Если много работаешь, как же не будешь богатым? Мои родители - Иван Никифорович и Агафья Григорьевна Барашевы - всю жизнь работали не покладая рук, умело, с толком вели хозяйство. Держали табуны лошадей, большие отары овец, стадо коров…
Причем, к 20 из 40 дойных коров подпускали телят. Вдоволь получая молочка, телята росли дружно и быстро. Мясо, масло, молоко у нас свои были. Орехи да бруснику заготавливали в тайге. Хлеб обменивали у заезжих крестьян. Еще отец с племянником ездили за продуктами на рудник Коммунар, находившийся в тридцати километрах от нашего Тарчы аала. Туда они отвозили сено, получая в обмен сахар, муку кулями, изюм, сухари да калачики.
Родительский дом славился гостеприимством. Ни один человек, переступивший его порог, не уходил, не отведав маминых пельменей, не попив чая. В ту пору гостей было много. Ведь через наш аал Тарча пролегала дорога на Чебаки. Туда, в районный центр, по делам и на службу в церковь народ ездил постоянно. Одна бабушка с внучкой, однажды попросившаяся у мамы на постой, сказала: «Прими, пожалуйста, мой сын умер, а невестка выгнала нас», прожила в нашем доме шесть лет. Ни в чем бабушка и внучка не знали отказа.
Но гостеприимство и достаток нашего дома однажды обернулись для семьи страшной бедой. Весной 1930 года сельсовет определил к нам на постой уполномоченного с нашего Чебаковского района. Помню, это был такой высокий черноволосый хакас. Потом мы с мамой узнали, что в деревне Половинка он конфисковал пятистенный дом и имущество мастерового человека Соломачева, а его самого с сыном и дочерью отправил в ссылку. Больная жена Соломачева осталась в деревне… В аале Белый Балахчин уполномоченный раскулачил малолетних брата и сестру Ачисовых.
Моей матери постоялец говорил: «Нет-нет, вас раскулачивать не будут, ведь я живу здесь у вас». Отцу некогда было чего-то узнавать, он был занят на лесосплаве по Белому Июсу. Мама управлялась по хозяйству, кормила всех, в том числе постояльца. А он, оказывается, тем временем в Тарчы аале занимался «агитацией» против нас, говорил какому-нибудь бедняку: «Ты возил Барашевым сено? Помогал? Давайте раскулачим их, в ссылку отправим, а скот раздадим». Если бы не людская зависть да готовность позариться на чужое добро, многих бед в нашем отечестве просто не случилось бы.
Акт о конфискации имущества, составленный «нашим» уполномоченным, нашлось кому подписать… Наш дом, юрта, амбар, многочисленный скот – всего этого наша семья лишилась в одночасье. В дорогу нам разрешили взять подушки, одеяла, кое-какую утварь для еды. Выехали из Тарчы аала на двух подводах. Мама держала на руках младенца, родившегося лишь три дня назад. Я и два других моих брата были уже вполне самостоятельными: мне исполнилось восемь лет, Алеше - четыре, Мише - два года.
К полудню мы добрались до железнодорожной станции Шира, разгрузились, лошадей у нас забрали. Народу тогда на станции скопилось множество. Взрослые выглядели встревоженными и растерянными. Отец со знакомым ходил куда-то относить заявление, но все без толку. Насколько я помню, только раскулаченным малолеткам Ачисовым разрешили вернуться домой.
На следующий день в товарных вагонах всех раскулаченных отправили в Томскую область. Название станции, на которой нас выгрузили, не помню. Оттуда уже на баржах отправили семьи: одних – вниз по реке, других, более везущих, – вверх по реке. Мы, ожидая своей очереди отправки, прожили на станции два месяца и только к осени добрались до назначенного места проживания – на берег Чулыма.
