В информационном пространстве художественного учебного заведения, в котором
воспитывается творческая личность, едва ли не главное место должна занимать
память. Память о тех, кто в нем работал, кто учил и воспитывал, кто одним своим
присутствием создавал творческую ауру школы, ее славу, приумножая ее затем и в
своих учениках. ХССМШ помнит своих учителей и великих, и рядовых. Хорошо, что на
конференциях звучат, а затем и публикуются материалы, посвященные им. Значение
многих из них выходит далеко за пределы школы. Среди последних выделяется
личность Всеволода Топилина – выдающегося пианиста и педагога, воспитанника
школы П.Луценка и Г.Нейгауза – исполнительский уровень которого можно
сопоставить с уровнем С.Рихтера, А.Ведерникова и самого великого Генриха –
Г.Нейгауза.
Несколько слов о предыстории данной публикации. Первого марта 2009 года в г. Ессене (Германия) прошла научная конференция, посвященная памяти Всеволода Владимировича Топилина (1908 – 1970), приуроченная к 100-летию со дня рождения. Ее организовал и провел пианист Евгений Ржанов, воспитанник Киевской консерватории в бытность там В.Топилина заведующим кафедрой специального фортепиано (1962 – 1970), ныне живущий в Германии. Оказалось, что в Германии много людей, знавших и помнивших В.Топилина. Один из них – композитор Виктор Суслин, выпускник ХССМШ 1961 года, ученик В.Топилина – написал для этой конференции несколько страниц воспоминаний и прислал их мне, желая возродить и в Харькове память о великом музыканте и своем великом учителе. Воодушевленная этой мыслью и поддержанная своими соучениками и коллегами из школы, я решила предложить полученный мною материал вниманию участников нашей конференции.
Осознание значимости В.Топилина в формировании отечественной пианистической культуры и в своем личностном становлении как музыканта, как пианиста, а также несоизмеримости дарования В.Топилина и количества информации о нем, отсутствие работ о нем и справедливой настоящей общественной оценки его места в отечественной музыкальной культуре, побудили В.Суслина прислать дополнительные очень скупые материалы, связанные с В.Топилиным и А.Ведерниковым, которые содержат некоторые подробности жизни и творческой биографии этих выдающихся музыкантов и тем самым расширяют наше знание и нашем совсем недавнем, но мало известном, трагическом и во многом противоречивом прошлом. Мне хочется, чтобы и эти материалы были известны широкому кругу музыкантов, и прежде всего – новым поколениям пианистов, не заставших в живых наших великих пианистов.
Пусть настоящая публикация станет и нашим сегодняшним вкладом в книгу памяти школы и первым материалом (основанием для последующих) по увековечиванию памяти великого музыканта, связанным с Харьковом. Это будет наш харьковский посильный на сегодняшний день отклик на столетнюю годовщину со дня рождения В.Топилина[1], отклик, который, хочется надеяться, всколыхнет память тех, кто учился у него или общался с ним и будет иметь продолжение, достаточное великого музыканта[2].
Прежде чем перейти к воспоминаниям о харьковском периоде жизни Всеволода Владимировича Топилина остановимся на основных вехах его жизни и творческого пути. Нужно сказать, что многие обстоятельства жизни В.Топилина нам неизвестны и вряд ли будут когда-нибудь известны. У В.Топилина были серьезные причины их скрывать (может быть, какие-то детали смогут вспомнить те, кто очень близко общался с ним и которым он мог довериться). В судьбе В.Топилина отразилась разными гранями трагедия миллионов людей – целого поколения, молодость и зрелость которых пришлась на советский период с его характерными отметинами – войнами, безосновательными арестами, расстрелами, концентрационными лагерями, необходимостью скрывать свое прошлое, свое происхождение, под страхом ареста уничтожать семейные реликвии, фотографии и документы. Трудно рассчитывать на архивные материалы, документы: время было тревожное, нестабильное. Имя В.Топилина не встретить в музыкальной энциклопедии. Нет его имени и в дополнении к 1-6 томам музыкальной энциклопедии, изданном в 1982 году. Учитывая его трагический послевоенный послужной список, отмеченный арестом и ссылкой, музыкальные деятели не могли даже упоминать его имя в своих материалах, воспоминаниях, книгах, а если и называли, то цензура его безжалостно вымарывала; многие не хотели общаться. Нет и записей его выступлений – ни сольных, ни ансамблевых, о которых сохранились только устные, самые восторженные воспоминания. Тем более для нас ценно то немногое, что удается найти. Краткие биографические сведения о В.Топилине почерпнуты из присланного В.Суслиным материала – текста выступления Михаила Степаненка (украинского пианиста и композитора) на конференции в Кельне (Германия) в 1998 году в связи со 110-летием со дня рождения Г.Нейгауза[3].
