На всю оставшуюся жизнь 70-летний варшавянин Станислав Пухлик запомнит пасмурный октябрьский день, проведенный им в Черногорске. Туда он вернулся спустя... 53 года. Только на один день. А точнее, на считанные часы. Но текли они бесконечно долго, напоминая лишь о грусти спецпоселенческой жизни.
— На склоне лет я обязан был вернуться на землю, где покоится мой отец, — говорит Станислав Пухлик. – Он умер в Черногорске в возрасте 66 лет. Было это в мае 1942 года. Он не выдержал и года существования под надзором спецкомендатуры. Оставшиеся четыре года мы, его сыновья и дочери, прожили в Хакасии самостоятельно. Мама же наша умерла еще в 1936 году.
Незадолго до нападения фашистской Германии на Советский Союз – 19 июня 1941 года – многодетная семья Пухлик из деревни Кольница оказалась в набитом людьми «столыпинском вагоне». Три дня стоял поезд, а двинулся он в путь с первыми немецким авианалетами. Разумеется, их поезд, ощетинившийся решетками, то и дело тормозил в пути. Наши военные эшелоны спешили на запад! Депортированные поляки прибыли в Абакан через четыре недели...
— Два дня мы прожили в городской школе, — вспоминает гость из Польши. — А потом семьи на подводах развозили по разным селам. Наша семья оказалась в аскизской деревне (извините, не помню ее названия!). Первое хакасское слово, которое я там запомнил: «Пилбинчем» («Не знаю»). Мы ж только по-польски могли поначалу что-то спрашивать. А местные жители, конечно, отвечали на своем родном языке. Это потом мы стали понимать хакасский, русский... Отец, конечно, в колхозе работал. Ну, а я малый был. Кто меня заставит трудиться? Но когда бригадир дал мне для работы своего объезженного бело-красного коня, я с большим удовольствием стал возить копны сена.
Спустя некоторое время эта семья смогла перебраться в Черногорск. Там ей дали «квартирку» в землянке. Условия жизни улучшились уже после смерти главы многочисленного семейства – работника энергопоезда Людвига Пухлика. Возможно, справить новоселье в бараке № 4 по улице Кирпичная удалось осиротевшим братьям и сестрам из-за того, что один из них – Ян – стал кучером... директора шахты. По соседству с поляками жили татарская, русские семьи, холостой кореец... Сей барачный «интернационал» состоял сплошь из спецпоселенцев. Возможно, что и вся улица Кирпичная возникла неподалеку от шахты № 3 благодаря такому контингенту людей.
Эта улица, правда, удлинившаяся за счет новых строений и сменившая свое название, до сих пор есть в шахтерском городе. И колдобины на пыльной дороге – по-прежнему есть. И бараки, правда, под другими номерами, — тоже есть... Поэтому гость из Польши, более полувека не видевший территорию своего детства, уверенно попросил остановить «Волгу» возле того места, где он некогда жил.
... Из покосившегося барака вышла пожилая женщина. Пан Пухлик бросился ей навстречу: «Скажите, пожалуйста, где-то тут был барак номер 4...». Та закивала: «Был, был! Я здесь с 1947 года живу, наш барак тогда стоял под номером шесть, а ваш, значит, был следующим. Но он сгорел. В 1960 году. Сын у меня тогда родился, потому и помню время пожара». – «Милая, как вас зовут?». – «Антонина Антоновна». – «Антонина Антоновна, остался ли кто из спецпоселенцев на этой улице?» — «Ой, вряд ли! Как можно стало, все, наверное, разъехались по своим домам. Мы тут живем».
Более чем обеспеченный пенсионер из Варшавы, многие годы работавший в Институте физики Польской академии наук, растерянно смотрел на женщину из великой страны-победительницы: «Как же вы можете здесь жить?.. Ведь ничего тут не изменилось со времен войны. Ничего...».
Он был так расстроен от встречи с улицей детства, застывшей во времени, что ему почти сразу захотелось уехать в Абакан. Там нет таких знаков напоминания о былом.
— В бараке я быстро взрослел, — вспоминал потом Станислав Пухлик. – Я должен был уже отвечать сам за себя. Братья и сестры все время работали. И нас всех, как болезнь, съедала ностальгия. По ночам снился наш дом... А проснешься утром: «Ой, нет!.. Как же далеко наш дом!» Но мы знали, что все равно – рано или поздно – уедем домой. Старшая сестра Ирэна загодя, понемножечку, сушила хлеб. Готовилась к возвращению домой. На сухарях мы потом, действительно, продержались долгие шесть недель обратной дороги.
Никто не скажет за этого человека (раз он сам не сказал), что у него было на сердце при возвращении в Польшу в 1946 году.
Но наверняка можно утверждать, что сейчас, спустя 53 года, он, жизнелюб и мудрец, едет обратно с легким сердцем. Он выполнил сыновний долг, поклонившись земле, в которой похоронен его отец. В полном одиночестве поляк сотворил там поминальную молитву.
Вера Самрина
г.Черногорск
Книга памяти жертв политических репрессий Республики Хакасия.
Том 2.
Республика Хакасия, 2000 г.