На старом кладбище в городе Малоярославце Калужской области есть заброшенная
могила забытой легендарной революционерки-подпольщицы. Если бы она совершила
свой подвиг в годы Великой Отечественной войны, ее наверняка бы представили к
званию Героя Советского Союза. Вместо этого организатор убийства командующего
оккупационными войсками на Украине генерал-фельдмаршала Эйхгорна в 1918 г. была
«награждена» десятилетиями ссылок и лагерей. В конце мая 1917 г. в Москве
собрался Всероссийский съезд партии социалистов-революционеров (далее ПСР). На
утреннем заседании 31 мая председательствующий произнес: «Товарищи, я считаю
нужным известить вас, что в ваших рядах находятся светлые, героические личности:
М. А. Спиридонова, А. А. Биценко, Н. А. Терентьева, И. К. Каховская... Товарищи, я
думаю, что я явлюсь выразителем чувства всего съезда, если приглашу наших
дорогих товарищей, явившихся с Востока, из Сибири, с каторги, принять участие в
наших рядах, в рядах товарищей, вырабатывающих новую Россию, и присутствовать
здесь вместе с президиумом. (Шумные и продолжительные аплодисменты, переходящие
в овацию)».1
В 1925 г. Борис Пастернак, работая над поэмой «Девятьсот пятый год», напишет в «Прологе» в ней такие строки:
Жанна Д`Арк из сибирских колодниц,
Каторжанка в вождях, ты из тех,
Что бросались в житейский колодец,
Не успев соразмерить разбег...
Несомненно, в этом четверостишии был отражен собирательный образ именно этих легендарных эсерок. Марии Спиридоновой, ставшей после октября 17-го председательницей Исполкома Крестьянской секции советского революционного «парламента» - ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Ирины Каховской, возглавившей Агитационно-пропагандистский отдел ВЦИК. Вращавшийся в молодости в эсеровских кругах поэт мог знать их лично, поскольку в 1918 г. являлся сотрудником левоэсеровской газеты «Знамя Труда». Точно так же как Сергей Есенин, не раз выступавший вместе с лидерами левых эсеров на вечерах в партийных клубах. Так же как Александр Блок, отметивший факт знакомства со Спиридоновой в записной книжке, и Николай Клюев, посвятивший ей стихи. Да вот только по именам революционерок в середине 20-х назвать уже было нельзя: Каховская в это время отбывала свою первую советскую ссылку в Калуге, а Спиридонова находилась в ссылке в далеком Самарканде. Пройдет целых сорок лет, и на стол секретаря Малоярославецкого райкома КПСС ляжет такая бумага:
«Гр. КАХОВСКОЙ Ирины Константиновны, прожив. в г. Малоярославце, Калужской обл., ул. Володарского, 30
ЗАЯВЛЕНИЕ
14 мая 1958 г. мною было подано в Малоярославецкий отдел собеса заявление о назначении мне персональной пенсии, как быв. политкаторжанке. Согласно „Положению о персональных пенсиях“ от 4/XI-56 г. № 1475 (раздел IV, пп. 34, 35, 36) я имею на это полное право. Однако, по разъяснению райсобеса, исполком отказал мне в моем ходатайстве на основании следующих причин:1) Борьба против царизма с 1905 г., на которую я указывала в автобиографии (поскольку она проходила в рядах партии с.-р. максималистов), отнюдь не является заслугой перед Родиной, хотя она и каралась при самодержавии каторжными работами.2) Сама „каторга“ не есть заслуга и не может учитываться даже при назначении трудовой пенсии как трудостаж, а не только для персональной пенсии.3) Сведения, которые я даю в автобиографии, якобы хронологически несовместимы, а именно: я указываю в автобиографии, что работала как член ВЦИК 2-го, 3-го, 4-го созывов в качестве заведующей Агитотделом <...>, а в июле 1918 г. работала на Украине в подпольной организации при немцах. Этого якобы в действительности быть не могло, так как не могло же до июля 1918 г. состояться целых 5 съездов Советов. Все эти причины отказа являются настолько необоснованными и несерьезными, что я вынуждена протестовать <...>».2
***
До последнего времени считалось, что Ирина Константиновна Каховская родилась в г. Тараще под Киевом в 1888 г. (Такой же год рождения высечен на ее могильной плите). Лишь недавно, из документов в ее студенческом деле в ЦГИА Санкт-Петербурга, обнаруженных историком и журналистом Е. И. Фроловой, выяснилось, что в действительности Каховская, согласно свидетельству из Киевской духовной консистории, родилась 15 августа 1887 г. и была крещена в Соборно-Георгиевской церкви в Тараще.3
Она принадлежала к потомству чешско-польских шляхтичей, ставших подданными русских царей после присоединения Смоленска в середине XVII века. Вплоть до царствования Екатерины II смоленская шляхта, постепенно перешедшая в православие, имела особый статус самоуправляющейся военно-корпоративной касты наподобие Запорожского войска. Дворянский род Каховских дал России екатерининского вельможу, покорителя Таврии и Крыма, возведенного в графское достоинство. Его имя носит южный город (помните: «Каховка, Каховка, родная винтовка...»), а в честь города - была названа станция московского метрополитена. Из этого же рода, но из другой его ветви происходил декабрист Петр Каховский, один из пяти повешенных. Принадлежность к мятежной ветви рода, возможно, даже на генетическом уровне, определила будущее правнучатой племянницы первого русского террориста, застрелившего на Сенатской площади петербургского генерал-губернатора графа Милорадовича и командира лейб-гвардии Гренадерского полка полковника Стюрлера. Родители Ирины Каховской, по-видимому, не были чужды народнических воззрений. Ее отец, окончивший Межевой институт, трудился землемером-таксатором в низшем чине коллежского регистратора, а мать служила народной учительницей. И все же, после смерти Константина Осиповича от скоротечной чахотки в 1890 г., Августа Федоровна отдала дочь на воспитание в закрытое заведение - Мариинский институт для сирот благородного происхождения в Петербурге. В нем Ирина Каховская воспитывалась с 28 августа 1897 г. по 25 мая 1903 г. Окончив это учебное заведение с высокими оценками, «при отличной нравственности», институтка Каховская при выпуске императрицей Марией Федоровной была «Всемилостивейшее удостоена награждения Серебряной Медалью».4
В том же студенческом деле сохранилось прошение «вдовы землемера» А. Ф. Каховской на имя «Г-на Начальника СПбургских Женских гимназий»6 следующего содержания: «Желая, чтобы дочь моя Ирина Константиновна Каховская, окончившая в настоящем году полный курс наук в Институте Императрицы Марии с правом на звание домашней наставницы и награждена Серебряной Медалью, продолжала образование - честь имею покорнейше просить Ваше превосходительство о принятии ее в число слушательниц историко-словесного отделения Института Педагогических курсов».7
Так, в сентябре 1903 г. Ирина Каховская стала студенткой (слушательницей) Женского Педагогического института (будущего пединститута им. Герцена), успев проучиться четыре курса. Событием, резко повлиявшим на ее дальнейшую жизнь, стало «кровавое воскресенье» 9 января 1905 г. В то морозное утро 17-летняя девушка направилась готовиться к реферату по истории в Публичную библиотеку. «Мне предстояло подобрать материалы о „Земских соборах“, - вспоминала она. - Тема эта была нам преподана профессором русской истории особенно любовно, в духе идиллического единения царя со своим народом... „Царь и народ“ - вот над какой темой мне предстояло работать в этот день». То, что услышала Каховская несколько часов спустя на стихийном митинге в стенах библиотеки, где прямо со стола выступил Максим Горький, потрясло ее до глубины души. «Ярко запечатлелись в памяти отдельные, полные страстной выразительности фразы:
-Молодежь, студенты! Разве тут ваше место? Идите к ним, к тем, кого убивают, боритесь за их дело!..
