Вся страна ликует и смеется,
И весельем все озарены
Потому что радостно живется
Детям замечательной страны
(слова популярной советской песни)
Жаркое
лето 1936 г... Связанные родственными узами четыре семьи решили провести
воскресный день на острове Отдыха, порадовать детей, искупаться, позагорать.
Переплавились на остров плашкоутом (моста в те годы еще не было). Он приставал к берегу у самого дома, нужно было только перейти улицу и спуститься к воде. Жили все на первом этаже двухэтажного деревянного дома на углу улиц Сурикова и Дубровинского, занимали пятикомнатную квартиру. Каждая семья имела по одной комнате, в пятой жила незамужняя тетя Шура.
Остров был любимым местом отдыха горожан. Деревья, заросли черемухи, благоухающее разнотравье и цветы – анемоны, незабудки, лилии, даже жарки и кукушкины слезки. Вода в Енисее была чистая, теплая. Красота…
Славный получился денек. Быстро управившись с привезенной в корзинке провизией, отдыхали, радовались, глядя на резвящихся детей. Кому-то пришла в голову мысль – сфотографировать ребятишек всех вместе, благо и любитель-фотограф был в их компании – дядя Сережа. Нашли большой пенек, на него усадили младших ребятишек.
Никто не мог тогда и представить себе, что это будет последняя совместная детская фотография в их жизни, что вскоре судьба разбросает их в разные стороны.
Наступивший 1937 г. принес в семьи много горя. Кончилось безоблачное, беспечное детство, теплое семейное гнездо было безжалостно разрушено карательными органами.
Первым, 16 августа был арестован отец Марины – маленькой девочки, сидящей на пеньке слева (автора этих строк) Георгий Ильич Трошин.
Был он известным в городе музыкантом, руководителем оркестров народных инструментов, солистом-балалаечником. Занимался также и работой по своей профессии – был начальником партии землеустроителей.
Об отце я уже писала во II томе Книги Памяти. Отец очень меня любил, баловал подарочками. Из командировок по землеустройству он всегда присылал мне ласковые письма. Эти письма я до сих пор храню как семейную реликвию.
В сентябре я должна была пойти в 1-й класс. Родители готовились к этому событию, но не довелось им вместе отвести меня в школу. Повела мама, поникшая, убитая горем.
26 октября папу расстреляли. Узнали об этом официально мы только в 1989 г. Долгие годы жили надеждой…
Отец
моей двоюродной сестры Гали – девочки, сидящей на пеньке справа, Михаил
Васильевич Лисовский был арестован 16.10.1937 г. Веселый, энергичный,
талантливый человек, бывший речник, занимавшийся последние перед арестом годы
режиссурой в клубах города. Заядлый столбист, спортсмен. О нем я тоже писала во
II томе Книги Памяти.
Расстрелян он был 13.11.37 г.
Жена его Антонина Ильинична, сестра моего отца, окончила вокальное отделение Народной консерватории, пела на концертах, по радио, в хорах. После ареста мужа стало не до пения, нужно было срочно менять профессию. Она закончила бухгалтерские курсы и в дальнейшем работала бухгалтером.
У их дочери, Гали, рано проявились музыкальные способности, и родители начали учить её игре на фортепиано у частного педагога. Занятия эти, конечно, прекратились после ареста отца. Галя, моя одногодка, тоже в сентябре пошла в 1-й класс. Но недолго мы проучились в этой школе. Мамы наши, опасаясь ареста, увезли нас подальше от Красноярска в Ростов-на-Дону, к дальней родственнице-старушке. Это было разумное решение. НКВД, особенно в последние месяцы 1937 г., выполняя указания свыше, арестовало в городе многих жен «врагов народа» и мамы могли попасть в их число, а мы с Галей оказались бы в детдоме.
В Ростове они с трудом устроились на работу. Жили мы там крайне бедно,
снимали маленькую комнатку-веранду. Две железные кровати и главное украшение –
«шкаф» из составленных друг на друга неструганых ящиков из-под мыла. Основное
меню – постный борщ и перловая каша, приготовление которой мы с Галей быстро
освоили. Но даже в тех трудных условиях мамы несколько раз устроили нам праздник
– сводили на галерку в театр.
Говорят, беда не приходит одна. Впереди нас ждало новое испытание – началась
война, мы не смогли эвакуироваться, стремительно наступавшие немцы догнали нас в
дороге. Много было пережито: голод, бомбежки, арт-обстрелы…
После освобождения, в 1944 г. вернулись в Красноярск. Снова у мам начались мытарства с работой. Теперь к клейму – жены «врагов народа» добавилось новое – были в оккупации.
Сталин, прохлопавший начало войны, уничтоживший перед этим лучших армейских командиров, виновный в том, что страна в первые годы войны не смогла оказать немцам должного сопротивления, считал всех оставшихся на оккупированной территории предателями, пособниками фашистов. Попали в их число и наши мамы и мы с Галей – дети одиннадцати лет.
Мама, прожившая долгую жизнь, от чувства унижения и страха так никогда и не избавилась. Кроме мужа и оккупации за ней числился и такой «грех» – родители ее были столбовыми дворянами. Отец, кадровый военный, подполковник, солдат любил и уважал и когда в гражданскую войну его хотели расстрелять, они не дали, стали грудью на его защиту.
