Пытку для Самуила Федоровича Абоянцева
придумали легко. У него был туберкулез
тазобедренного сустава. Заставили стоять
на костылях. И здоровый человек не простоит
сутки на ногах, а инвалид второй группы тем
более. Плюс традиционные меры воздействия.
Как написал потом Абоянцев в письме
прокурору, он за 22 дня следствия три раза
имел горячую пищу, около половины этого
времени не имел даже хлеба, а спал всего
четыре ночи.
«...В ночь с 25 на 26 посадили меня на круглосуточный допрос по конвейерной системе: ночь допрашивал следователь Коршунов, с утра 26 — следователь Степанов, вечером — опять Коршунов. При этом требовали одно: написать то, чего я не знаю, чего никогда не было. В ночь на 27 я был доведен до полного истощения сил и, чтобы избавиться от дальнейших пыток, написал по указанию и частично под диктовку следователя заявление на имя начальника НКВД с так называемым „чистосердечным признанием”».
С.Ф.Абоянцева арестовали 2 июля 1937 г. На допросах 4 и 8 июля он все отрицал. Но во второй половине допроса 8 июля – все признал: и что был вовлечен в антисоветскую организацию, и что сам занимался вербовкой. Эта часть протокола написана другим почерком и другими чернилами. Из письма Самуила Федоровича становится ясно, как это произошло:
«Тут же (27 июля. — Прим. ред.) был продолжен протокол допроса от 8 июля, где я подписал несколько ответов, и в заявлении, и в продолжении протокола я дал ложные показания заведомо в том, что:
1.Якобы я состоял в контрреволюционной организации, ложь, никакой организации я не знаю.
2.Якобы меня завербовал Клячин. Этого никогда не было. Никогда не приходилось мне слышать от Клячина разговоры.
3.Якобы любительские квартеты, на которых я участвовал несколько раз, являются ширмой для нелегальных собраний. Этого никогда не было при моих посещениях.
4.Якобы гражданин Клячин давал мне контрреволюционные задания. Этого никогда не было. Якобы я завербовал работников: Шленского Я.Г., Трошина Г.И. Никого я не вербовал, эти люди невинны».
То есть вторая часть протокола допроса от 8 июля была написана и подписана 27 июля. Трудно сказать, зачем следователю нужно было подделывать протокол допроса задним числом, да еще так грубо и очевидно. Но, видимо, какой-то резон был. Если смотреть только архивно-следственное дело, возникает впечатление, что Абоянцев сломался уже на втором допросе, меньше чем через неделю после ареста. На самом деле он продержался больше двадцати дней.
Собственно говоря, из дела даже не вполне понятно, что такого контрреволюционного мог сделать Самуил Федорович, будучи большую часть времени прикованным к постели. «Принимая во внимание тяжелое состояние здоровья и крайне незначительную возможность ходьбы (болезненность), ограничился одним заданием – вербовкой членов».
Вот на этих любительских квартетах, которые были в довоенном Красноярске не редкостью, Абоянцев якобы и занимался вербовкой.
Фантазия следователя была убогой. Дотошности не хватало. Дело в том, что Самуил Федорович Абоянцев, прекрасный хормейстер, директор музыкального техникума и один из основателей филармонического общества (теперь – Красноярская филармония), был любим и уважаем в Красноярске. И у него на квартире часто собиралось множество друзей и учеников. Можно было «раскрыть» такой музыкальный заговор, что после него ни одного музыканта в Красноярске не осталось бы. Впрочем, в НКВД свою ошибку поняли и частично исправили, когда в начале 1938 года арестовали (и буквально через две недели расстреляли) большую часть оркестра городского драматического театра им. Пушкина во главе с дирижером, А.Л. Марксоном. Но это было потом.
24 августа Самуила Федоровича расстреляли. Долгое время его имя было под запретом.
К сожалению, даже в наши дни, во время празднования 75-летия Красноярской филармонии, об одном из её основателей не было сказано ни слова.
Книга памяти жертв политических репрессий Красноярского края. Том 1 (А-Б)