(Публикуется по: «Игарские новости», № 128, 11 ноября 1999 г.)
Публикация в нашей газете материалов о начальнике строек 501—503 полковнике В.А. Барабанове непреднамеренно совпала с Днем памяти жертв политических репрессий. Поначалу возникли некоторые опасения, что многие игарчане, среди которых сотни репрессированных и тысячи их потомков, выскажут свое недовольство подобным совпадением. Но никто из них, похоже, не почувствовал себя оскорбленным тем, что в эти дни мы рассказали не о лагерниках, а о начальнике лагерей. И меньше всего ожидали хороших откликов о самом Барабанове. Однако нашелся человек, который вспомнил полковника добрым словом. И им оказался не бывший работник органов (эти люди даже если и живут в Игарке, то в нынешние времена не посмеют подать голоса), а бывший заключенный. И это уже не удивляет.
Орест Константинович Кочановский (ему на днях исполнилось 83 года) на собственных ногах довольно бодро добрался до редакции и рассказал историю, ключевым моментом которой являются его краткие встречи с В.А. Барабановым. Но новые сведения о полковнике, сообщенные Орестом Константиновичем, не идут ни в какое сравнение с тем, что он рассказал о собственной лагерной жизни.
Орест Константинович Кочановский родился в 1916 году на Китайско-Восточной железной дороге, на станции Сунгари-2, расположенной вблизи Харбина. Его отец, участник русско-японской войны 1905 года, строил дорогу, был рабочим, бригадиром, мастером. После 1924 года, когда КВЖД стала совместным советско-китайским коммерческим предприятием, отец начал заведовать небольшим курортом для совслужащих дороги. Жили, говорит Орест Константинович, не богато, но сытно. Держали корову и прочую живность, имелся огород, где благодаря благодатному климату росло все. К 16 годам юный Кочановский переехал к родственникам в Харбин, чтобы закончить среднюю школу, а в 17 лет поступил в Харбинский политехнический институт для граждан СССР. Проучиться удалось немного. В начале 1932 .года японцы заняли железную дорогу. Советские служащие и многие русские, жившие на МВЖД еще с начала ее строительства, с 1897-1903 годов, надеялись на защиту Советского Союза, но Китай не стал обращаться за помощью к СССР.
В 1935 году советская часть КВЖД была продана Китаю. Русские, кто не боялся возвращаться на Родину, стали получать советское гражданство и потянулись в Россию, которая была для многих совершенно чужой страной. Политехнический институт был закрыт, а затем сожжен. Орест Кочановский в 1936 году решил поехать в Самару, где осели родственники, уехавшие в СССР чуть раньше. В тогдашнем Куйбышеве встретили хорошо, родственники уже закрепились, работали на железной дороге. Орест попытался поступить в мединститут, но не приняли - поздно. Нашлось место в планово-экономическом институте и то на подготовительных курсах, так как потребовалось доказывать наличие среднего образования. Учился на рабфаке, получал стипендию 120 рублей — большие по тем временам деньги, вызвал из Харбина родителей, осенью поступил на первый курс. Вживался в советскую жизнь без особых трудностей: как «там», так и «здесь» вокруг были русские люди. Отдавался увлечению, привезенному «оттуда» - играл в джазе на ударных. При этом еще и неплохо владел типично русским инструментом — гармошкой.
Их, выходцев с Китайско-Восточной железной дороги, почти всех пропустили
через лагеря и тюрьмы. За ним пришли 8 октября 1937 года.
Перед этим взяли двоюродных братьев. К нему постучали в 4 утра. После обыска
посадили в камеру, а затем, не допрашивая, не говоря уж о предъявлении
какого-либо обвинения, без суда отправили этапом в Архангельск. И только там,
когда на перекличке потребовалось называть срок и статью, по которой осужден,
Орест Кочановский узнал, что ему положено отвечать: «58-я, пункт 6», — это
означало «шпионаж» и срок 10 лет.
Первый лагерь, в котором очутился Кочановский, с полным правом можно назвать лагерем уничтожения. В Усть-Пинеге они валили лес. От мороза лопались бревна, но нужно было выполнять норму. По плану, спущенному сверху, лагерю предстояло заготовить 200 тысяч кубометров, а заготовили всего 2. Из 15 тысяч заключенных к весне осталось только 6 тысяч. Он выжил в первую зиму благодаря своему веселому характеру и помощи напарника Юзика Загаевского, винницкого поляка, такого же, как и он, доходяги и чужака на этой земле. Орест уже почти загибался от цинги, с трудом волочил ноги и едва преодолевал три ступеньки лагерного крыльца. Спасло умение играть на гармошке. Кто-то из охранников пожалел веселого парня и перевел его на кухню.
