23 февраля 1932 года ЦК ВКП(б) решил построить в Восточной Сибири завод металлургии и тяжелого машиностроения. По предложению Наркомата тяжелой промышленности предприятие разместили в Красноярске1. В сентябре 1932 года исключили из партии и сняли с должности первого начальника «Красмашстроя », который не смог развернуть стройку. Вместо него назначили Александра Субботина, который в конце ноября с женой и сыном приехал в Красноярск.
Новому
начальнику стройки и директору завода было 32 года. Александр Петрович Субботин
родился 13 мая 1900 года в уральском городе Усолье. Отец работал на солеваренном
заводе и рано умер, оставив сиротами четверых детей. Сашу с сестрой забрала
тетка Меланья, мелкая торговка. С восьми лет он состоял мальчиком на побегушках
при котельщиках. В 15 лет он поступил юнгой на пароход «Авраам». Подростка
потянуло к паровой машине, скоро он стал кочегаром, а от топки перешел в
масленщики. На Балтийском флоте он окончил минную школу, его назначили старшим
машинистом2. В 1917 году матросы избрали юношу председателем судового
комитета.
Затем молодого балтийца закрутили вихри Гражданской войны. В 1918 году он с флотилией из четырех миноносцев ушел на Волгу. Под командованием легендарного Федора Раскольникова участвовал в жестоком бою за Казань. Там он впервые увидел Льва Троцкого. Наркомвоенмор не сходил с капитанского мостика головного миноносца. Стальной корабль прорвался к городской пристани, но вражеские снаряды подожгли нефтяную баржу, осветив одинокий миноносец, потерявший рулевое управление. Тогда всю команду спасли молодые командиры. Они вывели корабль из западни, поочередно запуская то правую, то левую машину. За поворотом реки подбитое судно скрылось в предрассветной темноте. В то утро все жадно закурили, почувствовав себя заново рожденными3.
Затем Субботин сражался под Царицыном, занимался ремонтом боевых судов для похода на Баку. Он был контужен и ранен, а закончил войну двадцатилетним комиссаром эсминца «Войсковой ».
В Баку комиссар познакомился с будущей женой Линой. Игорь Добровольский рассказывал, что его мать родилась в 1889 году в большой немецкой семье мастера буровой установки Зейца. Он был состоятельным человеком, всем детям дал высшее образование. Лина изучала бухгалтерию за границей, окончила Высший коммерческий институт в Берлине.
Вместе с тем вся семья была связана с революционным подпольем. В мятежных 1906–1907 годах в их доме скрывались Орджоникидзе, Киров, Микоян, Шаумян, Джапаридзе и другие кавказские большевики. Серго даже поручал Лине конспиративные задания.
Лина вышла замуж за Ивана Добровольского, у них было трое детей. Затем муж ушел с отступавшими красногвардейцами, пропав на долгие годы военного лихолетья. Она заведовала продовольственным снабжением Бакинской коммуны. Лина не эвакуировалась вместе с комиссарами из-за больного сына. Более того, ей как-то удалось освободить из тюрьмы Анастаса Микояна, хотя подробностей она никогда не рассказывала4. Видимо, не зря Иосиф Сталин спрашивал Анастаса, почему 26 комиссаров расстреляли, а он остался в живых. Сам Микоян оставил по этому поводу маловразумительные записки.
После возвращения красных Лина опять занялась снабжением. Однажды к ней за продуктами для команды явился бравый комиссар Субботин, а в 1922 году у них родился сын Святослав. Скорее всего, она и познакомила мужа с начальником треста «Азнефть» Александром Серебровским. Тот взял моряка к себе на работу. С 1921 по 1923 год Субботин числился во флоте, но управлял строительством на нефтяных промыслах. Затем его направили в Батум, где он замещал управляющего и был начальником отдела эксплуатации и импорта.
Сергей Киров отправил моряка учиться в Ленинградский институт гражданских инженеров, а Серебровский платил ему стипендию. В 1927 году Александра отправили на практику в Новосибирск, так он впервые попал в Сибирь. В 1928 году он досрочно окончил вуз. К тому времени Серебровского перевели в Москву заведовать трестом «Союззолото». Он ввел молодого инженера в состав правления треста и послал в Иркутск управлять капитальным строительством на Куйбышевском заводе.
Субботин был упрямым и настойчивым человеком. В 1931 году у него вышел какой-то конфликт с Восточно-Сибирским крайкомом, где ему объявили строгий выговор за невыполнение плана. Однако Серебровский выручил своего выдвиженца, отправив его в зарубежную командировку. Почти четыре месяца строитель путешествовал по Германии, Англии и Голландии. Там Александр знакомился с организацией производства и ведущими специалистами, приценивался к оборудованию для золотой промышленности.
Сын крупного заводчика Вирта прокатил его на собственном «Юнкерсе». С тех пор Субботин стал мечтать о небе. Красный «коммерсант» вернулся на родину в шляпе, при галстуке и с багажом идей5.
В Красноярске новый директор принял небогатое наследство. Вдоль правого берега Енисея тянулся Московский тракт, а через него перебегали суслики. Как только весеннее солнце подсушило прибрежную степь, Субботин с азартом взялся за дело. 23 июня 1933 года он по русскому обычаю распорядился постелить скатерти с выпивкой и закуской прямо на старом кандальном пути. Перекрестившись после угощения, землекопы взялись рыть котлованы, а каменщики возводить стены цехов. Над повседневной сутолокой стройки медленно вставала тень гиганта тяжелой индустрии.
