О том, что журналистика профессия опасная, многие труженики пера знали по собственному опыту. Уже одно то, что Сталин назвал печать самым острым идеологическим оружием партии" означало, что, владея этим оружием, можно не только уничтожать других, но и самому попасть под губительный огонь.
Если в начале 30-х годов различные описки и опечатки, вполне естественные в журналистском деле, пока еще оценивались как "халатность" и "притупление чувства ответственности", то начиная с 1936 года формулировки стали намного жестче. Так, приказ редактора газеты "Красноярский рабочий" от 14 февраля гласил: "В № 31 допущена грубейшая политическая ошибка, по существу контрреволюционного содержания. Благодаря своевременно принятым мерам, номер, за исключением нескольких десятков экземпляров, не вышел в свет..."
В итоге наказание понесли линотипист Ельников, старший корректор Ментова, выпускающий газету Шарневский, а ночного редактора Михаила Давидсона, "не проявившего политической бдительности", немедленно освободили от должности заведующего промышленно-транспортным отделом, а через пару месяцев и вовсе от него избавились, от греха подальше...
Вскоре послышались раскаты настоящего грома. Вот о чем рассказал М.Я. Цвейтов (ныне покойный), исполнявший в те годы обязанности ответственного секретаря редакции: - Никогда не забуду тот день, когда арестовали нашего редактора. Понес я сверстанные полосы на подпись редактору, только подхожу к его кабинету, как вдруг дверь открывается, на пороге он сам бледный, трясущийся, глаза опустил... А по бокам двое, ну, эти, из НКВД... Я, понятное дело, в сторонку, в сторонку, тут уж не до полос. Забрали нашего редактора. Что же теперь делать, думаю? Заместителя редактора в те дни не было, а номер ведь обязательно кем-нибудь должен быть подписан. Схватил я полосы и в крайком партии, прямо к секретарю. Пусть, думаю, берет ответственность на себя. Только подхожу к кабинету, а его, как и нашего редактора, тоже выводят двое таких же... Идет, голову опустил. Так в тот раз номер газеты и вышел, никем не подписанный...
К сожалению, фамилию того редактора установить не удалось.
Атмосфера в редакции накалилась до предела. Журналисты опасались каждого своего шага, ночных дежурств боялись как огня. Выговоры за опечатки, перескочившие строчки, прочие неточности сыпались на головы, как осенние листья. О чем писала сама газета, рассказывать не надо. Сплошные "враги народа", "диверсанты и шпионы", требования расправы с ними.
Еще более накалилась кампания по избиению кадров после известного судебного процесса весной 1938 года над участниками так называемого "право-троцкистского блока". Со страниц газеты веяло лютой ненавистью, жаждой крови. 1 марта: "Раздавить гадину!", "Высшую меру наказания!", "Стереть с лица земли!" 4 марта: "Уничтожить сбесившихся псов!", "Враги не будут дышать нашим воздухом!", "Раздавить кровожадных бандитов!", и т.д., и т.д.
Под некоторыми статьями и заметками стоят знакомые фамилии М. Крючков, А. Староватов, А. Стаккатов. Двух первых я хорошо знал. В начале 50-х годов М. Крючков был заведующим отделом писем, а Староватов зав. отделом партийной жизни. Верили ли они в то, о чем писали? Действовали по убеждению или лишь по служебному долгу, приказу, выполняя "указание"? Понимали ли они, что принимают участие в зловещем, кровавом спектакле и что играют в нем роль не просто статистов? Увы, ответа нет и уже не будет.
Минул кровавый 1937-й, потом 1938-й, а репрессии все не утихали. И по-прежнему расплачивались как за свои, так и за чужие грехи журналисты.
"Приказ № 10 от 24 января 1939 г.
Вследствие исключительно безответственного подхода к делу фоторепортера Малобицкого в газете "Крас. рабочий" (№ 15 от 18 января) оказалось напечатанным фото семьи, политически скомпрометированной и репрессированной советской властью.
За проявленную политическую беспечность объявляю Малобицкому строгий выговор. Предупреждаю, что..."
Попутно досталось и Г. Кублицкому, будущему известному писателю, а в то время зав. отделом Севера не проявил, мол, бдительности, не дознался, кого тащит на газетную полосу фоторепортер.
Всевозможные опечатки и неточности, которые при желании всегда можно истолковать как "враждебный выпад" или "идеологическую диверсию", еще долгие годы "аукались" в судьбе журналистов "Красноярского рабочего".