В этой таежной местности на участке №1 уже жили «кулацкие» семьи, сосланные еще в 1929 году. Вновь прибывшим предстояло осваивать участок № 3. Взрослые валили лес, на расчищенных участках земли строили бараки и землянки. Наша семья жила в одном бараке с Кобежиковыми, Топановыми и дедом Кадусом (жаль, не помню его фамилию). Рядом жил с нами Абдин Никита Яковлевич с семьей. С 1935 года жили с ними в с. Ефремкино Ширинского района. (Они тоже в 1933 г. вернулись пешком из томской ссылки.)
На что мы жили? Получали паек хлеба – 600 граммов на шестерых. Я, восьмилетняя, ходила по миру. Научил меня этому «вольный» парнишка, взятый на воспитание моей теткой. Вдвоем ходили за 11-13 километров в ближайшие деревни – Киселевку, Монастырку и другие деревни. Мне, маленькой, сердобольные люди давали больше хлеба, картошки. Потом мы всю еду делили поровну и несли ее по своим домам. Далее стала смелее, уже одна ходила по деревням. И не просто просила подаяния, а меняла на продукты посуду и кожу, которую мама дубила. По-русски я не говорила, все молча показывала: вот чашки, вот кожа. Люди, конечно, понимали и давали хлеба с картошкой столько, сколько могли.
От недоедания и эпидемий очень много ссыльных умирало. Один крест за другим поднимали на кладбище… Мой самый младший братишка умер в ссылке в 1,5 годика.
Летом мама на свой страх и риск отправила меня, старшую, домой. Вместе с другими детьми «кулаков» – Марией Кобежиковой, Лизой Топановой – я больше двух месяцев добиралась пешком до родной Хакасии. В деревнях, через которые мы шли, нас жалели, хлебом подкармливали. По пути к нам присоединились еще трое.
Голодные, вшивые, грязные, ободранные, мы добрались-таки до родных мест. Дальше каждый пошел своей дорогой. В Тарчы аале все было безрадостно. От родительского дома и следа не осталось. Сам отец, вернувшись из тюрьмы, больной, какой-то надломленный обрушившимся на семью горем, отлеживался у своей сестры. Есть было нечего. Вот и ходила я, дорогая «гостья», в рваных сапогах по знакомым. Глубокой зимой тетка позвала меня к себе в пос. Коммунар. Она болела, не поднималась с постели, а я нянчила ее детей, стирала, пекла лепешки. Весной меня забрала другая родня. Так жила до 1934 года, пока мама с братьями не вернулись из ссылки. Снова стали жить вместе, а больше никакой другой радости не было. Отец пошел в пастухи. Я ставила капканы на рябчиков. Как-то кормились. В надежде на лучшую долю мы переехали в улус Трошкин. Родители вступили в колхоз. Они научили меня не бояться никакой работы. Вот я и трудилась всю жизнь в колхозе, потом в подхозе с. Ефремкино, где нас, бывших кулаков, поставили на учет спецкомендатуры НКВД.
Анна Ивановна Барашева,
г. Абакан
Барашеву А.И. и всю ее семью МВД реабилитировал. В 1997 г. государство в соответствии с законом выплатило ей денежную компенсацию за незаконно конфискованное у родителей (домовладение и имущество) в сумме 10 тысяч рублей. Это стоимость одной коровы по рыночным ценам.
Мои родители: отец Котюшев Никифор Николаевич, мать Котюшева И.Л. – жили в с.
Усть-Фыркал Ширинского р-на. В семье было четверо детей, старший брат и три
сестры. Занимались сельским хозяйством, в основном скотоводством. Считались
средняками. Брат окончил 4 класса, я – 2 класса. В 1931 году нас раскулачили по
обвинению в том, что отец держал батраков. В действительности батраков в
хозяйстве не было, только летом, на короткое время, нанимали людей на заготовку
сена для хозяйства. Отца арестовали и увезли в Минусинскую тюрьму. Все имущество
конфисковали и забрали в колхоз. Нашу семью вывезли в Шира, где десятки семей,
как мы, находились под конвоем. Погрузили в товарные вагоны и везли неделю на
север, в Томскую область, и выгрузили на одной станции (называли Нижнеудинск).