Советский завод сразу стал походить на помещичью усадьбу, где все сделано своими руками. Директору пришлось строить подсобные предприятия: кирпичный завод, судоверфь, электростанцию и даже радиостанцию и авиаремонтные мастерские. Красмашевцы сами делали себе машины, инструменты, кровати и посуду.
Субботин мечтал вытащить работников из бараков в социалистический город с 70-тысячным населением. Под его руководством заложили Каменный квартал и жилой массив напротив завода (ДК им. 1 Мая). Вскоре там появились свои бани, школы, парикмахерские и фотосалоны.
Субботин заботился о заводских спортсменах, особенно о футбольной команде. Вместе с пасынком Борисом Добровольским и другими 16 заводчанами он научился летать на самолете и получил удостоверение пилота. Авиаторы летали на самолетах У-2 и амфибии Ш-2, а под взлетную полосу использовали пустырь неподалеку от «Красмаша»6.
С легкой руки директора в Красноярске чуть не побежал первый трамвай. Осенью 1935 года он где-то достал 4 трамвайных вагона и начал земляные работы по линии Заводоуправление – Затон. Но ему не удалось раздобыть рельсов. Тем временем некоторые труженики вздыхали о зря потраченных деньгах, считая трамвай барской замашкой. Они свыклись с ежедневными поездками на «Тане-мотане». Паровоз серии «Т» тащил за собой обыкновенные товарные вагоны и платформы. Труба локомотива выбрасывала жирную сажу, оседавшую на лицах и одежде пассажиров. Люди только посмеивались: «Таня плюется»7.
За заводской стеной зеленело общинное картофельное поле. После голодной зимы 1933–1934 годов строители засеяли 1 200, а через год уже 2 750 участков, хотя еще 750 работникам земли не досталось. Тогда Субботин стал хлопотать в крайкоме о выделении дополнительных площадей8.
Индустриальный гигант родился в муках. Многие объекты приходилось переделывать по несколько раз. Фундамент водонапорной башни наспех сложили без цемента. В механосборочном цехе протекала крыша и вода размывала пол, заложенный на мерзлом грунте. В кузнечном цехе отвалилась стена, ее просто притянули стяжками. Главный механик Грачев признался: «Когда начнут работать молота, то я постараюсь не заходить в цех». Подстропильные балки сделали на сварке вместо клепки, но швы лопались даже без нагрузки. Все здания сложили из кирпича третьего сорта. Стены лег- ко пробивались насквозь, а трещины сверху замазывали штукатуркой.
Еще хуже обстояло дело с оборудованием цехов. Нарком Орджоникидзе распорядился обеспечить «Красмаш» электроэнергией, но начальник Золототехснаба Шауфлер отдал турбину другому заводу. Он не выполнил заявку красноярцев на дефицитные материалы и оборудование из-за отсутствия у них денег. Однако снабженец регулярно отправлял им совершенно ненужные механизмы на десятки тысяч рублей9. Поэтому почти готовый механосборочный цех был оборудован на 45 процентов, а цех металлических конструкций – только на 37 процентов10.
Для выбивания средств и оборудования Субботин придумал рекламный трюк. Летом 1935 года он заехал в Москву и договорился там поднять шумиху по поводу пробного запуска вагранки. 7 Ноября заводчане торжественно запустили чугунолитейный цех. Однако в помещении не было водопровода, отопления и канализации. Через пару дней рабочие сняли декорации и стали рыть канализацию. Фактически цех пустили только в августе следующего года, а оборудование там полностью не смонтировали и к началу 1937 года11.
В четвертом квартале 1935 года финансирование «Красмашстроя » урезали на 75 процентов. Субботин записался на прием к первому заместителю наркома тяжелой промышленности Георгию Пятакову. Тот его не принял, но вышел в приемную и сказал, что все указания дал Серебровскому. Начальник Главзолота распорядился отпустить стройке 20 млн рублей на 1936 год, но откровенно предупредил Субботина, что больше 10 миллионов он не получит. Директору нечем было рассчитаться с рабочими. Начальник планового отдела Пульман даже предложил законсервировать завод12.
Летом 1936 года директор все же запустил вторую очередь кирпичного завода, построенного по распоряжению Красноярского крайисполкома. Его построили без проекта и генерального плана. Стены сразу потрескались, а одна даже покосилась. В низкое здание не вошел пресс, пришлось выкинуть из него камнеотделитель. Все оборудование попалось разных размеров. Раввин заявил Субботину, что не будет как попало ставить трансмиссию, поскольку ему дорог диплом инженера. В ответ директор даже стукнул кулаком по столу, поскольку ему был дороже партбилет13.
Александр Субботин с молодых лет был большевиком. Он вступил в компартию в страшном 1918 году перед отправкой на Южный фронт. Матрос прошел сквозь бури гражданской междоусобицы, завоевывая Советскую власть, а она открыла ему дорогу в большой мир. Однако кризис 1933–1934 годов заставил его усомниться в правильности сталинской генеральной линии.
Его стала раздражать политика высоких темпов индустриализации, которую проводили за счет снижения уровня жизни рабочих. Директор говорил близким сотрудникам, что «правительство берет ужасные темпы, от которых все страдают, а потом сдает»14. Он так и не смог смириться с тем, что коммунистов лишили права свободно высказывать свои взгляды. Особенно его возмущали судебные приговоры сомневающимся партийцам и массовые репрессии.