9 января 1944 года в отчете об открытии 9-й Красноярской городской партконференции литсотрудник партотдела Шнайдерман, написав, что на конференции был избран почетный президиум, пропустил фамилии двух-трех членов политбюро ЦК. Это ж надо не помнить наизусть фамилии всех членов политбюро! Ну, тогда получай строгий выговор!
В июле 1946 года редакция получила по линии ТАСС какое-то выступление В.М. Молотова. "Хвост" речи в сутолоке куда-то завалился, при верстке материала никто этого не заметил. Никто, кроме бдительных цензоров из крайкома партии. В итоге ответственный секретарь редакции М. Миронов перестал быть ответственным и вернулся в кресло зав. отделом.
А "ляпы" так и лезли на страницы "Красноярского рабочего" со всех сторон. То вместо "колхоза имени Сталина" появлялось "колхоз смени Сталина", то словосочетание "марксизма-ленинизма" превращалось в "марксизма-ленинимза". Ну, ребенку понятно, что это типичнейшая опечатка! Как набрал наборщик фразу или отлил линотипист строку, так и поехало... А шишки, как всегда, сыпались на голову корреспондента или самого редактора.
О судьбе некоторых журналистов краевой газеты стоит рассказать более подробно.
Шевелев Анатолий Иванович. Родился в 1908
году в Перми. Вместе с отцом, членом партии
большевиков с октября 1917 года, занимавшим
ряд ответственных должностей, все годы
Гражданской войны мотался по фронтам
польскому, сибирскому, врангелевскому...
Писать в газеты начал еще со школьной
скамьи. Сначала читинская молодежная
газета "Боевая смена", потом"Восточный
забайкалец", "Забайкальский рабочий" и,
наконец, "Уральский рабочий", где он
трудился уже заведующим отделом собкоров.
Короче говоря, это был человек, глубоко преданный молодой советской власти, искренне убежденный в том, что он участвует в создании нового разумного общества, построенного на основе братства, равенства и социальной справедливости.
Тем более неожиданным и страшным для него оказалось обвинение в антисоветской деятельности, в том, что он является... японским шпионом. Да одного лишь голословного обвинения человека во всех смертных грехах, без всякого предъявления фактических доказательств, было достаточно для того, чтобы упечь его за решетку.
Сразу после ареста в феврале 1938 года А. Шевелев попал на знаменитые Соловки, отличавшиеся особо свирепым режимом для политзаключенных. Здесь он серьезно подорвал свое здоровье, потерял почти все зубы... Потом, в 1941 году, очутился в Норильске. Летом того же года решением Верховного суда СССР был полностью реабилитирован, но в связи с начавшейся войной "застрял" здесь на долгие шесть лет. Как и другой, ставший потом широко известным по всей стране журналист и писатель Евгений Рябчиков. Ему тоже пришлось побывать в шкуре "врага народа".
Оба уже тогда, в годы войны, начали сотрудничать в газете "Красноярский рабочий". С мая 1947 года А. Шевелев спецкор, затем зав. отделом информации и, наконец, ответственный секретарь редакции. Отдав краевой газете почти двадцать лет жизни, он скончался в мае 1971 года.
Ползунов Михаил Петрович. Работал в
саратовской газете "Коммунист". В 1938 году
все журналисты во главе с редактором были
объявлены "польскими шпионами" и брошены
в тюрьму. Так М. Ползунов попал в Норильлаг.
Затем пожизненное поселение в Нижнем
Ингаше. После смерти Сталина последовала
долгожданная амнистия. Сначала работал в
районной газете "Победа", затем многие
годы был собкором "Красноярского рабочего"
в Канске.
Кирьянов Василий Васильевич. Родился в 1910 году в большом русском староверческом селе Усень-Ивановское, в Башкирии. Путь в журналистику начал с заметок в "Пионерской правде", а потом уже и в штате молодежной газеты "Комсомолец Башкирии". Газета выходила на трех языках башкирском, татарском и русском. И все руководство трех изданий было арестовано. Обвинение "попали под влияние", "стали пособниками троцкистов", были членами "молодежной антисоветской организации" в Уфе. Приговор 10 лет лагерей. Через два года Москва разобралась и отменила предъявленные обвинения. В. Кирьянов переехал в Красноярск, возглавил сельхозотдел в краевой газете. Отсюда ушел на фронт с артполком, закончил войну в Праге. Вернулся в Красноярск, многие годы работал ответственным секретарем, заместителем редактора.
