(Тесинская пастораль» Сельский альманах на 2005 год. Страницы прошлого. г. Абакан. 2006. стр.39.)
«…Что касается ликвидации кулачества, то в то время кулаки были нашими врагами и с ними вели экономически-прессовую борьбу путем дополнительного наложения хлебопоставками, наложений по самообложению, но тут стоял вопрос о полной ликвидации, естественно, как оно должно проходить понятий было мало.
Подходило время для практического выполнения этой политической задачи и в Теси. Для проведения разъяснительной работы приехал из Минусинска уполномоченный, человек небольшого роста — еще молодой, грамотный в политике и выдержанный. Собрал коммунистов и актив. Начался разговор о создании колхоза. Много было вопросов, разговоров и толкований, каждый хотел понять не только смысл, но и форму организации. Выступила и член партии Малышева — учитель ШКМ. Она не была согласна с этой политикой, ей бросали вопросы, она нервничала, а затем достала партбилет и бросила уполномоченному. Все были в недоумении. На партсобрании ее не разбирали, а на другой день, видимо, она опомнилась, билет ей возвратили. Но и в дальнейшем она занимала оппозиционную позицию.
Кто такая Малышева? Она работала преподавателем ШКМ, и ее знали, как партизанку. Муж ее, Малышка, белогвардейский офицер, арестовывался, но, как потом говорили, она выручила его. В это время он работал тоже в ШКМ. Гораздо позднее я знакомился с биографией Малышевой. Многие места периода партизанской борьбы были не ясны, но мне заниматься ею было не нужно, да и другие, видимо, не занимались, но она рекламировала себя активной партизанкой.
Вернемся к коллективизации. Уполномоченный скоро уехал, прислали другого из окружкома партии по фамилии Стукач. Началось тоже со сбора учителей, председателя сельсовета, потребкооперации и сельхозмаша и другого актива для инструктажа о предстоящей организации колхоза. Было много непонятных вопросов, Стукач разъяснял, но на все ответить не мог. Таких вопросов было много, но приведу только несколько:
— Что будет обобществляться при вступлении в колхоз? Ответ был однозначный — все, кроме личных вещей. Вот тут и начались большие разговоры. Крестьянин привык к вековому укладу жизни в собственном хозяйстве. Свои лошади, коровы, овцы, птица, куда захотел поехал, свое мясо, молоко и прочее. Посеет лен, коноплю, напрядет, соткет льняное полотно, сошьет нижнее белье и постельную принадлежность, с овечьей шерсти пряли, ткали и шили верхнюю одежду, с овечьих шкур — полушубки и шубы. А как теперь? — так точно и не осмыслили.
— Как быть учителям и служащим, вступать в колхоз или нет? Если вступить, кто будет платить зарплату, где покупать продукты и прочее? — ответ был однозначен — нужно вступать, показать пример остальным. Молодые подали заявления, но большинство воздержалось.
Стукач тоже поставил перед нами вопрос: — Как вы думаете, если кулак, имеющий мельницу, предложил ее взять? Брать или нет? — мы, не задумываясь, ответили:
— Брать, конечно.
— Нет! — ответил он и разъяснил — от кулака нам подарков не нужно. Сегодня он отдает мельницу, завтра плуги, другое что-либо, и он уже наш, трогать нельзя. Он останется все равно врагом и зачем брать от него подачки, если и так заберем вce. — He согласиться было невозможно.
Проводилась разъяснительная работа и среди крестьян. Собирались собрания, выступал и Стукач. Всем было известно, что вступление в колхоз дело добровольное, но как ставился вопрос: крестьянам говорили, что колхозу будут отведены лучшие поля и сенокосные угодья, а индивидуальным хозяйствам все худшие. Многие задумывались, как быть. Лишиться хорошей земли и сенокоса, а что вырастет на плохих землях? Можно остаться голодом, а сдачу хлеба обложат с гектара.
Подготовительно-разъяснительная работа закончилась, нужно было приступить к организации колхоза, но для этого требовалось решение общего собрания об организации колхоза. И вот собрание собрали, избрали председателя и секретаря, всё как полагается. После краткого выступления об организации колхоза, председательствующий спрашивает:
Вопроса есть? — Молчание.
Приступим к голосованию,—а вначале дает пояснение, что коллективизация проходит по указанию партии и правительства и кто будет голосовать против, значит, против политики Coвeтской власти.
Кто против? — Никого. Кто же мог голосовать против Советской власти?
Воздержавшиеся? — Тоже никого.
Постановление об организации принято единогласно! Собрание считаю закрытым. Народ поднялся и тихо начал расходится.
Началась запись в колхоз. Как она проходила — мне участвовать не пришлось, а вот в ликвидации кулачества—пришлось.
В одно ранее весеннее утро мы собрались в сельсовете, кто был председателем — не помню, а секретарем бывший священник Шувалов. Создали комиссию под руководством Ефима Нестеренко, в которую вошли: я, председатель сельхозмашинной кооперации и представитель комитета бедноты, человек он был высокого роста, плохо одетый. И мы пошли. За нами ехала телeгa с конной упряжкой. Зашли в дом Филатова, проживавшего на площади, недалеко от магазина потребсоюза. Ограда с улицы обнесена тесовым забором, такие же ворота с карнизом, с тыла поднавесами, амбарами и стайками. Хозяин сидел за столом, хозяйка убирала посуду после завтрака. Кто-то еще находился в горнице.
— Вот что, Филатов, — сказал Нестеренко, — твоя семья подлежит раскулачиванию и высылке. Собирайте необходимую одежду, набирайте продуктов и входите на улицу.
И тут начался целый переполох — шум, рыдания, слезы, но мы торопили. Вывели на улицу, посадили в телегу и отправили на сборный пункт. Дом Нестеренко закрыл на замок, в ограде осталась вся скотина. Ею должна заниматься другая комиссия. Так, за неполный день было раскулачено семьи три или четыре, точно не помню. С опорного пункта их увезли в Минусинск.
У Филатов дочь работала учительницей, жила отдельно, а у него осталась большая библиотека. Я написал официальное письмо председателю сельсовета с просьбой передать книги в избу-читальню и их: привезли. Книги оказались интересными, их оприходовали и разложили на полки.
Как-то вскоре после этого я уехал в Минусинск и остался работать и райисполкоме секретарем земотдела. Жил в комсомольской коммуне. В это время появилась статья И. Сталина «Головокружение от успехов». Дров наломали много, пришлось исправлять. Однако, при моем полном убеждении, должен сказать, что если бы тогда от окружкома до низов знали бы и говорили крестьянам, что в их собственности остается корова, свиньи и домашняя птица, а обобществляются орудия производства, лошади и коровы сверх одной, и зерно, уверен, что таких бы перегибов не допустили.
Как все это исправление проходило в Теси — не знаю. Но однажды ко мне в общежитие пришел милиционер и забрал все, имеющиеся у меня книги. Причину не сказал, и догадаться я не мог. Только немного позднее меня вызвали в милицию, вернули книги и рассказали, что Филатова написала заявление о том, что взятые у отца книги я забрал себе. Ее вызывали, но своих книг она обнаружить не смогла. В это же время я получил повестку явиться в Тесь на суд. Я не поехал и, как потом выяснилось, суд был за перегибы в коллективизации, привлекался и Стукач. Как потом узнал из разговоров, к уголовной ответственности никого не привлекли. Да и кого можно было привлекать?»
Декабрь 1986 года. 660049. Красноярск, Ленина, 28, кв.6.