Субботин решил посоветоваться со своим старшим товарищем Александром Серебровским. Тот родился в семье ссыльного народовольца. Еще гимназистом он с головой ушел в бурную подпольную жизнь. В январе 1905 года бунтарь помогал отцу Гапону вывести путиловцев к Зимнему дворцу, затем командовал боевой дружиной, а в Петербургском совете познакомился с Троцким. В Германскую войну Александр легально вернулся из эмиграции и пошел работать в оборонную промышленность, где вскоре стал техническим директором столичного завода Нобеля и получил генеральское звание. После революции Лев Троцкий помог ему вступить в компартию и поручил снабжение фронтов боеприпасами. С тех пор Серебровский прочно обосновался в рядах советской элиты.
Однако старый боевик сомневался в реальности сталинских планов индустриализации. Серебровский познакомился с американским опытом золотодобычи. Но в российских условиях он поощрял старательские артели, которые обходились своими силами, без сложных механизмов. Поэтому начальник Главзолота считал ошибочным решение ЦК ВКП(б) о сооружении машиностроительного завода в Красноярске. В декабре 1934 года он посоветовал Субботину в половину сократить строительную программу, поскольку у треста нет средств15. Первый вариант завода оценивался в 120 млн рублей, затем смету сократили до 70 млн рублей, а вскоре ее урезали еще на 20 млн, в то время как уже строились цеха16.
В марте 1935 года Субботина вызвал нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе и поручил ему соорудить на базе «Красмаша» вагоностроительный завод. Трест «Трансмаш» пообещал крупные инвестиции, с тем чтобы получить первые вагоны к концу 1936 года. Главным инженером проекта назначили Семена Раввина, работавшего в Ленинградском Гипромаше. Конструкторы осмотрели место и спроектировали вагонное производство, предусмотрев реконструкцию уже возведенных цехов «Красмаша».
Однако в декабре 1935 года, накануне утверждения проекта наркомом Орджоникидзе, даже главный инженер красноярского проекта Вагонпрома Борис Добровольский смирился с тем, что в следующем году красмашевцы не сделают ни одного вагона17.
Субботин попросил у Вагонпрома на новый завод 29 млн рублей. Он даже отправил телеграмму в Комиссию советского контроля, чтобы заставить трест выдать деньги. Оборотистый директор решился не делать вагоны, пока трест не даст всю сумму. Трест за два года ассигновал только 20 млн рублей, которые Субботин использовал на нужды своего завода. В 1936 году Вагонпром задержал платежи, тогда вагонную линию законсервировали. В недостроенных цехах мертвым грузом осели более 50 млн рублей.
По совету своего главка директор принялся усердно строить подсобные предприятия. На внетитульные объекты затратили свыше 2 млн рублей. Все работы велись со значительным перерасходом средств. Прорабы и начальники цехов показывали выработку из уже затраченных средств, а оперативный отдел вел двойную бухгалтерию. Заработную плату рабочим и служащим задерживали по 2 месяца, что вызывало текучесть кадров. В первую очередь деньги давали прорабам для строителей, а за больничными, отпускными, расчетом и депонентом выстраивались длинные очереди. Для сохранения рабочей силы вручную вырыли две ненужных канавы, на что ушло 150 тыс. рублей. Часть рабочих пришлось передать на строительство районной ТЭЦ. Там они потеряли льготы золотой промышленности, чем громко возмущались.
Финансовой частью предприятия заведовал Григорий Берлин. До революции он возглавлял акционерное общество «СибирМонгол» в Иркутске. В 1925 году бывший предприниматель бежал в Харбин. Спустя пять лет он вернулся в СССР и до лета 1935 года заведовал финотделом МОСПО. Затем Серебровский рекомендовал его директору «Красмаша».
Ему приходилось скрывать финансирование внетитульных объектов, расписывая суммы по другим статьям. Строительство пионерского лагеря и озеленение промплощадки он провел по счетам жилищно-коммунального управления. Административно-хозяйственные расходы бухгалтер списывал на эксплуатацию цехов, а строительные работы по судоверфи перекладывал на стоимость судов. На его жалобы директор только отшучивался: «Вы старый делец, а все же большой трус. Берите пример с меня, я делаю и не боюсь. Ну и что, если снимут голову»18.
Субботин и Берлин стали платить управляющему банком Колпакову и главному бухгалтеру Связкину за «ценные услуги». В благодарность те закрыли глаза на нецелевые расходы «Красмаша». В 1936 году там истратили 4,5 млн рублей на внеплановые объекты и свыше 500 тыс. рублей на административные расходы,превысив смету на 88 процентов. Только на содержание 20 выездных лошадей для начальников и прорабов уходило по 12 тыс. рублей в месяц. Эти суммы разбросали по другим статьям годового баланса, после чего фиктивный отчет гладко прошел все инстанции, включая столичное правление банка.
В декабре 1936 года инспектор Главзолота Хохлов провел ревизию бухгалтерии и обнаружил, что фонд заработной платы перерасходовали на 22 процента. Но заводские деятели два дня гуляли с ним в ресторане, снизив сумму в отчете до 7–8 процентов, а следом прилетела телеграмма с приказом ревизору срочно вернуться в Москву19.