Все сгрудились вокруг, ловя каждое слово, заражаясь негодованием, ненавистью, загораясь...».8
В тот день Ирина Каховская разуверилась в идеале народной монархии и стала революционеркой. Затем последовало увлечение идеями социал-демократии (благодаря знакомству с А. М. Коллонтай), недолгое пребывание в большевиках, а затем вступление в ультрареволюционный Союз эсеров-максималистов. В 1906 г. максималисты взорвали дачу премьер-министра Петра Столыпина (по чистой случайности он остался жив, но были покалечены его дети и погибли сами террористы-смертники), совершили несколько дерзких ограблений-экспроприаций («эксов» на сленге боевиков), самых крупных в истории революционного движения. Но Каховская была здесь ни при чем, поскольку лето 1906 г. она провела в разъездах по селам Самарской губернии, ведя пропаганду среди крестьян. В Петербурге ее роль была достаточно скромной: она была пропагандистской в рабочих кружках и по заданию руководства максималистов снабжала оружием одну из боевых дружин. Об этом периоде ее жизни сохранились воспоминания одного из главных теоретиков эсеро-максимализма Г. А. Нестроева:
«- Не производит ли она на вас впечатления святой? - спрашивала меня не раз знакомая с.-д. меньшевичка. - Какая вера! Какая преданность! Знаете, у нее очень часто нет денег на поездки за Шлиссельбургскую заставу к рабочим, и она идет чуть ли не 10 верст пешком с Петербургской стороны. Только первые христиане так веровали да, пожалуй, первые русские социалисты. Теперь что-то мало таких, которые бы пешком ходили. Посмотрите на ее лицо: бледное, спокойное, дышит глубокой верой в торжество социализма...
И эти слова были верны. <...> За ее простоту, за ее искренность, за ее глубокую веру в торжество рабочей революции, которая передавалась ее слушателям, к ней относились с глубоким уважением и ценили ее, как лучшего друга. <...>
Она совершенно не интересовалась тем, следят ли за ней или нет: она делала свое дело со знанием, что выполняет нравственно-обязательное для себя... Помню, ее убеждали оставить Петербург, так как за ней ходили по пятам.- Не ради себя, Ира, а ради товарищей, которых вы „замарываете“, вы должны это сделать!..
Она уехала. Но жажда работы была так велика, что она решила быть конспиративной и вернуться в Питер.- Скоро мы отсюда уедем. Она собрала целую группу рабочих, которым рисовала яркую картину работы „на Волге“ - хождение с пристани на пристань, с берега на берег, из села в село. С этой группой она мечтала двинуться в путь.- Все это хорошо, Ира. Вы поедете, будете работать. Нужно же „выжить“ это короткое время!.. Вас могут во всякое время арестовать - и тогда прощай, матушка-Волга!.. Вы бы хоть „пообчистились“. У вас на квартире, наверно, есть какой-нибудь склад...- Ничего нет... Все убрано...».9
Первый раз в своей долгой тюремной жизни она была арестована 28 апреля 1907 г. столичным Охранным отделением. При обыске у нее было изъяты фальшивые паспорта, несколько десятков революционных брошюр и переписка «компрометирующего свойства». Каховская содержалась под стражей в Доме предварительного заключения, дознание проводилось военной прокуратурой. В итоге по приговору Петербургского военно-окружного суда 7 марта 1908 г. революционерка была приговорена к каторжным работам сроком на 20 лет (при утверждении приговора срок снижен до 15 лет). Наказание сначала отбывала в Новинской женской каторжной тюрьме в Москве. Затем этапом была отправлена на Нерчинскую каторгу, куда прибыла 16 июля 1908 г.
В «Мальцевке» - женской каторжной тюрьме для особо опасных государственных преступниц Каховская познакомилась со знаменитыми эсерками и анархистками. Маруся Спиридонова была осуждена на бессрочную (вечную) каторгу за убийство карателя тамбовских крестьян Луженовского. Эсерка Настя Биценко застрелила карателя саратовских крестьян генерала Сахарова. Анархистка Фаня Каплан готовила теракт против киевского генерал-губернатора, но в результате была ранена сама осколками преждевременно разорвавшейся бомбы. Эсерка Саня Измайлович, дочь генерала артиллерии, получила срок за участие в двойном покушении на минского губернатора и полицмейстера (оно оказалось неудачным, поскольку полученные от агента «охранки» бомбы были испорчены). Дочь богатого купца Надя Терентьева участвовала в подготовке взрыва дачи Столыпина. Все перечисленные террористки также получили бессрочную каторгу и оставались в Мальцевской тюрьме вплоть до революции. Каховской повезло больше: ее амнистировали в 1914 г. по случаю прошедшего 300-летия Дома Романовых, и она перешла в разряд ссыльно-поселенок.
Вспоминая дни, проведенные на каторге, Каховская писала: «Женская каторга лишена кровавого драматизма мужских тюрем, а наша Мальцевская, в частности, отличалась изумительно ровной, буквально ничем не волнуемой извне жизнью <...> Режима в тюрьме никакого не было. Запертые в своей половине, мы в ее пределах делали все, что хотели. Администрацию мы видели только на поверке; все неизбежные переговоры с нею у нас велись исключительно через политического старосту...».10
Много времени Каховская тратила на самообразование и на занятия с малообразованными товарищами по неволе. В 1909 г., повторив подвиг жен декабристов, в добровольное изгнание к ней приехала любящая мать, поселившаяся по соседству в Александровском заводе. Весной 1911 г. в связи с усилением режима Каховскую вместе c другими политкаторжанками перевели в Акатуй. «Романтическая мальцевская юность уступила место суровому трудовому и еще гораздо более замкнутому акатуевскому совершеннолетию», - вспоминала она. Августа Федоровна также переехала в Акатуй. Одна из политкаторжанок вспоминала: «Старушка жила тяжким трудом, учила ребят, чтоб поддержать дочь, и мужественно несла все невзгоды каторжного положения. Первый год на Акатуе она была нашей живой связью с волей...».11
В октябре 1911 г. она была уличена в нелегальной передаче писем политкаторжанам, после чего военный губернатор Забайкальской области запретил ей свидания с дочерью. На поселение Ирина Каховская вышла в Торейскую волость Селенгинского уезда. Позже ей вместе с матерью было разрешено поселиться в Чите, где Ирина работала в детском саду, организованном для детей солдаток. Так продолжалось до Февральской революции, которая распахнула двери Нерчинской каторги. Весной 1917 г. Каховская в компании с приехавшими в Читу Марией Спиридоновой и еще несколькими подругами по каторге приняла горячее участие в создании Читинского комитета ПСР, стоявшего, по ее словам, на позициях «максимализма и интернационализма». «Согласно этой точке зрения, - вспоминала она, - наша революция должна будет осуществить программу-максимум, „трудовую республику“, т. е. перерасти в социалистический переворот».12
О политических настроениях, присущих Спиридоновой, Каховской и их соратникам во время пребывания в Чите, незамысловатым языком рассказал в воспоминаниях, предназначавшихся для нижегородского Истпарта, бывший эсер-политкаторжанин К. И. Буров, ставший затем коммунистом (на момент ареста в августе 1937 г. он был председателем Богородского райисполкома близ Горького):
«Группа максималистов, к которой я принадлежал - приехавшие из каторги Спиридонова, Биценко Анастасия, Терентьева, - затем Ирина Каховская, Бабушкин, Москвин и другие товарищи начали чувствовать опасность, что мы, левая группа, идем на поводу у минималистов. Тогда решено было собрать Областную конференцию, на которой решить вопрос о взаимоотношениях наших с минималистами и поставить вопрос перед конференцией о программах минимум и максимум. Многие из нас подтвердили, что революция не останется на месте, она пойдет дальше, что рабочие сделают попытки захвата фабрик, заводов, рудников. Тогда как быть? Выступать против захвата - значит, задерживать ход революции. Поддерживать захват, плестись в хвосте у рабочих - значит, надо ставить вопрос захвата земли, фабрик и заводов в порядок дня. На конференцию прибыли из разных мест, даже прибыли представители из Енисейской губернии. Доклад<ы> делал<и> Москвин, Биценко, Каховская, выступил в прениях и я. После моего выступления, где я говорил о необходимости сейчас же проводить Социалистическую революцию и социализировать промышленность, транспорт, <...> страсти разгорелись. На сторону максималистов встал представитель Петровского завода, которому рабочие дали наказ держать курс на Социалистическую революцию, Сретенский представитель, из Енисейска, даже один из священников по фамилии Добронравов (правильно: А. Добромыслов. - Я. Л.) был социалист-революционер и многие другие. Против были Пумпянский, Архангельский В. Г. и все кооператоры-эсеры, и в результате голосования мы получили на 5 голосов меньше».13
***
В отечественном кинематографе драма левоэсеровской партии нашла отражение в выразительном фильме «Шестое июля», снятом режиссером Ю. Карасиком по пьесе недавно умершего М. Шатрова. Роль Марии Спиридоновой в кинокартине сыграла замечательная актриса Алла Демидова. В фильме вообще был занят прекрасный состав актеров: А. Джигарханян, Ю. Каюров, В. Лановой, В. Шалевич... Однако роли Ирины Каховской в нем не было. Дело в том, что буквально накануне словесной баталии в стенах Большого театра (где заседал V Всероссийский съезд Советов) и вооруженной схватки между большевиками и левыми эсерами на улицах Москвы она в качестве главы Боевой организации партии выехала в Киев. Зато в недавнем сериале режиссера Владимира Хотиненко и сценариста Леонида Юзефовича «Гибель империи» Каховская предстала перед зрителями в образе киевской подпольщицы Марии Ковской (эту роль сыграла Мария Порошина).