Из воспоминаний репрессированной Прасковьи Михайловны Романовой (Белокопытовой)
Заимка была за горой Егорьевской. Крыша на столбах, соломой крытая, загон из жердей, избушка. Весной овец пасли по очереди. На лето нанимали пастуха (платили ему поденно, кормили). На зиму овец разбирали по домам. Отара была большой. Весь край деревни присоединялся. Четырех семей Белокопытовых, семь Осколковых, двух Фуниных, трех Прокудиных, Ивасенко, Непомнящих и Глазковых, двух Зубковых, Кутуркиных, Тюльковых,одной Бычковых. Все они старожилы.
На четыре хозяина куплены конная жатка, сенокосилка, молотилка, грабли. На всех было одно гумно. Сюда свозили скирды. Они стояли открытыми. Над зернотоком была крыша. Стена из плетня в два ряда, между ними — забита солома. На день сюда — на солому и мякину — загоняли скот: коров, лошадей, молодняк.
Зимой нанимались обмолачивать чужой хлеб, возить клади на лошадях (нанимались на месяц по маршруту до Ачинска, Боготола и в другие места)
Так продолжалось до 30-х годов прошлого века. Однажды они пришли…
— Вы должны уплатить подать.
Тятя уплатил. Вскоре пришли снова. И снова мы платили. Следующую подать оплачивать нечем. Тогда оценивают хлеб, пшеницу, забирают овес. В следующий раз — свинью, коров, молодняк, седлают лошадь. Складывают упряжь, борону, жатку, сенокоску, грабли… За шесть месяцев забрали практически все.
Ограда опустела. Когда платить подати стало нечем — арестовали тятю. Его с племянником Алексеем Белокопытовым увезли в Минусинск, в тюрьму. А у нас собрали овчины, халаты, постель, половики, пальто… Подушки… Одну подушку я отстояла: кричала «это моя!». Остальное вывезли на площадь и раздавали бедным. А потом и нас с мамой выгнали из дома.
Мы перешли жить к моей бабушке Тофиле Ревкуц. Дед уже умер. Я училась во втором классе. На обед ученикам давали сладкий чай, только не мне и не таким как я… Не приняли в октябрята — дочь врага. Летом 1930-го года нам объявили: вы, Белокопытовы, Мария и Прасковья, подлежите высылке… Дали лошадь, рыдван. Нас с мамой и еще несколько семей собрали на площади и увезли до Минусинска, до постоялого двора.
А на утро… отпускают домой. Отпускают из тюрьмы и тятю. Вернулись в село, а жить негде и нечем. Отец договорился ехать на заготовки леса в какой-то совхоз. И уехал в тайгу. А вместе с ним и мама, и дядя Иван.
В это время в Теси началась компания по высылке второй партии так называемых «кулаков». И моей бабушке Тофиле дают указание собирать в ссылку меня, десятилетку. Бабушке Тофиле пригрозили забрать и её, если будет противится моему отъезду. Тогда со мной поехала моя сестра Тоня, семнадцати лет. Хорошо это помню: сижу на узлах, в руках тряпочная кукла… На площади плачут и… смеются. Повезли нас под конвоем верховых, вооруженных… до города Абакана. Здесь, на ж.д.станции лошадей погрузили в вагоны, а людей… долго томили. Потом по распоряжению какого-то человека нам выдали лошадь и снова отправили домой. Вернулись в дом бабушки. Долго не было тяти с мамой, а когда они, сдав лес, вернулись домой — за ними пришли. Дядю Ивана и отца арестовали и увезли в Минусинскую тюрьму. А в Теси уже готовили третью партию ссыльных. Объявили, мол, сушите сухари, готовьте пилы, топоры, лопаты… Вновь дают лошадь и вывозят на площадь, к церкви… Куда повезут — никто не знает. Ссыльных из Теси, Малой и Большой Ини повезли до Абакана. И снова станция железной дороги.
Погрузили лошадей в вагоны. Здесь мы встретили тетю Наталью, тятину сестру (родную по матери), тоже ссыльную, изМалой Ини. В одной партии ссыльных с нами были: Белокопытова Варвара с детьми, семья сына Алексея Белокопытова — Евдокия с четырьмя детьми (старшей 11 лет), Прокудин Федор, Глазков Петр, Демин Афанасий, Савин Яков, Замяткина Анна, Медведева Мария, Глазкова Пелагея…
Погрузили нас в телячьи вагоны, тесно, как селедку в бочки. Духота… Давка… Детский плач… В степи поезд остановили, выпустили и тут же стали снова загонять, толкать ружьями. Наконец, довезли до станции Суслова. Выгрузились и поехали дальше на лошадях.
Ехали до реки Чулым. На берегу реки начальники приказали взять с собой топоры, пилы, т.е. весь строительный инвентарь, и продукты, а на землю сгрузить скарб, вещи, которые разрешено было взять с собой в ссылку. Сказали, что места на пароме сейчас мало, что всё оставленное на берегу нам привезут позднее. И не привезли: река разлилась и унесла всё, что могло хоть как-то облегчить жизнь в начале ссылки. Не спешили начальники выполнять своё обещание. Переплавились на пароме. Дальше стояла непроходимая тайга. Получили приказ — гатить дорогу сквозь тайгу. Валить лес, корчевать пни. Мужиков было мало, все больше женщины, дети. Сколько за день прогатим — столько утром проедем. Одолевали оводы, воду для питья добывали из луж — через тряпку. Наконец, доехали до небольшой поляны. Место называлось Центральная гарь (Томская область, Тангинский район. Тигульдетский с\совет, Центральная гарь, поселок Шалаево, (№7).). Вокруг горелый лес, вывернутый ветровалом — ни пройти, ни перелезть. Бурьян в рост человека. Здесь нам предстояло жить.
Осмотрелись, начали раскорчевывать место под землянки. Одну землянку копали на две-три семьи. Женщины копали, мужчины крыли крыши бревенчатым накатом и заваливали землей. В одной землянке жили мы с мамой, Замяткина Анна с детьми (втроем), Медведева Мария (втроем). Выкопали в земле печку, сбоку гарнушка, в которой сжигали полешки. Это было единственным светом и теплом в течении суток. Кровати — из земли, стол, стулья — из земли.
Овод заедал. Все ходили в сетках. По вечерам из землянки дымом выгоняли комаров.
Зимой входы заваливало снегом. Ходили разгребать друг друга… Печь для печения хлеба выкопали в яру, на берегу речушки. Здесь же выкопали землянку для бани. Делали раскорчевку полянок, чтобы весной хоть что-то посадить. Мужчины и женщины корчевали, расчищали поляны, а дети (11—12 лет) таскали на межу сучья, подавали взрослым то пилу, то топор, то вагу, то воду… Лошадьми делали лишь то, чего нельзя вручную. Помогали друг другу. Молодые сбегали из Центральной гари, но их ловили и расстреливали. Многие умирали из-за условий жизни. Иногда — целыми семьями. Детей было страшно оставлять в землянках без досмотра — ходили медведи.
Все работали за паек. На паек полагалась мука простого размола, всегда с овсом. И соленая селедка. Работающим подросткам — 14 кг муки в месяц, не работающим — 12—8-6 кг. Взрослым на месяц — 28—30 кг. Мама пекла лепешки с добавлением из травы с названием конёк, листьев малины и другой зелени. Магазина, больницы, врачей не было.
Через год на соединение с семьей приехали отец и дядя Иван. Поставили избушку. Продолжали раскорчевку полян. Копали лопатами. Посеяли рожь, ячмень, горох. Стали сажать картошку и небольшой огород для себя. Развели кроликов. На работу ходили с котелком. Варили сами себе — из того, что убирали… Подошла зима. Я две зимы пилила дрова с Глазковой Полей, ручной пилой. Помню: выйдешь на лесосеку по снегу, оттопчешь снег вокруг комля, пилишь и валишь… И снова оттаптываешь снег вдоль валежины. За смену (на двоих) надо было напилить три куба дров…
Пилили дрова, заготавливали ветки пихты, березу, кору деревьев. Варили деготь и скипидар. Заготавливали кроликам ветки осины. Наравне со взрослыми молотили хлеб.