Субботин пообещал наркомату сделать в 1937 году шесть драг, выполнить программу по паровым машинам типа «Мериль Кроу», котлам, насосам «Вильфлея», построить газоходы, пароходы и баржи. Сверх этого его обязали выпустить тысячу товарных вагонов. Раввин, который к тому времени перебрался на «Красмаш», предупредил директора, что завод не сможет освоить такую большую программу. На это Субботин беспечно ответил: «Выполним половину – и то хорошо»20.
Тем временем в стране назревали грозные события. Вслед за «кировскими
чистками» прозвучало первое предупреждение Субботину. Секретарь горкома Морозов
сообщил в секретной информации, что на закрытых собраниях красмашевцы
разоблачили враждебные элементы на командных постах. Партийцы Березовский,
Мартынов и Численков называли фамилии вредителей и их покровителей, указали на
факты хищений, растрат
и самоснабжения. Но главным криминалом стал младший сын Троцкого.
Доцента Сергея Седова арестовали по «Кремлевскому делу» и выслали в Красноярск. Субботин взял его на завод, чтобы специалист наладил производство речных газоходов. В июне 1936 года Седова снова арестовали.
В августе состоялся первый московский процесс, на котором приговорили к смерти 16 старых большевиков во главе с Григорием Зиновьевым, Львом Каменевым и Иваном Смирновым, противников «кремлевского горца». Перед судилищем по всей стране прошли закрытые партийные собрания.
Бурное собрание состоялось на «Красмашстрое ». Совместный труд, коллективный быт и связь с землей превратили трудовой коллектив строителей в производственную общину. Новостройка впитала все ядовитые конфликты того времени. Сибиряки недолюбливали приезжих москвичей и поговаривали, что «все букеты плывут из Москвы». Молодые специалисты нападали на старых инженеров, которые имели крупные изъяны в биографиях. Работники возмущались низкими заработками, плохим питанием и тесным жильем. Во всех бедах партийцы винили директора Субботина.
В январе он благополучно прошел сверку и получил партийный билет нового образца. Но в феврале он поругался со своим секретарем парткома, который решил уволить всех выгнанных из партии специалистов. После крутого разговора директор покинул заседание парткома, громко хлопнув дверью. Немного поостыв, Субботин подчинился решению партийцев, но его уже вызвали на заседание бюро горкома. Там ему объявили выговор за непартийное отношение и демонстративную выходку.
Погромное собрание открыл новый секретарь Кировского райкома Андрей Губин, сыгравший роковую роль в судьбе Субботина. Он родился в сентябре 1899 года под Саратовом, в 1919 году записался в партию, потом учился в коммунистическом университете им. Свердлова. Его послали на комсомольскую работу в ставропольский край. Там Андрей перебрался под крыло спецслужб. В 1932–1933 годах он стал начальником отдела кадров ПП ОГПУ по Центрально-Черноземной области, но в 1934 году чекиста отозвали на курсы марксизма-ленинизма при ЦК. В октябре 1935 года Губина прислали в Красноярский крайком, где до июня 1936 года его держали рядовым инструктором, а затем направили в Кировский райком. Секретарь затаил обиду на партийных бюрократов и взялся беспощадно громить врагов народа.
Следом за ним встал партиец Цикалов и начал заклинать собравшихся посмотреть большевистским взглядом, нет ли среди них последышей вражеского блока? Не забросили ли они свои грязные щупальца на стройку? Цикалов мечтал расстрелять всех врагов партии и рабочего класса. Он указал на сосланного по делу «Промпартии» начальника техотдела Николая Смирнова и начальника главного механического цеха Николая Грачева.
Рабочий Злобин застукал троцкистов в транспортном отделе. Там начальник Смолехо зажимал стахановцев, а студентпрактикант Селютин не успел забыть революционных заслуг Льва Троцкого. Совершенно чуждым показался главный бухгалтер Григорий Берлин. Тот издевался над людьми, перенося дни получек и распуская слухи, что у государства нет денег.
Рабочий Кузнецов тоже сокрушался о потере классовой бдительности. Зимой задержали пуск цехов из-за перемороженных водопроводных труб. В то время рабсилу и материалы отвлекли на строительство «котетжов» для начальства. В заводских цехах подозрительно часто стали портиться рубильники, а в трех сломанных станках нашли стекло в подшипниках.
Другой оратор, Никитин, тут же подсчитал, что если не хлопать деньги в коттеджи, то можно сэкономить более 800 тыс. рублей на зарплату. Жалко, что зараженная троцкизмом дирекция мало прислушивается к честным коммунистам.
Один работник Юрченко назвал Петровича хорошим мужиком. Просто директор любил и уважал специалистов, но не разобрался с ними и помогал чужим.
Член парткома Базанов посоветовал присмотреться к самому Субботину, который продвигал на руководящие должности чужих людей. Но тут опоздавший директор закричал с порога, что никому не позволит зачислять его в троцкисты. Он восемь лет работает инженером, однако советуется со специалистами, а какой-то «базанов » поработал три месяца и хочет обойтись без них. Всем молодым инженерам надо осваивать производство с низов, а не рваться в администрацию.
Тут из-за стола президиума поднялся парторг Каменев. Он заявил, что раньше работал на ленинградском заводе, но там чужие люди не распоряжались производством. Питерский пролетарий обозвал Седова сволочью, а Субботину заметил, что тот выступил не попартийному, а как большой начальник. Ему не следовало кичиться членством в крайкоме и крайисполкоме, откуда не долго и выгнать21. После таких слов в зале повисла зловещая тишина и парторг закрыл собрание.
