На самом деле мероприятие называлось музейной экспедицией Красноярского Культурно-исторического музейного комплекса (КИМК, а я его обычно называю «музей бывшего Ленина», чтобы всем было понятно, а не только музейщикам).
Экспедицию устроили в рамках музейного проекта, связанного с выставкой по Норильлагу (и Горлагу), которая готовится к 30 октября 2000 г.
К экспедиции, и, не в последнюю очередь, к выбиванию у краевого начальства соответствующего финансирования, был весьма причастен некто Нумеров, очень живописный типаж и влиятельное в крае лицо <...>
Вернусь к теме. Нумеров как раз издал мемуарную книгу «Золотая звезда ГУЛага» и надумал устроить её презентацию в Норильске. Музейная экспедиция тут пришлась кстати. Это определило вид транспорта: туристический теплоход «Матросов» – туда, а обратно – тоже теплоход, но просто пассажирский, и поменьше – «Капитан Родин» (бывший «Байкал», а ещё раньше, до 1979 года – «Чехов», название, которое перешло в 1979 г. к новому и самому крупному пассажирскому судну на Енисее). Возвращение на теплоходе, а не самолётом, мотивировалось тем, что надо будет везти экспонаты. На «Матросов» экспедиция погрузилась 1 августа, в каюты 1-го класса. В её составе были, кроме Нумерова, Володя Дмитриенко (фотограф из КИМК), харьковчанин Олег Иванов (дизайнер проекта), я (в той же проектной группе, от «Мемориала») и Галина Приходова (зам. гендиректора КИМК). Кроме того, поехала как бы отдельно, но по той же выставке, Ольга Подборская (она работает в КИМК, имеет отношение к нам, к «Мемориалу»), и Andrew Meier, московский собкор «Time Magazine» (в Норильске он уже был недавно, но зимой, а тут заинтересовался лагерной темой).
«Матросов» построен в 1956 г. в восточной Германии, эстетика в основном довоенная (дерево, зеркала, завитушки, спиральные трапы), так Мейер то и дело ахал: «Титаник»! «Титаник»! Исторически сложилось так, что мы с ним путешествовали в одной каюте, на 2-й палубе, где каюты двухместные. Вроде бы друг другу не мешали. Он – молодой парень, 32 года. Он говорил, что интересуется нашими песнями, однако оказалось, что о Кукине, Визборе, Клячкине он имеет смутное представление. Что-то я ему объяснил, что-то спел. Он очень обрадовался, что Кукин жив-здоров, и стал прикидывать, как бы у него взять интервью.
Туристический рейс идёт до Дудинки 6 дней, а не 3, как обычный пассажирский, – у него большие стоянки. Но по пути на север остановки делаются только за Енисейском: в Осиновском каньоне, в Верхнеимбатске, Туруханске, Игарке и в устье Курейки. Ну, и на подходящем пляже.
Первым делом туристов собрали на «инструктаж». Капитан призвал не ломать судно, а после него выступил шеф-повар и сказал, что рыбу и икру по дороге лучше всего не покупать вообще, потому что неизвестно, как всё это солили, и что холодильников всё равно мало.
Днём 1 августа «Матросов» прошёл короткий (около 10 км) Атамановский каньон, где в горах на правом берегу находится «голубой город» Железногорск, т.н. «девятка».
Под вечер прошли Предивинск, вечером Казачинский порог, а уже к ночи Лесосибирск и Енисейск. Всё это при очень невесёлой погоде. Но на следующее утро настало лето, и народ принялся загорать. А ниже Подкаменной вообще была жарища, и так до самой Дудинки.
К вечеру 2 августа «Матросов» прошёл Осиновские пороги и вошёл в каньон. Каньон делится примерно пополам, а в середине резко поворачивает на запад. Тут Енисей чуть пошире, чем в каньоне, и из воды торчат два узких и высоких скалистых острова, вроде (наверное) шведских шхер. Они называются Кораблик и Барочка. Когда туда подходит туристический рейс, из радиорубки непременно пускают посвящённую этим островам песню каких-то, извините за выражение, «красноярских авторов», жутко противную, в эстетике a la «воскресенье в сельском клубе».
На этом Кораблике принято высаживаться и варить уху, а поскольку дело вечером, то надо быть страстным любителем животных и очень волноваться за мошку, как бы она не похудела, чтобы отправиться на этот остров. Я предпочёл отбиваться от мошки на теплоходе, что было проще. То есть, конечно, мошка, от которой можно отбиться, - это ещё не мошка, это семечки.