В поселке построили дом для школы, стали учить до трех классов. Так прожили четыре года.
Потом вышел закон: разрешили брать на поруки стариков. Наших взяла племянница Зинаида Андреевна Щербакова из села Шалоболино Курагинского района. Дядю Ивана взяли на поруки в с. Тесь. Позднее он неизвестно куда сгинул.
А мы — тятя, мама и я — получили разрешение покинуть Центральную гарь. Мне такого разрешения не дали: у родителей преклонный возраст, а я — работоспособная. Счёту не было, сколько раз тятя ходил в комендатуру, просил за меня, всё до нитки оставил там. Уходили тайком ночью, вздрагивали от каждого шороха, стука. Прошли сторожевой пост, вышли из тайги, дошли до какой-то станции и сели на поезд. Тятя где-то взял настоящего хлеба! Мне до сих пор кажется, что нет ничего вкуснее того хлеба. Доехали до Ачинска, Абакана, Минусинска. В Тесь подвезли на лошадях. Родители пришли к своей дочери, но зять сказал: «Кулаков не надо».
И снова — жить негде и нечем. Жили в Шалоболино, квартира маленькая, а хозяев и самих пять человек. Вернулись в Тесь. Племянница Зинаида помогла купить маленький домик. Вступили в колхоз «Красных партизан». Тятя работал на четвертой бригаде (бригадиры А. Осколков, Егор Толстихин), делал сани, рыдванки, колеса… Сам заготавливал материал. Шил хомуты, шлеи. Мы с мамой работали на разных работах. Вскоре я вышла замуж и все вроде наладилось. Но однажды была проверка с поиском беженцев со ссылки. Мамы дома не было, а тятя не нашел документы и его арестовали и увезли в Минусинскую тюрьму. Допрашивал следователь из тесинских — Михаил Мягких. Принуждал расписываться за не содеянное. Бил.
Мама увезла документы на следующий день, но отца держали в тюрьме и домой не отпустили. Позднее определили в Ольховку (Поселок возле Артемовска Курагинского района.), под наблюдение комендатуры. Приехал, встал на учет, устроился топить печи в больнице. Жил у тесинца Андрияна Демина, сосланного из Теси с первой партией ссыльных.
Как мне стало известно позже, из Теси за 1930—1931 годы были высланы двое Фуниных, Прокудин, Демин Михаил, Демин Андриян и Демин Яков, двое Тимофеевых, Байков А., двое Филатовых, Осколков, Скорбачев, Бычков, Медведев Иван и Медведев Амос, Пшеничников, Глазков Иван, Глазкова Пелагея, Глазков Петр, Вишняков Иван, Черных, Черных, Гордеев Иван, Замяткин Александр, Замяткин, Самков Иннокентий, Самков Степан, Савин Яков, Пашенных Александр, Воробьёв Иван, Нестеренко Терентий, Деружинский Афанасий, (само собой в этот список должны войти Белокопытовы: Иван, Никита, Михаил, Алексей, Мария и автор этих строк Прасковья Михайловна — А.Б.) Наверное было больше. Имена многих забыла. Еще семей шесть-семь не припомню.
В Ольховке тятя прожил несколько месяцев, никто им не интересовался. Пошел в комендатуру, а там говорят, мол, у нас такой не числиться. Документов на отца нет. Так прожил более года. Два раза тайком, по ночам, приплывал на лодке домой.
Наконец, председатель Тесинского сельсовета Андрей Анисимович Горинов прописал отца в Теси. И он тут же вышел, на ту же работу.
Оба родителя мои были измучены и больны. Мама умерла в 1941 году, тятя — в 1943 — м. Похоронены на Тесинском кладбище. После войны оба были реабилитированы.
Судьба сына Белокопытова Ивана — Алексея Ивановича — после ареста неизвестна. Невестка Евдокия отбыла в ссылке до освобождения и вернулась с детьми в Тесь. Сына Михаила взяли на фронт и там он погиб. Сына Никиту Ивановича расстреляли в Красноярске. Его жена отбыла в тюрьме три года. Дочь Марию Ивановну из ссылки не отпускали, как совершеннолетнюю и вполне самостоятельную. Сын Никиты—Константин—взят на фронт и там погиб. Лишь Ивана Ивановича с женой Марией отпустили из ссылки — по старости. Так и растили старые дед да баба всех оставшихся сиротами внуков.
Прасковья Романова, пенсионерка, вдова ветерана ВОВ
Из воспоминаний Нины Ивановны Поповой
Мой отец, Черных Иван Алексеевич, уроженец с. Тесь, 1903 года рождения (20 июня), русский, неграмотный.
Работал заведующим МТФ колхоза «Искра Ленина»; подрабатывал кладкой печей в школе. Арестован 5 мая 1937 года. Осужден по приговору военного трибунала Сибирского военного округа от 11 февраля 1938 года по ст. 58—10 ч.2 УК РСФСР и приговорен к высшей мере наказания — расстрелу, по политическим мотивам. 5 апреля 1938 года приговор изменен: расстрел заменен 15 годами лишения свободы.
Отца судили по доносу Сысоевой Нины за превышение власти как заведующего фермой (в частности приписывали ему отравление телят) и за связь с учителями Мишустиным, Бухтояровым, Перепелкиной (Газета «Красноярский край» от 20 июля 1992г.). Свидетели утверждали, что отец был связан с заграницей и ему «в карандашах» идут деньги и указания к подрывной работе против советской власти. Вместе с ним арестовали плотников, работавших с ним в школе: Машнина Лаврентия, Ивасенко Иннокентия, Донского…
Мы, семья, жили в колхозной избушке на ферме (выселок). Нам приказали освободить помещение. Сложили мы свой нехитрый скарб на подводу, запряженную быками, и дед Середин Евсей Михайлович повез нас в Тесь. Привез на перекресток улиц Мира и Зеленой и спрашивает: «Куда же вас везти?» «Да хоть в Тубу вниз головой» — ответила мама. И повез он нас к тете, Серединой Александре Дмитриевне, у которой муж уже тоже сидел. Так и делили горе вместе несколько лет. Тяжело жилось нам. Везде напоминали нам, что мы дети врагов народа. В школе нам не давали даже того жидкого супа, который давали всем…
Иван Алексеевич с мая 1937 по февраль 1938 года сидел в «одиночке» Минусинской тюрьмы. На допросах выбили почти все зубы.
Однажды устроили очную ставку с Перепелкиной Феоктистой Ивановной, предварительно раздев обоих догола. Большего унижения трудно придумать.
Передачи, которые возила мама, Черных Валентина Дмитриевна, ни разу не приняли, даже не разговаривали с ней. Долгие годы мы не знали, где отец.
Перепёлкину Ф. И. освободили через 7 лет. Она искала своего мужа, в прошлом царского офицера, и предложила маме вместе с нею сделать запрос в Москву на имя Ворошилова, узнать, живы ли мужья и где они находятся. Из Москвы пришел ответ, что наш отец жив и ему разрешена переписка. В 1949 году от отца пришел запрос на сельский совет, где он узнавал о семье. После этого мы переписывались с отцом и посылали ему посылки. Только тогда мы узнали, что отец сослан в Магаданскую область, Тенькинский район, поселок Усть-Омчуг в ведении главного управления строительства на Дальнем Востоке «Дальстрой». Мы писали в Магаданскую область, просили свидания, но нам отказывали. Лагерь был огромный, народу было очень много. Там же сидели артисты, среди них Лемешев. Для заключенных они дали два концерта, потом их быстро куда-то увезли…
Сначала отец работал на золотом прииске «Пионер». Условия труда были адские. Все полураздетые, голодные, в обуви на деревянной подошве, ежедневно поднимались высоко в гору на работу. Тот, кто добирался до верху, оглядывался, а внизу оставались лежать трупы недошедших. Затем появлялась похоронная команда, собирала трупы, складывала их как дрова на сани и увозила. Отец признавался, что многие выжили только потому, что ели мертвых людей. У кого душа не принимала мертвечину — не выжили. Сам он тоже ел, благодаря чему остался жив.