Затем эти страсти перенеслись на собрание городского актива. С 21 по 23 августа одновременно с московским процессом в Доме Красной армии вертелась кровавая карусель. Редактор заводской многотиражки Никифоров подтвердил, что предприятие вытягивает план за счет перерасхода средств, а рабочие ругают коммунистов за частые задержки зарплаты. Он не посмел прямо указать на Субботина, но старательно перечислил всех красмашевцев, «приглашенных» в НКВД. Редактор заверил активистов, что узнай они раньше о происхождении Седова, то ни одного дня не держали бы его на стройке.
Субботин начал ответную речь с обязательных идеологических штампов. Он призвал коммунистов не успокаиваться, когда пущена в расход кучка бандитов, посягавших на радостную жизнь, созданную партией Ленина – Сталина. Каждому большевику нужно учиться бдительности, поскольку явных врагов «с рыжей бородой» больше не найти. Советской стройкой распоряжаются коммунисты, и только на двух участках остались беспартийные. Гигантский завод привлекает много всякого народа, а между приезжими людьми может затеряться и классовый враг. Вот и ссыльного инженера Седова к ним «богом занесло».
Потом директор стал каяться под одобрительный смех зала: «В течение четырех лет нас превозносят, никто не придет, не пошевелит, не набьет морду…» Однако крайкомовец Арнольд Эмолин быстро развеял благодушное настроение. Его поддержал зампред крайисполкома Горчаев, мечтавший превратить завод в пролетарскую крепость. Андрей Губин добавил, что Субботин считает себя большим хозяином и забывает об обязанностях члена партии22.Тем не менее партийцы отпустили Субботина лишь слегка испуганным, инстинктивно чувствуя в своем удачливом товарище бывшего матроса.
Вскоре Красноярск посетил Александр Серебровский. Субботин со свитой встретил начальника на вокзальном перроне. Тот принял рапорт и сказал, что едет дальше, в Иркутск. Доехав до пригородной станции Камарчага, столичный начальник отцепил свой салон-вагон и вернулся в город на крестьянской телеге. Он пролез на завод через дыру в заборе, долго ходил по цехам и выслушивал жалобы работников.
После обхода Серебровский появился в заводоуправлении, где сначала устроил разнос перепуганным управленцам, а затем отдал приказ. В нем говорилось, что «Красмаш» за 8 месяцев 1936 года выполнил строительную программу на 134 процента, а средняя производительность труда поднялась до 111 процентов. Дирекция выстроила за счет внутренних ресурсов школу и жилые дома, не предусмотренные титульным списком.
Приказ опубликовали в краевой газете для поддержки Субботина. Серебровский пообещал передать ему часть заказов Главзолота и поставить дополнительное оборудование. Он уже видел реальную пользу от «Красмаша», хотя тот еще не приобрел лица ведущего предприятия отрасли23.
Тем не менее 25 сентября директора вызвали на заседание краевой коллегии Комиссии партийного контроля, где объявили строгий выговор за притупление классовой бдительности и засорение строительства антисоветскими элементами24. Субботин сразу уехал за помощью в столицу. Бакинское землячество надавило на скрытые пружины власти в кремлевскойэлите. Директора сильно критиковали на ближайшем пленуме крайкома и утвердили выговор, но добивать не стали.
1 января 1937 года истек правительственный срок пуска завода, но Субботин лихорадочно добивался его переноса. Он видел, что предприятие будет готово к апрелю, а запустить производство можно будет только в мае. Кроме того, потребуется новая перепланировка цехов, поскольку уже обсуждался вопрос о передаче завода формирующемуся комиссариату оборонной промышленности.
Тем временем Андрей Губин пошел в атаку на директора «Красмаша». Его сигналы раздражали краевую верхушку. Субботин был влиятельным человеком «своего круга». Поэтому 3 января секретарь крайкома Павел Акулинушкин успокоил Субботина и отпустил его в Москву. На следующий день он вызвал к себе Губина вместе с парторгом завода Каменевым и потребовал прекратить всякие разговоры о директоре. Губин былвынужден отступить25.
В начале января состоялся пленум крайкома, среди немногих документов которого сохранился листок «Организационные вопросы» с решением по Александру Субботину. Этот текст дважды редактировали, поверх машинописи легли каракули синими чернилами за подписью Акулинушкина. В первом варианте Субботина выводили из состава пленума за притупление революционной бдительности и создание условий для вредительской работы врагам партии, троцкистам-зиновьевцам и их последышам. Сверху дописано пером: «За (…) отношение к вредительской работе врагов партии». Тем не менее согласно той и другой редакции дело Субботина передавалось на усмотрение бюро крайкома26.
Скоро из Москвы прилетели вести о подготовке судебного процесса Пятакова, Радека, Муралова и других левых коммунистов. Защищать троцкистов стало крайне опасно. 11 января 1937 года второй секретарь крайкома Семен Голюдов распорядился срочно проверить материалы о недопустимом отношении Субботина к врагам партии. Секретарю горкома Максиму Степанову поручили изучить документы, поговорить с директором и доложить на заседании бюро, которое назначили на 28 января. При этом аппаратчики еще раз одернули Губина, посоветовав ему чаще посещать заводские цеха и наладить низовую работу27.
