Но все, что было, не забыто,
Не шито-крыто на миру.
Одна неправда нам в убыток
И только правда ко двору!
А. Твардовский.
«По праву памяти»
Много в жизни неизведанных страниц. Одна из таких страниц – рукопись Владимира Григорьевича Воробьёва, которую он назвал «В плену на Родине». Эта повесть о лагерной жизни пробуждает чувство вины перед человеком, которого неоправданно осудили и забыли. Хочется, чтобы об этой истории узнало как можно больше людей. Возможно, тогда они станут добрее, научатся ценить справедливость. А молодежь узнает больше о человеке, который жил рядом тихой и незаметной жизнью.
Сколько в рукописи описано мук и переживаний простого русского парня, которому был тогда всего 21 год! Но несмотря на все трудности лагерной жизни, этот человек пишет: «Я благодарен злой судьбе, что она на гребне великих страданий не позволила мне остаться жалким мещанином, заботящимся только о мирских благах, а позволила заглянуть далеко – как вперед, так и назад, а также вглубь сути мира. Не все там было грубо, пошло и низко. Некоторым удавалось преодолеть то засасывающее приземление, которого не избежали многие. Я не заострял свое внимание на бедах и переживаниях, как бы пропускал их через и мимо себя, защищал себя магическим кругом интравертивности и допускал в свой мир только то, что считал для себя благоприятным. И извлекал уроки не только из благоприятного, но и из неблагоприятного. Как сказал один мудрец: «Все мы лежим в грязи, но некоторые смотрят на звезды».
Когда перечитываешь пожелтевшие страницы рукописи, трогает это настолько, что на глаза наворачиваются слезы: сколько судеб было сломано и загублено в тот период нашей истории, сколько невинно пострадавших оказалось в круговороте трагических событий! Репрессии неограниченной, никем и ничем не сдерживаемой тиранической власти не имели никакой связи с какими-либо действиями людей, на которых они обрушились, наказание не следовало за преступлением. По большей части оно не карало вину, но отмечало принадлежность человека к некоторой категории, которую политический центр считал нужным подвергнуть репрессиям, – то ли как потенциальных противников, то ли просто потому, что надо было обеспечивать рабочей силой сектор принудительного труда в экономике форсированного развития.
Коснулись эти события и далекого от столичной жизни сибирского села Кортуз. Ведь, как и во всем государстве, здесь тоже текла своим чередом жизнь, здесь так же жили, работали и любили люди.
Жизненный путь В. Г. Воробьёва начинался как и у всех обычных людей. Да только выпала на долю этого человека совсем не обычная судьба. Его отец, в котором Владимир не чаял души, был тоже родом из Кортуза. Родился отец Владимира Григорьевича в 1885 году в семье крестьянских бедняков Воробьёвых. С детских лет работал в крестьянстве. Грамоте обучался самостоятельно.
В 1918 году поступил добровольцем в Красную армию, участвовал в разоружении колчаковских войск в городе Красноярске. Подал заявление в партию ВКП(б) и был политруком, а затем вернулся в село Кортуз и работал в Кортузском обществе потребителей счетоводом.
В это время Григорий встречает свою будущую жену, Домну Смирнову, дочь рязанского переселенца Ефима Михайловича Смирнова, который был раскулачен в 1933 году, хотя хозяйство у него было небольшое и имел он 5 детей.
Григорий и Домна создали свою семью, и в 1928 году у них родился сын Владимир. Вот как Владимир Григорьевич вспоминает о своей семье: «Вся семья у нас играла на музыкальных инструментах, и мы часто выступали в клубе: отец – на скрипке, мать – на гитаре, сестра Лида – на гитаре, я – на балалайке, брат Женя – на мандолине. Иногда вечерами в летнее время, открыв окна в доме, мы играли своим оркестром вальсы, романсы, марши, песенные мелодии, и около нас собиралась целая толпа слушателей. Вот так протекало мое детство».