Уже после войны рудник перешел к американцам, и тогда заключенные ожили. Их стали хорошо кормить и одевать.
Освобождение пришло 24 апреля 1956 года на основании приказа Генеральной Прокуратуры СССР, МВД СССР и КГБ. За отсутствием состава преступления дело было прекращено и приговор отменен.
С 27 ноября 1950 года по 1 июня 1956 года работал в должности конюха, а затем уволен из системы «Дальстроя». Приехал домой в июне 1956 года. По прибытию в Минусинск встретил следователя, который свирепствовал на допросах. Первым желанием было вцепиться в глотку этому гаду…
Когда отец вернулся, ему уже было 53 года. Хотя был очень болен, но продолжал работать в колхозной столярной мастерской, пока не заболел плевритом. Сделали одну выкачку из легких, нужно было сделать еще одну, но отец категорически отказался, так как процедура выкачки очень болезненна. Умер отец 23 октября 1960 года. Когда вынесли гроб из дому, и поставили в ограде для прощания с родными, пришел почтальон и принес пакет. Его распечатали, и Середин Владимир Ильич зачитал над гробом документ о назначении пенсии и компенсации на конфискованное когда-то имущество.
Реабилитирован посмертно 21 декабря 1960 года.
«Вас хоронили запросто, без гроба,
В убогих рясах, в том, в чем шли.
Вас хоронили наши страх и злоба,
И черный ветер северной земли…»
Надежда Павлович
Сейчас известно, что более всех и ранее всех пострадали от политических репрессий верующие. И в первую очередь — священники, не оставившие своего долга и не избегавшие своей участи.
Новая власть не хотела в условиях послереволюционного периода допускать существования православия наравне с единой коммунистической идеологией марксизма. Религию объявили пережитком царизма.
Уже Ленин в своих письмах призывал к беспощадному уничтожению священников, отказывающихся подчиняться новому строю. Вначале большевики не имели чёткой программы уничтожения Православной Церкви. Но с 1922 г. у них появилась эта программа, и вскоре началось приведение в жизнь антирелигиозных указов. В 1922 г. при ЦК РКП (б) появилась Комиссия по проведению отделения Церкви от государства. Эта комиссия жестко контролировала религиозные организации.
Бессменным председателем её был Емельян Ярославский. Комиссия действовала до 1929 года. Позднее вопросы православия рассматривались на заседаниях Секретариата ЦК партии.
В 1922 году был издан Декрет об изъятии церковных ценностей. Официально это было связано с голодом 1921 года, неофициально изъятие церковных ценностей власть воспринимала как способ ослабления влияния Церкви в России. Вопрос об изъятии ценностей всколыхнул партийную массу и в городах и в деревне. По укомам и райкомам был разослан специальный циркуляр, была открыта подготовительная агитация.
В середине 20-х гг. возник Союз безбожников СССР, открыто поддерживаемый государством. В декабре 1922 г. начала издаваться газета «Безбожник». Инициатором её создания и ответственным редактором почти 20 лет был Е. Ярославский.
Бригадиры сельхозартели 30-х г
12 сентября 1923 года, во время обсуждения вопроса «о формах и способах антирелигиозной пропаганды в деревне» Е. Ярославский выдвинул идею организации кружков воинствующих безбожников. Власть поддержала инициативу и в 1924 году в Москве созвали первое учредительное собрание Общества друзей газеты «Безбожник». Съезд этого общества в 1929 году положил начало Союзу безбожников СССР. Эта организация имела свой Центральный совет.
Главными лозунгами совета стали «Через безбожие — к коммунизму» и «Борьба с религией — это борьба за социализм».
Практиковалось публичное вскрытие святых мощей. Одним из своеобразных напоминаний об официальном безбожии стали «шестидневки» («непрерывки»). С 1929 г. в СССР рабочая неделя была «подвижной», когда 5 дней трудящиеся работали, а на шестой отдыхали. Под этим подразумевалось отрицание воскресенья, как данного Богом дня для отдыха.
Указом СНК от 26 июня 1940 года «непрерывки» были отменены, и Россия вернулась к семидневной рабочей неделе.
В марте 1930 г. вышло постановление ЦК ВКП (б) «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении». В нём ЦК требовал «решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке». Но процесс не прекратился, а напротив, только ускорился.
Священников продолжали ссылать и расстреливать. Репрессии 30-х годов затронули большую часть церковников. Так, среди иерархов в 1931—1934 году арестовано 32 человека, а в 1935—1937 гг.—84. Как правило, им предъявляли обвинения в «контрреволюционной и шпионской деятельности».
Политика воинствующего атеизма не принесла ожидаемых результатов. Об этом свидетельствует перепись населения 1937 года. По личному указанию Сталина в опросные листы переписи был внесён вопрос о религиозных убеждениях. Скорректированные властями результаты выглядят следующим образом: из 30 миллионов неграмотных людей старше 16 лет 84% признали себя верующими, а из 68,5 миллионов грамотных — 45%. Это было меньше, чем во времена расцвета православия. Но эти результаты явно не оправдали ожидания безбожников. Ведь по ним Россия не была «безбожной» страной, напротив—преобладали верующие. В 1934 году митрополит Сергий был провозглашен митрополитом Московским на праздничном богослужении. В 1937 году ведущий советский исторический журнал опубликовал статью С.В.Бахрушина о положительном значении Крещения Руси… Власть пересмотрела отношение к религии? Нет, пока она пересмотрела только тактику антирелигиозной деятельности. Её стали вести закрыто, указы по Церкви принимались правительством без широкой народной огласки. В 1935—1936 гг. правительство запретило деятельность Синода и «Журнала Московской патриархии». В 25 областях не имелось ни одного действующего храма, а в 20 областях действовали 1—5 храмов.
Среди многих пострадавших в годы репрессий был и священник Валериан Саввич Шнырёв. Коренным минусинцам, особенно из семей верующих, фамилия Шнырёвых хорошо известна, но о страшной судьбе священника мало что знают даже его родные. В ответах на запросы сообщалась лишь дата смерти и последний лагерь в пос. Большевик Сусуманского района Магаданской области. А в каких тюрьмах и каким образом из него выбивали признательные показания — государственный аппарат молчит.
Реабилитирован Валериан Саввич 15 ноября 1989 года. Материал о своём отце в редакцию передала дочь Полина (Пелагея) Валериановна, которая живёт в Абакане.
родился в 1894 г. в с. Заводское Енисейской губернии в семье священника. Лишился матери в раннем возрасте. Учился в духовной семинарии, по окончании которой служил в храмах Енисейской губернии.
В 1921 г. арестован красноярской ЧК. По освобождении в 1921 г. был направлен псаломщиком в Троицкую церковь в Минусинске.
По достоинству оценив способности Валериана Саввича, его перевели в Кочергинскую Свято-Вознесенскую церковь дьяконом и утвердили регентом хора. Талантливый от природы, Валериан Саввич обладал и педагогическими способностями, он привлек в хор крестьян, в том числе молодёжь. Хор под его руководством звучал завораживающе. Широко образованный, он прекрасно вёл службу. Местные власти боялись влияния религии на массы и не имели возможности ничего ей противопоставить. Поэтому решено было просто уничтожить священнослужителей.
В одну из тёмных ночей их повезли в с. Восточное убивать без суда и следствия. В эту страшную ночь Валериан Саввич дал клятву стать священником, если останется в живых. Самосуд не состоялся — помешали неожиданные свидетели.