Вскоре управление НКВД направило в крайком секретную записку «О состоянии строительства Красноярского машино-вагонного завода». В ней заместитель начальника III отдела УНКВД Василий Булычев сообщил о многих строительных огрехах, упорно выдавая их за акты вредительства и саботажа. В заключение старший лейтенант госбезопасности подчеркнул, что перечислил далеко не все факты деятельности подпольной организации, но большинство из них уже подтвердили арестованные заводчане. В записке часто упоминались имена Серебровского, Субботина и Седова28.
Тем временем в столице Александр Серебровский поспешил откреститься от идеалов боевой юности. 21 января в «Правде» появилась его статья, формально посвященная траурной дате Ленина. В ней автор очернил революционную деятельность Троцкого, Бухарина и Шляпникова. Серебровский закончил статью на высокой ноте: «У Ленина и Сталина учились мы принципиальности, выдержанности и всегда будем непримиримыми в борьбе с врагами нашей партии и Родины»29.
Спустя два дня, 23 января, в Москве открылся процесс «Параллельного антисоветского троцкистского центра». Нарком внутренних дел Николай Ежов посадил на скамью подсудимых еще 17 противников сталинской группировки. 30 января председатель Ульрих приговорил к смерти 13 человек во главе с Пятаковым, а Радеку и Сокольникову дал по 10 лет заключения. Карл Радек пожал плечами и виновато усмехнулся подельникам. Во время следствия он поверил обещаниям Сталина, клеветал на себя и других с гениальным размахом. Приговоренных казнили, не дожидаясь 72 часов, гарантированных законом для просящих о помиловании. По официальной версии, в мае 1939 года Радека и Сокольникова убили в камере уголовники, а еще двоих расстреляли в октябре 1941 года в Орловском централе30.
Среди единодушной жажды крови «Правда» поместила жирный заголовок «Сын Троцкого – Сергей Седов пытался отравить рабочих». Специальный корреспондент Пухов сообщил о митинге работников Красноярского машиностроительного завода. Митингующие не только проклинали сына Троцкого, но и умоляли НКВД выявить всех пособников фашистской сволочи и очистить завод от последышей троцкистской агентуры31.
После митинга Губин не стал дожидаться решения крайкома. На следующий день, 28 января, секретарь собрал заседание бюро своего райкома. Он записал в резолюцию, что Субботин сконцентрировал вокруг себя целую группу троцкистов и классово враждебных элементов, которые вели подрывную, вредительскую и контрреволюционную работу. Субботин сомкнулся с этой троцкистской и вредительской сворой, создавал им особые условия. Будучи непосредственно связан с вредительской группой на «Красмашстрое », он проводил линию двурушничества, обманывал партию, скрывал действительное положение на заводе, давая фиктивные данные о выполнении промфинплана. Райкомовцы вывели директора из состава бюро и потребовали от горкома и крайкома исключить его из партии32. Губин сразу отобрал у него партийный билет.
Субботин сообщил о своем бедственном положении Серго Орджоникидзе. Нарком по телефону успокоил директора и пообещал вернуть ему партбилет. Их разговор специально транслировали по заводской радиосети. После этого звонка Голюдов и Степанов решились снова осадить дерзкого райкомовца.
Обеспокоенный размахом погромной кампании, Серго Орджоникидзе собирал материалы, чтобы обвинить наркома внутренних дел Николая Ежова в фальсификации вредительских дел. Он направил в Красноярск комиссию НКТП во главе с Коноваловым. В начале февраля столичные ревизоры осмотрели «Красмаш» и не обнаружили саботажа. Краевая верхушка заслушала их выводы и отдала Субботину партбилет33.
Вдруг 19 февраля народу объявили, что Орджоникидзе скоропостижно скончался от разрыва сердца. Ему устроили пышные похороны у Кремлевской стены, но до сих пор достоверно не известно, сам он застрелился или был убит после ссоры с «Кобой». Следом прошел печально знаменитый февральско-мартовский пленум ЦК, откуда в лубянские подвалы увели либеральных коммунистов Николая Бухарина и Алексея Рыкова. Сталин объявил «кадровую революцию», развязав Ежову руки для массовых репрессий.
На 16–19 марта Акулинушкин собрал пленум крайкома, где рассказал столичные новости. Первым кинулся в бой Андрей Губин. Он говорил, что Субботин пригрел на заводе троцкистов и вредителей. Техническим отделом заведовал арестованный Раввин. Его заместителя Николая Смирнова сослали в Красноярск по делу «Промпартии». Конструкторами там работали ссыльный дворянин Рагимов и вредитель Игорь Дресвин. В плановом отделе сидел сын купца, бывший царский офицер Олесов. Старший инженер судоверфи Телегин не имел высшего образования. Главный механик Грачев когда-то служил на императорской яхте. В отделе снабжения крутился сын жандарма Кокоткин. Бывший офицер Смолехо занимался изысканиями и планированием, а его брат заправлял транспортом. Всеми финансами распоряжался арестованный Берлин.
Далее райкомовец обвинил Субботина в сознательном подборе и защите вредителей. В доказательство он сослался на документы, переданные им в НКВД. Майор госбезопасности Анс Залпетер перебил его репликой, что получил одну стенограмму заседания бюро Кировского райкома. Услышав это, партийцы возмущенно зашумели. Однако Губин уже читал приказ, в котором директор уволил всех арестованных без указания причины и порицал склоку в коллективе. Секретарь признал единственной «нашей» ошибкой задержку партбилета Субботина. ЦК и крайком их поправили, билет пришлось вернуть, но Губин требовал не тянуть с исключением врага.
