасилованиях, но нередко после долгих разбирательств надзирающие инстанции закрывали эти дела, откровенно прикрывая насильников. Работник ЭКО ПП ОГПУ Сибкрая М. А. Вишняков в 1929 г. трижды судился за изнасилование и в итоге оказался оправдан. Оперативник Секретного отдела ПП ОГПУ ЗСК Г. Д. Погодаев за изнасилование в 1930 г. был исключён из партии и провёл 30 суток под арестом, но затем оказался восстановлен и до 1937 г. неуклонно продвигался по службе (409). Сотрудник Информационно-следственного отдела Сиблага Лавкин весной 1932 г. обвинялся в изнасиловании жены уполномоченного Чаинского РАП ОГПУ С. Д. Морозова, за что подлежал снятию с должности. Работник Сталинского ГО ОГПУ П. К. Фомин, в 1933 г. находившийся под следствием по обвинению в изнасиловании девочки, отделался строгим партийным выговором «за половую распущенность», а в 1934 г. получил ответственную должность начальника особой инспекции КУИТУ (410). Начальник Абатского РО УНКВД по Омской области М. С. Владимиров в 1936 г. «использовал сторожиху» и угрозами заставил её забрать назад заявление об изнасиловании, за что отделался небольшим понижением (411).
Следует учесть, что доступные сведения о моральных прегрешениях и преступлениях работников ОГПУ-НКВД – лишь надводная часть айсберга. Следственные дела по обвинению чекистов находятся на закрытом хранении. Большая часть их криминальных проступков просто не фиксировалась, поскольку далеко не все пострадавшие осмеливались жаловаться, а в самом аппарате ОГПУ-НКВД процветала круговая порука и откровенное укрывательство самых разнузданных преступлений своих сотрудников. Отметим, что сибирские чекисты откровенно признавали: «Многожёнство и разгульная жизнь у работников НКВД – это массовое явление» (412).
Власть означала собственность. Руководители ОГПУ-НКВД были хозяевами обширной системы снабжения, созданной ещё в 20-е годы и включавшей в себя ведомственные магазины, ларьки, буфеты, различные мастерские, дачи и т. п. В закрытых магазинах ОГПУ-НКВД предлагался широкий выбор товаров по умеренным ценам. Московский спецмагазин ОГПУ славился на всю страну. Лучший товар доставался начальству: так, в 1936 г. руководители Транспортного отдела УНКВД ЗСК Г. Л. Биримбаум, А. В. Гуминский и Н. С. Велигодский за треть цены купили себе дефицитные кожаные полупальто (413).
Начальник УНКВД по Алткраю С. П. Попов и его заместитель Е. П. Никольский использовали Спецторг как источник дополнительных барышей, забирая оттуда огромное количество дефицитных вещей с целью спекуляции. Жена начальника УНКВД НСО Мальцева в 1938 г. «являлась хозяином торгующих точек спецторга, где брала материалы в неограниченном количестве», которые затем продавала по намного более высоким ценам в комиссионном магазине (414).
Закрытая чекистская система позволяла получать «левые» доходы как руководителям, так и рядовым оперработникам. В условиях продовольственного дефицита чекисты старались при случае вручить свои обеденные карточки родственникам и знакомым. Многие оперативники получаемые в закрытом распределителе продукты и промтовары продавали затем на рынке по повышенной цене. Такое поведение преследовалось, но не очень строго. Рядовых граждан за спекуляцию отправляли в лагеря, чекисты же обычно оставались и на свободе, и в «системе». Например, работника ОДТО ОГПУ ст. Красноярск В. А. Дороша за спекуляцию мукой в 1930 г. исключили из партии (на короткое время) и перевели в Сибулон (415). Получаемые товары ширпотреба чекисты тоже часто перепродавали, получая несколько сотен процентов прибыли.
В приказе по полпредству от 30 января 1931 г. Л. М. Заковский строго запрещал сотрудникам передавать заборные книжки и обеденные карточки посторонним лицам, приказывая изымать таковые у всех не чекистов. Тех же, кто спекулировал товарами из распределителя, полпред приказал увольнять и отдавать под суд Коллегии ОГПУ. Этот приказ вряд ли исполнялся. Секретарь Кузнецкого оперпункта ДТО ОГПУ Томской железной дороги в марте 1932 г. получил строгий партвыговор за «получение из закрытого распределителя дефицитных товаров и продажу их на базаре». Работник Сталинского горотдела ОГПУ В. Г. Бородавка осенью 1933 г. отделался строгим партвыговором за продажу на рынке товаров, полученных в военраспреде (416).
Мастерские УНКВД ЗСК-НСО в значительной степени работали на ограниченный круг лиц. Например, за 1938 г. сапожная мастерская из 1.112 выполненных заказов 442 исполнила без ордеров, а портновская мастерская на сторону отпустила основную часть заказов – 310 из 526. Даже у самых что ни на есть рядовых работников НКВД были неплохие возможности для спекулятивных операций. Четверо надзирателей Мариинской тюрьмы УНКВД НСО в 1940 г. были строго наказаны за спекуляцию: покупая пальто в спецторге за 300 руб., они затем перепродавали их на рынке или через скупку за 800–900 руб (417).
Работники «органов» имели очень широкие возможности для присвоения имущества своих жертв. Мародёрство в чекистской среде было повальным ещё с периода гражданской войны. По словам академика В. И. Вернадского, «чиновники чрезвычайки производят впечатление низменной среды – разговоры о наживе, идёт оценка вещей, точно в лавке старьевщика» (418). Начсостав ОГПУ-НКВД самым активным образом наживался за счёт вещей и денег арестованных и расстрелянных, однако значительная часть отобранного у «врагов» доставалась и рядовым работникам.
Скупка конфискованных вещей в широких масштабах началась с эпохи коллективизации, в результате чего немало чекистов было наказано за излишества в приобретении за бесценок «кулацкого» добра. Согласно приказам ОГПУ, изъятые у «социально-вредного элемента» (составлявшего внушительный процент репрессированных) и переданные на торги вещи сотрудникам «органов» покупать воспрещалось, однако на практике это правило нарушалось, как, например, в 1937 г. в Горно-Шорском РО УНКВД ЗСК (419). Повсеместно вещи осуждённых продавались за бесценок работникам НКВД через систему спецторгов. Особые преимущества в приобретении дефицита имело начальство. В Грузии был случай, когда заместители наркома внутренних дел и их жёны дрались между собой за право покупки конфискованных вещей, продававшихся по дешёвке (420).
Очень распространенных явлением было распределение между чекистами ценных вещей (часов, ружей, велосипедов, патефонов), изъятых в качестве вещественных доказательств. Чекисты таким своеобразным способом «арендовали» ценности, возвращая их, если за присвоение угрожал скандал. Наказания разнились: молодой помощник уполномоченного Павловского РАП ПП ОГПУ ЗСК Г. Н. Мартынов за присвоение часов, хранившихся как вещдок, в декабре 1931 г. был исключён из партии с запретом работы в ОГПУ. А опытный новосибирский оперативник ЭКО И. А. Врублевский в феврале 1932 г. получил всего лишь адмвыговор за «хранение» у себя, начиная с мая 1931 г., вещей, отобранных у арестованных, и вскоре, получив значок почётного чекиста, был повышен в должности (421).
Апогеем наживы стали времена «Большого террора». Чекисты занимали дома и квартиры арестованных, присваивали обстановку и ценности, вплоть до сберкнижек. Следы воровства заметались: так, в период реабилитаций оказалось невозможным выяснить судьбу денег, изъятых у арестованных, поскольку документы по операциям с наличностью периода «Большого террора» в УНКВД НСО были уничтожены (422). В 1937–1938 гг. в Барнауле, как показывал Т. К. Салтымаков, «нач. отдела [П. Р. Перминов] представлял из себя зав. жилотделом, а [начальник отделения СПО К. Д.] Костромин – агента жилотдела. Они имели большую связку ключей и распределяли квартиры. Из кулуарных разговоров можно было понять, что основанием к аресту были приличные дома». На конфискованной у работника штаба ВВС СибВО М. А. Зубова в 1937 г. машине ГАЗ-А затем разъезжал начальник Особого отдела СибВО (423). Полностью исчезло изъятое без описи богатое имущество заведующего Запсибкрайздравом М. Г. Тракмана, позднее оценённое дочерью в 100 тыс. руб., о конфискации которого не оказалось впоследствии никаких документов (424).
Многие чекисты обогатились, скупая по дешёвке или просто присваивая себе вещи арестованных и особенно расстрелянных. Не брезговали и передачами для арестантов: денежные передачи для новосибирского облпрокурора И. И. Баркова (причём уже после его самоубийства) присвоил ведший следствие по его делу П. И. Сыч, для чекиста Ф. В. Бебрекаркле – оперативник КРО Л. П. Хапугин (425). Помощник начальника СПО УНКВД НСО М. И. Длужинский похитил несколько сберкнижек арестованных и множество облигаций; за хищение ценных вещей арестованных примерно на 50 тыс. рублей в апреле 1938 г. был осуждён к расстрелу начальник отделения КРО УНКВД НСО Г. И. Бейман (426). В 1939 г. бывший начальник особой инспекции новосибирской облмилиции И. Г. Чуканов свидетельствовал, что начальником управления НКВД И. А. Мальцевым «поощрялось мародёрство, он не принимал никаких мер к тем, кто снимал ценности с арестованных, приговорённых к ВМН» (427).
В ходе репрессий пропало большое количество культурных ценностей. Известно, что исчезли рукописи, редкие книги и иконы после ареста Н. А. Клюева, книги, письма и автографы из собраний новосибирских литераторов Г. А. Вяткина, В. Д. Вегмана, В. А. Итина (при аресте Вегмана хранившаяся у него записка Ленина была сожжена лично начальником СПО УНКВД ЗСК И. А. Жабревым). Большая библиотека (256 наименований, включая книги с автографами авторов), а также письма Максима Горького, Александра Блока, Ромена Роллана были изъяты у писателя Г. А. Вяткина и бесследно исчезли (428).
Отличились в мародёрстве видные работники УНКВД по Алткраю Г. Л. Биримбаум, Ф. Н. Крюков, М. И. Данилов и В. Ф. Лешин. Однако руководители управления НКВД фактически санкционировали преступления двух последних, мотивируя тем, что «Данилов и Лешин проводят большую работу по приведению приговоров в исполнение» (429). Много вещей арестованных присвоил начальник Томского ГО НКВД И. В. Овчинников, а также сотрудники Ямало-Ненецкого окротдела УНКВД по Омской области (430).
Помощник начальника Кемеровского ГО НКВД Н. А. Белобородов в 1939 г. получил 2 года заключения за бездокументное расходование на нужды горотдела 15 тыс. руб., изъятых у арестованных (431). Начальник Нерчинского РО УНКВД по Читинской области М. И. Богданов весной 1939 г. был исключён из партии, а затем осуждён на 8 лет за нарушение законности, «присвоение вещей, изъятых у арестованных, за организацию коллективного пьянства на деньги, изъятые у арестованных». Начальнику УНКВД по Дальстрою В. М. Сперанскому в числе разнообразных уголовных обвинений вменялась и трата 80 тыс. рублей, изъятых у арестованных и расстрелянных (432).
Органы госбезопасности, обладая контролирующими функциями, но слабо контролируемые сами, изначально были поражены коррупцией и активно участвовали в теневой экономике (433–434). Есть сведения, что и сотрудники советской разведки участвовали в нелегальном обороте наркотиков за рубежом. Резидент ИНО Я. Г. Горский в 1939 г. обвинялся в том, что, работая по линии НКВД в Монголии, установил близкие отношения с торгпредом А. И. Биркенгофом (расстрелянном в 1936 г.), покупал у него опиум и спекулировал им (435). Горский не был единственным разведчиком, которому предъявлялись подобные претензии. Так, в следственном деле Берии упоминались причины тайной ликвидации полпреда в Китае и одновременно резидента ИНО НКВД И. Т. Луганца-Орельского, убитого 8 июля 1939 г. в Грузии по приказу Сталина. В деле было сказано, что полпред-разведчик якобы контролировал оборот наркотиков, и его устранили негласно для того чтобы не спугнуть сообщников (436). Возможно, торговля опиумом была формой финансирования чекистских резидентур.
Работники спецслужб провозили из-за границы всё что можно, включая автомобили (как работавший в США известный разведчик А. О. Эйнгорн), но в основном налегали на мануфактуру. В 1933–1934 гг. капитан пассажирского теплохода «Мария Ульянова» М. А. Фармаковский привозил из-за границы полпреду ОГПУ по ЛенВО Ф. Д. Медведю костюмы, шерстяные отрезы и т. д. (437). В 30-х годах контрабандные товары от капитанов иностранных судов через агентуру получали начальник УНКВД по Северному краю Р. И. Аустрин и его ближайшие подчинённые А. П. Шийрон, В. Е. Осипчик, А. Н. Троицкий и др.; также с Аустрина и Шийрона была незаконно списана задолженность в 17,4 тыс. руб. (438).