Отец Владимира работал бухгалтером и учился в Московской школе народных талантов. Он очень хорошо рисовал и передал свой талант сыну Володе. Кроме того, отец написал книгу «Вихревая труба» об истории села Кортуз, которая, как пишет Владимир Григорьевич, была изъята при его аресте. Эта рукопись так и не стала достоянием общественности. Кому могли помешать рукописные листочки, так и осталось непонятным. Но увлечения отца, да и не только отца, а всей семьи, передавались детям. Поэтому когда в 1935 году Володя пошел в школу, то был лучшим учеником, выпускал стенгазету, был председателем ученического комитета.
Разносторонними были его увлечения. Он рисовал, очень много читал. Морские рассказы и повести подтолкнули его к изучению морской терминологии, он сам сделал не менее десятка различных моделей парусников. Вот такой активной личностью рос Владимир.
Но главным увлечением всей его жизни был сад. Со своим увлечением он не расставался ни в тюрьме, ни уже после освобождения. Еще в школе Володя серьезно увлекся селекцией. В то время в нашей стране были достигнуты высокие результаты в этой области. В колхозах и совхозах выращиваются новые сорта и гибриды сельскохозяйственных культур. Володя поставил перед собой задачу пополнить ассортимент садовых цветов. Уже позже выращивал прекрасные гладиолусы, выводя новые сорта, а их у него было до 70. Среди крапивы разводил розы, чтобы не вымерзали зимой. В 1939 году Володя выписал саженцы полудиких яблонь с Минусинской опытной станции и посадил их на своей усадьбе, пять из них прижились, некоторые деревца живы и сейчас. Так в селе появился первый сад, на который приходила подивиться почти вся деревня.
Особым его увлечением было чтение. Уже в 5-м классе он перечитал все книги в сельской библиотеке. Эта страсть к книгам позднее переросла в особое увлечение. У него было много друзей по переписке. Ему писали из Душанбе, Таджикистана, Израиля, городов России и отовсюду ему присылали книги. Переписка после его освобождения стала единственной отдушиной.
В селе относились к нему настороженно, и до сих пор если спросить старожилов, то они могут вспомнить о нем только то, что был замкнутым человеком и что работал столяром. Когда начинаешь рассказывать о его увлечениях (кроме сада, про сад Воробьёвых знают все), удивляются: неужели рядом жил такой неординарный, любознательный человек?
В 1941 году, когда гитлеровская Германия без объявления войны вторглась на нашу землю, для всех наступили трудные дни. Это были годы лишений, горя, тяжелого труда. Разорены города и села, выжжены нивы, оборваны мечты и надежды людей. Началась трудная жизнь и в Кортузе. Многие в деревне умерли от голода, особенно те, что были вывезены из различных областей: немцы с Поволжья, поляки с Западной Украины.
Окончить школу Володе не удалось. Пришлось работать сцепщиком на тракторе, чтобы помочь родителям прокормить семью.
«Много охотились в ту пору, рыбалка оставалась в эти голодные годы просто спасением, – в своих воспоминаниях пишет Владимир Григорьевич, – картофеля не хватало, хлеба почти не было: железную кровать, швейную машинку, столы, стулья, всякую одежду продали. Продали очень много картин, написанных на холстах. Тут пригодилась отцова вторая специальность. Он рисовал много этюдов, ковров, и это очень выручало нас. Так, помню, за ковер мастер маслозавода разрешил нам брать пахту, каждый день по ведру, и мы с удовольствием ели ее с вареной картошкой. Муки, которую нам удавалось достать, хватало на так называемую „затируху” – жидкую кашу на воде с мукой. С началом войны в магазинах исчезло очень многое, в том числе и спички. Многие в деревне пользовались кресалом, потом и кремнем. В кузнице ковались кресала, которые у нас назывались „чикало”. Недалеко от нас находилась гора Бузлышка, на которой мы собирали кремни. Кроме того, мы часто ходили по нашей речке Узе и подбирали различные камешки, пробовали их, не дадут ли они искру».
Так у Володи появилось еще одно увлечение – коллекционирование камней. Собрал Владимир Григорьевич в ту пору большую коллекцию местных минералов и даже нашел радиоактивный минерал. О его увлечении вскорости узнали геологи, работавшие в селе Салба. Здесь он встретился с главным геологом Красноярского края и членом-корреспондентом АН СССР, профессором А. Г. Вологдиным, который оказал помощь Володе – устроил его учиться в 10-й класс в селе Шушенском. Там он и встретился с Иваном Красновым.