Но вернемся на год назад, когда бывшая «сибирская колодница» вернулась в город на Неве, после того как была избрана от Забайкальской области делегатом на партийный съезд эсеров (отрывок из стенограммы которого приведен в начале статьи). В Петрограде Каховская работала сначала секретарем Северного областного комитета ПСР, а затем вместе со своими подругами по каторге участвовала в расколе партии на левое и правое крыло. О нарастании среди левых эсеров радикальных настроений после провала попытки переворота, предпринятой генералом Корниловым, засвидетельствовал в своих не публиковавшихся воспоминаниях уже упоминавшийся Константин Буров, пересказавший полученное им письмо от Каховской: «Чтобы рассеять свои сомнения, я написал в Ленинград (так в документе. - Я. Л.) для меня авторитетным товарищам Каховской и Биценко о том, что я стал уже не тот, что тактика большевиков мне нравится, что я ушел от эсеров. Мне ответила Ирина Каховская, что она не верит Керенскому, не верит безнравственной пятерке - Директории, и в том, что Корнилов шел на Петроград, есть часть нашей - эсеров - вины. Она написала под впечатлением создания знаменитой пятерки во главе с Керенским и Верховским. Заканчивала письмо: голосовать за большевиков. Это письмо показало мне, что мои товарищи мучаются не меньше меня, они видят, что эсеровская партия не туда идет, куда надо, и делает непоправимые исторические ошибки». 14
На II Всероссийском съезде Советов, провозгласившим Советскую власть, она заседала в президиуме съезда вместе с Лениным и другими вождями большевиков и несколькими левыми эсерами. Кстати, хотя формально М. Спиридонова была тоже избрана в состав президиума, на самом деле в разгар переворота она находилась в поездке по южным городам. Так что на поверку Каховская оказалась единственной женщиной в президиуме судьбоносного съезда. Сопредседателем порученного ей для дальнейшей работы во ВЦИК фракцией левых эсеров Агитационно-пропагандистского отдела от большевиков стал Володарский, застреленный в июне 1918 г. правым эсером. По странной иронии истории впоследствии Каховская жила в Малоярославце на улице, носившей имя Володарского (ныне ул. Ивановская).На одном из митингов или собраний Ирина Каховская познакомилась с кронштадтским матросом Борисом Донским. Он был младше ее на девять лет, родился и вырос в деревне на Рязанщине - в семье крестьян-староверов. Окончил сельскую школу и в 15-летнем возрасте был увезен отцом в Петербург, где работал на Балтийском заводе учеником слесаря. В юности Донской увлекался учением Льва Толстого. В 1915 г. его призвали во 2-ой Балтийский флотский экипаж, и он служил минным машинистом на учебном судне «Азия». В 1916 г. он вступил в партию эсеров. Незадолго до Февральской революции Донской был арестован за организацию голодовки протеста. В ожидании суда он был брошен в плавучую тюрьму, но вскоре освобожден грянувшей революцией. Любимец матросов, он был избран в Кронштадтский Совет и одновременно стал членом Кронштадтского комитета ПСР. Во время выступления Л. Г. Корнилова вместе с эсером-максималистом Н. И. Ривкиным командовал сводным отрядом моряков, посланным Центробалтом для защиты Петрограда. В октябре был комиссаром форта Ино и руководил отправкой балтийских формирований на Пулковские высоты для борьбы с казаками П. Н. Краснова. Небезызвестный мичман-большевик Федор Раскольников вспоминал: «Донской был одним из самых симпатичных работников Кронштадтской левоэсеровской организации. Развитой, очень смышленый матрос, он обладал боевым темпераментом. Молодой, невысокого роста, с живыми глазами, энергичный, увлекающийся и жизнерадостный, он всегда был в первых рядах и смело глядел в лицо опасности. Среди кронштадтских левых эсеров он казался нам наиболее близким, поддерживал хорошие отношения с нашей партией, и в нашей организации его любили. „Борьба до конца“ была его стихией».
Когда и при каких обстоятельствах Борис Донской познакомился с Каховской, в точности неизвестно. Может быть, это произошло в Кронштадте, куда она приезжала для выступления на каком-то одном из многочисленных митингов на Якорной площади. А может, под Гатчиной в бурные октябрьские дни, куда Каховская отправилась для передачи приветствия красногвардейцам от левоэсеровского руководства.15
Весной 1918 г. Борис Донской был приглашен в состав Боевой организации при ЦК левых эсеров. Вспыхнувшая между Ириной и Борисом любовь была столь же стремительной и короткой, как и та революция, за которую они боролись и на алтарь которой готовы были положить свою жизнь. «Когда Брестский мир был окончательно ратифицирован, - вспоминала Каховская, - началась, естественно, напряженная повстанческая борьба на всей территории оккупации. Особенно остро она протекала на Украине и в Белоруссии». По ее словам, «германская империалистическая клика» взяла на себя задачу «реставрации буржуазно-феодальных отношений» и выступила на западных окраинах «в роли жандарма буржуазного общества». В ответ на это левые эсеры решили ответить беспощадным террором: «Граф Мирбах в Москве и фельдмаршал Эйхгорн в Киеве - вот две фигуры, которые приковали к себе внимание всех трудящихся России. Первый - сложными путями дипломатического давления готовил переворот, второй - его провел кровью и железом».16
Как известно, убийство посла Мирбаха было поручено принадлежавшему к левым эсерам чекисту Якову Блюмкину, а ликвидацией командующего группой армий «Киев» генерал-фельдмаршала Эйхгорна должны были заняться Каховская и Донской. Герман фон Эйхгорн, доводившийся родным внуком философу-идеалисту Шеллингу, был старым бисмаркским воякой, участвовавшим еще во Франко-прусской войне. В 1914 г. он был назначен командующим 10-й армии германцев, с которой участвовал в боях на Мазурском поозерье в Польше и осуществил захват Прибалтики. Он нанес большой моральный урон славе русского оружия, проведя успешное наступление на Чудском озере и взяв Псков. Как крупного полководца, Эйхгорна торжественно похоронили в Берлине на специальном военном кладбище «Invalidenfriedhof». Впоследствии о нем не забывали и в Третьем рейхе. Когда фашисты заняли Киев в 1941 г., Крещатик (к тому времени проспект Володарского) был переименован ими в Эйхгорн-штрассе...