Аграновский Абрам Давидович (глава
знаменитой журналистской династии. Старший
сын Анатолий прославил в свое время "Известия",
младший, Валерий, "Комсомольскую правду").
Родился в 1896 году в селе Мены Сосницкого
уезда Черниговской губернии. Вырос,
выучился на врача. А потом, как это часто
бывает, его неудержимо потянуло в
журналистику. Перед Великой Отечественной
работал в газете "Коммунист" в Харькове.
Уже тогда выпустил первую свою книжку "Записки
журналиста". Потом "Известия", "Правда".
Судьба благоволила к нему, успел написать
еще пару книг.
И вдруг арест в 1937 году. В обвинительном заключении было сказано: "Изобличается, как член троцкистской организации". Приговор 10 лет лагерей плюс пять лет поражения в правах. Попал в Норильск. К счастью, разрешили работать по специальности врачом.
В июле того же 1937 года была арестована и выслана сначала в Сегежу (Карело-Финская ССР), а потом в Карагандинский лагерь и жена "врага народа" Фаня Абрамовна Аграновская.
В своей книге "Последний долг" самый младший из Аграновских, Валерий, вспоминает, как он и старший брат Анатолий остались в московской квартире одни, как пытались вызволить из лагеря ни в чем не повинного отца. Им даже удалось попасть на прием к председателю Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинину. Тот выслушал их, сочувственно кивая головой. Сочувственно, потому как у самого жена тоже сидела в лагере как "враг народа". Возможно, "всесоюзный староста" и помог, потому что в первый год войны дело А.Д. Аграновского было прекращено "за недоказанностью участия в совершении преступления и исчерпании всех возможностей это доказать".
Попутно приведем один любопытный документ рапорт начальника санотдела Норильлага Золотарева. "За отличную работу в лагере, говорится в рапорте, прошу разрешить оставить за врачом Аграновским телогрейку первого срока носки в связи с выбытием его из лагеря". На рапортерезолюция: "Оставьте. Еремеев". И дата12 сентября 1941 года. Да, новая телогрейка тогда это как дубленка сегодня...
В октябре А. Аграновский, все еще числящийся врачом Норильлага, прибыл пароходом в Красноярск, однако еще несколько месяцев просидел здесь в тюрьме, пока окончательно разобрались с его делом (шла война!). Освободившись, в 1942.43 годах работал в санчасти Норильлага на станции Злобино, одновременно сотрудничал в "Красноярском рабочем". Почти весь 1946 год трудился непосредственно в штате краевой газеты. Потом уехал в Москву, стал работать в журнале "Огонек", но по-прежнему часто приезжал в Красноярск, издал здесь книгу очерков о Минусинском районе.
Умер Абрам Давидович внезапно, будучи в командировке, в июне 1951 года.
Лоренц Курт Эмильевич. Родился в 1910 году в Саратове. Отец, Эмиль Карлович инженер, мать переводчица. До войны, как и тысячи других советских немцев, проживали на Волге, в автономной республике. Когда Курт подрос, то узнал про отца любопытные подробности. Оказывается, в годы первой русской революции 1905-1907 годов Эмиль Лоренц был членом подпольного кружка, участвовал в распространении листовок и прокламаций. После поражения революции бежал в Германию, а в 1909 году, когда все утихомирилось, вернулся в Саратов.
В 1927 году, 17-летним, Курт вместе с родителями побывал в Германии, в г. Фридберге, у родственников матери. Потом ему припомнят эту поездку...
После школы Курт поступил в оперную студию, получил диплом певца и преподавателя, переехал в Москву, стал работать солистом областной передвижной оперы ВЦСПС. Потом порывает с оперным искусством (потерял голос) и уходит в журналистику. Сначала трудится в газете "Московский строитель", потом служба в армии, потом два года работы в журнале "Огонек". По договору с "Детиздатом" пишет книгу "История вещей".
И здесь в его жизни произошел трагический перелом. По чьему-то злому навету молодого, подающего надежды литератора и журналиста арестовывают. Это был 1941 год, год начала войны с фашистской Германией. Приговором ОСО (Особого совещания) его бросают в Унжлаг на восемь лет. Кто побывал в таких лагерях, знает, что это такое: изнурительный труд, бесконечные издевательства, существование впроголодь... Лишь крепкое от природы здоровье спасло его.