Сейчас вот дворянским происхождением гордятся, а в те годы это было как Каинова печать. Во время очередной волны репрессий маму увольняли с работы, хотя она всего-навсего работала машинисткой.
В общем, чувствовали мы себя постоянно изгоями общества. Помню такой случай. В 9-м классе пришел к нам новый учитель астрономии. В первый же день, увидев мою фамилию, он спросил, не дочь ли я Георгия Ильича, где он, что с ним? Оказывается, отец учил его игре на балалайке, и он юношей играл у него в оркестре. Класс затих. А я, вся сжавшись в комочек, прошептала, что папа арестован. Прошло столько лет, а я до сих пор помню пережитое в те минуты ощущение боли, униженности.
Впоследствии учитель стал известным в городе физиком-ученым, но балалайку не забывал, играл на концертах (влияние отца на многих музыкантов сохранилось на долгие годы).
И еще. После школы я поступала в пединститут на литературный факультет. Конкурс был большой, но я хорошо сдала экзамены и не сомневалась, что попаду. Однако в списке принятых меня не оказалось. В комиссии мне сказали, что дочери «врага народа» в пединституте не место. Как я добралась домой – не помню, был такой нервный срыв – еле отходили.
Мама пошла к директору пединститута Райскому, но это было напрасное унижение. Встретил он ее холодно, сделал вид, что видит впервые, отказал, конечно. А ведь он бывал в нашем доме в гостях. Сестра отца, Александра Ильинична (т. Шура), работала в пединституте на кафедре химии зав. лабораторией. В августе 1937 г. ее уволили, как политически неблагонадежную, хорошо хоть не посадили.
Рано мне довелось познать цену человеческой подлости, жестокости.
И в комсомол в институте (окончила ЛТИ) я не вступила по той же причине – не захотела, стоя перед принимавшими, доказывать, что достойна звания комсомолки, хотя и дочь «врага народа».
Но вернемся к детской фотографии. Юра, Наташа, сидящие на пеньке, и стоящая справа, Елена – дети маминой сестры тети Зины.
Отец
их, Михаил Александрович Михайлов, родился в 1895 г. в г.Полоцке (Польша),
окончил 4 класса гимназии, где-то еще учился, получив специальность маслодела и
бракера лесоматериалов.
1914–1918 годы воевал, дослужился до чина капитана. Был ранен, два раза попадал под газовую атаку немцев. За храбрость награжден двумя Георгиевскими крестами с бантами. Мобилизованный в армию Колчака, был отправлен в Читу начальником железнодорожных строительных работ. Там в 1920 г. родилась его старшая дочь – Елена.
После разгрома Колчака семья попала во Владивосток, откуда пароходом, совершив полукругосветное путешествие, добралась до Польши, надеясь там обосноваться у отца Михаила Александровича. Устроиться там, видимо, не удалось, решили вернуться в Россию, хотя в семье уже было трое детей.
При переходе границы их арестовали, но вскоре выпустили, и они приехали в Красноярск, где жила мама.
03.09.37 г. Михаил Александрович также был арестован по необоснованному обвинению в том, что является членом к/р, диверсионно-шпионской организации. В это время он работал главным бухгалтером Красноярской базы «Главрыба». Постановлением Особого Совещания при НКВД СССР 22.12.37 г. приговорен к заключению в ИТЛ сроком на 10 лет, с правом переписки.
Срок
отбывал в Каргопольском трудовом лагере Вологодской области. Работал первые годы
на лесоповале, потом в бухгалтерии, благодаря чему и выжил. Был освобожден
02.09.47 г. без права проживать в городах и районных центрах.
Жена его, нигде не работавшая, занималась воспитанием детей. Родилась Зинаида
Григорьевна в 1900 г. в Киеве, окончила гимназию с французским уклоном. Когда
арестовали мужа, стал вопрос – на какие средства жить, но раздумывать пришлось
недолго.
31.10.37 г. ее арестовали, обвинив в том, что «знала о к/р, шпионской
деятельности своего мужа Михайлова М.А. и о враждебных настроениях к Соввласти,
это скрывала от органов следствия».
15.08.37 г. вышел оперативный приказ № 00486, подписанный генеральным комиссаром государственной безопасности СССР Ежовым, в котором говорилось: «С получением настоящего приказа приступите к репрессированию жен изменников родины <…>, начиная с 01.08.36».
Аресту подлежат жены, «знавшие о к/р деятельности осужденного мужа, но не сообщившие об этом соответствующим органам власти».
Аресту не подлежат «жены осужденных, разоблачившие своих мужей». (довелось мне как-то читать донос такой «жены» на мужа – отвратительное впечатление).
Постановлением Особого совещания при НКВД СССР 02.07.38 г. Зинаида Григорьевна была приговорена к заключению в ИТЛ сроком на 3 года. Срок отбывала в женском лагере на станции Яя Томской области. О детях тоже «позаботились» – Юру и Наташу отправили в детдом Казахстана.
