Среди множества глав, освещающих школьную жизнь района с 1847 года, – времени открытия первого учебного заведения в Балахтинской волости, нет той, в которой рассказывалось бы о репрессиях среди учительства Балахтинского района. Доступ к архивно-следственным делам затруднен, а сведения, полученные от старожилов, не всегда точны. Публикуя то немногое, что нам известно, мы хотим привлечь внимание тех, кто обладает дополнительной информацией, и получить ответы на многие вопросы.
Пришедшие к власти большевики намеревались управлять Россией, используя школу и учительство как инструмент своего влияния. «Судьба революции прямо зависит от того, как скоро учительская масса станет на сторону Советской власти», – говорилось в документах VI съезда РКП (б) в 1918 году. С 1922 года в отчетах школ напротив имени учителя начинают проставляться данные о партийности (или беспартийности), а с 1923 года учителя сами должны были письменно в анкетах определять свое отношение к новой власти. Большинство их в соответствующей графе написали: «Сочувствующий», – пока этого было довольно.
1930-е годы – время, когда простой лояльности оказывается недостаточно. В школах начинает формироваться система жесткого внедрения в сознание учащихся политико-идеологических доктрин. Здесь главная роль должна была принадлежать твердо убежденному, а не сочувствующему или лояльному учителю. Пересматриваются заново все жизненные пути работников школ, хранящиеся документы, анкеты, автобиографии.
Одним из первых в 1927 году был арестован Николай Фокеевич
Иванов – учитель Курбатовской школы, личность знаковая в системе Балахтинского образования тех лет. С него началась реальная
работа школьных профсоюзов в начале 1920-х годов минувшего века. Во всех анкетах
Н. Ф. Иванов указывал дату и место своего вступления в профсоюз учителей – 1917
год, Петроград. В 1923 году Балахтинская районная конференция учителей выдвигает
его представителем на Ачинскую уездную конференцию, откуда он приезжает с
определенным заданием: «Приступить к заключению договора с ВИК (волостным
исполнительным комитетом) на содержание всех учащих волости». К началу учебного
1923 года договор был составлен, утвержден и вошел в силу. Чего же добился от
власти Н. Ф. Иванов как уполномоченный уездного отделения Союза работников
просвещения? Выплаты ежемесячного минимума заработной платы, оплаты части труда
продовольственными продуктами, куда входили кроме ржи, пшеницы и овса мясо,
сало, масло и мед. Предоставления оплаты для освещения, отопления, найма
сторожа, приобретения учебных пособий, книг и письменных принадлежностей. Это
было время, когда не действовали старые нормы содержания учителей и оплаты их
труда и не исполнялись новые в силу неизжитых последствий гражданской войны и
переходного периода от одной государственности к другой. Учителя не получали
заработной платы денежными знаками, расчет производился хлебом: рожью и
пшеницей, чаще зерном, реже – мукой. Школьные дома бывали разграблены,
недоставки крестьянами дров длились порой до двух недель. Поэтому договор,
составленный Н. Ф. Ивановым, был очень важен, он обеспечивал жизнедеятельность
школ и выживание учителей так называемого Курбатовского куста.