Как раз, когда «Матросов» вошёл в Осиновский каньон, у меня уже окончательно оформилось чувство, до этого смутное и неясное, что всё это я когда-то уже видел. Я стал вспоминать и вычислять хронологию. Я помнил такой разговор, что я с мамой один раз плыл по Енисею то ли вверх, то ли вниз (обычно из Норильска и в Норильск в 50-х гг. летали самолётом). Получилось, что я всё это видел, вероятно, в три года, в 1954 г. Или в четыре, в 1955 г. Но не позднее.
Атамановский и Осиновский каньоны (и Казачинский порог) – это всё «выбросы» гористой Восточной Сибири в плоскую Западную. А в основном горы (со «щёками», т.е. отвесными скалистыми обрывами высотой от 5-10 до 100-150 метров) по правому берегу, а левый – низкий, равнинный и болотистый.
На следующий день было «гуляние» (выход) в Верхнеимбатске, где на улицах всё ещё деревянные тротуары. «А я иду по деревянным городам» – сказано об Игарке, но там-то теперь уже асфальт. Верхнеимбатск – фактически небольшая деревня, около тысячи жителей. Но там два (или даже три) магазина, причём в «советском» - шаром покати, а в частном – картина намного лучше.
На огородах – картошка по пояс человеку, не меньше. Световой день – почти сутки, зелень лезет кверху, как в тропиках. Непонятно, что там может вырасти, кроме ботвы. В Верхнеимбатске уже началась рыбно-икорная лихорадка, то есть экономическая жизнь в бурной форме. Народ с рейса (особенно которые из-за пределов края – кто-то с Урала, кто-то из европейской России) стал закупать осетров, стерлядь и чёрную икру у местных, которые тащили на пристань эти дары природы в немалом количестве.
Это уже ниже устья Подкаменной. Там гор уже почти что нет и по правому берегу, но он высокий: коренной берег на 20-30 метров выше уровня Енисея. А внизу, у воды, берег галечный, и там среди кварцитовой гальки полно разных халцедонов, и светлых, и красно-жёлто-бурых (сердолики), часто очень похожих на янтарь. Прямо у пристани можно за полчаса без труда набрать с килограмм, а в сторонке от населённых пунктов, наверно, за пару дней можно ручками и тонну насобирать. Но этим, видимо, никто там не занимается – ни в Верхнеимбатске, ни в Туруханске, ни в Игарке, ни в Дудинке.
По левому же берегу (и по низким островам) от устья Подкаменной, по крайней мере до Дудинки, протянулись с небольшими интервалами, сотнями и сотнями километров, роскошные пляжи с мелким и мягким, как на Балтике, песком. Где-то шириной в 20-30 метров, где-то в 200-300. А вот пляж «Алинские пески», напротив и чуть ниже станка Алинск (первый населённый пункт за Верхнеимбатском, на 40 км ниже него), шириной не меньше полкилометра! Там, при подходящей погоде, туристические рейсы делают остановку для купания. Погода была вполне подходящая, жара, только перевозка всех желающих на берег, моторками, занимает не один час. Правда, под вечер небо затянуло и даже брызнул дождик, что ускорило возвращение на теплоход. Другое дело, что вода в Енисее более или менее сносная только у самого берега, а чуть дальше уже 16-17 С. А поскольку в самом Алинске видели, что пошла высадка на пляж, то от станка сразу помчались через Енисей моторки всё с тем же – осетры и солёная икра (за поллитровую банку 500 рублей, - следует сказать, что вид у этой икры малоаппетитный, она зелёная, с какой-то пеной, и вкус совершенно невнятный - возможно, что её солят неправильно).
Похожих пляжей (пусть поуже) и выше, и ниже Алинска, – многие сотни километров. Картина захватывающая. Ещё натыкать туда с десяток пальм – и выйдет Palm Beach в натуральную величину J. Энди Мейер это авторитетно подтвердил. А жаль, что всё это – лишь видимость, практически мираж (“девять месяцев зима, остальное – лето”).
Вообще просторы ужасают. Как это сказано у Андрея Битова про Сибирь (Западную, правда): “Едешь в поезде, утром выглянешь в окно – стоит корова по колено в болоте, жуёт жвачку. На следующее утро выглянешь – опять корова по колено в болоте, жуёт.
Это уже не простор, это кошмар.” Честное слово, совершенно непроизвольно, при виде какого-нибудь острова длиной эдак километров 30, ну, и шириной километров 5, где на всей этой площади стеной стоит еловая тайга, начинаешь думать: хоть бы этот остров подарить, или там отдать бесплатно в аренду на 99 лет, каким-нибудь голландцам или эстонцам! Ведь пропадает же добро! Впрочем, по здравом размышлении подозреваю, что ни голландцам, ни эстонцам такой подарок сто лет не нужен.