Детские дома были переполнены детьми арестованных родителей и, несмотря на то, что открывались новые, мест не хватало. Чтобы как-то разгрузиться был издан указ о том, что родственники арестованных могут оформить опекунство и забрать их детей из детских домов. В Красноярске у нас оставалась одна тетя Шура, она долго хлопотала и, наконец, в 1939 г. ей удалось забрать из детдома Юру и Наташу.
Елена, окончившая в 1937 г. школу, поступила в Томский университет. Когда родителей арестовывали, она была в Томске и ее, слава Богу, не тронули. Но без помощи родителей учиться там она не смогла, пришлось институт бросить и переехать к нам, в Ростов.
Закончив в Ростове заочный двухгодичный учительский институт, она была направлена в село Октябрьское Ростовской области. Туда же, после освобождения в 1940 г. приехала ее мама с Юрой и Наташей.
Но их спокойная жизнь продолжалась недолго, началась война.
За месяц до ее начала Елена вышла замуж за учителя немецкого языка, работавшего в той же школе. Его родители также были арестованы в 1937 г. и, по-видимому, расстреляны (отец был главным инженером какого-то крупного завода в Ростове).
В первые же дни войны Виктора забрали в армию и вскоре связь с ним прервалась. На все запросы жены был дан один ответ – пропал без вести. Вслед за ним мобилизовали и Юру, ему только-только исполнилось 18 лет. Страшно вспоминать день, когда пришла похоронка, бедный Юрочка, так ничего хорошего не увидевший в жизни, погиб на Курской дуге, защищая Родину, Родину, так сурово разрушившую родительский дом.
Так же, как и мы, тетя Зина, Елена и Наташа остались на оккупированной территории и пережили в связи с этим много невзгод.
И,
наконец, о девочке, стоящей на фотографии слева. Галя была дочерью маминой
сестры тети Тани. Отец Гали, Александр Иосифович Фишер, родился в 1897 г. в г.
Новый Сад (Югославия) в немецкой семье.
Учебу в университете прервала первая мировая война. Служил поручиком в австрийской армии, попал в плен, вместе с другими военно-пленными австрийцами был этапирован в Красноярск.
Сначала их разместили в казармах военного городка под охраной, но впоследствии охрану сняли и стали использовать военнопленных на разных работах. Например, группа австрийцев, живших в бараках в районе Столбов, занималась лесозаготовками. Среди них, видимо, были альпинисты – по воспоминаниям А.Л. Яворского, они обучали столбистов приемам скалолазания.
Чем занимался в те годы Александр Иосифович Фишер, неизвестно. Человеком он был образованным, полиглотом, знал несколько языков.
В 1921 году он познакомился с Татьяной, и вскоре они поженились. Ей только-только исполнилось шестнадцать лет, а ему шел двадцать третий год. Это была красивая пара.
В 1922 году они уехали на родину жены, в Киев. На Украине в это время был страшный голод. Чтобы как-то продержаться, Александр работал сапожником, а Татьяна – на консервном заводе. Вскоре у них родилась дочь Галя.
В 1931 г. они переехали в Краматорск, где Фишер работал переводчиком у специалистов-иностранцев на строительстве завода. Кроме того, он преподавал и занимался переводами в машиностроительном институте.
01.09.33
г. Александр Иосифович был арестован, 15.02.34 г. Судебной Тройкой Коллегии ГПУ
УССР по ст.54-6, 9 УК приговорен к 10 годам ИТЛ.
Жена, надеясь доказать его невиновность, поехала хлопотать в Москву, даже попала к Калинину. Единственное, чего она добилась – это права переписки. Ей сообщили, что муж находится в Сиблаге, и она с Галей переехала в Красноярск, ближе к мужу. В начале 1936 г. Фишера привезли в красноярскую пересыльную тюрьму на ст. Енисей. Там, в ожидании открытия навигации по Енисею, в вагонах содержали заключенных. Здесь и состоялась последняя встреча Татьяны с мужем. Встретил её изможденный, потерявший всякую надежду человек. При расставании он сказал, что, если она встретит достойного человека, который будет хорошо относиться к Гале, пусть выходит замуж. Она еще молода. А он вряд ли вернется.
25.07.36
г. Фишер вместе с другими заключенными на баржах был отправлен в Норильск.
Предчувствия его оправдались. В Норильске тройкой НКВД КК он, якобы, за а/с
агитацию среди заключенных 31.10.37 г. был приговорен к высшей мере наказания –
расстрелу. Расстрелян в Норильске 18.12.37 г.
И еще об одной семье, хотя и не связанной с нами родственными узами, но очень
близкими друзьями родителей, мне хотелось бы рассказать.
Сергей Капитонович и Вера Митрофановна Поповы жили неподалеку от нас и часто
бывали у нас в доме. Сергей Капитонович увлекался фотографированием, это он
сфотографировал нашу детскую компанию на пеньке. В Красноярск они попали во
время гражданской войны, до этого жили в Казани. Удивительно гармоничная,
любящая друг друга пара. Своих детей у них не было, наверное, поэтому они так
привязались к нам, ребятишкам.