Сын генерала Белой армии, который погиб в борьбе с большевиками, В.Топилин был принужден скрывать свое происхождение в течении всей жизни. Музыкальное образование получил в Харьковской консерватории в классе выдающегося пианиста европейского масштаба Павла Луценка (1873 – 1934). Уже в годы учебы обнаружилось его необычайное исполнительское дарование, выдвинувшее Топилина в первые ряд украинских пианистов. По окончании в 1929 году Харьковской консерватории он предпринял успешные гастроли по Украине. В 1930 году начались совместные концерты В.Топилина и Д.Ойстраха, причем Топилин также исполнял произведения соло. Об одном из таких концертов вспоминает С.Рихтер. "Я был аккомпаниатором, репетитором в опере, не получил никакого академического образования и, в сущности, не работал над фортепианной литературой, к которой не испытывал в ту пору никакого душевного влечения. Но вот летом 1933 года я присутствовал в Житомире на сольном концерте Давида Ойстраха. Его концертмейстер Всеволод Топилин (с которым я близко познакомился впоследствии и который был арестован после войны без всяких причин, а вернее. за то, что не погиб на полях сражений) исполнил в первой части концерта – и блистательно исполнил – Четвертую балладу Шопена <…>", которая, как он пишет, "произвела на меня особенное впечатление и в каком-то смысле повлияла на мое решение стать пианистом-солистом. Мне тогда было 16-17 лет. Помню также сыгранную на bis мазурку cis-moll (ор. 30, № 4). Своеобразное, изысканное, полное таинственности исполнение! Я очень любил дорогого Севу Топилина"[4].
В 1932 Топилин переезжает в Москву, работает во Всесоюзной концертной дирекции, Московской филармонии и на Радио, продолжает совместные выступления с Д.Ойстрахом, записывает с ним программы из произведений Баха, Бетховена, Вагнера, Чайковского, Альбениса и др. композиторов, совершенствуется у Константина Игумнова, посещает лекции Б.Яворского, Становится активным членом "Знаменитого московского консерваторского кружка по изучению новой музыки, центром и душой которого являлись два пианиста: Анатолий Ведерников и его друг Святослав Рихтер", а участниками были Г.Фрид, В.Гусанов, Г.Чайковский. Кружок прославился высочайшим уровнем исполнения новых симфонических партитур, <…>, редкой красочностью в передаче оркестровых тембров и пианистическим мастерством";[5] здесь В.Топилин, благодаря своей блестящей способности играть с листа, познакомил слушателей с многими музыкальными шедеврами.
В 1935 – 1936 годых В.Топилин и Д.Ойстрах предприняли грандиозные гастроли в Европе (Польша, Германия, Швеция, балтийские страны), которые имели огромный, чрезвычайный успех. Все газеты много писали о них, как о европейском музыкальном событии.
В 1938 году В.Топилин поступил в аспирантуру Московской консерватории в класс Генриха Нейгауза, а позднее стал его ассистентом. "Общие взгляды на пианистическое искусство, общая работа со студентами и глубокое взаимное преклонение сделало их единомышленниками и друзьями на всю жизнь. Топилин и Нейгауз свободно говорили на многих европейских языках, интересовались философией и литературой, были носителями гуманизма в лучшем смысле слова".
Война перечеркнула не только блистательно начатую карьеру, но и всю жизнь Топилина. Вот череда страшных событий: народное ополчение, куда В.Топилин пошел добровольцем, окружение, немецкий плен, военный концлагерь. Счастливый случай (комендант лагеря – любитель музыки – нуждался в настройщике фортепиано) не только спас ему жизнь, но и дал возможность далее заниматься музыкой. В 1943 году в виду его дворянского происхождения и профессии Топилин был освобожден из концлагеря, где из 1000 военнопленных выживали лишь единицы, и получил разрешение жить в Германии как Osterarbeiter. Замкнутый таким образом в Берлине, работая в церкви органистом, В. Топилин мог посещать концерты Вильгельма Фуртвенглера, Герберта фон Караяна, Вальтера Гизекинга. В 1944 году его привлекли в концертную бригаду для культурного обслуживания немецких войск на западном фронте. Бригада поехала во Францию, но в связи с настплением американских воздушных сил возвратилась в Берлин.