Человек с неукротимой жаждой общественной деятельности, Н. Ф. Иванов занимался не только школьными делами. Он был секретарем волостного комитета взаимопомощи, волостным статистиком от Енисейского губстатбюро, счетчиком во Всесоюзной переписи 1929 года, внештатным корреспондентом «Учительской газеты» и газеты «Красноярский рабочий». Трудно назвать причину ареста Н. Ф. Иванова, не имея доступа к его архивно-следственному делу. Однако, судя по тому, что обвинялся он по статье 58-10 (антисоветская агитация), причиной могли послужить его высказывания (или статьи селькора), идущие вразрез с политикой государства в деревне. Воспользовавшись социальной активностью учителя, хотя и беспартийного, руководство включило его в число исполнителей кампании по сплошной коллективизации. Во время своей командировки в деревню Шерегеш Иванов стал свидетелем отъема зерна у крестьян и, видимо, повел себя «не так». Через два года после ареста учителя дело было прекращено за недоказанностью. Но в 1937 году он снова почувствовал, что угроза ареста сгустилась над ним. Сохранился черновик его автобиографии. Судя по тем акцентам, которые расставляет Николай Фокеевич, отводя подозрения, его обвиняли в буржуазном происхождении и причастности к службе в армии Колчака. Во время Февральской революции сын служащего Красноярской пожарной команды Н. Ф. Иванов был солдатом Петроградского гарнизона. Именно он сыграл решающую роль в Февральской революции, которая дала возможность свершения Октябрьского переворота. Этот факт биографии Н. Ф. Иванова на парткомиссии мог быть использован в его защиту, но этого не случилось, потому что учитель умер в 1937 году от обострения давней хронической болезни. Цинично звучит, но смерть спасла его от повторного ареста. При умении следователей 1930-х годов строить надуманные обвинения, Н. Ф. Иванова можно было обвинить в сотрудничестве с остатками белых отрядов и бандитскими шайками, которые в начале 1920-х годов скрывались в Курбатовских лесах. Иванов же в это время за неимением грамотного специалиста по лесному делу совмещал какое-то время должность учителя Курбатовской школы с должностью лесничего. Знакомство с архивно-следственным делом Н. Ф. Иванова могло бы дать ответы на все неясности. К сожалению, нет родственников, которые могли бы его востребовать: сын учителя погиб во время войны, дочь умерла бездетной.
В феврале 1938 года был арестован и через два
месяца расстрелян учитель Петр Павлович Шишанов, 54 лет, преподававший в Куличенской начальной, а затем в Балахтинской средней школе № 45. Первое дело на
него было заведено еще в 1907 году, когда Ачинский уездный исправник донес по
инстанции о «противоправительственных настроениях», которые распространялись
среди населения. Расследование установило, что в селе Балахтинском «образовался
кружок молодежи с противоправительственными целями». Его работу инициировала
наезжавшая из Красноярска учительница А. Ф. Зыкова, имевшая какие-то отношения с
преподавателем П. Шишановым. Во время обыска в его квартире была обнаружена
нелегальная литература . Снизойдя к молодости учителя, дело оставили без последствий. В 1937 году
ему припомнили увлечение идеями социал-демократической фракции Государственной
думы. Но еще большей виной П. Шишанова перед властью стало его родство с семьей
Котюргиных. Владимир Георгиевич Котюргин, грамотный и зажиточный крестьянин села
Балахтинского, какое-то время был председателем Училищного Совета и большим
сторонником идеи превращения Балахтинского двухклассного училища в сельскую
гимназию. В. Г. Котюргин, зять П. П. Шишанова, пытался поднять в Балахте
восстание против Советов. Вместе с сыном Павлом и братом Егором он был арестован
и отправлен на лесозаготовки в населенный пункт Черная Кома. Восстание вспыхнуло
и там, так как дух сопротивления этих людей не был сломлен. Мятеж был подавлен,
а братья Котюргины расстреляны. Погиб и сын Владимира Георгиевича, и племянник
П. П. Шишанова – Павел. Такие «опасные» дружеские и родственные связи вполне
могли стать причиной ареста и расстрела учителя.
На этой фотографии 1929 года
учителя Балахтинской тогда еще семилетней школы, Н. М. Титов и А. С. Вазингер
рядом с Марией Георгиевной Бендаржевской, в школьных театральных спектаклях
которой они участвовали наряду с учениками. В 1936 году краевая проверка
документов Николая Максимовича Титова обнаружила, что он «классово-чуждый
элемент, боровшийся как активный участник контрреволюционной оппозиции против
мероприятий партии и правительства». Выяснилось, что при принятии на работу
«Титов скрыл свою принадлежность к оппозиции, судимость и два года наказания за
контрреволюционную деятельность. Титов оказался до сего времени не
разоружившимся классовым врагом», – такими стандартными для своего времени
формулировками описана вина учителя в приказах РОНО. Дальнейшая судьба Н. М.