В 1944 году в селе Кортуз был организован детский дом, и отца Володи назначили его директором. Володя вместе с отцом устраивал жизнь истощенным сиротам, которых свозили отовсюду, колол дрова, готовил еду. Но через некоторое время директором был назначен В. Д. Лашкевич. Отцу пришлось уйти с работы.
Вот что сохранилось в документах о состоянии дел в детских домах Краснотуранского района.
Из протокола заседания исполкома Краснотуранского райсовета депутатов трудящихся
30 марта 1945 года
Заслушав доклады директоров детских домов… исполком райсовета отмечает, что наряду с положительными фактами в работе детских домов имеется ряд недостатков. В кортузском детдоме воспитательная работа поставлена неудовлетворительно. 6 человек не охвачено всеобучем и 7 человек неуспевающих. Плохо поставлено дело с привитием трудовых навыков. Из-за большой скученности детей в кортузском детдоме санитарное состояние неудовлетворительное, имели место значительные заболевания детей чесоткой и другими инфекционными болезнями. Плохо поставлена трудовая дисциплина.
В кортузском и других вновь открытых детских домах совершенно отсутствует кожаная обувь, а также ощущается большой недостаток в одежде и белье (Краснотуранский райархив).
В воспоминаниях о Лашкевиче Владимир Григорьевич пишет: «Личность жуликоватая, он постоянно занимался всякими махинациями, воровал детское питание, одежду. Отцу это не нравилось, и его перевели на должность инструктора по труду. После моего возвращения из Красноярска, где я около двух месяцев работал младшим лаборантом при геологоуправлении, отец уже не работал в детском доме, Лашкевич его выжил».
В любую жизненную пору на пути человека встречаются различные люди, одни добрые и отзывчивые, а другие…
В 1945 году Володя окончил 9 классов и дальше учиться не смог.
И только в 1948 году окончил 10 классов. Сколько же желания учиться было в том человеке, этому можно только позавидовать, ведь этого желания не хватает многим из сегодняшней молодежи. Его сочинение по литературе на экзамене заслуженный учитель РСФСР Николай Алексеевич Демин признал лучшим.
Володя пытался учиться в педагогическом институте г. Красноярска, Черногорском горном техникуме, но средств не было. И он вернулся в село Кортуз. Увлекся педагогикой Макаренко.
Идеи Макаренко до сих пор будоражат многих поклонников его педагогического таланта, а тогда, в те годы, когда было много беспризорных, детдомовских детей, не остались в стороне от этих идей и Владимир Григорьевич со своим новым другом Митей Медведевым. Вместе они решили организовать в детдоме самоуправление. Собрали человек 15 воспитанников и организовали дружину «Юные ленинцы». Ввели самоуправление, работали кружки: драматический, хоровой, физкультурный, кружок вышивки, «Юный натуралист ». Были отменены телесные и трудовые наказания. Председателем выбрали Митю Медведева. Все это не нравилось директору Лашкевичу. Созвав педсовет, директор обвинил Владимира в антигосударственной деятельности, уволил и написал на него донос. В конце октября 1949 года приехали милиционеры и арестовали Владимира.
«До околицы деревни меня провожала мать. Она плакала, я успокаивал ее, говорил, что разберутся. Она долго махала мне рукой, я смотрел на нее и не знал, что вижу ее в последний раз». Ему был тогда 21 год.
Со слов брата Владимира Григорьевича, Евгения Григорьевича, истинная причина ареста в том, что во время работы в детском доме Владимир стал невольным свидетелем того, что новоиспеченный директор сожительствовал с одной из своих воспитанниц. Лашкевич знал, что об этом известно Владимиру, и, чтобы тот «не опорочил его имя», прикрывшись якобы имевшим место громким высказыванием против Советской власти, донес в МГБ. Можно предположить, что могло быть, если бы и эти обстоятельства получили огласку.
Уже когда тюремные скитания были позади и Владимир Григорьевич жил спокойной размеренной жизнью, после публикации его повести «В плену на Родине» в редакцию газеты «Знамя Ильича» обратился сын В. Д. Лашкевича, Александр Лашкевич, с требованием опубликовать его открытое письмо к автору повести, которое появилось в газете 17 марта 1990 года, № 32.