Дальше повезли на лошадях и остановились на берегу какой-то реки, притока Оби.
Здесь продержали целый месяц, где люди умирали от голода и болезней,
образовалось целое кладбище. После нас переправили через реку и на лошадях
привезли и высадили в глухой сосновой тайге.
В начале построили шалаши от непогоды. Потом мужчины рубили лес, молодые женщины очищали кору, а дети собирали по болотам мох – все работали от зари до зари. Позже приехал к нам отец. Жили на берегу речки Чичкаюль. Ссыльные были размещены в 4-х поселках: Февральский (наш), Октябрьский, Майский и Центральный.
Когда построили в поселке школу, я с братом пошла учиться. Отец работал бригадиром на стройке, мать была мастерицей, умела шить всякую одежду и получала за работу продукты.
Летом нам разрешили вернуться в Хакасию. Остановились жить на ст. Копьево.
Отец устроился на работу в Копьевскую лесобазу. В 1936 году умер брат. 11 июля 1937 г. отца арестова ли. Обвинили в участии контрреволюционной организации и вредительской деятельности. 16.09.1937 отца расстреляли как врага народа.
Репрессивные меры обрушились и на нас: выселили из квартиры, переселились в землянку, в начале учебного года в школе, помню, на большой перемене, при всех учениках вожатая сняла с меня пионерский галстук. Сказала, что я дочь «врага народа».
После окончания 7 классов я поступила учиться в Абаканское педучилище. Мать и две сестренки уехали в с. Усть-Фыркал, мать стала работать дояркой в колхозе «Алтын чул». Репрессивные меры преследовали меня и в Абакане. В педучилище меня приняли в комсомол, но в обкоме комсомола не утвердили, т.к. отец был «врагом народа». После окончания педучилища, с 1941 года, я работала учителем в школах Ширинского района 43 года. Получила высокое звание «Заслуженный учитель школ РСФСР». Моя младшая сестра Олимпиада тоже пошла по моим стопам, окончила Абаканское педучилище и проработала до пенсии в школах Ширинского района. Трудолюбию, стремлению к знаниям воспитали нас отец и мать. Отец был дважды репрессирован. Только после ликвидации тоталитарного режима в СССР наше государство признало, что отец и мы не были виновными, не были «врагами народа». Отец, Котюшев Никифор Николаевич, был дважды реабилитирован:
1) 25.01.1995 МВД Республики Хакасия реабилитировал за незаконное раскулачивание, конфискацию имущества и ссылку всей семьи в Томскую область;
2) 13.10.1958 постановлением Президиума суда Хакасской автономной области реабилитирован посмертно за отсутствием состава преступления в аресте и применения высшей меры наказания в 1937 г.
Хочу выразить благодарность обществу «Мемориал» и его председателю Абдину Николаю Степановичу за большую работу по увековечении памяти, восстановлению доброго имени незаконно репрессированных граждан Хакасии. Два тома Книги Памяти жертв политических репрессий Республики Хакасия – это бессмертный памятник нашим детям, внукам о трагической нашей судьбе.
Сейчас, на старости лет, думаю, зачем нужно было разорять трудолюбивые крестьянские семьи, насильственно проводить коллективизацию, высылать на вымирание собственный народ и массами расстреливать ни в чем не повинных рабочих, крестьян, уничтожать интеллигенцию?
Богатейшее до революции село Усть-Фыркал с церковно-приходской школой, церковью, позже ставшей волостным центром, превратилось сейчас в место, как в послевоенные сгоревшие, истлевшие села Украины.