Замначальника погранотряда УПВО УНКВД ЗСК Н. А. Пялов в октябре 1934 г. был осуждён на 3 года лагерей за использование служебного положения в личных целях и контрабанду, но уже два месяца спустя Верховный Суд РСФСР постановил считать срок наказания условным. В июне 1937 г. бывший инструктор Государственной внутренней охраны МНР Осодоев через таможню в Борзинском районе Читинской области пытался провезти 19 мест багажа. При выборочной проверке семи мест в двух из них было обнаружено 400 метров шёлковых и шерстяных тканей. Поскольку управляющий таможней оказался знакомым Осодоева, он позволил оставшиеся 12 багажных мест ввезти в СССР без досмотра (439). Но это, конечно, только небольшая часть фактов чекистской коррупции и злоупотреблений, которые далеко не исчерпывались участием в контрабандных операциях (440).
Руководители ПП ОГПУ по Уралу в конце 20-х годов имели «теневые фонды» из неучтённых финансовых средств. В 1928 г. были разоблачены работники Тобольского окружного отдела ОГПУ во главе с начальником окротдела И. Ф. Заикиным, расхищавшие государственные средства и грабившие ссыльных, не только присваивая их содержание, но и вымогая у них деньги и ценности. Часть награбленного Заикин отправил заместителю ПП ОГПУ по Уралу О. Я. Нодеву и крупному работнику Секретного отдела ОГПУ А. А. Андреевой-Горбуновой; в махинациях был замечен и начальник Секретного отдела ПП И. Р. Шиманкевич. В 1931 г. руководство ПП ОГПУ по Казахстану было разогнано и осуждено за контрабанду и «присвоение огромных денежных сумм» (441).
Вся система спецпоселений ОГПУ-НКВД «представляла собой своего рода финансовую “чёрную дыру”, где до 1937 г. контроль за расходованием средств носил внутриведомственный характер» (442). Архивы свидетельствуют, что в районных отделениях ОГПУ-НКВД Сибири с начала 30-х годов повсеместное распространение получили так называемые «чёрные кассы», позволявшие вольно распоряжаться неучтёнными деньгами. Двойная бухгалтерия была зачастую просто необходима для сколько-нибудь эффективного ведения большого хозяйства чекистов на местах, когда нужно было обеспечить хорошие пайки личному составу, заготовить сено и корма для лошадей, необходимых и оперативникам для разъездов по сёлам, где происходили встречи с резидентами, и фельдъегерям, которых в штате было обычно больше, чем оперработников. «Чёрные кассы» давали известную свободу манёвра для хозяйственной деятельности, но часто вели к злоупотреблениям, так как укрытые от государственного глаза суммы был велик соблазн присвоить. Махинации чекистов с государственными средствами – судя по частоте разоблачений и партийно-судебных преследований – были повсеместными (443).
Оперативник полпредства ОГПУ ЗСК В. Б. Брутов-Горенштейн в 1933 г. был исключён из партии за злоупотребление служебным положением и осуждён на 5 лет ИТЛ за «самоснабжение», спекуляцию дефицитными товарами и присвоение вещдоков. Весной 1934 г. за расхищение казённого имущества был отдан под суд начальник Отдела военизированной пожарной охраны ПП ОГПУ ЗСК П. И. Иноземцев (444).
Сотрудник Тобольского РО ОГПУ И. А. Бобров летом 1934 г. был исключён из ВКП (б) и уволен «за покровительство и замазывание растрат, спекуляции бумагой и рыбой работниками райотдела ОГПУ и участие в пьянстве». В августе 1934 г. был снят начальник Ленинск-Кузнецкого ГО ОГПУ Д. Ф. Аболмасов – «за потерю классовой бдительности… морально-бытовое разложение и проявление антигосударственных тенденций», а также растрату 5.900 руб. Начальник Кемеровского ГО НКВД М. Е. Сердюков в сентябре 1934 г. был арестован и осуждён на год лишения свободы условно за израсходование 11.467 руб., принадлежавших заключённым, но вскоре был возвращён в органы и работал врид начальника ОШОСДОР УНКВД НСО. Начальник Карасукского РО УНКВД ЗСК Н. Д. Кудрявцев в конце 1934 г. был изгнан из ВКП (б) и «органов» за самоснабжение и присвоение госсредств, получив 2 года лишения свободы условно (445).
В последующие годы разоблачение расхитителей было не менее интенсивным. Парторг и замначальника Байкалстроя НКВД Г. А. Приходкин в мае 1935 г. был арестован за растрату 43,3 тыс. руб., из которых присвоил 17 тыс., пьянство и сокрытие преступлений руководителей Байкалстроя Макарова и Кирикова. Приходкин, получив три года, отбыл половину срока и оказался на свободе. Начальник Кормиловского РО УНКВД по Омской области Т. Ф. Деднев в 1936 г. оказался осуждён за систематическое пьянство и растрату 4 тыс. руб. госсредств (446). Начальник Каратузского РО УНКВД по Красноярскому краю Е. С. Васильев в 1936 г. был осуждён за растрату на личные нужды 4,2 тыс. руб. Начальник Бийского ГО УНКВД по Алткраю С. К. Автухов в мае 1941 г. был арестован за растраты и присвоение 2.241 руб. во время работы в Змеиногорском РО НКВД и осуждён на 8 лет ИТЛ (447).
В 30–40-х годах одним из распространённых обвинений в адрес чекистско-милицейских начальников являлось так называемое «поборничество в колхозах», откуда без счёта забирались продукты (448). Например, начальник Косихинского РО УНКВД по Алткраю осенью 1940 г. крайкомом ВКП (б) был снят с должности за присвоение им и работниками райотдела колхозного мяса, масла, сахара, мёда и потворство растранжириванию колхозного имущества. Были распространены различные товаро-обменные операции: так, начальник Сузунского РО УНКВД НСО Я. Г. Денисенко в марте 1940 г. был снят с должности обкомом за возбуждение уголовного дела против заготовителей райпотребсоюза, конфисковавших у Денисенко 40 цнт зерна, выменянного им на сани, принадлежавшие РО НКВД (449).
Чекисты и милиция со временем всё основательней «врастали» в теневую экономику, эксплуатируя заключённых и ссыльных. Комендант спецпосёлка Якутского облотдела ОГПУ на Алданских приисках С. Г. Новиков в мае 1932 г. был исключён из ВКП (б) за присвоение личных вещей, а также использование труда спецпереселенцев и уволен из ОГПУ. Осенью 1932 г. в Хакасии были вскрыты преступления чекистов и милиционеров Аскизского района, которые для создания фермы, обслуживавшей столовую районного актива, отбирали у середняков, бедняков и колхозников лошадей, коров и хлеб, а на строительстве надворных построек при райотделе ОГПУ использовали арестованных крестьян (450). В октябре 1934 г. прокуратура ЗСК вскрыла существование при Ойротской облмилиции «трудового посёлка», в котором содержалось 23 чел., включая детей, арестованных без санкции прокурора и обязанных исполнять принудительные работы в пользу милиционеров. Арестанты обслуживали своих хозяев месяцами, получая лишь хлебный паёк. Наказание виновных было типичным для той эпохи: мундирные рабовладельцы отделались дисциплинарными взысканиями (451).
Эксплуатация принудительного труда осуждённых процветала везде. Так, начальник томской тюрьмы И. А. Божок сообщал, что с 1939 г. в Новосибирском УНКВД существовала практика обработки заключёнными огородов сотрудников тюрьмы. Начальник 3-го ОЛП Чистюньского отделения УИТЛК УНКВД НСО М. Г. Воронин осенью 1941 г. был исключён из партии за связь с заключёнными и использование их для обработки своего огорода и сбора ягод, а также откорм собственных коровы и свиньи за счёт лагеря (452).
Частым явлением было присвоение денег, предназначенных для оплаты услуг агентов. Жена заместителя НКВД С. Б. Жуковского со слов мужа рассказывала сокамерницам, что «деньги, идущие на агентурную и другую работу в НКВД, тратились на личные нужды работников» (453). Крали и у своих. Например, среди парторгов в 30–50-х годах повсеместно процветало воровство партийных взносов (454). Весной 1941 г. были разоблачены и осуждены за хищения 3.152 руб. партвзносов секретарь парткома УНКВД НСО, депутат горсовета А. П. Зотов и его заместитель. Тогда же был исключён из партии и уволен за присвоение 1.225 руб. партвзносов врид начальника Огудайского РО Ойротского облотдела НКВД Г. З. Сербин (455).
Много соблазнов возникало у сотрудников вспомогательных служб НКВД, распоряжавшихся огромными количествами дефицитных товаров. Размах хищений и злоупотреблений в этой системе привёл к появлению приказа ОГПУ от 2 февраля 1934 г. о «систематическом агентурном обслуживании подсобных предприятий» (456). Но эта мера не смогла помочь в наведении порядка, поскольку в условиях дефицитной экономики разрастание её теневой части неизбежно.
Председатель правления закрытого кооператива ИТУ ЗСК в Новосибирске Ф. Н. Гусев в декабре 1934 г. был осуждён за злоупотребления на 1 год ИТР. Начальник ТПО УНКВД НСО И. Д. Аскаров, арестованный в декабре 1937 г., обвинялся, помимо политических преступлений, в допущении растрат и хищений на сумму в 1,3 млн руб. Начальник водной станции «Динамо» в Новосибирске А. Л. Косарев в декабре 1938 г. был арестован за самоснабжение и сбыт на сторону дефицитных товаров, предназначенных для оперсостава. Начальник Спецторга УНКВД по Алткраю И. Е. Липшиц, ранее судившийся за использование служебного положения, допустил убытки в 214 тыс. руб. и в 1939 г. был осуждён на 2 года заключения, но освободился очень быстро и снова получил материально-ответственную должность. Начальник томского отделения Спецторга НКВД Ф. А. Беляев после трёх лет работы в июле 1940 г. был снят горкомом за засорение аппарата чуждым элементом и отсутствие контроля: растраты в отделении за 1937–1939 гг. составили 232 тыс. руб. (457).
Таким образом, с внешней стороны чекистский коллектив старался представить себя дисциплинированным военно-спортивным братством, сплочённым общей целью и с безупречно подобранным, политически грамотным, морально выдержанным составом. На деле чекистский быт был убогим и основанным на удовлетворении элементарных физических инстинктов, а нравы – примитивны и грубы. Насыщенность оперсостава малокультурными личностями с криминальными наклонностями, действовавшими зачастую безнаказанно, обусловливали огромное распространение спекуляции, растрат, подлогов, хищений, а также воровства и мародёрства. Чекистский мир 30-х годов оставался таким же криминализированным, как и в предыдущее десятилетие.
Профессиональная деформация работников карательной системы приводила одних к садизму, других – к алкоголизму и разврату, третьих – к психическим заболеваниям и самоубийствам. Большая часть чекистов сравнительно быстро выбывала из системы по состоянию здоровья, в связи с политической неблагонадёжностью, за пьянство, злоупотребления властью, а также увольнялась, не желая участвовать в преступлениях. Однако в силу порочных кадровых принципов, изначально заложенных в механизм функционирования карательной системы, она воспроизводила себя, и в этой касте на вышестоящие должности продвигались в первую очередь те, кто был готов выполнить любое, самое преступное поручение.
Чекистский лексикон сложился быстро и постоянно пополнялся. Язык чекистов – это язык эвфемизмов, фиговых листков жестокости и крайнего цинизма. Жаргон скрывал многие тайны и именовал расстрел «осуждением по первой категории», избиение арестованного – «допросом третьей степени», массовый арест (а подчас и расстрел) – «спецоперацией». Чекисты очень любили приставку «спец»: спецотдел, спецагент, спецосведомитель, спецпоручение, спецсообщение, спецдело, спецхран. Их жаргон был разнообразен и подчас вбирал распространённые официальные термины – вроде «соцзаказа», этим до предельной степени обнажая их сущность. Бросается в глаза исключительный цинизм многих терминов: расстрел именовался «свадьбой» (т. е. венчанием со смертью), казнённые – «черепками», рядовые члены «контрреволюционной организации» – «низовкой», подставные свидетели – «стульями», внутрикамерные агенты – «клоунами», следователи – «колунами» или «забойщиками», фабрикации крупных дел в ответ на пожелание верхов – «соцзаказом».
