В селе Анчул, что стоит на берегу таежной реки Таштып, живет моя первая учительница Антонина Яковлевна Токмашова. Приезжая в это село, стараюсь обязательно выкроить время, чтобы проведать ее: как-никак за семьдесят уже ей.
Вот и в очередной, сентябрьский, свой приезд я поспешил в дом учительницы. У калитки меня лаем встретил черный пес, но лаял он не злобно, а как бы предупреждая хозяев: мол, гость пришел, выходите, встречайте. Антонина Яковлевна была дома, точнее, в летней кухне. Вместе с мужем, Федором Ивановичем Косточаковым, тоже учителем, проработавшим 39 лет в школе, и внучкой.
Пообедали, а за чаем и разговорились.
— А ведь, Антонина Яковлевна, — говорю, — я о вас почти ничего не знаю. Вы ведь с Тамалыка?
— Да, я родилась там. Моя мама, Варвара Егоровна, умерла в 1962 году. Отца, Якова Афанасьевича Токмашова, в 1938 году увезли, в мае...
— С моим отцом, а твоим дедом, увезли ее отца, — скажет потом моя тетя Софья Андреевна Шулбаева.
Хлопнул я тогда себя по лбу. Ну как же я мог это забыть-то?! Да, действительно, в том знакомом мне страшном списке был Яков Афанасьевич Токмашов, но я почему-то не подумал, что это отец моей любимой учительницы.
А всего 15 их было, членов так называемой «контрреволюционной националистической повстанческой кулацкой группы». Когда я обратился в местное управление ФСБ с просьбой ознакомиться с архивно-следственным делом моего деда, мне пошли навстречу. Дали почитать, сказав, что можно переписывать, перефотографировать все, что касается деда – Андрея Даниловича Шулбаева.
С трепетом в душе листал это «дело», вчитывался в каждую букву, старался понять логику работников НКВД и мысли деда. Пытался вникнуть в то время. А потом ночами не мог спать: мне слышались хрипы и стоны избиваемых, виделись мрачные казематы Минусинской тюрьмы, свесившиеся головы безвинно осужденных, хищный оскал уголовников – и поля у села Тлачик, где жил мой дед, тайга, где он охотничал и бил шишку; воочию представлял чистую любовь деда к своей жене Елене Тимофеевне, скупую его ласку к детям и внукам...
Результатом этих бессонных ночей стала повесть «Тревожный 1938 год».
Да, 15 их было. Из них лишь одного, Евстигнея Иосифовича Санмарова, осудили на 10 лет лишения свободы. Остальных «тройка» НКВД по Красноярскому краю 13 июня 1938 года приговорила к расстрелу. И это – через месяц после ареста! Сталинские жернова перемалывали и не такие судьбы. Что там крестьянин, когда гибли такие люди, как Тухачевский, Блюхер, Якир... Ведь, по определению «отца народов», при движении вперед классовая борьба обостряется. Обострилась до того, что на схватку с фашизмом мы вышли почти без умных голов, без сильных рук, без техники и вооружения...
Когда я вернулся в Абакан, к себе домой, достал свой блокнот и вновь перечитал в нем скорбный список невинно убиенных. Тимофей Сафронович Кызынгашев, Андрей Данилович Шулбаев, Петр Кузьмич Шулбаев, Яков Афанасьевич Токмашов, Алексей Егорович Кызынгашев, Петр Кириллович Кузургашев, Дмитрий Иванович Кызынгашев, Федор Тимофеевич Гусаков, Степан Григорьевич Лазарев, Степан Андреевич Росляков, Иван Терентьевич Нарывашев, Павел Иванович Иванов, Лука Иванович Котлов, Григорий Иванович Нарывашев. 14 расстрелянных душ...
А при чем здесь «националистическая» группа? Половина в ней русские. Какая-то маразматическая логика!
Этот скорбный список я даю в надежде на то, что его прочитают родственники погибших. И помянут их. И пусть знают: все 15 человек реабилитированы 13 октября 1958 года постановлением президиума Хакасского областного суда под председательством Доргеева. Постановление «тройки» отменено по следующим причинам:
— все 15 человек были арестованы Таштыпским РО НКВД в 1938 году без каких-либо уличающих их данных в антисоветской деятельности;
— в процессе предварительного следствия, кроме признания обвиняемых, никаких других доказательств о преступной деятельности арестованных не добыто;
— были допрошены один раз по истечении 6-9 дней после ареста и на первом же допросе все 15 человек якобы признали себя виновными в тяжком государственном преступлении.