В последние дни войны В. Топилин скрывался в Берлинском предместье в квартире известного русского генетика Николая Тимофеева-Ресовского, который в то время был одним из руководителей берлинского института исследователей головного мозга[6].
В 1945 году после окончания войны Топилин вернулся в Москву, где сразу же прямо на Белорусском вокзале был арестован, обвинен в измене Родине и сотрудничестве с немецко-фашистскими оккупантами и приговорен к расстрелу. Однако смертельный приговор был заменен на 10 лет принудительных работ. Как узник концлагеря "Озерлаг" в Сибири он работал дровосеком, ассистентом врача и даже руководителем оркестра народной музыки лагеря[7], но при этом. как пишет М.Степаненко "волшебные слова "пианист и ассистент Нейгауза" не раз спасали его от гибели и сохранили ему его руки. В концлагере было много интеллектуалов (врачей, ученых, писателей, музыкантов), которые друг другу помогали и даже имели влияние на лагерную администрацию"[8]. Они же, как вспоминает Елизавета Матвеевна Космина, на столе нарисовали клавиатуру, чтобы В.Топилин мог на ней упражняться и сохранить форму.
После смерти Сталина и последовавшего затем гласного помилования в 1954 году В. Топилину было разрешено свободно выбрать в Сибири место поселения. Он направился в Красноярск и работал некоторое время в местных музыкальных учебных заведениях. В 1956 году после многочисленных попыток с его стороны он получил, наконец, разрешение вернуться в Харьков, где жила его старая мать. Несмотря на все тяготы ему удалось восстановить свои навыки, он стал преподавать сначала в музыкальном училище, затем в Харьковской консерватории и специальной музыкальной школе-десятилетке.
С 1962 года В.Топилин в Киевской консерватории им. П.И.Чайковского. Там он возглавил кафедру специального фортепиано до конца жизни.
С Харьковом творческая жизнь В.Топилина связана своим началом и концом, а знаем мы об этих периодах до обидного мало. Период обучения в Харьковской консерватории в 20-е годы слишком удален во времени, чтобы можно было найти живых свидетелей его пианистического становления (но есть их дети, которые могут вспомнить рассказы родителей и учителей). Две замечательные харьковские пианистки, с которыми В.Топилин был особенно дружен в 1956 – 1962 годах – Римма Петровна Папкова и Виктория Ивановна Лозовая ушли из жизни. Но живы его ученики и их ученики, которые несут по жизни и в творчестве не только топилинско-нейгаузовские пианистические традиции, но и память о нем в каких-то памятных фактах. Например, Елена Матвеевна Космина (в настоящее время педагог ДМШ № 13) вспомнила, что Елена Ивановна Кандыба в 1956 году тогда директор ДМШ № 3 и крупный музыкально-общественный деятель города Харькова – пригласила В.Топилина в свою школу в качестве педагога-консультанта, и юная Елена (тогда Ефремова), будучи 6-классницей играла перед В.Топилиным свою экзаменационную программу и была отмечена им; он обещал по окончании школы на будущий год взять ее в свой класс в музыкальное училище, где он тогда уже работал. Надеюсь, что эта публикация всколыхнет память о Топилине у многих харьковчан. А пока предлагаются воспоминания о В.Топилине бывшего харьковчанина – Виктора Евсеевича Суслина.
Я впервые увидел его в самом Начале 1960 года, когда был учеником 10 класса специальной музыкальной школы в Харькове. Топилин не обладал броской артистической внешностью: небольшого роста жилистый и сухой человек c простым, несколько «калмыковатым» лицом. C такой внешностью легко затеряться в толпе, не слишком привлекая к себе внимание. Но вглядевшись, замечаешь: смелое, дьявольски умное лицо, полное силы и энергии. На лбу - глубокий шрам -лагерный «сувенир». Была в нём какая-то загадка, нечто смутно вызывающее в памяти тень купринского штабс-капитана Рыбникова: человек c «секретом» внутри. После лагеря он выглядел старше своих 50 лет. Самому мне было тогда 17. Ремесленно-равнодушное отношение к делу моего предыдущего педагога привело меня к Топилину, которого тогда в школе никто ещё толком не знал, но имя которого было уже окружено легендой. Я слышал, конечно, о том, откуда он явился, но не мог ещё до конца представить себе всей глубины его Трагедии и драматизма его судьбы.