Часть чекистских терминов уходила в народ («зэк», «расколоть», «сексот»), большая – оставалась достоянием среды, их породившей. При этом словечко «сексот», уйдя в народ, вместе с тем со временем вышло из чекистского обихода. Было, напротив, и принятие чекистским сообществом народных (причём с выраженной негативной окраской) терминов – «чёрный ворон», например. Слово из народа, обозначавшее автомобиль для перевозки арестантов, укоренилось в провинциальном чекистском обиходе уже к середине 30-х годов. Так, работники Томского оперсектора ОГПУ в 1934 г. докладывали, что «машина для возки арестованных собрана из разных частей, приспособлена под “Ворон”». В 1938 г. в одном из протоколов оказался зафиксирован такой вопрос новосибирских следователей к арестованному: «…Вас перевозили в закрытой автомашине “Чёрный ворон” из ДПЗ в Особый корпус тюрьмы?..» (458).
Для сокрытия сущности советской тайной полиции применялось нарочитое смягчение терминологии: «разведка» вместо «карательные органы», «высылка в лагерь» вместо «заключение в лагерь». Очень любил применять по отношению ОГПУ-НКВД термин «советская разведка» Сталин, что было подхвачено печатью. В собственной же среде чекисты именовали родное ведомство просто «органами». Что касается неточного термина «сослан в лагерь», то он очень распространён среди исследователей-иностранцев и мемуаристов русского зарубежья. Впрочем, в директиве Ежова от 3 июля 1937 г. о подлежавших осуждению по «второй категории» и заключавшихся в концлагеря, говорилось как о враждебных элементах, подлежавших «высылке в районы по указанию НКВД СССР». Характерно, что о лицах, подлежавших заключению в концлагеря, правители СССР нередко говорили как о высланных. В середине 30-х годов из печати исчез термин «концлагерь» применительно к советской системе ИТЛ.
В 1937 г. террор несколько изменил речь следователей. Новосибирский чекист С. С. Корпулев в письме в ЦК ВКП (б) писал: «Не случайно в лексиконе начальников отделов появилось такое выражение: “В этот протокол надо добавить пару бомбёжек, кусочек террорка, добавить повстанчество, привести несколько фактов диверсий – тогда он будет полноценным”. Начальник Особого отдела УНКВД НСО П. Ф. Коломийц в декабре 1937 г. в письме Ежову сообщал, что у особистов появился новый речевой оборот: не «преступник сознался», а «подписал протокол» (459).
В телеграфной переписке чекисты использовали кодированный язык: например, заключённых именовали «бланками», а сведения о расстрелах маскировались фразами о «забое скота». Например, начальник КРО УНКВД по Иркутской области А. Н. Троицкий в марте 1938 г. писал своему помощнику Б. П. Кульвецу в Бодайбо о массовых арестах так: «Развёртывайте закупки по всем линиям шире». На это Кульвец рапортовал: «Закуплено 900 голов скота. Забито на мясо 280 дел. Скот продолжает с мест прибывать. Очевидно, ближайшие 3–4 дня будет тысяча с лишним голов. Следовательно, до 10 марта произвести забой закупленного скота не успею». Отвечая, Троицкий уже не шифровался: «Вам послали приговора по тройке на 326 человек по первой категории, проводите их в жизнь – вот вам некоторая разгрузка». При телефонных переговорах руководящие работники сибирских управлений НКВД, говоря об арестах и пр., также использовали условные выражения (460).
Полезно привести небольшой словарик специфических терминов и выражений, характерных для чекистской речи 30-х годов. В ряде случаев указано, в каких регионах СССР они употреблялись.
Агентурная разработка (агразработка) – мероприятия по агентурному освещению подозрительного человека или группы лиц.
Агдело – агентурное дело, заведённое на организацию подозрительных лиц.
Агисточник – агент.
Агентурист – специалист по вербовкам агентуры и работе с ней.
Альбом – подшитые в один том справки на лиц, подлежавших в 1937–1938 гг. заочному осуждению Комиссией НКВД и Прокурора СССР.
Античекистские методы – допросы с использованием недозволенных средств, а также какие-либо явно провокационные оперативные мероприятия.
Вербовочные мероприятия – комплекс действий, связанных с изучением потенциального источника и подготовкой его вербовки.
Внутренник – внутрикамерный агент (см. «наседка», «клоун»).
Ворон, чёрный ворон – автомобиль для перевозки арестованных.
Выстойка (стойка) – распространённейший способ физического воздействия, выражавшийся в запрещении стоящему арестованному менять позу.
Высидка – принуждение сидеть в неестественной позе (Новосибирск).
Выходы – показания, дававшие возможность арестовывать новых лиц.
Гады – популярное с 20-х годов в Сибири ругательство, которым характеризовали врагов советской власти; пришло в чекистскую среду из лексики партизан и красноармейцев.
Дело-формуляр – досье на какое-либо лицо, в котором накапливались компрометирующие материалы, в т. ч. полученные агентурным путём или перлюстрацией.
Допрос «на яме» – допрос на месте расстрела, где арестованного с целью сломать вынуждали наблюдать массовые казни осуждённых (Ашхабад).
Допрос «третьей степени» – допрос с пристрастием, т. е. с применением физического воздействия (Новосибирск).
Допросить «с нашатырным спиртом» – избить до потери сознания (Челябинск).
Заагентурить – завербовать.
Забойщики – следователи, специализировавшиеся на избиении арестованных с целью получения признательных показаний.
Закрыть осведомлением – полностью «обставить агентурой» объект, лицо или группу лиц.
Зэк, зэка – заключённый (от аббревиатуры термина начала 30-х годов: «заключённый каналоармеец»).
Изъять – арестовать.
Инонационал – представитель «враждебной» национальности, относящийся к титульной нации тех стран, которые считались враждебными СССР (поляк, немец, австриец, латыш, эстонец, литовец, грек, венгр, финн, иранец, китаец).
Использование «втёмную» – использование чекистами агента или какого-либо другого лица в оперативных целях без ведома последнего (Новосибирск).
Источник – осведомитель, агент.
Клоун – внутрикамерный агент (Якутия).
Колоть арестованного – добиваться признания.
Колуны, колольщики (Москва), смертельные колуны (Новосибирск) – следователи (иногда – внутрикамерные агенты), способные быстро заставить дать признательные показания (см. «забойщики»).
Комбинатор – следователь-фальсификатор (ЗСК).
Конвейер – беспрерывный, нередко многосуточный допрос.
Конспиративная (явочная) квартира, явка – помещение, используемое оперработниками для тайных встреч с агентурой.
Конспиративный (он же нештатный, секретный) сотрудник – негласный работник органов госбезопасности.
Контрик – контрреволюционер.
Конференция – издевательское наименование арестованных, собранных в одном помещении для конвейерного допроса (Ашхабад).
Крокист – работник Отдела контрразведки (КРО) ОГПУ-НКВД.
Куст – наименование группы районов либо группы негласных агентов в данной местности.
Лагерная пыль – презрительное обозначение заключённых в чекистской среде (популярная угроза: «сотру в лагерную пыль»).
Ликвидация – тайное убийство.
Ликвидация разработки – арест лиц, проходящих по агентурному делу.
Линейники – жертвы «линейных операций» (массовых арестов лиц преимущественно нерусской национальности) с лета 1937 по осень 1938 г.
Липачество, липование – фабрикация следственных материалов.
Литерное дело – дело, связанное с осуществлением тайного убийства.
Маршрутник – опытный агент, знакомящийся с оперативной обстановкой и выполняющий оперзадания (вербовки, проверка состояния агентурной сети и пр.) во время конспиративного путешествия по конкретному маршруту.
Массовые операции – чекистский термин для обозначения наиболее крупных репрессивных кампаний, жертвы которых в основном подлежали осуждению внесудебными органами.
Монголисты – русские эмигранты, высланные из МНР в СССР в первой половине 30-х годов.
Монтаж – фабрикация сводного протокола допроса из разновременных показаний (Барнаул).
Мотать – жёстко и долго допрашивать арестованного, изнуряя его (Красноярск).
Наружное наблюдение («наружка») – тайная слежка за подозрительным лицом (лицами).
Наседка – внутрикамерный агент (см. «внутренник»).
Нацмен – представитель какого-либо национального меньшинства.
Низовая повстанческая периферия, низовка – масса рядовых участников крупной «контрреволюционной организации» (Украина, Сибирь).
Обставить агентурой – внедрить осведомителей в окружение интересующего лица.
Окраска организации – отнесение группы арестованных к определённой разновидности преступной работы: шпионской, повстанческой,вредительской, троцкистской, националистической и пр.
Опер – оперативный уполномоченный.
Оперативное обслуживание – чекистская работа на каком-либо объекте, связанная с агентурным осведомлением о его работниках.
Оперативные позиции – наличие агентуры на интересующем чекистов направлении.
Операция – многозначный термин для разных видов чекистской работы (арестов, облав, выселений и пр.); в годы террора использовался в т. ч. для секретного обозначения массовых расстрелов.
Оперировать – арестовать.
Оперсектор – подчинённая региональному управлению ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ крупная территориальная структура, включающая достаточно крупный город и примыкающие 10–15 районов; обычно именовался по названию города, в котором размещался аппарат оперативного сектора.
Осведом, освед – осведомитель.
Особист – сотрудник системы особых отделов (военной контрразведки).
Особоучётник – чекист запаса.
Осуждение по второй категории – приговор к лишению свободы на 10 лет.
Осуждение по первой категории – приговор к высшей мере наказания.
Осуждение по третьей категории – приговор к лишению свободы на срок от 5 до 8 лет.
Оформить дело – формально означало расследовать какое-либо дело, но на деле – максимально быстро сфабриковать.
Писарь – следователь, активно сочинявший протоколы допросов в отсутствие арестованного (Барнаул).
Повяцкий, повячка – относящийся к «Польской организации войсковой» (ПОВ).
Подвести агента (к объекту слежки) – внедрить агента в окружение интересующего чекистов лица или группы лиц.
Подозрительный по шпионажу – лицо, подозревающееся в шпионской деятельности.
Подсадка – внедрение в камеру агента-«наседки» под видом обычного арестованного.
Подсидка – охрана и пресечение попыток находящегося на «конвейере» арестованного уснуть чекистом-стажёром во время отдыха основного следователя (Новосибирск).
Политконтролёр – работник цензуры.
Польперебежчики – поляки, нелегально перешедшие советскую границу и расселённые в отдалённых местностях СССР.
Прослушка – прослушивание телефонных разговоров и помещений.
Противопобеговая агентура – осведомительная сеть в концлагерях и спецпосёлках, предназначенная для осведомления о заключённых и ссыльных, планирующих бежать или уже бежавших из мест заключения и поселения.
Работа в поле – оперативная разведка за рубежом, связанная с наводками и вербовками агентуры, закладкой тайников, конспиративными встречами, обнаружением наблюдения и уходом от него.
Разведчик – работник службы наружного наблюдения.
Разложившийся арестованный – заключённый, отказавшийся от показаний (Новосибирск).
Разоружиться – дать признательные показания.
Разрабатывать – вести агентурное наблюдение за конкретным человеком или группой лиц.
Резидент (в контрразведке) – куратор группы агентуры в учреждении, предприятии или на определённой территории (районный резидент, кустовой резидент).
Ровсовец – член организации Русского общевоинского союза (РОВС).
Свадьба – расстрел (Кузбасс, Белоруссия).
Связи – знакомые человека, за которым ведётся агентурное наблюдение.
Сексот – секретный сотрудник (осведомитель, агент, резидент); в 20-е годы слово использовалось официально и довольно широко, позднее исчезло из казённого употребления и вошло в общий лексический фонд как ругательство.
Следственник – чекист, показавший себя как умелый следователь.
Следственный заключённый – подследственный.
Снять – секретно арестовать.
Снять организацию – арестовать фигурантов агентурной разработки.
Сознание арестованного – признание.
Социальный заказ, соцзаказ (выражение, с начала 30-х ходившее в среде руководящих работников полпредства ОГПУ Запсибкрая, в 1937 г. также имело хождение в центральном аппарате НКВД СССР) – очень точное и прямое по смыслу своему высказывание, характеризующее необходимость срочной фабрикации какого-то крупного политического дела с целью быстрого отчёта перед вышестоящими инстанциями.
Спецоперация – обычно массовый арест (в годы «Большого террора» – также и расстрел).
Спецпереселенец – сосланный «раскулаченный» крестьянин.
Спецподсудности дела – уголовные дела по ст. 58 УК РСФСР.
Спецпоселенец – сосланный представитель «враждебной национальности».
Спецсообщение – обычно информация из ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ в органы власти.
Списочный учёт – первичный учёт лиц, на которых поступило какое-то компрометирующее сообщение (обычно одно).
Спошники – работники Секретно-политического отдела (СПО) ОГПУ-НКВД.
Спустить в подвал – расстрелять (Ульяновск).