Потом пришли другие времена, сменилась верхушка НКВД, в лагерь приехала комиссия, пересажала и расстреляла прежнее начальство, а для заключенных наступили некоторые послабления. Орест Кочановский попал на механизированный лагпункт, с которого началась его дорога в Игарку. Да, только так, как отправную точку судьбы, можно расценивать случай, когда он, научившийся водить автомобиль еще в Харбине, на вопрос: «Водители есть?» — сделал шаг вперед. Его сразу же посадили за руль хозяйственной машины, что считалось большой удачей. В 1939 году, когда началась финская война, Кочановский поехал на запад, но это была дорога на восток.
Слушая воспоминания Ореста Константиновича, не перестаешь удивляться его цепкой памяти, сохранившей множество названий населенных пунктов, имен солагерников и фамилий всяческого начальства, работавшего в зонах и около. Наши, говорит Кочановский, когда начали войну с финнами, сразу же потянули железную дорогу от Кандалакши к Алакуртти, а затем от Куолаярви (сейчас это территория Финляндии) на запад. И эта дорога получила название стройка № 500. Неужели именно там родились все эти «пятьсот-веселые»? Не верить Кочановскому нет оснований.
С окончанием финской войны и вплоть до начала Великой Отечественной Орест Кочановский работает на отсыпке железной дороги Коноша—Котлас—Ленинград. Когда фронт приблизился, его как осужденного за шпионаж отсылают аж в Караганду на вскрышные работы в угольных разрезах. В 1943 году снимают с машины и уже как специалиста по ремонту автомобилей отправляют на прифронтовую ремонтную базу под Саратов. А весной 45-го, еще до окончания войны, ремонтников и шоферов вместе с оборудованием грузят в вагоны и везут в поселок Абезь.
Абезь, Абезь... Это название у игарчан навязло в зубах. Для многих из них дорога в Игарку началась именно оттуда. К 1947 году, когда заканчивался десятилетний срок заключения, Кочановский поработал шофером, автотехником и диспетчером в гараже Управления строительства дороги. Как хороший специалист стал известен в среде поселкового начальства. Освободившись, Кочановский долго не раздумывал над выбором дальнейшей жизни. Возвратиться в Куйбышев и попытаться продолжить образование не имелось возможности: жить разрешалось не ближе 100 км от крупных городов. Ехать со справкой куда-либо в другое место, значит, подвергнуться опасности получить еще один срок. Такие примеры были известны. Он решил, что гораздо удобней и безопасней будет остаться здесь, в Абези, рядом с зоной, где все знакомо. Договорился с начальником пожарной охраны, знавшим его с хорошей стороны, а потому с радостью согласившимся взять к себе шофером. Однако в отделе кадров Управления с бывшим политическим «зк» даже разговаривать не стали.
И вот тогда Кочановский решил обратиться к самому Барабанову через его секретаршу Голубовскую, которую он, будучи диспетчером гаража и шофером, несколько раз подвозил. Так, благодаря Барабанову, Орест Кочановский закрепился в Северном управлении и, когда оно в 1949 году стало переезжать в Игарку, вместе с ним в качестве водителя пожарного автомобиля отправился сюда. Однако в пожарке бывшему зеку долго работать не дали, пришлось искать новое место. В Игарке до приезда Барабанова, говорит Кочановский, воду по домам возили на лошадях. Он, Кочановский, был первым игарским водовозом-автомобилистом. Рассказывая об этом периоде своей жизни, Орест Константинович замечает, что такая работа ему нравилась. На воду людям выдавались талоны, но не у всех они были. Особенно тяжело доставалась вода Литовскому поселку: на протоку идти очень далеко, а семьи большие. Поэтому он старался сделать лишнюю, «левую» ездку, чтобы раздать воду за так.
Судьба их постоянно сводила — бывшего студента, бывшего «зк», простого водовозчика Кочановского и начальника одного из строительных управлений ГУЛАГа полковника Барабанова. Все, происшедшее с ним — арест и лагерь, Кочановский воспринимал без особого душевного надрыва. Помогала это делать вера в Бога. Он никогда не был истовым верующим, но всегда помнил свою маленькую деревянную церквушку, в которой его крестили. Их веру, веру людей, оказавшихся в отрыве от Родины, никто никогда не пытался растоптать или осквернить. Наоборот, многие китайцы приходили в их убогий храм и крестились. Он научился терпимости еще там, когда рос вместе с деревенскими китайскими ребятишками, говорил на их языке (он и сейчас еще понимает китайскую речь и кое-что может сказать), и они в ответ не считали его чужаком.
Еще в первый год лагерной жизни Орест Кочановский понял, что нельзя постоянно думать о свободе. Можно истощить свои духовные силы и погибнуть физически, как гибли тысячи превращенных в лагерную пыль, или, озлобившись и на тех, кто по ту сторону колючей проволоки, и на тех, кто лежит на соседних нарах, ссучиться и тоже погибнуть, пусть, может быть, не физически, но нравственно. И неизвестно еще, что страшнее. А чтобы не оскотиниться, не превратиться в лагерного доходягу он, как и солженицынский Иван Денисович, целиком уходил в работу. По возможности добросовестно крутил баранку, ремонтировал машины, за неимением иного вкладывал свою душу в них. И принимал людей такими, какие они есть.