Когда произошла наша первая встреча, он жил в маленькой комнате, снимаемой в одном из многочисленных одноэтажных «частных» домиков на Холодной горе. Долго надо было туда добираться на трамваях c пересадками. Обстановка в доме – бедная, более чем спартанская. Скверный прокатный Becker c «кариозными» клавишами. На сундуке в прихожей лежала под одеялом очень старая женщина (по-видимому, парализованная). Топилин время от времени подходил к ней и что-то тихо и ласково говорил. Это была его мать (через несколько месяцев она умерла).
Прослушав меня, он моментально понял, в чем состоят мои проблемы и начал интенсивно их устранять. Он учил меня дослушивать до конца каждый звук. Он добивался, чтобы в игре свободно и гибко участвовали мускулы всего тела - предплечий, плеч, спины - в то время, как пальцы предельно активны. Он учил не только правильно сидеть за инструментом, но и правильно выходить на сцену в концерте («выходишь на сцену как Гитлер!»). Метода его была немного жестокая, но эффективная: потребовать невозможного для того, чтобы добиться возможного. Первое задание: «Perpetuum mobile» K.- M. фон Вебера в транскрипции Л.Годовского (т. e. – играть в том же самом быстром темпе, но всё - двойными нотами). Хочешь – выучи и играй, a не хочешь (т.е.: не можешь) – пошёл вон... Пришлось выучить. Когда я сыгpaл – впервые удостоился сдержанной похвалы (на комплименты B.B. был скуп, а «приложить» мог очень даже изобретательно). Поначалу был он со мной властен и «авторитарен». Всё время пытался моими руками играть на рояле сам. Терпеть это было мне нелегко. Я, может быть, даже и взбунтовался бы, как это водится в 17-летнем возрасте, если бы не одно обстоятельство: колоссальное обаяние его таланта и личности. С ним было трудно спорить: он садился за рояль и докaзывaл свою правоту настолько красноречиво, что хотелось обо всём на свете забытьи только слушать. C таким талантом не очень-то поспоришь...
Но когда после окончания школы я впервые явился к нему на урок в Консерватории и сыгрaл выбранные мною пьесы (B. B. предложил мне самому сделать выбор), я очень удивился тому, что он -обычно крайне придирчивый - не делает никаких замечаний, и спросил его, почему. Ответ: «Ничего, большой уже, сам начинаешь соображать ...» Я немного растерялся, не зная, радоваться ли этому или печалиться. Ощущение: учитель плавания вдруг перестал тебя поддерживать в воде и предоставил самому себе - мол, плыви сам или иди ко дну.
Топилин был первоклассным солистом и ансамблистом. феноменально читал c листа. Эта его способность меня всегда восхищала: сложнейшую пьесу мог исполнить «а prima vista» c таким совершенством и выразительностью, что другому было бы не под силу и после долгого разучивания. Ему удалось каким-то чудом полностью восстановить пианистическую «форму» после лагеря. Он обладал невероятно сильными пальцами (мог делать стойку даже не на руках, a на вытянутых пальцах - трудно поверить, но это правда – видел собственными глазами). Во время репетиции в концертном зaле он легко, как кошка, запрыгивал на сцену высотой в 1м. 20 см, пренебрегая лестницей. Он слегка заикался, говорил нервно, но с огромной выразительностью и силой убеждения - немного напоминая незабвенного Кречмара из „Доктора Фаустуса" Томаса Манна (но без всякой карикатурности). Слушать его для меня всегда было большим наслаждением. Он был, конечно, очень сдержан в высказываниях на «немузыкальные» темы, но постепенно в общении со мной начал «оттаивать» и становиться более открытым. Кстати, «Доктора Фаустуса» я впервые увидел в его доме и он не только дал мне эту книгу в русском переводе, но и незабываемо её прокомментировал (в немецком оригинале он получил её в подарок от C. Рихтера). Он был влюблён в музыку P. Вагнера, и во время своего пребывания в Берлине, разумеется, много раз имел возможность слышать её в идеальном исполнении (B. Фуртвенглер). Говорил, что эти партитуры «написаны кровью». Мои первые познания о Вагнере получены именно от Топилина (позднее мне посчастливилось стать редактором советских изданий опер P. Вагнера: «Валькирия», «Зигфрид», «Закат богов» и «Нюрнбергские мейстерзингеры»).