В апреле 1918 г. на втором съезде левоэсеровской партии Каховская была избрана в члены ЦК, а в конце июня боевики пересекли границу в районе Курска и выехали и Киев. Сняв дачу в городском предместье, они повели наблюдение за Эйхгорном, а также за ставленником немцев гетманом Скоропадским. По словам Каховской, Донской любил повторять евангельскую притчу: «Если пшеничное зерно, упавши на землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода». Слежка за генерал-фельдмаршалом увенчалась успехом. Уходя в охоту за ним в последний раз, Борис сказал Ирине: «Благослови меня на смерть, а я тебя на мучения, - сколько тебе еще мучиться!».
30 июля 1918 г. в центре Киева раздался оглушительный взрыв, Эйхгорн был убит. Это об этом эпизоде написал в «Белой гвардии» Михаил Булгаков: «Среди бела дня, на Николаевской улице... убили не кого иного, как главнокомандующего германской армией на Украине, фельдмаршала Эйхгорна, неприкосновенного и гордого генерала, страшного в своем могуществе, заместителя самого императора Вильгельма!». Спасаться бегством террорист не захотел. Донского схватили и после страшных пыток 10 августа повесили. Жития его было двадцать три года.
***
Спустя несколько дней была арестована попавшая в засаду Каховская. 12 сентября, после допросов с пристрастием, военно-полевой суд приговорил ее к смертной казни, а затем приговор был послан на конфирмацию кайзеру Вильгельму II, поскольку по действовавшим тогда в Германии законам смертный приговор, вынесенный женщине, мог быть приведен в исполнение только с разрешения императора. Тем временем в Киеве был сформирован новый состав Боевой организации во главе с Я. Г. Блюмкиным, перед которой ставилась задача освобождения Каховской. С ней сумела установить связь ее подруга по каторге Терентьева. По словам Блюмкина, нападение на тюрьму не удалось, ввиду того что она «тщательно охранялась германскими войсками».17
К этому моменту приговор был подписан председателем Рейхстага, однако утверждение его задержалось, так как кайзер находился в ставке. Потом произошла Ноябрьская революция в Германии, и кайзер отрекся от престола. Между тем в Киев с боем вошли петлюровцы, но о Каховской они почему-то «забыли», хотя до этого сидевший в той же Лукьяновской тюрьме Симон Петлюра передавал для нее восторженные записочки, восхищаясь ее героизмом.18 Свыше четырех месяцев провела она за решеткой, ожидая со дня на день приведения приговора в исполнение. Голоса в ее защиту стали раздаваться с разных сторон: в Москве Спиридонова опубликовала статью «Спасайте Ирину Каховскую!»20, на Украине ее освобождения требовали повстанцы во главе с Нестором Махно21. Наконец, после того как постановления об этом Каховской вынесли губернский крестьянский съезд в Киеве и ряд рабочих собраний, 24 января 1919 г. она была выпущена из-под стражи.
Через две недели в Киев вошли части Красной армии, но поскольку члены ЦК левых эсеров находились вне закона, Каховская предпочла укрыться в эшелоне Богунского полка, входившего в состав дивизии под командованием сочувствующего ее партии Николая Щорса. «Штаб этого полка был весь эсеровский, и меня приняли как своего товарища», - вспоминала она. 22 Узнав по прибытии в Москву подробности преследований левых эсеров, она написала открытое письмо председателю Верховного Революционного трибунала, которое стоит привести целиком (с незначительными сокращениями):
«Мне известно, что вы желаете на процессе Левых Соц.-Рев. использовать мое перехваченное вашим провокатором письмо, адресованное в Кремль М. А. Спиридоновой. Выдержки из этого письма появились в „Известиях“ в статье Петерса, где он ставил в пример Лев. С.-Р. мой лояльный образ мыслей. <...> Как вам, может быть, известно, я находилась в гетманско-германской тюрьме в Киеве с июля по февраль 1919 года. <...> Уехала я из Москвы под впечатлением начинавшегося глубокого расхождения Партии Левых С.-Р. с вашей партией, но все же полная веры в возможность дальнейшей совместной работы в борьбе за социализм. На Украине при гетмане и Петлюре слово „большевик“, знаменовавшее в ту пору освободительные октябрьские идеи, было дорого всем трудящимся. <...> Все доходившие до нас из буржуазных и монархических газет вести о разгроме крестьянских восстаний, о вашей чудовищной аграрной политике, о Петроградских событиях (имеется в виду расстрел мобилизованных матросов, вышедших на мирную демонстрацию под левоэсеровскими лозунгами. - Я. Л.), о вашем политическом и моральном разврате и палачестве - я и мои товарищи по работе отметали с презрением как злобную клевету врагов против наиболее могущественной в России, истинно социалистической партии. Мне лично пришлось клятвенно убеждать германских солдат, указывавших мне на ужасы большевистского режима, в неправде всего того, что печатали о вас в их немецких газетах и что, как я теперь лично убедилась, является бледным отголоском того ужаса, который вы творите в действительности.
Приехав в Москву, я застала почти всю Московскую организацию в тюрьме: остатки ее с трудом собирали силы. <...> Получив возможность отправить письмо М. А. Спиридоновой, я написала ей о своих сомнениях как ответственному представителю партии и моему личному другу. Письмо попало в ваши руки. Вот уже третий месяц, как я живу в непрерывном общении с трудящимися, от имени которых вы совершали ваши преступления и которым вы бесконечно далеки и враждебны. Вашу работу вижу в общих ее линиях и в деталях. Убедилась в том, что вы систематически толкаете массы в объятия колчаковской и правоэсеровской реакции и что спасти революцию может лишь уничтожение вашей диктатуры и передача власти в руки Советов, свободно избранных трудящимися. Ненавистью к вам залита сейчас уже вся Украина: там темнота народа отождествила вас с евреями, и за ваши чудовищные дела, за неистовства ваших чрезвычаек расплачивается ни в чем не повинное еврейское население. Вы враждебны революции, истинному массовому творчеству новых форм жизни не менее чем Колчак и меньшевики, не менее чем Клемансо и Вильсон. С другой стороны, после самого критического и тщательного анализа работы Партии Левых С.-Р. я убедилась, что все, что вы пишите и говорите о ней, сплошная клевета. <...> Не имея ни одного уголка на земном шаре, где бы партия могла бы лояльно существовать, партия живет и крепнет. Я лично считаю за честь бороться в ее рядах и нести ответственность за все ее выступления. Письмо это будет опубликовано в нашей печати. Делайте соответствующие выводы».23
В этом письме Каховская предельно ясно выразила свое политическое кредо, ставшее выбором всей ее дальнейшей жизни со всеми вытекающими последствиями. Отныне она была обречена. Первый ее арест чекистами в середине мая 1919 г., однако, оказался недолгим, продлившись около двух месяцев: Каховская была освобождена вследствие вмешательства Ленина, после того как руководство большевиков узнало об ее намерении организовать покушение на Деникина. В итоге в начале августа она выехала обратно в Киев во главе группы боевиков вместе со своим помощником, талантливым астрономом, во время Первой мировой войны превратившимся из студентов Московского университета в прапорщика на австро-венгерском фронте, Михаилом Жуковым. После нескольких переездов из одного города в другой, левоэсеровские боевики выследили маршрут передвижения главнокомандующего Вооруженными силами Юга России А. И. Деникина по Ростову-на-Дону и предполагали атаковать автомобиль двумя террористами. Каховская вспоминала о том, как Жуков в конце концов встретился лицом к лицу с проезжавшим Деникиным, «которого мы хорошо знали по портретам», и как они наметили план действий: «Если первым снарядом будет лишь испорчена машина - вторым удастся поразить пассажиров».24Осуществить эту операцию не удалось, поскольку боевиков... внезапно свалил сыпной тиф. Каким-то чудом, после мытарств по съемным квартирам без квалифицированной медицинской помощи, им удалось выжить и дождаться занятия Ростова в январе 1920 г. Красной армией. Сразу после прихода красных Каховская с Жуковым приступили к восстановлению местной левоэсеровской организации, проведя несколько митингов и выпустив программную листовку. Работу эту пришлось свернуть, когда из центра были получены инструкции предупредительного характера относительно левых эсеров. После этого они выехали в Харьков, а оттуда в Москву, прибыв туда 28 февраля. По дороге Каховская заболела возвратным тифом и из-за тяжелых осложнений полгода затем провела в больнице Н. Ф. Рихтера на станции Ховрино25, где за ней, как верный рыцарь, ухаживал живший по нелегальным документам Михаил Жуков.