Титова нам пока неизвестна. Сведений о его аресте в Красноярском крае не
имеется, однако в Барнауле в 1940 г. был арестован Николай Максимович Титов, без
определенных занятий и места жительства, и осужден на 7 лет ИТЛ и 3 года ссылки
по ст. 17-58-8. Есть основания (возраст и другие косвенные признаки) полагать,
что это тот самый Н. М. Титов, который с 1936 года вынужден был скрываться от
репрессивных органов.Увольнение Н. М. Титова породило волну проверок в
Балахтинской средней школе. Директору А. И. Голубинскому было приказано на
следующий же день к 11 часам утра предоставить в РОНО после тщательной проверки
с заполненными личными карточками и подробными автобиографиями дела всех вновь
принятых учителей: Железняковой, Рудневой, Хассан, Вологузовой.
Стоящий рядом с Титовым усатый и кудрявый красавец – учитель Александр Степанович Вазингер, сын православного священника, окончивший в 1913 году учительскую семинарию. В Балахтинской школе он начал работать в 1926 году. Нельзя сказать наверняка, но, по-видимому, начавшиеся проверки заставили А. С. Вазингера покинуть Балахту и несколько раз сменить место жительства. Как он ни пытался уйти из-под ока НКВД, в августе его арестовали. По следственному делу вместе с ним проходили еще 13 человек. А. С. Вазингер все выдержал, ничего не подписал, никого не оговорил и 3 декабря 1937 года был расстрелян.
Эти скупые сведения стали известны нам частично из Книг приказов по Балахтинскому РОНО за 1930-е годы, частично из материалов, представленных на сайте общества «Мемориал» и в Книге памяти жертв политических репрессий Красноярского края. Лишь об одном репрессированном учителе мы имеем чуть больше материала и можем рассказать поподробнее – об Александре Георгиевиче Судакове-Федоровском. Он был назначен в Тукайскую начальную школу в 1923 году. Уроженец города Петербурга, окончивший в1917 году Самарское реальное училище, 25-летний Федоровский был занесен в сибирскую глубинку ветрами гражданской войны. Мы не знаем, что было между 1917 и 1923 годами, может быть, именно этот период был впоследствии поставлен ему в вину. Известно лишь, что он был арестован 17.08.1920, обвинен в контрреволюционной агитации, но Губревтрибунал решение не принял. А пока Федоровский пытался сделать все, что было в его силах, чтобы преодолеть невежество населения в деревне, где школа открылась только в 1918 году и, просуществовав два года, перестала действовать. Он не имел педагогического образования, но знания, полученные в реальном училище, и опыт жизни в крупных российских городах делали его личность интересной и привлекательной не только для детей, но и для взрослых. Ученики быстро полюбили учителя и школу, после уроков в ней стала собираться деревенская молодежь, чтобы провести время вместе «в пении и беседах». Школа стала и клубом, и библиотекой. Учитель на свои деньги приобретал керосин для этих вечерних собраний, а его ученики принимали в них самое активное участие, читая наизусть стихи и исполняя песни. На Рождество Федоровский «сумел выбить», как он сам пишет, из Петропавловского кредитного товарищества 7 рублей, на которые устроил елку. Свечи принесли дети, а в гости пригласили тех, кто вынужден был оставить учебу из-за тяжелого материального положения семьи. В конце вечера все получили конфеты и печенье, достать которые в условиях тогдашнего существования деревни стоило учителю отдельных немалых усилий. До этого школьного праздника елки в деревне ни разу не было, поэтому к ней проявили интерес и взрослые, но из-за тесноты помещения всем поместиться в школе не представлялось возможным. Зато на Масленицу, учтя интерес сельчан, Федоровский устраивает два вечера, чтобы не обидеть никого. Программа масленичных вечеров была такой: несколько сценических миниатюр, большие хоровое и декламационное отделения. На Пасху школа опять стала центром празднования. Сцены в крестьянской, приспособленной под школу избе, конечно, не было. Федоровский придумал так: суфлер и режиссер стояли за дверью, артисты выходили по лестнице из открытого подполья, туда же и скрывались. Не было ни грима, ни декораций, но сельчане не видели даже таких спектаклей, поэтому все недостатки искупались энтузиазмом участников и сочувствием зрителей. Видя такой захватывающий всю деревню творческий порыв, ВИК выделил Федоровскому 27 рублей на устройство сцены.