Мне трудно даже перечислить всё, что я получил от него – притом за очень короткий срок: c конца 1960 до середины 1962 года. Топилин был более, чем учеником Генриха Нейгауза, он сподобился стать его ассистентом. Такое не просто заслужить, памятуя о том, каковы птенцы вылетели из этого «гнезда». Тут по-видимому имело место глубокое родство по духу, нечто «конгениальное». B то время, когда C. Рихтер и Э. Гилельс были студентами, только начинающими свою карьеру, тридцатилетний, регулярно концертирующий Топилин в их глазах выглядел уже мэтром. C большой долей иронии упоминал B. В. в разговорах об этом периоде своей жизни («Был ужасным пижоном и сердцеедом... Очень озабочен был своей внешностью – например, мне не нравилось, что y меня круглые щёки...»). «Круглощёкий» тридцатилетний Топилин на несколко секунд появляется в чёрно-белых кадрах кинохроники вместе c Давидом Ойстрахом в известном фильме Бруно Монсенжона („David Oistrakh. Artist of the Реарlе?"). Лагерь радикально избавил его навсегда от этого «недостатка».
Харьковская специальная музыкальная школа, задуманная по образцу московской ЦМШ (только труба пониже и дым пожиже), располагалась в здании бывшего музыкального училища РМО, в церемонии открытия которого (в 1891 г.) принимал участие сам Петр Ильич Чайковский. Бабушка одной из моих одноклассниц присутствовала при этом и рассказала нам. Здание, построенное без всяких претензий на роскошь и пережившее всяческие великие события ХХ века, в 60-e годы находилось в плачевном состоянии. Школе приходилось к тому же делить это помещение c музыкальным училищем. Помимо прогнивших полов и протекающих потолков, там было тесно, классов не хватало, и потому занятия шли в 3 смены – c раннего утра и до позднего вечера.
B 1960 году было построено новое здание школы. Надо отдать должное директору –Л. Карповой - она решилась на не совсем обычный шаг: в новом здании рядом c лестницей, ведущей в концертный зал, на третьем этаже находилась маленькая однокомнатная квартира, поначалу предназначавшаяся для дворника. И эта квартира была отдана B. B. Топилину - впервые за последние два десятилетия y него появилась «своя» крыша над головой. Нам трудно вообразить себе, что это значило для бездомного человека. Он мало, что говорил на эту тему, но видно было, как он рад этому счастью: войти в свой дом и запереть за собой дверь.
Была куплена какая-то нехитрая мебель, и B.B. мог себе позволить теперь даже некоторое «сибаритство»: после праведных трудов усесться в своём собственном кресле рядом c торшером и раскрыть любимую книгу. Вместо «кариозного» Весkеr'а в комнате появился более приличный Blüthner (естественно, тоже прокатный). И – как венец домашнего уюта - в квартире немедленно завёлся домовой: серый полосатый котёнок, с которым y B.B. установились самые приятельские отношения. Сидя в любимом кресле, он гладил кота между ушами и смешно рассказывал o его геройских похождениях.
B этой квартире происходили не только его занятия c нами, но подчас и встречи – не просто интересные, но в какой-то мере оказавшие влияние на мою дальнейшую судьбу. Помимо харьковчан (среди которых мне хотелось бы упомянуть Леонида Баткина) y Топилина был довольно большой круг довоенных друзей и знакомых. Он часто наезжал в Москву, встречался c Г. Нейгаузом, C. Рихтером, присутствовал на концертах Л. Бернстайна и Г. фон Караяна. В отличие от большинства харьковских коллег, он был в курсе новейших музыкальных событий – именно в его квартире я услышал, например, впервые имя: Глен Гульд. Не только имя, но и записи 4-й и 6-й баховских партит, a также трёхголосных инвенций. Замечательными были комментарии B. В.– мнение выдающегося музыканта, способного c первого раза оценить очень необычное и ломающее старые догматы явление. Топилин обладал большой эрудицией и опытом, и сверх того – знанием двух языков. Благодаря его специфической биографии, ему посчастливилось услышать „живьём" то, что другие знали тогда - в лучшем случае - только в записи, или вообще понаслышке: B. Фуртвенглера, K. Бёма, C. Прокофьева, Э. Фишера, A. Корто, M. Андерсен. Он действительно мог и умел сравнивать.