Сергей
Капитонович окончил Казанский университет, работал в плановом отделе конторы
водного транспорта ГУСМП. 23.03.37 г. был арестован, обвинен в
шпионско-диверсионно-вредительской деятельности, направленной на срыв освоения
Севера. 12.11.37 г. тройкой УНКВД КК приговорен к расстрелу, 13.11.37 г. –
расстрелян.
Вера Митрофановна, работавшая машинисткой в конторе «Автогужтранспорт» по доносу сослуживицы 29.04.38 г. тоже была арестована. Шпионаж, недовольство Советской властью – вот далеко не полный перечень обвинений ей предъявленных. В тюрьме она просидела около го-да. 27.03.39 г. была освобождена за недоказанностью вины.
С грустью и горечью я смотрю на эту нашу детскую фотографию, на веселые лица ребятишек, не подозревающих, что детство скоро закончится.
Вспоминаю атмосферу тепла, доброты, внимания к детям, царившие в нашем доме. Помню, как родители, собираясь на концерт или в театр, иногда и нас «выводили» в свет. Как шились кос-тюмы к спектаклям, маскарадам. В доме у нас постоянно бывали друзья, сослуживцы, так или иначе связанные с искусством (большинство из них также были репрессированы).
А какие веселые елки устраивались родителями, какие славные были подарки! Красавицу елку обычно ночью привозил из леса дядя Миша Лисовский. Ставили ее всегда в нашей комнате. Долгие годы елки были запрещены как религиозный пережиток, поэтому в комнате закрывались ставни, плотно занавешивались окна (не дай Бог кто-нибудь увидит, донесет!).
Нам с Галей было по 5 лет, когда, постукивая палкой, с мешком и лыжами за плечами, к нам пришел дед Мороз. Галя, испугавшись, пустилась в рев, не узнала своего папы!
В последнюю нашу елку 1936 г. нас и друзей-ребятишек нарядили в маскарадные костюмы, мы с Галей были матрешками. Была чудесная фотография компании в костюмах, сделал ее, как всегда, дядя Сережа – увы, она где-то затерялась. Заранее мы, дети, собирались за большим столом в кухне и клеили из цветной бумаги елочные украшения, цепи (хотя и они были запрещены, как символ рабства).
Сколько запретов действовало в те годы! Н.К. Крупская, неизвестно почему взявшая на себя миссию главного цензора страны, определяла какие книги следует читать пролетариату, а какие следует изъять из обращения. В число запрещенных попала даже сказочка про курочку Рябу, посмевшую снести золотое яичко. Большевики жаждали воспитать поколения послушных, стриженных под одну гребенку людей. Шаг влево или вправо соответственно карался. Сейчас все эти запреты кажутся дикими и смешными, а в те годы это было отнюдь не смешно – страшно.
Большевики, разрушая до основания все, что попадалось под руку – обычаи, традиции, веру, семьи, походя разрушили и наше скромное семейное гнездо, не оставив камня на камне. Как следствие жертвами стали дети, ни у одного из нас, в общем-то, по большому счету не сложилась жизнь.
И все это делалось под громкую, ежедневно звучащую по радио песню, которую и мы с Галей, первоклашки, послушно пели со всеми в школьном хоре:
О детстве прекрасном, что дали нам,
Веселая песня звени.
Спасибо товарищу Сталину
За эти счастливые дни!
Помню еще, как в первом классе под надзором учительницы мы намертво заклеивали в учебниках портреты бывших вождей революции Троцкого, Зиновьева, Каменева, ставших неугодными сталинскому режиму.
Спрашивали мам – зачем это, но они строго-настрого наказали нам помалкивать, никого не расспрашивать, а также никому не рассказывать, что наши папы арестованы. Трудно было детским умишком разобраться во всем этом, однако чувство страха надолго поселилось в наших душах. Мы с Галей были слишком малы, чтобы понять, что пап наших фактически увели убивать. А каково было нашим мамам, ночами ожидавшим стука в дверь...
В этой главе я хочу рассказать о судьбе сестер-школьниц, ставших вместе с родителями жертвами Большого террора.
Семья жила в Красноярске, в небольшой квартире на ул. Сталина, 1. Ко времени, о котором пойдет речь, три взрослых сына уехали из Красноярска и жили самостоятельно, с родителями оставались только дочери Валя и Галя.
Глава семьи Павляк Ян Блажеевич родился в 1891 г. в Польше, в крестьянской семье, сосланной в Сибирь царским правительством (отец в сердцах поджег усадьбу пана).
Сведений о его образовании найти не удалось. Работал в речном пароходстве, плавая на Север на разных пароходах, сначала матросом, потом боцманом, лоцманом и, наконец, I штурманом. Был женат на женщине, имеющей трех сыновей от первого брака. Ребят он усыновил и вообще относился к ним, как к родным детям. Вскоре появились и общие дети – дочери.
По
Ленинскому призыву в 1924 г. Ян Блажеевич вступил в ВКП(б), партии был
бесконечно предан, искренне верил всем обещаниям большевиков, соответственно и
детей воспитывал.
Когда в 1935 г. его исключили из партии по обвинению в связях с троцкистами и заграницей (он действительно написал письмо сестре в Польшу), сильно переживал, но взглядов своих не изменил.