По выздоровлении ей уже самой довелось ухаживать с разрешения ВЧК за арестованной под чужим именем Спиридоновой, тоже больной тифом.
***
Партийной работы Каховская тоже не оставляла и на подпольной конференции в начале 1921 г. была избрана в состав органа-дублера ЦК - Комитета Центральной области. В дни восстания в Кронштадте за ней, как и за десятками других социалистов и анархистов, пришли чекисты. Жуткое пророчество казненного Донского начинало сбываться.
Среди материалов ее дела 1921 г., с которым мне удалось познакомиться в Центральном архиве ФСБ, имеется ордер ВЧК за № 583 «на производство ареста Каховской Ирины Константиновны» за подписью заместителя начальника Секретно-оперативного управления ГПУ Г. Г. Ягоды от 21 марта. За год ее пребывания под стражей производился всего один допрос, поскольку следствия как такового не велось, а арест был обусловлен изоляцией несговорчивой оппозиции. В тюрьме она не теряла время зря: именно тут Каховской были написаны достаточно известные мемуары об убийстве Эйхгорна и подготовки покушения на Деникина. По свидетельству видного меньшевика Б. И. Николаевского, во второй половине 1921 г. во Внутренней тюрьме на Лубянке существовало нечто вроде «исторического общества», в рамках которого делались доклады по истории революционного движения и Гражданской войны, а среди выступивших были Каховская, эсеры А. Р. Гоц, А. А. Иваницкий-Василенко, В. Н. Филипповский.26
22 марта 1922 г. секретарь Центрального организационного бюро легальных левых эсеров И. Ю. Баккал обратился в ГПУ с просьбой освободить больную острым невритом с частичным параличом конечностей Каховскую для лечения в санатории.27 На обороте этого заявления имеется резолюция начальника 5-го отделения Секретного отдела ГПУ Т. Д. Дерибаса: «<...> Что касается Каховской, то ей предоставить санаторий можно, тем более что Винавер (зам. председателя Политического Красного Креста Е. П. Пешковой. - Я. Л.) предлагал взять на себя поручительство. Состояние ея здоровья действительно гнусное еще с Эйхгорновских пыток». В это же время ЦК левых эсеров вынес постановление об отправке на Международный конгресс социалистических партий в Берлине, созываемый президиумами трех Интернационалов (включая Коминтерн), находящихся в заключении левоэсеровских лидеров Б. Д. Камкова и Каховскую. Во ВЦИК поступило заявление с ходатайством «о выдаче заграничных паспортов названным делегатам и соответствующего распоряжения административным органам о нечинении никаких препятствий к свободному проезду их за границу».28
Надо ли говорить, что, конечно, никто выпускать их за рубеж и не подумал. Вместо Вены Коллегия ГПУ в ходе судебного заседания 8 апреля уготовила Каховской высылку под «гласный надзор Калужского губотдела ГПУ» (решение было утверждено зам. председателя ГПУ И. С. Уншлихтом), но, правда, с предварительным помещением на лечение в Полянский санаторий в Москве. (В этой лечебнице по адресу Б. Полянка, д. 52 позднее проходил курс лечения Сергей Есенин).29
В Калуге родственница декабриста по капризу истории жила на улице Декабристов. Она устроилась на работу в качестве зав. клубом работников советских учреждений. Много лет спустя в одном из писем Каховская поведала: «Я работала в Калуге с 21 по 25 год с большим увлечением, начав с книжного шкафа, конфискованного в каком-то помещичьем доме, где стояло около 500 томов приложений к „Ниве“. Библиотека [начиналась] из одной сырой комнаты, холодной и прокопченной. В 25 году насчитывалось 28 тысяч книг, и помещение с двумя читальными залами и детским отделением имело вполне приличный вид».30
В круг общения Каховской в калужский период жизни входили другие ссыльные, например, член ЦК меньшевиков, видный публицист Ф. А. Липкин-Череванин, а также дочь К. Э. Циолковского - Любовь Константиновна (также меньшевичка по партийной принадлежности), ставшая ее близким другом. Но ко всему прочему Каховская установила связь со своими однопартийцами, проживавшими в Калужской губернии. В одном из докладов ОГПУ о деятельности левых эсеров и эсеров-максималистов за ноябрь - декабрь 1924 г. и январь 1925 г., составленном на основании агентурных данных, говорилось:
«Во главе калужской организации стоит бывший член ЦК партии левых эсеров Каховская Ирина Константиновна (административно-ссыльная). Работу ведет, главным образом, в деревне, используя для этого свой авторитет и связи с местным крестьянством. Результатом этой деятельности являются частые антисоветские выступления крестьян на местных волостных советских съездах и конференциях с критикой нашей налоговой политики и пр.».31
Тем временем в 1923 г. мемуары Каховской были напечатаны в Берлине на русском и немецком языках. Через три года они вышли в Париже с предисловием Ромена Роллана. «Я отвергаю идеи Каховской, - писал французский классик, - но повесть эта имеет захватывающую человеческую (или нечеловеческую) ценность. Это психологический документ высшего порядка, абсолютная простота рассказчика, ее такая русская способность объективного видения, невероятная, отданная делу энергия - все это вызывает изумление читателя».32
В марте 1925 г. последовал новый арест Каховской, которую обвиняли не только в попытке возродить к жизни левоэсеровскую организацию в Калуге, но и в идейном руководстве студенческой организацией «Революционный авангард» в Москве, связанной с аналогичными группами в Нижнем Новгороде, Казани и еще нескольких городах. Действительно один из руководителей этой подпольной организации, студент Горной академии Борис Белостоцкий установил связь с Каховской и ездил к ней в Калугу. Как говорилось в обвинительном заключении по делу:
«В 1925 г. в марте месяце Белостоцкий, уже с отпечатанными на шапирографе экземплярами нелегального журнала „Революционный Авангард“ и [брошюрами] „Наши Задачи“, поехал в Калугу с целью распространения указанных журналов и переговоров с Каховской относительно дальнейшей партийной работы и выяснения возможностей постановки нелегальной типографии.
Калужскому Губотделу ОГПУ стало известно, что Белостоцкий по поручению Каховской повез нелегальную литературу к крестьянину Носову, который бывал иногда у Каховской.
Произведенным обыском у гр. Каховской ничего обнаружено не было, причем во время входа сотрудников ОГПУ в квартиру Каховской, находившийся у нее Белостоцкий сбежал, прыгнув через забор, и был арестован только в Москве. <...>
Гр-н Носов показал, что с Каховской познакомился в 1922 г., когда она прибыла в Калугу отбывать ссылку, она его втянула в партийную работу, по ее поручению Носов в 1923 г. ездил в Москву к максималисту Нестроеву, от которого получил левоэсеровскую литературу для Каховской и калужских левых эсеров».33
В итоге 3 апреля Особое совещание при Коллегии ОГПУ осудило Каховскую на 3 года концлагеря с заменой на высылку в Вятку на тот же срок. В ее следственном деле имеется не безынтересный документ - листок из отрывного календаря с автографом Ф. Э. Дзержинского:
«т. Дерибасу
Е. П. Пешкова обратилась ко мне, нельзя ли больную чахоткой И. Каховскую вместо Вятки направить куда либо на Юг. Так как вятский климат для нее будет слишком суровым. 1/V 25 Ф. Дзержинский».34
К мнению председательницы организации «Помощь политическим заключенным» (бывшего Политического Красного Креста) Пешковой и главы ОГПУ, естественно, прислушались, и в результате Каховская очутилась ненадолго в Ставрополе на Волге (где в юности вела революционную пропаганду среди крестьян), а оттуда была переведена в Самарканд, где соединилась с отправленными туда ранее М. А. Спиридоновой и А. А. Измайлович. Дальнейшие ссылки подруг по Нерчинской каторге в Ташкенте и Уфе продолжались совместно.