Особое отношение у А. Г. Судакова-Федоровского было к пришкольному участку. Он послал в РОНО предложения по его эксплуатации. По мнению учителя, участок должен примыкать к школе, а не находиться от нее на расстоянии в несколько верст, что делало невозможным использование его детьми в учебных целях. Обрабатываться он должен новыми, а не агрономически безграмотными методами. По наблюдению Федоровского, пользование землей в Тукае «велось по первобытной системе». Ученики, как он считал, могли бы устроить сад, опытное поле, а правильное земледелие должно было оказать громадное воздействие как на подростков, так и на всех деревенских жителей. Федоровский, видя убогое положение сибирской глубинной деревни, к тому же сильно пострадавшей от гражданской войны, со всем пылом молодости пытался сделать все, что было в его силах для приобщения сельчан к культуре. Он работал по 15–17 часов в сутки, учил около 80 школьников, вечерами вел курсы ликбеза с 52 неграмотными взрослыми. Значение такой личности, как А. Г. Судаков-Федоровский, для начального этапа становления школы в сибирской глубинке, где до него не было положительного примера ведения образовательной деятельности, велико. Уроки, театральные постановки, праздники для всех жителей деревни, преобразования, которые он начал вводить с надеждой создать сад, огород, показательный пришкольный участок, – когда перечисляешь деяния молодого учителя, невольно приходит мысль, что такой умный, образованный, энергичный, самостоятельно и свободно думающий человек рано или поздно должен был пострадать именно за эти свои качества. Предположения оправдались. На сайте общества «Мемориал» был опубликован документ, рассказывающий о дальнейшей судьбе Александра Георгиевича.
В 1938 году он был уже жителем Боготола (время отъезда из Балахтинского района неизвестно). Документ начинается так: «Когда это заявление дойдет до Вас, я буду уже мертв, и поэтому для меня лично Вы сделать ничего не сможете, но можете сделать для моей семьи и для восстановления чести советского гражданина, замученного палачами в советских мундирах». И далее Федоровский описывает свой арест без всякого повода, физические и нравственные истязания, которым подвергали его и других заключенных в Боготольской тюрьме, приводит угрозы следователей в отношении его семьи.
«Я уже писал Вам не раз о том, что был арестован 14/VII 38 г. Боготольским ДТО НКВД Красноярского края, несмотря на то, что никакого повода для ареста не было, что за 20 лет пребывания в Красноярском крае я достаточно выявил себя как преданный и убежденный согражданин; меня не только арестовали, но подвергли всевозможным физическим истязаниям, а также пригрозили разгромить семью (что в условиях Боготола неоднократно проделывалось).
Заставили меня подписать клеветнические протоколы, сочинили клеветническое дело, устроили судебную комедию и приговорили к расстрелу.
С 6/XII 38 года началось доследствие, конца которого я не дождался. Я не буду лишний раз писать о методах следствия райпрокуратуры и судебной комедии – в своей объяснительной записке, находящейся в деле, и в своих заявлениях я писал об этом достаточно, подтвердить мои слова могут все заключенные, побывавшие в Боготольском ДТО НКВД.
Я хочу написать о том, как я добивался справедливости, для того чтобы в дальнейшем такие кошмарные вещи не могли повторяться (8 человек неправильно осужденных расстреляны). Об условиях содержания в КПЗ камерах ДТО я писал. Там я написал свое заявление, в котором выражал протест против безобразия и недоумения о причинах безнаказанности этих прохвостов.
Заявление было перехвачено, я был подвергнут новым издевательствам и пыткам, меня лишили передачи и добавили 7-й и 6-й пункты статьи 58 УК.