Последние годы он плавал лоцманом на пароходе «Ян Рудзутак» (позднее переименованном в «Марию Ульянову»). Когда дочери немного подросли, нередко брал их с собой во время школьных каникул. Зимой, когда навигация кончалась, преподавал в речном техникуме.
В 1936 г. во время последней в жизни Яна Блажеевича навигации, на пароходе «Ян Рудзутак» посетил Заполярье первый секретарь крайкома П. Акулинушкин с уполномоченным комитета партийного контроля Т. Хавкиным и свитой. Борт парохода ярко украсили их портретами, лозунгами, транспарантами. В населенных пунктах, мимо которых проплывал пароход, устраивались показушные, радостные встречи. Над пароходом пролетел самолет с секретарем горкома Игарки В. Остроумовой, сбросивший вымпел с приветом от тружеников Игарки.
14.02.37 г. ночью к Павлякам явились работники НКВД, разбудили перепуганных девочек, обыскали квартиру, затолкали отца в «черный ворон», стоявший во дворе, и увезли его с собой. Больше его никто не видел. Жене и дочерям, кинувшимися с плачем вслед, сказали, что завтра отец вернется. В эту же ночь были арестованы еще несколько работников пароходства.
18.04.37 г. Ян Блажеевич Выездной сессией Военной Коллегии Верховного суда СССР был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Расстрелян в тот же день.
Обвинение: участие в антисоветской троцкистско-зиновьевской организации, террористическая пропаганда и подрывная работа на водном транспорте с целью развала флота и срыва государственных перевозок.
Мама девочек, Павляк Мария Георгиевна, родилась в Одессе в 1890 г. в крестьянской семье, сосланной в Сибирь царским правительством. Жили бедно и вынуждены были отдать дочь в услужение к купцам Гадаловым. Сначала она была девочкой на побегушках, затем горничной. Вышла замуж 16-ти лет, Гадаловы дали ей хорошее приданое и поселили молодую семью в отдельном флигеле. Один за другим родились три сына. О судьбе их отца сведений нет, вроде бы он погиб на фронте в войну 14-го года.
Несмотря на то, что Мария Георгиевна окончила всего 2 класса, женщиной она была на редкость энергичной, активной. С ее помощью во дворе дома была устроена детская площадка, посажен садик, цветы, организована самодеятельность. Выступали не только во дворе, но и в клубах города (она сама и все ее дети хорошо пели). Всячески старалась и детей приобщить к общественной жизни, культуре.
После ареста мужа-кормильца она стала зарабатывать на пропитание шитьем.
Дочери учились в школе, Валя в 8-м классе и музшколе (по классу виолончели),
Галя – в 4-м. Отношение к ним в школе с арестом отца резко изменилось. Их
перестали вызывать к доске, сверстники всячески издевались, называли шпионками,
дергали за косы и пр. Валю исключили из комсомола, а с Гали перед всем классом
сняли пионерский галстук.
Валя, в конце концов, школу бросила, не выдержала. В музыкальную школу все еще ходила, там не знали об аресте отца. Она стала искать работу. Помогли знакомые, устроили секретарем в Крайпотребсоюз.
Так на ее крошечную зарплату и заработки матери они и жили до того рокового октября. Долгое время носили отцу в тюрьму передачи. Их принимали (хотя отца давно уже не было в живых).
10.10.37 г. в их дворе вечером опять появился «черный ворон», на этот раз приехали за Марией Георгиевной, ее арестовали и увезли в тюрьму. В приказе № 00486 был пункт «Операцию по репрессированию жен уже осужденных изменников Родины закончить к 25.10.37 г.» В сроки уложились, нельзя было допустить, чтобы жена изменника свободно разгуливала по городу!
28.12.37
г. Особым совещанием при НКВД СССР она, как член семьи изменника Родины была
приговорена к 5 годам ИТЛ. Обвинение: «знала о к/р,
троцкистско-диверсионно-шпионской организации мужа и его враждебном отношении к
партии и правительству – скрывала от органов власти, сама была враждебно
настроена к существующему строю». 25.02.38 г. из тюрьмы Мария Георгиевна была
отправлена в Акмолинское лаготделение (АЛЖИР) Карлага. 28.02.42 г. освобождена,
но документов не получила.
Шла война, и было указание всех освободившихся оставить работать на месте. Жить было негде, она вырыла землянку, в которой и прожила вплоть до 1947 г., когда, наконец, получив документы, смогла уехать в Красноярск. Работала все это время телятницей. Все годы заключения она не имела никаких сведений ни о детях, ни о муже.
Государство, конечно, «позаботилось» и об оставшихся без родителей девочках. Вскоре «черный ворон» вернулся за Галей. Она сидела одна среди разбросанных после обыска вещей и горько плакала (Валя еще не пришла с занятий). Ее затолкали в машину и повезли куда-то. По дороге останавливались, еще подсаживали плачущих детей. Наконец подъехали к 2-этажному деревянному дому, обнесенному высоким забором с колючей проволокой (Ленина, 106), это был приемно-распределительный пункт.
Приняли их женщины в форме с холодными, недобрыми лицами и пустыми, ничего не выражающими глазами. Детей было много, разных возрастов, маленькие кричали, плакали, звали мам, старшие плакали молча. Испуганные, как загнанные в клетку звереныши, дети постепенно становились нервными, агрессивными.