Туруханск стоит на правом берегу Нижней Тунгуски, всего в километре от впадения её в Енисей. Кроме женского монастыря, теперь опять действующего, примечательного ничего нет. А монастырю подходишь с опаской: вокруг туча мошки.
Интересно, что комары появились только у Курейки, точно на Полярном круге. Выше их не было. Но это зависит от даты, вся эта летучая дрянь идёт волнами.
На следующий день после Туруханска – прогулка по Игарке, и автобусная экскурсия. Там есть музей вечной мерзлоты (с историческим отделом, естественно). Есть и сайт: www.museum.ru/m1405. В Игарском музее занимаются стройкой 503 (Енисейжелдорлаг, он же ИТЛ “ГР”). Это их “епархия”, и они только что издали книгу по этому лагерю.
Пока плыли на “Матросове”, я, конечно, не только загорал, орал песни под гитару и упрыгивался на скачках (танцах), но и расписал залежавшиеся материалы по ссылкам, около 100 карточек. А то бы скучно было. А на обратном пути, на “КапРоде”, перевёл фрагмент мемуаров Миноровича, по заключению в Горлаге, 20 страниц из его книги.
Наконец, на следующий день, 6 августа, пришли в Дудинку. Вся наша команда, в т.ч. Ольга и Эндрю, погрузилась в микроавтобус, который пришёл за нами из Норильского музея (и сама Лиля Печерская, директор музея, приехала нас встречать). И покатили в Норильск. К обеду приехали, заселились. Гостиница “Норильск” единственная на весь город, снаружи – обычная девятиэтажка, внутри – “позднесоветский” стандарт. Работы никакой, поскольку воскресенье, так что все пошли гулять.
В Норильске народу 200 тысяч, но он устроен очень компактно: такой утюжок (или баржа) 4 на 2 км., не больше, “носом “ на юг, к горам, а тупым концом - к Талнаху и отрогам плато Путорана. Причём он покатый: нос повыше, а назад ощутимый наклон, и вся дождевая вода стекает строго на север. Поэтому из конца в конец города можно пешком пройти за полчаса, если сверху вниз, но обратно нужно минут 45. А поперёк – всего лишь 15-20 минут. Естественно, что поперёк города транспорт и не ходит, а все автобусы ездят только вдоль, вверх-вниз (и к горам, на заводы и рудники).
Верхняя часть города, примерно 1 на 1 км., на 2 квартала в обе стороны от осевого проспекта – это Горстрой, то есть кварталы, построенные до 1956 года, руками зэков. Горстрой, вообще говоря, рассыпается. Один дом (на Кирова) снесён, пять отселены и на капремонте (то же со школой № 1, рядом с которой был «мой» детсад № 18).
Общий пейзаж в горстроевских кварталах мрачен, даже там, где бывали ремонты и побелки-покраски. Лагерное клеймо на них лежит неизгладимо, кажется, даже воздух там какой-то тёмный, как бывает при солнечном затмении. И это - в нечастую для тех мест летнюю солнечную погоду!
Дом, где я жил с родителями, естественно, перепланирован, там теперь нормальные квартиры, по 3 на лестничной площадке. Т.е. там был капремонт, и, тем не менее, дом дышит на ладан. А оба соседних отселены, - вид, как после бомбёжки. Мейер поглядел на всё это и говорит: «Грозный!». Он в июне ездил в Чечню.
Меня озадачило практически полное отсутствие на улицах урн для мусора. Позднее нам объяснили, что прошлым летом все урны убрали, перепугавшись после московских и прочих терактов.
В Норильске мне удалось записать воспоминания четырёх бывших узниц Горлага, а ещё два раза посидел в госархиве и срисовал часть интересных приказов за 1936 год, из раннего периода Норильлага.
Нумеров улетел из Норильска в Москву, Подборская в Красноярск, а Эндрю Мейер решил ещё на неделю остаться в Норильске, тем более, - прилетела его жена, фотокор.
В субботу 11 августа вчетвером грузимся в микроавтобус и едем в Дудинку. По пути, уже недалеко от Дудинки, на 20 минут остановка – погуляли по тундре (не далее 50 м от шоссе), напробовались морошки. Там полно грибов, растут карликовые берёзки, они не выше, чем по колено, 3 или 4 вида ив, ветвистый багульник и много можжевельника.