На Вышке нас было 25 боготольцев в самых ужасных условиях: в темных, холодных, сырых клетушках, валяясь в ужаснейшей тесноте на холодном цементном полу, голодные, больные, без медицинской помощи, мы держали длительные голодовки, для того чтобы получить бумаги, для того чтобы написать Соввласти об этих безобразиях, но нам или не давали бумаги, или же, дав бумагу, не отсылали заявлений, не помогла даже голодовка 18 смертников в течение 8 дней. Бумагу для заявлений стали давать только в конце 1939 года, но и то нерегулярно и в недостаточном количестве (клочок бумажки).
За заявления, посылаемые нелегально, я сидел в карцере (из них 10 дней под баней, в сыром, темном и холодном подвале) и, кроме того, 8 месяцев в штрафной 9-й камере – сырой и вонючей, почти без прогулок.
Много и других издевательств пришлось испытать мне, как и другим подследственным, добивающимся справедливости, и, в конце концов, мое здоровье окончательно расшаталось».
Письмо это первоначально было написано химическим карандашом на полотенце, которое передал супруге А. Г. Федоровского его сокамерник, отпущенный на свободу. На словах он передал, чтобы Елизавета Николаевна Федоровская переписала его и отправила с оказией в Москву в Верховный Совет. Так она и сделала. С запечатанным письмом пришла к пассажирскому поезду, следовавшему в Москву, присмотрелась к проводникам и одного из них, показавшегося ей добропорядочным, попросила взять письмо и бросить его в почтовый ящик где-нибудь в Москве или даже в приемной Верховного Совета. Тот согласился, сказав, что с подобными просьбами к ним обращаются многие. Увы, это письмо не помогло. Александр Георгиевич был осужден 01.03.1941 ОСО НКВД СССР на 3 года ИТЛ. Есть неподтвержденные сведения, что он содержался какое-то время в концлагере на острове под Красноярском.
Также неизвестен конец жизненного пути заведующего Балахтинским РОНО середины 1930-х годов Василия Степановича Осокина, арестованного в 1937 году, как неизвестно ничего о его личности вообще, кроме того что он имел редкое в те годы среди учителей высшее образование.
Александра Федоровна Евсеева, учительница Балахтинской средней, а затем Большесырской школы, была арестована 24.09.1937, обвинялась по ст. 58-10 ч. 1 УК
РСФСР, содержалась в Красноярской тюрьме. Дело прекращено 16.12.1939 УНКВД КК по
реабилитирующим обстоятельствам. В военные годы она возглавляла Сырский детский
дом. Именно благодаря ее железной воле, твердому, но дипломатичному поведению
отдаленный детдом выжил, воспитанники не голодали. В 1946 году она была
представлена к награде, которую не успела получить, так как была убита.
В этом
списке можно назвать еще одно имя – Николай Федорович Балтаков. По воспоминаниям
его сына Федора, Н. Ф. Балтаков был арестован в 1937 г. в Чите, где он к тому
времени окончил три курса пединститута. Однако вскоре он был освобожден и попал
в Балахтинский район. Поначалу он стремился работать в глубинке, в Еловке,
Курбатово – подальше от отделов НКВД. Но, при отсутствии образованных учителей,
человек с качественным профессиональным образованием не мог остаться
незамеченным. Несколько лет Николай Федорович был заведующим Балахтинским РОНО.
Умному, образованному, деятельному заведующему первый секретарь РК КПСС Савчук
предложил подать заявление в партию. Балтаков тут же отказался от должности
заведующего, сославшись на нездоровье, и уехал преподавателем физики в
Курбатовскую школу, потому что опасался, не начнут ли проверять документы
кандидата в члены партии и не всплывет ли история с арестом, лагерем, справкой.
По сведениям, полученным от сына Балтакова, Николай Федорович был арестован в
1949 г., но вскоре выпущен. Однако документально эти сведения не
подтвердились.