Валериан Саввич выполнил клятву, став священником, и тем самым обрёк себя на страдания. Новоявленного священника направили в Тесинскую церковь. Но такой влиятельный человек стал и там помехой местным властям. Начались преследования его семьи: однажды в жену стреляли через окно, запретили его старшим детям посещать местную школу, неоднократно арестовывали для допроса. Через третьих лиц его предупредили о расправе. По просьбе священника его перевели в Минусинск, в Сретенскую кладбищенскую церковь. В период служения в Минусинске его дважды арестовывали — в 1930 и в 1933 г.
26 февраля 1933 года пришли двое мужчин в штатском, предложили пройти с ними до милиции. По городу шли как добрые знакомые. Таким образом, в один день, были арестованы все священники Минусинска, чтобы не вызвать реакции у горожан. После неоднократных допросов во время содержания в Минусинской тюрьме создали дело. После вскрытия Енисея всех обвиняемых отправили в Красноярск на пароходе. Последний раз Валериан Саввич видел семью на пристани, попрощался взглядом с женой и детьми. Старшему сыну тогда было 14 лет, младшей дочери — всего 2 года.
Десятого июня 1933 года «тройка» при ОПП ОГПУ СССР по Западно-Сибирскому краю по статье обвинения 58—10, 58—11 УК РСФСР вынесла приговор 10 лет ИТЛ (групповое дело епископа Димитрия Вологодского и др.). Приговор лишал права переписки. Однако, семья спустя четыре года получила весточку. По дороге в ссылку ему удалось послать телеграмму, отправленную 3 июня 1937 года «Здравствую праздником Валериан Мой адрес Большевик Хабаровского края». В другой телеграмме из Большевика сообщалось, что Валериан Саввич умер 6 апреля 1942 года в больнице. Позднее, когда наступила навигация, пришло письмо от осуждённого Николая, который с В.С.Шнырёвым работал на лесоповале и которому Валериан Саввич поручил связаться с семьей, в случае если он не выживет.
Точное место погребения Валериана Саввича родным неизвестно. На их запрос в Сусуманский район Магаданской области пришёл короткий ответ, что умерших заключённых хоронили в зоне, кладбище посёлка открыто в 1950 году. Надо, видимо, понимать так, что более ранние захоронения не сохранились.
В.С.Шнырёв был женат на младшей дочери священника Троицкой церкви Д.Н.Дубровина, Лидии, учительнице начальных классов. В семье Валериана Саввича и Лидии Дмитриевны было семеро детей. Лидии Дмитриевне удалось одной вырастить и воспитать из них достойных людей. Старший сын погиб, защищая Родину в августе 1941 года. Константин тоже воевал и закончил войну в Австрии, позднее работал директором школы в Абакане, Ростове-на-Дону. Елена стала заслуженным учителем Российской Федерации. На фронт совсем молодым ушёл и Петр. Был пулемётчиком на Белорусском фронте, имел ранения, награждён орденом Красной звезды. Работал после войны в Минусинском лесхозе и водителем «скорой помощи». Николаю воевать уже не довелось, он стал горным инженером и работал в Донбассе. Михаил, участник и инвалид локальных военных действий, рано умер.
Полина (Пелагея) — младшая дочь Шнырёвых тоже стала учительницей. Сейчас она переняла от недавно умершего брата Николая обязанность связующего звена и хранителя родственных уз многочисленных потомков Валериана Саввича: Шнырёвых, Гольцовых, Лукьяновых, Филисовых.
Все они унаследовали музыкальные и вокальные способности, трудолюбие, порядочность и доброжелательность своего отца, деда, прадеда.
Валериан Саввич Шнырёв и его жена Лидия Дмитриевна.
Фото из семейного архива.
Надежда Всеволодовна Попова. «Православный благовестник», г. Абакан, 2007г., февраль-начало марта.
1930 г. Суд был закрытый, скорее всего только прочитали приговор: статья 58, пункт 10,11. Четверым дали по 10 лет лагерей. Отцу Всеволоду Баркову (будущему священнику Минусинского Спасского собора)2, отцу Валериану Шныреву (священнику Тесинского прихода), отцу Моисею Ржевскому3 и моему папе (отцу Всеволоду Попову, священнику Мало-минусинского Казанского собора)4.
2БОРКОВ (Барков) В.Н. — 1890 г. рождения, уроженец с. Медведское Енисейской губернии. Из семьи служителя религиозного культа. Окончил Красноярскую духовную семинарию, учился в Московской духовной академии. С 1931 г. настоятель, протоиерей Сретенской кладбищенской церкви в Минусинске. Арестован 26 февраля 1933 г. Обвинение в КРО, ПТА. Осужден 10 июня 1933 г. особой тройкой ПП ОГПУ ЗСК на 10 лет ИТЛ. Срок отбывал на Колыме и в лагерях Хабаровского края. Освобожден в 1943 г. С 1945 г. служил в Минусинском Спасском соборе, а с 1956 г. — в Красноярской кладбищенской церкви. Умер в 1963 г. Реабилитирован в 1989 г.
3 РЖЕВСКИЙ М.И. — 1887 г. рождения, уроженец Черниговской губернии. До 1930 г. — священник в церкви в с. Ермаковское ЗСК. 26 февраля 1933 г. по обвинению в КРО и ПТА был арестован в г. Минусинске. Осужден 10 июня того же года особой тройкой ПП ОГПУ ЗСК на 10 лет ИТЛ. Отбывал срок в Бамлаге, Дальлаге и СВИТЛ. Освобожден в 1943 г., вернулся в г. Минусинск. Умер в 1947 г. Реабилитирован в 1989 г.
4ПОПОВ В.В. — 1885 г. рождения, уроженец Вологодской губернии. Из семьи служителя религиозного культа. Окончил духовную семинарию. Служил священником в церквях с. Белый Яр и Малая Минуса Минусинского округа СК, затем Минусинского района ЗСК. В 1927 г. возведен в сан протоиерея. Арестован 26 февраля 1933 г. Обвинение в КРО, ПТА. Осужден 10 июня того же года особой тройкой ПП ОГПУ ЗСК на 5 или 10 лет ИТЛ. Освобожден в 1943 г., позднее жил в г. Абакане, вернувшись к пастырскому служению. Умер в 1967 г. Реабилитирован в 1989 г.
…Моего папу вместе с его другом и кумом о. Валерианом Шныревым отправили на Колыму. Работали на лесоповале. Видимо, в лагере были одни только политзаключенные, в большинстве священники, а может они держались вместе.
В марте 1943 года отец вернулся домой.
Вернулись из лагерей о. Владислав Барков, о. Моисей Ржевский. Отец Валериан Шнырев погиб в лагерях. Семь или восемь лет они были вместе с моим отцом. Когда моего папу отправили на материк, отца Валериана — дальше, на лесоповал, откуда он уже не вернулся. Отец Моисей был совсем плох и умер через три месяца после возвращения.
Воспоминания Пугачевой Веры Ильиничны
Годы репрессий — годы роковые, наполненные предательством, недоумением,
доносами. Вчерашние друзья вдруг оказывались врагами. Не обошло горе стороной
и нашу семью.
Наш отец, Середин Илья Евсеевич, 1905 года рождения, уроженец Б. Уфимской (Курской) губернии проживал с семьей в Теси. Он отличался большой общественной активностью, был очень грамотным, вместе со своими друзьями-комсомольцами с радостью строил новую жизнь. И поэтому для него было полной неожиданностью, когда по селу прокатилась волна арестов, причем арестовывали самых передовых, образованных, мастеровых людей. В то время он работал в колхозе ветврачом и его обвинили в причинении вредительства животноводству. А свидетель Горшков Павел даже заявил, что Середин связан с заграницей и ему присылают оттуда деньги для организации диверсионной работы.