Задетый Акулинушкин строго его спросил, почему директор обвиняет райком в разложении заводского коллектива? Губин попытался объяснить, но секретарь перебил его новым вопросом, поднялась ли производительность труда после вмешательства райкома? Губин назвал положение на заводе очень тяжелым, а более всех мешал его исправить сам директор. Но тут Голюдов раздраженно объявил из президиума: «Кончай, время вышло»34.
Затем партийцы провели собрание городского актива. Аппаратная верхушка еще пыталась контролировать положение. Голюдов напомнил, как райкомовец замахнулся на номенклатурного работника, но секретарь ЦК Андреев распорядился вернуть партбилет директору. Губину посоветовали поменьше болтать и собирать факты. Тогда он обвинил самого Голюдова и Степанова в укрывательстве врагов народа и послал свою стенограмму в крайком и секретариат ЦК. Донос вернулся из Москвы с резолюцией: «Рассмотреть поведение тов. Губина». Семен Голюдов обозвал Губина зазнайкой, чванливым и вредным человеком под одобрительные выкрики из зала35.
Однако Голюдов уже пытался отгородиться от красмашевского дела. Он сообщил в ЦК, что предприятие не справилось с заданием из-за вредительства троцкистов во главе с Седовым, а Субботин покрывал врагов. Крайком проявил бдительность – вывел его из состава пленума и поставил вопрос о партийности36.
10 июня Александра Субботина исключили из ВКП(б), а 16 июня арестовали. Губин воспрянул духом и грозился размотать вражеский клубок до самой Москвы. 28 июля его наградили за бдительность, назначив исполнять обязанности заведующего совторготделом крайкома. Далее следы выдвиженца теряются.
Сначала чекисты считали, что на заводе орудовала германо-японо-троцкистская диверсионно-террористическая организация, которой руководили Андрей Шауб и Сергей Седов. Александра Субботина подозревали лишь в том, что он нарочно задержал пуск завода и сконцентрировал на стройке белогвардейцев, троцкистов и шпионов, которых расставил на ответственные должности. Всем«бывшим» людям он щедро раздавал премии и стахановские значки, а сын Троцкого жил под его особым покровительством. Подпольная организация с помощью директора провела ряд вредительских актов, из-за которых завод до сих пор не запущен37.
Спустя десять дней после ареста Субботин признал себя участником контрреволюционной организации в золотой промышленности. Якобы его завербовал Александр Серебровский в 1933 году, во время перехода завода из ведения Востокзолота в подчинение к Главзолоту. С первых дней главк перекраивал готовые проекты цехов. Вскоре на завод командировали доктора технических наук Кошкина. Он привез директору письмо от Серебровского. Тот намекал «своему человеку», что никому такого завода не надо, кто такое решение проводил, тот пускай и строит. В следующем году Субботину пришлось сократить на 2 процента ведущий цех металлических конструкций. В 1935 году тот же Серебровский посоветовал взять деньги от Вагонпрома, а вагонов им не давать, и никто их не принудит38.
Центральный архив ФСБ сообщил автору, что заместителя наркома тяжелой промышленности СССР Серебровского арестовали 27 сентября 1937 года. 8 февраля 1938 года его приговорили к расстрелу за участие в антисоветской организации и через два дня казнили. Еще в декабре Политбюро лишило его трех орденов и вместе с Акулинушкиным вычеркнуло из состава ЦИК СССР39.
29 октября 1937 года за городом расстреляли Сергея Седова. В тот же день новый начальник УНКВД Дмитрий Гречухин подписал повторное постановление о конфискации личного автомобиля и мотоцикла Субботина. 18 ноября ему объявили об окончании следствия. Потянулись долгие дни и ночи ожидания суда.
Тем временем бывший матрос не падал духом. Он жадно расспрашивал «свежих» арестантов о событиях на воле. Заключенный перестукивался с соседними камерами, чтобы узнать, кто там сидит и в каком моральном состоянии. Александр старался ободрить узников, поделиться с ними новостями. Бывший комиссар стал убеждать арестантов, что в стране идет переворот. Уже арестованы 75 процентов членов ЦК. Почти все секретари крайкомов и обкомов оказались предателями и изменниками Родины. В тюрьмах гибнут лучшие люди страны, вынесшие на своих плечах две пятилетки и создавшие имя вождю. В армии арестованы почти все командиры полков. Все это творит кучка «нарковнудельцев» во главе с Ежовым.
Инженер следил за политической жизнью страны. Он грамотно подсчитал, что среди 170 млн населения СССР есть около 102 млн взрослых людей. Из них 18 млн человек не допустили к выборам в Верховный Совет. Эти люди сидят в лагерях и тюрьмах, а газетные сводки лживо утверждают, что голосовали 95 процентов населения40.
Арестант чувствовал приближение войны с Германией. Ему казалось, что с таким дезорганизованным тылом СССР разобьют и Советская власть падет. Тогда русский народ вздохнет свободно, а страной будут править его настоящие представители, которых теперь держат в тюрьмах.