Про Барабанова Орест Кочановский сказал просто: «Он делал свое дело. И если не он, то же самое делал бы другой. А полковник Барабанов и в первую очередь, и во вторую, был специалистом по строительству. И заключенных воспринимал как особую рабочую силу, с помощью которой необходимо было выполнять производственные задания. Почему такие люди, как Орест Константинович Кочановский и, например, Павел Сергеевич Хачатурян, без особого благоговения, но уважительно отзываются о начальнике строительства? Да потому, что он, пусть не покажется это кощунственным, заставлял их работать напряженно и вместе с тем интересно. Барабанов не давал заключенным почувствовать свою ненужность. Пусть за колючей проволокой, но они были людьми и вместе со всем народом строили «подъездные пути к коммунизму».
Барабанов, или «дядя Вася», как звали его заключенные, знал и помнил Кочановского, явно выделяя среди прочих водителей, потому что еще в Абези несколько раз просил прислать ему именно его. В Игарке к Барабанову Кочановский обращался еще не раз. Уволив из пожарки, его выгнали и из маленькой, но теплой комнатки, расположенной в Северном городке рядом с пожарным депо. Оставшись с женой в прямом смысле на улице, он вынужден был искать защиты у Барабанова. Комнату ему вернули, выселив оттуда лагерного охранника.
Последний раз они встретились в кабинете полковника вот по какому поводу. В женской зоне Северного городка вспыхнул пожар, и первым туда подъехал водовозчик Кочановский, а пожарные машины все позастревали в сугробах. За этот поступок Орест Константинович лично из рук Барабанова получил премию 100 рублей. Там же, в кабинете, Кочановский осмелился попросить полковника вернуть его на пожарную машину. Вернули, но ненадолго. Стоило Барабанову уехать на строительство Цимлянского гидроузла, как Кочановского тут же уволили. В памяти Кочановского Барабанов остается не лагерным цепным псом (были и такие), а начальником огромной стройки и одновременно обыкновенным мужиком со своими слабостями, которые, если их рассматривать под другим углом, можно возвести в ранг достоинств.
Барабанов, вспоминает Кочановский, был среднего роста, худощавым, имел приятную внешность. Кстати, замечает Орест Константинович, он очень редко носил полковничий мундир, чаще всего его можно было видеть в гражданском строгом костюме. Говорят, полковника любили женщины, и он их любил, причем не используя для этого свою власть. О том, что для Барабанова строили отдельный дом (нынешний детский сад «Буратино»), Кочановский не знает, но зато хорошо помнит (так как возил туда воду), что полковник жил в одной из квартир двухэтажного дома на нечетной стороне улицы К. Маркса. Кочановский уверенно показал место рядом с редакцией, где еще два года назад стоял этот дом, имевший адрес К. Маркса, 19. И по свидетельствам других игарчан известно, что здесь жили многие работники Управления стройки № 503.
Орест Константинович прожил долгую жизнь и большая ее часть прошла в Игарке, которая была, есть и будет, наверное, до конца своих лет зоной, где доживают свои дни бывшие работники органов, бывшие зеки и их потомки. Несколько раз Кочановский пытался вырваться из цепких лагерных колючек, уезжал из Игарки, но нигде, даже на целине, не мог нормально жить, потому как над ним, управляя его судьбой, постоянно висела эта статья — 58 п. 6, шпионаж. «Лагерник» — он видел это в глазах кадровиков, «лагерник» — так обращался к нему ненавидевший его начальник пожарной охраны Фефелов Тимофей Михайлович. Кочановский вернулся в Игарку в 1956 году. С трудом, но устроился в пожарку. Когда пришло время, попытался реабилитироваться. И с трудом добился этого только в 1991-м. Получив справку, с удивлением прочитал, что он, Кочановский Орест Константинович, оказывается, реабилитирован еще в 1955 году.
Поставив себя на место Кочановского и таких, как он (а мы все, в общем-то, одинаковы), можно сказать, что в Игарке бывшему зеку жить было легче. Здесь никто не заблуждался насчет тебя. И ты никого не обманывал. Все знают тебя, как лагерника, и даже это слово, которым можно обозвать каждого второго, не кажется тут оскорбительным. И в этом Игарка не является каким-то исключением. И города покрупнее вырастали, как правило, рядом с тюрьмами, острогами, каторгами. Человек, освободившись из зоны, почему-то не в силах покинуть ее навсегда…
Бирюков Л.А.
Орест Константинович Кочановский.
Кочановский возле бокса пожарного депо в Игарке.
На прогулке с друзьями.
В начало Пред.страница След.страница