Однажды Галя не выдержала, совершила побег. В туалет во дворе их выпускали по одному, но как-то ошиблись и девочка, оказавшаяся там, помогла ей залезть на забор. Спрыгнув в соседний двор, отбила ступни, но, несмотря на боль, через весь город побежала домой. Добежав до ворот, упала и ненадолго потеряла сознание. Поднял ее дворник, соседи сказали, что Валю тоже куда-то увезли, жалели, но боялись проявить участие. Вскоре за беглянкой снова приехал «черный ворон», побег обнаружили быстро.
В
распределителе Галя пробыла дней 15–20 (точно не помнит), затем с группой детей
ночью под конвоем с собаками их привели на ж.-д. вокзал. Повезли в детдом города
Чердынь Пермской области. Там переодели в серую робу: пальто не по размеру,
мальчиковые ботинки и странного вида шапочки.
Кормили плохо, постоянно были голодными. В 1938 г. определили в школу. Учились
вместе с вольными детьми.
В июне 1939 г. Галю и других детей из Красноярска тем же путем вернули в Красноярск, посадили на пароход «Мария Ульянова» и отправили на Север. Куда, зачем детям не сообщили.
Бедная девочка опять оказалась на пароходе отца, где она знала каждый уголок. Подходила к каюте отца и горько плакала. Поместили детей в закутке у машинного отделения, спали в одежде на металлическом полу, мерзли. Горячей пищи не давали, только сухой паек.
Галя простудилась, заболели зубы. Так, с узелком в руках и перевязанной
тряпкой щекой, раздувшейся от флюса, вышла она на чужой, неприветливый берег и
вдруг услышала буквально дикий крик: «Галочка!» Ссыльные, где-то прослышав, что
привезут детей, высыпали на берег, среди них была и Валя.
Она, рыдая, упала на землю. Потом они долго стояли, обнявшись, плакали, радость
встречи омрачали горестные воспоминания о разоренном доме, мысль о том, что
никогда уже они не увидят родителей.
Валя рассказала сестре обо всем пережитом за эти полтора года разлуки.
Когда она 10.10.37 г. вернулась в дом, ее в квартире поджидали работники НКВД.
Кругом все разбросано, ни мамы, ни сестры нет. С ней началась истерика. Её
затолкали в машину, увезли в тюрьму и бросили в пустую камеру. Согласно приказу
№ 00486 на детей старше 15-ти лет заводилось следственное дело и составлялось
краткое обвинительное заключение. Собирались компрометирующие материалы.
К середине ночи пустая камера стала заполняться кричащими, рыдающими
женщинами. Шум стоял невообразимый, набилось человек 60.
Валя была самой молодой, перепуганной, робкой. Ее спросили, неужели и она
арестована, она ответила, что ее обещали завтра выпустить. Доверчивая девочка
поверила палачам.
На следующий день в камеру поступила новая партия арестованных, в том числе и ее мама.
Всю ночь, проведенную в тюрьме, Мария Георгиевна терзалась мыслями о брошенных на произвол судьбы девочках. Встреча в камере с Валей потрясла ее, ей стало плохо. Узнала она и о том, что Галю тоже куда-то увезли.
Вскоре ее увели, она только успела крикнуть: «Просись в 4-ю камеру».
Когда Валю с группой женщин стали распределять по камерам, она попросила женщину в форме посадить ее в 4-ю камеру, т.к. там находится ее мама. «Ах ты, шпионский выродок» – злобно закричала та и затолкала девочку в камеру с уголовницами.
Дикие вопли, драки, сплошной мат и даже убийство – в такой атмосфере провела Валя два месяца. Спасло ее то, что у женщины, которую все называли «королевой» был 6-месячный ребенок, худой, бледный, неухоженный, больной мальчик. Валя стала его нянькой и очень его полюбила.
Когда камеру уголовниц расформировали, ее перевели в 4-ю камеру, где она снова встретила худую, с ввалившимися глазами маму. Пробыли они вместе всего 14 дней. Потом маму увели и увидеться снова им было суждено только через 10 лет.
Камера № 4 была битком набита арестованными. Спали валетом на нарах, на полу, под нарами. Женщины буквально с ума сходили от страха за судьбу отобранных у них детей. Страшнее всего было ночью, когда их по 2–3 раза вызывали на допросы, с которых они еле приползали, до неузнаваемости избитыми.
Девять месяцев провела Валя в такой обстановке, видя страдания несчастных матерей, их тоску по детям.
Ее жалели, утешали, получавшие передачи подкармливали. В этих нечеловеческих условиях познала она и что такое человеческая доброта. В камере отметили ее 17-летие, подарили кто что мог, угостили.
На первый допрос вызвали только через 5 месяцев, хотя приговор был уже вынесен 09.01.38. Расспрашивали о к/р деятельности отца, его друзьях, знакомых. Она подчас не понимала, что от нее хотят, твердила, что отец был настоящим коммунистом. Грозили, что если она не сознается, отца расстреляют (а его давно уже не было в живых). На втором допросе ей предъявили обвинение в том, что она, якобы, отвозила в Новосибирск для отца какие-то а/с материалы.