В это время в Европе была предпринята масштабная кампания, инициированная левыми эсерами, за освобождение знаменитых революционерок. В Париже был создан специальный Комитет Спиридоновой-Каховской. В следственном деле Каховской подшиты письма от немецких рабочих, направленные в советское полпредство в Берлине. Судя по всему, эта кампания была начата Всеобщим рабочим союзом в августе 1925 г. Заявления с требованием освобождения Каховской посылались местными организациями этого союза в Саксонии и заводскими организациями из Дрездена и Бреслау. В издательстве немецких анархо-синдикалистов «Югенд Дойчландс» была выпущена серия почтовых открыток под названием «Жертвы большевизма» с фотографиями Спиридоновой, Каховской и Измайлович на трех языках - немецком, английском и французском, которые распространялись на митингах.35 Однако все оказалось вхолостую, за исключением пересылки в СССР через Екатерину Пешкову вырученных средств для оказания материальной помощи.
Во время отбытия ссылки в Самарканде (1925 - 1928) Каховская сумела устроиться на работу руководительницей в пионердом № 4, в соответствии со своим педагогическим образованием. В ссылку к ней, уже во второй раз в жизни, подобно «декабристкам», приехала мать - Августа Федоровна. Здесь она, как следует из письма А. А. Измайлович к эсерке Н. В. Брюлловой-Шаскольской от 14 ноября 1926 г., и скончалась той же осенью.
***
По окончании срока ссылки Каховская, Измайлович и Спиридонова вместе с мужем (также членом ЦК левых эсеров И. А. Майоровым) остались жить в «минусе» в Средней Азии, избрав местом жительства Ташкент. Здесь Каховская зарабатывала на жизнь техническими переводами с английского при водхозе, одновременно давая частные уроки. Во время начавшейся коллективизации многие ссыльные эсеры подверглись новым репрессиям. Для Каховской очередной арест обернулся ссылкой в Уфу. Сюда же были отравлены из Москвы арестованные в Ялте, куда им было разрешено временно выехать для поправки здоровья, Спиридонова и Измайлович. Снова знаменитая левоэсеровская «четверка» (включая Майорова), как их обычно называли, была собрана в одном месте ссылки.
В столице Башкирии Каховская первое время работала воспитательницей в детской трудкоммуне, занимаясь беспризорниками. Но вскоре последовал официальный запрет со стороны ОГПУ на ее работу с детьми, на которых она де могла оказать нежелательное влияние. Тогда она поступила на службу в качестве старшего плановика-экономиста в Башмельтрест. Чекисты, однако, не могли воспрепятствовать ей заниматься с детьми ссыльных, в число которых входил сын Майорова от первого брака Лёва. Как вспоминает ныне Лев Ильич, Каховская занималась с ним сразу «по нескольким предметам в дополнение к школьной программе (древняя и средняя история, немецкий язык, география и физика)».36
Между тем жизнь шла своим чередом и состояла не из одних только трудовых будней и еженедельных явок на регистрацию в местный отдел ОГПУ (с 1934 г. - в местное управление НКВД). Ссыльные, особенно молодежь, старались собираться и проводить время в компаниях, влюблялись, женились, рожали детей. Так, проживавший в Уфе молодой социалист-революционер Леонид Драверт, осужденный в 1925 г. в Нижнем Новгороде за написание листовки, женился на высланной с Украины участнице сионистского движения Хаве Аптекарь. Как выясняется из письма его жены в начале 1935 г. к левой эсерке Р. К. Семятицкой, отложившемся в архивно-следственном деле последней в киевском Центральном державном архиве общественных объединений Украины, приемными (крестными) родителями их с Дравертом младшего сына стали Майоров и Каховская.37
Именно Драверт два года спустя сыграл неблаговидную роль во время следствия над левоэсеровской «четверкой» и другими уфимскими ссыльными. По свидетельству Каховской, «фактом, который мог бы нас навести на размышления, явилось то, что ссыльному левому эсеру Драверту Леониду неожиданно предоставили в центре города прекрасную многокомнатную квартиру со всей обстановкой и хозяйственными аксессуарами».38 По его словам, «он получил ее от ГПУ (так в тексте. - Я. Л.) на время отпуска одного из сотрудников НКВД и переехал сюда с семьей на время». Как вспоминала Каховская, «за несколько дней до нашего ареста Драверт пригласил к себе всех ссыльных - без различия фракций - на день рождения сына, которому исполнилось два года. Мы пробыли там с полчаса (Майоров, Измайлович и я) и ушли, когда стали собираться остальные гости, удивляясь вниманию, проявленному по отношению к Драверту, который уже имел неплохую квартиру, правда, далеко от центра. Драверт во время нашего визита был мрачен, молчал и жаловался на головную боль».39
В ночь с 7 на 8 февраля все уфимские ссыльные были арестованы. После многомесячного изнуряющего следствия, по сценарию которого Каховской была определена роль одного из руководителей т. н. «Всесоюзного центра» левых и правых эсеров и в основу которого легли сначала показания активно сотрудничавшего со следствием Драверта, а затем и сломленного Майорова, 25 декабря 1937 г. состоялись закрытые судебные заседания выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством диввоенюриста А. П. Горячева. Большинство рядовых подсудимых, в том числе и сам Драверт, пытавшийся спасти ценой предательства жизнь, были приговорены к расстрелу. Каховская же была осуждена к 10 годам заключения и 5 годам поражения в правах. Почему руководство НКВД решило пойти на сохранение жизни Каховской, Марии Спиридоновой и еще нескольким главным руководителям эсеров, до сих пор остается загадкой. Судя по публиковавшимся в последние годы докладным запискам Ежова Сталину, многочисленные дела Всесоюзного эсеровского центра и «уфимское дело», в частности, находились под пристальным контролем не только Лубянки, но и Кремля. Тем больше загадок, почему впоследствии одни из проходивших по нему (Спиридонова и Майоров, приговоренные к 25-летнему сроку тюрьмы, и Измайлович, приговоренная в 1937 г. к 10 годам) были все же расстреляны в сентябре 1941 г., а Каховская, после недолгого пребывания в Ярославской и Владимирской тюрьмах, угодила в Краслаг.