«Владимир Григорьевич, с опозданием, но я прочитал вашу повесть „В плену на Родине”. Пишу Вам потому, что в этой повести Вы указали главного виновника Вашего ареста – Лашкевича В. Д. (моего отца). Сразу скажу откровенно, что я не беру на себя роль судьи, хотя речь и пойдет о Вас и моем отце. Более того, анализируя повесть, я занял позицию сочувствующего Вам и осуждающего поступок отца. Вот только при таком подходе у меня возник ряд вопросов, или белых пятен, в той истории по поводу вашего ареста. Давайте установим истину, хотя отцу она уже не нужна, но нужна нам, живым».
В статье Александр Лашкевич высказывает такую версию ареста Владимира Григорьевича: «Шпионом Вы не были и не могли быть, и это, я уверен, отец тоже понимал и не мог утверждать. Все было проще. Вызову милиции послужило не Ваше „разоблачение как шпиона”, а действия ребят из дисциплинарной дружины. Вот таким образом был причастен к Вашему аресту отец, а не так, как Вы описываете. Если Вам на суде было предъявлено необоснованное обвинение, то в этом не заслуга отца, а отсутствие тогда демократии в нашем обществе и существующие в то время далеко не демократические суды».
Ответное письмо Владимира Григорьевича проникнуто далеко не злобой к детям Лашкевича, да и к нему самому. Он с великим чувством достоинства пишет: «Уважаемая редакция! В связи с публикацией моей повести „В плену на Родине” мне стало известно, что родственники В. Д. Лашкевича, который является единственным виновником того, что мои товарищи отсидели невинно 7 лет, а я и того больше, якобы требуют реабилитации своего отца и привлечения меня за клевету. Единственная „вина”, которую мы признаем, – это то, что вопреки Лашкевичу мы все остались живыми, и я посчитал своим моральным долгом на страницах газеты описать правду о нашем „преступлении” и годах, проведенных в заключении. Если мало тех мук, которые я перенес, я могу бросить на чащу весов справедливости страдания моих братьев и сестер, которых называли врагами народа, слезы отца и матери, которые не дождались своего сына… Несмотря на это, мы его простили. Конечно детям, может быть, неприятно, что их отец оказался подлецом. Что ж, теперь их очередь сносить презрение, которое я питаю только к их отцу, а не к ним самим. А нас судить не им, нас реабилитировал Верховный суд СССР, а более высшего органа у нас нет».
Течение времени не повернуть вспять, а тогда увозили конвоиры молодого парня, который надеялся на справедливость и верил, что скоро это кончится, и он вернется в родное село, и будет у него, как и у всех молодых людей, интересная насыщенная жизнь в любимом Кортузе.
Увезли его в Красноярск. Вместе с ним были арестованы Митя Медведев (он дал показания против Владимира) и Иван Краснов. В тюрьме было холодно и голодно. Сидя в одиночке, Володя штудировал книги из тюремной библиотеки, продолжал заниматься физикой, музыкой и химией. И тут он нашел рациональное зерно – одиночное заключение было благоприятным с творческой точки зрения. Каков же был режим в те далекие Сталинские годы, ведь еще на следствии женщина-прокурор им откровенно сказала, что «по сути, серьезного дела-то нет, но наше советское следствие не ошибается и, кроме того, нас нельзя выпускать на свободу, потому, дескать, что мы можем забраться в такую секретную организацию, что нас будет трудно изловить, или станем агентами иностранной разведки». Вот так и не захотел никто разбираться, кто прав, а кто виноват. Тогда если попал в тюрьму, значит, нечего делать тебе на свободе. Страдали невинные люди, страдал и Владимир Григорьевич, когда понял, что нет пути назад и что грозит заключение с мытарствами по тюрьмам и лагерям. Тогда он еще не знал, куда его закинет жизнь в очередном витке своих событий.
В феврале месяце их судил выездной суд Новосибирского военного трибунала. В. Г. Воробьёв был осужден по статье 58-8 к 25 годам исправительных трудовых колоний, а его друзья Краснов и Ощепкин – к 10 годам. В последний раз он увидел отца в лагере на станции Злобино. Не выдержав такого трагического удара, отец умер через год. Лагерем на станции Злобино все не закончилось. Уже осенью 1950 года, когда вся страна рапортовала о досрочно выполненной пятилетке, заключенных на барже отправили на север.