Чтобы заставить признаться вставляли между пальцами карандаши и давили с силой.
Боль была нестерпимая, потом вся кисть распухла. Но не били, только заставляли в пустой камере стоять по нескольку часов без воды и еды. На третьем допросе она подписала два почти чистых листа.
Постановлением Особого Совещания при НКВД СССР 09.01.38 Валя как социально опасный элемент была осуждена на 5 лет ссылки в Туруханск. Пароходом «Мария Ульянова» (видимо, этот грузо-пассажирский пароход теперь постоянно использовался для перевозки «живого груза»!) она была доставлена к месту ссылки.
Туруханск в те годы был небольшим селом: маленькая больница, школа, клуб, столовая, магазин и пошивочная мастерская. Местные жители занимались охотой и рыбной ловлей. Работать было негде, да и жить тоже. Одна комната, выделенная вновь прибывшим ссыльным мужчинам, женщинам и подросткам, всех не вмещала.
Но все-таки это была свобода (хотя ежедневно нужно было отмечаться в комендатуре), воздух, солнце и Валя радовалась каждой травинке.
Летом ночевала под лодкой, питалась полевым луком, иногда находила выброшенную рыбаками рыбу. Помогали ссыльные, те, кто получал посылки или, имея деньги, мог хоть что-то купить в магазине. Когда наступили холода, ходила работать по людям, стирала, мыла полы, колола дрова и пр. Там и ночевала. Одежда ее буквально превратилась в лохмотья.
Когда
появилась Галя, проблемы житья и питания стали еще острее. Какое-то время жили у
одинокой старушки, в халупке которая зимой страшно промерзала, потом в
будке-домике для собак. Простужались, болели, голодали.
Галя ходила в школу, там полуголодные дети-дистрофики засыпали на уроках от слабости. Грязные, завшивевшие. Бани не было, да и мыла тоже. Но в школе хотя бы было теплее. Там она и закончила 8 классов.
Как сестры пережили эти страшные годы трудно даже представить. Они очень тосковали по дому, родителям, их постоянно мучил вопрос: «За что?!» Выжить им помогли, наверное, унаследованная от матери твердость характера, терпение и свойственная молодости надежда на то, что когда-то же все это должно кончиться.
Помогали и окружающие, среди них было много людей образованных, интеллигентных. Некоторые до ареста были связаны с творчеством, искусством, культурой.
Маленький клуб поселка был единственным местом, где они могли пообщаться, как-то проявить себя. Организовывались концерты, ставились спектакли. Воистину не хлебом единым жив человек.
Валя участвовала в концертах, играла в спектаклях «Власть тьмы» Л. Толстого и «На дне» М. Горького. Это была хоть какая-то отдушина.
Девочки ждали окончания срока ссылки с нетерпением и надеждой. Шла война, выжить в этих условиях становилось все труднее. В 1943 г., наконец, Валя получила документы, переехала в Дудинку. Галя в этом же году получила свой первый паспорт и сразу же завербовалась в Усть-Енисейскую экспедицию, занимающуюся поисками нефти.
Понимая, что помощи ждать неоткуда, старалась освоить разные рабочие профессии: дизелиста, турбиниста и т.д. Когда в экспедиции создали комсомольскую организацию, Галю таки приняли в комсомол, она стала активной комсомолкой. В экспедиции проработала до 1947 г., потом переехала в Дудинку.
В 1947 г. они узнали, что мама жива и после освобождения вернулась в Красноярск, Галя приехала за ней и увезла ее в Дудинку.
В Красноярске Марии Георгиевне делать было нечего, ей шел 57-й год, она не имела ни жилья, ни работы, лишь клеймо бывшей заключенной, жены «врага народа».
Ни мама, ни дочери друг о друге ничего не знали до 1947 г. Разлука была долгой, за это время девочки стали взрослыми, вышли замуж.
О судьбе отца они по-прежнему ничего не знали. Лишь в 1990 г., наконец, получили официальный документ о том, что их отец расстрелян. Мамы к тому времени уже не было в живых, она умерла в 1967 г.
Говорят, что тяжелые переживания, невзгоды человек постепенно забывает, иначе и жить было бы невозможно. Но сомневаюсь, чтобы сестры смогли когда-нибудь забыть все, что они увидели и пережили в детстве и юности. Счастьем уже было то, что они вообще выжили, что хоть и через 10 лет смогли встретиться с мамой. А ведь многие дети, попавшие в детдома совсем маленькими и получившие там новые имена и фамилии, своих матерей так и не увидели, вышедшие из заключения матери просто не смогли их найти.
Насильственно лишенные родительского тепла и ласки, маленькие сироты вместе со всеми детьми страны должны были благодарить отца и учителя И.В. Сталина за счастливое детство.
Вот что пишет по этому поводу в своей автобиографической повести «Детдом» М.И. Николаев. Он попал в детдом в 5-летнем возрасте, после ареста родителей (впоследствии долго и тщетно пытался узнать свою настоящую фамилию и хоть что-нибудь об их судьбе).
Как-то в детдоме он в чем-то провинился, к нему подошла нянечка и со злобой сказала: «У, гаденыш! Такой же точно, как твои родители – враги народа! Надо бы и тебя, как их, расстрелять».