Он жалел застрелившихся старых большевиков и презирал казенную пропаганду, обрушившую на погибших потоки клеветы. Лучше бы они убили Ежова и его главного покровителя. Субботин признался сокамерникам, что принимал меры к уничтожению ежовской банды, но вскоре был арестован. Скорее всего, он говорил о комиссии Орджоникидзе.
За тюремными стенами Субботин вел последний бой, уговаривая товарищей по несчастью отказаться от своих показаний. Он надеялся, что массовые протесты заключенных скомпрометируют следствие и дадут шанс на свободу. Если бы арестанты не признавали своей вины, то чекисты не получали бы улик для новых арестов. Он советовал всем брать пример с сына Троцкого и племянника Зиновьева. Молодые люди погибли, ни в чем не признавшись41.
Следователи фиксировали камерные разговоры Субботина и попытались дополнить обвинения агитацией под следствием. Однако матрос не признал показаний сокамерников42. 10 июля 1938 года Субботину предъявили обвинительное заключение, составленное еще в ноябре прошлого года. Из него только красным карандашом вычеркнули строчку, что обвиняемый признал себя виновным. Через три дня состоялось заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР. Субботин заявил судьям, что не был участником контрреволюционной организации, и отказался от показаний, данных на предварительном следствии.
Посовещавшись, судьи решили, что Субботин в 1935 году по заданию врага народа Серебровского создал на Красноярском заводе тяжелого машиностроения правотроцкистскую террористическую организацию. Он сам занимался вредительской и шпионской деятельностью, направленной на срыв строительства завода, и вербовал в организацию других лиц. По приказу врага народа Пятакова подсудимый готовил террористические акты над руководителями партии и правительства.
Суд признал Субботина виновным в преступлениях, предусмотренных статьями 58-1а, 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР, и приговорил его к расстрелу с конфискацией имущества. Приговор был окончательным и подлежал немедленному исполнению. По протоколу судебное заседание открылось ровно в 13 часов, а закрылось спустя 10 минут43. Суд лишь выполнил необходимую формальность. Александр был обречен, поскольку его имя под номером 131 значилось в расстрельном списке еще от 3 января 1938 года44.
На «Красмаш» прислали нового директора М. Тареева. Тот считал, что в коллективе были вредители, но не было вредительства. 7 июля он издал приказ, в котором отстранил Субботина от должности без объяснения причин. Кировский райком немедленно одернул управленца, чтобы он не скрывал вредителей от рабочих45.
Однако гибель «вредителей» не поправила дела на новостройке. В ноябре 1938 года новая краевая администрация подвела неутешительные итоги. Победителей озадачило, что ни одно предприятие не справилось с планом. Особенно плохо продвинулось сооружение «Красмаша». По-прежнему отставала техническая документация, распылялись средства и хромало снабжение материалами46. Заметно сократилось жилищное строительство. Затем недостроенный завод передали Наркомату обороны, заложив фундамент сибирского военно-промышленного комплекса. Власти ухватились за милитаризацию труда, ввели паспорта, трудовые книжки и указ о «пяти минутках», чтобы закрепить работников на производстве.
Лину Христиановну не тронули после ареста Субботина. Еще в 1935 году она забрала младшего сына Святослава и уехала в Москву. Лину таскали на Лубянку, хотели узнать, не был ли ее бывший муж связан с террористами. Она благоразумно промолчала, что они 5–6 раз встречались с Троцким, с которым Субботин решал какие-то производственные вопросы. В начале войны Лину вместе с другими немцами выслали из столицы в Кызыл-Орду. Ее сестра написала Микояну, и по его распоряжению больную женщину передали сыну Игорю Добровольскому в Красноярск. Здесь она прожила еще 4 года, а затем вернулась к младшему сыну в Москву.
В хрущевскую оттепель вдова стала хлопотать о реабилитации мужа. В мае 1956 года Военная коллегия Верховного суда закрыла дело Александра Серебровского. В сентябре военная прокуратура закончила проверку по делу Субботина. Оказалось, что на момент его ареста управление НКВД Красноярского края не располагало материалами о существовании троцкистской организации на «Красмаше» и преступной деятельности осужденного. Якобы завербованных бывшим директором Ермилова, Раввина и других лиц осудили необоснованно, их дела переданы на реабилитацию.
Специалисты подтвердили, что в 1934– 1937 годах цеха строились в соответствии с проектами, они до сих пор работают и находятся в хорошем состоянии. Следовательно, обвинение Субботина во вредительской деятельности полностью несостоятельно.
Заместитель главного военного прокурора Максимов потребовал отменить приговор Военной коллегии от 13 июля 1938 года по вновь открывшимся обстоятельствам, а дело прекратить за отсутствием состава преступления47. На следующий год Александра Петровича посмертно восстановили в партии.
Время смело фальшь с официальных обвинений во вредительстве и терроре. На истинные причины трагедии проливает свет пожелтелый листок, подшитый к делу Субботина. На нем напечатан список имен 14 красмашевцев, осужденных по первой категории по делу сына Троцкого48.
Субботин стал наследником областнических иллюзий. Он мечтал о могуществе и процветании Сибири без частной собственности и рынка. Красный директор взялся за грандиозный проект на мизерные деньги от центральных ведомств, смирившись с непосильными планами и принудительным трудом. Эти иллюзии и погубили талантливого инженера.
Анатолий Ильин ,
кандидат исторических наук
Книга памяти жертв политических репрессий Красноярского края. Том 7 (Р-С)