Дешевая рабочая сила долбила кирками в вечной мерзлоте траншеи под фундаменты домов в 56-градусный мороз. Лагерь был особорежимный. Здесь, как в концлагере, носили номера на шапке, на спине телогрейки и на штанах спереди. В сознании не укладывается – как в фашистском лагере. Страшно смотреть фильмы, где показывают заключенных в фашистских лагерях, мурашки бегут по телу. А оказывается, уже в мирное время в нашей стране тоже было такое. Не хочется верить, но факты говорят сами за себя.
Горлаг – так назывался этот концлагерь. «По молодости, по дурости работал на совесть и очень быстро дошел – стал дистрофиком», – пишет В. Г. Воробьёв. Здесь познакомился с Борисом Шуваловым, бывшим танкистом, майором. Шувалов готовил заключенных к побегу, никто не верил в то, что побег может состояться, и что делать после, тоже никто не знал. Но их план был раскрыт. Шувалов успокаивал: «Ну добавят к сроку год-полтора, и все». А на деле оказалось – опять тюрьма. К сроку добавили новую статью 58-1а, 2 –«Гражданская измена Родине».
Опять пересылка и снова новая тюрьма. Вместе с Владимиром в камере находился главный геолог тогдашнего министерства (или комитета) «Востокуголь » Ю. Н. Ружаловский. Он рассказывал, что был в плену вместе с сыном Сталина, был в каком-то лагере и видел, как зверски был заморожен живым генерал Карбышев.
Сидя в камере, Владимир Григорьевич начал писать стихи. Одно из них называлось «Рабам всех времен», в котором, как крик души, звучат строки:
…Нынче лишь я вместе с ними
Раб по нужде – заключенный…
Каждый скрашивает свой быт как может, и наши заключенные распевали песни на стихи собственного сочинения. Второе стихотворение, пополнившее его поэтическую тетрадь, называлось «Заключенным Севера», его даже пели все вместе на мотив «Раскинулось море широко».
Множество пересылок из одного лагеря в другой пришлось пережить Владимиру. «Однажды, – вспоминает он, – когда меня везли из Красноярска в Тайшет, на станции Решоты посадили одного приземистого мужичка с военной выправкой. Это оказался муж Лидии Руслановой, генерал Крюков». Даже таких великих людей коснулась своим безжалостным крылом судьба. Казалось бы, что такое может произойти только с простым человеком, а оказалось, что все мы – и В. Г. Воробьёв, и украинцы, сидевшие рядом на нарах, с которыми пели украинские песни, и даже муж Лидии Руслановой – оказались в этой безжалостной мясорубке».
«Для кого-то война давно кончилась, для кого-то она не начиналась, для нас она никогда не кончалась, война за каждодневное выживание». Жили тогда по поговорке: «Ты умри сегодня, а я завтра».
В 1953 году вся страна переживала трагедию. Умер «отец народов» И. В. Сталин. Вся страна была в трауре. Многие люди воспринимали его смерть как личное горе. Но для миллионов невинно осужденных это был праздник. Заключенные ликовали, радовались. Все ждали каких-то перемен. Но ничего не менялось.
И опять лагеря. Тяжелый, изнурительный труд на строительстве кирпичного завода, на лесоповалах. Затем уже в омском лагере он познакомился с теософским учением. Здесь же его познакомили с основами астрологии: из чего состоит наша Вселенная и каково место человека в ней. Вместе с друзьями они составляли астрологические таблицы и гороскопы.
В апреле 1954 года В. Г. Воробьёва перевели на строительство нефтеперегонного завода. Жить стало легче. Поэтому он усиленно занимался математикой и физикой по институтской программе. Читал философские сочинения Аристотеля, Платона, Кондоры, изучал Коран. Очень много он узнал от профессора философии Буга, бывшего преподавателя шведского университета. Вместе с Владимиром Григорьевичем работал Борис Врангель, потомок Голицыных и Пушкиных. Частенько у Врангеля бывал Л. Н. Гумилев.