15 августа 1938 года к нам домой пришел посыльный сельского совета Резников И. А. и сказал, что отца вызывают в сельсовет, и тихонечко шепнул: «Наверное, тебя арестуют, потому что на машине приехали двое…»
Отец, никому и ничего не сказав, отправился по вызову. Вернулся уже арестованным, в машине. Представитель власти Онопченко бесцеремонно произвел обыск, искал оружие, хотя отец и говорил, что у него нет никакого оружия, что он даже в армии не служил из-за болезни.
На прощание с семьей дали всего минуту. Он поцеловал нас и вышел. Следом, причитая и протягивая к сыну руки, шла старенькая мать, но его уже посадили в машину и даже не разрешили оглянуться и помахать рукой. На Тараске он встретил своего брата Павла, кивнул ему головой, за что получил удар в висок пистолетом. Брат понял, что Илью арестовали.
В тюрьме на допросах свирепствовал наш односельчанин Мягких Михаил. Выбивая признание, применяли все методы: от угроз и издевательств до побоев и травли собаками. Пытались сломать морально: сначала сказали, что его отец вредитель, мол, затравил камень в комбайн и другие дела делал; потом сказали, что сын умер. Заставляли подписывать чистые листы, а что уж там напишут, в каких преступлениях обвинят, одному богу известно. Потом уже, в мае 1939 года, Илья Евсеевич узнал, что его осудили по трем статьям и приговорили к 15 годам лишения свободы, без права переписки: ст.58—10-пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти, или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений; ст.58—7— подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, совершенные в контрреволюционных целях; ст. 58—11 — организация деятельности, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений. Срок наказания назначен с 15 августа 1938 года, то есть, со дня ареста.
День за днем, час за часом, 9 месяцев без теплой одежды в сырой, холодной одиночной камере, где в зарешеченные окна без стекол задувал студеный ветер. Чтобы согреться, надо было двигаться, но и это не разрешалось. Через тюремную почту (перестукивание) узнал о смерти матери, не вынесла старушка переживаний. Передачи не принимали, а когда мать в очередной раз приехала в тюрьму, ей сказали, что Середин осужден и отправлен по этапу. Куда — не сказали. Через некоторое время от дальних родственников мы узнали, что его отправили в Дудинку. Позже отец вспоминал, что добирались они до Дудинки почти месяц на барже. А там, в тяжелейших условиях тянули узкоколейку в Норильск. Чтобы хоть немного согреться и укрыться от непогоды, залезали в бочки из-под селедки… Когда в тундре начался мор на оленей, отца, как ветеринара, послали работать в тундру. Стало полегче, хотя надзор оставался таким же строгим, но отцу удалось каким-то образом послать семье весточку и даже посылку, опять же через дальних родственников. Ему там было тяжело, но и нам здесь не легче — семья «врага народа». Домашнее имущество, скот и годовой заработок (пшеницей) были конфискованы. Над нами смеялись, показывали пальцем. В школе, на линейке с сестры Иды и брата Володи вожатый сорвал пионерские галстуки. Ида горько плакала, сжавшись в уголочке, а Володя смеялся в лицо обидчикам…
3 февраля 1940 года определением Судебной Коллегии Верховного Суда РСФСР ст. 58—10 и ст. 58—11 были отменены, а ст. 58—7 переквалифицирована на ст. 109 УК РСФСР. Мера наказания снижена до 5 лет лишения свободы. Освобожден 21 августа 1943 года, и сразу же призван на фронт (бывших заключенных разрешалось брать), попал на передовую, чудом остался жив. Прошел с боями через Венгрию, Чехословакию, Польшу, дошел до Германии.
В 1945 году осенью вернулся домой. Реабилитирован 5 июня 1995 года, приговоры отменены, дело производством прекращено за недоказанностью обвинения.
Очерк Пугачевой Веры Ильиничны
Её звали просто Шура.
Так и прожила всю жизнь с простым именем. Только муж, уважительно и любя, называл Шурина, Шураха, Шурок, а на людях горделиво звал «моя Александра». И меньшую дочь в честь жены назвал Шура.
Шура родилась и росла в большой семье — одиннадцать человек детей, она восьмая. Имела четыре класса образования церковно-приходской школы, много читала, словом, среди своих сверстников была девушкой особой эрудиции.
Когда началась гражданская война (20-е годы), отец и двое старших братьев, не задумываясь, встали на сторону красных. Шли повальные аресты. Отца и брата арестовали, заперли в центре села, в добротные амбары. Брату удалось бежать, а отца все еще держали, допытывались, куда мог спрятаться сын. Упорно молчал отец, хотя и продолжали нещадно бить и пытать.
Мать Шуры, стоя на коленях перед иконой, молила бога, чтобы оставил в живых отца. Но не пощадил — расстреляли рано утром, закопали в общей могиле человек 10—15, где-то в Селиванихинском бору — все сравняли ровной землей. Позже искали могилу — безуспешно.
Брат, которому удалось бежать, долго скрывался в горах, лесах в окрестности села. Зимой скрывался в сараях, банях, подвалах. И так в течении полутора лет. Чудом остался жив. Давали вознаграждение за поимку красного партизана, но не удалось…
Шура с сестрой ночами, в назначенное место носили хлеб воду и еще кое-какое пропитание.
До конца дней своих был, почитаем, как красный партизан. Жил последнее время в Красноярске.
Его имя (оно многим известно) Нестеренко Ефим Дмитриевич (фотография хранится в Тесинском музее).
Мать Шуры после расстрела отца и брата перестала верить в бога.
Позднее Шура с мужем Ильей Серединым Оди были были в числе первых комсомольцев 20-х годов. Активистами их тогда называли, за то что они принимали активное участие в жизни села. Дел тогда было много. Коллективизация, вступление в колхозы, раскулачивание.
Жизнь шла своим чередом. Все у Шуры сложилось нормально — семья, муж, родился сын Володя, достаток в доме, была счастлива.
Наступили роковые годы — репрессии 37—38 годов. Страшные, предательские времена! В числе первых троих был арестован и муж Шуры. Одиннадцать месяцев томился вМинусинской тюрьме. «Пришили» 58-ю статью с пятью ее подпунктами—« враг народа». Через год осужден на 15 лет и сослан в Норильлаг.
Шура осталась одна с троими малыми детьми (старшему было 12 лет), с тяжким позорным клеймом — жена «врага народа». И дети тоже. Это только начало-начал. От стыда и позора ходила Шура, не видя белого света, задавая себе один и тот же вопрос: «За что, почему унизили достоинство женщины, матери, трудившейся в поле честно, не покладая рук» (Как и все жены репрессированных мужей). Детям тоже не было жизни в школе — позорили, дразнили, ущемляли, не давая обеды, повторяя — не забывайте, ваш отец враг народа. И так пять лет унизительной жизни.
И вот наступили сороковые-роковые. Война!… И тут Шура хлебнула с лихвой горя, труда (непомерного, мужского) страдания и унижений. В сорок третьем году, когда враг наступал, нужны были двойные силы (Сталинские удары). Мужу заменили оставшийся срок — передовой линией фронта. Останешься в живых — хорошо, нет…
Вздохнула Шура с облегчением, узнав об этом, воспрянула духом.
Но ведь идет война…
Вера Пугачева, дочь жены солдата.
1 Весь текст очерка см. в Тесинская пастораль, сельский альманах
на 2006 г.