Евдокия Никифоровна Котюшева
***
Весной 1931 года нашего отца, Егорa Прокопьевича Байкалова, уже в преклонном возрасте арестовали и увезли в Минусинскую тюрьму. Конфисковали наш дом, скот, имущество, а нас – троих дочерей – от четырех до семи лет и маму, Вассу Васильевну, – выгнали на улицу. Пришлось ютиться в бане, а потом нас, как “кулацкую” семью, сослали в Нарым.
Там, в лесной глухомани, люди как могли обустраивали свой быт. Строили землянки... Но разве это жизнь? Ссылка запомнилась нам, детям, затяжными дождями и гнусом. А еще - страхом смерти. Эпидемии черной оспы и дизентерии уносили тогда жизни многих детей...
Здоровье нашего отца, в том же году воссоединившегося с семьей, после пребывания в тюрьме было окончательно подорвано. Он не мог, как другие, работать на лесоповале. Хозяйственные же работы, на которые был он определен, почти никакого дохода не давали.
После отцовских хлопот, в 1933 году, всей нашей семье разрешили вернуться на родину – в Абазу. Однако же это меньше всего напоминало возвращение к домашнему очагу. В буквальном смысле слова мы оказались на пустом месте. От нашего дома и надворных построек не осталось и следа. Отец не смог этого вынести. Скончался от разрыва сердца, так говорили раньше.
Нам, дочерям кулака, пришлось пережить много оскорблений и унижений. Чтобы не
умереть с голоду, мы с малых лет были приучены зарабатывать себе хлеб. Но и об
учебе не забывали, как бы ни было трудно, потом мы все заочно окончили
педагогический техникум. Всю жизнь отдали мы учительскому труду.
Александра Егоровна и Нина Егоровна Байкаловы, г. Абаза Таштыпского района
***
Я хорошо помню, как отец не хотел вступать в колхоз, и нас за это раскулачили и выгнали из дома. Произошло это в деревне Арельск Орловской области в 1932 году.
Мне тогда было семь лет, брату Саше – три, а самому младшему, Алеше, нe было и года. Помню, он в зыбочке, подвешенной к потолку, лежал, когда в наш дом зашли незнакомые мужики. Один из них вынес младенца в зыбке на крыльцо, и я, испугавшись, что его вдруг бросят на землю, дико закричала...
Нас выгоняли из дома вечером. Но куда бы пошла мама с нами, малышами, на ночь глядя? Нам позволили остаться до утра в сенях собственного дома. Мы с мамой всю ночь проплакали. Нам слышно было, как в саду ломали плодовые деревья: яблони, груши. А еще раньше в реке Десне потопили пять красивых пчелиных ульев. Забрали корову, лошадь. Новым хозяевам оставалось все, что было посеяно в поле: рожь, овес, гречиха, лен...
Ранним утром мама пошла в деревню Глинск, находившуюся в девяти километрах от нас, взяла там у нашей бабушки лошадь и перевезла нас в бабушкин дом. Но там мы не задержались: не могли быть обузой для бабушки, у нее уже жили семьи ее сыновей.
От голода мы убежали в Сибирь. Здесь на нас навалилось новое горе. 16 февраля 1938 года арестовали отца и расстреляли. За что? Наш отец был прекрасным человеком, работящим, очень заботливым. Он, инвалид детства, никогда не позволял себе не то что какого-нибудь дурного поступка, но даже грубого слова. Он для нас остался примером.
А. Л. Плюшева,
ст. Сон Боградского района
Мой отец, Ананьин Алексей Федорович, родился в 1883 г., по национальности белорус. Проживали в деревне Малый Сютик ныне Орджоникидзевского р-на Хакасии.
Отец занимался сельским хозяйством. 1 января 1930 г. его арестовали. Обвинили в контрреволюционной деятельности, якобы он в начале 20-х годов имел «связь с бандой Соловьёва». Осужден 23 марта 1930 г. «тройкой» ПП ОГПУ к высшей мере наказания.