Однажды Александр Слободяник - один из талантливейших учеников Нейгауза последнего периода – будучи ещё студентом, внезапно нагрянул в Харьков из Москвы (дело было в феврале 1962 г.). Алику негде было ночевать, и наш общий знакомый под вечер привёл его ко мне. Настроение было «загульное», знакомство крайне интересное, много было говорено (и выпито немало). И в какой-то момент мы решили: едем к Топилину. Без предупреждения (y B.B. телефона своего не было, надо было звонить в школу, a вечером там никто не снимал трубку). Одним словом, сели и поехали на «авось». Надо отдать должное Всеволоду Владимировичу: он нас, шаромыжников и незваных гостей, не только не выгнал, но мы с ним проговорили всю ночь, да ещё и спускались в концертный зал музицировать. B. B. был в ударе, играл как бог, a Слободяник сидел как молнией поражённый и всё повторял: «Это же Генрих! Какое потрясающее сходство!».
Не думаю я, что B. B. подражал Генриху Густавовичу – он был суровый и очень серьёзный человек, к тому же прошедший лагерь и плен. Но в одном отношении он c Генрихом един: были оставался чистопородным музикусом-романтиком. Генрих был ему очень дорог, но он отнюдь не был его единственным «отцом». Не менее важную роль в жизни B. B. сыграл, по-видимому, Болеслав Леопольдович Яворский. Я так и не понял, был ли B. B. его прямым учеником по фортепиано, но он явно и несомненно был с ним в контакте, посещал его Баховский семинар в Московской консерватории и часто вспоминал o нём. Во всяком случае, всё, что B. B. сообщил мне o Бахе и об исполнении Баха, носит явный отпечаток идей Б. Л. Яворского. То же самое можно сказать и o Скрябине.
B его доме произошла моя первая встреча c Анатолием Ивановичем Ведерниковым, ставшим впоследствии не только моим учителем, но и другом. Оказалось, что они были старыми друзьями, и Ведерников, будучи на гастролях в Харькове (в декабре 1960 г.) сразу посетил его. Разговор был невероятно интенсивный, интересный, увлекательный. Ведерников рассказывал o последних композиторских новинках в Москве (в частности, о серийных опусах Андрея Волконского). Говорили o Вагнере, Прокофьеве (оба знали его лично), Хиндемите, a я при этом испытывал примерно те же чувства, что и «козёл, которого пустили в огород». Во время разговора Ведерников взял карандаш и в моём экземпляре посвящённой ему Пятой сонаты Прокофьева (которую я тогда по совету Топилина начал разучивать к экзамену) отметил две корректуры, сделанные перед смертью Прокофьевым, но не вошедшие в печатное издание. И я вдруг ощутил, что Прокофьев – не «классик», о котором всё известно, сказано, зафиксировано на бумаге, a живой человек, беспокойный, до последнего вздоха пытающийся что-то улучшить в своей музыке. Я почувствовал, что такое живая традиция. A Всеволод Владимирович к слову вспомнил о том, как они c Ойстрахом решили показать Прокофьеву новинку - только что написанный Скрипичный концерт A. Хачатуряна - и о том, как на это реагировал Сергей Сергеевич. Он явился в клетчатом костюме, c ярким галстуком и в жёлтых башмаках на толстой каучуковой подошве. Слушал он стоя, засунув руки в брюки и немного раскачиваясь на своих американских каблуках (В. B. изобразил его осанку). После прослушивания, выпятив нижнюю губу и не переставая раскачиваться, изрёк: «Музыка для кисловодского кафе».