С сентября 1953 года пост первого секретаря ЦК КПСС занимает Н. С. Хрущев. Политика, получившая название «оттепель», затрагивает общественно-политическую жизнь страны. Звездным часом Хрущева стал XX съезд партии, на котором он выступил с разоблачением культа личности, сталинских репрессий. Вслед за этим из тюрем и лагерей были возвращены сотни тысяч людей, арестованных по политическим мотивам.
А Владимиру Григорьевичу только срок снизили до 15 лет, т. е. оставалось еще 10 лет.
Как и по всей стране, в лагерях тоже стало относительно спокойно. Комсомольские стройки, развернутые по всей стране, соседствовали со стройками, на которых работали политзаключенные. Отделяло комсомольцев от заключенных только ограждение. Вот так, через ограждение, стрелы Амура пронзили сердце «профессора». Так видная комсомолка Ирина со своими подружками окрестила Владимира Григорьевича.
А вот как он вспоминает о ней: «Боже мой, какие у нее были живые, яркие, чудесные глаза! Да и вообще, она была красивой. Я перекинулся с нею несколькими фразами, но тут нас позвали в лагерь. Дома я написал ей большое послание и попросил ее дать адрес. Она назвалась Ириной Родштадт из Липецка, училась в институте иностранных языков на французском отделении».
Их красивый роман получил свое развитие сначала в виде посланий на французском языке. «Вначале мне их переводил Врангель, но потом Ирина потребовала, чтобы я стал изучать французский сам. Передала мне учебник, словарь, грамматику, литературу. Мне его изучать было трудновато, но постепенно, с использованием словаря, я сам переводил ее письма».
Это была его лагерная любовь, которой суждено было закончиться, так и не получив развития. Ирину обвинили в связи с «фашистом», то есть с ним. Владимир Григорьевич как истинный джентльмен, узнав о том, что по новому Уголовному кодексу ему нет никаких поблажек, написал Ирине: «Считай себя свободной, найди порядочного мужчину и не мучай себя». От Ирины пришло еще несколько писем с просьбой о встречах, но он так и не дал на них ответа. В его поэтической тетради появились стихи, посвященные Ирине.
Мечта
Кружится, вьюжным вихрением кружится
Ветер страданья в пустыне идей.
Бедной душонке давно уж недужится
В этих блужданьях вдали от Людей.
Встретиться с той, что давно уж невестится…
К нежному телу, ласкаясь, прильнуть,
В кудрях от взоров людских занавеситься
И до утра на груди отдохнуть.
Чудится… может, когда-нибудь сбудется
Светлый оазис мечтаний моих.
В битвах со временем скоро ль добудется
Счастье земное хотя б для двоих?
Снова лагерь Тайшета. Здесь Владимир окончил курсы электриков, плотников и бетонщиков. В жизни Владимира Григорьевича появляется новый друг, дружба с которым продлилась и после освобождения. Это был Револьт Иванович Пименов – профессор физико-математических наук.
Владимир Григорьевич усиленно занимался самообразованием, выписывал литературу по философии Индии и Востока, интересовался медициной, физиологией, физикой, химией. Много писал, обдумывая прочитанное, и разрабатывал свой метод психохимической интерполяции. Здесь же, в лагере, организовался клуб интересных людей. После каждого этапа они приглашали к себе наиболее интеллектуально и духовно одаренных личностей и одновременно, в общем котле, сами росли и мужали.
Летом вместе с художником Лаптевым они увлеклись лекарственными растениями, собирали гербарии, рисовали.
Шел десятый год заключения. На все жалобы и прошения приходил один ответ: «Осужден правильно, оснований для пересмотра нет». Все было так безрадостно, что иногда он приходил в отчаяние. После встречи с сестрой Лидой и вовсе произошел душевный надлом. «Мне вдруг очень захотелось домой, но впереди были еще годы заключения. И хотя порой мне уже не хотелось на свободу, не верилось, что я выйду из лагеря, мне даже страшно было представить, как это – жить на свободе? Выработалась привычка к аскетической лагерной жизни одиночки в толпе. Ведь самое страшное – это невозможность уединиться, постоянно находиться на виду у всех. Мне стало казаться, что и поиски высшей истины бесполезны».