А потом шестилетняя ссылка в Красноярский край. Боже мой, чем он только не занимался, чтобы прокормиться и выжить! Сколотил крохотную концертную группу и выступал с ней в селе Мотыгино тогдашнего Удерейского района. Там же работал художником в артели "Победа". Потом строил лодки и катера...
Смерть Сталина, смена политического руководства в стране принесли некоторую оттепель и на Енисейский Север. Появилась возможность перебраться в Енисейск. Здесь в течение двух лет Курт Лоренц работает режиссером кукольного театра в клубе имени Вахитова.
Потом еще один переезд, уже в Красноярск. Работа в краевом театре кукол. Вот тогда-то он и получает на руки долгожданный документ:
Справка
Дело по обвинению Лоренц Курта Эмильевича, 1910 года рождения, пересмотрено Военным трибуналом Московского военного округа 5 апреля 1956 года.
Постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 11 июля 1942 года в отношении Лоренц К.Э. отменено и дело о нем за отсутствием состава преступления прекращено.
Зам. председателя
Военного трибунала ИБО полковник юстиции
Н. Гуринов
Какое-то время К. Лоренц работал в краевом книжном издательстве, в газете "Речник Енисея", а весной 1957 года появился в редакции "Красноярского рабочего". Приняли его на должность литсотрудника отдела культуры и быта. Подписывал он свои материалы псевдонимом К. Ангарский. В память о тех местах, куда он попал не по своей воле... А однажды, в минуту откровенности, поведал молодым журналистам и о своем аресте, и о методах следствия:
- Физически они меня не могли сломить, потому что я раньше много занимался спортом, в частности, боксом. В общем, был здоров, как бык. А следователем у меня была молодая красивая бабенка. Даже очень красивая. Так что она, стерва, удумала. Втолкнут меня к ней на очередной допрос, она томно рассмеется, потом расстегивает платье, оголяет красивые груди и говорит мне: "Наверное, соскучился по женской ласке, и тебе хочется попробовать. Смотри, какая я красивая да аппетитная. Ну, чего ты, дурашка, упрямишься? Подпиши протокол, признай свою вину, тебя скоро и отпустят. И будешь опять баб лапать!" А я молодой тогда был, горячий. Знала, стерва, по какому месту больней бить. Ух, вот вернусь когда-нибудь в Москву и, если повстречаю, убью ее, суку, на месте!
И все дружно поддакивали: такую гадину и убить мало!
Лоренц (Ангарский) ездил в Москву, встал в очередь на получение квартиры (в то время, после XX съезда партии, бывшим москвичам, из реабилитированных, предоставили подобную льготу). И вскоре уехал из Красноярска навсегда.
Устинович Николай Станиславович. Еще в школе умный, начитанный мальчишка
Коля Устинович из села Горелый Борок Нижнеингашского
района пристрастился к сочинительству.
Писал небольшие бесхитростные рассказы об
охоте, рыбаках, различных случаях из жизни
односельчан. В 1931 году 19-летним парнем,
будучи романтиком в душе, Николай Устинович
завербовался на крупную новостройку в
Хабаровске, где стал трудиться в
многотиражной газете "На стройке".
Вместе с другими любителями художественной
литературы, молодыми журналистами
выпустил книжку под названием "Листопад".
Потом переехал на рудник Балей в Читинской
области, стал работать в многотиражной
газете "Забой". Еще позже переехал в
Иркутск, в редакцию газеты "Восточно-
Сибирский комсомолец".
Все шло хорошо до зловещего 1937 года.
20 августа, когда Н. Устинович жил в селе Нижний Ингаш и сотрудничал в районной газете "Победа", его неожиданно арестовали и отправили в Канскую тюрьму. При обыске изъяли все документы, письма, рукописи. "За что? В чем моя вина?" терзался в догадках Николай. У белых не служил. К суду не привлекался. Ни в каких партиях не состоял. Первая же фраза, произнесенная на первом же допросе, сразу все прояснила и обдала спину смертельным холодом: "Следствию известно, что вы занимались изготовлением контрреволюционной антисоветской литературы. Своими произведениями вы мобилизовывали людей на борьбу с существующим строем..."
И в подтверждение обвинения следователь берет книжку "Листопад" и с нажимом читает вслух: "По улице идет глашатай, орет .На собрание!. Раньше было "вече", "мир", "сходка". Решались на миру житейские вопросы. А теперь собрание. Что же решать мужику в наше время? Понуро идет он туда, норовит стать ближе к порогу. Безусый парнишка сидит за столом.