Срочный заключённый – осуждённый.
Срывательская группировка – саботажническая.
Стулья – подставные свидетели (Новосибирская область).
Топорцы – работники Торгово-производственного отдела (ТПО) ОГПУ- НКВД.
Трудпоселенец – высланный из центральных районов страны на поселение «социально-вредный элемент».
Тэкапист – член «Трудовой крестьянской партии» (ТКП).
Тюрзак – тюремное заключение.
Убывшие по первой категории – расстрелянные.
Угробить – скомпрометировать доносами чекиста-коллегу, добившись его увольнения или ареста (Сибирь, Украина).
Учётники – лица, стоящие на чекистском учёте как представляющие потенциальную угрозу.
Фигурант – лицо, проходящее по следственному или агентурному делу.
Формулярный учёт – картотека лиц, на которых имеется дело-формуляр (досье).
Харбинцы – лица, обслуживавшие в Маньчжурии Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД) и вернувшиеся в СССР после её продажи в 1935 г.
Хищническая группировка – организация, занимавшаяся хищениями социалистической собственности.
Центр – центральный аппарат ГПУ-НКВД.
Черепок – голова (о расстрелянном).
Шапка – чекистское название окраски конкретной «контрреволюционной организации» (кулацкая, шпионско-диверсионная, троцкистская, националистическая и пр.).
1. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири. 1918–1929 гг. –
М., 2007; Он же. Процедура: Исполнение смертных приговоров в 1920–1930-х годах.
– М., 2007.
2. Шаповал Ю., Пристайко В., Золотарьов В. ЧК-ГПУ-НКВД в Українi: особи, факти,
документи. – К., 1997. С.90.
3. Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД, 1934–1941: Справочник. – М.,
1999. С.279; Шаповал Ю. I., Золотарьов В. А. Всеволод Балицький. Особа, час,
оточення. – К., 2002. С.382; ГАНО. Ф.П-11. Оп.1. Д.95. Л.118; Ф.П-76. Оп.1.
Д.57. Л.63 об.
4. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец» – Николай Ежов. – М., 2008. С.12–13.
5. Для советской номенклатуры было типично раздувание культов местных вождей,
славословие и подхалимство. Высмеивание практики создания парадных портретов
начальников в прессе и популярном романе Ильфа и Петрова «Золотой телёнок»
просто игнорировалось. Так, в 1937 г. на столичном медеплавильном заводе было
отлито 12 больших бюстов замнаркома тяжёлой промышленности А. П. Серебровского
весом по 80 кг каждый. Известия. 1937, 8 апр.
6. Забвению не подлежит. Книга памяти жертв политических репрессий Омской
области. Т. 6. – Омск, 2003. С.29.
7. Шрейдер М. П. Воспоминания чекиста-оперативника //Архив НИПЦ «Мемориал»
(Москва). С.308; Шрейдер М. П. НКВД изнутри. Записки чекиста. – М., 1995. С.45.
8. Шаповал Ю. I., Золотарьов В. А. Всеволод Балицький… С.270; Зинько Ф. З.
Кое-что из истории Одесской ЧК. – Одесса, 1998. С.112; Петров Н., Янсен М.
«Сталинский питомец»… С.330. 578 Глава 5
9. Шрейдер М. П. НКВД изнутри… С.164.
10. ГАНО. Ф. П-1204. Оп.1. Д.8. Л.211–212; Ф.П-460. Оп.1. Д.17. Л.98.
11. ЦДНИТО. Ф.534. Оп.1. Д.1. Л.59.
12. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.138. Л.53; Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба:
«массовые операции» НКВД в Кунцевском районе Московской области 1937–1938 гг.
–М., 2004. С.99. 13. Шаповал Ю. I., Золотарьов В. А. Всеволод Балицький… С.337;
Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность: три века на Южном Урале.
– Челябинск, 2002. С.306.
14. АУФСБ по НСО. Д. П-2743. Л.210.
15. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.346; История сталинского Гулага.
Конец 1920-х – первая половина 1950-х годов: Собрание документов в 7 томах. Т.
1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004. С.343, 344; ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7.
Д.П-4029. Л.80, 82 об.
16. АУФСБ по НСО. Д.П-5931. Л.143; Гришаев В. Ф. Дважды убитые (К истории
сталинских репрессий в Бийске). – Барнаул, 1999. С.261; АУФСБ по НСО. Д.П-6067.
Л.254.
17. Золотарьов В. А. ЧК-ДПУ-НКВС на Харькiвщинi: люди та доли (1919–1941). –
Харькiв, 2003. С.42; Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». 1939 – март 1946
/Архив Сталина. Документы высших органов парт. и госуд. власти. – М., 2006.
С.49.
18. АУФСБ по НСО. Д.П-2743. Л.209 об.
19. Тепляков А. Г. Управление НКВД по Новосибирской области накануне… С.272,
265; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.17. Л.108. Вседозволенность чекистов сказывалась и
на их детях. 11-летний сын Н. А. ГротоваПчельникова (замначальника УИТЛК УНКВД
ЗСК) и Д. Ф. Зотовой-Глиняковой (оперативницы Особого отдела УНКВД) Юра Зотов в
декабре 1936 г. ударил на катке по лицу Искру Миллер, которая упала на лёд и
сильно расшиблась. Зотов-младший объяснил свой поступок так: «Она дочь секретаря
[новосибирского] горкома партии и задаётся». Он же в пионерском лагере
мальчиков-евреев дразнил «жидами», а начальникам грозил: «Мне папа сказал, что
приедет Успенский и наведёт у вас порядки». ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.24. Л.123. В
начале 1938 г. партком УГБ, разбирая работу пионерского форпоста 100-квартирного
дома, интенсивно заселявшегося новосибирскими чекистами, отметил, что среди
детей «развито хулиганство, сквернословие, пьянство, курение, употребление
наркотиков». Там же. Ф.П-460. Оп.1. Д.1. Л.131. Бюро Болотнинского райкома ВКП(б)
в конце 1938 г. отмечало, что дети начальника РО УНКВД НСО А. М. Ломако
допускали «невыдержанность и грубость». Там же. Ф.П-30. Оп.1. Д.191. Л.18. Сын
парторга Бийского РО НКВД Д. Г. Петрунина организовал в классе травлю детей
репрессированных. Гришаев В. Ф. Дважды убитые… С.97.
20. Троцкий Л. Д. Дневники и письма /Под ред. Ю. Г. Фельштинского. – М., 1994;
Наше минуле. 1993. № 1. С.42; Лошицький О. Лабораторiя //З архiвiв
ВУЧК-ГПУ-НКВС-КГБ. 1998. № 1/2. С.215.
21. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1. Д.241. Л.14.
22. ГА УСБУ Черниговской обл. Д.ФП-38153. Т. 4. Л.91; ОГА СБУ. Ф.16. Оп.31.
Д.94. Л.129.
23. ГАНО. Ф.П-6. Оп.1. Д.884. Л.41; РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.243. Л.217; ГАНО.
Ф.П-29. Оп.1. Д.274. Л.81.
24. ГАНО. Ф. П-1204. Оп.1. Д.104. Л.57.
25. ГАЧО. Ф.П-3. Оп.1. Д.633. Л.25; ЦДНИТО. Ф.80. Оп.1. Д.838. Л.57–58.
26. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-11612. Л.31; Тепляков А. Дневник чекиста
Семёнова, или Голгофа воинствующего троцкиста и безбожника //Голоса Сибири:
литературный альманах. – Выпуск четвёртый / сост. М. Кушникова, В. Тогулев. –
Кемерово, 2006. С.337.
27. Тепляков А. Г. Институт заместителей начальников политотделов по работе
ОГПУ… С.182; Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917–1991.
Справочник. – М., 2003. С.365; Абаринов А., Хиллинг Г. Киевский период жизни
Макаренко (1935–1937 гг.). – Марбург, 2000. С.184.
28. АУФСБ по НСО. Д.П-10413. Л.124; ГАНО. Ф.П-4. Оп.18. Д.3183.
29. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.17. Л.91.
30. Павлова И. В. Механизм власти и строительство сталинского социализма. –
Новосибирск, 2001. С.183–184; Иванов-Разумник Р. В. Тюрьмы и ссылки. – Нью-Йорк,
1953. С.368–370.
31. АУФСБ по НСО. Д.П-5355. Т.1. Л.134; Тепляков А. Г. Портреты сибирских
чекистов //Возвращение памяти: Историко-архивный альманах. Вып. 3. –
Новосибирск, 1997. С.90.
32. ГАНО. Ф. П-460. Оп.1. Д.226. Л.14.
33. Там же. Д.1. Л.66; Д.2. Л.42; РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.467. Л.63.
34. ЦДНИТО. Ф.341. Оп.1. Д.53. Л.126; Ф.537. Оп.1. Д.10. Л.43.
35. ГАНО. Ф.П-44. Оп.1. Д.330. Л.290–291.
36. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.873. Л.28; ОГА СБУ (Киев). Ф.16. Оп.31. Д.95.
37. ГАКО. Ф.П-26. Оп.3. Д.101. Л.3–4.
38. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.8. Л.216; ЦХАФАК. Ф.П-5762. Оп.1. Д.1. Л.6 об., 16
об.; Д.2. Л.41.
39. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.250, 260;
ГАНО. Ф.П-3. Оп.1. Д.860. Л.63; Ф.П-4. Оп.34. Д.74. Л.5.
40. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.658. Л.119. Были чекисты, которые вели себя, напротив,
даже слишком демократично и получали в связи с этим отпор. В 1937 г.
замначальника Транспортного отдела УНКВД ЗСК Г. М. Вяткина критиковали за то,
что он «обращается к сотрудникам, называя подчинённых ласкательными именами, и
наоборот, некоторые сотрудники, обращаясь к Вяткину, называют его Гришей, – это
никуда не годится». ГАНО.
Ф.П-460. Оп.1. Д.326. Л.47.
41. Плеханов А. М. ВЧК-ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности в
период новой экономической политики. 1921–1928. – М., 2006. С.131.
42. АУФСБ по НСО. Д.П-8139. Л.260; ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.74. Л.175; Ефремов М.
А. 80 лет тайны (Власть и милиция Сибирского края 1917–1937). – Новосибирск,
2002. С.303.
43. АУФСБ по НСО. Д.П-5931. Л.143.
44. Берия: конец карьеры. – М., 1991. С.318; Петров Н., Янсен М. «Сталинский
питомец»… С.219.
45. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-4649. Т.5. Л.190. Так и произошло – Попов в
Нарыме сам закопал оружие и затем выдал «обнаруженные» им ямы с винтовками за
боевые
склады «заговорщиков». Гришаев В. Ф. Реабилитированы посмертно. – Барнаул, 1995.
С.35.
46. Там же. Д.П-10787. Л.159.
47. Тепляков А. Г. Портреты сибирских чекистов… С.91; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1.
Д.123. Л.20.
48. Золотарьов В. А. Олександр Успеньский: особа, час, оточення. – Харькiв,
2004. С.235.
49. Забайкальский рабочий (Чита). 1989, 5 окт.; Тепляков А. Г. Процедура… С.20,
69.
50. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.7. Л.22.
51. Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба… С.111–112; Герштейн Э. Г. Лишняя
любовь //Новый мир. 1993. № 12.
52. АУФСБ по НСО. Д.П-547. Л.24, 37; Д.П-8139. Л.235, 241.
53. Быстролётов Д. А. Путешествие на край ночи. – М., 1996. С.63, 334–340,
381–385; Царев О., Костелло Дж. Роковые иллюзии. Из архивов КГБ: дело Орлова,
сталинского мастера шпионажа. – М., 1995. С.507.
54. АУФСБ по НСО. Д.П-4421. Т.5. Л.283; ЦХАФАК. Ф.П-5762. Оп.1. Д.4. Л.11.
55. Этноконфессия в советском государстве. Меннониты Сибири в 1920–1980-е годы.
Аннот. перечень архивных документов и материалов. Избр. документы /Сост.,
вступительная статья и комм. А. И. Савина. – Новосибирск–СПб., 2006. С.476.
56. АУФСБ по НСО. Д.П-4495. Т.6. Л.410.
57. Там же. Д.П-6681. Т.3. Л.198; Д.П-4421. Т.5. Л.285.
58. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.100; АУФСБ по НСО. Д. П-8213. Л.414.
59. Тепляков А. Г. Процедура… С.25, 89; Петров Н., Янсен М. «Сталинский
питомец»…С.183.
60. См. Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба… С.115; АУФСБ по НСО. Д.П-4436.
Т.2. Л.279; Д.П4545. Т.2. Л.122–123, 125.
61. АУФСБ по НСО. Д.П-872. Т.1. Л.86.