О том, как именно производилось следствие по «уфимскому делу» и плелась паутина глобального эсеровского заговора, соединенного воедино с «правотроцкистским блоком», делами Всесоюзного меньшевистского центра, различными «террористическими» и «повстанческими» организациями из числа бывших политкаторжан царского времени, спецпереселенцев и т. д., я подробно изложил в статье, опубликованной в журнале «Вопросы истории», к которой и отсылаю интересующихся читателей.40
Лагерное заключение с конца 1939 г. Каховская отбывала на ст. Нижняя Пойма Красноярского края, «в течение 7 лет работая исключительно на общих работах: лесозаготовках и сельхозработах».41 Отбыв срок «от звонка до звонка», после освобождения 8 февраля 1947 г. она уехала было в Алма-Атинскую область, где несколько месяцев трудилась «разнорабочей <...> на очистке арыков и с<ель>хоз. работах».42 В ноябре того же года она решила вернуться в Канск, «где надеялась найти более легкую работу». Но ее «никуда не принимали», и Каховской пришлось устроиться в овощехранилище на «переборку картофеля».43
***
В Канске она поселилась у своей «товарки» по лагерю - Марии Николаевны Яковлевой (1890 г. р.), младшей ее на три года. Они называли друг друга «сестрами», однако, имелась ли между ними в самом деле родственная связь или только образные «сестринские» отношения, до сих пор в точности не установлено. Спутница Каховской на протяжении последних двух десятилетий жизни, урна с прахом которой была захоронена в могиле «сестры» в малоярославецкой земле, она, подобно Ирине Константиновне, принадлежала к старинному аристократическому роду. Дворянская ветвь Яковлевых, правда, не имела отношения к роду Ивана Яковлевича - отца А. И. Герцена; но зато, по свидетельству самой Марии Яковлевой, ее прадедом по матери был знакомый А. С. Пушкина, литературный критик и пародист, посредственный поэт Михаил Александрович Дмитриев (1796 - 1866). Племянник поэта-баснописца, министра юстиции И. И. Дмитриева, он был известен также в качестве председателя «Общества громкого смеха», литературного объединения, близкого к декабристам.44
С юности Яковлева, как и ее предки, тоже писала стихи. Увлечение «толстовским» учением побудило ее вступить в переписку с Л. Н. Толстым. В 1910 - 1911 гг. она работала в «Толстовском музее <...> по составлению карточного каталога». 45 В 1920-е гг. Яковлева приобрела некоторую известность в литературных кругах, публикуясь под псевдонимом «Марианна Ямпольская». Она принадлежала к секции «Неоклассики» Всероссийского союза поэтов, лидером которых был хороший знакомый С. Есенина поэт Н. Н. Захаров-Мэнский. Яковлева также лично знала многих литераторов-современников, включая Есенина и Пастернака. Ее стихи печатались в сборниках «Лирика», выпущенных «неоклассиками» в 1925 г. В наше время подборка лагерных стихотворений Марианны Ямпольской была опубликована в сборнике «Поэзия узников ГУЛАГА».46
Будучи арестована в июле 1937 г., она постановлением Особого совещания при НКВД СССР была приговорена к 8 годам лагерей. Как вспоминал в этой связи старый меньшевик и политзэк Д. М. Бацер: «Среди лагерных товарок И. К. (Каховской. -Я. Л.) была малоизвестная поэтесса Мария Николаевна Яковлева (Марианна Ямпольская), отбывавшая наказание за тягчайшее преступление: она состояла в переписке с Роменом Ролланом. Человек она была, по словам И. К., „в жизни вообще беспомощный, вернее непрактичный, и к борьбе за существование неприспособленный, хотя и усерднейший работяга“ (письмо 1955 г.). Чуть ли не с первых дней знакомства Мария Николаевна нашла в И. К. моральную опору, без которой она, возможно, и не вынесла бы тягот лагерной жизни. Эти две столь разные женщины - И. К., совмещавшая редкостную мягкость, доброту и терпимость с непреклонной волей, решительностью, а в том, что касается моральных норм поведения, беспощадность и к себе, и к другим, - и М. Н., безукоризненно порядочный, но слабый, легко поддающийся унынию, ищущий крыла, под которым можно укрыться, - стали почти неразлучными».47
Приехав в Канск, Каховская поселилась в «соцгородке» Гидролизного завода № 27. Здесь она и была в последний раз арестована в начале января 1948 г. Этот бессмысленный во всех отношениях арест являлся своего рода профилактикой, применявшейся в послевоенное время ко всем бывшим сидельцам по серьезным политическим делам, которые так и именовались «повторники». Протокол ее допроса 10 января сотрудником Управления МВД по Красноярскому краю был целиком опубликован в сборнике документов из ЦА ФСБ России «Левые эсеры и ВЧК» под редакцией профессора А. Л. Литвина.48
В заключении под следствием она длительное время содержалась в Красноярской тюрьме, вплоть до вынесения в Москве постановления ОСО при МГБ от 30 июля 1949 г.: «Каховскую Ирину Константиновну, за антисоветскую эсеровскую деятельность сослать на поселение».49 (Осуждена она была в памятный для нее день убийства немецкого генерал-фельдмаршала Эйхгорна в 1918 г. в Киеве). В соответствии с этим абсурдным постановлением, был выдан «наряд для этапирования в ссылку на поселение» Каховской в... тот же Красноярский край. После чего ее вернули «в Канск к сестре как ее иждивенку и совершенно больного и нетрудоспособного человека, в качестве ссыльной».50 Вышло прямо по Высоцкому: «И меня два здоровых охранника повезли из Сибири в Сибирь»...
Вскоре им пришлось расстаться, так как Яковлева тоже была арестована повторно и приговорена к пожизненной ссылке в Казачинский район Красноярского края. Оставшейся одной Каховской пришлось подрабатывать частными уроками и изготовлением искусственных цветов. Сбылось жуткое пророчество Бориса Донского. Начиная со времени самого первого ареста в 1907 г., Каховская провела в неволе сорок пять (вдумайтесь в эту цифру!) лет. Только в 1955 г. ей удалось наконец покинуть Красноярский край. Друзья, имевшие дом в Малоярославце, пригласили ее поселиться в Калужской области.
Еще до этого, после смерти Сталина, Каховская вновь соединилась под одной крышей в Канске с вернувшейся из ссылки Марией Яковлевой. Затем обе они стали восстанавливать давно оборванные связи. Так, Каховской даже удалось разыскать своих «товарок» по царской каторге - бывших эсерок Е. А. Бибергаль (подругу юности А. С. Грина) и упоминавшуюся ранее Н. А. Терентьеву. Уже живя в Малоярославце, она навестила в Ленинграде Бибергаль и провела несколько дней у Терентьевой в известном Доме полит-каторжан на ул. Чаплыгина (бывший Машков пер.) в Москве. Оживленная переписка завязалась у Каховской и с Е. А. Новиковой-Бацер, племянницей известного писателя-пушкиниста И. А. Новикова и женой бывшего меньшевика Давида Бацера.51
В письме от 6 октября 1954 г. Каховская сообщала Новиковой: «14 сентября мы получили возможность уехать из Канска, но нам некуда ехать, да, собственно, и ни к чему. Очень хочется только природы средней полосы России. Здесь очень сурово, нездорово, уныло, а природа так далеко, что недоступна...».52 Затем, однако, настроение начало меняться в пользу переезда, и в начале 1955 г. Каховская писала своей корреспондентке: «Маша моя (Яковлева. -Я. Л.) мечтает о Москве, а я ориентировалась одно время на Калугу, теперь мы поговариваем о Тарусе, тихом городке с чудесной природой, где писали Поленов и Левитан, с хорошим интеллигентным обществом (так говорят). Все это пустое, конечно».53
Мысль о переезде в Калугу возникла, конечно же, не случайно. Каховская продолжала поддерживать связь с Л. К. Циолковской, с которой она познакомилась и сблизилась в калужской ссылке в 1922 - 1925 гг. и у которой, по свидетельству Елены Новиковой, ночевала при посещении Калуги в конце 1950-х гг.54
Новикова вспоминала о том, как они с мужем решили Каховскую «из Канска извлечь»: «В Малоярославце жила моя старшая сестра Женя (Евгения Андреевна Новикова). Малоярославец был как раз город „стопервиков“, мы написали сестре, и она выразила полное согласие принять Ирину Константиновну с Машенькой».55 Е. А. Новикова была вдовой расстрелянного в 1937 г. бывшего эсера С. Ф. Скороходова. А ее с Еленой Андреевной родным братом был достаточно известный эсер, в свое время популярный в Вологде кооператор и краевед К. А. Новиков, арестованный вместе с Каховской и другими ссыльными в Уфе и также затем расстрелянный. Дочь Константина Новикова Аня была в числе детей уфимских ссыльных, с которыми занималась Каховская.