Воспоминания Петра Ефимовича Полещука
Полещук Петр Ефимович 1905 года рождения, уроженец Каменец-Подольской области, из крестьян. В Тесь переехал вместе с семьей в 1921 году. В 1927 году был призван на военную службу в кавалерийский полк на КВЖД. За боевые заслуги был награжден серебряным именным портсигаром и грамотой. В 1930 году вернулся домой в самый разгар коллективизации. Многих зажиточных крестьян тогда раскулачивали и ссылали. Крик стоял по деревне…
«Назначили меня бригадиром полеводческой бригады только что организованного колхоза «Красный партизан». Потом работал животноводом. Хозяйство крепло и постепенно становилось на ноги. В 1935 году колхоз направил меня на учебу в Минусинскую совпартшколу. После ее окончания я был избран председателем колхоза. Работал честно, колхозники были довольны. В 1938 году я был снова призван на короткое время в армию в связи с известными событиями на озере Хасан. За время моего отсутствия село поредело. Прошли повальные аресты. Забрали председателя колхоза «Искра Ленина» Ханакова, председателя сельсовета Русакова, ветеринарного врача Середина и фельдшера Шабалина, председателя ревизионной комиссии Банникова и многих, многих других. Всего за эти страшные годы было арестовано по Теси около 80 человек, многие из них уже никогда не вернулись в своё село. Мой черед настал вскоре после возвращения с Хасана. Хорошо помню тот день 12 ноября 1938 года. Я проводил собрание колхозников по вопросу хлебных закупок, а ночью был арестован органами НКВД. В доме устроили обыск, забрали все мои награды, в том числе и дорогой для меня именной портсигар, посадили в машину и увезли в Минусинскую тюрьму. Потянулись бесконечные дни заключения, бесконечные допросы. Изо дня в день пытали: «Признавайся, как ты вредил колхозу?» Требовали подписать ложные показания. Я отказывался. Вместе со мной было арестовано 11 моих односельчан. К нам в камеры несколько раз подсаживали Колмакова Гаврилу, в прошлом белогвардейца. Он уговаривал нас подписать все обвинения, уверял, что так надо, лучше будет, но никто не подписал. 24 мая 1939 года выездная сессия Красноярского краевого суда осудила нас, несмотря на то, что мы отрицали свою вину. Я был приговорен по ст. 58 ч.7, 10, 11 к 10 годам лишения свободы за вредительство и контрреволюционную деятельность и отправлен на Колыму. Но, пока мы добрались до нее, многих уже не стало. Люди умирали от голода и холода. На моих глазах, пока плыли на пароходе, трупы заключенных ежедневно пачками выбрасывали в море. По прибытии разместили всех в палатках, выдали обувь на деревянной подошве, а кругом зима, морозы были сильнейшие…
Оказался я на руднике Мальдях. Здесь в забоях добывали золотоносные пески, перевозили их на тачках в колодцы и затем промывали. Кормили плохо. В забой привозили баланду несоленую. Люди страдали желудочными заболеваниями, но их никто не лечил. Многие выходили из строя, работать уже не могли, и им урезали и без того скудный паек. Я думал, что не выживу. Заболел, пошел к доктору, а меня гонят обратно в забой. Я уже и идти не мог. Отправили после этого в лазарет, подержали немного и снова в лагерь. Совсем я обессилел и духом стал падать. Утром встанешь, а рядом на нарах опять мертвые лежат. Думал, что скоро и мой черед придет, но чудом выжил.
Когда я совсем обессилел и целыми днями лежал, глядя на всё безразличными глазами, мне предложили помогать художнику и нарядчику, которые жили вдвоем, отдельно ото всех. Стал я пилить дрова да топить их печь. Потом поручили мне и пищу для них с кухни носить, стало и мне кое-что перепадать. А потом один из вольных, как оказалось, мы служили в армии в одной части, помог мне устроиться в бригаду по ремонту тачек. Здесь было полегче, да и кормили получше, т.к. бригада считалась передовой. Потом этот же товарищ устроил меня дневальным к оперуполномоченному. Жил я у него и почувствовал себя почти вольным. Но до конца срока было еще очень далеко.
1921 Семья Полещуков переехала в Тесь с Украины
1927 военная служба в кавалерийском полку. КВЖД
1930 вернулся в Тесь. Бригадир полеводов, животноводов
1935 Учился в минусинской совпартшколе. Избран председателем колхоза
1938 призван в армию в связи с событиями на о Хасан. Арестован председатель
колхоза «Искра Ленина» Ханаков, председатель с\совета Русакова, ветврач Середин
Илья Евсеевич, ветфельдшер Шабалин, многие другие — всего около 80 чел.
1938 12 ноября ночью был арестован органами НКВД, вместе с ним еще 11 человек.
1939 24 мая Выездная сессия краевого суда осудила по статье 58 к 10 годам
лишения свободы.
Потом была Колыма, Мальды.
1951 Возвращение домой
1966 21 декабря реабилитирован.
1937 ВТ Из статьи «Об аресте головки врагов народа» (перепечатка из газеты «Красноярский край» от 20 июля 1992г.)
«…Директор Тесинской школы в 1937 г. Мишустин Владимир Алексеевич осужден 11.02.1938 года. Смертная казнь заменена на 10 лет лагерей. Вместе с ним осуждены Лаврентий Машнин, заведующий школой Бухтояров, учительница Перепелкина, Машнин Я., Черных, Донских…»
В 1936 году в начальную школу села Тесь прибыла по направлению Минусинского райкома ВЛКСМ в должности новой пионервожатой Полина Никишева. Этот ничем не примечательный факт (мало ли меняется в школах пионервожатых) нашел отражение на страницах минусинской газеты «Власть труда» и даже «Красноярского рабочего» в связи с тем, что он повлек за собой самые страшные последствия.
Но это было потом, а пока встретили в школе Полину очень дружелюбно. Директор Владимир Алексеевич Мишустин лично пожал ей руку и сказал: «Будем работать вместе!».
Плодотворное сотрудничество, однако, было весьма недолгим. Вскоре между Полиной и директором стали возникать конфликты. Вероятнее всего, они начались из-за того, что Полина, как оказалось, ждет ребенка от неизвестного отца и, согласно суровой морали тех лет, такая пионервожатая не могла служить достойным примером юным пионерам. Никишева же в письмах, адресованных в райком комсомола, писала, что конфликты происходят из-за того, что директор является противником пионерской организации.
Райком ВЛКСМ не отреагировал на её письмо, хотя это следовало сделать, тем более, что Мишустин как исключенный в ноябре 1936 года из партии за связь с троцкистами, являлся весьма подозрительной личностью. Правда, подобная формулировка на практике означала лишь то, что он имел несчастье быть знакомым с кем-то, кого арестовали как троцкиста, но это дела не меняло.
Тогда, согласно газетной информации, Полина написала уже не в райком комсомола, а через его голову в иные органы, добавив к своим обвинениям в адрес Мишустина, что на уроках он расхваливает жизнь в панской Польше и фашистской Германии. В этих органах на ее сигнал отреагировали весьма оперативно и, в результате, в школе была раскрыта контрреволюционная троцкистско-зиновьевская группа. В неё, кроме директора, зачислили завуча школы Бухтоярова, учительницу Перепелкину и др. Всех их арестовали.
В школе все, конечно, знали, кто истинный виновник прошедших арестов. Жены арестованных, пытаясь добиться справедливости, стали писать о деятельности Никишевой в райком ВЛКСМ и, возможно, даже в те самые органы. Райком комсомола в лице его секретаря Троилина на этот раз отреагировал быстро, исключив Никишеву из комсомола с формулировкой: «За развал пионерской работы и связь с контрреволюционным элементом».