Расстрелян в Минусинске 4 апреля 1930 г. Постановлением прокурора Красноярского края от 08.01.1989 реабилитирован посмертно за отсутствием в его действиях состава преступления. После расстрела отца как «врага народа» все хозяйство было конфисковано. Мать с несовершеннолетними детьми погрузили в товарный вагон и отправили в бессрочную ссылку, в Томскую тайгу. Состав ссыльных был полностью из Хакасии.
Состав семьи:
Мать, Ананьина Анна Яковлевна (1880-1952).
Дочери: Вера (1913-1942), Александра (1923-1993) и я, Валентина 1929 г. р.
Сыновья: Сергей (1916-1958), Алексей 1925 г. р.
Жить в тайге с детьми было очень тяжело, каждый день ссыльные умирали от болезней, голода, холода. В 1934 г. мать вместе со всеми детьми бежала с ссылки.
До родной деревни М.Сютик добрались через несколько месяцев. Наш дом был разрушен, детей приютили родственники. Брат, Сергей Алексеевич, устроился работать в лесоперевалочную базу ст. Копьево. 11 февраля 1938 г. он и многие другие были арестованы в поселковом клубе сотрудниками Саралинского НКВД. Их обвинили в том, что на лесоперевалочной базе создали контрреволюционную организацию, ставившую цель: свержение Советской власти. Осужден 15.03.1938 «тройкой» УНКВД к 8 годам ИТЛ. Срок «наказания» отбывал на Колыме, на шахтах Оротукана. Даже после окончания 8-летнего срока его не отпускали долго. Вернулся домой больным в 1950 году, в возрасте 34 лет. Постановлением от 13.11.59 Президиума Хакасского областного суда Ананьин С.А. был реабилитирован за отсутствием состава преступления.
Второй брат, Алексей Алексеевич, участвовал на фронтах Великой Отечественной войны, вернулся инвалидом (живет в Сосноборске). Вот такая трагическая судьба сложилась в нашей крестьянской трудолюбивой семье в годы сталинского террора.
В.А. Ананьина-Рычкова,
г. Красноярск, 1994 г.
К нам поступило письмо от Анашкиной Марии Семеновны, урожденной Катцыной. Ее отец, Катцын Семен Григорьевич, коновозчик шахты пос. Приисковый Орджоникидзевского р-на был арестован органами НКВД в 1937 г. по обвинению в контрреволюционной агитации. Приговором «тройки» УНКВД расстрелян 29.10. 1937 в Минусинском бору в 22 часа ночи. Реабилитирован в 1989 г. Ее муж, Анашкин Владимир Михайлович, часто посещал место захоронений в Минусинском бору, где были расстреляны свыше 4-х тысяч безвинно осужденных граждан Хакасии и южных районов Красноярского края, и написал стихотворение. Мы решили его опубликовать.
У отцовских могил
Здесь витает дух поры далекой,
Заросли могильные холмы…
Только эти сосны за протокой
Все стоят, как стражи у тюрьмы.
Будто гул стоит предсмертных стонов,
Разрывая тайну тишины.
Пролетают, каркая, вороны,
Радуясь пришествию весны.
Цвета крови зори Минусинска
Освещали год тридцать седьмой.
По утрам туман спускался низко,
И гремел затворами конвой.
Вспышки залпов обрывали песню…
И до слуха ветер доносил
Звук падения тел в глухую бездну
Смертниками вырытых могил.
А над ними вырастали горки,
На местах писались номерки…
И уставший взвод курил махорку,
Протирая ветошью штыки.
Взводу мало времени до сборов,
Ждут другие партии ночи.
Снова сотни смертных приговоров
Подписали где-то палачи.
Годы шли, и жизнь текла как прежде,
Енисей блистал голубизной.
Да немного теплилась надежда
Встретиться с хорошею весной.
Сосен малахитовая крона
Скупо пропускает белый свет.
Пролетела старая ворона,
Как свидетель тех кровавых лет.
В.М. Анашкин