Приезжаем в порт – «Родин» стоит, но пассажиры только-только сошли. Опоздание.
Но пассажиры – это ещё что! Все наружные палубы под потолок забиты мешками лука, капустой, ящиками с помидорами, грушами и не понять чем ещё. В общем, «северный зАвоз». И разгрузка в разгаре. На теплоход, естественно, не пускают. Но мы пробились (мол, экспедиция, у нас вон ценные экспонаты – что было чистой правдой). Заходим на теплоход – а он весь набок, в коридоре стоишь – и голова кружится, потому что наклон пола - градусов 10. Это потому, что один борт уже разгрузили, а другой только начали.
Через час-полтора «Родин» постепенно выровнялся.
В результате «Родин» вышел в рейс на 4 часа позже, ну, да ладно. Хуже, что танцев там никаких не было. Через 3 дня случилась стоянка в посёлке Бор, это напротив устья Подкаменной, и весь народ рванул в магазин за хлебом, потому что на «КапРоде» хлеб уже кончился. Так я забежал по лестнице наверх, на коренной берег, и запыхтел, точно паровоз. Вот что такое 3 дня ходить по палубе, без физической нагрузки!
В Туруханске на «Родин» погрузилась компания байдарочников из Омска. Точнее, у них не классические байдарки, а какие-то самопальные (самодельные) катамараны.
Они где-то в Эвенкии сплавлялись по горным речкам. Среди них оказались любители песен, и с ними я песни орал, к своему и их удовольствию.
Ещё на «КапРоде» ехал из Дудинки один шотландец (yet the native Londoner), Luke Miln. Я не сразу понял, что это за имя – Lucas? Он говорит: нет, это из Библии, ну, как Luke Skywalker. А не находится ли он в родстве с автором “Winnie the Pooh”, этого я не спросил.
Сижу на корме, ору что-то из Клячкина. Люк подходит и спрашивает, что за песня? Я объясняю, а он, оказывается, не знает, кто такой Клячкин. Я ему втолковал, что нет проблем купить записи – не прежний, чай, режим!
А я у него спросил по английской литературе ХХ века, какие писатели считаются «главными классиками»? Он говорит: Грин (Graham). Чем меня сильно озадачил.
Вообще этого Милна я сперва, на вид, принял за чисто местный типаж: бородёнка растрёпанная, сам какой-то сельский парень (но это на вид). Но всё равно вряд ли он – типичный лондонец. С русским языком он имеет дело явно не первый месяц, хотя говорит и неважно (небезупречно). Сколько ему лет, не спрашивал, - может 30, может 40 (но всё-таки наверно моложе меня).
Во время этого рейса народная экономическая жизнь бурлила на порядок сильнее, чем на «Матросове». Лишь показался на горизонте очередной станок, так оттуда целая флотилия моторок устремляется наперерез, вроде пиратской атаки где-нибудь в южных морях. «Родин» сбавляет ход, моторки швартуются, и пошла-поехала торговля. Опять осетры, стерлядь, икра. Налоговая инспекция далё-ёко!
Причём этот местный народ, если не все, то половина, - в камуфляже. Я сначала не мог понять никак, что это за такая новоявленная горячая точка!? Говорят, что дёшево и удобно.
На обратном пути, вверх по Енисею, южнее Полярного круга погода сделалась уже дрянная, не позагораешь. Туман, дождь, холодно. Всю дорогу было непонятно, придём мы в Красноярск вовремя, или притащимся поздно вечером? Что крайне нежелательно.
Но к Енисейску опоздание, вроде, сошло на нет. Через Казачинский порог нас тащил туер – специальный мощный буксир (в пороге течение до 20 км/час).
Утром в последний день просыпаюсь – стоим. Где? А в Атаманово. Кругом молоко, видимость метров 10-15. А в зените просвечивает голубое небо – туман лежит на реке слоем всего-то метров 20, не больше. Вот и стоим: в таком молоке через Атамановский каньон не попрёшься.
После 10 утра этот туман резко, за 5 минут, ушёл вверх по реке, и небо - без единого облачка. Теплоход снялся, вошёл в каньон – а там это молоко стоит стеной. Правда, не так плотно. Тихо-тихо каньон прошли, благо, он короткий. До скальной стенки кое-где 20-30 метров, и на фоне этой стенки яркая радуга – кажется, протяни руку и потрогай.
Только вышли из гор, сразу туман как ножом отрезало, - весь остался в каньоне. В Красноярске выгрузились в 6 часов вечера, это сносно. Тут и сказке конец.