62. Там же. Д.П-2743. Л.209 об.; Д. П-8213. Л.405.
63. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.1868. Л.11; ЦХАФАК. Ф.П-10. Оп.4. Д.196. Л.205; Оп.20.
Д.15. Л.164.
64. Рудин В. Чёрные годы //Начало века. Литературный и краеведческий журнал. –
Томск. 2007. № 3. С.170–172; Сталинские расстрельные списки. – М., 2002 (СD).
65. Павлюков А. Е. Ежов. Биография. – М., 2007. С.288–291.
66. Реабілітовані історією. Житомирська область. Кн. 1. – Житомир, 2006. С.34.
67. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.106.
68. Золотарьов В. А. Олександр Успеньский… С.24.
69. АУФСБ по НСО. Д.П-4976. Л.193.
70. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.252; ЦДНИТО.
Ф.537. Оп.1. Д.16. Л.51.
71. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.18, 98.
72. АУФСБ по НСО. Д.П-3593. Т.2. Л.480.
73. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-5700. Т.7. Л.255.
74. Уйманов В. Н. Репрессии. Как это было… С.95; История сталинского Гулага… Т.
1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004. С.315, 319–320.
75. ГАНО. Ф. П-4. Оп.34. Д.80. Л.6–7.
76. Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность… С.288.
77. Источник. 1993. № 0. С.23.
78. АУФСБ по НСО. Д.П-10390. Л.187.
79. Возвращение памяти. Историко-публицистический альманах. Вып. 2. –
Новосибирск, 1994. С.66–67.
80. Самосудов В. М. О репрессиях в Омском Прииртышье. Исторические этюды. –
Омск, 1998. С.26.
81. АУФСБ по НСО. Д.П-8213. Л.404; ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-5700. Т.7.
Л.228.
82. АУФСБ по НСО. Д.П-4436. Т.2. Л.279, 292.
83. История сталинского Гулага… Т. 1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004.
С.319.
84. АУФСБ по НСО. Д.П-8213. Л.389, 390; Уйманов В. Н. Репрессии. Как это было…
С.130.
85. Сопротивление в ГУЛАГе. Воспоминания. Письма. Документы. – М., 1992. С.115,
120.
86. Шрейдер М. П. НКВД изнутри… С.54. Психология, быт и нравы 581
87. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.254; ГАНО.
Ф.П-1204. Оп.1. Д.104. Л.55.
88. Гришаев В. Ф. Реабилитированы посмертно… С.39.
89. АУФСБ по НСО. Д.П-5931. Л.107; Тепляков А. Г. Процедура… С.54.
90. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-5700. Т.8. Л.208.
91. Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность… С.292.
92. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-6284. Т.2. Л.141–142.
93. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.8. Л.211–212; Д.138. Л.3.
94. Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность… С.311.
95. Золотарьов В. А. Олександр Успеньский… С.139.
96. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.291; ГАНО.
Ф.П-4. Оп.18. Д.4496. Л.18; Д.6426. Л.8.
97. Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба… С.112.
98. Тепляков А. Г. Управление НКВД по Новосибирской области накануне… С.262;
Гришаев В. Ф. Реабилитированы посмертно… С.110.
99. Гришаев В. Ф. Реабилитированы посмертно… С.148.
100. ОГА СБУ. Д.45704. Т.1. Л.62; Золотарьов В. А. Олександр Успеньский… С.205.
101. Папчинский А. А., Тумшис М. А. Щит, расколотый мечом. НКВД против ВЧК. –
М., 2001. С.179.
102. ГАНО. Ф.47. Оп.5. Д.161. Л.66–69; РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.585. Л.182.
103. Тумшис М. А. ВЧК. Война кланов. – М., 2004. С.391; Папчинский А. А., Тумшис
М. А. Щит, расколотый мечом… С.175, 180–181.
104. См. Жертвы политического террора в СССР. – М., 2007 (CD).
105. Золотарьов В. А. Олександр Успеньский… С.244.
106. Книга памяти жертв политических репрессий республики Хакасия. Т. 1. –
Абакан, 1999. С.465–466; Тепляков А. Г. Процедура… С.42.
107. ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.74. Л.108, 111–112; АУФСБ по НСО. Д.П-4880. Т.2.
Л.289.
108. Тепляков А. Г. Процедура… С.58–59; АУФСБ по НСО. Д.П-8139. Л.280.
109. Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие
материалы. Том I. Март 1953 – февраль 1956. – М., 2000. С.343; Буяков А. М.
Органы государственной безопасности Приморья в лицах: 1923–2003 гг. –
Владивосток, 2003. С.97.
110. ОГА СБУ (Киев). Д.38153. Т.1. Л.67.
111. Гришаев В. Ф. Реабилитированы посмертно… С.192–193; Наумов Л. А. Сталин и
НКВД. – М., 2007. С.498.
112. Уйманов В. Н. Репрессии. Как это было… С.109–110.
113. Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность… С.311–312.
114. АУФСБ по НСО. Д.П-8213. Л.388.
115. Сопротивление в ГУЛАГе… С.158.
116. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.258; АУФСБ по НСО. Д. П-10015.
Л.153.
117. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.76. Л.14–15; Ф.П-1204. Оп.1. Д.15. Л.183, 44.
118. Там же. Ф.П-1204. Оп.1. Д.15. Л.129.
119. АУФСБ по НСО. Д.П-379. Л.96–98.
120. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.7. Л.1–6.
121. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.65, 348–349.
122. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.138. Л.64.
123. АУФСБ по НСО. Д.П-8139. Л.286; ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-5607. Т. 6.
Л.25.
124. Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ… С.42; ГАНО. Ф.47. Оп.5. Д.111. Л.62.
125. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.11. Л.26.
126. Даже начальники, жёстко требовавшие – как, например, С. Н. Миронов –
конспирации от подчинённых, случалось, делились с жёнами кое-какими
подробностями оперативной работы (тот же Миронов научил жену различать
чекистов-«топтунов» в штатском). См.: Яковенко М. М. Агнесса. – М., 1997. С.73,
88–90, 97–98, 118–119, 121.
127. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.18. Л.255.
128. АУФСБ по НСО. Д. П-3738 (пакет).
129. ЦХАФАК. Ф.П-10. Оп.5. Д.165. Л.13–14; Жертвы политического террора в СССР…
(CD).
130. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.22а. Л.58.
131. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.249; АУФСБ
по НСО. Д.П-641. Т.1. Л.6–9, 35; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.22, 52–56.
132. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.1. Л.29.
133. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.253;
ЦДНИТО. Ф.537. Оп.1. Д.15. Л.4.
134. ЦХАФАК. Ф.П-10. Оп.22. Д.95. Л.221–222.
135. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»…С.262; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.123.
Л.20.
136. Вопросы истории. 1995. № 2. С.3–7; Петров Н., Янсен М. «Сталинский
питомец»… С.327.
137. АУФСБ по НСО. Д.П-8213. Л.406; ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.80. Л.30–40.
138. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.258; ЦДНИТО. Ф.341. Оп.1. Д.53.
Л.72; Ф.80. Оп.1. Д.832. Л.15 об.; Д.953. Л.47.
139. История сталинского Гулага… Т. 1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004.
С.317; АУФСБ по НСО. Д.П-5931. Л.92.
140. ГАНО. Ф.П-4. Оп.18. Д.96 (ЛД Адяева С. К.).
141. Хинштейн А. Е. Подземелья Лубянки. – М., 2005. С.343–344.
142. ЦДНИТО. Ф.341. Оп.1. Д.53. Л.116; ЦДНИОО. Ф.18. Оп.2. Д.12. Л.417–421, 447.
143. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.5; Гавриленко В. К. Казнь прокурора:
Документальное повествование. – Абакан, 2001. С.67–68.
144. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.1. Л.64; ГАКК. Ф.Р-2056. Оп.1. Д.145, 236.
145. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.6. Д.87. Л.14–15, 89.
146. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.28; Тепляков А. Г. Персонал и повседневность
Новосибирского УНКВД… С.250–251.
147. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.928. Л.102; ЦДНИТО. Ф.80. Оп.1. Д.761. Л.117–118;
Д.837. Л.94.
148. Бережков В. И. Питерские прокураторы. – М, 1998. С.206; Павлюков А. Е.
Ежов. Биография. – М., 2007. С.424.
149. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.2193. Л.80–82.
150. Бирюков А. М. Колымские истории. – Новосибирск, 2004. С.44.
151. ГАНО. Ф.П-29. Оп.1. Д.484. Л.2. Д.507. Л.218, 219.
152. Черкасов А. Преуспевший в невозможном //Ежедневный журнал. 2007, 27 окт. //HTTPS://www.ej.ru/?a=note&id=7507.
153. Принадлежность к определённой чекистской группе сказывалась и много
десятилетий спустя: в своих мемуарах М. П. Шрейдер с восхищением отзывался о
начальнике ЭКО ГУГБ Л. Г. Миронове и заместителе Ежова Л. Н. Бельском, а бывший
сотрудник КРО ОГПУ Б. И. Гудзь, напротив, восторгался своим начальником А. Х.
Артузовым и считал, что именно в аппарате ЭКО творились наиболее отъявленные
фабрикации дел. П. А. Судоплатов до последних дней сохранил уважение к
профессионализму Л. П. Берии и неприязнь к В. С. Абакумову.
154. Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Архив Сталина. Документы высших
органов партийной и государственной власти. Январь 1922 – декабрь 1936. – М.,
2003. С.276.
155. Наумов В., Краюшкин А. Последнее слово Николая Ежова //Московские новости.
1994, 30 янв.
156. АУФСБ по НСО. Д.П-5931. Л.115; ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-5700. Т. 8.
Л.240.
157. Золотарьов В. А. Олександр Успеньский… С.100.
158. ГАНО. Ф.П-4. Оп.18. Д.10998. Л.1–7; Д.2710. Л.4.
159. АУФСБ по НСО. Д.П-17292. Л.57.
160. Шрейдер М. П. НКВД изнутри… С.15–16.
161. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.40; Петров Н. В., Скоркин К. В.
Кто руководил НКВД, 1934–1941: Справочник. – М., 1999. С.415; РГАНИ. Ф.6. Оп.1.
Д.273.
Л.156.
162. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.532. Л.84; ТОЦДНИ. Ф.7. Оп.1. Д.618. Л.18 об. – 19.
163. Новосибирская школа контрразведки, 1935–2005. Сб. – М., 2005. С.31.
164. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.394. Л.137; ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.611. Л.29.
165. АУФСБ по НСО. Д.П-5271. Л.292; Д.П-8213. Л.408; ГАЧО. Ф.П-3. Оп.1. Д.917.
Л.143.
166. Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД… С.185; Соловьёв А. В.
Тревожные будни забайкальской контрразведки. – М., 2002. С.131–142.
167. Мандельштам Н. Я. Воспоминания. – М., 1989. С.6; Аллилуев В. Ф. Аллилуевы –
Сталин: хроника одной семьи. – М., 2002. С.98.
168. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.241–242.
169. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.123. Л.19; Д.17. Л.108.
170. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.166.
171. Яковенко М. М. Агнесса… С.115, 112.
172. Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба… С.111.
173. В органах ВЧК-НКВД хватало людей с тёмным прошлым, много лет проведших в
тюрьмах по уголовным обвинениям. Например, Т. И. Козловский в 1907 г. был
осуждён военным судом в Риге на 20 лет каторги за разбой и нападение на рижскую
пивную лавку. Освободившись в 1917 г., Козловский немедленно записался в
большевики, а в 1923 г. работал начальником Амударьинского облотдела ГПУ.
Характерно, что в 1934 г. ему подтвердили партийный стаж с 1917 г. РГАНИ. Ф.6.
Оп.1. Д.157. Л.147. Польский социалист А. Р. Формайстер, осуждённый в 1906 г. за
грабёж, отягчённый убийством беременной женщины, на 20 лет каторги, в 1917 г.
был освобождён и сколотил банду, занимавшуюся вооружёнными грабежами в Москве.
Затем с помощью друзей-коммунистов Формайстер перешёл в ВЧК и много лет работал
под началом И. С. Уншлихта и А. Х. Артузова, занимая ответственные должности в
КРО и ИНО ОГПУ. Папчинский А. А., Тумшис М. А. Щит, расколотый мечом… С.95–103.
Многие уголовные эпизоды чекистских биографий, вне сомнения, остались так и не
выявленными.
174. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.111, 251–255.
175. Там же. С.254; ГАНО. Ф.П-29. Оп.1. Д.843. Л.15, 28–36.
176. Сведения Красноярского «Мемориала»; Тепляков А. Г. «Непроницаемые
недра»…С.254.
177. Шаповал Ю. I., Золотарьов В. А. Всеволод Балицький… С.335.
178. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.255; РГАСПИ. Ф.17. Оп.9. Д.2192.
Л.43–43 об.; ТОЦДНИ. Ф.3. Оп.1. Д.1037. Л.12; Д.1066. Л.16 об.–17.
179. Сведения Красноярского «Мемориала».
180. ГАНО. Ф.П-3. Оп.1. Д.412б. Л.105.
181. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.97. Л.38; Боль людская. Книга памяти томичей,
репрессированных в 30–40-е и начале 50-х годов. Т. 1. – Томск, 1991. С.243, 322,
378.
182. Жертвы политического террора в СССР… (CD); ЦДНИИО. Ф.132. Оп.2. Д.123.
Л.23; HTTPS://memorial.krsk.ru.
183. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.18. Л.13; Ф.П-460. Оп.1. Д.326. Л.28.
184. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.1384. Л.216.
185. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-11899. Т.3. Л.21.
186. Там же. Д.П-5607. Т.4. Л.29; Д.П-12097. Т.1. Л.82 об.
187. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.6. Д.459. Л.23; РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.243. Л.67.
188. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.15. Л.133–140; Ф.П-460. Оп.1. Д.1. Л.15–16.
189. Тепляков А. Г. Институт заместителей начальников политотделов по работе
ОГПУ… С.179; ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.28. Л.2.
190. Павлюков А. Е. Ежов… С.441; Военно-исторический архив. Вып. 1. – М., 1997.
С.177–178.
191. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-12276. Л.59.
192. АУФСБ по НСО. Д.П-2553. Л.35.
193. ГАНО. Ф.П-3. Оп.1. Д.798. Л.85; АУФСБ НСО. Д.П-10015. Л.14 об., 9 об.
194. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.343. Л.213; Д.293. Л.173.
195. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД…С.246; ГАКО.
Ф.П-107. Оп.1. Д.33. Л.175.
196. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.24. Л.102–122; ГАКО. Ф.П-107. Оп.1. Д.33. Л.134.
197. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.252–253; Петров Н. В., Скоркин К.
В. Кто руководил НКВД… С.317.
198. Гущин Н. Я., Ильиных В. А. Классовая борьба в сибирской деревне (1920-е –
середина 1930-х гг.). – Новосибирск. С.215.
199. ГАНО. Ф.1072. Оп.1. Д.267. Л.111, 145; Гришаев В. Ф. «За чистую советскую
власть…»: к истории крестьянских мятежей на Алтае, вызванных продразвёрсткой,
раску-
лачиванием, насильственной коллективизацией. – Барнаул, 2001.
200. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 – весна 1931. Вып. 1. –
Новосибирск, 1992. С.59.
201. Гришаев В. Ф. «За чистую советскую власть…»… Барнаул, 2001.
202. ГАНО. Ф. П-1204. Оп.1. Д.8. Л.67.
203. Гришаев В. Ф. «За чистую советскую власть…» Барнаул, 2001.
204. Нарымская хроника 1930–1945. Трагедия спецпереселенцев. Документы и
воспоминания. – М., 1997. С.27; Енисейский энциклопедический словарь. –
Красноярск, 1998. С.685–686.
205. Тепляков А. Г. Процедура… С.31–32.
206. АУФСБ по НСО. Д.П-10015. Л.145–145 об.; Тепляков А. Г. Персонал и
повседневность Новосибирского УНКВД… С.246.
207. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-19725. Л.70–71, 230–235, 282.
208. Измены (подробности которых неизвестны) чекистов своему ведомству
наблюдались и в других регионах. Помощник уполномоченного ЭКО ПП ОГПУ по
Средне-Волжскому краю в Самаре А. С. Чаадаев «изменил партии и органам ОГПУ и…
вступил в контрреволюционную организацию “Народно-крестьянская партия”», за что
1 августа 1933 г. был арестован и в ноябре расстрелян по приговору Коллегии ОГПУ
за участие в «заговоре» и антисоветской агитации. Тумшис М. А. Кадровый состав
органов ОГПУ начала 30-х годов (по материалам Средне-Волжского края)
//Политический сыск в России: история и современность. – СПб., 1997. С.339;
Жертвы политического террора в СССР… (CD). Замначальника политотдела по работе
НКВД Аксайской МТС Сталинградского края В. М. Лотис в ноябре 1934 г. был
исключён из партии «как предатель социалистической родины» и предан суду. РГАНИ.
Ф.6. Оп.1. Д.101. Л.79. Психология, быт и нравы 585
209. АУФСБ по НСО. Д.П-17386. Т.7. Л.506–507; ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.7. Л.109.
210. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.467. Л.109; ГАЧО. Ф.П-3. Оп.1. Д.360. Л.54–55.
211. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.247.
212. ГАЧО. Ф.П-3. Оп.1. Д.882. Л.15–16; ГАНО. Ф.П-52. Оп.1. Д.171. Л.68.
213. Забвению не подлежит… Т. 7. – Омск, 2003. С.41 (ошибочно указано о
20-летнем заключении Рудэна); РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.294. Л.162–163.
214. АУФСБ по НСО. Д.П-8426. Л.210–211; Там же. Дополнительный том. Л.56.
215. ЦДНИТО. Ф.537. Оп.1. Д.15. Л.4; АУФСБ по НСО. Д.П-5931. Л.118.
216. АУФСБ по НСО. Д.П-12492. Л.1–123.
217. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.1148. Л.63. Д.1301. Л.6.
218. Откровенно о многом… /Автор-составитель О. А. Яковлева. – Улан-Удэ, 2003.
С.127–
130; РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.546. Л.52.
219. Тепляков А. Г. Процедура… С.74, 88–89.
220. Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД… С.501.
221. Часть сведений в литературе о масштабах репрессий и самоубийств в
чекистской среде представляется малодостоверной, например, о том, что в Томском
ГО НКВД в 1937–1938 гг. были репрессированы и покончили с собой около 30
сотрудников. Уйманов В. Н. Репрессии. Как это было… С.113. Ни один томский
чекист-самоубийца нам не известен.
222. Золотарьов В. А. ЧК-ДПУ-НКВС на Харькiвщинi… С.209.
223. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.97.
224. Там же. Д.3. Л.17; Д.224. Л.65.
225. Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД… С.260.
226. ОХСД ГАСРА. Ф.Р-37. Оп.1. Д.579. Т.12. Л.191 (сведения С. А. Папкова);
ТОЦДНИ. Ф.1749. Оп.1. Д.1. Л.30; Д.2. Л.1–5.
227. Гавриленко В. К. Казнь прокурора… С.219; Книга памяти жертв политических
репрессий республики Хакасия… С.448.
228. Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность… С.314.
229. Этноконфессия в советском государстве… С.480; Фицпатрик Ш. Повседневный
сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. – М., 2001.
С.259.
230. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.262, 272,
289–290; Без грифа «секретно» /Сост. И. Н. Кузнецов. – Новосибирск, 1997.
С.152–153.
231. ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.75. Л.208.
232. Катынь. Март 1940 г. – сент. 2000 г. Документы. – М., 2001. С.623; РГАНИ.
Ф.6. Оп.2. Д.796. Л.126.
233. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.253.
233а. П. В. Шаров – начальник планово-экономического отдела 4-го главного
управления Наркомата оборонной промышленности, арестован 10.2.1937, расстрелян в
Москве 13.8.1937.
234. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.252–253;
ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.224. Л.31, Д.2. Л.37, 38, 55, 56, 141–142.
235. Бедин В., Кушникова М., Тогулев В. Кемерово и Сталинск: Панорама
провинциального быта в архивных хрониках 1920–1930-х гг. – Кемерово, 1999.
С.232, 283; ГАЧО. Ф.П-3. Оп.1. Д.198. Л.6.
236. АУФСБ по НСО. Д.П-7977. Л.331, 338.
237. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.1913. Л.55; Ф.496. Оп.1. Д.250. Л.21; ОСД УАДААК.
Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-5607. Т.7. Л.66; ГАКО. Ф.П-1. Оп.4. Д.121. Л.81.
238. Литвин А. Л. Запрет на жизнь. – Казань, 1993. С.39; Жертвы политического
террора в СССР… (CD); Бушуев В. М. Грани. Чекисты Красноярья от ВЧК до ФСБ. –
Красно-
ярск, 2000. С.305–306.
239. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-7014. Л.114 об., 117; Фицпатрик Ш.
Повседневный сталинизм… С.259.
240. АУФСБ по НСО. П-2743. Л.265.
241. Уйманов В. Н. Репрессии. Как это было… 103–104, 302–305; Призвание – Родине
служить! – Новосибирск, 1997. С.41; АУФСБ по НСО. Д.П-2743. Л.263, 265–266,
164–165.
242. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.254; АУФСБ
по НСО. Д.П-7552. Л.237; ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-5627. Т.3. Л.176, 205;
ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.74. Л.166.
243. ГАНО. Ф.П-4. Оп.33. Д.159. Л.105; Оп.34. Д.28. Л.1.
244. ЦХИДНИКК. Ф.26. Оп.33. Д.586; ГАКК. Ф.Р-2056. Оп.1. Д.115, 131 (сведения
Красноярского «Мемориала»).
245. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.656. Л.52; АУФСБ по НСО. Д.П-4505. Л.353–354.
246. Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность… С.315; РГАНИ. Ф.6.
Оп.2. Д.795. Л.111.
247. Соболева Т. А. Тайнопись в истории России. – М., 1995. С.354.
248. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.1799. Л.24; ЦХАФАК. Ф.П-5762. Оп.1. Д.6. Л.124.
249. Жертвы политического террора в СССР… (CD); ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7.
Д.П-11595. Л.165.
250. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-10787. Л.70.
251. Маскина Н. Заложники у времени //Красное знамя (Томск). 1989. 2 авг.;
ЦДНИТО. Ф.537. Оп.1. Д.15. Л.12.
252. Петров Н. В. Первый председатель КГБ Иван Серов. – М., 2005. С.315.
253. АУФСБ по НСО. Д.П-4047. Л.186; Д.П-8426. Т.2. Л.129.
254. Там же. Д.П-5931. Л.152–153.
255. Ферапонтов Ан. Жаль, что патронов было мало //Свой голос (Красноярск).
1998, № 6 (202). 16–23 марта.
256. РГАСПИ. Ф.17. Регбланк партбилета № 10 904 279 Ф. М. Микова; АУФСБ по НСО.
Д.П-4510. Л.33–34, 74.
257. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т. 3. 1930–1934. Кн.2. 1932–1934.
Документы и материалы. – М., 2005. С.721.
258. 1937–1938 гг. Операции НКВД. Из хроники «большого террора» на Томской
земле. Сб. документов и материалов. – Томск–М., 2006; Петров Н., Янсен М.
«Сталинский питомец»… С.182.
259. Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ… С.38.
260. Шаповал Ю. I., Золотарьов В. А. Всеволод Балицький. Особа, час, оточення. –
К., 2002; Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД…
С.240–293.
261. ГАНО. Ф.47. Оп.1. Д.1224. Л.248.
262. Лебина Н. Б. Повседневная жизнь советского города. Нормы и аномалии.
1920–1930 годы. – СПб., 1999. С.223–224; ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.15. Л.109.
263. Бирюков А. М. Колымские истории… С.62; ГАНО. Ф.П-52. Оп.1. Д.131. Л.79.
264. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.24. Л.12. Сохранились ли такие надбавки, введённые
в связи с отменой хлебных карточек, после повышения зарплат в 1937 г., нам
неизвестно.
265. ЦХАФАК. Ф. П-5762. Оп.1. Д.3. Л.73.
266. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм… С.125; Сувениров О. Ф. Трагедия РККА…
С.275; АУВД по Самарской обл. ЛД А. С. Ройтгеринга (сведения М. А. Тумшиса).
267. ГАНО. Ф.315. Оп.1. Д.232. Л.7; ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-10787; Хлевнюк
О. В .1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. – М., 1992. С.165.
268. ЦДНИОО. Ф.4. Оп.6. Д.6. Л.292, 155; ГАНО. Ф. П-460. Оп.1. Д.1. Л.142. Д.6.
Л.15.Психология, быт и нравы 587
269. ГАНО. Ф.П-3. Оп.15. Д.11250. Л.4; Ф.П-4. Оп.18. Д.7784. Л.5 об.
270. Ларьков Н. С., Чернова И. В., Войтович А. В. Двести лет на страже порядка:
Очерки истории органов внутренних дел Томской губернии, округа, области в XIX–XX
вв. –Томск, 2002.
271. ГАНО. Ф.П-3. Оп.5. Д.300. Л.157; Тепляков А. Г. Институт заместителей
начальников политотделов по работе ОГПУ… С.176.
272. Павлова И. В. Механизм власти и строительство сталинского социализма…
С.227; ЦДНИТО. Ф.341. Оп.1. Д.53. Л.35.
273. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.242–243;
ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.281. Л.113.
274. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.78; Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ…
С.567–569.
275. ЦХАФАК. Ф.П-5762. Оп.1. Д.3. Л.26. Плохая работа вспомогательных служб
постоянно вызывала претензии чекистов. Весной 1938 г. партком УНКВД НСО отметил,
что строительство детских яслей Стройотделом управления «проведено явно
вредительски и детские ясли не отвечают никаким требованиям по обслуживанию
детей», предложив привлечь виновных к суду. В начале 1941 г. чекисты критиковали
плохую работу пошивочной мастерской. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.1. Л.145; Д.17.
Л.51.
276. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.15. Л.68; Д.17. Л.51.
277. Яковенко М. М. Агнесса… С.83; ЦДНИТО. Ф.537. Оп.1. Д.15. Л.1.
278. Откровенно о многом… Улан-Удэ, 2003. С.142; История сталинского Гулага…
Т.1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004. С.193.
279. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.18. Л.254.
280. Там же. Л.52. Д.138. Л.64; Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.186.
281. Тепляков А. Г. Институт заместителей начальников политотделов по работе
ОГПУ… С.181.
282. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.10. Л.168; Гришаев В. Ф. Реабилитированы посмертно…
С.99; Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.273.
283. История сталинского Гулага… Т. 2. Карательная система: структура и кадры. –
М., 2004. С.169.
284. Павлова И. В. Механизм власти и строительство сталинского социализма…
С.233; Яковенко М. М. Агнесса…С.85–86; Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная
безопасность… С.303.
285. Хлевнюк О. В. 1937-й… С.165; ГАНО. Ф.460. Оп.1. Д.1. Л.23; Д.2. Л.130.
286. Расстрельные списки. Москва, 1937–1941. «Коммунарка», Бутово. Книга памяти
жертв политических репрессий. – М., 2000. С.499.
287. ГАНО. Ф.47. Оп.1. Д.1224. Л.251.
288. ЦДНИТО. Ф.341. Оп.1. Д.53. Л.35; ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.169. Л.184.
289. Золотарьов В. А. Олександр Успеньский… С.8–9; ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.1.
Л.124.
290. Этноконфессия в советском государстве… С.379, 383.
291. Революцией призваны: Документальные повести и очерки о чекистах Алтая. –
Барнаул, 1987. С.4; Гришаев В. Ф. «За чистую советскую власть…» Барнаул, 2001;
Крестьянские восстания в Забайкалье (1930–1931 гг.). – Чита, 1996. С.49–50;
Бушуев В. М. Грани. Чекисты Красноярья от ВЧК до ФСБ. – Красноярск, 2000. С.89.
292. Комсомолец Забайкалья (Чита). 1966, 4 мая; Папков С. А. Сталинский террор в
Сибири… С.262.
293. Ефремов И. Крестьянские восстания в Иркутской области и Красноярском крае
как ответ на коллективизацию сельского хозяйства. HTTPS://search.stipendiat.memo.ru/schools/spring2006/efremov.html.ru;
Управлению Федеральной службы безопасности России по
Алтайскому краю 80 лет. – Барнаул, 1999. С.13–14; Ленинская правда (Ханты-Мансийск).
1971, 27 июля.
294. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.175. Л.146.
295. Советский Север (орган Тунгокоченского РК КПСС Читинской обл.). 1987, 11
июля; ГАКО. Ф.П-26. Оп.3. Д.100. Л.140.
296. Мозохин О. Б. Право на репрессии: Внесудебные полномочия органов
государственной безопасности (1918–1953). – Жуковский–М., 2006. С.203; Абаринов
А., Хиллинг Г. Киевский период жизни Макаренко… С.184.
297. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.8. Л.125; Д.281. Л.145.
298. Там же. Д.5. Л.50; Д.8. Л.15, 168, 178.
299. ЦДНИТО. Ф.3790. Оп.1. Д.3. Л.75.
300. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.326. Л.63; Ф.911. Оп.1. Д.482. Л.28.
301. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.2277. Л.65; РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.662. Л.52.
302. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1. Д.354. Л.228; ГАЧО. Ф.П-3. Оп.1. Д.639. Л.95–96.
303. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.110; Д.1. Л.142; ГАКО. Ф.П-15. Оп.8. Д.5.
Л.39–40.
304. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.48.
305. Папков С. А. Сталинский террор в Сибири… С.196; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.123.
Л.22–25.
306. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.326. Л.37; Д.225. Л.33, 34.
307. Там же. Ф.П-4. Оп.34. Д.75. Л.239; Ф.911. Оп.1. Д.404. Л.90.
308. АУФСБ по НСО. Д.П-4421. Т.5. Л.422–423; Золотарёв В. А. Особенности работы
УНКВД по Харьковской области во время проведения массовой операции
согласно приказа НКВД СССР №00447 в 1937 г. //Сталинизм в советской провинции
1937–1938 гг. Массовая операция на основе приказа
№00447. Сост. Р. Биннер, Б. Бонвеч, М. Юнге. – М.,
2008 (в печати).
309. Александров А., Томилов В. Два ленских расстрела //Восточно-Сибирская
правда (Иркутск). 1996, 28 мая.
310. Яковлев А. Н. Сумерки. – М., 2003. С.124; Петров Н., Янсен М. «Сталинский
питомец»… С.217.
311. Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность… С.251; Бирюков А.
М. Колымские истории… С.63.
312 Тепляков А. Г. Институт заместителей начальников политотделов по работе
ОГПУ… С.182; ГАНО. Ф.П-3. Оп.1. Д.725. Л.288; Д.729.
Л.64; Ф.911. Оп.1. Д.275. Л.142.
313. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.266; ГАНО. Ф.П-7. Оп.1. Д.13.
Л.142; Ф.П-1204. Оп.1. Д.15. Л.1–9.
314. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.15. Л.174; Тепляков А. Г. Институт заместителей
начальников политотделов по работе ОГПУ… С.182.
315. ГАНО. Ф.П-3. Оп.10. Д.880. Л.451; Оп.11. Д.648. Л.985; Ф.П-460. Оп.1. Д.2.
Л.21.
316. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.745. Л.47.
317. ГАНО. Ф.П-4. Оп.18. Д.3183. Л.4 об.; Д.8556. Л.4; Д.9434. Л.5.
318. См. АУФСБ по НСО. Д.П-3853. Л.73; Д.П-2553. Л.24; ГАНО. Ф.П-4. Оп.18.
Д.11279.
319. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.417. Л.41; ГАКО. Ф.П-15. Оп.7. Д.240. Л.94.
320. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.18. Л.52; Д.8. Л.126.
321. Советская Сибирь. 1933, 18 дек. С.4; АУФСБ по НСО. Д.П-2553. Л.114; ГАНО.
Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.114.
322. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.7. Л.29; Ф.911. Оп.1. Д.394. Л.40 об.; РГАСПИ. Ф.17.
Регбланк партбилета В. Г. Трындина № 2 134 987; АУФСБ по НСО. Д.П-4742.
Л.252.
323. История сталинского Гулага… Т.2… С.173.
324. Красное знамя (Томск). 1934, 22 мая. С.4; Власть труда (Минусинск). 1936, 8
сент.
325. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.8. Л.11, 46; Д.281. Л.134.
326. Там же. Ф.П-460. Оп.1. Д.1. Л.44; Ф.П-1204. Оп.1. Д.104. Л.10. Л.27.
327. Там же. Ф.911. Оп.1. Д.5. Л.89; Д.8. Л.169; Д.201. Л.407.
328. Шаповал Ю. I., Золотарьов В. А. Всеволод Балицький… С.513.
329. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.242.
330. ЦДНИТО. Ф.3791. Оп.1. Д.21. Л.67; ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.18. Л.254.
331. Новосибирские новости. 1995, № 19. 1 апр. С.27.
332. АУФСБ по НСО. Д.П-5931. Л.143.
333. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.7. Л.33.
334. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.242; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.6.
Л.31; Абаринов А., Хиллинг Г. Киевский период жизни Макаренко… С.184.
335. ГАНО. Ф. П-1204. Оп.1. Д.138. Л.44; Ф.П-460. Оп.1. Д.2. Л.185; Д.17. Л.111.
336. Там же. Ф.П-6. Оп.1. Д.944. Л.3; Ф.911. Оп.1. Д.201. Л.160, 320, 498;
Д.285. Л.96.
337. Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность… С.302; АУФСБ по
НСО. Д.П-3738. Л.76.
338. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.248; ГАНО. Ф.П-3. Оп.7. Д.609.
Л.393; Ф.П-53. Оп.1. Д.163. Л.21.
339. Шрейдер М. П. НКВД изнутри… С.23; АУФСБ по НСО. Д.П-3715. Материалы доп.
проверки по делу В. М. Шишковского. Л.18.
340. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.243.
341. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.243; Вепрев О. В., Лютов В. В.
Государственная безопасность… С.268.
342. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.861. Л.108–109; ЦДНИТО. Ф.206. Оп.1. Д.46. Л.70; Д.300.
Л.22.
343. Шаповал Ю. I., Золотарьов В. А. Всеволод Балицький… С.310.
344. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.391. Л.186; Шенталинский В. Расстрельные ночи //Звезда.
2007, № 4.
345. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.78.
346. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.22. Л.36 об.; Ф.П-460. Оп.1. Д.7. Л.31.
347. См. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм… С.121.
348. ГАНО. Ф.47. Оп.5. Д.140. Л.72; АУФСБ по НСО. Д.П-10015. Л.104.
349. ЦХИДНИКК. Ф.17. Оп.1. Д.424. Л.159.
350. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.18. Л.254.
351. Шрейдер М. П. НКВД изнутри… С.15, 65; РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.1574. Л.21.
352. ГАНО. Ф.20. Оп.2. Д.196. Л.402; ЦДНИТО. Ф.537. Оп.1. Д.1. Л.8, 10.
353. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.535. Л.97; ГАЧО. Ф.П-3. Оп.1. Д.626. Л.52–53.
354. См. Гинзбург Е. С. Крутой маршрут. Хроника времён культа личности. – М.,
1990. С.56, 57; Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»…
С.263.
355. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.115. Л.7; АУФСБ по НСО. Д.П-5931. Л.117.
356. Бедин В., Кушникова М., Тогулев В. Кузнецкстрой в архивных документах. –
Кемерово, 1998. С.155–156; ЦДНИТО. Ф.356. Оп.1. Д.4. Л.52 об.; Нарымская хроника
1930–1945… С.51.
357. АУФСБ по НСО. Д. П-8918. Л.395; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.7. Л.67; ГАЧО.
Ф.П-3. Оп.1. Д.913. Л.76–77.
358. ЦХАФАК. Ф.П-10. Оп.19. Д.50. Л.77; Оп.20. Д.129. Л.26; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1.
Д.224. Л.162; ЦДНИТО. Ф.80. Оп.1. Д.955. Л.6 об.
359. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.551. Л.69; ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.15. Л.160, 164.
360. Бедин В., Кушникова М., Тогулев В. Кузнецкстрой… С.112; ЦДНИТО. Ф.3790.
Оп.1. Д.3. Л.2–4.
361. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.201. Л.611–612; Ф.П-29. Оп.1. Д.331. Л.292; Д.373.
Л.302.
362. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.243;
ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.22. Л.35. Поскольку
Каруцкий продолжал пьянствовать всё сильнее, то осенью 1937 г. Ежов
и Фриновский его вызвали из Смоленска в Москву и фиктивно арестовали.
Подержав комиссара ГБ несколько дней в камере, его вызвали на допрос к наркому,
где Каруцкий был уже готов признаться в любой
заговорщицкой деятельности. А Ежов, посмеиваясь, объявил, что от Каруцкого
требуется только одно – не пить. И тот некоторое время держался,
за счёт чего был вскоре выдвинут на должности замначальника СПО ГУГБ НКВД
и начальника УНКВД по Московской области. Павлюков А. Е. Ежов... С.432.
363. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.7. Л.33.
364. Там же. Ф.П-1204. Оп.1. Д.104. Л.26 об.
365. Там же. Ф.П-460. Оп.1. Д.13. Л.93; Тепляков А. Г. Персонал и повседневность
Новосибирского УНКВД… С.266, 292; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.17. Л.85.
366. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.6. Л.21.
367. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-11776. Т. 1. Л.5; Тепляков А. Г.
Процедура…С.68–71.
368. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.6. Л.67–68; Д.7. Л.19, 24; ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1.
Д.1985. Л.18.
369. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.258.
370. ГАНО. Ф.П-7. Оп.1. Д.13. Л.170–171; Шекшеев А. П. Гражданская смута на
Енисее… С.358.
371. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.264; ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.611.