- Я вас спрашиваю: вы за мировую капитализму или пролетарьят? Нас сила! Вот!
И складываются эти слова у мужика в кули вывозимого зерна, туши свиней, коров. - Вишь, осень наступает...
А листопад идет неумолимо, как само Время. Облетают, крутятся листья. Или это крутится улица в перегаре самогона? Нет, близится время холодное, неотвратимое... Тоска, тоска! Листопад..."
. Это вы на что намекаете со своей "тоской"? торжествующий голос следователя срывается на визг. Это про какое такое "холодное" время вы говорите?! ...Позже писатель более подробно раскрыл обстоятельства тех первых "допросов". "Не имея никаких понятий о контрреволюционной деятельности, говорится в одном из документов "Дела", как чуждой моему интеллектуальному укладу, я с негодованием отверг предъявленные мне обвинения... Тогда мне было предложено рассказать, как я "организовал в Забайкалье контрреволюционную писательскую организацию"". Арестованный упорствовал. В ответ следователь заявил, что "вынужден применить иные методы допроса". В первый раз Николай Устинович протокол допроса не подписал. "Это все равно, подпишешь ты или не подпишешь, недобро усмехнулся следователь, десять лет все равно получишь". И далее Устинович описывает, как его, полуодетого, держали в камере при 40-градусном морозе, "довели до состояния полного безразличия", как в конце концов он был сломлен морально и физически и подписал то, что ему подсунул следователь.
В обвинительном заключении было сказано, что "Устинович Н.С. является участником контрреволюционной антисоветской группы, занимающейся изготовлением и сочинением контрреволюционной антисоветской литературы, направленной на дискредитацию мероприятий, проводимых партией и правительством", что он эту самую литературу нелегально распространял среди населения и полностью в том сознался. Приговор гласил: десять лет в исправтрудлагере. Им оказался Унжлаг НКВД в Горьковской области.
В 1942 году, учитывая состояние его здоровья, Устинович был освобожден условнодосрочно, но пятно так и осталось на всю жизнь. Уже в 1951 году, после очередного ходатайства Н. Устиновича, теперь уже известного сибирского писателя, одного из создателей Красноярской писательской организации, на свет появилось еще одно "Заключение по архивно-следственному делу № 10244": "По сообщению УМГБ Красноярского края Устинович Н.С. среди своего окружения высказывает недовольство высокими требованиями, предъявляемым партией к советским писателям, с антисоветских позиций критикует конференции и пленумы, проводимые Союзом советских писателей".
А посему "в снятии судимости отказать". Ведь признал в свое время, что был осужден за антисоветскую деятельность? Признал! Подписал протокол допроса? Подписал! О чем тогда разговор?
С июля 1943 года Н. Устинович был литсотрудником газеты "Красноярский рабочий", а с июня 1945 по апрель 1949 его собкором. Потом, став профессиональным писателем, по-прежнему заглядывал в редакцию краевой газеты, приносил очерки, рассказы. Здесь я, тогда еще молодой сотрудник, и познакомился с ним. А после несколько лет жил в одном с ним доме по ул. Красной Армии, 20.
Всего четыре месяца не дожил Николай Станиславович до своей полной реабилитации. В ноябре 1962 года скончался, а в феврале 1963 года на свет появился документ, свидетельствующий об "отсутствии в его действиях состава преступления"...
...Почти все перечисленные выше журналисты
трудились в "Красноярском рабочем" в
годы, когда газету возглавлял В.Ф. Дубков. На
некоторых из них все еще оставалось клеймо "врагов народа". Конечно, редактор
рисковал, приютив их под своей крышей.
Однако благоволил к ним, потому что внутренним
чутьем угадывал: никакие они не враги,
никаких прегрешений за ними не было и нет,
все они пострадали безвинно. Как пострадал
в пору своей юности он сам, когда областная
газета "Молот" Ростовской области
обвинила молодого редактора многотиражки
местного отделения железной дороги, "сына
подрядчика, классово чуждого элемента" в
антисоветской деятельности. Тогда В.Ф.
Дубкова исключили из партии. И если бы не
заступничество и поручительство
начальника политотдела управления
железной дороги А. Кузнецова, жизнь Валентина
Дубкова могла бы круто пойти под откос.
Здесь рассказано о судьбе репрессированных журналистов лишь одной краевой газеты. А сколько таких людей было в городских и районных газетах края?..
К.Ф. Попов
Книга памяти жертв политических репрессий Красноярского края. Том 2 (В-Г)