Общение с открытыми, доверчивыми, неискушенными детьми в школе создавали немало сложных нравственных проблем. Учитель, не один десяток лет находясь под жестким идеологическим контролем, часто стоял перед выбором: донос или умолчание, которое, будучи раскрытым, ударит по тебе и твоей семье. Елизавета Васильевна Паймышева, ныне пенсионерка, жительница Балахты, рассказала мне как-то случай из своей педагогической практики. Она работала в школе 3-ей фермы Еловского совхоза. Большую часть жителей фермы составляли ссыльные. Учительница заметила однажды, что у десятилетнего литовского мальчика Ионаса Мицавичуса портрет Сталина в учебнике весь исчеркан. Видимо, это была реакция мальчика на разговоры в семье о том, кто являлся виновником всех их несчастий. Не привлекая ничьего внимания, Елизавета Васильевна тихо забрала учебник, а когда дети разошлись, бросила его в топившуюся печь. Но мальчика оставила после уроков, поговорила с ним и велела рассказать о причине задержки дома. Вскоре в школу прибежала испуганная Анеля, мать Ионаса, умолять учительницу не выдать сына и не погубить окончательно семью. Елизавета Васильевна успокоила женщину, сказав, что та зря просит, у нее и в мыслях не было идти к коменданту с доносом. Но строго-настрого наказала поговорить с Ионасом о возможных последствиях поступка. Этот эпизод случился в1949 году. Когда в середине 1950-х годов литовские семьи вернулись на родину, Анеля Мицавичуте еще долго переписывалась с Елизаветой Васильевной.
Приведу пример из воспоминаний Григория Кобякова, выпускника Балахтинской средней школы 1938 года, фронтовика, редактора районной газеты «Социалистический труд», впоследствии редактора областной газеты и профессионального литератора: «В райкоме, когда принимали в комсомол, нам задавали один и тот же вопрос, который озадачил нас: „Вот вы вступаете в комсомол, а разоблачили хоть одного врага народа?“ Нет, не разоблачили, даже в глаза не видели. Секретарь райкома, поздравляя нас с приемом, внушительно сказал: „Присматривайтесь зорче, враги среди нас, они хитры и коварны и не с обрезами теперь ходят. Революционная бдительность – наше оружие“. Мы пообещали быть бдительными. Взволнованные и обеспокоенные, допоздна бродили по улицам, перебирали всех родных и знакомых и не находили среди них врагов народа. Было над чем задуматься. Значит, упрек в райкоме сделан правильно, мы не обладаем революционной бдительностью и комсомольцы мы пока ненастоящие. А кто тогда настоящий? Стенька К. из 9 „б“? Секретарь райкома, выступая на школьном собрании, назвал его. Стенька после этого ходил по школе надутым индюком. А ребята его сторонились, он доносы на отца писал, будто колчаковцем тот был. Отца посадили».
Репрессии порой выкашивали целые семьи. Можно привести пример семьи
Перевозчиковых. Петр Борисович являлся служащим Леонидовского винокуренного завода , который принадлежал семье известного красноярского промышленника и
библиофила Г. В. Юдина. Семья образованного служащего Перевозчикова находилась в
дружеских отношениях с семьями Юдиных-Половниковых – хозяев и управляющего
заводом, что могло стать причиной расправы над Петром Борисовичем и его детьми.
В 1930 году в Ачинске были арестованы его дочь Лидия и сын Валерий. Валерий, 1906 г. р., был арестован 27.08.1930, обвинен в контрреволюционной борьбе и расстрелян 06.10.1930 в г. Ачинске. Дочь Лидия, 1904 г. р., арестована 06.11.1930, обвинена по ст. 58-12 УК РСФСР (недонесение) и осуждена 27.03.1931 особой тройкой ПП ОГПУ ЗСК на 5 лет концлагеря.
Но на этом репрессии не закончились. 27 мая 1938 года Лидия вновь арестована, а с ней и отец, Петр Борисович. К тому времени Лидия работала учительницей в д. Тюльково Балахтинского района, а Борис Петрович – счетоводом в колхозе «2-я Пятилетка». Их обвиняли в контрреволюционной агитации, а Лидию еще и во вредительстве. Петр Борисович осужден 08.12.1939 Красноярским крайсудом на 7 лет ИТЛ и 5 лет лишения политических прав, Лидия осуждена 15.06.1938 тройкой УНКВД КК на 10 лет ИТЛ. Она умерла в 1942 году в хабаровских лагерях, о судьбе же Петра Борисовича мы ничего не знаем.