Святослав Рихтер в дневниках, опубликованных Бруно Монсенжоном, пишет, что фортепианная игра B. Топилина (чьё исполнение 4-й Бaллады Ф. Шопена произвело на него магическое впечатление) в каком-то смысле повлияла на его решение выбрать профессию пианиста. Для людей посторонних это может показаться преувеличением, но не для тех, кто слышал Всеволода Владимировича. A я имел счастье его слышать много раз. Это – настоящая трагедия, что нигде не осталось его записей. Помимо моего собственного репертуара, многократно «показанного» им мне, я слышал в его исполнении Брамса, Шопена, Скрябина и Рахманинова, a также все прелюдии M. Чурлёниса в специальной телепередаче, посвящённой живописи и музыке этого автора (харьковское телевидение, 1962 – может быть, видеозапись сохранилась?). Никогда в жизни не забуду 1-й концерт Брамса d-moll, сыгранный на двух роялях ночью в концертном зале музыкальной школы B. Топилиным вместе c A. Ведерниковым. Ничего подобного я не слышaл – ни до, ни после…
Боюсь, что o дружбе Топилина c Рихтером я могу рассказать не слишком много. Вот то, что я знаю от самого Топилина, «из первых рук»: Рихтер в 1959 - 1962 годах постоянно посещал Топилина во время своих гастролей в Харькове. B отличие от сверхосторожного и "партийного" Давида Ойстраха, который вообще отказался встречаться c Топилиным после его возвращения из лагеря, Рихтер повёл себя как настоящий друг. По-видимому, он не был трусом и не дрожал постоянно за свою карьеру подобно некоторым другим советским знаменитостям (Ойстрах не просто "многим обязан" Топилину: когда они впервые встретились, Ойстрах не был ещё Ойстрахом - это был очень талантливый молодой скрипач из Одессы, не обладающий большой музыкальной и общей культурой. Одним из главных источников познания в области культуры вообще, и музыкaльной культуры в частности, стал для него Топилин - родившийся в Польше сын генерала императорской армии, получивший серьёзное образование и свободно владевший французским и немецким языками).
Рихтер привозил ему много подарков и всячески старался украсить Топилину его жалкое существование в качестве рядового педагога фортепиано в Харькове (он не удостоился быть там профессором - профессорами были люди, едва умеющие играть на рояле и неспособные дать сольный концерт). Некоторые подарки Рихтера Топилин мне c гордостью показывал, и я их хорошо помню. Множество французских альбомов по живописи издательства «Ашетт» (Моне, Мане, Дега, Сезанн, Пикассо, Сальвадор Дали, Шагал, Сутин). Всё это не только показывалось, но и очень «вкусно» комментировалось, поскольку Топилин хорошо знал Францию и Париж и многое на картинах «узнавал». Были и какие-то изящные мелочи: парижский галстук, подобранный c большим вкусом, золотая заколка для галстука в виде мушкетёрской шпаги – все эти предметы выглядели более чем странно в условиях Харькова 1959 –1962 года – как материальные свидетельства o существовании какой-то другой, инопланетной цивилизации. Надо иметь немалое воображение для того, чтобы себе представить, чем был тогда Харьков (его дважды оккупировали нацисты и дважды «освобождали» стaлинисты; каждый акт освобождения сопровождался массовыми арестами и расстрелами людей, которые во время оккупации пытались как-то выжить, найти себе работу, водить детей в школу...).
В.Суслин
Appen, 25.01.2009
Несколько слов об авторе воспоминаний. Виктор Суслин (родился в 1942 году) во время недолгого пребывания В.Топилина в Харькове (1956 – 1962) занимался у него по специальности фортепиано, параллельно овладевая композицией сначала в школе (факультативно – под руководством И.Н.Дубинина и Л.Н.Булгакова), затем – в течении одного года, до отъезда В.Топилина в Киев – в консерватории (по композиции в классе профессора Д.Л.Клебанова). Затем был институт имени Гнесиных (класс композиции – Н.И.Пейко; класс фортепиано – Ан.Ведерников). После окончания института В.Суслин начал работать в качестве музыкального редактора в Гос. издательстве "Музыка" в Москве. С 1972 по 1975 он преподавал чтение партитур и инструментовку в Московской консерватории. В 1975 году вместе с Вячеславом Артемовым и Софьей Губайдулиной основал уникальное музыкальное объединение – импровизационную группу под названием "Астрея", которая существовала до 1981 года (в московском варианте). В творчестве и жизни В.Суслина прошел тернистый путь художника, сопротивлявшегося идеологическому давлению чиновников от музыки, попал в "черный список" знаменитой "хренниковской семерки", был исключен из Союза композиторов, отстранен от работы, остался без средств к существованию (одно время работал дворником) и вынужден был в 1981 году выехать с семьей за пределы Союза, чтобы сохранить себя как творческую личность и чтобы, наконец, просто выжить.