По тем временам это была серьезная политическая ошибка. Органы встали на защиту доносчицы. В «Красноярском рабочем» появилась за подписью анонимного Таёжного статья под не сулящим ничего хорошего заголовком «Секретарь комсомола на поводу у врагов народа». В ней утверждалось, что в школе арестована лишь головка контрреволюционной группы, там остались еще «отростки этих гадов», даже вновь назначенный директор Мужайло Ф. М. был другом и собутыльником Мишустина. Что же касается Ивана Дмитриевича Троилина, то в статье сказано: «Настало время спросить с него за все преступления и подлости». Троилин был арестован и проходил по делу контрреволюционной организации в Минусинске. По нему было взято около 30 человек, и большинство из них расстреляно, но как сложилась судьба самого Троилина, неизвестно.
Арестованные педагоги были осуждены в феврале 1938 года Военным трибуналом Сибирского военного округа. Мишустин обвинялся в том, что, будучи убежденным троцкистом, в 1936 году организовал в селе контрреволюционную группу, давал ей установки на вредительство в колхозе, производил вербовку новых членов, проводил среди учащихся и населения троцкистско-фашистскую агитацию, пропагандировал террор. Он был приговорен к расстрелу, но в мае 1938 года военная коллегия суда СССР смягчила приговор, заменив высшую меру десятью годами лишения свободы.
22 года спустя, в 1960 году, Верховный суд СССР отменил приговор в отношении Мишустина В. А. и других, проходивших по его делу лиц «за отсутствием состава преступления».
Н.В.Леонтьев, ст. научный сотрудник музея им. Н. М.Мартьянова
Из писем учительницы Перепелкиной Феоктисты Ивановны своим ученикам Любе Серединой и Саше Толстихину.
Вы спрашиваете, дорогие мои, о 37-м годе. Тяжело вспоминать… Мне повезло, что следователь Гордеев оказался из тех, кто не издевался над следственными, не бил их и не крыл матом. Первое обвинение заключалось в том, что меня якобы завербовал в троцкистскую организацию директор школы Мишустин. Не было этого. Отказалась. Недели две бился со мной Гордеев, всё бесполезно. Потом я замолчала: а что говорить, если нету веры словам. Расшумелся мой следователь. На шум вышел сам начальник: «Я думал, что вас тут много, а тут всего двое и такой шум. В чём дело?». «Да вот бандитка не признает, что завербована. Теперь вот совсем замолчала». Ну и взялся меня начальник воспитывать по-хорошему, насколько враг хитер и сколько наивных, доверчивых людей попадают в его сети. Даже литературу дал почитать тут же в коридоре. Да я и без этого знала об этом. К вечеру меня отправили обратно в камеру с напутствием: «Подумайте крепко!». А там мне бывалые женщины посоветовали: «Не упрямься. Обвинения с тебя не снимут, на свободу не отпустят, а, как у злостного врага народа дочь исключат из педучилища, или лишат стипендии». Через неделю на допросе на вопрос: «Ну, к какому выводу пришли?» ответила: «Не знаю, всё может быть!». Этого было достаточно, чтобы всё закрутилось, завертелось. 9 ноября у Мишустина собиралась контрреволюционная группа (октябрины у его дочки были). В школе проводили «троцкистские беседы (это — политзанятия). Я как профорг школы не вникала в жизнь села, где был полный развал, не реагировала, а молча способствовала этому: из села выехало 60 семей; 2400 голов овец погибло от голода (а тот год был трудным, бескормица была); 400 голов скота утонули на зимней переправе; сушилка (не знаю, где и была такая) сделана вредительски. А еще разлагала класс, как классный руководитель и литератор, даже портрет Тухачевского, заядлого троцкиста, не сняла со стены. Чтобы завербовать в свою группу, Мишустин добился моего перевода из Большой Ини в Тесь, предоставил мне хорошую квартиру (это он обязан был сделать), при ликвидации школьного хозяйства выделил коровку в рассрочку на десять лет и сенокосные угодья (как и всем учителям).Это всё вредительство. «Вас 20 лет воспитывала партия быть бдительными, а вы попали в шайку Мишустина и работали на него». Бред какой-то и нелепица, которые я подписала, не читая, неудобно было проверять за следователем. Вот и наподписывала себе на 7 лет. Все эти обвинения подтвердили на суде Федос Михайлович Мужайло и Вера Акунченко, моя лучшая подруга, которая впоследствии просила у меня прощения: «Прости меня, я вынуждена была. Мне сказали, что, кто не за нас, тот против нас. А что мне было делать, у меня трое детей, что с ними будет, если меня тоже заберут? А на суде я готова была провалиться от стыда и страха сквозь землю. Прости меня!»
Следствие продолжалось 9 месяцев, с 15 мая 1937 года по 13 февраля 1938 года. Мишустина присудили к высшей мере, остальным по 15—20 лет лишения свободы, Бухтоярову В. Н. — 8 лет, мне — 7 лет. Мишустину заменили расстрел на 10 лет лагерей, но он умер по дороге туда от сердечного приступа. Об этом я узнала от его жены уже после своего освобождения через 7 лет. Жена Бухтоярова работала в школе учителем математики. Ей предлагали отречься от мужа, а когда она отказалась, её сняли с работы и она долгое время не могла устроиться на работу. Работала на лесоповале в Б. Ине поварихой, потом на винзаводе в Минусинске посудомойкой. Ей разрешили работать в школе только тогда, когда она написала отречение от мужа. Бухтояров В. Н. отбыв свой срок, вернулся вМинусинск.
Свой срок я отбывала в Минусинской промколонии. Освободилась в 1944 году и сразу же устроилась работать в школу, хотя за мной, оказывается, ещё несколько лет был надзор. Ну да ладно. Главное, мои дорогие, что вы не отреклись ни от меня, ни от своих отцов. Я горжусь вами и живу без обиды!
Пишу о папе, точнее о его жизни.
Родился Бальде Владимир Иванович в городе Энгельсе Саратовской области 13 сентября 1930 года. Его отец Иван Хрестьянович также родился, жил и умер в Энгельсе, а вот мама Мария Филипповна родилась в Ньюрбернском районе Орловской губернии, предки ее при Петре Первом прибыли из Германии строить корабли. Селясь в России, называли обживаемые места немецкими названиями (исторический факт).
У папы было два старших брата: Андрей и Саша, и сест ра Фрида. Семья жила в большом деревянном доме (ныне сохранился), в зале стояло пианино, на нем играла моя бабушка. И пела свои песни.
В 1941 папиного брата Андрея забрали на фронт, погиб под Ленинградом. Саша и Фрида работали в военные годы в трудармии. На военном заводе в Москве. Остались живы.
Отца и бабушку Марию выслали на спецпоселение, как немцев. Репрессировали но национальному признаку. Дали двенадцать часов на сборы, разрешили взять с собой только еду и документы, погрузили на баржи… Отец вспоминал, как по берегу Волги бежали табуны лошадей и коров, и дико ревели.
18 сентября 1941 года (папе было 11 лет, бабушке 53.) одна из барж с людьми прибыла на берег реки Тубы.
Первую неделю жить было негде. Ютились кто где мог. Местное население относилась к немцам, мягко говоря, неприязненно. Отцу с бабушкой повезло: приютила добрая женщина Нюра Демина (в селе её звали «Чада», почему — не знаю). Питались чем придется.
Нужно было ежемесячно отмечаться в спецкомендатуре в Минусинске. (лишь иногда КГБшники сами приезжали отмечать). После войны, лишь в 1956 году отменили необходимость отмечаться.
Сразу после войны, в 1945 году все немецкие переселенцы из Теси уехали. А папа с бабушкой остались, так как Мария Филипповна долго болела. Саша и Фрида долго их искали, долгожданная встреча произошла в 1960 году, но бабушка уже умерла (18 июня 1960г.) и была похоронена на тесинском кладбище. Отец остался жить в Теси. Здесь в 1953 году он женился на моей маме Зинаиде Дмитриевне (Проничкиной), и тем самым определил и свою и нашу судьбу, своих детей — Владимира, Татьяны, Ольги, Андрея.
Татьяна Овчинникова (Бальде).