Я, маленький был, ничего не понял, конечно, но где-то в памяти это засело и потом всплыло. < > Может мое детское сознание поразило непривычное слово – расстрелять, потому и запомнилось. < >
Нам с раннего детства повторяли: вы – самые счастливые дети в мире, никто, ни один ребенок на свете не живет так счастливо, как вы. И никто, когда вырастет не будет так счастлив, как мы, потому что мы окружены заботой и лаской нашего любимого вождя т.Сталина. Нас учат, кормят, одевают, обувают – все потому что нас очень любит Советская власть и т. Сталин лично. < > И мы, конечно, верили всему этому. < > Нам внушали: все кругом враги, враги засылают к нам своих шпионов, чтобы подорвать, погубить нашу прекрасную страну. < > Нам очень повезло, что мы родились в стране, где произошла революция, давшая всему народу счастье».
Все так и было. Сама я в детстве и юности верила всему, что нам вбивали в голову, переживала, когда любимый вождь умер.
Отрезвление наступило не сразу. Лишь постепенно, с развенчанием культа личности, открытием секретных архивов и опубликованием множества материалов о злодеяниях большевистско-коммунистического режима наступил момент истины (увы, далеко не для всех, некоторые до сих пор восхваляют Сталина, мечтают снова «украсить» город его скульптурами и даже восстановить его пантеон на Курейке).
***
По просьбе «Мемориала» сестры написали воспоминания о пережитом, которые я и использовала в этой публикации. Некоторые подробности выяснила и из бесед с Галиной Яновной. Ванды Яновны, к сожалению, уже не было в живых, она умерла в 1996 г. Я не оговорилась. Появившись в «Мемориале», она нам так и представилась – Ванда Яновна.
Когда в 1921 г. в семье Павляк родилась дочь, отец хотел назвать ее польским именем Ванда, но т.к. отношения с Польшей в те времена, мягко говоря, были натянутыми – побоялся. Девочку назвали Валентиной, но отец всегда называл Вандой.
Возможно в память об этом Валя, попав в Туруханск, всем говорила, что ее зовут Ванда. Так и повелось. Мы тоже в «Мемориале» называли ее Вандой Яновной, не знали ее настоящего имени.
Фотографий о том далеком времени у сестер почти не осталось, только те, что помещены в публикации. Да и откуда им взяться, ведь когда их забирали, ничего не дали взять с собой. Не сохранилось у них ни одной фотографии отца. Куда только они ни обращались в надежде найти хоть какую-нибудь – и в ФСБ, и в архив и музей пароходства – все тщетно.
В книге «Россия XX век. Документы. Дети ГУЛАГа 1918–1956 г.» 2002 г., которую я прочитала, начав работать над этой публикацией, помимо множества приказов, указов, распоряжений и циркуляров, касающихся жен и детей «врагов народа» (ЧСИР), есть воспоминания и письма бывших детей ГУЛАГа.
Письма детей, родители которых были расстреляны, загнаны в лагеря, тюрьмы, ссылки, раскулачены, депортированы, читать тяжело.
Дети молили о помощи, надеялись, что, прочтя их жалобы, им хоть немного помогут. Кому только не писали: и Н.К. Крупской и Е.П. Пешковой (бывшей жене М.Горького), но, главным образом, дедушке Калинину и любимому Сталину. Писали о том, что голодают, что на их глазах пухнут и умирают младшие братишки и сестренки, что не имеют ни одежды, ни обуви, чтобы ходить в школу и о многом другом…
Обращаясь за помощью, дети не понимали, что за всей этой вакханалией – коллективизацией, раскулачиванием, организацией голода, жестоким террором стоит зловещая фигура «отца народов». Большевики чтобы утвердиться во власти, создали мощнейший репрессивный аппарат, который все 30 лет сталинского правления без дела не сидел. Как ловкий, опытный кукловод Сталин дергал за ниточки своих марионеток-соратников, заставляя их подписывать списки людей, которые должны были быть арестованы, расстреляны (делил вину). Наблюдая за ними с усмешкой, был уверен, что, дрожа от страха за собственную шкуру, они поддержат любое его беззаконие.
Для устрашения периодически и среди ближайшего окружения проводил «чистки» – неугодных расстреливал, отправлял в лагеря. Однако, и о создании имиджа вождя, пекущегося денно и нощно о своем народе и детях, не забывал.
Чего
стоит его знаменитая фотография с шестилетней Гелей на руках, символизирующая
великую любовь Сталина к детям, и висевшая везде – в учреждениях, школах,
детских домах.
О судьбе родителей Гели знали немногие, отец – Ардан Маркизов, обвиненный в шпионаже и подготовке покушения на Сталина, был расстрелян. Мать вскоре была убита при загадочных обстоятельствах, власти это преступление даже не расследовали. Да разве человек, доведший до самоубийства жену, арестовавший многих ее родственников, жен своих соратников, не пожалевший собственного (старшего) сына, мог пожалеть чужих детей?!
М. Волкова. «Мемориал»
Книга памяти жертв политических репрессий Красноярского края. Том 5 (Л-М)