Младший сын Петра Борисовича – двадцатилетний Борис работал в это время учителем в Тюльковской школе. Он, слава Богу, остался жив, но в середине декабря 1938 года в КрайОНО из районного отдела образования уходит запрос на «санкционирование снятия с работы Бориса Петровича Перевозчикова, как морально разложившегося учителя». В запросе перечислены все мыслимые и немыслимые прегрешения молодого человека, в результате чего им была развалена вся учебно-воспитательная работа во втором классе, а сам он был своевременно отстранен от преподавания бдительной администрацией школы. К чести директора и завуча Тюльковской семилетней школы надо сказать, что, пытаясь обезопасить задним числом себя от обвинения в приеме на работу сына врага народа, они приписали Борису Перевозчикову только «бытовое разложение», и тот, будучи уволен, не оказался арестован, как отец, сестра и брат.
В учительских коллективах, как и в других, долгое время существовали опасения за свою жизнь и безопасность семьи, поэтому основной чертой поведения была осторожность. Но хотелось бы привести и яркий пример гражданского мужества. История эта случилась в начале 1950-х годов с молодым директором школы центральной усадьбы Балахтинского зерносовхоза Иннокентием Ивановичем Журавлевым. Во многих населенных пунктах района жили ссыльные прибалты, их дети посещали школы. Большинство из них хорошо учились, имели возвышенные и благородные устремления, способности к различным видам творчества, особенно любили заниматься техническим проектированием, фото и радиоделом в кружках, занятия в которых вел учитель физики Журавлев. Однажды в весенний воскресный день к нему домой пришел литовский мальчик – его ученик – и сказал, что учителя приглашают родители. На вопрос: «Зачем?» – ответил: «Узнаете, когда придете!» Уверенный, что случилось что-то, требующее его присутствия как директора школы, Иннокентий Иванович пошел к бараку, где проживала большая часть литовских семей. Войдя, увидел стоящие буквой «П» столы, накрытые и уставленные едой. За столами сидели все литовские семьи. Встал человек, который считался старостой литовской колонии, и, обращаясь к Иннокентию Ивановичу, сказал, что все они ценят учителя за его уважительное отношение к ним и их детям, что знают его как хорошего педагога, поэтому приглашают отпраздновать с ними Пасху, а в знак особой признательности хотят ему спеть. «Какую песню Вы хотели бы послушать?» – спросил староста. Растерянный Иннокентий Иванович молчал, и тогда по знаку старосты все сидящие за столами запели «Катюшу». Такой искренней благодарностью литовские родители ответили на смелый поступок молодого директора. Когда в конце четверти в школе оформили «Доску почета», на ней впервые оказалось много портретов литовских детей. Они и прежде были хорошистами и отличниками, но этого как бы не замечали. И на сей раз многие учителя из опасения были против размещения на «Доске почета» фотографий детей ссыльнопоселенцев, но Иннокентий Иванович настоял на своем и был отблагодарен родителями так, как это было в их силах. Рассказав то немногое, что мне удалось выяснить по теме, я уверена, что упомянула далеко не всех людей и не все события. Совершенно «белым пятном» в истории района является факт существования спецпоселенческого участка Смоленка, данные о котором начинают встречаться в архивных документах с 1930-х годов. Судя по ним, первоначальными спецпоселенцами стали раскулаченные и их семьи. В спецучастке Смоленка какое-то время функционировала школа, были изба-читальня и детплощадка. В 1933–1934 годах учителями и воспитателями работали В. И. Плисковский, М. Д. Ярлыков, А. Никитина, К. Кудряшова, А. Нестерович, избой-читальней заведовала Таисия Бондарева.
Н. Г.Лопатина
педагог дополнительного образования, средняя школа № 1, с. Балахта
Книга памяти жертв политических репрессий Красноярского края. Том 9 (Х-Я)