Верующие говорили о будущей райской жизни на небесах, коммунисты мечтали о светлом будущем. Несмотря на репрессии, многие люди верили в идеи коммунизма. Но пока идеи сражались, чувства умирали. В минуты отчаяния рождались стихи.
Шепот вечности
Феликсу Красавину
Тихо…
В болоте чернеет муть.
Что ж, по зевоте и мне вздремнуть?
Гнилью веет из всех углов.
Плесень зреет во тьме голов.
Страсти истлели, и чувства спят.
Теплится еле жизни закат.
Тьма ли ночи мне даст приют…
Сомкнуты очи… Сны встают…
Тени теней из тьмы веков
В вечной смене восходят вновь.
Всякие цели в себе заглуши,
Спи в колыбели безмолвья души.
Спите, безумцы грядущих веков.
Подлость всесильна, бессильна любовь.
«Я никогда не стремился стать поэтом, – пишет о себе Владимир Григорьевич, – вполне отчетливо понимая, что дарования такого я лишен. Просто иногда мои мысли и переживания принимали такую форму, и я даже не записывал их, но они как-то остались в моей памяти». Но тетрадь, полная стихов умудренного жизнью человека, говорит об обратном. Сколько здесь переживаний, душевных мук и терзаний!
И снова пересылка по этапу. На этот раз в Мордовию – работать на мебельной фабрике. Здесь он освоил много специальностей по работе с деревом и окончил курсы краснодеревщиков, получив 7-й разряд. Он познакомился с Иокубинасом Кестунисом, который знал много языков: английский, испанский, итальянский, французский, суахили, иврит. Именно Иокубинас помог Владимиру изучить английский язык и арабский. Познакомил его с языком хинди. Позднее, уже будучи дома, он занимался переводами с хинди.
Владимир собрал богатейшую коллекцию марок, вступил в клуб филателистов.
Вечерами вместе с Феликсом Красавиным они ходили в клуб, где заключенный эстонский пианист исполнял классические произведения Баха, Вагнера, Чайковского, Шопена, Мендельсона, Берлиоза. Эти произведения потрясли Владимира. Ему довелось встретиться с Валентином Митрейкиным, сыном поэта Митрейкина. У Валентина была литература по йоге, что очень заинтересовало Владимира. Они вместе занимались йогой.
В последние годы заключения Воробьёв работал в одном из цехов Горьковского завода телевизоров. Здесь на территории лагеря Владимир выращивал овощи: помидоры, огурцы. Разводил цветы: 21 вид георгинов, 32 сорта астр, гладиолусы, лилии, тюльпаны, флоксы и другие. «Целыми вечерами я занимался в своем цветнике. Никогда не было случая, чтобы кто-то без спроса сорвал цветы или тем более потоптал их. Всем было приятно прийти к нашему бараку полюбоваться цветами и отдохнуть».
В наше же время высаженные на клумбах цветы вызывают у людей другую реакцию. За ночь цветы куда-то исчезают, так и хочется закричать: «Люди! Не трогайте красоту!»
В
лагере ему дали кличку Ученый. За полтора года до конца срока Воробьёв вновь
написал прошение. Из Генеральной прокуратуры СССР пришло письмо о том, что его
дело пересматривается. «Это, может быть, суеверие, может быть, случайность, но у
нас по рукам ходила счастливая пуховая подушка. Один еврей освободился и оставил
ее мне с пожеланием, чтобы я, освободившись, передал ее другому», – пишет
Владимир Григорьевич. Я думаю, что за годы заключения можно стать суеверным.
Помогло это или что-то другое, а может, Фортуна повернулась к нему лицом, но
надежда на освобождение была все ярче. Он написал матери, что есть надежда на
его освобождение, но увидеться им так и не пришлось. Она умерла в 1965 году, а
приказ об его освобождении и его реабилитации пришел в марте 1966 года.
Военная коллегия
Верховного суда СССР
от 12 апреля 1966 года
СПРАВКА
Дело по обвинению Воробьёва Владимира Григорьевича, арестованного 29 октября 1949 года, пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 3 февраля 1966 года.