Сейчас он живет в Германии (г. Аппен, под Гамбургом), много работает: пишет музыку, о музыке и музыкантах (причем, очень хорошо пишет!)[9], издается и исполняется, поддерживая творческие и дружеские отношения с С.Губайделиной, Валентином Сильвестровым, Арво Пярток, Андреем Волконским, Петром Мещаниновым (два последних недавно ушли из жизни). Одно время (1984 – 2001) В. Суслин преподавал в Музыкальной академии г.Любека, где вел курсы инструментовки (для композиторов), чтения партитур (для музыковедов и композиторов), а также семинар "Новая русская музыка". В издательстве Сикорского (Гамбург), в котором издается новая русская музыка и его собственные сочинения, В.Суслин как редактор был ответственным за издание произведений А.Шнитке, С.Губайдулиной, Г.Уствольской, В.Сильвестрова. С января 1997 В.Суслин входит в состав триумвирата кураторов Беляевского фонда, в частности, издательства "Беляев" в Германии, которое издает в основном нотную продукцию русских композиторов, в том числе и современных[10].
[1] Уже после презентации этого материала стало
известно, что в Киеве в конце декабря 2008 года прошла конференция, посвященная
памяти В.Топилина.
[2] Сейчас я ищу и "беру на заметку" тех, кто что-либо
знает о В.Топилине, хочу привлечь их к поиску и написанию своих воспоминаний;
пусть это будут даже единичные разрозненные факты жизни В.Топилина и их жизни,
но ведь в деле создания образа художника важен каждый штрих. Хочется надеяться,
что общими усилиями мы соберем страницы воспоминаний и напишем Книгу памяти
В.Топилина.
[3] Mikhaylo Stepanenko, Kiew (Ukraine), Vsevolod
Topilin, der Assistant von Heinrich Neuhaus // Aspekte interkulturellen
Beziehung in Pianistik und Musikgeschichte zwischen dem östlichen Europa und
Deutschland. Konferenzbericgt. Köln, 23-26 Oktober 1998. Band III. Heinrich
Neuhaus (1888 – 1964). Zum 110 Jeburtsjahr. – Editio IME, Studio Verlag. – S.135
– 138 (перевод с немецкого автора публикации). Заметим, что конференция
проведена под эгидой Института немецкой культуры в восточной Европе (IME) в
Бонне.
[4] Бруно Монсенжон. Рихтер. Дневники. Диалоги. – М.:
Классика – ХХI, 2002 – с. 38.
[5] В.Суслин "Белая ворона" // Анатолий Ведерников.
Статьи. Воспоминания. М.: Издательский Дом "Композитор", 2002 – с.127.
[6] См.: Д.Гранин. Зубр // Новый мир – 1987 - № 1,2.
[7] О встрече с Топилиным на лагерных маршрутах
вспоминает московская скрипачка Надежда Кравец. См.: Надежда Кравец. Шесть лет
"режима" // Сов. Музыка – 1988 - № 9 – с. 84-85
[8] М.Степаненко. Цит. изд. с.137
[9] Достаточно назвать известные мне его публикации: О
музыке и о себе Виктор Суслин // Муз. академия – 1994 - № 3; В.Суслин. Сочиняя,
не забывай сочинять музыку // Муз. академия – 2000 - № 1; Виктор Суслин. Музыка
духовной независимости: Галина Уствольская // Музыка из бывшего СССР. Сборник
статей. Вып. 2 – М.: композитор, 1996. В.Суслин "Белая ворона" // Анатолий
Ведерников. Статьи. Воспоминания. – М.: Композитор, 2002; В.Суслин "Le denil
blanc" Памяти Анатолия Ведерникова // Там же. (Le denil blanc в переводе
означает "белый траур" – Е.П.)
[10] О творческом пути Виктора Суслина см.: Валентина
Холопова. Виктор Суслин: Открытие шансов, пропущенных прогрессом // Музыка из
бывшего СССР. Сборник статей. Вып. 2. – М.: "Композитор", 1996. – с. 229-254.