Чтобы не бросать комнату в Канске, отправляясь в неизвестность, Каховская и Яковлева решили, что «Машенька» сначала съездит в Малоярославец «на разведку». В письме к Новиковой и Бацеру от 14 августа 1955 г. Каховская выразила множество эмоций: «Дорогие друзья, во-первых, позвольте вас горячо благодарить за то, что ласково приняли мою Машу, во-вторых, за деньги <...>, в-третьих, за то, что пристроили нас в Малоярославце. <...> Мне прямо не верится, что это осуществится: кто-нибудь да помешает. Меня пленяет не то, что мы покинем Канск - я уже тут привыкла - а то, что я увижу ряд лиц, дорогих и милых мне и которых я никогда не надеялась увидеть. Да, видно, я родилась под счастливой звездой, что судьба посылает мне еще эту последнюю радость. Даже жить захотелось, и жаль, что мало осталось».56
***
Временно разместившая Каховскую и Яковлеву после их окончательного переезда в Малоярославец Евгения Новикова к партии эсеров не принадлежала, но, по-видимому, сочувствовала их идеям. В качестве сестры милосердия она прошла фронты Первой мировой войны. Сын Новиковой Андрей в это время служил в армии, а дочь Людмила - училась в институте в Москве. Не желая все же долго стеснять хозяйку квартиры, Каховская и Яковлева при первом подходящем случае перебрались в отдельное жилье. Они поселились в доме по адресу: ул. Володарского, 30 (ныне Ивановская улица). Об их жизни в Малоярославце Д. М. Бацер вспоминал: «М. Н. (Яковлева. -Я. Л.) неплохо печатала на машинке и сравнительно легко устроилась на канцелярской работе в каком-то учреждении, где ей мало платили, хотя и ценили как добросовестного и культурного человека. И. К. вела их несложное хозяйство и зарабатывала на жизнь уроками и изготовлением бумажных цветов. Заработки у нее были более чем скромными, так как от оплаты чуть ли не половины уроков она отказывалась. Поводы для этого были разные - один из учеников оказался настолько способным, что брать за его обучение деньги было бы „просто грешно“; другой к восприятию наук был вовсе неспособен, но родители его так мало зарабатывали, что требовать с них плату было совестно. Ну и т. д.».57
Е. А. Новикова в своих воспоминаниях добавляла: «Она занималась с каким-то мальчиком математикой, мастерила очень изящные искусственные цветы, делала технические переводы». И все же, по авторитетному свидетель су Бацера, Каховская и Яковлева едва сводили концы с концами. «М. Н. московские друзья подбрасывали машинописную работу, - продолжал мемуарист. - И. К. к праздникам принимала заказы на изготовление бумажных цветов, да раза три ей перепала литературная работа; в „Новом мире“ были напечатаны ее воспоминания о Горьком; как-то ее попросили литературно отредактировать какую-то рукопись, да однажды она перевела с французского чью-то небольшую работу по механике. В те же годы она по собственной инициативе перевела „Маленького принца“ Сент-Экзюпери. Е. П. Пешкова, с которой Ирина Константиновна в 1956 году возобновила знакомство, пыталась устроить этот перевод в журнал „Иностранная литература“. Редакция журнала, признавая художественные достоинства перевода, поместить его отказалась по «идеологическим» мотивам».58
Воспоминания Каховской «Горький 9 января 1905 года» - о встрече с писателем в читальном зале Публичной библиотеки и в стенах Вольного экономического общества, с небольшим вступлением Е. П. Пешковой, появились в № 3 за 1959 г. С одной из руководительниц Московского комитета Политического Красного Креста в 1917 - 1922 гг. (и председателем на последнем этапе существования этой общественной организации), а затем бессменным руководителем организации «Помощь политическим заключенным» Екатериной Пешковой мемуаристка познакомилась вскоре после революции. Согласно пояснительной записи Бацера к двум письмам Пешковой к Каховской, переданных им в рукописный отдел Библиотеки им. Ленина (ныне РГБ), «по рассказу Е. П. Пешковой», по прибытии из Читы в Москву на съезд партии эсеров в июне 1917 г. бывшие политкаторжанки М. А. Спиридонова, А. А. Измайлович и И. К. Каховская временно останавливались в ее московской квартире в Машковом переулке.
В письме Пешковой к Каховской от 6 июля 1959 г. сообщалось: «К сожалению, с переводом „сказки“ - ничего не вышло. В иностр<анном> отд<еле> Госиздата сказали, что об этом переводе они уже знали, но по теме эта вещь им не подходит».59
В одном из писем Каховской к Пешковой из Малоярославца, хранящихся в архиве А. М. Горького в ИМЛИ РАН (всего сохранилось 5 писем, 2 почтовые открытки и 2 телеграммы, выявленных историком литературы Е. Н. Никитиным), от 10 июля 1959 г. она писала: «Не пойму, как получилось, что Вы узнали о<б> этом переводе. С моей стороны ничего не было предпринято для продвижения „Маленького принца“ в печать. Я сделала перевод для своей приятельницы Кати Бибергаль, в качестве подарка к Новому Году. Но она умерла, не успев прочесть его. Мои московские друзья Новиковы прочли его, им понравилось, и они решили попытаться отдать его в «Иностр<анную> литературу». Сказка чудная, просто чудная! Это не детская сказка... Она очень серьезная, мудрая, нежная, поэтичная, волнует до глубины души. Прочтите...».60
Как вспоминает дочь Е. А. Новиковой - Людмила Сергеевна, это она принесла Каховской французское издание А. Сент-Экзюпери: «И. К. с первого взгляда влюбилась в эту прелестную свежую сказку и бросилась ее переводить. Мне очень льстило то, что И. К. советуется со мной о переводе некоторых мест. Например, слово „цветок“ во французском языке женского рода, Маленький Принц с любовью называет цветок ею; и только потом мы узнаем, что это капризное и очаровательное существо было Розой. И. К. назвала его Розой сразу же - для того, чтобы сохранить оттенок женственности, столь важный для понимания смысла. Перевод И. К. получился замечательный. Позже я встретила очень хороший перевод Норы Галь, но он не произвел на меня впечатления».61 Пройдет всего три года после кончины Каховской, и «Маленький принц» будет издан «Молодой гвардией» тиражом в 300 тысяч экземпляров и принесет переводчице широкую известность.
После реабилитации Каховской Военной коллегией Верховного суда СССР 24 декабря 1957 г. по вынесенному ей приговора выездной сессией Военной коллегии от 25 декабря 1937 г. и постановления ОСО от 30 июля 1949 г.62, друзья Каховской «не без труда убедили ее подать заявление об установлении ей как политкаторжанке царского времени персональной пенсии», однако, как отмечал Д. М. Бацер, «в полном противоречии с законом ей было в этом отказано».63 Жить ей оставалось недолго. Летом 1958 г. малоярославецкий врач А. Б. Иванова поставила ей страшный диагноз: рак печени. Но даже самые близкие друзья в течение года ничего не знали о ее болезни. Каховская принимала анальгин и не хотела никого беспокоить. Но к концу лета 1959 г. она стала испытывать мучительные острые боли, а желудок перестал принимать пищу. Приглашенный из Обнинска специалист-онколог нашел ее безнадежной. Попытки друзей устроить больную в онкологическое отделение Обнинской больницы, находившейся в ведении 4-го Управления Минздрава (т. е. в подчинении ЦК КПСС), первоначально не увенчались успехом. Но у одной из лагерных «товарок» Каховской Ц. Я. Шапиро был выход на «первую леди» Советского Союза - Н. П. Хрущеву, старую знакомую по Украине. Супруга главы КПСС позвонила начальнику 4-го Управления и попросила помочь тяжело больной Ирине Константиновне.
Как фиксировал Бацер, «далее события разворачивались с кинематографической быстротой: уже на следующий день - 28 февраля - по телефону было дано соответствующее указание в Обнинск, и в тот же день оттуда прибыли в Малоярославец на санитарной машине два врача, <...> и две медсестры». Однако Каховская категорически отказалась от переезда, заявив: «Дайте мне спокойно умереть дома». Хотя к ней тут же приставили сиделку-медсестру, но исход уже был предрешен. 1 марта 1960 г. Ирина Константиновна скончалась. По воспоминаниям Бацера, «за все время болезни никто не слышал от нее ни стона, ни звука жалобы. Кто бы ни зашел к ней, она встречала его подобием улыбки и всегда, до последнего дня, шепотом, едва шевеля губами, просила рассказать, что пишут в газетах».64
Каховскую похоронили 3 марта. Через год друзья поставили на старом Малоярославецком кладбище скромный гранитный памятник. Впоследствии в ее могиле, согласно завещанию М. Н. Яковлевой, захоронили урну с прахом «Машеньки».
Я. В. Леонтьев, доктор исторических наук
Книга памяти жертв политических репрессий Красноярского края. Том 9 (Х-Я)