Приговор военного трибунала войск МВД Западно-Сибирского округа от 27 февраля 1950 года и определение Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 мая 1954 года в отношении Воробьёва В. Г. по вновь открывшимся обстоятельствам отменены, дело за отсутствием события преступления прекращено. ВОРОБЬЁВ В. Г. по данному делу реабилитирован.
Зам. начальника секретариата Военной
коллегии Верховного суда Союза ССР
подполковник адмслужбы Ворфоломеев
Он попрощался с друзьями, взял их домашние адреса. «В понедельник, 30 марта 1966 года, мы вдвоем с освобождающимся в тот же день солагерником вышли за зону. В это время ко мне подошла женщина и спросила, кому писать заявление на свидание. Я стал ей объяснять, а в это время начальник спецчасти с моим товарищем отошли уже на некоторое расстояние. За годы заключения я так привык к конвою, что меня вдруг охватил страх: я один, начальник ведь ушел. Я стал бегом догонять их, но потом перешел на шаг. Ведь я был человек свободный».
Он поехал домой в село Кортуз, где не был 17 лет.
Дело В. Г. Краснова до сих пор хранится в РУ ФСБ РФ по Красноярскому краю. И все, что описывает Владимир Григорьевич в своей рукописи, правда, все подтверждается архивными документами и выписками.
Сколько жизненной энергии, любознательности сохранилось у этого человека даже после перенесенных страданий! Он не только выстоял в тех тяготах, которые преподнесла ему суровая жизненная школа, но и до последнего дня занимался научной работой, йогой, переводами из индийской литературы, составлением различных карт как по биологии, так и по географии. Увозили конвоиры 21-летнего неопытного, мечтательного, любознательного юношу, а вернулся взрослый, умудренный жизнью мужчина.
В селе его приняли настороженно. Шутка ли, 17 лет лагерей и тюрем. Родителей уже не было в живых. Друзей, близких по духу и интересам, тоже не нашлось, так как слишком велик был запас его разнообразных знаний во многих областях, да и умел он многое, что не нашло применения в сибирском селе.
Работал Владимир в совхозе «Победа». Крохотная вырезка из районной газеты «Знамя Ильича» говорит сама за себя.
На основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 18 января 1974 года и Указа Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1983 года «О внесении изменений и дополнений в некоторые законодательные акты СССР» исполнительный комитет краевого Совета народных депутатов решил: от имени Президиума Верховного Совета СССР за долговечный, добросовестный труд наградить медалью «Ветеран труда» по Краснотуранскому району Воробьёва Владимира Григорьевича.
Женился
Владимир Григорьевич на молоденькой учительнице начальных классов Марии
Иосифовне Наконечной. Родился сын Эдуард. Владимир сам построил просторный
красивый дом для своей семьи и родителей жены.
Развел богатый сад. Выращивал цветы, разводил новые сорта. Но в общем вел замкнутый образ жизни. Главным его увлечением осталась переписка с друзьями по лагерю из разных стран. Ему писал и Револьт Иванович Пименов, переписка с которым дошла через годы и до нас. Старые письма, напечатанные на пишущей машинке, от них веет теми временами. Их переписка носит не только личный характер, в них обсуждаются научные статьи, события тех лет. Револьт Иванович – доктор физико-математических наук, научный сотрудник научного центра Уральского отделения АН СССР – в Сыктывкаре возглавлял историко-просветительское общество «Мемориал », много писал, публиковался. Владимир Григорьевич следил за развитием событий в жизни Револьта Ивановича. Обменивались литературой по йоге, Владимир Григорьевич переводил с хинди. Книги с его пометками на полях – увлекательное зрелище.
Рукописный текст в тетрадках с переводами по йоге, рецептами, наставлениями, разнообразными картами по биологии, географии. Все это сохранилось в архиве семьи.
Очень важно, когда признают свои ошибки, и государство в том числе (а это мы с вами), и слава богу, что оно признало, хоть и поздно, свою ошибку и человека оправдали. И лучшее, что мы можем сделать, – это помнить о тех людях и сохранять память о них, передавая ее потомкам.
Светлана Сагалакова ,
Кортузская средняя общеобразовательная школа
(руководитель Г. П. Ломтева)
Книга памяти жертв политических репрессий Красноярского края. Том 7 (Р-С)