Л.12, 35; ТОЦДНИ. Ф.23. Оп.1. Д.9. Л.69.
372. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.8. Л.111, 167; РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.150. Л.134; ГАНО.
Ф.П-175. Оп.1. Д.143. Л.56 об., 58.
373. ЦДНИТО. Ф.537. Оп.1. Д.9. Л.132; Д.15. Л.31.
374. ЦХАФАК. Ф.П-5762. Оп.1. Д.1. Л.12; ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.281. Л.233.
375. ТОЦДНИ. Ф.23. Оп.1. Д.9. Л.126.
376. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.416. Л.103; Д.580. Л.34; АУВД Самарской обл. Пенсионное
дело № 2990 на Дранникова М. Е (сведения М. А. Тумшиса).
377. ТОЦДНИ. Ф.23. Оп.1. Д.99. Л.3–4.
378. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.1. Л.85; ЦХАФАК. Ф.П-2521. Оп.1. Д.1. Л.10–16;
Ф.834. Оп.5. Д.3. Л.76.
379. ЦДНИОО. Ф.14. Оп.3. Д.99. Л.86; Ф.17. Оп.1. Д.1903. Л.52–53; Д.2186. Л.27;
ТОЦДНИ. Ф.7. Оп.1. Д.887. Л.9–10.
380. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.1948. Л.37; Д.2239. Л.16; ТОЦДНИ. Ф.7. Оп.1. Д.887.
Л.9, 210.
381. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.362. Л.18.
382. ЦДНИТО. Ф.537. Оп.1. Д.10. Л.83; Нарымская хроника 1930–1945… С.172.
383. АУФСБ по НСО. Д.П-4436. Т.2. Л.227.
384. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.504. Л.4.
385. См. Берия. Конец карьеры. – М., 1991; Петров Н., Янсен М. «Сталинский
питомец»… и др.
386. Агабеков Г. Секретный террор: Записки разведчика. – М., 1996. С.10, 13;
Шрейдер М. П. Воспоминания чекиста-оперативника… С.75; Яковенко М. М. Агнесса…
С.55, 112.
387. РГАНИ. Ф.6. Оп.3. Д.540. Л.28–29; Сведения Красноярского «Мемориала».
388. История сталинского Гулага… Т.1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004.
С.341; Шаповал Ю. I., Золотарьов В. А. Всеволод Балицький… С.332.
389. Тумшис М. А. Ещё раз о кадрах чекистов 30-х годов //Вопросы истории. 1993.
№ 6. С.191; Шаповал Ю. I., Золотарьов В. А. Всеволод Балицький… С.268,
337; Яковенко М. М. Агнесса… С.55.
390. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.264.
391. Например, уважаемая М. О. Чудакова в статье «В защиту двойных стандартов»
(Новое литературное обозрение. № 74) пытается опровергнуть достоверность
сведений, опубликованных в: Бобренев В. А., Рязанцев
В. Б. Палачи и жертвы. – М., 1993. С.364–366
(показания Гопиуса ошибочно отнесены вместо 1937 к 1938 г.).
392. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.415. Л.92; Оп.2. Д.501. Л.70 об.
Ежов, характеризуя Бокия в июне 1937 г., сказал, что это «человек,
скатившийся в клоаку самого отвратительного
извращения, садист». При этом сам Ежов был выраженным садистом и отличался
крайней развращённостью. Петров Н., Янсен М. «Сталинский
питомец»... С.299, 218.
393. ГАНО. Ф.47. Оп.5. Д.161. Л.169–170; Ефремов М. А. 80 лет тайны… С.241.
394. ЦДНИТО. Ф.206. Оп.1. Д.47. Л.41.
395. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.278; ГАНО. Ф.П-4. Оп.18. Д.2772.
Л.22; Ф.П-82. Оп.1. Д.382. Л.104.
396. Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов. 1917–1956. – М.,
2005. С.535; ГАНО. Ф.П-3. Оп.33. Д.358. Л.79–81; Д.359. Л.61–63; Д.361.
Л.65.
397. ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.15. Л.171; Ф.П-460. Оп.1. Д.125. Л.21.
398. АУФСБ по НСО. Д.3282; ЦДНИТО. Ф.206. Оп.1. Д.281. Л.39; Д.392. Л.121–122;
РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.842. Л.130.
399. ГАНО. Ф.П-44. Оп.1. Д.279. Л.242; Ф.П-460. Оп.1. Д.6. Л.24.
400. ЦХАФАК. Ф.П-5762. Оп.1. Д.4. Л.66; Д.8. Л.41.
401. ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.610. Л.127–128.
402. Аллилуев В. Ф. Аллилуевы – Сталин… С.92; ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.11. Л.30.
403. ГАНО. Ф.П-7. Оп.1. Д.13. Л.163; Ф.П-1204. Оп.1. Д.14. Л.149; Д.10. Л.6, 7.
404. ЦДНИОО. Ф.14. Оп.2. Д.582. Л.318; Оп.3. Д.98. Л.35–36; ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1.
Д.350. Л.285; Оп.18. Д.19. Л.145–146.
405. ГАКО. Ф.П-26. Оп.3. Д.102. Л.47; Д.110. Л.112; ГАНО. Ф.П-30. Оп.1. Д.147.
Л.99–100.
406. Тепляков А. Г. Институт заместителей начальников политотделов по работе
ОГПУ… С.182; РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.278. Л.155.
407. ЦДНИТО. Ф.206. Оп.1. Д.213. Л.195–196; РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.654. Л.185;
ТОЦДНИ. Ф.7. Оп.1. Д.757. Л.69; ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.482. Л.63–64.
408. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.1. Л.75; ЦДНИОО. Ф.14. Оп.2. Д.608. Л.283–284; Ф.17.
Оп.1. Д.2193. Л.19.
409. ЦДНИОО. Ф.18. Оп.2. Д.12. Л.413–414; ГАНО. Ф.П-7. Оп.1. Д.13. Л.17.
410. Спецпереселенцы в Западной Сибири 1930–1933. Вып. 2. – Новосибирск, 1993.
С.217; РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.428. Л.127.
411. ЦДНИОО. Ф.14. Оп.2. Д.593. Л.92.
412. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.264.
413. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм… С.119; АУФСБ по НСО. Д.П-379. Л.45.
414. ЦХАФАК. Ф.П-10. Оп.22. Д.4. Л.315; Тепляков А. Г. Портреты сибирских
чекистов… С.99; ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.7. Л.29.
415. ЦДНИТО. Ф.77. Оп.1. Д.236. Л.629; Ф.341. Оп.1. Д.13. Л.34.
416. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.5. Л.47; Бедин В., Кушникова М., Тогулев В.
Кузнецкстрой… С.123, 162.
417. ГАНО. Ф.П-460. Оп.1. Д.7. Л.28; ГАКО. Ф.П-107. Оп.1. Д.58б. Л.148–149.
418. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.111–113; Игнатова Е. Записки о
Петербурге. – СПб., 2003. С.448–449.
419. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.307. Л.8.
420. Берия. Конец карьеры… С.300, 317.
421. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.338. Л.95; ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.8. Л.22.
422. АУФСБ по НСО. Д.П-4421. Т.5. Л.531.
423. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д. П-10787. Л.163; Гришаев В. Ф. Реабилитированы
посмертно… С.99; АУФСБ по НСО. Д.П-6681. Т.3. Л.286.
424. АУФСБ по НСО. Д.П-5425. Т.2. В связи с этим позднейшие воспоминания дочери
Тракмана Э. М. Глазуновой, использованные И. В. Павловой для обоснования тезиса
о скромном быте Эйхе и его окружения (см. Павлова И.
В. Роберт Эйхе //Вопросы истории. 2001. № 1. С.82), не
могут считаться объективным источником.
425. АУФСБ по НСО. Д.П-872. Т.1. Л.57–59; ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.74. Л.166–169.
426. АУФСБ по НСО. Д.П-3659. Л.163; Д.П-4436. Т.2. Л.308.
427. Тепляков А. Г. Процедура… С.69.
428. Пичурин Л. Последние дни Николая Клюева… С.73; Тепляков А. Вениамин Вегман:
материалы к биографии //Сибирские огни. 2007. № 4. С.174; АУФСБ по НСО.
Д.П-3590. Т. 4.
429. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-11776. Т. 1. Л.64, 66.
430. История сталинского Гулага… Т. 1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004.
С.318; Кузнецов И. Н. Репрессии 30–40-х гг. в Томском крае. – Томск,
1991. С.221–223.
431. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.722. Л.80.
432. ГАЧО. Ф.П-3. Оп.1. Д.80. Л.29; Д.196. Л.22; Д.616. Л.133–134; Тепляков А.
Г. Процедура… С.69.
433. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.55–58, 85–86, 111–113, 245, 248;
Золотарьов В. А. Секретно-полiтичний вiддiл ДПУ УССР… С.118.
434. ГА УСБУ Черниговской области. Д.ФП-17740. Т. 1. Л.64–66.
435. РГАНИ. Ф.6. Оп.3. Д.393. Л.111.
436. Млечин Л. Служба внешней разведки. – М., 2004. С.499.
437. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.1282. Л.39 об. – 40; Оп.3. Д.589. Л.32 об.
438. Там же. Оп.2. Д.386. Л.1; Д.909. Л.29; Д.718. Л.144 об.
439. Там же. Оп.1. Д.174. Л.213; Д.142. Л.34.
440. Ляушин В. П. К вопросу о коррупции в правоохранительных органах на Обском
Севере в 20-40-х годах //Словцовские чтения–2000. Тезисы докладов и
сообщений научно-практич. конференции. – Тюмень, 2000.
С.167–168.
441. Аллилуев В. Ф. Аллилуевы – Сталин… С.92, 94; РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.93. Л.119;
Яковенко М. М. Агнесса… С.55.
442. Красильников С. А. Серп и Молох. Крестьянская ссылка в Западной Сибири в
1930-е годы. – М., 2003. С.238.
443. См. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.8. Л.112–113; Ф.П-460. Оп.1. Д.1. Л.15.
444. Там же. Ф.П-1204. Оп.1. Д.8. Л.25; Д.11. Л.16; Д.10. Л.34.
445. ТОЦДНИ. Ф.23. Оп.1 Д.9. Л.82, 129–130; ГАНО. Ф.П-3. Оп.1. Д.743. Л.137;
Оп.15. Д.22; Ф.П-22. Оп.1. Д.79. Л.97. 221; РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.387.
Л.33.
446. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.311. Л.115; ЦДНИОО. Ф.17. Оп.1. Д.744. Л.9.
Психология, быт и нравы 593
447. РГАСПИ. Ф.17. Оп.22. Д.1456; РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.943. Л.26.
448. См. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.1648. Л.51.
449. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1. Д.350. Л.285, 318; ГАНО. Ф.П-4. Оп.33. Д.164. Л.81.
450. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.151. Л.38; Шекшеев А. П. Гражданская смута на Енисее…
С.206.
451. АУФСБ по НСО. Д.П-4421. Т.5. Л.111–112.
452. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.1401. Л.157 об.; Д.913. Л.58.
453. Жуковский В. С. Лубянская империя НКВД. 1937–1939. – М., 2001. С.287.
454. См. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.1819. Л.22; Оп.3. Д.13. Л.125; Д.381. Л.170–171;
ГАКО. Ф.П-75. Оп.2. Д.343. Л.209; Д.349. Л.43;
Ф.П-127. Оп.2. Д.37. Л.111, 112.ё
455. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.266;
ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.18. Д.15. Л.76–77.
456. Мозохин О. Б. Роль органов госбезопасности в экономической системе СССР
//Труды Общества изучения истории отечественных спецслужб. Т. 4. – М., 2008.
С.100.
457. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.281. Л.22; Д.446. Л.86; АУФСБ по НСО. Д.П-3593. Т. 2.
Л.202–204; ГАНО. Ф.П-44. Оп.1. Д.330. Л.360; ЦДНИТО. Ф.80. Оп.1. Д.958.
Л.29.
458. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.192. Л.295; АУФСБ по НСО. Д.П-1213. Л.50.
Тем не менее во внешней среде термин считался крамольным: в 1933 г. Р. В.
Иванов-Разумник «встретил в Москве, в Лубянском
изоляторе, человека, арестованного за то, что он
сказал на улице: “А вот и чёрный ворон едет”. Очевидно, термин этот не является
официально утверждённым». Иванов-Разумник Р. В. Тюрьмы и ссылки… С.90.
459. АУФСБ по НСО. Д.П-8213. Л.395; Д.П-2743. Л.242.
460. Комаров А. Исполнитель. О праздниках и буднях обыкновенного палача //Труд.
1992. 6 авг. С.2; АУФСБ по НСО. Д.П-872. Т.1. Л.73.