Тем не менее неумолимый рок привел их к страшному концу.
Не менее тяжкая участь ждала их семьи.
Вот как вспоминает об этом Антонина Яковлевна Токмашова:
— Днем к нам пришел ГПУ (их почему-то хакасы не милиционерами и не работниками НКВД называли, а просто – «ГПУ»). Отца в это время не было дома: вручную сеял пшеницу. Так вот, пришелец и спрашивает: «Где отец?» А мама (она росла при монастыре, поэтому хорошо говорила по-русски) вместо ответа ему задает вопрос:
— Откуда и зачем пришли?
— Я пришел посмотреть на ваших детей.
— Вот все дети налицо...
А нас, детей, тогда семеро было. Походил «ГПУ» по дому и ушел. Ночью – стук в дверь. Открываем – заходят давешний пришелец и председатель колхоза Чебодаев. Вот он и говорит отцу:
— Собирайся, пойдем. Мы за тобой пришли.
У отца двустволка висела, ее забрали. Он был бригадиром охотников. В один год они план перевыполнили, и отцу подарили это ружье. Забрали патроны, дробь, свинец, порох.
Мама больная, наутро послала в Матур старшую дочь. Та, вернувшись, сказала: «Отец в сельсовете сидит один. Говорит: «Вечером вернусь домой, почему меня повезут в тюрьму? Что сделал я? Ничего не сделал, нет причин меня судить».
Но он так и не вернулся домой. В Матуре жила тетя Маймах, так вот она передала, что ночью их увезли в Таштып. Мать – туда. Но им даже не дали переговорить. Выстроили арестованных в один ряд. Отец хотел перебросить записку, но ее перехватили.
И потом никаких весточек от него не было. Мама до самой своей смерти ждала его: «Он живой, вернется, обязательно вернется». А его, оказывается, в том же 1938 году, 24 октября, расстреляли в Минусинске. Оказывается, в 1956 году он был реабилитирован, но даже и об этом семью не известили.
Выслали потом деньги за конфискованное ружье отца, затем – среднемесячный его заработок – всего 200 рублей. На эти деньги в Матуре в его доме, перевезенном из Таналыка, стол накрыли. Помянули отца. А до этого стол не накрывали. Все ждали его...
Когда увезли отца, я училась в четвертом классе, две старшие сестры были замужем. Остальные – мал мала меньше. Мать больная лежала, с ногой мучилась. Поэтому мне пришлось выйти на работу в колхоз. Правда, еще год училась в Матуре в пятом классе.
Вообще жить плохо стало, на нас косо смотрели. Меня почему-то дочерью кулака обзывали. А в колхозе на трудодень мне меньше всех выдавали: если другим по десять килограммов зерна, то мне – восемь, если всем – по 15, то мне – 10. Не хочу даже и вспоминать об этих годах. Лихолетье, одним словом. Как вспомню – так слезы набегают...
Затем началась война. Абаканское педучилище переехало в Таштып, и благодаря этому Антонина Токмашова поступила на его подготовительное отделение, а затем и в само училище. Правда, заканчивать учебу пришлось заочно: деньги нужны были на питание, одежду... Пришлось работать и учиться одновременно.
— Несмотря ни на что, — сказала напоследок моя первая учительница, — считаю, что я счастливая: встретила в жизни Федора, очень достойного и честного человека.
— Шестерых детей родили мы на свет, — включился тут в разговор Федор Иванович. — Но первая дочь умерла еще в младенчестве, а вот Сережа... Он окончил институт, работал на Севере, в Киргизии, а погиб здесь, в Абазе, на шахте, при аварии.
Остальные же дети разлетелись кто куда: Галя живет в Таштыпе, Ваня – в Абакане, Володя – в Красноярске, а Надя – в Партизанске, на Дальнем Востоке. Сейчас лишь одна внучка с ними, но наступит лето – и вновь зальется детским смехом их лужайка, что рядом с домом.
— Хорошее время – лето. Внуки приезжают, — с улыбкой говорит Антонина Яковлевна. – Ничего не дают делать. Сиди, говорят, мы все сами сделаем, ты и так за зиму наработалась. А как же без работы усидишь! Рано утром управляюсь по хозяйству, а они спят, мои миленькие внучата. Смотрю на них, спящих, и думаю: не дай Бог им испытать то, что выпало мне. Не дай Бог!
Да будет так.
Олег Шулбаев
г.Абакан
Книга памяти жертв политических репрессий Республики Хакасия.
Том 2.
Республика Хакасия, 2000 г.